Король Карл IX в великолепнейшем настроении возвращался в Лувр из Сен-Жермена, где ему удалось затравить десятирогого оленя.
      Королева Екатерина ехала рядом с ним, окруженная придворными. Король сиял, королева-мать улыбалась с довольным видом.
      Для того чтобы король был в таком счастливом настроении, требовалось удачное сочетание трех обстоятельств. Во-первых, король должен был провести спокойную ночь без приступов мучившей его сердечной болезни. Во-вторых, нужен был такой удачный охотничий день, во время которого собаки ни разу не сбились со следа. И в-третьих (что было труднее всего), королева-мать должна была забыть излюбленные рассуждения о политике и религиозных разногласиях.
      На этот раз все эти обстоятельства счастливо сочетались, а благодаря этому Карл IX из угрюмого, сумасбродного государя превратился в любезного, готового к всепрощению и снисхождению человека.
      В тот момент, когда королевский кортеж подъезжал к дворцу, королева-мать склонилась к Карлу IX и сказала:
      — Благоугодно ли будет вашему величеству принять меня сегодня вечером?
      — С восторгом, ваше величество.
      — В таком случае я буду в вашем рабочем кабинете между восемью и девятью часами. Мне придется сделать вашему величеству важное сообщение.
      Карл IX нахмурился и произнес:
      — Уж не собираетесь ли вы снова говорить со мной о политике?
      — Нет, ваше величество.
      — Ну так приходите, — сказал король, облегченно переводя дух, — мы поиграем в ломбр.
      — С удовольствием!
      — Жалко только, что этот бедняга Коарасс находится в печальном состоянии…
      — Что такое? — спросила королева вздрагивая.
      Рене был в Лувре этим утром, но по особым причинам не счел нужным рассказывать королеве о встрече с герцогом Гизом и проистекших из нее последствиях.
      — Сир де Коарасс играл очень хорошо в ломбр! — продолжал король.
      — «Играл»? Но разве он умер?
      — Нет, хотя ему и немногим лучше этого. Вчера он поссорился с кем-то в кабачке и получил удар шпагой в грудь!
      — Вот как? — сказала королева, глаза которой загорелись мрачной радостью.
      — Мне так жалко этого беднягу! — продолжал король. — Я очень любил его. Он был выдающимся охотником, отличным игроком и крайне приятным собеседником!
      — Вот именно о нем-то я и хотела поговорить с вашим величеством.
      — Неужели? Ах да, мне что-то говорили, что он занимался колдовством и даже сделал вашему величеству ряд удачных предсказаний. Это правда?
      — Сегодня вечером я подробно остановлюсь на этом! Сказав это, королева-мать соскочила с седла и быстро поднялась в свои апартаменты, тогда как король с трудом удерживал улыбку, словно напроказивший паж.
      Принцесса Маргарита уже поджидала его в кабинете.
      — Ну что? — спросил Карл IX.
      — Дело сделано! — ответила Маргарита.
      — Он тут, рядом?
      — Да.
      — Как он выдержал перевозку?
      — Отлично.
      — Мирон видел его?
      — Мирон ручается, что через несколько дней сир будет здоров.
      — Великолепно!
      — И если вы, ваше величество, и впредь не откажете ему в своем покровительстве…
      — О Господи! — сказал король. — Это будет не так просто. — Маргарита вздрогнула. — И мне придется иметь дело с нашей доброй матушкой. Она улыбалась мне весь день, ну а ты знаешь, когда она улыбается…
      — В воздухе пахнет кинжалами и ядом! — договорила принцесса.
      — Не волнуйся, милочка, мы будем сильными и хитрыми! Карл IX поцеловал сестру и направился к дверце, которая вела в маленькую комнатку, примыкавшую к его рабочему кабинету. В этой комнате лежал сир де Коарасс, у изголовья которого сидели Мирон и Ноэ.
      — Здравствуйте, дорогой сир! — сказал король, приветливо кивая головой Генриху, а затем, присаживаясь около постели, продолжал: — Ну-с, господин де Коарасс, как вы себя чувствуете?
      — Ваше величество так милостиво относится ко мне, что мне кажется, будто я никогда не чувствовал себя так хорошо, как теперь! — ответил принц.
      — Вы льстец, господин де Коарасс, — сказал король улыбаясь. — Ну а ты, Мирон, что думаешь о ране господина де Коарасса?
      — На палец выше или ниже, левее или правее, ваше величество, — ответил врач, — и сир де Коарасс был бы мертвец! Но ему повезло, и теперь рана зарубцуется через несколько дней.
      — Значит, вы получите возможность опять играть в ломбр?
      — О, конечно, ваше величество!
      — Вот что, Мирон, — сказал король, — пройди-ка вместе с господином Ноэ ко мне в кабинет. Там вы найдете принцессу и можете поболтать с нею, а я должен поговорить с сиром де Коарассом по секрету.
      Мирон и Ноэ поклонились и вышли.
      Король встал, прикрыл дверь и уселся около изголовья Генриха, после чего произнес:
      — Господин де Коарасс, я в очень затруднительном положении.
      — Неужели, ваше величество?
      — Я похож на скалу, которой приходится выдерживать напор двух противоположных течений. Одно из этих течений — королева — мать, другое — принцесса Маргарита!
      Лицо принца слегка зарумянилось. Но он притворился удивленным и сказал:
      — Неужели, ваше величество, королева-мать и принцесса не состоят друг с другом в добром согласии?
      — Нет, по крайней мере с тех пор, как вы встали между ними!
      — Но… ваше величество…
      — Марго взяла вас под свое покровительство, а так как я очень люблю сестру и немного люблю и вас, то я сделал все, о чем она просила меня, но… — На этом «но?] Карл IX остановился. Генрих ждал с некоторым волнением. Король продолжал: — Но я не знал еще сегодня утром, что вы так обидели королеву Екатерину!
      — Я, ваше величество?
      — И обидели до такой степени, что она пришла в бешенство и, наверное, будет просить меня подвергнуть вас строгому наказанию. Вообще не желал бы я быть в вашей шкуре, сир де Коарасс!
      — В таком случае, ваше величество, как только я хоть немного оправлюсь…
      — Вы уедете обратно в Наварру? Но… Постойте, сначала вы должны ответить мне совершенно искренне на мой вопрос. Я знаю причину ненависти королевы-матери, но не знаю причины той симпатии, которой так воспылала к вам принцесса!
      — Принцесса очень добра! — с наивным видом ответил Генрих.
      — О да, — насмешливо согласился Карл IX, — она так добра, что бросается ночью в кабачок Маликана… А знаете ли, господин де Коарасс, ведь это было довольно-таки дерзко с вашей стороны! Все-таки Марго — принцесса крови!
      — Ваше величество, — покорно сказал Генрих, — если я заслуживаю наказания то смиренно подвергнусь ему!
      — Если бы я был принцем Наваррским, — с улыбкой сказал Карл IX, — я послал бы вас на Гревскую площадь, но французский король в такие дела не мешается.
      Теперь улыбнулся уже Генрих.
      Король продолжал:
      — Но нам приходится считаться с предстоящим супружеством принцессы Маргариты, хотя вам, быть может, этот план и не по вкусу… В очень скором времени наваррская королева Жанна д'Альбрэ приедет сюда вместе со своим сыном, и мне кажется, что к этому времени, если только ваша рана достаточно затянется, вам следует отправиться куда-нибудь… Можете проехаться в Наварру или в Лотарингию… Я думаю, что герцог Гиз примет вас с распростертыми объятиями. А?
      — Я вижу, что вашему величеству все известно!
      — Господи! Марго была сегодня в очень повышенном настроении и покаялась мне во всем. Таким образом, я действительно все знаю!
      — А я ручаюсь, что вашему величеству не все еще известно!
      — Что же именно неизвестно мне?
      — Нечто, касающееся наваррского принца!
      — И вы хотите сообщить мне это? Интересно!
      — Но разрешите мне, ваше величество, предварительно рассказать вам нашу наваррскую легенду.
      — А, так у вас в Наварре водятся легенды?
      — Еще бы, ваше величество, и та, которую я хочу рассказать вам, имеет прямое отношение к принцу Наваррскому.
      — Послушаем вашу легенду! — сказал король, усаживаясь поудобнее и закрывая глаза.
      — В наших горах, по их испанскому скату, жил-был когда-то пастух по имени Антонио. Он был молод, решителен и достаточно красив, чтобы его можно было любить бескорыстно!
      — Ну, что вы мне рассказываете, — перебил Генриха король, — разве пастуха можно любить иначе как только совершенно бескорыстно?
      — Ах, ваше величество, Антонио был относительно богат, и девушки его села уже давно подсчитали количество голов в его стаде и количество экю, которые припрятывала его старуха-мать в чулке.
      — О, честолюбие! — воскликнул король смеясь.
      — Уж так устроен свет, ваше величество! Так вот, однажды старуха-мать сказала ему:» Сын мой, тебе наступил двадцатый год, и следует подумать о женитьбе!» Я и то подумываю!« — ответил Антонио.» Среди нашей родни я нашла тебе в Наварре очень красивую девушку. Это — твоя двоюродная сестра, и зовут ее Маргаритой!«
      — А, так ее звали… Маргаритой? — спросил король.
      — Да, ваше величество, именно Маргаритой.» Так вот, — продолжала мать Антонио, — отправляйся в Наварру и погости у твоих кузенов!» Ладно! — ответил Антонио. — Если она понравится мне, то я сделаю ее вашей снохой!» Но мало того, чтобы полюбить женщину, надо заставить ее полюбить себя!« — продолжала старуха, которая была хитра и богата жизненным опытом.
      — Это очень умное замечание! — заметил король.
      — Хитрая старуха посоветовала сыну отправиться в Наварру и попросить у родственников гостеприимства, не выдавая своего родства и намерений. Антонио так и сделал. Он прибыл на ферму двоюродных братьев, попросился переночевать, и так как у нас в Наварре люди отличаются широким гостеприимством, то его сейчас же впустили, накормили и обласкали. Так ему пришлось увидать Маргариту…
      — Она была красива? — спросил король.
      — Ослепительно, государь!
      — И Антонио полюбил ее?
      — С первого взгляда!
      — Ну, а… она?
      — Вот тут-то и начинается моя история, государь! Брак Маргариты с Антонио был решен еще много лет тому назад родителями молодых людей, так что Маргарита выросла с сознанием быть женой Антонио.
      — Значит, она заранее любила его?
      — Нет, ваше величество, наоборот!
      — Но почему?
      — Да потому, государь, что ей наговорили, будто Антонио неотесанный мужлан, живущий в самой дикой, самой мрачной и самой бесплодной лощине испанской Наварры.
      — Достаточная причина, нечего сказать!
      — Была еще причина посерьезнее. У Маргариты был еще двоюродный братец, которого она… любила.
      — Почему же она не вышла за него замуж?
      — Да потому, что отец и братья уже дали слово матери Антонио, кроме того, тут было очень много причин, о которых слишком долго распространяться.
      — А как звали этого второго кузена?
      — Генрихом… и он жил во Франции.
      — Вот как? — сказал король, приоткрывая один глаз. — Узнав, что Антонио вскоре прибудет на смотрины, братья Маргариты поспешили выпроводить Генриха французского, угрожая ему смертью, если он еще раз появится на ферме. В тот день, когда Антонио явился просить приюта, Маргарита была очень грустна и заплаканна: только накануне уехал ее возлюбленный Генрих! Антонио назвался испанцем и сказал Маргарите, что очень хорошо знает того, за кого ей придется выйти замуж. Любопытство отодвинуло скорбь, и Маргарита стала расспрашивать путника о своем нареченном. Антонио принялся чернить самого себя как только мог.» Красавица! — сказал он. — Антонио — урод, Антонио зол, Антонио глуп, Антонио — неотесанный мужлан!«Маргарите было приятно, что путник чернит и ругает того, к кому она сама питала дурные чувства, и так случилось, что беседа путника стала нравиться ей все больше и больше, пока, наконец, она не разглядела, что он молод, красив и неглуп…
      При последних словах Карл IX открыл второй глаз и сказал, протягивая Генриху руку:
      — Видно, что Антонио был очень умен, братец! Но скажите, догадывается ли Маргарита, что сир де Коарасс может иметь другое имя?
      — Отнюдь нет!
      — В таком случае я советую вам оставаться как можно дольше сиром де Коарассом, потому что Марго девушка капризная и может разлюбить вас в тот день, когда узнает истину!
      — Но ведь я не могу скрывать свое настоящее имя очень долго, потому что через две недели прибудет моя матушка!
      — Так погодите с этим еще две недели!
      — Но возможно, что королева Екатерина и Рене заставят сира де Коарасса снять маску!
      — В этом вы правы, братец! Но погодите, мы что-нибудь придумаем!
      Не успел король договорить эти слова, как в дверь тихонько постучались, и Мирон сказал:
      — Ваше величество! Ее величество королева идет сюда!
      — Ах, черт! — сказал король и отпер дверь.
      В кабинете был паж Рауль, явившийся от королевы с просьбой принять ее немедленно. Король велел сказать матери, что ждет ее, и жестом указал Ноэ на комнату, где лежал Генрих. Ноэ прошел к раненому, а следом за ним туда вошла и Маргарита.
      — Вовсе не нужно, чтобы королева застала меня здесь! — сказала она брату-королю, после чего заперла дверь.
      Вскоре в соседней комнате послышались шаги королевы-матери.
      — Она будет требовать моей головы! — сказал Генрих улыбаясь.
      — Ну что же, — сказала Маргарита, прикладывая сначала глаз, а потом ухо к замочной скважине, — всякий, кто живет в Лувре, подслушивает у дверей. Будем делать, как делают все!

      Когда Сарра выбежала из дома, Рене вспомнил, что они даже не решили с ней в деталях, как и когда будет совершена передача тайны сокровищ Самуила Лорьо. Ее обещание было слишком неопределенно и давало возможность ко всяким уверткам. Рене решил догнать женщину и попытаться заставить ее сформулировать условия более точно.
      Но Сарра бежала очень быстро и имела достаточный выигрыш во времени. Поэтому, когда Рене дошел до кабачка Маликана, ее там уже не оказалось. Зато при виде Маликана у Рене блеснула в голове новая мысль.
      — Здравствуй, дорогой мой Маликан, — ласково сказал он, отвечая на поклон кабатчика. — А меня к тебе послала королева…
      — Королева?
      — Да! Ее величество узнала, что один из дворян, которого она очень любит и которого я тоже очень люблю, поссорился с кем — то у тебя в кабачке…
      — Да, это сир де Коарасс.
      — И дрался на дуэли!
      — Да, с каким-то незнакомцем.
      — Который, как говорят, тяжело ранил его?
      — О нет, рана очень легкая!
      — Ах, — сказал Рене, — тем лучше! Я с облегчением перевожу дух!
      — Через неделю он будет на ногах.
      — Это очень хорошо. Он у тебя, надеюсь? Я хотел бы повидать бедного сира де Коарасса!
      — Нет, его у меня нет.
      — Но ведь не мог же он добраться, сам до своей гостиницы?
      — Сам — нет, но его друг, господин Амори де Ноэ, послал за носилками и увез его куда-то, вероятно домой!
      Это было так правдоподобно, что Рене поверил и направился в гостиницу Лестокада.
      Последний тоже, как и Маликан, сидел на пороге своего заведения. Так как Рене пользовался огромной популярностью в Париже, то при приближении страшного парфюмера Лестокад встал и отвесил ему низкий поклон.
      — Как поживает сир де Коарасс? — спросил Рене.
      — Неплохо, должно быть! — ответил Лестокад.
      — То есть как это» неплохо «? Ты, вероятно, хотел сказать» лучше «?
      — Но ведь сир де Коарасс не болен, насколько мне известно. Правда, он не ночевал дома, но ведь он уже не раз оставался у своего кузена, господина Пибрака…
      — Да разве ты не знаешь, что он тяжело ранен на дуэли? — спросил Рене.
      — Господи! Несчастный! — с ужасом и сожалением крикнул Лестокад.
      Рене было мало дела до чувств трактирщика.» А, бандит Маликан! Ты посмеялся надо мной! Ну, погоди! — подумал он и хотел сейчас же идти к Маликану и жестоко наказать его. К счастью и для Маликана, да и для Рене (потому что Маликан был способен всадить ему нож в сердце), парфюмер успел рассудить дело. — Если этот нахал соврал мне, — подумал он, — значит, он знает или догадывается о моей ненависти к Ко-арассу. Но раз он знает об этой ненависти, значит, тем более он не станет держать раненого у себя. Куда же припрятали его?«
      Рене зашел на минутку домой, а потом направился в Лувр, и королева Екатерина, вернувшись с охоты, застала его у себя в кабинете.
      — А, это ты! — сказала она. — Ты знаешь, что случилось с сиром де Коарассом?
      — Да, ваше величество.
      — Он дрался на дуэли и тяжело ранен.
      — Нет, он ранен легко.
      — Значит, он выздоровеет?
      — Еще бы, ведь за ним достаточно хорошо ухаживают, — сказал Рене наобум.
      — Разве? Кто же именно?
      — Ваше величество, — ответил Рене, — я только что с большим трудом выкарабкался из когтей господина Кабоша и не имею ни малейшего желания попасть в них опять.
      — Да что ты мелешь, Рене? — удивленно спросила королева.
      — Помилуйте, государыня, сир де Коарасс находится под большой протекцией. Король очень любит его…
      — Король сделает все, что я захочу.
      — Но ведь король не один; принцесса Маргарита тоже интересуется им!
      Королева вздрогнула и внимательно посмотрела на Рене.
      — Ах, Господи, — продолжал тот, — он вполне заслужил это! Ведь он и дрался-то из-за нее, ваше величество! Королева от изумления даже привскочила.
      — Да что ты говоришь! — крикнула она. — Коарасс дрался на дуэли из-за принцессы Маргариты?
      — Да, ваше величество,
      — Но… с кем же?
      — С его высочеством Генрихом Лотарингским, герцогом Гизом! — ответил Рене с жестоким хладнокровием.
      Екатерина побледнела, и судорога бешенства так схватила ее за горло, что она могла с трудом прохрипеть лишь одно слово:
      — Говори!
      По повелительному тону, которым было произнесено это слово, Рене понял, что отныне устойчивость его влияния всецело зависит от важности тех признаний, которые он сделает, и тотчас произнес:
      — Желая повидать принцессу Маргариту, герцог Гиз приехал инкогнито в Париж.
      — Ну, и ему удалось повидать ее?
      — Да.
      — Значит, он был в Лувре?
      — Да, государыня.
      — Вот как? — с негодованием крикнула королева. — Значит, мне служат очень, плохо! Герцог должен был быть в Бастилии теперь!
      — Я тоже так думаю, — сказал Рене. — Но… теперь герцог уже очень далеко от Парижа!
      — Значит, он видел Маргариту? Ну и…
      — Господи, но принцесса разлюбила его, потому что в течение этого времени успела полюбить…
      Рене остановился, колеблясь выговорить решительное слово.
      — Договаривай! — крикнула королева.
      — Ну, Господи, герцог отлично сделал, что наградил этого дворянчика знатным ударом в грудь, потому что…
      — Рене! — вне себя от бешенства крикнула королева. — Если ты лжешь, берегись!
      — Но к чему же я стану лгать, государыня?
      — Значит, Маргарита…
      — Ее высочество взяла сира де Коарасса под свое покровительство, и недаром…
      Королева позеленела от злости и воскликнула:
      — О, если это так, то Коарасс умрет!
      Хотя час, который она сама назначила для разговора с королем, далеко еще не настал, она все же послала Рауля просить его величество немедленно принять ее и вошла в кабинет короля с мраморно-бледным лицом и взглядом, мечущим гром и молнию.
      — Ах, бедный Анри, — пробормотала Маргарита, заметив через замочную скважину, в каком расстройстве чувств явилась королева — мать. — Чего только она добивается! Но не беспокойся, я здесь и… люблю тебя!

       —Но помилуйте, ваше величество! — воскликнул Карл ix, увидав бледное, искаженное лицо матери. — Что случилось?
      — Об этом я могу сообщить вашему величеству лишь наедине! — ответила Екатерина, бросая многозначительный взгляд на Мирона.
      Король знаком приказал врачу уйти. Тогда Екатерина упала в кресло, словно отдаваясь приступу слабости.
      — Я слушаю вас, ваше величество, — сказал король. — Говорите!
      — Ваше величество, — начала Екатерина, — я только что просила вас уделить мне время для аудиенции и предупредила, что собираюсь говорить с вами о сире де Коарассе.
      — Да, да, — сказал король, — и я сразу догадался, о чем вы хотите говорить со мной. Я слышал, что сир де Коарасс очень умело предсказывает будущее, а так как вы, ваше величество, усиленно покровительствуете всяким шарлатанам, то я и решил, что вы пришли просить у меня какой-нибудь милости для этого бедного дворянчика.
      — Нет, ваше величество, — с силой крикнула Екатерина, — сир де Коарасс позволил себе посмеяться надо мной, и я пришла просить ваше величество наказать дерзкого, как он того заслуживает!
      — О, если он позволил себе посмеяться над вами, он будет жестоко наказан, — ответил Карл IX. — Но каким образом случилось это?
      Королева с удовольствием умолчала бы о всей той комедии, в которой она играла такую жалкую роль, но король настаивал на деталях, и Екатерине пришлось подробно рассказать сыну обо всех перипетиях ее колдовских сеансов с сиром де Коарассом.
      — Черт возьми! — воскликнул Карл. — Я вполне согласен с вами! Сир де Коарасс заслуживает примерного наказания! Ну, если вы хотите, я пошлю его на недельку в Бастилию!
      — Вашему величеству угодно шутить! — с бешенством крикнула королева.
      — Но почему же, ваше величество?
      — Я пришла требовать смерти этого негодяя, а вы…
      — Полно! Вы, наверное, говорите это не серьезно! Да знаете ли вы, что, для того чтобы повесить, сжечь или обезглавить сира де Коарасса, мне пришлось бы воскресить старый закон о колдунах!
      — Ну так воскресите этот закон, ваше величество!
      — Но тогда, ввиду того что сир де Коарасс не один занимается колдовством, мне пришлось бы отправить на казнь не только его, но и…
      — Кого же еще?
      — Во-первых, вашего милого Рене, а потом…
      — А потом?
      — А потом вас, ваше величество.
      — Вашему величеству угодно смеяться надо мной? — сказала Екатерина, бледнея от злобы.
      — Да нисколько, поверьте! Закон карает не только тех, кто колдует, но и тех, кто прибегает к колдовству. И поверьте, это, в конце концов, просто смешно! Дочь славных Медичи, умелая политика которой поражает всю Европу, опускается до мещанской мстительности только потому, что маленькому провинциальному дворянчику пришло в голову бороться за влияние с негодяем вроде Рене!
      Король сказал эту фразу с таким достоинством и величием, что королева сочла нужным пустить в ход самую тяжелую артиллерию своих доводов.
      — Вы правы, государь, — сказала она, — и, соглашаясь с вами, я готова простить этому шарлатану!
      — Очень хорошо, ваше величество!
      — Но я должна сообщить вам нечто другое, несравненно более важное, нечто такое, что способно перевернуть вверх дном все наши соображения и расчеты!
      — Вы пугаете меня, ваше величество!
      — Однако это» нечто «, или — вернее — такой человек, существует, ваше величество!
      — Уж не собираетесь ли вы говорить со мной о герцоге Гизе, тем более что вчера он был здесь?
      — Ваше величество, вы помните, что разрешили мне приказать прирезать герцога, если он еще раз появится здесь?
      — Однако это не помешало ему провести здесь несколько часов!
      — Да, он еще раз ускользнул от меня! Но соблаговолите вспомнить, при каких обстоятельствах вы дали мне это разрешение! Я должна вновь обратиться к вам за таким же!
      — Касательно герцога Гиза?
      — Да, его и… другого!
      — Именно?
      — Именно всякого, кто может расстроить брак принцессы Маргариты с принцем Наваррским!
      — А разве опять нашелся такой? Кто же это?
      — Мелкий дворянин!
      — Однако у Марго весьма демократические симпатии! Она обращает очень мало внимания на ранг и породу!
      — Государь, государь! — сказала его мать. — То, о чем я говорю ныне с вашим величеством, слишком важно, чтобы…
      — Важно главным образом для наваррского принца!
      — Нет, ваше величество, не только для него! И необходимо, чтобы вы, ваше величество, дали мне то же разрешение относительно этого дворянина, какое вы дали мне относительно герцога Гиза!
      — Полно! — с пренебрежением сказал король. — Я мог приказать убить герцога Гиза, покушающегося на трон французских королей, но применять это же средство к мелкому дворянину только за то, что он пленился черными волосами, алыми губами и голубыми глазами Марго! Полно, ваше величество!
      — Но, ваше величество, я серьезно предупреждаю вас: брак может не состояться!
      — Ах, черт возьми! — вскрикнул король. — Но я знаю теперь, о ком вы говорите! Это сир де Коарасс! Ну конечно, он встретился где-нибудь — может быть, даже в комнате Марго — с герцогом Гизом, и возлюбленный вчерашнего дня нанес возлюбленному сегодняшнего дня удар шпагой в грудь!
      Королева ничего не ответила на догадку короля.
      — Я готов сделать вам одно предложение, ваше величество! — сказал король.
      — Я слушаю вас, государь!
      — Сир де Коарасс очень виноват тем, что понравился Марго… Но он виноват еще более тем, что он не понравился вашему милому Рене… Ну так что же! Я готов закрыть глаза на убийство этого бедняги Коарасса, хотя он — отличный игрок в ломбр и умный парень, но я сделаю это, если будут соблюдены два условия!
      — Я спешу узнать их, государь!
      — Первое условие: убийством сира де Коарасса имеет право заняться лишь сам Рене. Если чья-нибудь иная рука поразит Коарасса, то убийца будет немедленно казнен, а вам придется до скончания дней поселиться в Амбуазе…
      — Я принимаю это условие, государь.
      — А второе: Рене имеет право нанести удар сиру де Коарассу лишь в том случае, если застанет его у ног Марго…
      — Где бы это ни случилось?
      — Ну, хотя бы и так!
      — И вы, ваше величество, ручаетесь мне своим словом, что при соблюдении этих условий…
      — Даю вам свое королевское слово, что при этих условиях я разрешаю вам зарезать Коарасса!
      — Ваше величество, — сказала королева вставая, — благодарю вас от своего имени и от имени государства, интересы которого могли бы пострадать, если бы Коарасс остался ненаказанным!
      Карл IX галантно поцеловал у матери руку, и королева пошла к дверям. В этот момент король окликнул ее:
      — Кстати, — сказал он, — у меня тоже имеется к вам просьба!
      — У вас? Ко мне? Но ведь вам стоит лишь приказать!
      — Я подумал, ваше величество, что вы могли бы сделать мне подарок с вашей стороны. Я подарил вам Коарасса, так подарите мне Крильона! Герцог мне очень нужен!
      Екатерина была очень недовольна этой просьбой короля, но ей не оставалось ничего иного, как изобразить на своем лице улыбку и сказать:
      — Ваше величество сделает очень хорошо, если вновь призовет герцога к себе!
      С этими словами она вышла.
      Король, смеясь, вошел в соседнюю комнату, где принц, Ноэ и Маргарита слышали от слова до слова весь разговор. А королева вернулась к себе в кабинет, где ее ждал парфюмер.
      — Рене! — сказала она. — Король на нашей стороне! Он осудил сира де Коарасса на смерть!
      — Неужели с пыткой? — спросил Рене, глаза которого засверкали злобной радостью.
      — Нет, король лишь разрешил прирезать сира де Коарасса!
      — Ну что же, у меня под рукой имеется как раз подходящий для этого дела человек!
      — Нет, Рене, король дал согласие на убийство Коарасса лишь при том условии, чтобы этим делом занялся ты собственноручно!
      — Но почему?
      — Вероятно, потому что король все еще видит в тебе убийцу Самуила Лорьо и считает, что лучше тебя никто этого дела не сделает! — насмешливо ответила королева.
      Рене скорчил отчаянную гримасу.
      — Ну что же, — задумчиво сказал он после короткого колебания, — я ведь могу нанести удар сзади, между лопаток…
      — Это уж твое дело, но тут есть еще одно условие: ты имеешь право нанести Коарассу удар лишь в том случае, если застанешь его у ног принцессы Маргариты!
      — Гм!.. И это условие не ограничено никакими сроками?
      — Нет.
      — Значит, я могу убить его хоть сейчас?
      — Да, если ты застанешь у него принцессу Маргариту.
      — В таком случае у меня будет несравненно меньше хлопот.
      — Почему?
      — Да ведь он ранен, лежит в постели!
      — Подлый трус! — брезгливо кинула Екатерина.
      — Ну вот еще! Каждый делает что может,
      — Хорошо! Но ты думаешь, что тебе будет легко застать его вместе с принцессой?
      — Конечно нетрудно! Принцесса не откажется от удовольствия навещать больного, и мне стоит лишь выследить ее, чтобы узнать, где именно припрятан сир де Коарасс…
      — Хорошо, хорошо, — сказала королева, — это уж твое дело. Я выхлопотала тебе безнаказанность, остальное меня не касается!
      Рене ушел.
      На дворе он увидал, что куча лакеев и пажей хлопочет около коренастой серой лошади, которой, как это было видно по привязанным чемоданам и сумкам, предстояло совершить далекое путешествие. Подойдя ближе, Рене увидал, что на лошадь собирается сесть Пибрак.
      — Куда это вы? — спросил его Флорентинец после обмена приветствиями.
      — В Авиньон, мессир Рене.
      — Это неблизкий путь!
      — Но я надеюсь, что мне не придется ехать до самого конца. Король послал меня догнать герцога Крильона; но ведь когда едут в ссылку, то никогда не торопятся, и потому я рассчитываю скоро нагнать его в пути.
      — А, так его величество снова призывает герцога?
      — О да. Ведь это было вообще несерьезно!
      » Черт возьми! — подумал Рене уходя. — Если я хочу покончить с сиром де Коарассом, то мне необходимо поторопиться, так как проклятый Крильон способен наделать мне хлопот!«

      Целую неделю королева Екатерина и Рене — в особенности последний — чувствовали себя в затруднительном положении. Рене обыскал весь Париж, расставил везде соглядатаев и шпионов, но нигде ему не удавалось найти хоть намек на след сира де Коарасса или красотки-еврейки Сарры Лорьо.
      Надежды на принцессу Маргариту не оправдались: она никуда не выходила и все время была в отличном настроении.
      Прикрываясь вымышленными поручениями королевы, Рене заглядывал во все уголки Лувра, но нигде не было следов исчезнувшего беарнца. Однажды он осмелился пройти даже к королю, но Карл IX так прикрикнул на него, что Рене волчком выкатился из королевских апартаментов.
      — Чтобы духу твоего здесь не было! — крикнул король. — Если ты осмелишься сунуть сюда еще раз свой нос, то я прикажу убить тебя, как собаку, первому дворянину или пажу, который найдется у меня под рукой!
      Однажды Рене несколько ожил душой: он узнал, что принцесса Маргарита приказала вечером приготовить свои носилки, и решил выследить, куда направятся эти носилки. Это ему было нетрудно, так как стояла чудная лунная ночь. Но носилки проследовали по берегу Сены до определенного пункта и потом повернули к Лувру, ни разу не останавливаясь по пути. Значит, это была самая обыкновенная прогулка.
      Одно лишь могло навести Рене на подозрение: почему-то с некоторых пор принцесса Маргарита каждый вечер обедала у короля. Последний, как говорили в Лувре, занимался писанием поэмы, и к сотрудничеству были привлечены мессир Пьер Ронсар, имя которого как поэта гремело далеко за пределами Франции, и принцесса Маргарита, тоже весьма опытная во всевозможных изящных искусствах. На самом деле эти поэтические занятия происходили так: за поэму усаживались принцесса Маргарита с Ронсаром, а король с сиром де Коарассом сражались в ломбр против Ноэ с Мироном.
      Так прошла неделя. Вдруг однажды королю было доложено, что Пибрак вернулся, успев захватить Крильона еще в Невере.
      — Ага! — сказал Карл IX при этом известии, подмигивая одним глазом сиру де Коарассу. — Мне кажется, что теперь пора уже кончить мою поэму!
      Маргарита удивленно посмотрела на брата и хотела что-то сказать.
      — Тише! Коарасс понимает меня. В свое время и ты поймешь все, что нужно!
      А Рене по-прежнему занимался бесплодными поисками. Однажды — это было как раз в вечер возвращения герцога Крильона — он осторожно крался по коридору, соединявшему кабинет королевы — матери с апартаментами принцессы, и — тут с ним случилось странное приключение. Неожиданно его охватили сзади две мускулистые руки, к горлу приставили острие кинжала, и чей-то незнакомый голос сказал:
      — Не шевелитесь и не вздумайте крикнуть! Вам не будет сделано ни малейшего вреда, но, если вы окажете сопротивление, вы будете убиты на месте.
      Рене был вообще не из храбрых, а при этих обстоятельствах нечего было думать о сопротивлении.
      — Что вам нужно от меня? — испуганно спросил он.
      — Я хочу дать вам хороший совет. Я знаю, что вы враг сира де Коарасса. Правда это?
      — Да вам-то что до этого? Вы его друг?
      — Наоборот, я ненавижу его. Сир де Коарасс мой смертельный враг! Однако слушайте меня! Король позволил вам убить Коарасса, если вы застанете его у ног принцессы Маргариты, но вы никак не можете найти своего врага.
      — Увы, это правда!
      — Ну а я знаю, где он, и могу показать его вам! Он в Лувре, и каждый вечер принцесса навещает его!
      — Но где же он? — спросил Рене, чувствуя, что у него от радости кружится голова.
      — Подите за мной! — ответил таинственный незнакомец, после чего взял Рене за руку и повлек его за собой по винтовой лестнице. — Кстати, ваш кинжал достаточно хорошо закален, мессир Рене? — шепотом спросил он.
      — Мой кинжал легко пробивает золотой экю. Вообще могу сказать, что нет такой кольчуги, которая могла бы устоять!
      — Неужели?
      — Да, если только не считать кольчуги, которую выковал для покойного короля Генриха знаменитейший миланский оружейник. Эту кольчугу не может пробить ни один кинжал!
      — Ну, кожа сира Коарасса будет чуть-чуть понежнее, чем эта кольчуга! — сказал незнакомец.
      — Надеюсь, что так! — со злой усмешкой ответил Рене. Они продолжали, разговаривая, подниматься по лестнице.
      — Однако, — сказал Рене, — значит, сир де Коарасс помещен на самом верху?
      — Да, — ответил незнакомец. — Может быть, вам известно, что рядом с комнатой пажа Рауля имеется помещение, которое когда-то занимала девица Гюито, первая камер-фрейлина королевы. В настоящее время там никто не живет, и принцесса поместила туда сира де Коарасса.
      — А когда именно она навещает его?
      — Слышите, бьет девять часов. Король как раз встает из-за стола, и через десять минут любящие сердца будут вместе!
      Они как раз подошли к дверям комнаты Рауля. Незнакомец достал из кармана ключ, отпер дверь и осторожно ввел туда Рене.
      Комната пажа Рауля была невелика, но обставлена довольно комфортабельно. Плотные портьеры пышными складками маскировали двери и окна, около камина стояла уютная кушетка, на столике — небольшая лампа, бросавшая от себя мягкий свет.
      Незнакомец на цыпочках подошел к оконной гардине, отодвинул ее в сторону и сказал Рене:
      — Спрячьтесь там и ждите!
      Когда Рене забрался за гардину, незнакомец оправил складки, осторожно вышел и запер за собой дверь.
      Парфюмер королевы стал с трепетом и злобной радостью ждать момента, когда ему удастся свести счеты с врагом.
      Но вот скрипнул ключ, послышался звон отпираемого замка, и в комнату вошла какая-то женщина. Она была закутана в просторный плащ, а ее лицо закрыто бархатной полумаской.
      Эта женщина оглянулась по сторонам, подошла к другой двери и осторожно стукнула два раза. Тогда и эта дверь открылась, и на пороге показался бледный, покачивающийся от слабости сир де Коарасс. Замаскированная женщина обвила руками его шею, увлекла к кушетке и сама уселась там. Генрих опустился около нее на колени, взял ее руки, поднес к своим губам и тихо сказал:
      — О, дорогая Маргарита!
      В этот миг Рене выскочил из-за гардины и бросился с обнаженным кинжалом на Коарасса, который стоял к нему спиной. Замаскированная женщина пронзительно вскрикнула, но Реие быстро опустил смертельное оружие и ударил им принца между лопаток.
      Рене нацелился попасть принцу как раз между лопаток, но каков же был его ужас, когда от удара клинок кинжала разлетелся на три части, а принц вскочил здравым и невредимым. С гибкостью и быстротой тигра, бросающегося на промахнувшегося охотника, Генрих кинулся на оцепеневшего Флорентийца, схватил его за руку, вырвал обломок кинжала и приставил свой кинжал к горлу растерявшегося парфюмера. В то же время и женщина скинула с себя маску, причем Рене с новым испугом увидел, что перед ним вовсе не Маргарита, а ее камеристка Нанси.
      Девушка насмешливо улыбнулась и сказала тоном капризного ребенка:
      — Вот злой! Вы хотели убить моего миленького в тот самый момент, когда он только-только собрался признаться мне в своих чувствах!
      Рене мысленно спрашивал себя, уж не сам ли дьявол во плоти этот Коарасс, как вдруг открылись еще две двери, и в одной из них показался король Карл IX, а в другой — Пибрак, Крильон и Ноэ.
      — Ваше величество, — сказал Генрих, — этот субъект покушался убить меня!
      — Я знаю, — ответил король, — я все видел!
      — Государь, — пролепетал Рене, — вы сами позволили ее величеству…
      — Постой, дружок! — надменно перебил его король. — Я действительно дал разрешение убить сира де Коарасса, но при непременном условии, если он будет застигнут тобой у ног принцессы Маргариты, а никак уж не у ног Нанси!
      — Фи, фи! — сказала Нанси. — Убить моего миленького дружка!
      — А так как ты превысил полномочия, — продолжал король, — то и будешь тут же повешен!
      — Государь! Государь! — умоляюще крикнул Рене.
      — Ну, я понимаю еще — убить какого-нибудь мелкого дворянчика, — прибавил король. — Но убить сира де Коарасса! Да как ты мог решиться на это?
      — Насколько я знаю, сир де Коарасс не царской крови! — с отчаянием заметил Рене.
      — Ты думаешь? — спокойно спросил Карл IX. — В таком случае объясните ему, кузен, каким образом вы стали зваться сиром де Коарассом.
      Услыхав слово» кузен «, Рене подумал, что все это просто снится ему, но у него, несчастного, вырвался какой-то хриплый вой, словно у попавшего в капкан зверя, когда он услыхал слова мнимого сира де Коарасса:
      — Меня зовут Генрих Бурбонский, я наследный принц Наварры, а родился я в замке Коарасс.
      Король с тем жестоким добродушием, которое бывало иногда свойственно ему, сказал:
      — Ты сам теперь видишь, бедняга, что веревка, на которой тебе предстоит быть повешенным, достаточно намылена!
      — Государь! Пощады! — крикнул Рене, падая на колени. Однако Карл IX только пожал плечами и сказал, обращаясь к Крильону:
      — Герцог, однажды я уже поручил вам неприятное дело, а теперь вам снова придется заняться им!
      — Дело-то само по себе очень приятное, — ответил неустрашимый Крильон, — но все же мне надо сначала хорошенько подумать, прежде чем я возьмусь за него! Если вы, ваше величество, благоволите вспомнить…
      — Полно, герцог! — надменно сказал король. — Я могу позволить одурачить себя, когда дело касается какого-нибудь простого горожанина, но тут, когда совершено покушение на принца моего дома…
      — В таком случае, государь, я могу взяться за дело лишь при том условии, что будут отброшены в сторону всякие излишние формальности. Предыдущий опыт уже доказал на этом самом господине, что даже отличные учреждения могут функционировать совершенно неправильно!
      — Ты прав! — сказал король. — Ну-с, дальше?
      — Скажем, так, — продолжал герцог. — Что такое представляет собой Рене? Взбесившееся животное, нечто зловредное, от чего надо избавиться как можно скорее…
      — Вот это недурной портрет! — заметила Нанси.
      — Портрет не приукрашен, — согласился король, — и верен!
      — Так вот, если с этим положением вы, государь, согласны, — продолжал герцог, — то, бесспорно, с Рене надо покончить как можно скорее, без барабанного боя и трубных звуков, по — семейному, так сказать!
      — Вот настоящее слово! — заметил Карл IX.
      — Вот я и предлагаю: возьму я троих швейцарцев, вытащу Рене на луврский двор, раздобуду крепкую веревку…
      — Хорошее дело!
      — Один конец этой веревки мы привяжем к фонарному косяку… Фонарные косяки очень прочны! — сказал король. А на другом конце веревки… Вздернуть Рене! — договорил Карл IX.
      — И тогда уже можете не беспокоиться, ваше величество. Мои швейцарцы до утра не отойдут от косяка. Ну а для того чтобы повесить человека как следует, половины суток за глаза достаточно!
      — Как, — сказал король, — так ты хочешь сейчас же заняться этим делом? Среди глубокой ночи?
      — Так что же? — ответил герцог. — Рай открыт во всякое время дня и ночи, и если Рене предопределено быть в раю, то его и в полночь пустят туда так же свободно, как и в полдень!
      — Ну что же, ты прав! — сказал король. — В таком случае ступай!
      — Сначала, ваше величество, соизвольте дать мне свое королевское слово, что Рене отдан вами мне в полную власть и что я могу сделать с ним все, что мне заблагорассудится!
      Король открыл рот, чтобы дать это слово, но в этот момент дверь из коридора открылась, и в комнату вошло новое действующее лицо, сама королева-мать, Екатерина Медичи!
      Она услышала непривычный шум, взрывы смеха, голос короля и мольбы Рене и пришла на этот шум. Остановившись на пороге и увидев сира де Коарасса, стоявшего с гордо поднятой головой, герцога Крильона, напоминавшего отдыхающего льва, насмешливо улыбавшуюся Нанси, смеющегося Ноэ, Пибрака с дипломатически непроницаемым лицом и Рене, бледного, даже посеревшего от ужаса, королева сразу поняла значительную часть истины. Она поняла, что король посмеялся над ней, так как на самом деле покровительствует сиру де Коарассу, что Нанси по его приказанию разыграла комедию и что Крильон собирается жестоко выместить на Рене неделю своей немилости.
      Взгляд королевы метал молнии на присутствовавших, и ее взор со смертельной злобой впился в сира Коарасса.
      — Ваше величество, — холодно сказал ей король, — Рене вышел из границ данных ему полномочий. Я позволил ему убить сира де Коарасса, если он застанет последнего у ног принцессы Маргариты, а ваш наперсник ткнул сира де Коарасса в тот момент, когда тот признавался в любви Нанси. — Королева посмотрела на Генриха, он даже не был ранен. — Понимаю! — сказал король. — Вы находите, ваше величество, что сир де Коарасс чувствует себя достаточно хорошо для убитого человека? Но это произошло только потому, что я одолжил ему кольчугу моего покойного отца, короля Генриха II!
      При этих словах королева побелела от бешенства.
      — Государь! Вы король и властны делать все, что вам угодно, ;но вы же мой сын, и Бог наказывает детей, которые осмеливаются издеваться над родителями!
      — Да не допустит Господь, чтобы я когда-нибудь стал издеваться над родной матерью, — сказал Карл IX, — но и да не допустит он, чтобы я позволил убивать ближайших родственников в моем собственном дворце!
      — Я не понимаю вас, государь!
      — В таком случае объясните ее величеству, кузен, что вас зовут Генрихом Бурбонским! — сказал король, обращаясь к принцу.
      Екатерина в ужасе отскочила на шаг.
      Генрих подошел к ней, преклонил колено и, почтительно поцеловав ее руку, произнес:
      — Ваше величество! Простите меня за обман! Королева смотрела на него блуждающим взором и наконец сказала:
      — Как же это я не узнала вас! Ведь вы живой портрет своего покойного батюшки, Антуана Бурбонского!
      — Теперь, надеюсь, вы понимаете, — сказал король, — что при всей доброй воле я не мог дать убить того, кому вы предназначаете руку моей сестры Марго!
      Королева не находила слов. Молчание нарушил герцог Крильон.
      — Государь! Я жду вашего слова! — И, сказав это, он положил руку на плечо Рене.
      Последний снова с криками упал на колени.
      — Что вы хотите сделать с ним? — спросила королева.
      — Ваше величество, я жду, когда король поручит Рене моим заботам.
      — И что будет тогда?
      — Согласитесь, ваше величество, — насмешливо прибавил король, — что я не могу сделать чего-нибудь другого для своего кузена, принца Наваррского!
      Екатерина вздохнула, но не сказала ни слова.» Я погиб! Даже королева отступилась от меня!« — подумал Рене и, повинуясь мгновенному импульсу, кинулся к ногам Генриха.
      — Ах, ваше высочество, ваше высочество! — молил он рыдая. — Сжальтесь надо мной! Простите меня!
      — Ну а если я прощу тебя, тогда что? — спросил принц.
      — Я буду всю жизнь благословлять вас!
      — Как бы не так!
      — Я отдам свою жизнь за вас!
      — Для этого ты слишком боишься смерти!
      — Я… я… стану вашим рабом!
      — Все это пустые слова, милый мой! — сказал принц. — А вот я тебе предложу кое-что, друг мой Рене!
      — О, говорите ваше высочество, говорите! Я все готов сделать! Только… — Рене с ужасом посмотрел на герцога Крильона, — только не оставляйте меня в руках его светлости!
      Крильон сквозь зубы буркнул какое-то проклятие.
      — Если ты очень дорожишь своей жизнью, то выслушай меня внимательно, — сказал Генрих. — Неделю тому назад ты похитил из кабачка Маликана женщину, которой потом дорогой ценой продал свободу…
      — А! — перебил его король. — Что же это была за женщина?
      — Сарра Лорьо, жена горожанина, которого Рене…
      — Тише! — остановил его король. — Не будем вспоминать эту историю, столь неприятную ее величеству королеве? Екатерина закусила губу.
      — Так за какую же цену Рене вернул ей свободу? — поинтересовался король.
      — Она должна была дать ему слово, что в тот день, когда будет в безопасности в Наварре, Рене вступит во владение всеми сокровищами покойного Самуила Лорьо!
      — А Лорьо был очень богат! — заметил Крильон.
      — Ну так вот, — продолжал Генрих, обращаясь к Флорентийцу, — если ты, во-первых, вернешь Сарре Лорьо ее слово и не будешь предъявлять никаких претензий к ее состоянию, а во-вторых, если ты после этого еще заключишь со мной условие, то я умолю герцога пощадить твою жизнь?
      — Ах, ваше высочество, — сказал Крильон, — вы упускаете из виду очень важную вещь и поэтому хотите совершить нечто неумное!
      — Как это так, герцог?
      — Да ведь если я повешу Рене, то сокровища Сарры не достанутся ему!
      — Это правда. Но у Рене есть дочь, а Сарра останется рабой своего слова.
      — Как все это досадно! — буркнул Крильон. — А я-то рассчитывал произвести важный опыт!
      — Именно? — спросил король.
      — Я хотел убедиться, могут ли фонарные столбы в случае необходимости заменить обыкновенную виселицу!
      — Я понимаю вас, герцог, — сказал принц. — Но мне не хотелось бы допустить, чтобы вдова Лорьо лишилась всего состояния. Ну-с, так как же? — обратился он к Рене.
      Флорентинец видел, что выбора у него нет. Крильон так и рвался завладеть им, королева даже не защищала его, своего фаворита, да и пожелай она вмешаться, ей пришлось бы натолкнуться на непоколебимость сурового герцога, который признавал для себя обязательным лишь приказания самого короля. Поэтому он сказал:
      — Я согласен! Освобождаю Сарру Лорьо от данной мне клятвы!
      — Отлично! — воскликнул Генрих. — Теперь перейдем к следующему пункту! Ты должен обещать, что не тронешь и волоска с головы как моей, так и господ Пибрака и Ноэ!
      — Клянусь! — прохрипел Рене.
      — Ну нет, — улыбаясь, сказал Генрих, — твоего слова мне еще недостаточно. Мне нужна порука! Пусть королева Екатерина поручится мне своим королевским словом, что Рене ничем не покусится на жизнь и спокойствие господ Пибрака, Ноэ, Сарры Лорьо и вашего покорного слуги, принца Генриха Бурбонского!
      — Так вот, ваше величество, — сказал Карл IX матери, — выбирайте: или вы дадите просимое слово, или Рене будет немедленно повешен!
      — Хорошо, — сказала королева. — Я даю свое слово и ручаюсь за Рене!
      Генрих облегченно перевел дух. Но, говоря свои последние слова, королева бросила на него такой ненавидящий взгляд, который ясно показал принцу, что отныне он будет иметь в лице королевы Екатерины непримиримого врага.
      — Тысяча ведьм! — буркнул Крильон. — Этот проклятый парфюмер снова вывернулся из моих рук! Что за напасть!

      Вся эта комедия, которая только что была разыграна на глазах у читателя, была инсценирована в кабинете короля, хотя первоначально и не предполагалось открывать инкогнито сира де Коарасса. Поэтому по первому плану предполагалось лишь замаскировать Нанси и заставить Рене поверить, что это принцесса Маргарита. Тогда уж можно было бы расправиться с ним на основании того, что он переступил границы полномочий. Но случилось нечто, заставившее изменить эту простейшую схему. Когда король сел за стол в семь часов вечера, паж Готье подал ему большой пакет.
      — Откуда это? — спросил король.
      — Только что прибыл гонец из Нерака! Генрих вздрогнул, Пибрак и Ноэ обменялись взглядами, а принцесса страшно побледнела.
      — Вот как? — сказал король. — Из Нерака?
      Действительно, это было письмо от королевы Жанны д'Альбрэ, гласившее:
      » Ваше Величество, мой брат и кузен! Я пишу Вам с целью объявить, что сегодня, одиннадцатого июля, я отправляюсь в Париж, чтобы брак моего сына Генриха с Вашей сестрой Маргаритой мог наконец совершиться. Мой шталмейстер получил приказ не прохлаждаться дорогой. Таким образом, он должен прибыть немного раньше меня. А в ожидании нашего свидания я молю Бога, государь, мой брат и кузен, чтобы он сохранил Ваше Величество в добром здравии, веселии и радости. Жанна, королева Наварры «. Пробежав письмо, король посмотрел на Маргариту, которая была белее снега, и затем, обратившись к сиру Коарассу, сказал:
      » Дорогой сир, мне нужно поговорить с вами!« — и увел Генриха в комнату, в которой тот спал.
      » Боже мой! — с отчаянием подумала Маргарита. — Король удалит его теперь отсюда!«
      — Братец, — сказал Карл IX, обращаясь к Генриху, — что вы думаете о близком прибытии вашей матушки?
      — Думаю, что оно заставляет меня открыть свое инкогнито! — ответил Генрих.
      — А вы ничего не боитесь? Знаете ли, Марго — девушка капризная…
      — Она любит меня!
      — В таком случае знаете что? Вам следует сейчас же открыться ей!
      — Ну что же, отлично!
      — Так останьтесь здесь, я пришлю ее к вам!
      — Отлично!
      — Бедняжка Марго, — сказал король, возвращаясь в столовую, — мне пришлось дать поручение сиру де Коарассу!
      — Поручение? — испуганно переспросила Маргарита.
      — А вот ты ступай к нему, он и от тебя может передать что — либо!
      — Передать… но… кому?
      — Кому же как не твоему жениху, принцу Наваррскому! — Маргарита встала и, пошатываясь, ушла в кабинет; она была уверена, что брат по доброте хочет дать ей возможность попрощаться со своим милым с глазу на глаз.
      Генрих был совершенно спокоен, и его взгляд с любовью остановился на принцессе. Она подошла к нему, взяла его руку и сказала:
      — Я не хочу, чтобы вы уезжали!
      — Что же делать? Все равно вы должны выйти замуж за принца Генриха, и никого, кроме него, вы любить уже не можете!
      — Любить? Его? — крикнула Маргарита. — Я ненавижу его!
      — Но за что?
      — За то, что я люблю тебя!
      — Но вы ненавидели его еще до того, как полюбили меня!
      — Ну… это… просто мне наговорили, что он дурно воспитан, неловок, малообразован…
      — И что при неракском дворе очень скучают…
      — Ах! — со страстью крикнула принцесса. — Если бы я любила его, как люблю тебя, какое дело было бы мне до скуки или веселья?
      — Значит, со мной вы не скучали бы?
      — И ты еще спрашиваешь! Я пошла бы за тобой хоть на край света!
      — Даже если бы я был принцем Наваррским? — спросил Генрих улыбаясь.
      — Анри, Анри! — грустно сказала принцесса. — Вы еще смеетесь!
      — Да, видите ли, принцесса, король только что сказал мне нечто страшное. Он уверяет, что вы были бы способны разлюбить меня, если бы оказалось, что я обманул вас!
      — А, так вы обманули меня?
      — К сожалению, да! На самом деле меня зовут Генрихом Бурбонским, — сказал принц, взяв руки принцессы и целуя их. — В этом и заключался мой обман.
      Маргарита вскрикнула и лишилась чувств. На этот крик прибежал король в сопровождении Мирона, который и стал приводить в чувство принцессу. К счастью, обморок был недолог, и, очнувшись, принцесса со слабой улыбкой посмотрела сначала на короля, потом на принца Генриха и, взяв каждого из них за руку, сказала:
      — Ваше величество! Вы очень дурного мнения обо мне. Я готова любить принца Наваррского так же пылко и искренне, как любила сира де Коарасса!
      — В таком случае, — весело сказал король, — нам остается лишь немного изменить ту шутку, которую мы сыграем над остолопом Рене!
      Таким образом был завершен окончательно план веселой (для всех, кроме самого Рене) проделки. Ноэ, наряженный» таинственным незнакомцем «, отлично справился со своей ролью, Рене попал в расставленную ему западню, и читатели уже знают, какой дорогой ценой ему удалось откупиться от петли.
      Когда королева Екатерина дала клятву, которую от нее потребовал Генрих Наваррский, король сказал:
      — А теперь, королева, я сообщу вам новость: королева Жанна прибудет на этих днях в Париж!
      — И теперь уже ничто не помешает моему браку! — произнес за спиной королевы чей-то голос.
      Екатерина обернулась и увидела принцессу Маргариту, которая улыбалась жениху, будущему королю Наварры. Рене был окончательно уничтожен!

      Через неделю после всех описанных выше событий Лувр принял необычно праздничный вид; с минуты на минуту ждали прибытия наваррской королевы, Жанны д'Альбрэ.
      Курьер, прибывший в Лувр около двух часов пополудни, привез известие, что королева Жанна находится всего в нескольких лье от Парижа.
      Генрих Наваррский, который со времени разоблачения своего инкогнито открыто жил в Лувре, при этом известии сел на лошадь и отправился встречать мать в сопровождении почетной свиты, состоявшей из Пибрака, Ноэ и сорока гвардейцев под командой герцога Крильона. В то же время королева Екатерина, король и принцесса Маргарита спешно отдавали последние распоряжения, заботясь, чтобы прием наваррской королевы был достаточно пышным, блестящим и вполне достойным королевы, союзной и родственной французской королевской семье.
      По залам и коридорам Лувра шныряли придворные чины, но и в хлопотах они не забывали о своих личных делах. Так, например, Рауль, только что исполнивший какое-то поручение королевы — матери, все же нашел возможность повидать Нанси.
      Рауль покраснел, Нанси принялась смеяться.
      Они стали у балкона окна, выходившего на Сену, и, под предлогом желания полюбоваться кортежем наваррской королевы, принялись болтать.
      — Милая Нанси, — сказал Рауль, — что вы думаете обо всем этом?
      — А что ты подразумеваешь под» всем этим «, Рауль?
      — Ну, спокойствие, которое воцарилось в Лувре в последние дни, потом, радость, которую сегодня стараются так открыто выставить…
      — Бывал ли ты на берегу океана, Рауль? — спросила Нанси с важным видом. — Нет? Это жаль! Тогда ты знал бы, что самая глубокая тишина всегда бывает перед бурей! А потом, есть такая старая поговорка: кто слишком много смеется в субботу, будет плакать в воскресенье.
      — Неужели вы предвидите какие-нибудь несчастья, Нанси? — спросил Рауль.
      — Ах, милый Рауль, — со вздохом сказала Нанси, — я — положительно луврская Кассандра *. В мои предсказания никто не верит!
      — А вы разве предсказывали что-нибудь?
      — А как же! С тех пор как сир де Коарасс превратился в принца Наваррского, все вообразили, что снова наступил золотой век. Королева Екатерина и принцесса Маргарита целуются с утра до вечера. Король клянется, что теперь больше не знает, что значит скука. Королева-мать одолевает принца Генриха Бурбонского выражениями дружбы, а Рене ухаживает за ним и с утра до вечера просит прощения…
      — И вам кажется, что все это поведет к дурным последствиям? Что же вы предсказывали?
      — Я предсказала принцессе Маргарите, что в один из ближайших дней она поссорится с королевой-матерью. Я предсказала королю, что не пройдет и недели, как Рене отравит или убьет кого — нибудь. А принцу Наваррскому я предсказала, что до тех пор, пока ему удастся повести принцессу к алтарю, ему придется испытать немало всяких неприятностей и даже несчастий.
      — Что же сказал вам принц?
      — Он рассмеялся мне прямо в лицо!
      — Так! Ну а король?
      — Его величество пожал плечами.
      — Еще лучше! Ну а принцесса Маргарита?
      — Принцесса объявила мне, что я просто сошла с ума!
      — Ну а мне вы ничего не предскажете, Нанси?
      — Тебе? Могу предсказать и тебе кое-что! — с насмешливой улыбкой сказала Нанси. — Предсказываю тебе, милый мой, что в самом непродолжительном времени ты совершишь большое путешествие на юг!
      — На этот раз вы избавлены от участи Кассандры, — сказал раскрасневшийся паж. — Я и сам знаю, что отправлюсь в Наварру, так как принц Генрих вернется туда после свадьбы, а вместе с ним уедет и принцесса Маргарита. Следовательно, уедете и вы…
      На этот раз и Нанси не могла удержаться, чтобы не покраснеть слегка.
      — Убирайся вон, Рауль, — сказала она, — ты нарушаешь все свои обещания! Ты забыл, что между нами было решено?
      — Что я не буду говорить вам о своей любви, пока еще остаюсь пажем! Но мне уже стукнуло восемнадцать лет, и я буду просить принца взять меня шталмейстером. Я слишком люблю вас, чтобы долго оставаться пажем!
      — Ну, смотри же ты! — сказала Нанси, погрозив Раулю пальцем. — Ты увидишь, умею ли я держать слово! Я обещала, что буду сердиться на тебя целую неделю, если ты еще раз скажешь, что.. — , любишь меня! Ну, так…
      У Рауля в этот день был прилив смелости. Он взял бело — розовую руку камеристки и, целуя ее, сказал:
      — Отлично! Можете сердиться на меня две недели, если хотите, потому что я собираюсь согрешить дважды подряд! Я вас люблю! Я вас люблю!
      Нанси не имела времени исполнить свою угрозу, так как в этот момент послышался отдаленный шум, известивший, что процессия близится.
      — Ладно! — сказала она, схватив Рауля за руку и подталкивая его к балкону. — Давай теперь смотреть, а сердиться я буду… завтра!
      И юная парочка с нетерпеливым любопытством свесилась головами с балкона, ожидая появления наваррской королевы Жанны д'Альбрэ.
      Послышался звук фанфар. Сейчас же король Карл IX вскочил на приготовленную лошадь, поехал в сопровождении гвардейцев к площади Шатле и там встретил кортеж королевы Жанны.
      — У нас здесь отличное место, не правда ли, милый Рауль? — спросила Нанси.
      — Да, отсюда мы увидим весь кортеж.
      — Внимание! — сказала камеристка, которая превратилась в жадного до зрелищ ребенка.
      Действительно, в этот момент перед ними, среди густой толпы любопытствующих горожан, медленно двигались носилки королевы Жанны, несомые четырьмя красавцами мулами, упряжь которых была усеяна колокольчиками. У правой дверцы ехали принц Генрих Бурбонский и Пибрак, у левой — Ноэ и Крильон.
      Поравнявшись с носилками, король спешился и сел рядом с королевой Жанной. Спереди и сзади носилок шли королевские гвардейцы и тридцать офицеров и дворян свиты, составлявших единственный эскорт, взятый с собой наваррской королевой.
      Когда кортеж прибыл к главным воротам, Нанси сказала:
      — А теперь давай поразнообразим наше удовольствие!
      — Это как же?
      — А вот пойдем! — Нанси взяла пажа за руку и, проведя его по коридору к другому окну, которое выходило на луврский двор как раз против главного входа, спросила: — У тебя хорошие глаза, Рауль?
      — Превосходные!
      — Так ты смотри, пожалуйста, на наваррскую королеву в тот момент, когда она выйдет из носилок.
      — Зачем?
      — Да затем, чтобы видеть, какова она, а то я немного близорука!
      Должно быть, Нанси сильно преувеличивала, так как сама, несмотря на свою» близорукость «, отлично видела королеву Екатерину и принцессу Маргариту, которые стояли среди густой толпы придворных дам на главном подъезде. Но вот носилки остановились. Король вышел первым и предложил королеве Жанне руку; она оперлась на руку короля и вышла из носилок.
      Ее появление вызвало рокот всеобщего одобрения. Точно так же как в принце Генрихе Наваррском все придворные ожидали встретить не элегантного и остроумного сира Коарасса, а неотесанного мужлана, грубого пастуха, провонявшего чесноком, так и в королеве Жанне д'Альбрэ рассчитывали увидеть идеал кальвинистки (королева стояла во главе партии гугенотов), то есть высокую, худую женщину, одетую в грубые одежды и отталкивающую всех суровым видом неприступной ханжи. Однако луврские придворные жестоко ошиблись. Королева Наварры была красива и казалась гораздо моложе своих лет. Ей было тридцать девять, но на вид ей нельзя было дать и тридцати; она была красива, как настоящая беарнка: у нее были черные живые глаза, пухлые губы и пышные иссиня-черные волосы. Видя ее рядом с Генрихом Бурбонским, ее можно было принять не за мать, а за сестру этого юного принца.
      Она подошла к королеве Екатерине с изяществом и достоинством породистой женщины; принцессе Маргарите она дала поцеловать руку, чем сразу показала, что смотрит на Маргариту как на свою будущую сноху, а затем, опираясь на руку короля, поднялась по лестнице.
      — Однако! — сказала Нанси, — по-моему, при неракском дворе дело обстоит далеко не так плохо, как мы думали!
      — Я тоже так думаю! — согласился Рауль.
      В Лувре существовал большой зал, где обыкновенно происходили приемы гостей, здесь-то по приказанию короля Карла IX был поставлен стол для парадного пиршества, за которым чествовали наваррскую королеву.
      Жанна заняла место по правую руку от короля. Королева Екатерина, сидевшая против Карла IX, имела по левую руку принца Генриха Бурбонского. По левую руку от короля сидела принцесса Маргарита, а от королевы Екатерины — герцог Крильон.
      Нанси, которая по своему низкому служебному положению не имела права сидеть за королевским столом, шепталась с пажем Раулем в одном из уголков большого зала. Рауль сказал ей:
      — Нет, я решительно уверен, что королева Екатерина искренне простила сира де Коарасса!
      — Ах вот как? Ты так думаешь? — сказала Нанси с таинственным видом.
      — Да разве вы не видите, какой у нее сияющий вид?
      — Когда королева улыбается, это дурной признак!
      — Ба!
      В зал вошел Рене.
      — Смотри! — шепнула Нанси, толкнув Рауля локтем в бок. Паж успел заметить взгляд, которым быстро обменялись королева Екатерина и парфюмер. С губ королевы не сбегала улыбка, но во взгляде блеснула молния.
      — Нет, милый мой, — сказала Нанси, — сир де Коарасс еще не умер и не забыт, и королева все еще не простила обмана!
      — Ну так что же, — возражал паж, — ведь принц все же женится на принцессе Маргарите.
      — Конечно, — ответила Нанси, — но… — Девушка остановилась и затем резко сказала: — Ты еще слишком молод и ничего не понимаешь в политике. В данный момент за столом сидит еще один человек, которого королева-мать ненавидит гораздо сильнее, чем принца Генриха Бурбонского!
      — Кого же это? — изумленно спросил Рауль.
      — Наваррскую королеву!
      Изумление Рауля перешло в остолбенение.
      — Да почему? — спросил он.
      — Почему? Да потому^ что королеве Жанне сорок лет, а ей можно дать тридцать, тогда как королеве Екатерине сорок пять и все сорок пять лет целиком отражены на ее лице!
      — Что за идея!
      — Милый мой Рауль, я вижу, что была права, когда сказала, что ты ровно ничего не смыслишь в политике!
      — А я был прав, когда уверял, что вы видите удивительно все в черном цвете!
      В этот момент королева Екатерина сказала Жанне д'Альбрэ:
      — Дорогая сестра и кузина, я приготовила для вас помещение в новом доме, который выстроила на улице Босежур. Вы будете первой жилицей в нем!
      Наваррская королева поклонилась в ответ.
      В этот момент Рене снова прошел через зал и обменялся вторым взглядом с королевой Екатериной.
      Тогда Нанси склонилась к уху Рауля и шепнула ему:
      — Наваррской королеве грозит смертельная опасность!..

      Дом, который выстроила королева Екатерина на улице Босе-жур и который впоследствии стал называться» отель де Суассон «, в момент приезда наваррской королевы еще не был окончен, но и тогда уже представлял собой истинное чудо архитектурного искусства. Левое крыло дома было специально подготовлено для приема королевы Жанны, и в последний месяц Екатерина Медичи очень часто заезжала на постройку, чтобы лично проследить за успехом работы. При этом она каждый раз говорила:
      — Моя сестра и кузина Жанна Наваррская способна еще разуться в передней дворца из боязни попортить паркет гвоздями своих деревянных башмаков. Ведь это настоящая мужичка!
      Однако элегантная внешность и полная царственного достоинства осанка Жанны д*Альбрэ заставили Екатерину Медичи отказаться от первоначального мнения. Наваррская королева знала обычаи и жизнь больших дворов. Когда-то она жила при мадридском дворе, присутствовала при закате великого царствования, которое до сих пор слывет у испанцев под именем» века Карла Пятого «, и обеим королевам достаточно было обменяться одним взглядом, чтобы разгадать и узнать друг друга.
      » Я имею дело с достойным противником!« — сразу подумала Екатерина.
      » Королева Екатерина, — подумала Жанна д'Альбрэ, — именно такова и есть, какой мне ее описывали. Я буду чувствовать себя у нее словно во вражеском стане!«
      Было около десяти часов вечера, когда Карл IX со всем двором проводил наваррскую королеву в отель Босежур.
      Жанна проявила очаровательную любезность и доказала, что от ее матери, Маргариты Наваррской, ей достался в наследство тонкий, изысканный, порою даже несколько склонный к рискованным двусмысленностям ум. Карл IX был в восторге от нее и даже сказал, целуя ее руку:
      — Я хотел бы быть Пьером Ронсаром, чтобы иметь возможность воспеть ваши ум и красоту!
      Придворные шептались между собой:
      — Однако при неракском дворе царит совсем не такой дурной тон, как мы думали!
      А принцесса Маргарита шепнула что-то на ухо матери. Жанна улыбнулась и окинула сына любящим взглядом. Свита королевы Жанны состояла из молодцов как на подбор. Большинство из них были красивы и молоды, высоко держали головы, не лезли в карман за словом, отлично знали толк в» науке страсти нежной»и с первых шагов начали так таращить глаза на придворных дам, что король хлопнул Пибрака по плечу и сказал ему:
      — Друг мой Пибрак, нашествие твоих земляков может привести к большим пертурбациям при нашем дворе!
      — Это весьма возможно, государь! — дипломатически ответил капитан королевской гвардии, уклоняясь от дальнейшего обсуждения этого вопроса.
      Королева Екатерина лично проводила Жанну д'Альбрэ в ее спальню. Теперь официальная часть приема была закончена, и королева Жанна могла отдохнуть, оставшись наедине с принцем Генрихом и Ноэ. Она с довольным видом откинулась в глубоком кресле и сказала, жестом приглашая молодых людей присесть:
      — Ну-с, а теперь, дети мои, мы можем поговорить, если хотите! Как вы здесь жили?
      Белокурые усы Ноэ слегка пошевелились от насмешливой улыбки, скользнувшей по его лицу.
      — Ах, государыня, — сказал он, — если вашему величеству благоугодно будет потребовать от нас подробного отчета во всех наших приключениях, то и ночи не хватит!
      Жанна улыбнулась и окинула сына нежным, любящим взглядом.
      — Вот как? — сказала она.
      — Мы воскресили истории о паладинах, государыня!
      — Ноэ преувеличивает, — сказал принц.
      — И Анри нашел способ заслужить дружбу короля, любовь принцессы Маргариты и ненависть королевы Екатерины! Жанна д'Альбрэ нахмурилась, причем сказала:
      — Это было большой ошибкой.
      — Ну, у нас найдется еще более непримиримый враг! — заметил Ноэ. — Это Рене Флорентинец.
      — Я слышала о нем, — сказала королева. — Это очень злой человек. Ну да Бог с ним! Лучше расскажите мне толком, что вы здесь настряпали! — И с этими словами юная мать, которая казалась скорее старшей сестрой, взяла обоих юношей за руки.
      — Гм!.. — сказал Генрих. — Я всегда находил, что Ноэ отличается красноречием, а потому и предоставляю ему рассказать нашу одиссею.
      — Ну так говори, милочка Ноэ! — сказала Жанна.
      Ноэ искоса взглянул на принца, как бы спрашивая его: «Обо всем ли говорить?» Принц кивнул ему головой, и Ноэ принялся рассказывать.
      Рассказывал он действительно очень хорошо, умея схватить самую суть и опустить ненужные детали. Таким образом, в течение двух часов перед королевой прошли все перипетии пестрой жизни Генриха Наваррского и Амори де Ноэ со времени их отъезда из Наварры и вплоть до прибытия королевы Жанны.
      Пробило как раз двенадцать часов, когда Ноэ закончил свой рассказ. Королева Жанна слушала молча, ни разу не прерывая рассказчика, но Генрих, внимательно следивший за лицом матери, видел, что все эти истории причиняют ей большое огорчение и заботу.
      Ноэ кончил. Королева помолчала немного и затем сказала:
      — Вот что я скажу вам, сын мой! Если положить на одну чашу весов дружбу короля и любовь принцессы, а на другую — ненависть королевы Екатерины, то вторая чаша легко перетянет первую!
      — Но позвольте, государыня, — заметил Генрих, — Ноэ забыл прибавить, что королева-мать простила принцу Наваррскому все выходки сира де Коарасса!
      — Екатерина Медичи не прощает! — возразила Жанна.
      — Но она обращается со мной на редкость хорошо!
      — Это дурной знак! — сказал Ноэ.
      — Но, в конце концов, — несколько нетерпеливо сказал принц, — раз я все равно должен стать мужем принцессы Маргариты, то я не понимаю, что может заставить королеву Екатерину питать ко мне дурные чувства?
      — Выслушай меня внимательно, сын мой, — ответила мать, — может быть, тогда ты поймешь многое! Знаешь ли ты, почему Екатерина Медичи желала этого брака?
      — Ну да! Она хотела отстранить герцога Гиза как можно дальше от французского трона!
      — Это так! Лотарингский и Бурбонский дома ближе всего стоят к короне. Дом Валуа, представляемый ныне тремя юными принцами — королем Карлом и его братьями Франсуа и Генрихом, — может уже теперь считаться погибшим. Король Карл, несмотря на свои двадцать три года, уже совершенный старик. В глазах у него чувствуется веяние смерти, и на его челе лежит мобильная печать!
      — Что вы говорите, мама!
      — Принц Генрих французский, нынешний король Польши, едва ли доберется до французской короны, потому что поляки не выпустят его. Остается третий, герцог Франсуа. Но ведь это двадцатилетний старик, человек, погрязший в разврате, вечно бывающий то пьяным, то с похмелья. Он жесток и мстителен, как его мать… О! — воскликнула Жанна в пророческом экстазе. — Уж этот-то никогда не будет царствовать, ручаюсь вам!
      В этот момент позади королевы послышался легкий шум. Генрих и Ноэ не слышали никакого шума. Тем не менее они сейчас же встали, обошли все ближайшие комнаты, но нигде никого не нашли.
      — Мне показалось, будто сзади меня двинули стулом, — пояснила наваррская королева. — Но это, конечно, лишь почудилось мне! Наверное, шум был на улице!
      Она снова уселась.
      — Продолжайте, государыня-мать! — сказал Генрих.
      Для того чтобы объяснить читателю, что за таинственный шум слышала наваррская королева, нам придется вернуться несколько назад.
      Еще в тот момент, когда только приступали к постройке отеля Босежур, архитектор обратил внимание королевы Екатерины на полуразвалившуюся лачугу, примыкавшую с одной стороны к отведенному под новый дворец месту, и посоветовал купить старую развалину и сломать ее. Королева купила лачугу, но ломать не позволила, а наоборот, подновив ее, подарила Рене.
      Когда внешние стены нового дворца выросли, архитектор был приглашен к королеве Екатерине и имел с нею тайный разговор, из которого должен был убедиться, что сносить лачугу действительно не нужно.
      Он узнал от королевы, что на месте дворца стоял когда-то монастырь, настоятель которого был влюблен в некую красавицу. Последняя построила рядом с монастырем дом, из которого и провела подземный ход в келью настоятеля. Впоследствии королевским указом монастырь был снесен, возлюбленная отца — настоятеля умерла, дом полуобвалился, но подземный ход существовал по-прежнему.
      Что последовало из этого разговора архитектора с королевой, читатель легко поймет и сам, как поймет и то, почему именно королеве Жанне было отведено помещение в Босежуре: со страстью Екатерины Медичи к подслушиванию и выслеживанию читатели знакомы уже достаточно.
      Проводив наваррскую королеву в отведенное ей помещение, Екатерина Медичи вернулась в Лувр и, сославшись на сильное утомление, отпустила пажей, сказав, что ляжет в кровать и чтобы ее не смели беспокоить ни под каким предлогом. Она действительно стала раздеваться, но, вместо того чтобы лечь в кровать, тут же надела ботфорты и камзол дворянина своих цветов *, а затем, закутавшись в широкий плащ и надвинув на лоб широкополую шляпу, вышла из Лувра.
      Ночь была достаточно темна, и королева, не привлекая к себе ничьего внимания, прошла до площади собора Сен — Жермен — д'0ксерруа. У дверей маленького дома, примыкавшего к отелю Босежур, она остановилась и постучала.
      Дверь сейчас же открылась; королева вошла.
      — Это вы, государыня? — спросил шепотом чей-то голос.
      — Да, это я. А это, конечно, ты, Рене?
      — Я, я, ваше величество! Позвольте мне вашу руку, я сведу вас вниз, а то иначе как в погребе нельзя зажечь огонь; эти проклятые беарнцы, приехавшие с наваррской королевой, сейчас же всполошатся, если увидят свет в доме, который они считают необитаемым.
      — Хорошо, веди меня! — сказала королева.
      Они осторожно спустились в погреб, где Рене зажег фонарь.

      На том месте, где когда-то была келья влюбленного настоятеля, королева Екатерина приказала возвести очень толстую стену. Толщина последней маскировалась общим расположением комнат и изнутри оставалась совершенно незаметной; между тем в ней находилась узенькая лестница, которая вела наверх, в крошечную каморку, смежную с комнатой королевы Жанны. Эта каморка была настолько тесна, что там мог поместиться лишь один стул для королевы Екатерины, а Рене должен был стоять около нее. В эту-то каморку и прошла Екатерина. Когда она уселась на приготовленный для нее стул, как раз у ее глаз оказалась небольшая дырочка, через которую можно было видеть все, что делалось в комнате.
      Екатерина пришла как раз к концу рассказа Ноэ и вместе с Рене стала слушать, затаив дыхание. Но когда Жанна д'Альбрэ дала уже известную читателю далеко не лестную характеристику младшего и самого любимого сына Екатерины, последняя не выдержала и двинулась на стуле. Это и послужило причиной шума, всполошившего наваррскую королеву.
      Однако Екатерина тут же справилась с собой и вполне овладела своим хладнокровием, когда Генрих сказал:
      — Продолжайте, государыня-мать!
 
      — Да, сын мой, — начала вновь наваррская королева, — не забывай, что дом герцогов Лотарингских и принцев Бурбонских стоит ближе всего к трону французских королей. Королева Екатерина предчувствует, должно быть, что ее сыновья умрут, не оставив потомства, и что дом Валуа осужден на гибель. Поэтому она так и ненавидит представителей тех домов, которые, как я уже сказала, ближе всего стоят к короне Франции.
      — Но в таком случае… этот брак? — сказал Генрих.
      — Этот брак? Для королевы Екатерины еще несколько дней тому назад этот брак был средством унизить Лотарингский дом с полной безопасностью для французского трона. Она боялась Гизов, но не нас, потому что нас она считала полнейшим ничтожеством, государями без армии, денег и честолюбия. Но ты явился под видом сира де Коарасса и доказал, что ты храбр, умен, ловок… Теперь приехала и я. Королева думала встретить во мне жалкую мещаночку, а увидела государыню, привыкшую к придворной жизни и опытную в политике. Королева-мать увидела теперь, что она ошибалась и что с нашей стороны дому Валуа грозит не меньшая опасность, чем со стороны Гизов. Поэтому…
      — Вы думаете, что она способна расстроить наш брак?
      — Нет, на это она не решится, но… но она способна убить тебя на другое же утро после свадьбы! Впрочем, — задумчиво прибавила она, — у всякого человека имеется своя судьба, и не во власти других людей изменить эту судьбу! — Она опять задумалась и потом прибавила: — Все равно, ты будешь королем Франции, сын мой!
      Генрих вздрогнул. Словно испугавшись, что она зашла слишком далеко, королева Жанна поспешно прибавила:
      — Ну, ступай к себе, сынок, дай мне лечь! Завтра я дам тебе знать, когда проснусь!
      Она протянула молодым людям руку для поцелуя и отпустила их.
 
      — Я задыхаюсь здесь, пойдем! — лихорадочно шепнула королева Екатерина своему фавориту, когда Жанна д'Альбрэ закончила свои рассуждения.
      Они тем же путем спустились вниз.
      — Слушай! — сказала Екатерина, когда они очутились в погребе. — Я должна сказать тебе нечто очень важное. Но это слишком важно, чтобы говорить здесь. Пойдем со мной! На берегу Сены нас никто не может подслушать!
      Королева взяла руку парфюмера и пошла с ним по направлению к Лувру. Рене чувствовал, что в душе Екатерины кипит целый ад, и заранее радовался тем сообщениям, которые собиралась сделать ему королева. Ее бешенство, волнение и таинственность доказывали, что речь будет идти о жизни и смерти, а чем больше преступлений свяжет их обоих, тем крепче и неприступнее будет его положение фаворита!
      Они молча дошли до Сены и спустились по откосу к самой воде.
      Там королева уселась на вытащенную из реки и опрокинутую лодку и промолвила:
      — Рене! Я вижу, что пошла неправильным путем! Брак Маргариты с Генрихом Наваррским — страшная ошибка!
      — Но ведь эту ошибку еще можно исправить! Брак еще не совершен!
      — Нет, поздно, Рене, слишком поздно! Этого брака хочет король, Маргарита полюбила жениха, и мне не справиться с ними обоими. А между тем Бурбоны несравненно опаснее Гизов! Ты слышал, она прямо заявила сыну, что он будет королем Франции!
      — Она просто сумасшедшая!
      — Нет, Рене, наоборот: она умна, хитра и настойчива!
      — Но ведь король еще жив, как живы польский король и герцог Франсуа!
      — А кто может поручиться, что Бурбоны не позаботятся об их скорой кончине?
      — О, государыня! Я и сам ненавижу этого Генриха Наваррского, но все-таки разве можно допустить, чтобы он…
      — Он — нет, но его мать… Она способна на все! И пока она жива, я не могу чувствовать себя спокойной… Рене начал понимать, в чем дело.
      — Но прикажите только, государыня, — сказал он, — и все будет сделано!
      — Мне нечего приказывать, я хочу только напомнить тебе кое — что. Ты помнишь, что я клятвенно поручилась за то, что ты не тронешь волоса на голове и ничем не нарушишь покоя самого принца, Пибрака, Ноэ и Сарры Лорьо. Но Генрих Наваррский оказался недостаточно предусмотрительным и позабыл включить в этот список одну особу, ему очень близкую…
      — Понимаю! — сказал Рене.
      — А если понимаешь, то ни слова больше! Поступай как найдешь нужным. Только я хочу дать тебе хороший совет: помни, что кинжал — оружие грубое…
      — О, что касается этого… Я недавно открыл еще новый яд, который отличается…
      — Это уж твое дело! До свиданья! — резко сказала королева и ушла.
      Рене посидел еще некоторое время на берегу, затем встал и пошел домой. Когда он проходил мимо фонаря, одиноко стоявшею около луврской стены, из тени вынырнула какая-то фигура и сказала парфюмеру:
      — Благородный господин, сжальтесь над бедной девушкой, которая ничего не ела целый день!
      Рене присмотрелся и увидал высокую, очень красивую девушку, одетую в живописные лохмотья.
      Как известно, Рене не отличался добротой, но нищим он почти всегда подавал, так как считал это очень важным для урегулирования счетов с Богом. Поэтому и теперь он сунул руку в карман, достал какую-то монетку и, подавая деньги девушке, сказал:
      — Вот возьми и помолись Богу за Рене Флорентийца!
      — Так вы — сам Рене Флорентинец? — спросила девушка. — Парфюмер королевы?
      — Существует только один Рене на свете! — гордо ответил итальянец.
      — Ну так пусть он умрет! — крикнула нищая и, быстрым движением достав из-за пазухи кинжал, направила его на парфюмера. — Я уже целых две недели поджидаю тебя!
      Рене не успел обнажить оружие, как кинжал нищей поразил его прямо в грудь.

      Когда королева Жанна отпустила принца Генриха и Ноэ, молодые люди направились через зал к выходу.
      — Однако, — спросил Ноэ, рассеянно следовавший за Генрихом, — куда же, собственно, мы идем? Ведь нам приготовили комнаты здесь!
      — Велика важность! — ответил принц. — Надо подышать свежим воздухом!
      — Уж не собираетесь ли вы дышать этим воздухом в… Лувре? — спросил Ноэ улыбаясь. — Может быть, вы боитесь, что принцесса Маргарита никак не может заснуть, и хотите рассказать ей сказочку?
      — Нет, — ответил принц, — я и не думаю об этом!
      — Как? — удивленно воскликнул Ноэ. — Разве вы больше не любите принцессу?
      — Как тебе сказать?.. Люблю, пожалуй, но в последние дни моя любовь стала более… рассудительной! Помнишь, что я говорил тебе когда-то о графине де Граммон и сказках моей бабки Маргариты Наваррской?
      — А, помню и понимаю теперь! Вам уже не нужно соблюдать тайну, беречься, прятаться, и ваша любовь… — Ноэ сделал многозначительный знак рукой. — Зато, — продолжал он, — я знаю также, куда ваше высочество намеревается направить свои августейшие стопы! Наверное, улица Претр-Сен-Жермен и в особенности дом кондитера Жоделя привлекают вас в данный момент!
      — Ты прав! Пойдем! Ты постоишь на часах, пока я займусь приятными разговорами!
      Принц взял Ноэ под руку, и молодые люди направились к дому кондитера Жоделя.
      Их путь лежал мимо кабачка Маликана, и, когда они проходили около запертых дверей кабачка, Ноэ мечтательно взглянул на них и глубоко вздохнул.
      — Чего ты вздыхаешь? — спросил Генрих,
      — Я подумал, что Маликан ужасный остолоп!
      — Что такое? — удивленно спросил Генрих. — Ты ругаешь человека, который так искренне предан нам?
      — Не «нам», а только вам!
      — Полно, Ноэ, и тебе тоже!
      — Ну, это, так сказать, «рикошетом».
      — Да что он сделал тебе?
      — Ничего.
      — За что же ты ругаешь его?
      — За то, что с его стороны крайне дурно быть дядей Миетты!
      — Это дурно, по-твоему?
      — А еще бы! У Миетты такие маленькие ножки, такие крошечные ручки, она так хороша и изящна, что могла бы свободно быть девушкой из аристократической семьи!
      — Но ты и так любишь ее!
      — Да, но будь у нее хоть малейшая родословная, я сейчас же сделал бы ее графиней де Ноэ!
      — Ну так пусть это не стесняет тебя, дружище Амори! Как только я стану наваррским королем, я засыплю Маликана патентами на всяческие титулы!
      — Для меня такая аристократия слишком свежа, принц! — ответил Ноэ, пожимая плечами.
      Он снова вздохнул и молчаливо пошел далее. У начала улицы Претр принц оставил Ноэ стоять на страже, а сам пошел далее, к дому Жоделя. Казалось, что в этом доме все спало: ни луча, ни искорки света не виднелось оттуда.
      «Гм… когда кондитеры спят, влюбленные бодрствуют!» — подумал принц и принялся напевать вполголоса одну из модных тогда песенок.
      Пропев куплета два, он замолчал и прислушался. Через минуту после этого одно из окон нижнего этажа чуть-чуть приоткрылось. Генрих подошел ближе и совсем тихим голосом пропел третий куплет. Тогда окно открылось совсем.
      — Это вы… Анри? — спросил чей-то взволнованный голос.
      — Это я, дорогая моя Сарра! — ответил принц и подошел совсем близко, так что рука Сарры могла коснуться его руки.
      — С вами ничего не случилось? — дрожащим голосом спросила красотка-еврейка.
      — Ровно ничего. Но почему вдруг этот вопрос, милочка?
      — Но ведь так поздно… Прежде вы приходили раньше…
      — Что же делать? Сегодня приехала моя мать!
      — Королева Жанна? — вскрикнула Сарра. — Значит, мы спасены теперь.
      — Конечно спасены, особенно после того, как вам нечего бояться Рене!
      — Но вы?
      — О, что касается меня, то ведь я имею клятвенное обещание королевы. А потом…
      — А потом, — грустно сказала Сарра, — вы женитесь на принцессе Маргарите!
      — Сарра, дорогая моя Сарра, не говорите мне о Маргарите! Я люблю только вас одну!
      — Нет, — ответила красотка-еврейка, — не меня следует вам любить!
      — Полно!
      — Дорогой принц, надо любить женщину, в руках которой ваша судьба! Надо любить ту, которая может приблизить вас к французскому трону!
      — Сарра!
      — Вы великодушны, милый принц, вы храбры, благородны, и я твердо верю, что вы будете королем, и великим королем к тому же. Ну а у королей свои обязанности: они не располагают собой, не смеют отдаваться лишь сердечным влечениям! А тут еще вдобавок у вас имеется полное влечение к вашей будущей жене, так к чему же…
      — Но уверяю вас, дорогая Сарра, что я люблю только вас одну!
      — Ну, хорошо, допустим, что вы любите нас обеих сразу… Все равно! Повторяю вам: вы должны любить лишь ее, и я, во всяком случае, сумею добиться, чтобы вы забыли меня…
      — Никогда!
      — Но так нужно, Анри!
      — А, так нужно? Ну так я говорю вам, что, если вы станете избегать меня, я выйду из материнского повиновения, расстрою свой брак с принцессой и…
      — И… ничего не добьетесь, принц! Не добьетесь потому, что я люблю вас! Если бы я не любила вас, я могла бы пожертвовать мгновенной страсти всем остальным. Но… я лучше скроюсь навсегда в монастырь… Вы этого хотите, Анри?
      — Сарра!
      — Но если вы согласитесь, чтобы я была лишь вашим другом, только другом и больше ничем, тогда я никуда не уеду, Анри!
      Генрих только собирался было ответить Сарре, как вдруг с улицы — с противоположной тому концу стороны, где дежурил Ноэ, — послышался шум шагов быстро бегущего человека.
      — До свидания… до завтра! — сказал принц.
      — До свидания… до завтра! — повторила Сарра, поспешно захлопывая окно.
      В этот момент принц увидел женщину, которая быстро бежала по улице, размахивая кинжалом. Думая, что это вырвавшаяся на волю сумасшедшая, Генрих Наваррский изловчился схватить ее за руку и, остановив бегущую, спросил:
      — Что с вами?
      — Пустите! — крикнула женщина, сопровождая свои слова нервным смехом. — Пустите! Я убила его!
      — Кого? — спросил принц.
      — Да его… Рене Флорентийца! — ответила женщина среди взрывов радостного смеха.
      — Ноэ! Сюда! Ко мне! — крикнул принц, не выпуская женщины.
      Ноэ прибежал.
      — Ну да, ну да! — повторила женщина. — Я убила Рене Флорентийца минут пять тому назад, и, если вы честные люди, вы должны радоваться этому! Бежим посмотрим! — И она, схватив молодых людей за руки, бегом потащила их к Лувру.
      На углу у фонаря не было никого, но на белом камне виднелись свежие капельки крови.

      Увидев эти кровяные пятна, принц и Ноэ внимательно посмотрели на нищую. Это была очень красивая девушка, поражавшая крупными формами. Она была почти мужского роста, но ее тело псе же отличалось пропорциональностью и гибкостью.
      — Вот видишь, милая, — сказал Генрих, — ты его просто поцарапала, и он пошел своей дорогой!
      — Вот это-то я никак не могу понять, — растерянно сказала нищая. — Ведь я ударила его изо всех сил и чувствовала, как клинок въедался в мясо… Да вот, смотрите! — И девушка показала молодым людям кинжал, клинок которого был еще залит свежей кровью.
      — Но за что же ты его так? А? — спросил принц.
      — Вы, должно быть, не знаете, кто я такая? — горделиво спросила девушка в ответ. — Я Фаринетта!
      — Но это не объясняет нам…
      — Ну конечно! — перебила его нищая. — Я забыла, что вы знатные господа, которые не могут знать то, что известно всякому во Дворе Чудес! Ну, так я скажу вам яснее: я вдова Гаскариля!
      — Гаскариля! — в один голос вскрикнули принц и Ноэ, сразу вспомнив имя подставного убийцы Самуила Лорьо.
      — Да, — горделиво подтвердила Фаринетта, — Гаскариля — акробата, Гаскариля-карманщика, Гаскариля-адъютанта Короля Цыганского, царствующего над пародом Двора Чудес! И вы понимаете теперь, почему я ненавижу Рене и почему я поклялась убить его!
      — Позволь, — сказал принц. — Я понимаю, что ты должна оплакивать Гаскариля и хочешь мстить за его смерть. Но почему же ты считаешь виновным Рене?
      — А, так вы не знаете, как это было? Ну так пойдемте вот туда, к мосту, и я все расскажу вам!
      Фаринетта снова взяла молодых людей за руки и повела их к ближайшему мосту Шанж.
      Там, присев на балюстраду, она принялась рассказывать:
      — Гаскариль был отчаянным смельчаком, а потому нередко попадался в лапы полиции. Когда он попался в последний раз, весь Двор Чудес был уверен, что моему миленькому опять удастся выпутаться. Но вот нас поразила страшная весть: главный судья приговорил Гаскариля к повешению и казнь должна скоро состояться. Меня эта весть почти убила, но товарищи принялись надо мной смеяться. Они уверяли, что Гаскариль малый не промах и сумеет посмеяться даже над приговором главного судьи. Их уверения успокоили меня, и я даже принялась по просьбе Короля Цыганского танцевать у костра с Герцогом Египетским. И вдруг во Двор входит разбитый параличом Фильер, бросает костыли, присаживается у огня и говорит: «Там, у ворот, тебя ждет какой — то судья. Он говорит, что пришел от Гаскариля». Сначала я даже верить не хотела, но потом все-таки пошла к воротам. Уж очень мне казалось странным, что судья рискнет прийти в такое место, как Двор Чудес! Оказалось, что это пришел сам президент Ренодэн. Показывая мне сережку Гаскариля, он сказал: «Красавица! Гаскариль может спастись, если сделает так, как советую ему я. Но он сомневается, колеблется и хочет посоветоваться с тобой. Как это ни трудно, но я устрою вам свидание. Пойдем со мной!» «Но как? Почему? В чем дело?» — крикнула я с радостью и недоумением; я боялась, не вижу ли я всего этого во сне, так как уж очень необычно и странно было это появление судьи с вестью о возможном спасении моего дружка и притом в тот самый момент, когда мы с Королем Цыганским как раз говорили об этом! «По дороге я объясню тебе все, — ответил судья, — а сейчас нельзя терять ни одной минуты! Пойдем!» Действительно, по дороге Ренодэн подробно и добросовестно объяснил мне, что Гаскарилю предлагают взять на себя вину негодяя Рене, что за эту услугу мы с Гаскарилем получим по кругленькой сумме, а кроме того, королева прикажет Кабошу повесить моего дружка лишь для вида. Но Гаскариль колеблется принять это предложение: он боится, чтобы я, Фаринетта, не устроилась с кем-нибудь другим на выхлопотанные им для меня деньги. «Как он только мог подумать это! — крикнула я. — — Ведь я люблю его и не изменю ему ни живому, ни мертвому! Но вот что он вам не верит, в этом он совершенно прав! Мы не привыкли к щедрости и великодушию судей!» «Глупенькая! — , ответил мне Ренодэн. — При чем здесь моя щедрость или великодушие? Неужели ты не понимаешь, что мне самому нет никакого дела до мессира Рене, и если я взялся за переговоры с Гаскарилем, то лишь во исполнение приказания высоких особ? Обещания даю не я; я лишь передаю их! Так что при чем здесь я?» «А! — сказала я. — Значит, вы даже не можете ручаться…» «Я могу ручаться только за самого себя, — перебил он меня. — Поэтому, я ручаюсь тебе, что королева выразила мне согласие помиловать Гаскариля, и Рене будет известно, кто выручил его. Ты знаешь, каким влиянием пользуется Рене у королевы. Неужели ты думаешь, что он не сделает такого пустяка для спасения жизни человеку, которому он обязан своей жизнью?» «Ну, от Рене трудно ждать благодарности! — заметила я. — Это такое чудовище, каких не найдется среди самых отчаянных головорезов Двора Чудес». «В этом ты права», — холодно сказал судья. «Значит, и вы сомневаетесь?» — крикнула я. «Я не сомневаюсь лишь в одном, — ответил Ренодэн, — и вот в чем: если Гаскариль не возьмет на себя убийства на Медвежьей улице, он во всяком случае будет повешен, если же возьмет, ты во всяком случае получишь деньги, а Гаскариль, может быть, и не будет повешен. Пойми: будет смешно, если я, незначительный судья, стану ручаться за верность слова такой высокой особы, как королева. Ее сан сам должен служить ручательством. Если же я искренне советую Гаскарилю взять на себя вину Рене, то потому, что вижу в этом единственный шанс к спасению. Вот и все! Однако мы пришли. Помни: я привел тебя для очной ставки с Гаскарилем по делу об ограблении суконщика Пистоле на улице Святого Николая. Подробности никто не будет спрашивать». Ренодэн ввел меня в маленькую комнатку, где я имела возможность пораздумать над его словами. Должна признаться, что его доказательства произвели на меня большое впечатление. Конечно, очень возможно, что Гаскариля обманут; но ведь ему все равно не отвертеться от виселицы, а если он откажется взять на себя вину, то его уж наверное повесят — из безопасности, чтобы он не болтал, и в отместку. Да и трудно поверить, чтобы высокие особы оказались такими вероломными предателями! Словом, когда Гаскариль вошел ко мне в комнатку, я сделала все, чтобы убедить его согласиться на предложение Ренодэна. Я поклялась ему, что останусь верной ему и что, если его обманут, мы — все население Двора Чудес — отомстим за него! Вернувшись на Двор Чудес, я рассказала товарищам обо всем, что произошло. Они были очень рады принесенному мною известию и заявили, что не допускают возможности обмана. Это окончательно уничтожило во мне всякие сомнения, и мы очень весело провели этот вечер в танцах и пиршестве. На другой день после этого я мирно разговаривала с Королем Цыганским; вдруг вбежал, задыхаясь, герцог Египетский и крикнул: «Ребята! Гаскариля повели вешать! Пойдем скорее! Вот-то будет потеха! Гаскариль — парень веселый и, наверное, доставит нам этой комедией несколько веселых минут!» Мы побежали на Гревскую площадь и попали туда как раз в тот момент, когда Кабош надевал Гаскарилю петлю на шею. Я невольно закрыла глаза, когда палач столкнул его с помоста и Гаскариль принялся извиваться в воздухе. Однако мои товарищи смеялись и уверяли, что Гаскариль отлично разыгрывает роль повешенного. Каков же был наш ужас, когда через час веревку с неподвижно висевшим Гаскарилем опустили на землю и мы убедились, что мой несчастный дружок был повешен самым настоящим образом. Я в отчаянии бросилась к Ренодэну. Он встретил меня с совершенно спокойным лицом; но каковы же были его испуг, изумление, гнев, когда он узнал, что обещание не было сдержано!
      — Мерзавец! — буркнул Ноэ, но принц сейчас же дернул его за рукав: не в их интересах было разоблачать Ренодэна и тем ослаблять ненависть Фаринетты к Рене — ненависть, которая могла быть крупнейшим козырем в их игре!
      — И тогда он прямо сказал мне, что это дело рук Рене! — продолжала Фаринетта. — Ведь до признания Гаскариля палачу ничего не говорили. А вдруг Гаскариль в последнюю минуту раздумает? Поэтому сам Рене должен был сказать Кабошу от имени королевы, чтобы Гаскариля пощадили. Он не сделал этого! И я в присутствии всего Двора Чудес поклялась, что жестоко отомщу негодяю Рене за смерть своего возлюбленного, а товарищи поклялись помогать моей мести каждый раз, когда я этого потребую. Но я хотела собственноручно наказать мерзавца. И вот…
      — И вот это тебе не удалось! — сказал принц. — Очевидно, рана этого Флорентийца оказалась неопасной, и он спокойно отправился к себе домой!
      — А! — зарычала Фаринетта. — Ну, так я пойду туда и там прикончу его!
      Но принц схватил ее за руку и, удержав на месте, сказал ей:
      — Послушай, красавица! Мы оба тоже жаждем отомстить Рене, так как и нам он тоже причинил много зла. Поэтому я хочу удержать тебя от поступка, который не может быть удачным. В дом к Рене ты не попадешь, а если и подстережешь его вторично, то теперь он уже знает тебя и сумеет принять свои меры. И ты не только не отомстишь ему, но еще сама пострадаешь ни за грош! Нет, милая, откажись от кинжала; это слишком грубое и недостаточное оружие в данном случае!
      — А вы придумали что-нибудь лучшее? — злорадно спросила Фаринетта.
      — Может быть, — ответил принц, — и если ты согласишься повиноваться мне…
      Фаринетта внимательно посмотрела на принца, после чего сказала с наивным обожанием:
      — Вы красивы и молоды, ну а красивые молодые люди редко бывают лицемерными. А вы не лжете мне?
      — Клянусь, нет! — ответил принц.
      — Ну что же, — после недолгого колебания сказала нищая, — я готова поверить вам и сделаю все, что вы прикажете мне!
      — Вот и отлично! — воскликнул принц. — А теперь пойдем за нами: мы постараемся подсмотреть сквозь щелочку ставен лавочки Рене, не там ли он!
      Они отправились к мосту Святого Михаила и еще издали увидали, что сквозь ставни виднеется свет. Подойдя к самой лавочке и заглянув в щелку, они увидели, что Рене, бледный как смерть, лежит на кровати Годольфина, а Паола старательно промывает ему рану, нанесенную Фаринеттой.
      — Что это за женщина? — спросила Фаринетта.
      — Это его дочь Паола, — ответил Генрих.
      — А! Теперь я знаю… — сдержанным шепотом прорычала нищая, — теперь я знаю, чем больнее всего отомстить этому негодяю!

      Ударяя Рене кинжалом, Фаринетта в ярости размахнулась с такой силой, что Флорентинец рухнул как пласт на землю. Он пролежал некоторое время недвижимо, не понимая, что, собственно, случилось с ним и как могла женщина решиться нанести ему удар кинжалом. Уж не приснилось ли ему все это? Но кровь, бежавшая из раны, доказывала реальность всего происшедшего, и тогда Рене вдруг почувствовал безумный страх — страх умереть, словно собака, на улице. Он собрал все свои силы, встал и, пошатываясь, направился домой. Не раз случалось ему падать, но он снова вставал и упорно шел все дальше и дальше. Так добрался он до моста Святого Михаила. У дверей своей лавочки он лишился чувств и успел только крикнуть, падая на землю. На этот крик выбежали Паола и Годольфин; они подняли Рене и внесли его в лавочку.
      Через несколько минут парфюмер пришел в себя.
      — Боже мой, отец! — воскликнула тогда Паола. — Что случилось?
      — Какая-то незнакомая женщина ударила меня кинжалом, когда я подавал ей милостыню! — ответил Рене.
      — Женщина? — пробормотала Паола. — Как это странно!
      Рене приказал зажечь две свечки и подать ему стальное зеркало, висевшее в лавочке над конторкой. С помощью этого зеркала он исследовал свою рану и затем сказал: — Кинжал скользнул вбок; порезаны только верхние покровы, но ни один важный сосуд не задет. Поди в мою лабораторию, — обратился он к Годольфину, — и принеси с этажерки бутылку с жидкостью темно — зеленого цвета, а ты, Паола, найди корпию и приготовь перевязку!
      Паола промыла рану отца, наложила сверху корпию, смоченную принесенным Годольфином составом, перевязала руку, и Рене немного забылся. Его забытье перешло в сон, и, когда он снова открыл веки, был уже полный день.
      Паола и Годольфин сидели у его изголовья.
      — Как ты себя чувствуешь, папочка? — ласково спросила дочь. — Не переменить ли перевязки?
      — Перемени! — ответил Рене.
      Паола сняла перевязку и промыла рану с опытностью присяжного хирурга.
      — Так! — сказал парфюмер, снова осмотрев рану в поданное ему зеркало. — Кровь остановилась, и рана скоро зарубцуется. Вообще я отделался настолько легко, что могу сегодня же отправиться в Лувр!
      — Неужели ты опять уйдешь? — с досадой сказала Паола.
      — А ты этого не хочешь? Почему?
      — Во-первых, я боюсь, как бы рана опять не открылась; во-вторых, я уже давно жду случая поговорить с тобой… по секрету! — договорила она, кидая взгляд на Годольфина.
      — Ну что же! — ответил парфюмер. — Годольфин, отправляйся в Лувр и добейся свидания с королевой Екатериной. Ты скажешь ей, что я прошу дать тебе коробку для перчаток, которую она получила недавно от своего племянника, герцога Медичи.
      Годольфин вышел.
      Тогда Рене сказал:
      — Теперь говори, дочка!
      Паола уселась около кровати и сказала:
      — Помнишь ли, папочка, как ты нашел меня на площади Сен — Жермен-дЮксерруа в ужасном состоянии? Ты обещал тогда отомстить за меня, но… до сих пор не сдержал обещания.
      — Я сдержу это обещание скорее, чем ты думаешь, — сказал Рене, — но для этого ты должна поступить так, как я скажу!
      — Говори, отец!
      — Я должен предупредить тебя: то, что я скажу сейчас, может показаться тебе чудовищным, невозможным, но поверь, что так нужно для торжества мести.
      — Говори, отец, я готова на все!
      — Ну так слушай! Сегодня же вечером ты вернешься в Шайльо, в тот самый дом, куда укрыл тебя твой Ноэ. Вернувшись туда, ты напишешь ему или дашь знать на словах, чтобы он приехал, и тогда упадешь ему на грудь, сказав: «Амори! Спаси меня от моего отца! Я люблю тебя!» Ноэ будет тронут твоим раскаянием и любовью, а так как ты изобразишь перед ним преследуемую женщину, то он постарается освободить тебя от моей тирании и поместит тебя в более безопасное место, чем Шайльо. Ну а какое место покажется ему безопаснее, чем отель Босежур, где живет ныне королева Жанна?
      — Ну, и что же затем? — спросила Паола.
      В этот момент послышался шум шагов Годольфина.
      — Я доскажу тебе потом, дочь моя! — сказал Рене и обратился к входившему Годольфину с вопросом: — Ну, принес? Отлично! Теперь одень меня!
      Годольфин одел Рене.
      Парфюмер встал без особых страданий и обратился к дочери и своему помощнику:
      — Теперь идите со мной в лабораторию! Опираясь на плечо Паолы и поддерживаемый под руку Годольфином, Рене поднялся в лабораторию.
      Там он уселся в кресло и сказал Годольфину:
      — Возьми вот ту склянку и брось ее на пол!
      — Но ведь она разобьется!
      — Вот это именно мне и нужно!
      Годольфин стукнул склянку об пол, и она разбилась в мельчайшие дребезги. Тогда Рене открыл коробку с перчатками и достал оттуда первую попавшуюся ему пару. Годольфин принес ему клей и кисточку, Рене взял кисть, макнул ее в клей и затем опустил в стеклянные осколки. Затем он ввел кисточку во внутренность одной из перчаток и сказал Паоле:
      — А теперь достань вон оттуда с полки маленькую стеклянную коробочку… вот эту самую! Отлично! Теперь осторожно возьми ложечкой немного порошка, содержащегося в ней, и насыпь его в перчатку! Вы оба должны стать моими соучастниками!
      — Вашими соучастниками? — вскрикнул Годольфин.
      — Да! Осколки стекла приклеются к перчатке и расцарапают руку при надевании. Таким образом порошок, представляющий собой очень тонкий яд, войдет в кровь!
      Рене сопровождал свои слова веселой улыбкой, а молодые люди с изумлением переглянулись, мысленно спрашивая себя, кто та женщина, которую Рене хочет отравить.

      Генрих и Ноэ вернулись в отель Босежур очень поздно.
      — Ух, — сказал принц, раздеваясь, — и задержала же нас эта Фаринетта! Вообще она попала удивительно не вовремя, и, не спугни она нас, я договорился бы с Саррой до чего-нибудь в этот вечер!
      — В таком случае Фаринетта оказала вам большую услугу, принц! Право, я в полном отчаянии оттого, что вы каждый вечер бегаете к этой несчастной ювелирше!
      — Ноэ!
      — Ах, Господи, надо же немного заглядывать в будущее.
      — Уж не делаешь ли ты этого по рецепту Рене Флорентийца?
      — Боже меня сохрани!
      — Или… как сир де Коарасс? Ноэ расхохотался, а затем ответил:
      — Это мне мало помогло бы. Но я и без всякого шарлатанства могу предвидеть, что непременно должно случиться, и, право же, будущее рисуется мне в очень мрачных красках!
      — Так выкладывай скорее свои предсказания!
      — Да! А если я буду откровенен, вы же рассердитесь на меня!
      — Я никогда не сержусь! Ну же, говори!
      — Извольте! Я исхожу из того, что принцесса Маргарита любит ваше высочество. Ее любовь может искупить все ее прошлые грешки, если только ваше высочество не изберет заместительницы графине де Граммон. Ну а так как эта заместительница по всем признакам уже найдена и зовется красоткой Саррой, то принцесса, отлично знакомая с греческим и латинским языками, вспомнит о некоем римском законе, который назывался…
      Ноэ остановился, думая, что многозначительная улыбка избавит его от необходимости договорить.
      — Как же называли этот закон? — холодно спросил Генрих.
      — Законом возмездия!
      — Однако, Ноэ, ты становишься слишком смелым! Но раз уж ты считаешь себя вправе читать мне строгую мораль, то я тоже позволю себе спросить тебя кое о чем. Насколько мне помнится, ты еще недавно признавался мне в любви к Миетте и сказал, что будь она из дворянского рода, то ты женился бы на ней, несмотря на то что у нее нет приданого.
      — Ну да, я сказал это и готов повторить сто раз. Но раз Миетта не дворянка, то мне приходится довольствоваться, так сказать, созерцательной любовью!
      — Отлично! Но ведь ты единственный сын у отца. Значит, рано или поздно тебе придется жениться.
      — Ну так я и женюсь!
      — Но в таком случае мне кажется, что Миетта будет очень похожа на Сарру, а юная графиня де Ноэ окажется в положении, аналогичном положению юной наваррской королевы!
      — К черту сравнения! — недовольно буркнул Ноэ, пораженный логикой принца. — Я иду спать!
      — Иди, друг мой, иди и подумай на сон грядущий об изречении, касающемся соринки в глазу друга и бревна в своем собственном глазу! Впрочем, я действительно не сержусь на тебя. Ведь я понимаю, что ты ворчишь с зависти. Мне-то удалось повидать сегодня Сарру, а ты своей Миетточки не видал!
      — Ну что же, — ответил Ноэ, — зато я встану завтра пораньше и отправлюсь к Миетте. И можете быть спокойны: никакая Фаринетта мне там не помешает!
      — А ну, ступай, ступай! Желаю счастья! Только заодно уж исполни, голубчик, мое поручение и передай Маликану вот это кольцо!
      — Но ведь это кольцо покойного короля Антуана!
      — Да, да, это условный знак между мной и Маликаном. В свое время ты поймешь… А теперь покойной ночи! Принц завернулся в одеяло и сейчас же захрапел. Ноэ отправился к себе и тоже улегся в постель, но он не мог похвалиться таким же спокойным сном и долго поворачивался с боку на бок, пока не настал ранний утренний час. Тогда он вскочил, оделся и отправился в кабачок Маликана. Там он застал одну лишь Миетту, которая приводила в порядок бутылки и кувшины на стойке.
      — Здравствуй, милочка, — сказал Ноэ, фамильярно обнимая за талию девушку.
      Миетта покраснела, но не выказала ни малейшего недовольства.
      — Здравствуйте, месье де Ноэ! — ответила она. Ноэ осмелел настолько, что решил поцеловать девушку. Тогда Миетта решительно вывернулась из его объятий. — Чем могу служить вам? — спросила она, строя недовольную гримаску.
      — Ничем! Где твой дядя?
      — Он еще в постели.
      — Тогда отнесите ему вот это! — сказал Ноэ, вручая Миетте кольцо, данное принцем.
      — Это к чему еще? — удивленно спросила Миетта.
      — Я и сам не знаю, но так нужно!
      — Странно! — пробормотала Миетта и, взяв кольцо, побежала наверх, однако сейчас же вернулась обратно и сказала: — Дядя просит вас извинить его; он лишен возможности спуститься сюда, чтобы лично служить вам, так как плохо спал и у него сильная мигрень!
      — Миетточка, — сказал Ноэ, подходя к девушке, — твой дядя самый милый человек, какой только существует на свете, и я очень люблю его, в особенности же… сегодня утром!
      — Почему именно сегодня?
      — Да потому, что он… оставляет нас одних, и я могу без помехи снова сказать тебе, что я люблю тебя, моя обожаемая Миетточка! — Говоря это, Ноэ снова охватил талию девушки. Миетта пыталась высвободиться, но Ноэ крепко держал ее, все сильнее прижимая к себе. — Я люблю тебя, ненаглядная! — страстно повторил он.
      — Амори! — задыхаясь, шепнула Миетта, под напором вспыхнувшей страсти сама прижимаясь к молодому человеку.
      Но в этот момент высшего опьянения и блаженства чей-то голос, раздавшийся за спиной молодой парочки, заставил их вздрогнуть и отскочить друг от друга.
      — Так, так! — сказал этот голос. — Не стесняйтесь, пожалуйста, господин Ноэ! — Это был Маликан, вид которого не давал и намека на слабость или головную боль. — Не стесняйтесь, будьте как дома! — повторил он, подходя ближе к молодому человеку и обдавая его негодующим взором. — Только сначала я должен рассказать вам одну историйку. Не бойтесь, она коротка! Моя сестра влюбилась однажды в дворянина. Отец, который был бедным пастухом, застал однажды его у ее ног и… Знаете ли, что он тогда сделал? Он взял ружье, нацелился и сказал дворянину: «Клянусь тебе спасением души, что я убью тебя, как собаку, если ты не жениться на девушке, которую обольстил!»
      При этих словах Маликана Ноэ, все время бывший в каком-то остолбенении, словно очнулся и гордо спросил:
      — Ого! Уж не собираешься ли и ты вырвать у меня подобное обещание?
      — Имею честь предложить вам это! — спокойно ответил Маликан, расстегивая свой камзол и доставая из-за пояса пару заряженных пистолетов.

      Ноэ не был трусом и уже не раз доказал это. Но тут были налицо такие обстоятельства, которые значительно связывали его свободу действий и защиты. Ведь Маликан был в своем праве, и Ноэ сознавал, что не может пустить против него оружие. С другой стороны, дать убить себя словно барана?..
      — Вот что, милейший Маликан, — сказал он, — может быть, мы сумеем столковаться, но я не раскрою рта, если вы не отложите в сторону своих пистолетов. Под пистолетом я разговаривать с вами не буду!
      — Ну так присядем и поговорим, — сказал Маликан, усаживаясь за стол и жестом приглашая Ноэ занять место по другую сторону, — а ты, Миетта, подай-ка нам кувшин муската, так как на сухую глотку говорить трудно. Сама же ты удались отсюда, потому что тебе ни к чему слушать наш разговор!
      Миетта поставила вино и убежала наверх, красная как кумач. Но она не была бы женщиной, если бы действительно ушла к себе и не стала бы подслушивать!
      — Итак, — сказал Маликан, наливая два стакана вина, — вы любите мою племянницу и она любит вас?
      — О да! — ответил Ноэ.
      — Но знаете ли вы, сударь, что Миетта добродетельная девушка?
      — Кому ты это говоришь! — со вздохом заметил Ноэ.
      — Она не из тех, которые допускают, чтобы их имя становилось притчей во языцех. Миетте нужен муж!
      — На то она и женщина!
      — Но… настоящий муж, серьезный!
      — Как ты понимаешь это?
      — Господи! Муж, который женится на ней!
      — Да будь же благоразумен, Маликан! И… оставим вопрос о браке в стороне! — Маликан протянул руку и положил ее на один из пистолетов. — Ты мой земляк, — продолжал Ноэ, — и хорошо знаешь моего отца. Даже если бы я сам был согласен вступить в неравный брак, отец встал бы на дыбы. И напрасно стал бы я ему говорить, что Миетта жемчужина среди девушек, что среди самых знатных дам нашего круга не найдешь такого любящего, верного, золотого сердечка…
      — О, что касается этого, господин Ноэ, то вы совершенно правы, и я ручаюсь вам, что, став графиней де Ноэ, она не уронит вашего имени, не положит пятна на вашу честь, не говоря уже о том, что вы получите от нее целую кучу маленьких графчиков, которые будут сложены, как Геркулесы, и красивы, как херувимчики!
      — О, я не спорю, но…
      — Да вот что там откладывать хорошее дело в долгий ящик! Сегодня понедельник, и, если хотите, мы отпразднуем свадебку в будущее воскресенье.
      — Но позволь, милый Маликан…
      — А я сегодня же отправлюсь к королеве Жанне и попрошу ее присутствовать на бракосочетании.
      Ноэ потерял терпение и решил покончить с матримониальной программой Маликана.
      — Стой! — сказал он. — Одно слово! Я категорически отказываюсь жениться на Миетте, хотя и люблю ее…
      — Отказываетесь? Но почему?
      — Да потому, что ее зовут мадемуазель Маликан, а меня — граф де Ноэ! Понял?
      Маликан громко расхохотался.
      — Господи, месье де Ноэ! — сказал он, не переставая смеяться. — Видно вы были очень взволнованы, если не поняли моей истории…
      — Какой истории?
      — Да о том, как моя сестра была обольщена дворянином и как отец заставил его жениться на ней.
      — А, так ты ставишь мне его в образец?
      — Да вы послушайте сначала! Этого дворянина звали маркиз де Люссан. Он был убит в сражении рядом с королем Антуаном Бурбонским!
      — Я знаю это и знаю, что Люссаны из очень древнего рода. Ведь они в родстве с д'Альбрэ, предками принца Наваррского по материнской линии!
      — Вот-вот! Теперь вы и сами видите, что тот, кто женится на маркизе де Люссан, не вступит в неравный брак…
      — Как? Что? Какая маркиза де Люссан? — крикнул изумленный Ноэ.
      — А вот такая! — со смехом ответил Маликан. — Это — очень хорошенькая девушка с большими глазами и чудными волосами. Похоже на то, что вы любите ее, так, по крайней мере, вы только что сами говорили мне!
      — Боже мой! Значит, Миетта…
      — Дочь моей сестры и маркиза де Люссана и принадлежит к лучшему беарнскому дому!
      — Так брось же в сторону свои пистолеты, Маликан, я женюсь на ней, я женюсь! — с криком радости сказал Ноэ. Маликан засмеялся и крикнул:
      — Миетта! Миетта!
      Но девушка не отзывалась.
      — Уж не вздумала ли она надуться? — сказал кабатчик. — Пойти посмотреть!
      Он в сопровождении Ноэ поднялся на лестницу, на верхней ступени которой стояла остолбеневшая Миетта. Девушка была в таком состоянии, что не могла выговорить ни слова и только тряслась всем телом.
      — Ну вот! — сказал Маликан. — Уж не собираешься ли ты упасть в обморок теперь?
      Миетта вскрикнула, бросилась на шею дяде и залилась слезами.
      — Ваше сиятельство, графиня де Ноэ! Соблаговолите успокоиться! — сказал тогда сиявший счастьем жених.
      Миетта снова вскрикнула и зашаталась, готовая действительно упасть в обморок. Тогда Ноэ взял ее на руки и спустился с нею в зал, где их уже поджидало четвертое лицо: это был сам принц Генрих Наваррский.
      — Ага! — смеясь, сказал он. — Я вижу, что мое кольцо произвело свое действие.
      — Вот как! — сказал Ноэ, вспомнив странное поручение принца. — Так, значит…
      Но Генрих обратился к Маликану:
      — Надеюсь, ты был достаточно свиреп?
      — Да… ничего себе! — с улыбкой ответил кабатчик.
      — Тебе пришлось пустить в ход пистолеты?
      — Показать их пришлось…
      — Господи, бедный Ноэ! В какую подлую ловушку поймали тебя! — с лицемерным сожалением воскликнул принц.
      Но Ноэ не обращал ни малейшего внимания на слова принца. Он стоял на коленах пред Миеттой и пламенно целовал ее руки.
      — Ну-с, друг мой Ноэ, — сказал тогда принц, подходя к приятелю, — между мной и Маликаном было установлено, что я пошлю ему кольцо, когда увижу, что ты готов был бы жениться на Миетте, если бы она оказалась дворянкой. Все разыгралось как по писаному, и теперь, когда дело увенчалось полным успехом, я попрошу мою мать взять к себе Миетту, так как невесте графа де Ноэ не пристало жить в кабачке.
      — Ну, она уже достаточно долго прожила там! — ответил Ноэ.
      — О, на это были совершенно особые причины, — сказал Маликан. — Вы должны знать, что у покойного маркиза был брат, граф де Люссан, который жив и поныне. Может быть, вам приходилось слышать, что этот дворянин оправдывает на себе пословицу: в семье не без урода и считается пятном на фамильной чести славного рода Люссанов?
      — Да, я слышал, что граф — человек очень неразборчивый в средствах, способный на что угодно! — подтвердил Ноэ.
      — Вот именно, в этом-то все и дело. Граф де Люссан уже давно прокутил все свое состояние, ну а умри Миетта — все ее поместья перешли бы к нему. Дети умирают очень легко, для этого не много требуется… Вот я и…
      — Как? — спросил Ноэ. — У Миетты имеются поместья?
      — Разумеется, — сказал Генрих. — Миетта очень богата!
      — Я сплю! — пробормотал молодой человек.
      — Ваше сиятельство, господин граф де Ноэ, — сказал Маликан, — теперь вы видите, что Миетта красива, любит вас, обладает родословной и состоянием. Правда, у нее имеется также дядюшка — кабатчик, но будьте спокойны: как только вы поженитесь, я уеду куда-нибудь в глушь. Ну а если в кои-то веки мне и захочется повидать вас, то вы… дадите мне пообедать на кухне!
      — Полно, Маликан, ты шутишь, друг мой! — сказал принц. — Ты честный человек и вдобавок — горец, а в наших краях это значит больше дворянства!
      Ноэ ничего не сказал, а подошел и сердечно расцеловал Маликана, а Миетта плакала от радости.
      В этот момент дверь раскрылась, и на пороге показалась женщина. Это была Нанси, красавица Нанси, тонкая штучка и поверенная тайн принцессы Маргариты, предмет обожания пажа Рауля. На этот раз Нанси, которая обыкновенно улыбалась, казалась озабоченной и грустной.
      — Что за печальную новость несешь ты мне, Нанси? — спросил принц. — Что такое случилось?

      Нанси удивленно посмотрела на Ноэ и Миетту, которые в присутствии Маликана держались за руки, и произнесла:
      — Гм… Разве граф де Ноэ собирается совершить мезальянс?
      — Милочка, — ответил Ноэ, — я женюсь на Миетте, но никакого мезальянса тут нет, так как моя невеста принадлежит к родовитой аристократии!
      Он ждал, что Нанси будет расспрашивать, каким это образом племянница кабатчика оказалась аристократкой, но хорошенькая камеристка только наморщила брови и загадочно сказала:
      — Тем хуже!
      — Что такое? — удивленно крикнул принц.
      — Очевидно, вы совсем потеряли память, ваше высочество, — ответила Нанси. — Неужели вы забыли, что королева Екатерина поклялась вам щадить жизнь и спокойствие вашего высочества, красотки-еврейки Сарры Лорьо и господ Пибрака и Ноэ?
      — Вот именно, я не забыл этого, — ответил Генрих, — и с той поры мы спим очень спокойно…
      — О, это составляет большую ошибку с вашей стороны, — договорила Нанси. — Неужели вы думаете, что королева простит вам эту клятву? Ну вот она и поспешила выместить свою злобу на близких вам лицах и, как только узнает, что Миетта будущая графиня де Ноэ, непременно воспользуется тем, что в данной ее клятве не говорится о ней ни слова!
      Ноэ побледнел и вздрогнул.
      — По счастью, Миетта сегодня же переселится в отель Босежур под защиту моей матери! — сказал Генрих.
      — Но ведь и королева Жанна тоже не находится под охраной клятвы, — возразила Нанси.
      — Еще чего! — надменно сказал принц. — Моя мать не нуждается ни в какой клятве для своей охраны. Лиц ее ранга никто не посмеет коснуться!
      — Ваше высочество, — ответила Нанси, — вы ошибаетесь. Королева Екатерина ненавидит королеву Жанну, и на вашем месте я поспешила бы жениться на принцессе…
      — Дитя мое, — перебил ее Генрих, — я вполне присоединяюсь к мнению принцессы, что ты видишь решительно все в черном свете.
      — Да, совсем как Кассандра! — заметила Нанси.
      — Ты просто с ума сошла!
      — Вот совершенно то же самое говорили в Трое и Кассандре!
      — Да неужели ты серьезно допускаешь мысль, что королева Екатерина подошлет убийц прирезать наваррскую королеву? — возмущенно спросил Генрих.
      — Фи, ваше высочество! Вы слишком плохого мнения о королеве Екатерине! Она отличается слишком большой изысканностью нравов, чтобы пользоваться наемным кинжалом! Да и к чему ей это? Ведь у нее есть ее Рене, который достиг большого совершенства в обращении с самыми тонкими ядами!
      — Нанси! — сказал принц, который невольно вздрогнул при ее словах. — Даже если мне придется самому готовить обед для моей матери…
      — О, зачем же, ваше высочество, — перебила его камеристка, — вам вполне достаточно обеспечить себя надлежащим залогом!
      — Ты говоришь про Паолу?
      — Вот именно!
      — Ну так хорошо, милая Нанси. Возвращайся в Лувр и будь спокойна! Еще до завтрашнего дня жизнь Паолы будет мне порукой за жизнь королевы Жанны!
      — Отлично! — сказала Нанси. — До свиданья, ваше высочество, теперь вы предупреждены! — И Нанси ушла.

      Почему же принц Генрих так категорически рассчитывал на Паолу как на заложницу? В объяснение этого мы должны рассказать то, что произошло между ним и Фаринеттой, после того как вдова Гаскариля, увидав в лавочке около раненого Рене Паолу, воскликнула: «Теперь я знаю, чем больнее всего отомстить этому негодяю!»
      Генрих схватил ее за руку и оттащил в сторону. Когда они отошли на безопасное расстояние, он сказал Фаринетте:
      — Тебе, милая, ни к чему оставаться здесь долее, потому что час мести Рене еще не приспел!
      Фаринетта недоверчиво посмотрела на принца. Прежние подозрения вновь проснулись в ней.
      — Если вам рано мстить, то вы и не мстите, — резко сказала она, — а я тороплюсь, и ждать мне нечего!
      — А я говорю тебе, что ждать надо! — повелительно сказал Генрих.
      Фаринетта окончательно рассердилась.
      — Да кто вы такой? — крикнула она подбоченясь. — Кто вы такой, чтобы приказывать мне, Фаринетте!
      — Я скажу тебе, кто я такой, — спокойно ответил ей принц, — если ты поклянешься, что никому не раскроешь моего настоящего имени.
      — А какой мне прок от вашего имени? Что оно может сказать мне? — ворчливо ответила Фаринетта.
      — Оно скажет тебе, почему я должен ненавидеть Рене не меньше тебя, — ответил Генрих.
      — Гм… Это становится интересным! — воскликнула Фаринетта. — Ну, кто же вы такой?
      — Сначала дай требуемую мной клятву!
      — Извольте! Клянусь прахом Гаскариля, что я без вашего позволения никому не открою того, что вы мне сейчас сообщите!
      — Ладно! Этой клятвы мне достаточно. Меня зовут Генрихом Бурбонским, и я наследный принц Наварры.
      Фаринетта испуганно взглянула на принца и сейчас же отвесила ему почтительный поклон.
      — Теперь ты должна понять, почему я не менее тебя ненавижу Рене, — продолжал Генрих. — На это у меня имеется тысяча разных причин, но с тебя должно быть достаточно одной: Рене Флорентинец — отъявленный противник гугенотов, а дом наваррских государей издавна слывет очагом и оплотом протестантства. Рене Флорентинец, пользуясь своим влиянием у королевы Екатерины, старается причинить мне как можно больше неприятностей, а я хочу устроиться так, чтобы поразить его в самое больное место. Согласись, что, помогая мне, ты сильнее отомстишь Рене, чем если будешь действовать на собственный страх и риск!
      — Я готова во всем повиноваться вашему высочеству, — покорно ответила Фаринетта.
      — В таком случае посмотри повнимательнее на это кольцо, — сказал принц, показывая Фаринетте перстень своего покойного отца. — Узнаешь ли ты его, если тебе впоследствии покажут его?
      — О, узнаю хотя через сто лет! — уверенно ответила Фаринетта.
      — Ну так вот, если к тебе явится человек, который покажет вот это кольцо, то ты будешь повиноваться ему так же, как мне самому; этот человек придет от моего имени! Теперь еще вопрос. Ты, кажется, говорила, что обитатели Двора Чудес поклялись помочь твоей мести за Гаскариля? Да? Значит, если понадобится пара-другая бесшабашных молодцов, у тебя таковая найдется? Да? Отлично! Ну так теперь ступай домой, голубушка, и терпеливо жди моего посланного!
      Теперь, когда читателю известна эта сцена, происшедшая между принцем и Фаринеттой, он поймет также, что значило поручение, данное принцем Генрихом Маликану сейчас же после ухода зловещей пророчицы Нанси.
      — Милый Маликан, — сказал принц, — вот тебе кольцо, ступай сейчас же на улицу Гран-Хюрлер и спроси в доме суконщика Трепа девицу Фаринетту. Ты покажешь ей это кольцо и скажешь: «Мой господин приказал сегодня же ночью похитить известную вам девушку. Вы не должны причинять ей ни малейшего зла, пока я буду ежедневно навещать вас. Но в тот день, когда я не приду к вам, эта девица поступает в ваше полное распоряжение!»
 
      Вечером того же дня Паола вместе с Годольфином поджидала возвращения отца, который обещался прийти ночевать домой. Вдруг послышался стук.
      — Вот и отец! — радостно крикнула Паола.
      Годольфин, ничего не подозревая, открыл дверь, но в тот же момент удар чьей-то сильной руки сбил его с ног, и в лавочку ворвалась Фаринетта вместе с тремя рослыми оборванцами.
      — Ко мне! На помощь! — отчаянно закричала Паола. Но Фаринетта схватила ее за горло мускулистыми, сильными пальцами и грозно сказала: «Только крикни еще, и я задушу тебя!» — а затем повелительно приказала своим подозрительным спутникам:
      — Эй, вы там! Одышка и Волчье Сердце! Свяжите этого молодца и заткните ему рот! Да поскорее!
      Приказание Фаринетты было немедленно исполнено. Тогда она обратилась к третьему спутнику, парню колоссального роста, отличавшемуся оглушительным басом:
      — А ты, Шмель, взвали себе на плечи девчонку и пойдем' Шмель взвалил себе на плечи упавшую в обморок Паолу, и все четверо поспешно вышли из лавочки.

      Мы расстались с Рене в тот момент, когда он отравлял в присутствии Паолы и Годольфина пару женских перчаток. Покончив с этой операцией, он сказал:
      — А теперь, Паола, перевяжи меня потуже. Мне надо в Лувр к королеве!
      — Берегись, папа, — заботливо сказала Паола, — как бы твоя рана опять не открылась!
      — Что же мне делать, если мне необходимо теперь же видеть королеву? — ответил парфюмер.
      Паоле не оставалось ничего, как повиноваться, и через десять минут Рене уже выходил из лавочки. Он был бледен, слегка пошатывался, но его взгляд и поступь говорили о твердой решимости. Однако он направился не к Лувру, как сказал Паоле, а, дойдя до площади Шатле, свернул на улицу Святого Дионисия. На этой улице помещалась богатая лавочка с роскошной вывеской, золоченые буквы которой гласили: «Венецианский лев. Пьетро Довери, перчаточник короля».
      Пьетро Довери получил от короля звание перчаточника и парфюмера его величества исключительно потому, что Карл IX ненавидел Рене Флорентийца. Поэтому Рене считал Довери своим смертельным врагом; но, несмотря на это, он на сей раз шел прямо к своему конкуренту.
      Когда Флорентинец вошел в магазин, ему навстречу встал молодой человек, сидевший за конторкой. По низкому, подобострастному поклону, которым он приветствовал парфюмера королевы, можно было сразу понять, что приказчик Довери был в тайных отношениях с конкурентом своего хозяина.
      — Довери еще не вернулся, Тибо? — спросил Рене.
      — Нет, ваша милость, — ответил приказчик, — ведь я же говорил вам, что он не вернется ранее завтрашнего вечера!
      — Это хорошо. Ты мне нужен!
      — Чем я могу служить вашей милости? Должен предупредить, что на этот раз в моем распоряжении нет никаких хозяйских секретов или рецептов.
      — Я пришел не за этим. Видишь этот ящик? Не правда ли, он очень хорошо сработан?
      — О! Великолепно!
      — Ну так вот, возьми его и положи на полку. Это — мой подарок твоему хозяину!
      Тибо изумленно посмотрел на Рене. Ведь парфюмер королевы был злейшим врагом Довери и пользовался всяким удобным случаем, чтобы сделать ему гадость, а теперь он ни с того ни с сего неожиданно делает ему такой ценный подарок.
      — Не удивляйся, — улыбаясь, сказал Рене, — сейчас я все объясню тебе, и ты поймешь, в чем тут дело. Вчера наваррская королева выразила в присутствии их величеств желание купить у меня духи и перчатки. Но король, который сильно недолюбливает меня, скорчил гримасу и стал порочить мой товар, уверяя, что у Довери все гораздо лучше и дешевле. Конечно, ты сам понимаешь, что королева Екатерина была очень недовольна этим: ну да и я тоже недоволен, что меня так опорочили в глазах иностранной гостьи. Вот я и придумал следующее. Этот ящичек — моей работы; он действительно очень удался. и королева Жанна непременно купит его, если увидит. А когда она купит его, то я в присутствии короля объясню ей, каким образом ящичек очутился в магазине у Довери. Понял теперь?
      — Понял, — ответил молодой человек. — Сколько стоит этот ящик?
      — Пятнадцать экю.
      — Хорошо. Я запрошу двадцать. Ну а если королева Жанна не купит его?
      — Тогда ты вернешь мне его перед приездом твоего хозяина!
      Подстроив эту адскую махинацию, Рене направился в Лувр.
      — Что с тобой? Почему ты так бледен? — спросила его королева.
      — Сегодня ночью, когда я выходил из Лувра, на меня кинулась какая-то нищая и ударила меня кинжалом. По счастью, рана оказалась легкой и не могла помешать мне позаботиться об интересах вашего величества!
      — А! — ответила королева, которая поняла смысл последней фразы, а затем, помолчав немного, прибавила: — И ты даже не знаешь, кто эта женщина?
      — Не знаю, ваше величество, так как никогда не видал ее. Но по ее взгляду и тону ее голоса я сразу понял, что она смертельно ненавидит меня. Только влюбленная, мстящая за своего возлюбленного, может иметь такую страсть и свирепость!
      — А знаешь что! — вскрикнула королева, которую осенило внезапное наитие. — Помнишь, президент Ренодэн рассказывал о возлюбленной того воришки, которого повесили за тебя? Кажется, Ренодэн называл ее тогда Фаринеттой! Так не она ли это?
      — Весьма возможно, ваше величество. Но в данный момент меня этот вопрос совершенно не интересует, и я пришел к вашему величеству вовсе не с просьбой о возмездии. Я хотел только напомнить, чтобы сегодня отнюдь не забыли исполнить старинный придворный обычай, в силу которого король показывает венценосным гостям свою столицу и заходит с ними к своим поставщикам за подарками!
      — Об этом тебе нечего беспокоиться, — ответила королева. — Подойди сюда к окну. Видишь всадника, который выезжает за ворота? Это — Пибрак. Король послал его в Босежур, чтобы спросить у королевы Жанны, в какой час ей заблагорассудится отправиться с ним на прогулку!
      Действительно, как и сказала всезнающая королева Екатерина, в этот самый момент Пибрак выезжал за ворота Лувра. направляясь к королеве Жанне. Во дворце он застал трогательную семейную сцену. Королева Жанна ласково говорила что — то племяннице Маликана; последний со смущенно-радостным видом мял в руках свой неизменный колпак, а юный Амори де Ноэ с сияющим видом держал Миетту за руку.
      — А, Пибрак! — сказала королева, увидав капитана королевской гвардии. — Вы попали как раз на обручение.
      Пибрак недоверчиво улыбнулся и чуть-чуть повел плечом.
      — Граф де Ноэ женится на маркизе Миетте де Люссан, дочери покойного маркиза, который, как вам известно, умер в бою, защищая жизнь моего покойного супруга! — пояснила королева.
      — Батюшки! — удивленно буркнул Пибрак, которому не могло и в голову прийти, что племянница популярного кабатчика окажется такой знатной дамой.
      — Вот мы и решили сейчас, что они поженятся в тот же день, когда состоится свадьба принца Генриха и принцессы Маргариты, — продолжала королева. — А теперь рассказывайте, Пибрак, какой добрый ветер занес вас сегодня ко мне?
      — Его величество король Карл IX послал меня к вашему величеству, чтобы узнать, когда вашему величеству будет угодно совершить с его величеством прогулку по городу, — официально доложил капитан гвардии.
      — Да когда будет угодно его величеству, — ответила королева Жанна. — Хоть сейчас, если это удобно королю! Пибрак поклонился и ушел.
      — Мне надо принарядиться, — сказала затем королева. — Ну, милочка, — обратилась она к Миетте, — так как графиня де Ноэ будет назначена мною статс-дамой, то ты должна теперь привыкать к придворным обязанностям. Пойдем со мной, ты поможешь моему туалету!
      — Если я больше не нужен вашему величеству, — сказал Маликан, — то не разрешите ли вы мне уйти? А то я оставил свое заведение без присмотра.
      — Ступай, милый Маликан! Но теперь-то ты, конечно, продашь свой кабачок?
      — Конечно нет, ваше величество. Мне надо чем-нибудь жить.
      — Но твоя племянница достаточно богата, чтобы ты мог не работать больше!
      — А я сам достаточно молод, чтобы не жить в праздности. Я кабатчик и, наверное, умру кабатчиком, ваше величество! В этот момент во дворе послышались шум и топот копыт. Генрих подбежал к окну и, взглянув в него, произнес:
      — А вот и король!
      Действительно, это был король, подъехавший к Босежуру с роскошной свитой, во главе которой был неустрашимый Кри-льон. Около королевских носилок ехала прекрасная амазонка, при виде которой сердце Генриха радостно забилось. Это была принцесса Маргарита; никогда еще она не казалась жениху такой обольстительной, как сегодня!
      Король остался в носилках, принцесса соскочила на землю и поднялась во дворец, чтобы приветствовать королеву и передать принцу приглашение короля сопровождать их величеств на прогулке. Королева сейчас же сошла вниз и по приглашению Карла IX заняла место рядом с ним. Принц уже сидел верхом на лошади, держась поближе к Маргарите.
      Король дал рукой знак, и кортеж направился по улицам Парижа. На улице Святого Дионисия кортеж остановился, и король сказал своей спутнице:
      — Прелестная кузина! Дайте мне вашу ручку и выйдем на минуточку из экипажа. Я хочу повести вас к своему поставщику, искусному парфюмеру и перчаточнику Пьетро Довери, чтобы выбрать там для вас какой-нибудь пустячок на память о посещении вами Парижа!
      — Я к вашим услугам, любезный кузен! — ответила королева Жанна, выходя из носилок.
      На пороге магазина их встретил Тибо, который был уже предупрежден посланным из дворца, что король с высокой гостьей будут вскоре в магазине.
      — Ну-ка, молодец, — сказал ему король, — покажи нам все, что найдется лучшего у твоего хозяина!
      Но королева Жанна уже подбежала к прилавку и с любопытством рассматривала ящичек для перчаток, положенный так, что его нельзя было не заметить с первого взгляда.
      — Какая дивная работа! — с восхищением воскликнула королева.
      — Работа действительно очень хороша, — согласился король. — Благоволите принять этот ящичек на память от меня!
      — Я с благоговением буду хранить этот подарок, — сказала королева Жанна, кланяясь Карлу IX.
      Генрих и Маргарита, как истинные влюбленные, беззаботно шептались о чем-то в уголке и не обратили внимания на ящичек с отравленными перчатками, который был уже в руках у наваррской королевы.

      За час до отъезда короля Карла IX на прогулку Нанси усердно занималась туалетом своей госпожи, принцессы Маргариты.
      Последняя не любила молчать во время этой скучной и довольно-таки длительной процедуры, и она стала расспрашивать свою камеристку о впечатлении, произведенном на нее королевой Наваррской, будущей свекровью принцессы.
      — Ну, крошка, — сказала Маргарита, — как тебе показалась королева Жанна?
      — К сожалению, она очень красива!
      — К сожалению?
      — Ну да, потому что ее красота вызвала ревнивую зависть королевы Екатерины!
      — Ах, что за пустяки!
      — Ваше высочество, — серьезно и грустно заметила Нанси, — вот уже третий день я играю при дворе неблагодарную роль Кассандры…
      — Которой никто не верит? Но как же верить тебе, если ты уверяешь, будто королева Екатерина, всецело занятая политикой, находит время для таких глупостей, как женская ревнивая зависть? В ее-то возрасте!
      — Вот именно, ваше величесто! В нашем возрасте, например, нечему и не к кому завидовать и ревновать, а когда женщина перестает уже быть таковой, она особенно ревниво относится к соперничеству в этой области. Да что и говорить! Я поймала такой злобный, ненавидящий взгляд королевы Екатерины, брошенный на королеву Жанну, что для меня этот вопрос вне всяких сомнений.
      — Ну, если ненависть тут и есть, то она политического свойства. Кроме того, королева Екатерина ненавидит гораздо больше принца Генриха, чем его мать. Ну а как ты знаешь, она дала клятву, оберегающую принца от всяких покушений.
      — Вот именно! И за это она ненавидит принца еще больше. Поэтому она и воспользуется тем, что принц не оговорил в списке неприкосновенных лиц имени королевы Жанны. Ведь чем еще больнее поразить любящего сына, как не злом, нанесенным его матери?
      — Да ты с ума сошла! Никогда моя мать не решится на это! К тому же у королевы Жанны образцовая охрана, и сопровождающие ее беарнцы не подпустят никого! — воскликнула принцесса.
      — Яд всюду проникает, принцесса!
      — Молчи! — невольно крикнула Маргарита, вздрогнув от тона, которым были произнесены последние слова. — Ты только накликаешь беду! Знаешь, почему Кассандре никто не верил? Потому что она болтала слишком уж много!
      — Но ее предсказания все же сбывались, хотя им и не верили!
      — Вот в этом-то существенное различие между тобой и Кассандрой! Ты предсказываешь совершенно невозможные вещи. Ну как королева Екатерина решится на покушение против матери того, кого она сама хотела видеть моим мужем?
      — Хотела — да, но хочет ли еще и теперь? Ведь королева, в то время когда хотела этого брака, рисовала себе принца Генриха замарашкой-пастухом, который растеряется в непривычной для него жизни французского двора, а потом станет послушным орудием в ее руках; теперь же она увидала, что Бурбоны гораздо опаснее Гизов, которых ее величество так боялась.
      — Ты скажешь еще, пожалуй, что моя мать задумала расстроить мой брак с принцем!
      — Ее величество сейчас же сделала бы это, если бы это было возможным. Но теперь дело зашло слишком далеко, брака с причцем Наваррским желают король и вы, принцесса. Но… но не думаете ли вы, ваше высочество, что сам принц захочет совершения брака, если до этого с его матерью что-нибудь случится здесь?
      Принцесса вздрогнула еще сильнее и побледнела.
      — Как знать? Может быть, ты и права, — задумчиво сказала она. — Во всяком случае, хорошо было бы ухитриться удалить Рене на эти дни…
      — Едва ли и это поможет, — грустно ответила Нанси, покачивая головой.
      Маргарита хотела ответить ей что-то резкое, но в этот момент в дверь постучали, и в комнату после разрешительного ответа принцессы вошел Крильон. Он передал принцессе приглашение короля сопровождать его величество на прогулку с наваррской королевой. Когда он повернулся, чтобы уйти, Маргарита остановила его:
      — Постойте, герцог, вы мне нужны!
      — Счастлив, ваше высочество, и готов служить! — ответил Крильон,
      — Скажите, герцог, ведь недаром вас называют самым неустрашимым человеком во Франции? Я спрашиваю это потому, что у меня имеется для вас поручение, за которое, ручаюсь, никто не захочет взяться!
      — О, в таком случае я заранее берусь за него! — воскликнул Крильон.
      — Дело идет о Рене Флорентийце. Хотя он и дал клятву не покушаться на жизнь и спокойствие моего будущего супруга, но я не очень-то доверяю этой клятве…
      — А я еще менее!
      — Тем более что принц не упомянул в своем требовании о неприкосновенности близких ему лиц имени королевы Жанны, ну а Рене — такой человек, который решится на все. Вот я и хотела просить вас, не можете ли вы тайно арестовать его и продержать под замком в течение всего нескольких дней?
      — А почему не всю жизнь? У меня в Авиньоне имеются надежный замок и надежные люди, из рук которых проклятому колдуну не вырваться до самой смерти!
      — Нет, этого мне совершенно не нужно. Я хочу обезопасить себя и принца до свадьбы, а на другой день, когда мы уедем в Наварру, вы можете выпустить его.
      — Великолепно, можете рассчитывать на меня, принцесса! Сегодня же вечером Рене будет в надежном месте, и я сделаю все, чтобы оградить безопасность принца и его близких!
      — Конечно, ни король, ни королева ничего не узнают об этом?
      — Решительно никто, кроме меня, не будет знать об этом, ваше высочество!
      — Благодарю вас, герцог! — сказала Маргарита, протягивая Крильону руку.
      Тот почтительно поцеловал ее и вышел.

      Королева Екатерина занималась важными государственными делами, когда лошадиный топот во дворе Лувра дал ей знать, что король возвращается с прогулки. Она подбежала к окну и увидела, что Карл IX вернулся один: королева Жанна и принцесса Маргарига остались во дворце Босежур. Тогда королева Екатерина поспешила навстречу сыну и спросила его:
      — Ну, как же понравился Париж наваррской королеве, ваше величество?
      — Королева в полном восторге, — ответил Карл IX.
      — А церкви вы показали ей?
      — Конечно!
      — И дворцы?
      — Тоже!
      — А в модных лавках вы были с нею? — продолжала Екатерина.
      — Господи, да я совершенно разорился на нее!
      — Неужели? — улыбнулась королева.
      — Да как же! Эта прогулка по Парижу стоила мне триста пистолей.
      — Однако! Чего же вы накупили?
      — Мало ли чего! Мы зашли к моему суконщику Русселю и накупили там материй.
      — А потом?
      — Потом мой ювелир Даникан ограбил меня на приличную сумму.
      — Ого!
      — Должен вам сказать, что королева Жанна каждый раз порывалась платить сама и хваталась за свой кошелек, но я, разумеется, не мог позволить ей это.
      — Это было очень любезно с вашей стороны! — поощрительно заметила королева.
      — А она хитра, как настоящая беарнка. Я уверен, что королева вовсе не собиралась платить из своих средств и всецело рассчитывала на мою щедрость, но тем не менее приличия она вполне соблюла! Вот я и разорился!
      — Готова держать пари на что угодно, что мой бедный Рене не участвовал в разорении вашего величества, — сказала Екатерина улыбаясь. — Наверное, уж вы ничего у него не купили!
      — Конечно ничего. Мы даже не были в той стороне, где он живет, — ответил Карл IX. — И это вполне понятно. Не говоря уже о том, что я ненавижу этого негодяя, ведь у меня имеется собственный поставщик, которого мне совершенно не к чему обижать.
      — Я совсем забыла об этом, — ответила королева. — Значит, парфюмерию вы купили у Пьетро Довери?
      — О да, и я ручаюсь, что у вашего Рене не нашлось бы такого очаровательного ящичка, какой мы только что купили у Довери!
      — Вот как? А что было в этом ящичке?
      — Надушенные перчатки.
      — А!
      — И даю вам слово, ваше величество, что редкоможно встретить такую неподражаемую работу!
      — Ну а я готова ручаться, что и у Рене вы нашли бы что — нибудь в этом роде.
      — Сомневаюсь, — сказал король и ушел, поцеловав руку матери.
      Королева вернулась к себе и застала там Рене.
      — Ах, бедный друг мой, — сказала она, — должно быть, и в самом деле у тебя нет такого роскошного товара, как у Довери. По крайней мере, король говорит, что купил там очаровательный ящичек с надушенными перчатками для королевы Жанны.
      — Я знаю этот ящичек, — сказал Рене.
      — Неужели?
      — И ваше величество тоже знает его, — шепнул Флорентинец.
      — Тише! — остановила она его.
      — Ваше величество, может быть, соблаговолит заметить, какого цвета перчатки будут надеты у королевы Жанны сегодня вечером?
      — Будь спокоен. Приходи к десяти часам, и я скажу тебе. К десяти часам Рене был уже у королевы.
      — На королеве были коричневые перчатки, — сказала Екатерина Медичи.
      — Значит, это не те, — заметил Рене. — Она еще не открывала ящичка.
      — Ты думаешь?
      — Ну конечно! Ведь первая пара перчаток светло-желтого цвета.
      — Что же, подождем! — пробормотала королева.
      Рене вышел из Лувра и направился к мосту Святого Михаила, не замечая, что за ним по пятам следует какой-то мужчина, плотно закутавшийся в плащ.
      Это был герцог Крильон, решивший немедленно исполнить обещание, данное принцессе.
      Он шел и думал: «Для этого дела мне не нужно никого, кроме Фангаса, моего конюшего!»

      Рене тоже думал о своих делах.
      «Мне не меньше королевы Екатерины хотелось бы, чтобы наваррская королева поскорее надела светло-желтую пару перчаток! — рассуждал он сам с собой. — Но мне кажется, что беспокоиться нечего: наверное, завтра она наденет их на придворный бал, чтобы показаться королю в его подарке. Поэтому я могу спокойно идти спать и позаботиться о своей ране, о которой я совершенно забыл».
      Действительно, рана Рене была так легка и так хорошо перевязана, что все время, пока парфюмер королевы занимался своим злодейским делом, она не давала ему знать о себе. Теперь же она напомнила Флорентийцу о вчерашнем происшествии.
      Рене обнажил кинжал и подумал: «Если вчерашняя фурия опять кинется на меня, то она уже не застанет меня врасплох!»
      Но Рене опасался нападения совершенно напрасно: вплоть до дверей лавочки он не встретил ровно никого.
      Тем не менее он подошел к лавочке далеко не спокойный: его взволновало то, что из окон дома не виднелось ни малейшего света, а ведь он предупредил дочь, что будет ночевать дома.
      «Неужели и Паола, и Годольфин преспокойно улеглись спать?» — подумал он.
      Флорентинец постучал в дверь, но никто не поспешил открыть ему.
      — Годольфин! Паола! — крикнул Рене.
      В ответ ему раздался слабый, еле слышный стон.
      Рене с ужасом схватился за ручку двери: та, к его изумлению, сразу подалась: дверь магазина была не заперта, и теперь из глубины стоны неслись еще явственнее.
      Флорентинец бросился по направлению к этим стонам, но чуть не упал, запнувшись за какой-то металлический предмет. Он поднял его и увидал, что это был подсвечник со свечой, фитиль которой еще не совсем остыл. Тогда Рене понял, что тут случилось какое-то несчастье. Он поспешил достать из кармана огниво, высек огонь и зажег свечку.
      В магазине все было поставлено вверх дном, на пороге комнаты Паолы лежал какой-то человек, скрученный, словно колбаса.
      Это был Годольфин.
      Рене поспешил развязать его, освободил ему рот от засунутого туда кляпа и лихорадочно спросил:
      — Где Паола?
      — Похитили! — прохрипел Годольфин.
      — Ноэ?
      — Нет.
      — Значит, принц Генрих?
      — Нет. Ворвалась женщина с тремя оборванцами. Они связали меня, схватили Паолу и унесли прочь. Я слышал только, как один из оборванцев назвал женщину Фаринеттой. Больше я ничего не знаю.
      Рене понял, что предположение королевы было верно: напавшая на него женщина была вдовой Гаскариля и, видя, что ее покушение не удалось, решила прибегнуть к иному способу мести.
      Дрожь охватила Флорентийца при мысли, что его Паола находится теперь во власти мстителей.
      — Ну хорошо же! — крикнул он. — Я сейчас побегу к королеве, она даст мне солдат, и я переверну вверх дном весь Двор Чудес, но найду Паолу!
      Рене с ужасом оглянулся и увидал того, кого он и вообще-то не любил встречать слишком часто и кого в данный момент совершенно не ожидал встретить в своей лавочке.
      — Герцог Крильон! — испуганно вскрикнул он.
      — Ну да, это я, — ответил герцог. — Что у вас здесь случилось? Почему здесь такой беспорядок и чего это вы галдите здесь?
      — У меня похитили дочь Паолу, герцог! — простонал Флорентинец.
      — Кому она понадобилась? — недоверчиво спросил Крильон.
      — Судя по всему — той женщине, которая вчера бросилась на меня с кинжалом. Это вдова Гаскариля.
      — А, того самого, которого повесили для того, чтобы избавить вас от колесования? Так-с… Ну, и вы собирались поднять ее величество с кровати из-за этого? Сомневаюсь, чтобы королева даже для вас нарушила свой сон. Впрочем, разве королева действительно так уж нужна вам? Я пригожусь вам более, чем она. Ведь я — главнокомандующий войсками королевской охраны и непосредственно распоряжаюсь швейцарцами и ландскнехтами.
      — О, ваша светлость! — взмолился Рене, падая на колени перед герцогом. — Если бы вы только захотели…
      — А почему бы мне и не захотеть? — надменно ответил Крильон. — Конечно, если бы это ты сам попал в лапы приятелей Гаскариля, я и не подумал бы выручать тебя; но дочь не виновата в грехах отца, и долг всякого дворянина спешить на помощь женщине, попавшей в затруднительное положение. Кроме того, твоя дочь вообще очень мила: я как-то заходил в твою лавчонку, и она очень мило улыбалась мне, когда я покупал какое-то снадобье. Ввиду всего этого почему бы мне и не выручить ее?
      — Вы смеетесь надо мной!.. — простонал Рене, который не мог верить в такое великодушие своего врага.
      — Иди за мной! — ответил герцог. — Даю тебе слово, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы спасти твою дочь! Ну, а слово Крильона… ты знаешь!
      — О, я знаю, знаю! Только поспешим! Как знать… вдруг эти негодяи…
      — Пойдем! — коротко приказал Крильон.
      Рене покорно последовал за ним в полной уверенности, что Крильон сведет его до Лувра.
      Однако вскоре он заметил, что они идут совсем другой дорогой.
      — Но… куда же мы идем? — робко спросил он.
      — Туда, куда надо! — отрезал в ответ Крильон. Так дошли они молча до старого, неприглядного на вид дома, все окна которого были заставлены массивными железными решетками.
      Крильон остановился перед покосившейся дверью и с силой ударил три раза рукояткой шпаги.
      Сейчас же открылось одно из окон, и чей-то голос с явным южным акцентом спросил:
      — Кто тут?
      — Я! — ответил Крильон.
      Окно запахнулось, через несколько секунд открылась дверь, и на пороге появился небольшого роста широкоплечий человек. Это был Фангас, конюший герцога Крильона.
      — Входите, господин Рене! — сказал Крильон. Парфюмер вошел в мрачную прихожую. Тогда Крильон сказал Фангасу:
      — Я привел к тебе узника, за которого ты мне отвечаешь своей головой!
      Услыхав это, Рене вскрикнул и хотел броситься назад, но в дверях стоял страшный герцог Крильон.
      Последний сказал Флорентийцу:
      — Будьте спокойны, я и один отыщу вашу дочь! Что же касается вас самих, то вам уж придется отказаться от мысли увидать в скором времени королеву Екатерину.
      Взгляд Крильона явно свидетельствовал о том, что страшный герцог не шутил.
      Рене понял, что находится во власти Крильона, и безумный страх объял его.

       —Ну-ка, посвети нам! — сказал Крильон своему конюшему. Рене по-прежнему стоял в полном оцепенении, не зная, как объяснить случившееся с ним.
      — Милейший Рене, — сказал ему герцог, — вы знаете, что если я возьмусь стеречь кого-нибудь, то от меня не убежишь! Поэтому следуйте за мной добровольно: сопротивление ни к чему не приведет! Ведь я пришел к вам в лавочку со специальной целью взять вас за шиворот и отвести сюда. Но ваше горе тронуло меня, и я там, на месте, ничего не сказал вам. Все же можете не беспокоиться: пока вы будете под арестом, я постараюсь найти вашу дочь.
      — Под арестом? — крикнул Рене, обретший наконец дар слова. — Но в чем же обвиняют меня?
      — Ровно ни в чем, — ответил Крильон. — Смотрите на это как на мой каприз, если угодно, но я твердо решил продержать вас пару дней в созерцательном уединении. Ну-с, пожалуйста, сударь, наверх! Фангас, помоги господину Рене подняться!
      Конюший подхватил парфюмера под руку и повлек наверх. В верхнем этаже Фангас толкнул одну из дверей, и Рене очутился в убого обставленной комнате, все украшение которой составляли довольно неприглядное ложе, простой деревянный стол и несколько жестких стульев.
      Здесь герцог сказал Фангасу:
      — Помни, что ты отвечаешь мне головой за этого человека!
      — Ваша светлость может спать спокойно, — ответил конюший.
      — Ну, спать-то мне, положим, некогда, — возразил герцог, — мне нужно сначала выручить дочь этого господина. Покойной ночи! — И герцог ушел, оставляя Рене наедине с Фангасом.
      — Ну-с, господин Рене, — сказал конюший, — не хотите ли прилечь?
      — Нет, милый мой, — ответил Рене, в голове которого зародились коварные планы, — я так беспокоюсь за участь своей несчастной дочери, что все равно всю ночь не мог бы сомкнуть глаз.
      — Может быть, вы хотите кушать?
      — Нет. Но пить мне очень хочется.
      — Отлично. Так я сейчас принесу бутылочку хорошего вина. Ведь у самого короля нет такого вина, как у герцога!
      Фангас вышел, тщательно заперев за собой дверь. Через несколько минут он вернулся с громадной глиняной флягой, горлышко которой было тщательно засмолено. Он поставил флягу на стол, откупорил и разлил вино по принесенным двум кружкам.
      — Однако! — сказал Рене, попробовав вино. — Этот мускат действительно великолепен, и я сомневаюсь, чтобы у короля нашелся такой. Должно быть, герцог Крильон очень богат, если у него водится такое винцо?
      — Ну, богатым его назвать нельзя, а так себе — ни шатко ни валко…
      — Во всяком случае, жить ему есть с чего и, наверное, он по — царски награждает своих слуг.
      — Ну, это как посмотреть! Вот я, например, уже немолод, а не скажу, чтобы моя мошна была набита чересчур туго. Хотелось бы мне накопить столько, чтобы купить себе небольшой домик с хорошим виноградником где-нибудь в Провансе, но ведь на это нужно по крайней мере тысячу пистолей.
      — Разве это уж такое недостижимое желание? — прервал его Рене.
      — Как для кого, — вздохнул Фангас, — а мне где взять такую уйму деньжищ?
      — На то существуют добрые люди!
      — Да какой же добрый человек даст мне такую большую сумму?
      — А хотя бы я например!
      — С какой стати вы будете одаривать меня?
      — Я достаточно богат, чтобы не стесняться какой-нибудь тысячей пистолей, и если кто-нибудь услужит мне…
      — А чем бы я мог услужить вам?
      — Да сущими пустяками!
      — Господи, да я готов сделать для вас все, что могу! Домик — с виноградником! Подумать только! Что нужно сделать для этого? Приказывайте!
      — Ну, посудите сами! Ведь эта постель довольно-таки жестковата…
      — Так за этим дело не станет! Я сейчас же схожу и принесу вам тюфяк. Герцог Крильон — очень добрый человек и, наверное, не рассердится на меня за то, что я сделаю ваше ложе несколько мягче.
      — Но дело-то в том, что моя кровать дома… очень мягка! Зачем вам хлопотать с матрацем, когда можно устроиться гораздо проще!
      — То есть отпустить вас домой?
      — А хотя бы и так! Подумайте только: домик с виноградником… Если прибавить сюда еще небольшую сумму на первое обзаведение…
      — Очень заманчиво, что и говорить! Жаль только одного: герцог приучил меня так слепо повиноваться ему, что мне придется презреть и домом, и виноградником, и суммой, необходимой на обзаведение. Очень жаль, что приходится упускать такой редкий случай, ну да что поделаешь? Единственное, что я могу сделать для вас, это не оставлять вас одного, чтобы вам не было слишком скучно. Если хотите, я буду рассказывать вам свои приключения.
      — Благодарю вас!
      — А может быть, вы предпочтете партию-другую в кости? — предложил Фангас.
      — А! — сказал Рене, осененный неожиданно мелькнувшей мыслью. — Вы любите играть, господин Фангас?
      — Я провансалец, — просто ответил конюший, а затем вытащил из кармана стаканчик для игральных костей, кости и кошелек, в котором было не более двенадцати пистолей, и произнес: — Тут все мое состояние; как видите, этого еще недостаточно для приобретения дома, о котором я мечтаю.
      Не отвечая ничего, Рене достал из кармана свой кошелек. Сквозь стальные кольца этого туго набитого кошелька виднелись новешенькие золотые экю.
      — Эге, — сказал Фангас. — А что, если я выиграю все эти желтенькие монетки? Это будет недурненьким фондом для приобретения домика, а?
      — Это будет, во всяком случае, очень ловко с вашей стороны, — ответил Рене, а сам подумал: «Стоит мне выиграть у тебя твои десять-пятнадцать пистолей, и ты в моих руках!»
      Фангас достал из кармана пистоль и бросил его на стол, Рене сделал то же самое.
      — Приступим! — сказал Фангас, сверкающий взор которого был как бы прикован к наполненному золотом кошельку парфюмера.
      В то время как Рене старался тем или иным путем склонить Фангаса на измену своему господину, герцог Крильон шел по направлению к Двору Чудес. У входа в эту главную квартиру армии воров и грабителей стоял часовой, который хотел преградить путь незнакомому пришельцу, но герцог ударил его шпагой плашмя и довольно грозно крикнул:
      — Дорогу!
      Часовой невольно подался в сторону, свистнув, однако, в имевшуюся у него сторожевую свистульку. Не обращая ни на что внимания, герцог спокойно пробирался вперед к большому огню, у которого беззаботно танцевали обитатели Двора Чудес.
      Свисток нарушил их веселье, и добрый десяток рослых молодцов, бросившись к герцогу, моментально окружил его сплошным кольцом.
      — Прочь, дурачье! Дорогу! — повелительно крикнул им герцог, сильным толчком разрывая этот живой круг. Поблизости стояла хорошенькая ночная фея; Крильон спокойно взял ее за подбородок и, не обращая внимания на злобное рычание толпы, сказал:
      — А знаешь ли, ты очень недурна, милочка!
      — Да кто вы такой, черт возьми? — крикнул какой-то оборванец. — Кто вы такой, чтобы сметь так нагло лезть прямо ко мне. Королю Цыганскому?
      — Я Крильон, — просто ответил герцог.
      Услыхав это имя, Король Цыганский сорвал с себя шляпу, и все остальные обнажили головы. В то время имя Крильона пользовалось во Франции такой же популярностью, как за шестьдесят лет до этого имя Баяра. Это имя было синонимом храбрости, честности и порядочности. Крильон уже при жизни стал легендарным героем, и его имя было полно таким обаянием, что даже этот низкий сброд не решился бы коснуться славы и гордости Франции.
      Заметив произведенное им впечатление, Крильон вложил шпагу в ножны и сказал:
      — Здравствуйте, ребята!
      — Ваша светлость, — сказал Король Цыганский, — между нами вы в полной безопасности, и если мы можем быть чем-нибудь полезными вам, то приказывайте!
      — Я хотел бы получить от вас маленькую справочку. Среди вас был воришка по имени Гаскариль — славный парень, которого повесили из-за подлеца Рене!
      — Да здравствует Крильон! — неистово заорали обитатели Двора Чудес в ответ на эту фразу: ведь они дали Фаринетте клятву помочь ее мести Рене и от души ненавидели последнего.
      — Так вот, — продолжал герцог, — насколько я знаю, у Гаскариля была подруга. Ее звали… звали…
      — Фаринетта! — подсказал сразу десяток голосов.
      — Ах так? Фаринетта? Отлично! Ну, так мне необходимо повидать ее. Где она живет?
      — На улице Гран-Хюрлер, — ответил Король Цыганский. — Да вот мой адъютант. Герцог Египетский, сведет туда вашу светлость!
      — Черт возьми! — ответил Крильон смеясь, — какая честь ожидает эту грязную, темную улицу: по ней будут идти два герцога сразу!
 
      Когда Шмель взвалил на плечи бесчувственное тело Паолы, Фаринетта приказала отнести девушку к себе на квартиру. Читатель уже знает, что Фаринетта жила на чердаке дома суконщика Трепа на улице Гран-Хюрлер. Трепа был в оживленных сношениях с Двором Чудес, так как скупал там краденые вещи и при случае укрывал преследуемых полицией грабителей. Кроме того, он не брезговал всякими другими удобными случаями набить себе мошну, но делал это так искусно, что еще ни разу не попадался в лапы правосудия. Его дом был вне всяких подозрений, и потому-то Фаринетта считала свой чердак лучшим местом для содержания дочери Рене.
      Все время, пока процессия двигалась к квартире Фаринетты, вдова Гаскариля наблюдала за своими сообщниками. Она заметила, что их взгляды с пламенной страстью впивались в красавицу итальянку, и услыхала, как Одышка шепнул Волчьему Сердцу, что Шмель должен считать себя очень счастливым от выпавшей ему чести держать в своих объятиях такое красивое тело.
      Когда они поднялись на чердак и Шмель по приказанию Фаринетты положил бесчувственную итальянку на связку соломы, заменявшую Фаринетте кровать, вдова Гаскариля обратилась к своим мрачным сообщникам со следующими словами:
      — Помните ли вы, молодцы, что вы веревкой, удавившей Гаскариля, поклялись мне беспрекословно слушаться и повиноваться мне?
      — Помним! — угрюмо ответили все трое.
      — А помните ли вы, что субъект, осмелившийся нарушить такую священную клятву, навсегда изгоняется со Двора Чудес и что наш покровитель — дьявол — жестоко отомстит вероломному? Помните? Ну, так скажу вам: я сразу заметила, что красота этой итальянки вскружила вам голову и вы уже готовы нарушить данную мне клятву. Вы напоминаете мне трех рослых собак, очень голодных и видящих вкусный кусок мяса. Собаки хотели бы полакомиться, но их сдерживает цепь. Эта цепь — мое требование, чтобы вы стерегли эту девушку и не причиняли ей никакого зла. И вы должны исполнить мое требование, пока я сама не разорву сдерживающей вас цепи!
      — К чему было похищать ее тогда! — недовольно буркнул Волчье Сердце.
      — Я сделала это по желанию очень высокопоставленной особы, которая обещала мне за это отомстить Рене. Больше я вам ничего не объясню. Помните: вы обязаны мне беспрекословным повиновением!
      В этот момент Паола открыла глаза и простонала:
      — Где я?
      — У меня, — ответила Фаринетта.
      — Но я не знаю вас!
      — Зато я знаю тебя! Ты дочь Рене Флорентинца, убившего моего возлюбленного, и за это я вымещу подлость твоего отца на тебе!
      — Пощадите! — крикнула Паола заливаясь слезами. — Разве я виновата, что мой отец делает зло? Ведь я сама никому зла не сделала!
      — Каждый мстит как умеет и может, — ответила Фаринетта, пожимая плечами. — Но не волнуйся, сегодня тебе еще не грозит ничего! — Она остановилась, прислушиваясь к какому-то шуму, а затем, выглянув в окно, сказала: — Батюшки! Суконщик ведет сюда Герцога Египетского с каким-то чужим дворянином. В чем дело?
      Вскоре лестница на чердак заскрипела, и в комнату вошел адъютант Короля Цыганского с герцогом Крильоном.
      Увидав его, Паола отчаянно закричала:
      — Боже мой! Ваша светлость! Спасите меня! Помогите! Крильон посмотрел на Фаринетту и ее мрачных помощников и сказал:
      — Что вы хотите делать с этой девушкой?
      — Она моя! — ответила Фаринетта.
      — Она наша! — хором подхватили остальные.
      — Вы жестоко ошибаетесь! — надменно возразил герцог Крильон.
      — Позвольте, ваша светлость, — вмешался Герцог Египетский, — что это вы собираетесь делать?
      — Что за вопрос? — надменно кинул ему Крильон.
      — Нет, это не годится! — продолжал тот. — Если бы я знал, что вы замышляете дурное против Фаринетты, я не привел бы вас сюда. Но все равно лучше откажитесь от вашей затеи. Нас много, и мы не допустим, чтобы у Фаринетты вырвали ее законную добычу!
      — Дурак! — спокойно ответил неустрашимый герцог. — Ведь меня зовут Крильон!
      — Вот именно! И потому вы, ваша светлость, не будете вмешиваться в происходящее здесь! — сказал какой-то голос сзади герцога.
      Крильон с удивлением оглянулся и увидал кабатчика Маликана.
      — Тебе-то что нужно здесь? — удивленно спросил его герцог.
      — Я явился сюда для того, чтобы убедиться, находится ли здесь Паола, — ответил кабатчик. — Это мне поручено человеком, против воли которого вы, должно быть, не пойдете, ваша светлость!
      Сказав это, Маликан показал Крильону кольцо принца Генриха, и все более и более терявшийся герцог лишь изумленно развел руками, не зная, что ему сказать.
      А Маликан между тем нагнулся к уху Крильона и шепнул:
      — Фаринетта действует по приказанию принца. Паола является заложницей. Рене должен узнать, что, если случится что-нибудь плохое с его близкими, это отзовется на Паоле!
      — Теперь понимаю! — буркнул Крильон и, не давая себе труда объяснить остальным участникам этой сцены причину такой быстрой перемены фронта, повернулся и бросился бежать с чердака так, как до сих пор бегали лишь враги от самого герцога.
      Между тем Маликан сказал Паоле:
      — Сударыня! Каждую ночь я буду навещать вас, пока не случится несчастья с кем-нибудь из тех, кого ненавидит ваш отец, и, до тех пор пока я буду приходить сюда, с вами не случится ничего худого!
      Сказав это, Маликан ушел.
      Тогда Фаринетта обратилась к Одышке, Волчьему Сердцу и Шмелю:
      — В ту ночь, когда этот человек не придет сюда, я порву сдерживающую вас цепь и дочь Рене будет отдана в вашу власть!
      Паола поняла, что она погибла, так как вспомнила о перчатках, отравленных ее отцом. И в то время как сообщники Фаринетты плотоядно облизывались, итальянка снова упала в обморок.

      Невозможно описать тот ад, который поднялся в душе Крильона при словах Маликана. Он бежал по улицам, словно за ним гнался целый легион демонов, и думал горькую думу. Ведь он дал клятву Рене, что вырвет Паолу из рук сообщников Фаринетты. Пусть Рене — негодяй, но слово дворянина должно оставаться нерушимым, кому бы оно ни давалось — королю или палачу, все равно! Он, Крильон, еще никогда не нарушал своего слова…
      Но как же быть теперь, когда слово дано, а сдержать его нельзя?
      Крильона не остановило бы то, что освобождение Паолы шло против интересов принца Генриха. Действительно неустрашимый, он не побоялся бы пойти даже против самого короля. Но ведь он дал слово принцессе Маргарите постараться обезопасить принца и его близких от покушений со стороны Рене. Паола как заложница отлично гарантировала эту безопасность, и ее освобождение было бы равносильно нарушению данного принцессе слова. Так как же поступить, если в обоих случаях он все равно нарушал данное слово?
      Правда, слово, данное принцессе, имело право первенства. Поэтому Крильон и отказался от намерения сдерживать слово, данное Рене. Но как пережить невозможность сдержать последнее?
      В этом хаосе чувств Крильон дошел до своего дома.
      На его стук вышел Фангас с лампой в руках.
      — Что с вами, ваша светлость? — спросил испуганный конюший. — Вы так бледны!
      — Проводи меня наверх! — хмуро сказал Крильон. Когда он вошел в комнату, служившую временной тюрьмой Флорентийца, его взорам представилось довольно необычайное зрелище. Посредине комнаты за столом сидел Рене; на стене красовались три огромные фляги вина, из которых две были совершенно пусты, а третья — наполовину. Среди фляг и кружек герцог увидал игральные кости и стакан для них. Около Рене виднелась кучка красных бобов. У места, где сидел Фангас, бобы покрывали два кошелька — его собственный и Флорентийца.
      Рене был очень бледен, его потускневший взор выдавал сильгейшее опьянение.
      — Что это значит? — удивленно спросил герцог.
      — Да видите ли, ваша светлость, — ответил конюший, — господину Рене не хотелось спать, а захотелось утолить жажду. Вот я и подумал, что ваша милость не будет сердиться, если я угощу его стаканом вина…
      — Ты называешь это «стаканом»? — сказал герцог, указывая на монументальные фляги.
      — У него была очень сильная жажда!
      — И у тебя тоже?
      — О, я пил только для того, чтобы поддержать ему компанию!
      — Допустим. Далее?
      — Вашей милости известно, что господин Рене очень богат. Вот я и рассказал ему, что мне давно хочется купить себе домик с виноградником, да денег все нет. Рене и предложил мне столько денег, чтобы я мог купить себе отличное поместье где-нибудь около Авиньона!
      — Однако он очень щедр, — заметил Крильон. — А что он хотел взамен?
      — О, сущих пустяков: чтобы я отпустил его домой спать! Крильон расхохотался.
      — А ты предпочел отказаться от дома с виноградником?
      — Ну вот еще! Конечно нет. Только, не желая получать деньги даром, я предложил господину Рене сыграть со мной в кости. Ну и не повезло же ему, бедняге, надо сказать!
      — Ты много выиграл?
      — А вот судите сами, ванта светлость! Сначала мы начали играть очень скромно, но господин Рене — горячий игрок, и если он проигрывает, то удваивает и учетверяет ставки. В самом непродолжительном времени его кошелек перешел ко мне. Тогда я принес сотню бобов и дал их Рене. Мы условились, что каждый боб будет стоит пистоль…
      — И ты все это выиграл?
      — О, уже давно! Затем мы повысили стоимость боба до двух, четырех, десяти пистолей… Наконец…
      — Ну, наконец?
      — Теперь каждый боб стоит тысячу пистолей!
      — Черт возьми! — вскрикнул герцог. — Но вы разорены, милейший Рене!
      — Такое несчастье бывает раз в тысячу лет, — заметил Фангас, тогда как Рене лишь бессмысленно заморгал в ответ на слова герцога. — Ваша светлость разрешит нам продолжать?
      — Как, разве тебе еще не хватает выигрыша на покупку дома?
      — Нет, хватает, но я переменил решение. Я решил отправиться в Рим, повидать папу и… попросить его продать мне свой авиньонский замок, в котором он уже давно не живет!
      Герцог хохотал до одышки.
      — Да ну же… играть! — невнятно пробормотал пьяный Рене.
      — Постой-ка! — сказал герцог, которому пришла в голову странная, но блестящая мысль. — Я буду играть за тебя, Фангас!
      — О, ваша светлость, — огорченно заметил Фангас, — это изменит полосу…
      — Дурак! — сказал герцог, кидая на стол свой кошелек. — Неужели герцог Крильон проиграет там, где его конюший выигрывает?
      Крильон взял в руки стакан с костями и сказал Рене:
      — Ставлю вам тысячу ливров!
      — Идет! — ответил Рене, совершенно подпавший под власть демонов игры и вина.
      — А вы, со своей стороны, поставите ту клятву, которую я дал вам недавно!
      — Клятву? Какую клятву? — пробормотал Рене. — Не помню клятвы!
      — Да это не важно, помните вы или нет, — нетерпеливо сказал Крильон. — Вы только играйте. Если я проиграю, вы получите тысячу ливров. Если я выиграю, я буду свободен от данного вам обещания!
      — Идет! — ответил Флорентинец, после чего взял из рук герцога стакан, кинул кости и, взглянув на них, с торжеством сказал: — Семь!
      — Господи! — с отчаянием крикнул Фангас. — У него никогда еще не было семи во весь вечер! Крильон пожал плечами и сказал:
      — Сейчас увидишь, глупое животное! Он бросил кости в свою очередь.
      — Восемь! — сказал он. — Я выиграл!
      — Браво! — крикнул восхищенный Фангас.
      — Хороший удар… очень хороший удар! — пробормотал Рене, положив голову на руки, и… заснул, сраженный волнением и хмелем.
      Крильон встал, потянулся с довольным видом и сказал:
      — Черт возьми! Я буду отлично спать в эту ночь теперь! Знаешь ли ты, Фангас, что я чуть-чуть не обесчестил себя?
      Герцог взял свечу и отправился в свою комнату. Фангас взял Рене на руки и отнес его на кровать. Затем он собрал кошельки и бобы и пробормотал:
      — Я с пользой провел этот вечер. Рене заплатит мне за бобы или я превращу его в отбивную котлетку!

      На другое утро Крильон первым делом осведомился у Фангаса, что поделывает Рене.
      — Он еще спит, — ответил конюший. — Ведь он очень много выпил вчера.
      — Ну что же, тем лучше, — сказал Крильон, — легче будет стеречь его!
      — Ну, этот чудак и так не убежит от нас, ваша светлость!
      — Надеюсь, — ответил герцог и тотчас же направился в Лувр. Он осмотрел посты и наряды и затем поднялся к королю; последнего он застал за завтраком в обществе трех лиц: принцессы Маргариты, принца Наваррского и Пибрака.
      — А вот и Крильон! — сказал король.
      — Ваш слуга, государь!
      — Здравствуй, Крильон. Ты завтракал?
      — Нет еще, ваше величество!
      — Так не хочешь ли позавтракать с нами? — предложил король.
      — С большим удовольствием, государь!
      — Молодец этот Крильон, — сказал Карл IX. — Он всегда готов ко всему, и за стол он так же сядет в любое время, как в любое время ринется в бой.
      Крильон сел за королевский стол. Маргарита многозначительно посмотрела на герцога, и он ответил ей тоже многозначительным взглядом. Но как ни мимолетен был этот обмен многозначительными гримасками, король успел подметить их.
      — Эге! — сказал он. — Кажется, у Марго имеются секреты с Крильоном!
      — Возможно! — ответила принцесса улыбаясь.
      — Гм! Гм! — закашлялся Крильон.
      — Но ввиду того, что я — король и что от короля секретов не бывает, то…
      — То ваше величество желает узнать, в чем тут дело? — спросил Крильон.
      — Вот именно!
      — Ну что же, — сказала принцесса, — я сама расскажу королю все.
      — Рассказывай, сестричка!
      — Представьте себе, государь, что, за исключением герцога Крильона, все придворные страшно боятся Рене…
      — Как? — сказал король. — Так при дворе еще занимаются Флорентийцем?
      — Не меньше, чем прежде, государь! — смеясь, подтвердил Генрих.
      — Ну а я, — продолжала принцесса, — опасаясь, чтобы Рене опять не подложил мне палок в колеса моего супружества, поручила герцогу «изъять из обращения» господина Рене!
      — Что такое? — с удивлением спросил король.
      — Я попросила герцога похитить Рене и запереть его на несколько дней в верном месте, пока мое бракосочетание не состоится.
      — И герцог так и сделал?
      — Ну разумеется да, государь, — отозвался Крильон, запихивая себе в рот целое крыло курицы.
      — Расскажи нам, как вам это удалось, — попросил король.
      — А очень просто! — И герцог без утайки рассказал все, что уже известно читателям из предыдущего.
      — Черт возьми! — воскликнул Генрих. — Да вы чуть-чуть не перевернули вверх дном все мои планы!
      — Разве я знал, принц?
      — И вы дали слово освободить Паолу из рук Фаринетты? Как же вы вывернулись из этого положения?
      Крильон рассказал, как конюший Фангас обыграл Рене и как он сам, взяв партию Фангаса, отыграл назад данное им слово. Король смеялся до слез, когда узнал, что Рене проиграл Фангасу семьдесят бобов ценою в тысячу ливров каждый!
      — Клянусь спасением души, господа, — сказал он, — как только Рене выйдет из-под ареста, он заплатить проигрыш!
      — Гм!.. — крякнул Крильон с выражением явного недоверия.
      — Он заплатит, — повторил король, — или я прикажу повесить его!
      Карл IX уже столько раз грозил смертью Рене, что все присутствующие не могли удержаться от легкой улыбки. Только один Крильон не подумал комментировать королевские слова, так как в этот момент ринулся в смелую атаку на окорок дикого вепря.
 
      Через несколько часов после этого Генрих Бурбонский входил в будуар своей матери. Королева Жанна с помощью Миетты и Нанси, которую командировала ей для этой цели принцесса Маргарита, заканчивала свой бальный туалет. Мы уже говорили, что королева Жанна была очень красива; в этот вечер ее красота достигла необычного блеска и расцвета.
      — Государыня, — сказал принц, целуя матери руку, — вы так молоды и прекрасны, что вас можно принять за мою сестру!
      — Льстец! — улыбнулась королева.
      — Вы, кажется, уже совсем готовы? Сейчас сюда прибудет принцесса, чтобы ехать вместе с нами на королевский бал.
      — А, тем лучше! — сказала королева.
      В этот момент в дверь будуара тихонько постучали. Миетта подбежала к двери и удивилась, увидав своего дядю, кабатчика Маликана.
      Он почтительно поклонился королеве и таинственным знаком поманил принца.
      Генрих вышел с ним в другую комнату и тревожно спросил:
      — В чем дело?
      — Ваше высочество, вам необходимо сейчас же отправиться к Фаринетте. Дочь Рене хочет сделать вам какое-то важное сообщение.
      — А какое именно? Она не сказала тебе?
      — Да я и не видел ее: ко мне только что пришел нищий с паперти церкви Святого Евстафия и сказал: «Я пришел от Фаринетты. Дочь парфюмера хочет сейчас же видеть принца. Она сообщит ему очень важные вещи. Паола говорит, что терять времени нельзя, так как она уже давно добивается, чтобы дать знать принцу, но под рукой не было никого, кого можно было бы послать».
      — И ты думаешь, что мне следует пойти? — спросил Генрих.
      — Непременно, ваше высочество. Теперь она поняла наконец, что с ней не шутят и что, случись с кем-нибудь что-нибудь дурное, несдобровать и ей. Поэтому она, очевидно, решила выдать своего отца и разоблачить какое-нибудь преступление!
      — Ты прав, я сейчас пойду к ней.
      — Прикажете обождать вас? — спросил Маликан. Генрих утвердительно кивнул головой и отправился в будуар матери.
      Войдя туда, он сказал:
      — Государыня, я должен уйти на несколько минут по важному делу. Я встречусь с вами в Лувре.
      — Хорошо, Анри, иди! — ответила королева. Принц ушел с Маликаном.
 
      Сейчас же вслед за их уходом к Босежуру подъехала принцесса Маргарита. Она застала королеву Жанну почти совершенно готовой.
      — Добрый вечер, милая принцесса! — сказала королева, целуя Маргариту в лоб. — Как здоровье вашей матушки, королевы Екатерины?
      — Отлично, ваше величество! Королева ожидает вас в большом зале Лувра.
      — Вы видите, что я уже совсем готова. Мне остается только надеть перчатки.
      Сказав это, наваррская королева достала из комода ящичек, купленный утром у Пьетро Довери.
      — Какая прелестная работа! — сказала Маргарита, рассматривая дивную резьбу и инкрустацию ящичка.
      Королева взяла из ящика первую пару перчаток.
      — Позволите мне надеть их вам, государыня? — спросила Маргарита.
      — Охотно, милая невестушка!
      Королева протянула левую руку, и принцесса с неподражаемой ловкостью принялась надевать перчатку. Королева улыбалась ловкости грациозной, милой девушки. Но в тот момент, когда перчатка была уже совсем надета, Жанна д'Альбрэ слегка вскрикнула.
      — Что случилось? — испуганно спросила Маргарита.
      — Ничего, не беспокойтесь, милая, — с улыбкой ответила королева Жанна. — Меня что-то укололо, но, вероятно, это мне просто показалось.
      — Позвольте мне снять перчатку и осмотреть ее! — сказала Маргарита.
      — О нет, не надо! Вы так старательно надевали ее, а мы будем теперь снимать! Да к тому же я не чувствую никакой боли! — и она обратилась к Миетте: — Предупреди мою свиту, крошка, что я готова! — Затем она протянула Маргарите руку, на которую была надета отравленная перчатка, и сказала: — Пойдемте, невестушка! Эту ночь я хочу танцевать так, словно опять наступила пора моей молодости!
 
      Тем временем принц Генрих поднимался по лестнице на чердак Фаринетты. Увидав его, Паола с радостью воскликнула:
      — Слава Богу! Это его высочество! О, пощадите меня, принц.
      — Паола! — сказал Генрих. — Вы предали меня и Ноэ и этим заслужили свою участь! Но не беспокойтесь: до тех пор пока ваш отец не замыслит нового злодеяния, с вами не случится ничего дурного.
      — Но я ужасно боюсь, что отец уже замыслил это дурное! — с отчаянием крикнула Паола. — А я-то… разве я чем виновата?
      — Что такое? — вздрогнув, спросил Генрих. — Что же замыслил ваш отец?
      — Он задумал отравить кого-то!
      — Кого?
      — Я не знаю. Сейчас я сообщу вам все, что мне известно об этом. Вчера утром отец послал Годольфина в Лувр к королеве Екатерине. Годольфин принес оттуда очень хорошенький ящичек с перчатками. Отец взял первую пару — она была светло-желтого цвета — и… отравил перчатки!
      — Каков был с виду этот ящичек? — крикнул Генрих, чувствуя, как у него на голове зашевелились волосы: ведь король подарил его матери хорошенький ящик с перчатками!
      — Ящик был из черного дерева с инкрустацией из слоновой кости и перламутра. По углам у него были…
      Но принц не стал дослушивать конец описания: уже по началу он видел, что это был тот самый ящик, который был подарен его матери Карлом IX, и стремительно повернулся к двери.
      Он хотел бежать во дворец, но Фаринетта остановила его вопросом:
      — Вы ничего не прикажете мне, принц?
      — Да, прикажу! — крикнул принц, объятый приступом бешенства. — Слушай, ты, дочь Рене-отравителя! Если я успею прийти вовремя, чтобы помешать умереть моей матери, которую задумал отравить твой отец, то я пощажу тебя. Но если теперь уже слишком поздно… О, тогда ты будешь отдана во власть Фариетты! Помни, — обратился он к последней, — если через два часа Маликан не вернется, она — твоя!
      Сказав это, Генрих бросился, словно безумный, бежать в Лувр, приказав в то же время Маликану бежать в Босежур на тот случай, если королева Жанна еще не успела выехать на бал.
      Генрих стрелой пронесся мимо часовых, в несколько прыжков взобрался по большей лестнице и вбежал в зал. Перед ним стеной стояла густая толпа придворных. Слышались какой-то испуганный шепот, какие-то заглушенные восклицания, кто-то тихо всхлипывал. Генрих силой растолкал придворных и выбежал на середину, где его глазам представилась страшная картина. Королева Жанна без чувств лежала на руках Карла IX и принцессы Маргариты.В нескольких шагах от них стояла королева Екатерина. Она была неподвижна и бледна, как статуя; только ее черные недобрые глаза горели плохо сдерживаемым, заметным торжеством.
      Генрих отчаянно вскрикнул:
      — Поздно! Моя мать отравлена!
      Он подбежал к матери и сорвал одну за другой перчатки с ее рук.
      На левой руке наваррской королевы виднелась запекшаяся капелька крови…

      Еще четверть часа тому назад королева Жанна, очаровательно улыбаясь, входила в большой луврский зал. Король Карл IX подал ей руку; королева Екатерина взяла руку Маргариты и шла за ними следом.
      В тот момент, когда король хотел начинать танец, королева Жанна вдруг остановилась и судорожно схватилась за сердце.
      — Что с вами? — спросил Карл IX.
      — У меня какое-то странное ощущение, — ответила Жанна д'Альбрэ. — Сердце усиленно бьется, и в голове все кружится… Я нездорова…
      Она покачнулась. Король и подбежавшая к ним принцесса Маргарита подхватили ее. Один из пажей кинулся за доктором Мироном.
      Именно в этот момент в зал ворвался Генрих Наваррский с криком: «Поздно! Моя мать отравлена!»
      И тогда одно имя зашептали уста всех. Это было имя Рене! Король взглянул на мать и сразу понял все. Он побледнел, нахмурился и приказал:
      — Пусть все уйдут отсюда!
      Из уст в уста уже бежали слова: «измена», «отравлена», «предательство». Придворные торопливо исполняли приказание короля и выходили из зала.
      Только беарнцы, приехавшие вместе с Жанной д'Альбрэ, остались на месте, еще плотнее сдвинувшись вокруг своей королевы.
      — Выйдите, господа! — приказал им Генрих.
      Тогда они вышли: нужен был приказ их государя, никому другому они не хотели повиноваться!
      Теперь вокруг бесчувственной Жанны д'Альбрэ остались лишь король, королева-мать, принцесса Маргарита, принц Генрих, Крильон и Пибрак.
      Пришел Мирон. Он осмотрел оцарапанную руку, затем поднял сорванную Генрихом перчатку, осмотрел ее и сказал:
      — Ваше величество, видите ли вы эти мелкие осколки стекла, прилипшие к коже перчатки? Стекло приклеено нарочно, чтобы, сделав на коже царапину, ввести через нее тот яд, которым отравлены перчатки! А теперь благоволите обратить внимание на эти мраморные пятна на руке ее величества: это действует яд!
      Генрих, стоя на коленях около матери, с отчаянием ломал руки.
      — Говори, Мирон, говори! — сказал король. — Скажи нам всю правду!
      — Это очень сильно действующий яд, — продолжал Мирон. — Он весьма недавно открыт в Италии — я сужу по описанию его действия, так как мне, как и всем французским врачам, не приходилось иметь с ним дела.
      — Но если во Франции еще не знают его, откуда он взялся? — крикнул король.
      — На это может ответить только один человек, ваше величество, а именно тот, который вечно возится с ядами! — ответил врач.
      — Ну, уж это слишком! — недовольно заметила королева Екатерина. — Рене готовы обвинять решительно во всем! Ведь, кажется…
      — Потрудитесь замолчать! — перебил ее король, сверкнув глазами. — На этот раз я уж докопаюсь до истины!
      — Яд действует очень быстро, — продолжал Мирон, — и противоядия против него у меня нет. Но у отравителя оно должно быть…
      Генрих вскочил и закричал:
      — Где Рене?
      Он забыл, что Крильон арестовал Флорентийца. Но герцога Крильона уже не было в комнате: при первых словах Мирона он выбежал из зала, вскочил на первую попавшуюся лошадь и помчался к своему дому.
      Тем временем королеву Жанну перенесли в комнату принцессы Маргариты. Несмотря на все хлопоты Мирона, ее никак не удавалось привести в чувство. Ее дыхание становилось все прерывистее, глаза судорожно открывались и закрывались, по лицу начинали выступать те же мраморные пятна, которые появились сначала на раненой руке.
      Король подошел к своей матери и сказал ей:
      — С вашей стороны было большой ошибкой защищать Рене!
      — Но… ваше величество… — пролепетала растерянная королева Екатерина.
      — В конце концов, это имеет такой вид, будто вы — его сообщница! — докончил Карл IX и отвернулся затем от матери.
      Екатерина Медичи побледнела как смерть.
      В этот момент во дворе Лувра послышался топот быстро мчавшейся лошади.
      — Это Крильон! — крикнул король, подбегая к окну. Он увидел, что во двор бешеным галопом въехал герцог, спереди державший в седле Рене.
      — На землю! — грубо крикнул Крильон, бесцеремонно ссаживая парфюмера, и через минуту уже входил в зал, одной рукой держа Флорентийца за шиворот, а другой подталкивая его вперед.
      Король пошел навстречу бледному, перепуганному итальянцу.
      — Негодяй! — крикнул он. — Как называется яд, которым ты воспользовался на этот раз?
      Рене попытался спастись смелым отпирательством.
      — Но я никого не отравлял, ваше величество, — ответил он, строя удивленное лицо.
      — Ты лжешь! — крикнул громовым голосом принц Генрих. — Ты лжешь! Твоя дочь Паола только что сказала мне, что ты отравил пару перчаток светло-желтого цвета и положил их в ящичек, принесенный Годольфином из… — он не договорил.
      Королева Екатерина почувствовала, что пол уходит из-под ее ног.
      — Знай же, — продолжал принц, — знай, что в этот момент твоя дочь находится в руках Фаринетты и трех бандитов. Спаси мою мать, и я верну тебе дочь!
      Рене побледнел еще больше, подбежал к королеве Жанне, взял ее за руку и с отчаянием крикнул:
      — Поздно!
      Действительно, словно прикосновение убийцы ускорило смертельный исход: королева Жанна вздрогнула, широко открыла глаза, приподнялась до половины и снова рухнула на постель.
      — Скончалась! — сказал Мирон, взяв королеву за руку.
      — Умерла! — грозно крикнул Карл IX. — Умерла!
      — Государь! Мести! Мести за кровь нашего дома! — простонал Генрих. — Ведь…
      — Замолчи, братец, — грустно и важно сказал король, — замолчи, милый, и не произноси знакомого всем нам имени, которе готово сорваться у тебя с уст! Даю тебе свое королевское слово, что на этот раз правосудие восторжествует. — Он повернулся к Крильону и сказал ему: — Герцог, вы отправите Рене сейчас же в Шатле. Завтра он выйдет оттуда, чтобы прямым путем отправиться на Гревскую площадь!
      — Рене! — зловещим тоном сказал принц. — В этот момент твоя дочь обесчещена.
      Рене вскрикнул и рухнул на пол. Король подошел к Екатерине Медичи и сказал ей:
      — Вы сию же минуту отправитесь в Амбуаз и будете терпеливо ждать там смерти. Никогда более вы не увидите Лувра!..
      Генрих снова упал на колени около трупа матери и плакал горючими слезами.