—Ты хорошо сделал, что рассказал нам все это, — слабо пробормотал д'Арнембург, когда паж кончил.
      — Ну да! — плаксиво отозвался мальчик. — А ее высочество запорет меня насмерть!
      — Нет, — утешил граф Эрих, — я возьму тебя под свое покровительство! А теперь скажи, по какому поводу ты явился сюда?
      — Я принес вам письмо!
      — Мне? — спросил граф Эрих. — Ну так давай же его! Он поспешно вскрыл конверт. Внутри было только одно слово: «Приезжайте!» Эрих прочел его вслух.
      — Ну что же, — спросил его д'Арнембург, — неужели ты последуешь этому любезному приглашению?
      — Да, — ответил Эрих, — я последую ему! Я спрошу у герцогини, не слыхала ли она чего-нибудь новенького о господине Лагире!
      — Ага! — грубо захохотал Конрад. — Это будет недурной местью!
      — Где сейчас твоя госпожа? — спросил паж Эрих.
      — В Медоне.
      — Значит, она вернулась туда? Одна она?
      — Кроме камеристки Марион, там никого нет!
      — Ну так хорошо же, я еду! — сказал граф Эрих. В этот момент д'Арнембург с глухим шумом упал со скамьи на пол, окончательно обессиленный большой потерей крови.
      Гастон и Конрад бросились к нему, говоря:
      — Если ты умрешь, мы отомстим за тебя!
      Тем временем граф Эрих несся к Медонскому лесу. Что же нужно было от него герцогине?
      Накануне, вернувшись домой, Анна Монпансье застала на пороге дома пажа Амори. Он плакал горькими слезами и сквозь всхлипывания рассказал ей, как обошел его Лагир, удрав на его же лошади.
      Это известие поразило герцогиню. Снотворное средство не могло не подействовать, если же Лагир не заснул, значит, он не принял его. Она поспешила пройти в комнату и осмотреть постель. Лужа на полу и мокрые концы балдахина открыли ей, что Лагир не выпил, а вылил поднесенное ему питье.
      Герцогиню охватила холодная дрожь. Если Лагир поступил так, значит, он заподозрил что-нибудь, если же он заподозрил, то, наверное, принял меры проверить свои подозрения. Значит, он видел ее лицо, знает, кто она такая, и предаст ее?
      Но тут же она горделиво подняла голову. Нет, таких женщин, как она, и таких ласк, какими осыпала она своего случайного дружка, не забывают! Лагир действительно полюбил ее и еще вернется, а тогда уж она справится с ним!
      Но напрасно ждала герцогиня весь день до вечера — Лагир не возвращался. Тогда Анна послала Амори за графом Эрихом. Она решила открыть графу часть истины, то есть рассказать, что она задумала сделать из Лагира тайного шпиона и сообщника при наваррском короле, но он предал ее, и граф Эрих с товарищами должны убить его.
      Амори ускакал, а Анна уселась под окном и стала ждать. В скором времени она услыхала стук копыт.
      «Неужели же это едет граф Эрих? — подумала она. — Не может быть! Это было бы слишком скоро!»
      Но вот всадник выехал на полянку, и Анна узнала Лагира, который возвращался на лошади, взятой накануне у пажа Амори.
      Увидев его, герцогиня почувствовала глубокое сожаление, что она поторопилась вызвать Эриха.
      «Граф сейчас приедет… Боже мой, что же произойдет между этими двумя храбрецами?» — подумала она и, поспешно надев на лицо бархатную маску, позвала камеристку.
      — Сейчас подъехал синьор Лагир, — сказала она, — проведи его ко мне!
      Марион вышла навстречу Лагиру и сказала ему;
      — Доброго вечера, господин Лагир! Остались ли вы довольны лошадью пажа Амори?
      — Очень доволен, — ответил гасконец, с удовольствием оглядывая стройную фигурку белокурой Марион. — Между прочим, я совсем забыл заглянуть ей в зубы. Сколько ей лет?
      — Ей семь лет, господин Лагир. Амори очень любит ее и был очень огорчен, думая, что ему не придется видеть ее больше!
      — Фи, дитя мое! — ответил Лагир. — Ты принимаешь меня за конокрада, кажется?
      — Нет, но вы странно взяли ее взаймы. Лагир подошел к камеристке поближе и, взяв ее за подбородок, сказал:
      — А знаешь что, милочка? Ведь твои волосы не хуже волос твоей хозяйки, да и вообще ты такая…
      — Да и вообще моя госпожа ждет вашу милость! — ответила девушка, насмешливо приседая и указывая Лагиру рукой на дверь.
      — Ну что же, пойдем к ней, — сказал наш гасконец. Когда Лагир вошел в будуар, герцогиня сидела в турецком кресле, подобрав ноги и опираясь на целую гору подушек.
      — А, вот и вы, мой прелестный беглец! — насмешливо сказала она. — Издалека ли вы?
      — О нет!.. — ответил Лагир, непринужденно кланяясь и нагибаясь, чтобы поцеловать белую руку герцогини. — Я только ездил в Париж за шпагой и кинжалом!
      — Разве вам это так было нужно? — насмешливо спросила она.
      — А кроме того, мне стало скучно. Ведь вы оставили меня совсем одного!
      — Это правда, но…
      — А главное, у меня остался неуплаченным один долг.
      — Какой же?
      — Я был должен удар шпаги некоему сиру Льву!
      — Что это за сир Лев? — с видом глубокого безразличия спросила Анна.
      — А это тот самый господинчик, который благословил меня ударом приклада по голове в деле на улице Каландр!
      — А, так это он?
      — Он самый. Насколько я знаю, он состоит на службе герцога Гиза…
      Анна вздрогнула.
      — И до безумия любит ваше высочество! — договорил Лагир.
      Герцогиня вскочила и с криком отбежала в сторону:
      — Что такое? Высочество?
      — Разве я имею честь говорить не с ее высочеством герцогиней Монпансье? О, не бойтесь, ваше высочество! Я дворянин и умею быть благородным…
      — Но позвольте…
      — Когда нужно, я умею быть молчаливым. Тем не менее не скрою, мне пришлось сделать кое-какое сообщение этому сиру Льву, которого я видел в этой комнате через щель в дверях!
      — Как? — крикнула герцогиня. — Ты осмелился, негодяй… — Но она тут же сдержалась и заговорила сухим, повелительным голосом:
      — Будем играть в открытую! Вы вылили питье за кровать и, вместо того чтобы спать, подглядывали?
      — И, подслушивал, ваше высочество!
      — Значит, вы проникли в мои секреты?
      — Более или менее.
      — И сюда вы явились затем, чтобы продать мне свое молчанье?
      — Быть может…
      Герцогиня презрительно смерила Лагира надменным взглядом и затем сказала:
      — Бедные гасконцы из всего извлекают деньги!
      — О нет, ваше высочество, в данном случае дело обстоит не совсем так! Разрешите мне представить вашему усмотрению небольшое рассуждение.
      — Говорите.
      — О каком именно молчании идет у нас речь? О тех событиях, которые произошли в этом самом домике?
      — Конечно!
      — Ну так вот, ваше высочество, прошу вас: забудьте первая о том, что здесь произошло, тогда забуду и я обо всем!
      — Что вы хотите сказать этим?
      — Я хочу сказать, что в этом самом доме ваше высочество связали меня необдуманной клятвой. Освободите меня от нее, и я буду нем как рыба!
      — Да, — ответила Анна Лотарингская, — но раз вы посвятили в это сира Льва…
      — О, не беспокойтесь, в этот час сир Лев, наверное, умер!
      — Вы убили одного из самых верных моих слуг, да еще чуть ли не хвастаетесь этим! А кроме того, если Лев еще не умер, то он мог сказать обо всем… другим…
      «Эге! — сказал себе Лагир. — Да тут, кажется, устроено целое сообщество пижонов, безнадежно влюбленных в красавицу герцогиню!»
      В этот момент послышался топот быстро скачущей лошади.
      — Боже мой! — в ужасе крикнула герцогиня. — Это Эрих!
      — Какой Эрих?
      — Да это… друг Льва! Бегите, спасайтесь! Быть может, он уже знает все!
      — Тем лучше для вас, герцогиня, потому что тогда вам ничего не будет стоить доказать ему, что гасконец Лагир сущий болван, которого легко мистифицировать! Разрешите мне действовать по — своему, и все будет улажено!
      Это действительно был Эрих; он вошел в комнату — бледный, готовый скрежетать зубами в муках невыразимого ревнивого бешенства.
      — Здравствуйте, милый граф, — с улыбкой сказала ему герцогиня. — Вы очень быстро ехали, спешили? Ну, так присаживайтесь ко мне на диван!
      — Я был очень удивлен, получив приглашение вашего высочества, — сквозь зубы ответил Эрих. — Я был уверен, что мои услуги не нужны больше!
      — Господи, да как вы могли подумать это?
      — Мне рассказывали, что у вас завелся новый слуга по имени Лагир.
      — Вот как? Разве вам уже успели рассказать? Кто же?
      — Лев.
      — Разве Лев знает его?
      — Вчера утром Лев свалил его ударом приклада по голове на улице Каландр, а сегодня вечером они дрались на дуэли, и Лев получил тяжелую рану.
      — Как странно, что Лагир ничего не сказал мне об этом!
      — Как? Разве вы видели его?
      — Да, он здесь.
      — Здесь?!
      С графом сделался такой припадок бешенства, что он, задыхаясь, схватился за шпагу.
      — Да что с вами, граф? — удивленно спросила его герцогиня.
      — Ваше высочество! — с трудом выговорил Кревкер. — Я знаю, что я — только вассал… Конечно, расстояние, отделяющее нас… Я все понимаю… Но… но в тот день, когда вы насильно вырвали из моего сердца тайну любви к вам, вы дали мне этим право ревновать вас!
      — Ревновать?
      — Да, потому что этот Лагир, этот гасконец, этот бродяга осмелился…
      — Но договаривайте же до конца, граф!
      — Ну… этот субъект осмелился уверять, будто три дня тому назад…
      — Вы не решаетесь договорить до конца? Ну так я договорю за вас! Три дня тому назад я ехала к себе домой, и Лагир, ехавший в Париж, повстречался со мною. Хотя я и была замаскирована, но %, c понравились мои волосы, и он с истинно гасконской дерзостью увязался за мной… Ну, и… Я оставила его в доме!
      — А, так вы сами признаетесь, сами признаетесь! — со страданием крикнул Эрих.
      — Этот бедный Лагир! — с холодным сожалением продолжала герцогиня. — Ведь он воображает, будто он любим, как никто! Бедняжка не знает, что ночью все кошки серы… Идите за мной, я покажу вам интересную картину!
      Она взяла графа Эриха и осторожно повела его в соседнюю комнату. Там она шепотом сказала ему, чтобы он прижался ухом к замочной скважине.
      Эрих прислушался, и до него донесся страстный шепот:
      — Анна, дорогая моя Анна! Я боюсь, что у меня не хватит крови в жилах, чтобы достаточно пролить ее на службе тебе! Анна, моя жизнь, моя любовь! Я люблю тебя, обожаю!
      — Теперь посмотрите! — шепнула герцогиня. Эрих заглянул в скважину и увидел при неверном свете лампы Лагира, стоявшего на коленях пред белокурой женщиной, одетой и причесанной, как герцогиня, и тоже замаскированной. Это была камеристка Марион.
      Эрих вскрикнул и упал на колени с жалобным шепотом:
      — Простите! О, простите!

      Герцогиня поторопилась отвести графа подальше от двери, как бы опасаясь, чтобы Лагир не услыхал их. Этот маневр еще более убедил Кревкера, насколько он виноват в своих подозрениях.
      — Ах, герцогиня, герцогиня! — бормотал он, чуть не рыдая. — Найдете ли вы когда-нибудь возможность простить нас? Герцогиня провела его обратно в будуар и, заперев двери, сказала:
      — Ну, а теперь поговорим! Дорогой мой граф! Знаете ли вы, что за народ гасконцы?
      — Еще бы! Это хвастуны, фаты…
      — Да, да, но зато они храбры!
      — Ну вот еще!
      — И очень верны и неизменны в преданности. Вот я и захотела сделать себе верного раба из этого Лагира. Нам необходимо иметь своего человека в свите наваррского короля, тогда мы всегда будем осведомлены. Но вдруг мне пришло в голову, что у вас с Лагиром могут быть свои счеты из-за схватки на улице Каландр. Вот я и послала Амори за вами, чтобы предупредить вас о Лагире. Я боялась, чтобы у вас не произошло столкновения… Но — увы! — я спохватилась слишком поздно! Боюсь теперь, как бы этим досадным столкновением не было испорчено все дело. И так тут разыгралась драма ревности… — Граф Эрих опять рассыпался в извинениях. Герцогиня продолжала:
      — Да, но вы ведь сказали мне, что Лев опасно ранен?
      — Быть может, теперь он уже умер!
      — Боже мой! Такой верный слуга! Но поезжайте же поскорее в Париж и возвращайтесь обратно сюда, чтобы сообщить мне, как его здоровье!
      Герцогиня была умелой комедианткой, а Кревкер — слишком влюбленным человеком, чтобы не поверить ее искренности. Поэтому, смущенно пробормотав еще несколько извинений, он поспешил вскочить на лошадь и стрелой умчался к Парижу…
      Когда топот его лошади замер вдали, Анна отправилась в ту комнату, где Лагир сидел с Марион.
      — Долой маску! — сказала она камеристке. — Ступай вон, комедия сыграна!
      Затем она знаком приказала Лагиру следовать за ней в будуар. Здесь он спросил ее:
      — Так что же, герцогиня, комедия удалась?
      — Вполне. Он поверил всему!
      — Какие глупцы — мужчины! — пробормотал Лагир. — Итак, ваше высочество, дело сделано, я сдержал свое обещание. Для сира Льва и его друзей я — обмороченный дурак, а вы — целомудреннейшая o из женщин!
      — Да, вы сдержали свое обещание, но ведь я тоже сдержала свое, освободив вас от клятвы!
      — Да, прошлым мы поквитались, ваше высочество, а будущее…
      Анна вспыхнула:
      — Что такое? — крикнула она. — Уж не осмелитесь ли вы ставить мне новые условия за свое молчание в будущем?
      — Фи! — с негодованием ответил Лагир. — Право же, я гораздо лучше, чем вы думаете обо мне! Поверьте, светлое воспоминание о вашем высочестве будет с признательностью сохраняться моим сердцем! — Анна Лотарингская ответила ему лишь пренебрежительным жестом. Он продолжал: — О, к чему между нами встала эта проклятая политика, которая невольно разъединила нас! Я был бы так счастлив служить вам, как обожаемому светлому ангелу, но это несовместимо с моим долгом подданного наваррского короля.
      — Значит, вы очень любите своего государя? — спросила Анна.
      — Это мой долг.
      Герцогиня окинула его своим магическим взором и тихо сказала:
      — А если бы я попросила вас избрать себе другого повелителя? Ах, вы вообразили себе, что я женщина без сердца, способная отдаваться лишь сухому политическому расчету… А ведь как знать! Быть может, я, несмотря ни на что, не буду в силах забыть проведенные с вами часы.
      Говоря это, Анна была хороша как никогда; быть может, и искренна она была в этот момент тоже как никогда.
      — Герцогиня! — задыхаясь, сказал Лагир. — Во имя неба, заклинаю вас: не говорите со мной так!..
      Она продолжала взволнованным, нежным голосом, обдавая пылкого гасконца магнетизирующим, одурманивающим взглядом:
      — Да и почему бы вам не служить мне? Разве я недостаточно молода и хороша для этого? И какие узы могут существовать между вами и наваррским королем, чтобы ради него вы чуть не предали меня, неблагодарный?
      — Я родился его подданным.
      — Ну так что же? — Герцогиня вложила свою руку в руку Лагира, и тот жадно поднес ее к своим губам. — Вы скажете еще, что у вас имеются родина и родное гнездо… Воображаю себе его! Это какая-нибудь хижина, сквозь крышу которой свободно проходят дождь и ветер и стены которой разваливаются от малейшего прикосновения! Дайте мне увезти вас в Лотарингию, и там я дам вам замок, настоящий замок, опоясанный лесами, пашнями и лугами!
      Слова герцогини вызвали неожиданный результат: напоминание о родине и родной кровле вырвало Лагира из состояния морального оцепенения, в которое его погружала обольстительная речь Анны. Он встал и со спокойной гордостью сказал:
      — Ваше высочество! В тот день, когда мой король не будет больше нуждаться во мне, я встану на колени пред вашим высочеством и скажу: «Мне не нужно ни замков, ни лесов, ни пашен, ни лугов. Дайте мне лишь такую службу, где бы я мог с пользой пролить всю свою кровь за благо вашего высочества!»
      У герцогини вырвался скорбный возглас.
      — Ну что же, — грустно сказала она, — уезжайте! Уезжайте и никогда более не возвращайтесь сюда! Но сначала дайте мне клятву, что для всего остального мира то, что произошло здесь будет лишь сном.
      — Райским сном, герцогиня!
      Анна дала ему для поцелуя руку, он преклонил пред ней колено.
      — Уезжайте! — повторила она. — Я вижу, нам суждено стать врагами!
      — Прощайте, ваше высочество, — со скорбно бьющимся сердцем ответил Лагир. — Бог милосерд. Он, быть может, позволит чтобы наступил день, когда я получу возможность умереть за вас!
      С этими словами красавец гасконец ушел.
      — Боже мой. Боже мой! — простонала Анна Лотарингская. — Четыре храбрых, красивых, благородных юноши любят меня до фанатизма, готовы в любой момент пролить за меня всю кровь, а мое сердце остается равнодушным к ним… Между тем когда этот искатель приключений ушел, мне показалось, будто вместе с ним у меня оторвалось что-то от сердца!
      Слеза молчаливой скорби жемчужиной выступила на глазах герцогини, повисла на пушистых ресницах и медленно скатилась по щеке.
      А Лагир тем временем с бешеной скоростью мчался в Париж. Прибыв туда, он направился прямо в Лувр, в комнаты Ноэ.
      — Ну, что? — спросил его Амори.
      — Я дрался с Львом и положил его на месте!
      — Он умер?
      — Вроде этого!
      — Славное дельце!
      — Кроме того, я нашел средство уладить дело с клятвой.
      — Каким образом?
      — Это мой секрет, и, прошу тебя, не старайся проникнуть в него. Кроме того, помни: прошлое должно умереть навсегда — такова цена моего освобождения от клятвы! Во всяком случае, с тебя достаточно знать, что отныне моя шпага всецело в распоряжении нашего короля!
      — Браво!
      — Только помни вот еще что: если ты задумаешь какую-нибудь скверную проделку против герцогини, то для выполнения ее выбирай себе других помощников, а не меня!
      Ноэ не успел ответить на эту фразу, как в дверь постучались, и сейчас же показалась хорошенькая головка пронырливой Нанси.
      — Наваррский король должен сегодня же собраться в путь, или это, может, никогда не удастся ему! — сказала она.
      — Почему?
      — Рене в Лувре! Ноэ нахмурился.
      — Я согласен с тобой, милочка, — сказал он, — парижский воздух становится вреден для нас! Наступает время сбора винограда, и нам было бы лучше заняться осмотром бродильных чанов!
      — Аминь! — торжественно сказал Лагир.

      Мы оставили Рене в монастыре на попечении монахов. После того как монастырский врач сделал ему перевязку и дал успокоительное питье, Рене сносно проспал ночь и на следующее утро проснулся в значительной степени бодрым.
      Аббат, придя навестить его утром, спросил:
      — Ну, как вы себя чувствуете?
      — Значительно лучше, — ответил Рене.
      — Могли ли бы вы встать с постели?
      — Мне кажется — да!
      По приказанию аббата монахи одели Рене. Ему дали поесть и угостили парой стаканов старого вина, от которого кровь быстрее забегала по жилам раненого. Когда Рене кончил есть, ему принесли монашеское платье.
      — Это зачем? — спросил он.
      — Вы отправитесь в Париж!
      Рене поспешно надел монашеские одежды и глубоко надвинул на глаза капюшон. В те времена монашеская одежда служила лучшей защитой, так как сам начальник полиции не осмелился бы приподнять капюшон, даже если бы и имел достоверные основания предполагать, что под этим капюшоном скрывается голова присяжного разбойника. Поэтому Рене чувствовал себя сравнительно спокойно в этом одеянии.
      Когда с маскарадом было кончено, монахи вывели Флорентинца — берег Сены и посадили в лодку; она быстро поплыла по течению. Путники остановились в самом центре, почти у Шатле, вид которого вызвал у Рене жуткую дрожь. Выйдя на берег, монахи повели Рене на улицу Ренар-Сен-Савер, а там сдали его с рук на руки Ла-Шенею, тайному агенту герцогов Лотарингских. Ла-Шеней с низкими поклонами провел Рене в большой зал. «Где я?» — думал парфюмер, дико озираясь по сторонам. Вдруг одна из дверей открылась, и на пороге показался высокий мужчина.
      — Ваше высочество! — с удивлением вскрикнул Флорентинец.
      Это был в самом деле Генрих Гиз.
      — Здравствуй, Рене! — сказал он. — Известно ли тебе, что это я спас тебя?
      — Ах, ваше высочество! — ответил Рене. — Я должен был с самого начала знать, что больше никто не мог бы сделать это!
      — Я был в долгу перед тобой и хотел погасить этот долг! — сказал герцог. — Кроме того, ты нужен мне!
      — О, ваше высочество, я догадываюсь, что у нас одни и те же враги! — сказал Флорентинец с мрачной ненавистью.
      — Да, — ответил Гиз, — по-видимому, это так. Могу ли я рассчитывать на тебя?
      — Вполне, ваше высочество!
      — Ну так слушай! Я заключил союз с королевой Екатериной! Если ты присоединишься к нам, то мы втроем составим такую силу, которая раздавит наваррского короля. Но королева иной раз склонна к излишней медлительности. Я вернул тебе жизнь и вправе рассчитывать на твою помощь. Так помни же: в тех случаях, когда королева будет колебаться, ты должен толкать ее вперед!
      — Положитесь на меня, ваше высочество!
      — Да, я положусь на тебя, Рене, потому что тебе невыгодно будет предать меня! Люди, которые так отважно вырвали тебя из лап палача и теперь ворчат, что я заставил их сделать дурное дело, жестоко накажут тебя за первую же попытку изменить! Ты видел их в работе и должен знать, на что они способны! Ну, теперь ты предупрежден и можешь идти в Лувр. Королева ждет тебя. Помни же, я рассчитываю на тебя!
      Рене с низкими поклонами пошел к двери.
      Герцог, смотря ему вслед, пробормотал:
      — Двадцать четыре без пятнадцати будет девять. Значит, у меня только девять дней, и нельзя терять время.