—Да что же это такое? — сердито пробормотал Маликан, сидя теплым августовским утром на пороге своего кабачка. — Что же это за порядки, позвольте вас спросить? Когда швейцарцы находятся на страже в Лувре, герцог Крильон приказывает запирать вес ворота и калитки, а раз все луврские ворота и калитки заперты, как же будут швейцарцы ходить к Маликану за стаканчиком-другим вина? А если они это не будут делать, то, позвольте вас спросить, чем же будет жить старик Маликан? Правда, я сделал из Миетты важную даму, но… но сам я все же завишу от своего ремесла! И как на грех даже и со стороны-то нет ни одного клиента!
      Сжалилась ли судьба на сетования старого беарнца, или, наоборот, она хотела показать ему, насколько преждевременны подобные сетования, только в этот момент по деревянному настилу прозвучали лошадиные копыта, и кабатчик увидел всадника, направлявшегося к его заведению. Этим всадником был юный Рауль, красавец паж Рауль, сумевший, как говорили в Лувре, серьезно затронуть непобедимое доселе сердечко красавицы, насмешницы и интриганки Нанси.
      Рауль возвращался из Гаскони. Женившись на Миетте, наш старый приятель Амори де Ноэ почему-то почувствовал непреодолимую потребность совершить вместе с молодой женой путешествие по Наварре и, отправившись туда, взял с собой и пажа Рауля. Зачем? Это оставалось в секрете между ним, Генрихом Наваррским и Нанси. Даже сам Маликан не был посвящен в это: он знал лишь, что Рауль сопровождал чету новобрачных в ее путешествии.
      — Ба, месье Рауль! — радостно воскликнул старый кабатчик, обрадованный тем, что может узнать что-нибудь о племяннице. — Вы возвращаетесь из дальнего пути?
      — Ну, ты это видишь по пыли, которая покрывает мою одежду! — ответил юноша, соскакивая с лошади. — Здравствуй, Маликан! Дай мне, пожалуйста, стакан вина!.Я просто умираю от жажды!
      — Войдите, месье Рауль!
      Паж привязал лошадь к одному из железных колец, приделанных с этой целью у наружной стены, и вошел в кабачок.
      — Вы из Наварры? — спросил Маликан.
      — Прямым путем!
      — А Миетту вы видели?
      — Я расстался с нею неделю тому назад.
      — Как поживает господин де Ноэ?
      — Пять дней тому назад, когда я покинул его, он чувствовал себя совсем хорошо.
      — То есть как это? — с негодованием сказал Маликан. — Разве господин де Ноэ уже покинул свою жену?
      — О, всего только на несколько дней!
      — Уж не разлюбил ли он ее? — продолжал спрашивать кабатчик, нахмурившись.
      Рауль искренне расхохотался, а затем сказал:
      — Успокойся! Господин де Ноэ обожает свою жену не меньше прежнего, но ему было необходимо совершить какую-то поездку. Куда и зачем — этого я не знаю, и будет лучше, если ты даже не станешь расспрашивать меня об этом. Зато я надеюсь, что ты посвятишь меня во все, что произошло в это время в Париже!
      Маликан взял Рауля за руку и подвел его к двери кабачка, после чего сказал, показывая на одно из окон верхнего этажа Лувра, в котором смутным пятном виднелась какая-то женская головка:
      — Смотрите, если у вас зрение так же остро, как у старика Маликана, то вы узнаете в этой даме мадемуазель Нанси, ту самую, которая сумеет лучше меня, старика, посвятить вас во все происшедшее! Знаете ли, — прибавил он, хитро подмигивая правым глазом, — мы, мужчины, никогда не сравнимся в осведомленности с женщинами!
      Неизвестно, обладал ли Рауль таким же острым зрением, как Маликан, или любовь является лучшим биноклем, но он сейчас же узнал белокурую Нанси, и сердце у него забилось.
      — Ты прав! — сказал он, поспешно отвязывая лошадь. — Нанси должна знать многое, чего не знаешь ты!
      Затем, попрощавшись с Маликаном, он вскочил в седло и галопом погнал лошадь к Лувру, у зарешеченных ворот которого постучал эфесом шпаги.
      Швейцарец-часовой открыл калитку и, узнав пажа, воскликнул:
      — А, месье Рауль! Это хорошо, что вы приезжаете днем, а то с возвращением королевы Екатерины…
      — Что такое? — удивленно переспросил паж.
      — А то, что с возвращением королевы Екатерины ночью никто не имеет права входить в Лувр.
      — Как, разве королева Екатерина вернулась?
      — Да, — ответил швейцарец, пропуская пажа во двор. Рауль въехал в двор, бросил поводья первому попавшемуся солдату и стремглав понесся вверх по маленькой лестнице, которая вела в верхние этажи Лувра, то есть в помещения пажей и камеристок.
      На первой же площадке он встретил Нанси, которая, то краснея, то бледнея, ждала его. Она без всяких околичностей бросилась к нему на шею.
      — Ах, милочка Рауль! Честное слово, я глубоко почувствовала твое отсутствие! — воскликнула она, после чего взяла его за руку и потащила наверх. — Скорее! Сегодня в Лувре танцевали, и все спят еще!
      — А, так в Лувре танцевали?
      — До утра!
      — Черт возьми! — пробормотал Рауль, который связывал это обстоятельство с возвращением королевы Екатерины.
      Нанси провела Рауля в свою комнату и толкнула его на табурет, тогда как сама уселась в большом кресле, где свернулась клубочком вроде хорошенькой кошечки.
      — Бедный Рауль, в каком ты виде! — сказала она, оглядывая запыленную одежду пажа.
      — Господи! — ответил Рауль. — В дороге мне некогда было заниматься туалетом. Надеюсь, что вы простите меня!
      Нанси улыбнулась, показывая два ряда великолепных жемчужно — белых зубов, после чего спросила:
      — Ну-с, как мы путешествовали?
      — Да, в общем, очень хорошо, только… было очень грустно!
      — Неужели?
      — Ну да! Ведь я все время думал о вас!
      — Гм! — сказала Нанси. — Вот уже три недели, как я жду этого ответа! Иначе, разумеется, и быть не могло!
      — Вы сами отлично знаете, что я вас очень люблю, Нанси! Камеристка королевы Маргариты слегка покраснела и не выказывала ни малейшего сопротивления, когда Рауль взял ее маленькую ручку и принялся страстно целовать ее.
      — Да, вот что, Нанси, — сказал паж, когда его чувства получили некоторый исход, — неужели правда, что королева Екатерина вернулась? Ведь король торжественно заявил, что она будет сослана в Амбуаз, откуда не выйдет до самой его смерти?
      — Да, он заявил это, но теперь уверен, что королева ему так нужна, что ему без нее не обойтись!
      — Ну вот еще!
      — В Амбуаз она и была сослана после свадьбы принцессы Маргариты, но из своего уединения не переставала следить за делами королевства. И вот однажды она открыла заговор гугенотов, о котором и сообщила королю.
      — Заговор?
      — Да. Во главе его стоял какой-то лимузенский дворянчик по имени де Кот-Гарди, которого и удалось арестовать по точным указаниям королевы.
      — Это странно!
      — Заговорщика пытали, но в Лувре усиленно говорили, что пытка была чистейшей комедией.
      — Да зачем же?
      — Постой! Этот господин под пыткой признался во всем, и его приговорили к смертной казни, которая должна была состояться вчера утром. Но когда пришли за осужденным, оказалось, что он таинственным образом убежал!
      — Да где он был заключен?
      — В Шатле.
      — В Шатле? Откуда бежать нельзя? — смеясь, спросил Рауль. — А, теперь я понимай все!
      — Кто же не понимает! — ответила Нанси. — Одним словом, это открытие заговора показало королю, до какой степени ему необходима королева-мать, и указ о ссылке был отменен!
      — Ну, а Рене что?
      — Рене по-прежнему в Шатле, и каждый день Крильон за обедом у короля повторяет: «Черт возьми, ваше величество! Парламент, по-моему, сделал большую ошибку, приговорив Рене к колесованию, так как приговор до сих пор не приводится в исполнение. Уж лучше бы парламент оправдал его: не так бы ему было зазорно!»
      — А что отвечает король?
      — Король испуганно смотрит в сторону и не решается взглянуть Крильону в глаза.
      — А королева-мать?
      — Она смотрит на Крильона уничтожающим взглядом, но тоже ничего не говорит!
      Нанси хотела рассказать своему приятелю о всех выдающихся событиях, происшедших в Париже и Лувре во время отсутствия Рауля, но в этот момент бумажка, привязанная к веревке, которая выходила из-под пола, пришла в движение и зашелестела: это было условленным знаком между наваррской королевой Маргаритой и ее камеристкой.
      — Постой! — сказала Нанси. — Опять какие-то новости!
      — Да неужели? — воскликнул Рауль.

       —Посиди здесь и подожди меня, — сказала Раулю Нанси, дернув за веревку и этим показав Маргарите, что ее сигнал понят и услышан.
      — А вы долго пробудете там? — спросил паж.
      — Не знаю.
      — Но могу ли я уйти отсюда, если вы запоздаете?
      — Нет.
      — Почему?
      — Да потому, что мне надо очень долго говорить с тобой, — с капризной улыбкой ответила Нанси.
      — Но пойми…
      — И я должна ввести тебя в курс всех луврских событий, чтобы ты не совершил какой-нибудь ошибки. Понял?
      Сказав это, Нанси кинула Раулю дразнящую улыбку и скрылась, заперев влюбленного пажа на ключ, чтобы ему не пришло в голову бродить в ее отсутствие по Лувру. Затем она спустилась в помещение королевы Маргариты; к своему удивлению, она застала ее уже вставшей и притом одну: обыкновенно в этот час королева еще была в постели, и Генрих был около нее.
      — Запри дверь за собой, крошка, и подойди ко мне! — сказала Маргарита, бледность и волнение которой сразу бросились в глаза камеристке.
      — В чем дело, ваше величество? — спросила Нанси, исполнив приказание своей госпожи. — Вы так бледны, так расстроены! И его величества здесь нет, хотя обыкновенно…
      — Тссс! — сказала Маргарита, прикладывая палец ко рту. — Тише! Знаешь ли, король Карл послал за Генрихом!
      — Вероятно, он хочет поговорить с ним об охоте?
      — То-то и дело, что о религии! Пойми, крошка: король Карл всю прошлую ночь работал с королевой Екатериной!
      От этого сообщения у Нанси сбежал со щек весь румянец и глаза беспокойно забегали по сторонам.
      — Знаешь ли, — продолжала Маргарита, — вчера за ужином, то есть после этой «работы», король Карл ни с того ни с сего вдруг заявил, что он желает, чтобы в его королевстве все исповедовали одну веру. Ну а сегодня он вдруг присылает Крильона за Cенрихом…
      При этом известии лицо Нанси просветлело.
      — А, — сказала она, — значит, за его величеством приходил Крильон? Это меня успокаивает! Ведь если король задумает лишить своего покровительства наваррского короля, то первым делом его немилость коснется герцога Крильона, а потом уже всех остальных. Раз же Крильон по-прежнему находится при его величестве, значит, враждебная нам сторона еще не восторжествовала!
      — Ты думаешь? — спросила Маргарита.
      — Ну конечно! Кто ежедневно твердит королю Карлу, что Рене надо казнить? Крильон! Кто готов пуститься на что угодно, лишь бы Рене не был казнен? Королева Екатерина! С чьей стороны может ждать беды король Генрих? Со стороны королевы Екатерины! Милость или немилость к Крильону служит верным признаком степени влияния королевы, а следовательно, и безопасности короля Генриха. Первым признаком того, что королева-мать овладеет прежней полнотой влияния и власти, явится освобождение Рене из тюрьмы. Но само собой разумеется, что одновременно с этим пострадает Крильон. Значит, раз сегодня Крильон еще на службе, то сегодня королю Генриху еще ничто не грозит!
      — Сегодня? Ну а завтра? — тревожно спросила Маргарита.
      — Гм! — ответила Нанси. — Что касается завтрашнего дня, то после того, что произошло в Лувре, я ни за что не ручаюсь!
      — А что же произошло? — испуганно спросила Маргарита.
      — На первый взгляд — пустяки, но если смотреть в глубь вещей, то…
      — Да что именно?
      — Ее величество королева Екатерина приняла вчера вечером графа Эриха де Кревкера!
      — Кревкера? — переспросила Маргарита. — Ну, и что же? Ведь это, кажется, стариннейший дворянский род в Лотарингии?
      — Совершенно верно, — подтвердила Нанси. — Но вашему величеству должно быть хорошо известно, что я сама тоже родом оттуда и что этим-то и объясняется мое имя «Нанси». Таким образом, я хорошо знаю Эриха и могу себе представить, что означает его визит к королеве Екатерине. Надо сказать вашему величеству, что я еще девочкой часто встречала графа и убедилась, что он любит какую-то даму без надежды на взаимность…
      — Ну да, — перебила ее Маргарита, — по крайней мере, этой любовью объясняют необычайную мрачность и задумчивость графа Эриха! Безнадежная любовь располагает к мрачности.
      — Совершенно верно, — согласилась Нанси, розовея от неизвестной причины, — как любовь разделенная располагает к излишней жизнерадостности. Но подумайте сами, ваше величество, какая любовь может быть безнадежной в положении графа Эриха? Он молод, красив, богат. Трудно предположить, чтобы он не мог снискать любовь своей дамы. Однако он ни за кем не ухаживает, потому что иначе было бы известно, кто именно та непреклонная красавица, которая отказывается увенчать любовь Кревкера. А ведь заметьте, ваше величество, что о любви графа Эриха известно только то, что эта любовь существует, но больше ничего. Из этого всякий проницательный человек может заключить, что Кревкер сгорает страстью к какой-нибудь такой особе, которая недостижима для него по своему рангу.
      — Допустим, что так. Что же из этого следует?
      — Очень многое, если подумать над этим, ваше величество! Кревкеры — знатнейший род в Лотарингии. Кто выше их? Только принцы крови. Только принцесса и может представлять собой объект недостижимых мечтаний графа Эриха!
      — А, так ты думаешь, что граф де Кревкер влюблен в герцогиню Монпансье?
      — Нет, ваше величество, — ответила хитрая камеристка, — я не думаю, а уверена в этом! Ну посудите сами. Граф Эрих был мрачен, задумчив и избегал с некоторых пор посещать двор своего принца. Вдруг я встречаю его здесь и вдобавок совершенно преобразившимся. Он сияет надеждой, его взор горит ожиданием счастья. Затем, что ему здесь делать? Если бы он явился по собственной воле, то ему нечего было бы скрывать свое посещение, однако, когда я остановила его на лестнице, он поспешил сказать мне: «Не говори никому, крошка, что ты видела меня здесь!» Значит, он явился не просителем, явился не за тем, чтобы исходатайствовать себе какое-нибудь придворное положение при французском дворе, а прибыл в качестве посла от герцога Гиза к королеве Екатерине. Но прежде он избегал двора Гизов. Прежде он был мрачен, а теперь вдруг сияет и берет на себя поручения от Гиза.
      — Уж не хочешь ли ты сказать, что герцогиня подарила графа взаимностью?
      — Ну вот еще! Герцогиня — достаточно ловкая женщина, чтобы суметь ограничиться одними неясными обещаниями.. Но теперь примите во внимание, ваше величество, что при дворе герцога Гиза половина молодежи смертельно влюблена в герцогиню Анну. Что, если эта хитрая женщина обещает в далеком будущем свою любовь каждому из них в награду за услугу, которую они окажут ей теперь? Ведь у герцогини окажется тогда в распоряжении целый отряд храбрецов, готовых ради голубых глаз герцогини на все! Между тем ее всегдашней мечтой было видеть своего брата Генриха как можно ближе к престолу Франции, если только не на самом престоле. Преображение графа де Кревкера заставляет меня думать, что герцогиня уже начала свою кампанию, а тайный визит графа к королеве-матери внушает мысль, что Гизы хотят заручиться ее содействием, рассчитывая на гнев и возмущение властолюбивой женщины, влияние которой вдруг упало. Ну а как Гизы, так и ее величество одинаково ненавидят вашего супруга. Вот почему я и говорю, что теперь ни за что ручаться нельзя!
      Маргарита не успела ответить что-либо хорошенькому политику, как в дверь постучали и знакомый голос Генриха сказал:
      — Это я!
      Маргарита сейчас же вскочила, подбежала к двери, впустила мужа и с боязливостью спросила: .
      — Ну что?
      Юный король обнял жену и сказал:
      — Успокойтесь, дорогая моя, пока еще мы не совсем рассорились с возлюбленным братом Карлом!
      — Пока еще?.. — в ужасе повторила Маргарита.
      — Но это не заставит себя ждать! — продолжал Генрих смеясь. — Представьте себе, вчера королева Екатерина напрягла все усилия, чтобы король отправил нас в Наварру, и, как мне рассказывал Крильон, мой возлюбленный брат Карл был готов исполнить просьбу своей матушки; но она испортила все дело большой неловкостью: вздумала просить об освобождении Рене. Ну, король рассердился, и королева ушла ни с чем! Помимо того, вчера случилось еще много всякой всячины!
      — А именно? — спросила Маргарита.
      — Сейчас узнаете, — ответил Генрих усаживаясь.

      Что же произошло у короля?
      Играя с Пибраком и Крильоном в ломбр, король, страдавший в последнее время припадками меланхолии, неожиданно шлепнул картами о стол и сказал:
      — Знаете ли, господа, ведь в последнее время я положительно лишился сна!
      Королевские партнеры тоже положили свои карты на стол. Пибрак, как истинный дипломат, стал выжидать, чтобы король яснее выразил свою мысль, но Крильон, поддерживая свое реноме человека без страха, небрежно ответил:
      — Ну что же, тут нет ничего удивительного, государь!
      — Ах вот как! Вы так думаете? — язвительно спросил король.
      — Ну конечно! Теперь стоят очень жаркие ночи, и Лувр кишит комарами, укол которых очень болезнен!
      — Друг мой Крильон, — добродушно ответил король, — ты все-таки изрядный болван!
      Крильон вспыхнул, его ноздри раздулись, но он, смеясь, сказал:
      — Черт возьми, государь! Только вы один во всем мире и можете безнаказанно говорить со мной таким образом, потому что будь это…
      — Ну-ну! Не сердись, мой честный Крильон! — сказал Карл IX, — я в очень плохом настроении, а в такие моменты готов ругать без всякого повода всех и каждого!
      — Ну так и не будем говорить об этом, государь! — сказал Крильон, удовлетворенный извинениями короля. — Итак, ваше величество оказали мне честь сообщить, что вы в последнее время спите плохо и в этом, очевидно, виноваты не комары…
      Губы короля искривились страдальческой улыбкой.
      — Ну нет! — сказал он. — Комары действительно немало мешают мне спать, но только бескрылые, настоящие комары, вроде герцога Гиза и его братцев!
      — Ну что же, — буркнул Крильон, — это и на самом деле немаловажная причина!
      — А кроме того, тут еще этот наваррский королишка…
      — Наваррский король — верный подданный вашего величества! — напрямик отрезал Крильон.
      — Но он глава гугенотов! — крикнул Карл.
      — Ну так что же из этого? Сам я католик, и если защищаю короля Генриха, то уже никак не в качестве сообщника. Да и когда лгал или обманывал герцог Крильон? Так вот, ваше величество, поверьте слову Крильона, что если Франции будет грозить враг, то сто тысяч вооруженных гугенотов явятся с предложением услуг своему законному повелителю, королю Франции!
      Слова Крильона произвели прекрасное впечатление на Карла IX, но не успел он углубить и укрепить это впечатление, как в дверь постучали.
      Осторожный Пибрак, конечно, смолчал и тут, но Крильон с обычной грубоватой прямотой выругался:
      — Чтобы черт побрал ту надоеду, которая лезет сюда!
      Дверь открылась, и на пороге показалась «надоеда». Это была королева Екатерина. Она была разодета и так и сыпала во все стороны благожелательными улыбками.
      «Гм!» — подумал Пибрак.
      «Черт!» — внутренне выругался Крильон.
      Ведь оба они отлично знали, что хорошее настроение и улыбка Екатерины Медичи не предвещают ничего хорошего!
      — Доброго вечера, ваше величество! — сказал король, вставая. — Уж не хотите ли вы принять участие в нашей игре?
      — С большим удовольствием, — сказала королева присаживаясь.
      Карты были розданы на четверых.
      — Вы отлично делаете, ваше величество, что развлекаетесь теперь! — сказала королева, взяв в унизанные кольцами пальцы сданные ей карты.
      — А почему именно теперь, матушка?
      — Потому что вскоре вам будет не до того!
      — Что вы хотите сказать этим? — спросил король, вздрогнув.
      Екатерина вздохнула.
      — Увы, государь, мы живем в плохие времена! Король нетерпеливо бросил карты на стол, и его взор загорелся раздражением.
      — Уж не собираетесь ли вы сообщить мне о новом заговоре? — спросил он.
      Ответом ему был новый вздох королевы-матери. Крильон, который словно сделал своей жизненной задачей поддразнивание Екатерины, резко сказал:
      — Ручаюсь, что ваше величество собирается опять говорить о гугенотах!
      Екатерина попыталась уничтожить дерзкого солдата молниеносным взглядом, но, когда она лишний раз убедилась, что ее взоры не способны поселить трепет в бесстрашной душе герцога, сказала:
      — Да, пора уже вашему величеству знать всю неприкрашенную истину! Сир де Кот-Гарди бежал из тюрьмы.
      — Но ведь мы это уже давно знаем, ваше величество, — с обычной бесцеремонностью перебил ее Крильон.
      — Да, но король еще не знает, что заговор сира де Кот-Гарди — сравнительно пустяки.
      — Господи! — снова перебил ее Крильон. — Что касается меня, то я никогда не придавал серьезного значения этой комедии!
      Екатерина прикусила язык; поборов мгновенное замешательство, она продолжала:
      — В настоящий момент гугеноты разрабатывают новый заговор и волнуются более, чем обыкновенно!
      — Неужели? — заметил король.
      — Но это так понятно, раз их глава — король Наварры.
      — Полно, ваше величество! — с досадой сказал король. — Согласитесь, что вы достаточно помучили меня, прежде чем я согласился сделать его своим зятем!
      Екатерина снова прикусила язык; волей-неволей ей пришлось сделать диверсию и зайти с другой стороны.
      — Ах, ваше величество, — сказала она, — авось Господь откроет вам глаза в свое время, и авось это время не замедлит настать!
      — Что вы хотите сказать этим?
      — Существует несчастный слуга монархии, которого ненависть к гугенотам довела до эшафота, однако…
      Королеве сегодня не везло: она затронула снова такой вопрос, которого лучше было бы не касаться.
      Король вскочил с кресла и крикнул:
      — Я знаю, о ком вы говорите! О Рене?
      — Да, Государь!
      Король изо всей силы хлопнул по столу кулаком.
      — Ну так скажу вам, что я слишком долго щадил его! Мне это надоело! Господин герцог, — сказал он, обращаясь к Крильону, — потрудитесь распорядиться, чтобы казнь была совершена завтра!
      — В котором часу, государь? — спросил Крильон торжествуя.
      — В полдень!
      Королева хотела что-то сказать, но король остановил ее повелительным жестом:
      — Ваше величество, — сказал он, — после того как вашего милого Рене колесуют, я с удовольствием выслушаю все ваши разоблачения гугенотских козней. А теперь до свиданья! Я хочу спать! — И, боясь, чтобы королева-мать не стала приставать к нему дальше, король немедленно скрылся в спальню.
      Королева Екатерина ушла, бросив грозный взгляд на Крильона. Герцог беззаботно взял под руку Пибрака и пошел с ним к выходу.
      — Ах, господин герцог! — пробормотал осторожный Пибрак. — Вы играете в опасную игру!
      — Ну вот еще! — ответил ему Крильон. — Я просто поклялся, что отвезу Рене на Гревскую площадь, и стараюсь исполнить свою клятву. Кстати, необходимо сейчас же отдать распоряжение. Не хотите ли пройтись со мной к Кабошу?
      Пибрак с удовольствием избавился бы от этой прогулки, но не решился отказагь герцогу Крильону, и они отправились вместе.

      Королева-мать возвращалась к себе в состоянии неизъяснимого бешенства. Она уже так хорошо подстроила все, вернула себе расположение короля и большую часть прежнего влияния на дела, как вдруг все это полетело прахом: король назло ей ускорил казнь Рене и поручил это дело человеку, от которого нечего было ждать пощады. Правда, завтра еще едва ли успеют поспеть с этой казнью, и, по всей вероятности, она состоится не ранее как через два дня, так как различные формальности помешают расправиться с несчастным парфюмером в такой короткий срок. Конечно, с другой стороны, королевское слово стоит больше всяких формальностей… Но не все ли равно, что завтра, что через два дня? Королевское распоряжение дано, и, судя по тону, которым оно было отдано, мало надежды на его отмену.
      Мы уже не раз говорили, что Рене был единственным существом на свете, которого (если не считать второго сына королевы — Генриха, ставшего королем Польским) любила Екатерина. Но такой страстный человек, как Екатерина Медичи, не умела делать ничего вполовину, и если уж она любила Рене, то любила его до самозабвения, до готовности принести ради него любые жертвы. Кроме того, в самом факте помилования или казни Рене для нее символизовалась степень ее влияния в государстве. Таким образом, нечего удивляться, если королева, пораженная в своих нежных чувствах и в своем самолюбии, готова была рвать и метать от того оборота, который приняло дело Флорентийца.
      В этих мрачных думах она возвращалась к себе, как вдруг у входа в ее апартаменты ее остановил паж.
      — Ваше величество, — сказал он, — прибыл какой-то чужеземец, которому необходимо видеть ваше величество по весьма нужному делу. Я проводил его в комнату вашего величества.
      Екатерина была мало расположена видеть кого бы то ни было в данный момент, но неизвестный уже поджидал ее, и ей не оставалось ничего, как принять его.
      В своей комнате она застала красивого молодого человека, стоявшего около ее письменного стола.
      — Кто вы? — спросила она.
      — Эрих де Кревкер, ваше величество!
      Екатерина слишком интересовалась лотарингскими делами, чтобы не знать имен видных представителей старинных родов этой области. :
      — В таком случае, — сказала она, — я вижу пред собой посланника герцога Генриха Гиза? Граф Эрих поклонился в ответ.
      — С некоторого времени наши лотарингские родственники выказывали нам пренебрежение! — сказала она, силой воли заставляя себя забыть о мучившем ее деле Рене.
      — Но мне кажется, что его высочество еще недавно был в Париже… незадолго до свадьбы ее величества королевы Наваррской! — улыбаясь, ответил граф.
      Тон, которым он это сказал, и улыбка, которой он сопровождал свои слова, показали Екатерине, что она имеет дело с человеком, посвященным во все секреты герцога Гиза.