Почти месяц прошел с тех пор, когда Серый человек попал в руки полисменов, приведенных отцом Петерсоном в подземелье, куда его заманила мисс Элен.
      Вероятно, мы помним, что последними его словами, произнесенными им в момент, когда мисс Элен в отчаянии ломала себе руки и умоляла отца Петерсона возвратить Рокамболю свободу, было:
      — В Париже Милон и его друзья!
      И, проговорив это, Серый человек с невозмутимым спокойствием отдался в руки полисменов, которые и препроводили его в Ньюгет.
      Добрый губернатор его, не перестававший смеяться даже и тогда, когда провожал приговоренного к смерти в комнату, предназначенную для совершения последних предсмертных напутствий, предстал теперь в полной форме, а вдоль стен была расставлена бесконечно длинная ватага сторожей и полисменов.
      Серый человек раскланялся с губернатором, как со старым знакомым.
      — Опять здесь! Святой Георгий! — вскричал он, узнав, конечно, его. — Хорошую же штуку вы сыграли тогда со мной, мой милый!
      — Я? — пробормотал, улыбаясь, Серый человек.
      — Ну да! Ведь вы тот самый французский джентльмен, который приезжал в Ньюгет за два дня до казни Джона Кольдена?
      — Верно.
      — Неужели же вы думаете, что я так глуп, что еще и до сих пор не догадался, что вы сильно содействовали тогда его чудесному спасению?
      — Сознаюсь, — ответил спокойно Серый человек.
      — Да, мой милый, — продолжал губернатор, — вас-то не так легко будет спасти.
      Серый человек молча улыбался.
      — Мы окружим вас хорошим надзором.
      — И хорошо сделаете, ваше превосходительство.
      — Потому что вы, как кажется, — добавил губернатор, — один из главных начальников этих фениан, причиняющих столько беспокойства Англии.
      — И от этого тоже не отказываюсь, — ответил опять совершенно спокойно и хладнокровно Серый человек.
      — Мне кажется, что я могу почти наверное предсказать вам, что вы будете повешены через три недели или месяц.
      — Благодарю вас за предсказание, ваше превосходительство.
      Улыбка ни на минуту не сходила с уст губернатора во время этого разговора.
      Он был чрезвычайно весел от природы, а Ньюгет, с его мрачными коридорами и решетчатыми окнами, казался ему самым очаровательным в мире местопребыванием.
      — Все-таки, — начал он, хлопнув Серого человека по плечу, — я хочу сообщить вам новость, которая, наверное, будет приятна вам.
      — Неужели?
      — С этой минуты вы будете находиться в полном моем распоряжении.
      — Знаю.
      — Я вообще никому не даю отчета в том, как я обращаюсь с заключенными, и поэтому имею полную возможность смягчить тягость тюремных постановлений для тех, конечно, кто мне нравится.
      — Так!
      — Вы отличнейший и совершенный джентльмен, — продолжал губернатор, — то есть, по нашему английскому выражению, вы человек вполне воспитанный и потому я не хочу, чтобы пребывание в Ньюгете оставило в вас неблагоприятное впечатление.
      — Вы чересчур любезны.
      — Нет, я всегда любил французов. Серый человек поклонился.
      — Я сказал уже вам, что вам нечего заблуждаться насчет своей участи. Не пройдет и месяца, как вы будете повешены.
      — Быть может.
      — А потому я и постараюсь сделать их для вас как можно приятнее.
      Серому человеку оставалось только поклониться.
      — Во-первых, могу вас уверить, что вам отведут весьма и весьма уютную комнату.
      — А!
      — Вам дадут в товарищи ирландца, так же, как и вы, фениана.
      — Благодарю вас.
      — Вы будете пользоваться хорошею пищей, отоплением и освещением. Если бы кое-какие книги могли служить вам развлечением…
      — О, еще бы, милорд.
      Титул «милорда» крайне польстил губернатору и окончательно расположил его в пользу Серого человека.
      — Я еще не лорд, — сказал он, — но весьма возможно, что ее Величество королева Виктория наградит меня когда-нибудь за мою верную и бескорыстную службу титулом баронета.
      — Я убежден в этом, милорд.
      — Итак, вы получите книги, журналы и газеты.
      — Позволите ли мне писать?
      — Конечно.
      Затем губернатор сделал знак, и Рокамболя отвели в назначенную для него комнату, где уже находился другой арестант.
      — Барнетт, — сказал ему один из сторожей, — теперь вы не будете одни.
      — Это для меня безразлично, — ответил арестант. Ему можно было дать не больше тридцати лет; его глаза были очень выразительны, а худое и бледное лицо его было обрамлено длинною бородой.
      Как только сторож ушел, он обернулся и посмотрел на своего нового сотоварища.
      Серый человек поклонился ему.
      — Вам кажется, здесь очень скучно?
      — Да, не весело, — ответил ирландец.
      — Долго вы еще тут пробудете?
      — Меня повесят семнадцатого числа этого месяца.
      — Какое вы совершили преступление?
      Ирландец ответил масонским знаком, употребляемым фенианами.
      — А! — проговорил Серый человек и ответил ему другим знаком.
      Лицо ирландца просияло.
      Но Серый человек, сделал другой знак, которого ирландец, по-видимому, не понял. Тогда Серый человек подумал:
      — Экие жалкие люди англичане, они положительно во многом уступают нам. Они теперь посадили меня с человеком, который вовсе не фениан, и думают заставить меня проболтаться перед ним. У нас в Париже таких людей называют только шпионами.
      Он взял руку ирландца и, указывая другой рукой на небо, видневшееся сквозь железные решетки, прошептал:
      — Будем же страдать за нашу мать Ирландию. Говоря это, Серый человек думал:
      — Нет, при помощи таких молодцов свободной Англии нескоро удастся проникнуть в тайны фенианизма, — в этом я могу дать честное слово Рокамболя!..
      Губернатор сдержал свое слово и прислал Рокамболю газеты, из которых он и узнал, что за мисс Элен следят в Париже.
      — Нужно, значит, как-нибудь иначе дать знать о себе, — подумал он и решил сделать находящегося с ним арестанта-шпиона своим другом.
      Это ему удалось очень скоро и легко, при помощи той чарующей силы, которой он побеждал не только женщин, но даже и мужчин.
      Тогда Рокамболь научил его: надо сообщить сторожу, который навещал их ежедневно, что ему удалось узнать кое-что.
      Шпион был тотчас же вызван к губернатору и показал ему, что будто бы Серый человек сообщил ему, что один из главных предводителей фениан. боясь ареста, перевел всю свою деятельность в Париж, где собираются целые массы фениан.
      — Этого фенианина, — добавил он, — зовут Рокамболь.
      — Странное имя, — заметил губернатор, — но это известие стоит золота, и ты получишь его.
      — Надеюсь, — ответил Барнетт, — потому что я не вор, а полисмен и не могу разыгрывать роль арестанта, приговоренного к смертной казни, ради одних только прелестных глазок королевы Виктории.
      Сэр Роберт (так звали губернатора) промолчал.
      — Я даже могу посоветовать, как и поймать его, — продолжал Барнетт.
      — Говорите, говорите…
      — Напечатайте в нескольких французских и английских газетах, что известный начальник фениан Рокамболь арестован и посажен в Ньюгет.
      — Так.
      — Тогда Рокамболь подумает, что ему теперь нечего бояться в Лондоне, где мы его тотчас же и поймаем.
      — Довольно оригинальная идея, — согласился губернатор и полетел к Петерсону, которому и рассказал все, что сообщил ему Барнетт.
      — Прикажете привести план в исполнение? — спросил губернатор.
      — Нет, я еще подумаю.
      — А!
      — Видите ли, мой друг, — начал преподобный отец, — фенианизм сам по себе имеет для меня второстепенный интерес.
      Сэр Роберт посмотрел на Петерсона с изумлением.
      — Да, мне нужно сперва узнать настоящее имя Серого человека, так как суд не хочет его судить без этого.
      — Я уверен, что мы это узнаем, когда возьмем Рокамболя, — пробормотал губернатор.
      — Может быть, но с объявлением в газетах надо подождать до завтра.
      Расставшись с сэром Робертом, Петерсон тотчас же послал в Париж следующую депешу:

      «Сэру Джеймсу Уду,
      Луврская гостиница, Париж. Не имеете ли вы каких-нибудь сведений о фенианском начальнике, называемом Рокамболем, который должен быть в настоящую минуту в Париже?
Петерсон».

      Ответа не было целый день.
      Тогда Петерсон поехал к лорду Пальмюру и сообщил ему обо веем.
      Подумав с минуту, благородный лорд решил, что сэр Джеймс не ответил потому, что он сам занят розысками фениана, именуемого Рокамболем.
      Преподобный отец согласился с мнением лорда Пальмюра и тотчас же приказал сэру Роберту разослать объявления в газеты.
      Таким образом губернатор и Петерсон попались сами в ловушку Рокамболя, помогли ему сообщить о себе через газеты Мармузэ, Ванде и Милону.
      Через сорок восемь часов после этого Петерсон получил следующий ответ на свою телеграмму:

      «Булонь, семь часов утра. Рокамболь выехал в Лондон в полночь; улица Кале. Лицо бледное, усы черные, в сопровождении женщины с черными глазами.
      Жду приказаний. Гостиница „Испания"».

      Петерсон тотчас же ответил:

      «Хорошо. А мисс Элен?»

      На это сэр Джеймс, или, вернее сказать, тот, кто присвоил себе его имя, дал через час такой ответ:

      «Мисс Элен под прежним надзором. Все благополучно».

      Петерсон затем повидался с сэром Робертом и сообщил ему о плодах газетных объявлений.
      — Я так и думал, — заметил самодовольно губернатор, — а теперь мы посадим их всех вместе и, вероятно, при помощи Барнетта узнаем имя Серого человека.
      — Отлично, — пробормотал Петерсон.
      Этот день был для него днем телеграфной переписки. В пять часов он снова получил депешу за подписью Эдуарда.
      В этой депеше было сказано:

      «По приказанию сэра Джеймса я слежу за человеком, который вас так сильно интересует. Он остановился в Лувре на двадцать четыре часа. Он и особа, сопровождающая его, должны выехать завтра экстренным семичасовым поездом. Следить за ними, но не арестовывать их тотчас же. Объясню почему.
Эдуард».

      Прочитав эту депешу, преподобный отец прошептал:
      — Решительно этот сэр Джеймс Уд — необыкновенно ловкий человек.
      Между тем губернатор уже поспешил перевести Рокамболя и Барнетта в более обширную комнату, где стояло три кровати, и сообщил им, что сегодня или завтра к ним посадят еще одного фениана.
      Рокамболь невольно вздрогнул.
      — Вы, может быть, даже и знаете его, — добавил губернатор.
      — Ба!
      — Его зовут Рокамболем.
      Серый человек и глазом не моргнул.
      — Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, — сказал он, — я слышу всего в первый раз такое имя.
      Но, говоря это, он сумел выказать некоторое смущение, и сэр Роберт вышел, вполне уверенный, что он не ошибается в своем плане.
      — Кто же это из них: Мармузэ или Милон, — подумал Рокамболь. — Надеюсь, впрочем, вскоре все разузнать.
      Когда Мармузэ овладел сэром Джеймсом и заключил его в ящик, то принял все предосторожности, чтобы исчезновение его не было никем замечено.
      Эдуард сделался преданным Мармузэ, но для прислуги Луврской гостиницы он был по-прежнему другом сэра Джеймса.
      Благодаря этому-то обстоятельству Петерсон и получал депеши, продиктованные Мармузэ.
      Все общество уже ехало для спасения своего господина.
      Понятно, что Мармузэ, бравший с собою слишком много народу, не мог ехать разом со всеми, а разделил всех на партии.
      Милон, Смерть Храбрых и Полит отправились с булонским почтовым экипажем.
      Они везли с собой большой ящик, заключавший в себе сэра Джеймса, погруженного в глубокий летаргический сон.
      Мармузэ, мисс Элен и Ванда ехали по железной дороге.
      В Булони они все встретились.
      Они остановились все в гостинице «Испания».
      Мармузэ очень мало спал в ночь отъезда.
      Он соображал и решил, что ему нужно побывать в Ньюгете, а потому он и велел Эдуарду дать депешу, что Рокамболь выехал уже из Булони.
      Затем он написал два письма, из которых одно было адресовано к первому секретарю французского посольства, маркизу С., бывшему старым другом Феликса Пейтавена, то есть Мармузэ, а другое прямо во французское посольство. Как в первом, так и во втором он выставлял себя жертвой какой-то ошибки и просил о том, чтобы его освободили поскорее из Ньюгета.
      — Ты отдашь эти письма, — сказал он Милону, — только через два дня после моего ареста.
      — Слушаю, — ответил Милон, привыкший с некоторых пор беспрекословно повиноваться Мармузэ.
      Приехав в Лондон, Мармузэ оживил сэра Джеймса и сдал его на руки присланному за ним от аббата Самуила фениану, и затем дождался спокойно той минуты, когда его арестовали.
      Когда Мармузэ был приведен и посажен в Ньюгет, то он продолжал уверять всех, что его взяли по ошибке и что он не Рокамболь, но, несмотря на это, сэр Роберт поторопился поместить его к Серому человеку.
      К несчастью, сколько он ни старался, но ни Серый человек, ни вновь приведенный француз нисколько не выдали себя, и даже сам Барнетт все более и более убеждался, что Мармузэ действительно не знаком с Серым человеком.
      Мармузэ, между тем, не торопился болтать с Серым человеком, потому что он знал, что у него еще будет достаточно для этого времени.
      Только на другой день Рокамболь начал говорить с Мармузэ, и то на таком языке, который никому не был известен в Лондоне.
      Этот язык в Париже известен под названием яванского.
      Это даже не язык, а просто жаргон, на котором в Париже говорят все дамы полусвета.
      Его можно образовать из всякого европейского языка, прибавляя к каждому слогу слов перед или после слогов ее, ва, ей.
      Через два часа после этого Рокамболь знал уже все, что произошло в Париже, начиная с падения Лимузена и кончая чудесным спасением ирландки Дженни и ее сына.
      В то время, когда они говорили по-явайски, к ним вошел губернатор Ньюгета и остановился, как окаменелый, на пороге.
      Сэр Роберт смотрел то на настоящего, то на мнимого Рокамболя, но не мог ни слова понять из их разговора.
      — На каком это условном языке вы говорите? — спросил он. — По-явайски, — ответил Рокамболь.
      Тогда сэр Роберт вздумал проверить его слова и призвал одного арестанта, бывшего сперва в Индии и говорившего по-явайски.
      — Дик, — обратился к нему губернатор, — говорите ли вы по-индийски (т. е. на хинди)?
      — Так же хорошо, как и по-английски.
      — А по-явайски?
      — Отлично.
      — Я призвал тебя для того, чтобы поговорить с этими джентльменами.
      — Хорошо тебе было в Индии? — спросил Серый человек.
      — Нет, — ответил Дик.
      — Почему же?
      — Так ты понимаешь, что они говорят? — спросил губернатор.
      — Точно так, ваше превосходительство.
      Когда Дика увели, то губернатор снова обратился к Рокамболю.
      — Джентльмен, — сказал он, — вы бы лучше сделали, если бы во всем сознались.
      — А!
      — И, главное, сказали бы свое настоящее имя|, чтобы нам было можно представить вас поскорее в суд.
      — И приговорить меня к смерти?
      — Почем знать? — сказал сэр Роберт с обычным своим смехом. — Быть может, милость королевы распространится и на вас.
      — Милость королевы?
      — Да.
      — Ладно, знаю я эту милость.
      — Королева очень часто милует приговоренных к казни.
      — А государственный секретарь Департамента юстиции не ратифицирует акта о помиловании, и вас все-таки вешают. Очень вам благодарен, ваше превосходительство.
      — Вы вправе защищать свою жизнь, как вам угодно, — сказал сэр Роберт. — Покойной вам ночи.
      Когда губернатор хотел уже уйти, то его остановил Мармузэ и потребовал, чтобы тот выслушал его.
      — Что же вам угодно? — спросил губернатор.
      — Чтобы меня освободили отсюда, так как я не то лицо, за которое меня принимают, — ответил Мармузэ.
      — Это еще увидим.
      — Смотрите, ваше превосходительство, не раскайтесь потом, я ведь буду искать удовлетворения.
      Сэр Роберт почувствовал себя как-то неловко и вышел.
      После его ухода Рокамболь сказал Барнетту, что часа через два его выпустят.
      — Но, — сказал Барнетт, посмотрев на Серого человека с выражением глубокой преданности, — мне хоть бы и совсем не выходить отсюда.
      — Полно, мой добрый друг, тебе надо уйти!
      — Зачем же?
      — Потому что ты здесь больше не нужен. Ты не говоришь по-явайски.
      Затем Мармузэ обещал выдать ему двести фунтов стерлингов и велел ему прийти через три дня в кабак Ианстона.
      Барнетт ничего не ответил, но внутренне поклялся служить Серому человеку и отдаться ему всей душой и телом.
      Между тем сэр Роберт перевел Рокамболя и Мармузэ в такую комнату, где был устроен особенный аппарат, при помощи которого он мог слышать все, что они говорили.
      Но, при всем его рвении и старании, и это не принесло ни малейшей пользы, так как оба арестанта разговаривали на таком языке, которого никто не мог понять.
      Губернатор и Петерсон выходили из себя, но все-таки не могли ничего узнать.
      В эту же ночь сэр Роберт был разбужен главным секретарем французского посольства, приехавшим лично требовать немедленного освобождения ошибочно арестованного друга.
      Спустя полчаса после этого Мармузэ уже не было в Ньюгете, а сэр Роберт был в страшном волнении. Ведь Мармузэ мог потребовать от него значительного вознаграждения, и суд отнесется со всей строгостью к губернатору, столь опрометчивому в своих поступках. А сэр Роберт был ведь не богач. При этом он имел еще семейство…
      Один только Рокамболь преспокойно улегся спать и не замедлил заснуть.
      Выйдя из Ньюгета, Мармузэ нанял дом и лавку, находившуюся как раз напротив старого здания тюрьмы, затем повидался с аббатом Самуилом, который устроил так, что все главные начальники фениан собрались на сходку, где мисс Элен заявила им, что она только из-за Рокамболя, то есть Серого человека, перешла на сторону фениан.
      Тогда фениане обещали освободить во что бы то ни стало Серого человека из Ньюгета.
      Открыв напротив Ньюгета лавку и посадив туда Милона, Мармузэ купил старый план лондонских подземелий, вырытых заговорщиками против Карла, и, собрав всех своих в эту лавку, поехал к сэру Роберту, находившемуся в самом ужасном состоянии духа.
      Как известно, английские законы ужасно строго относятся к тем, кто был виновником заключения невинного человека, и предоставляют этим последним требовать в свою пользу больших вознаграждений.
      Так что в данном случае Мармузэ мог требовать громадных денег от сэра Роберта и окончательно разорить его.
      После этого очень понятно, почему губернатор Ньюгета был в таком ужасном волнении.
      Сэр Роберт только что сел за стол, когда его слуга подал ему карточку, на которой было написано: «Феликс Пейтавен, французский подданный. Стрэнд, гостиница „Три Короны“.
      — Этот джентльмен очень желает вас видеть, — сказал ему слуга.
      — Ах, дети мои! — проговорил сэр Роберт, посмотрев на дочерей со слезами на глазах. — Может быть, мое разорение вступает под наш кров.
      Мармузэ, приехав к сэру Роберту, губернатору Ньюгета, сперва напугал его окончательным разорением, а потом, когда сэр Роберт начал вымаливать себе прощенье и при этом даже стал на колени, он согласился помириться с ним, но только с тем условием, что сэр Роберт позволит ему, Мармузэ, и его жене прожить несколько дней у него на квартире в Ньюгете, и притом, чтобы каждый вечер он имел бы возможность играть в шахматы с Серым человеком, который для этого должен приходить на квартиру к губернатору.
      Как ни тягостно было это предложение, но так как сэр Роберт не рисковал ничем при исполнении его, кроме выговора, то он и решился исполнить желание Мармузэ.
      Когда сэр Роберт проводил Мармузэ до самого подъезда и когда кеб последнего удалился, он проворно поднялся к себе, бросился на шею к своей жене и проговорил:
      — Ах, моя дорогая, я думал, что мы уже погибли!
      Тогда между отцом, матерью и дочерьми произошла маленькая, вполне трогательная семейная сцена.
      Устроив все дело с губернатором, Мармузэ вернулся в лавку к Милону и, дождавшись ночи, спустился в погреб, и, благодаря купленному им плану, проник в подземелье и дошел по подземным переходам до самого Ньюгета, где подземелье оканчивалось крепкой железной дверью.
      На другой день после этого Мармузэ и Ванда переехали к сэру Роберту, который и поспешил показать им весь Ньюгет, не забыв при этом указать и на две подземные тюрьмы, выходившие, по расчету Мармузэ, как раз к тому подземному коридору, который Мармузэ открыл из лавки Милона.
      Вечером в этот день он играл в первый раз в шахматы с Рокамболем и сообщил ему, конечно на явайском языке, план своих действий.
      Когда, наконец, все было готово, то Мармузэ распорядился, чтобы Милон с товарищами на другой день приготовили на Темзе пароход, на который бы была уже заранее перевезена мисс Элен, и явились бы ровно в одиннадцать часов вечера через подземный ход в квартиру губернатора Ньюгета.
      Затем он отправился к сэру Роберту.
      Милон, вернувшись с парохода, был очень удивлен сообщением Полита, сказавшего ему, что он видел оборванных фениан, которые привезли и оставили у стен Ньюгета несколько больших бочек.
      — Вот и бочка, — сказал Полит, указывая на что-то черное, стоявшее у массивных стен тюрьмы.
      — Что бы такое могло быть в ней? — подумал Милон.
      — Это не легко решить, — ответил Полит. Милон попробовал тогда сдвинуть ее с места.
      — Слишком тяжела, — пробормотал он.
      — Не знаю почему, но мне кажется, что в ней должен быть порох, — проговорил Полит.
      Милон вздрогнул.
      — Но с какой стати ему быть здесь?
      — Верно, фениане хотят взорвать Ньюгет. Милон только пожал плечами.
      — Негодяи, — проворчал он. — Как будто они не знают, что вместе с Ныогетом должен будет взлететь на воздух и тот, кого они собирались спасать.
      Была уже половина одиннадцатого, а потому Полит и Милон прекратили свои разговоры и поторопились в лавку, а оттуда в подземелье, откуда и пробрались в Ньюгет.
      В последний раз предстояло играть Рокамболю в шахматы с Мармузэ, так как сэр Роберт сообщил, что Петерсону удалось уговорить судью судить Серого человека без называния его имени.
      Хотя губернатору и не хотелось, чтобы Серый человек вышел в этот вечер из своей комнаты, но боязнь Мармузэ заставила его сделать ему еще раз уступку и отступление от тюремных правил и постановлений.
      Ровно в половине одиннадцатого вошел Рокамболь к сэру Роберту.
      Он имел такой же спокойный и беззаботный вид, с каким он обыкновенно под именем майора Аватара входил в свой клуб на Парижском бульваре. Мармузэ тоже был не менее его спокоен.
      Одна только Ванда была несколько грустна, что не ускользнуло от Рокамболя.
      Что же касается сэра Роберта, то он смотрел на Серого человека с такой жадностью, с какою разве какой-нибудь ученый способен взирать и рассматривать находящийся перед ним иероглиф.
      Ванда и дочери губернатора опять занялись музыкой, сэр Роберт поместился за креслом Мармузэ, чтобы не упускать из вида лицо подсудимого.
      Партия началась.
      В продолжение четверти часа оба партнера казались занятыми только своей игрой.
      Наконец Мармузэ обратился к Рокамболю:
      — Господин, — сказал он, — у меня есть новость.
      — А я было усомнился в этом; Ванда что-то очень грустна.
      — Как? — вскричал сэр Роберт. — Вы опять за свой явайский язык?
      Мармузэ улыбнулся.
      — Ну, да Бог с вами. Надо подчиниться, ведь это последний вечер, и тогда величайшая тайна будет в моих руках.
      В это время на часах пробило три четверти одиннадцатого часа.
      Жена губернатора и ее дочери встали, чтобы удалиться.
      — Через четверть часа, — начал опять Мармузэ, — все наши товарищи будут здесь. И если тогда вы не согласитесь добровольно следовать за нами, ожидая помощи своих фениан, то мы употребим насилие.
      — Вы честные и храбрые люди, — ответил ему Рокамболь со вздохом.
      Сэр Роберт, вероятно, ничего не понимавший из их разговора, только с беспокойством посматривал на часы.
      Он с нетерпением ждал той минуты, когда узнает настоящее имя Серого человека. Наконец пробило одиннадцать часов.
      Тогда Мармузэ сказал Рокамболю по-английски:
      — Не правда ли, джентльмен, что если бы решили судить вас, не зная вашего имени, вы бы не стали больше скрывать его?
      — Конечно, нет!
      Сэр Роберт чуть не вскрикнул от радости.
      — Значит, теперь вы его скажете?
      — Почему же это теперь, милорд?
      — Потому что вас решили судить, не добившись от вас вашего имени.
      — Может быть, милорд, вы этим хотите заставить меня высказаться?
      — Пустяки, джентльмен, вот вам в доказательство моих слов предписание лорда, главного судьи.
      Но Рокамболь не обратил ни малейшего внимания на министерскую депешу и только спросил:
      — Когда, вы говорите, меня будут судить?
      — Завтра.
      — А когда, по вашему мнению, повесят?
      — Послезавтра.
      — И вам хочется знать мое имя?
      — Я готов на коленях умолять вас об этом.
      — Извольте! Меня зовут — Рокамболь!
      — Рокамболь!.. Это вы?..
      — Да.
      И Рокамболь еще не перестал смеяться, как из передней послышался глухой шум.
      Немного погодя раздался отчаянный крик, затем падение чего-то грузного и, наконец, все опять смолкло.
      Сэр Роберт почти без памяти вскочил с места и бросился к дверям.
      Но Мармузэ загородил ему дорогу и, приставя нож к горлу, произнес твердо и решительно:
      — Один звук или шаг с места — и я всажу вам нож в горло.
      Во всю свою жизнь сэр Роберт еще никогда не испытывал ничего подобного.
      Сначала вся кровь бросилась ему в голову, а затем смертельная бледность покрыла его лицо.
      Наконец, он как бы машинально посмотрел на Рокамболя, Ванду и Мармузэ.
      А в соседней комнате находилась целая толпа вооруженных людей.
      Тут только он все понял.
      Серый человек — называйся он там хоть Рокамболем или кем другим — имел сообщника, и этот-то сообщник был Мармузэ, который так ловко одурачил и французское посольство и его самого — сэра Роберта.
      У этих людей были еще сообщники, их и пришлось теперь узреть сэру Роберту собственными глазами.
      Милон, Полит, Смерть Храбрых, Жан-мясник и Шокинг, с кинжалами в зубах и пистолетами в руках, ввалились теперь в открытую дверь.
      Когда сэр Роберт увидел перед собой всю эту вооруженную силу, то до того обезумел, что, недолго думая, бросился на колени и сложил на груди руки.
      — Ради Бога, — простонал он, — пощадите? Мармузэ расхохотался.
      — Никто и не думает вас убивать, — сказал он, — будьте только благоразумны.
      Несчастный только махнул рукой. Тогда его связали по ногам и рукам и заткнули рот большим платком.
      Бедняга губернатор даже заплакал.
      — Кончено! — заметил тогда Мармузэ. — Пора и уходить.
      — Пароход готов? — спросил Рокамболь.
      — Он ждет на Темзе, неподалеку от входа в подземелье.
      — А мисс Элен?
      И голос господина как бы дрогнул.
      — Мисс Элен уже давно на пароходе!
      — А-а! — пробормотал Рокамболь и направился было к выходу, но, бросив взгляд на Ванду, он невольно остановился.
      — Что с тобой? — спросил он ее.
      Ванда была бледна и казалась напуганной. Она сидела в кресле и не шевелилась.
      — Что с ней? — спросил в свою очередь и Мармузэ.
      — Мне страшно, — ответила наконец Ванда.
      — Чего же ты боишься?
      — Сама не знаю… но только боюсь…
      — Ведь с нами господин, — заметил ей Мармузэ, — вставай… идем!
      Ванда с трудом поднялась на ноги. Колени у ней сгибались, и она двигалась, как бы оглушенная чем-то.
      Рокамболь посмотрел на нее и вздрогнул.
      — Странно, — прошептал он.
      — Верно, нервное расстройство, — заметил тогда Мармузэ и, взяв Ванду за руку, повел ее с собой.
      Но когда они дошли до того места, где лежала кухарка, Ванда снова приостановилась.
      — Не пойдем дальше, — произнесла она.
      — С ума ты, что ли, сошла? — пробормотал Мармузэ.
      — Поздно, — ответил Рокамболь, — мы зашли уже слишком далеко, чтобы возвращаться назад.
      Грустное предчувствие молодой женщины как будто отразилось немного и на нем.
      — Боюсь… боюсь! — повторяла она, трясясь всем телом. Прошло два или три мгновения.
      — Пойдемте! — вскричала наконец Ванда. — Бог не покинет нас.
      Они спустились во двор, где перед тем оставили свой зажженный фонарь.
      — Друзья, — сказал Рокамболь, — я желаю спускаться последним.
      — Мы спустимся вместе, — заметил ему Мармузэ.
      — Почему?
      — Может быть, вы опять вздумаете раскаяться, что не фениане освободили вас.
      — Глупец ты, больше ничего! — И Рокамболь пожал плечами.
      Когда все были уже внизу, Милон вздохнул так, как будто у него гора свалилась с плеч.
      — Теперь, пожалуй, пусть их и зажигают свой порох, — произнес он спокойно.
      Рокамболь вздрогнул.
      — О каком это порохе говорят? — спросил он.
      — Что ты говоришь? — вскричал Мармузэ.
      — Фениане приготовились сегодня ночью спасать вас, господин!
      — Откуда ты это знаешь?
      — Полит и я — мы сами видели бочонки с порохом, — ответил Милон.
      — Бочонки с порохом?
      — Ну да, они были прислонены к стене Ньюгета.
      — Но ведь, когда тюрьма взлетит, мы будем уже далеко отсюда.
      Ванда опять повторила:
      — Мне страшно… Я боюсь… Наконец они достигли тех сводов, где их ждала
      Паулина, жена Полита.
      — Живей, живей, господа, — кричал Милон, — нам нельзя терять времени.
      — Этот проход идет к Темзе? — спросил Рокамболь.