Для таких высокопоставленных преступников, как, например, — — Рене, приходилось созывать парламент и обращаться к помощи пыток, но для простого воришки достаточно было приговора главного судьи, и несчастного попросту вешали при первом удобном случае, когда у Господина Парижского бывало дело на Гревской площади. Только в самых редких случаях палач беспокоил свою высокую особу из-за какого-нибудь мелкого преступника. Обыкновенно воришка должен был ждать, когда в руки палача попадал высокопоставленный клиент. Тогда на эшафоте, где предстояло колесовать важного барина, устраивали виселицу для воришки, которого вешали в первую голову: это было своего рода закуской, долженствовавшей возбудить у толпы аппетит к лакомому блюду казни высокопоставленного преступника.
      Как раз в тот день, когда Крильон по приказанию короля арестовал Рене, полиция арестовала воришку, хорошо известного парижанам под именем Гаскариля.
      Гаскариль был ужасом горожан. Предшественник Картуша, он соблазнял жен, дубасил мужей, грабил и воровал. Он был атаманом банды грабителей, главная квартира которых находилась возле Двора Чудес. С этой шайкой Гаскариль проделывал всякие чудеса, но на убийство пускался крайне редко, почти никогда, и нужны были очень убедительные мотивы, чтобы заставить его пролить чью-нибудь кровь…
      Полицейский, арестовавший Гаскариля, отвел его прямо к главному судье. А у того расправа была коротка.
      — Вчера арестован мессир Рене, обвиненный в убийстве горожанина Лорьо на Медвежьей улице, — сказал судья Гаскарилю. — Надо полагать, что мессир будет присужден к колесованию. Если это так и случится, то ты будешь повешен в день его казни; это для тебя большая честь!
      Гаскариль едва ли разделял мнение судьи относительно чести быть казненным, хотя бы одновременно с Рене, но противоречить он не решился и стал ждать, когда его призовут к ответу.
      К этому-то Гаскарилю и направился президент Ренодэн по окончании допроса Рене.
      Гаскариль принял президента не очень-то вежливо.
      — Раз уж я осужден и вы собираетесь повесить меня, то можно было бы, кажется, оставить меня в покое! — сказал он.
      — Друг мой Гаскариль! — ответил Ренодэн. — Ты страшно неблагодарен к правосудию!
      — А чем это меня правосудие так облагодетельствовало? — возразил воришка, — Все равно меня повесят!
      — Да, но тебя могли присудить к колесованию, а это гораздо мучительнее!
      — Я никого не убил, а ведь колесование…
      — Так-то так, да больно у тебя репутация плоха! И вообще ты не прав, что принимаешь меня так нелюбезно! Я хочу тебе добра.
      — Что такое? — спросил воришка.
      Ренодэн без всякой брезгливости уселся на грязную солому, служившую ложем для скованного по рукам и ногам преступника, и спросил:
      — Есть у тебя дети?
      — Слава Богу, нет! — ответил Гаскариль.
      — Ты женат?
      — Тоже нет!
      — Но, наверное, у тебя найдется человек, которым ты интересуешься?
      При этом вопросе Гаскариль побледнел, покраснел и с замешательством сказал:
      — Зачем вам знать это?
      — Да ты только ответь!
      — Ну конечно есть! Это Фаринетта, которую я увижу только один раз в жизни, да и то во время казни: наверное, она придет посмотреть, как меня будут вешать! — вздыхая, ответил взволнованный воришка.
      — Ты любишь ее?
      — Только одну ее я и люблю на всем свете! И меня душит бешенство при мысли, что вот я умру, а другой… Ведь ей только восемнадцать лет! Она красавица, ну а с глаз долой — из сердца вон… И когда меня повесят…
      — Она помянула бы тебя добром, если бы ты оставил ей что — нибудь в наследство!
      — Но у меня ничего нет!
      — Ну а у Фаринетты?
      — Тоже ничего, кроме голубых глаз да белых зубов! Этого еще мало!
      — Для Парижа достаточно! — со злой улыбкой возразил судья.
      — Да замолчите же вы наконец! — крикнул рассерженный Гаскариль. — Могли бы, кажется, дать мне умереть спокойно!
      — Постой, друг мой, — спокойно перебил его судья, — ты только дослушай до конца! В самом непродолжительном времени ты умрешь. Если бы ты мог оставить своей Фаринетте кругленькую сумму в… ну, хотя бы в двести золотых экю, то она из благодарности осталась бы верна твоей памяти. А такую сумму ты мог бы заработать!
      — Двести золотых экю для Фаринетты! — крикнул бедный воришка, ослепленный этой суммой. — Дорогая Фаринетта! Но что нужно сделать для этого?
      — А вот я сейчас расскажу тебе это! Ты осужден, тебя повесят…
      — Боюсь, что вы говорите сущую правду!
      — Ну а умирают лишь один раз, и, вешают ли тебя за два преступления или за десяток, от лишнего преступления веревка не стягивает сильнее горла!
      — Понимаю! Вы хотите, чтобы я принял на себя чужую вину!
      — Вот именно!
      — А что, собственно, я должен взвалить на себя еще?
      — Убийство на Медвежьей улице.
      — Так вот как? Значит, хотят спасти за мой счет мессира Рене!
      — А тебе не все равно?
      — Нет! Ведь за убийство колесуют, а не вешают!
      — Обещаю тебе, что ты все равно будешь повешен, а вдобавок Фаринетта получит двести золотых экю!
      — Бедная Фаринетта! — вздохнул воришка, который, видимо, склонялся к тому, чтобы принять предложение, но вдруг, неожиданно для президента, он.тряхнул головой и категорически заявил: — Нет, я не согласен!
      — Но почему?!
      — А потому что раз Фаринетта разбогатеет, она сейчас же забудет меня, ну а я буду слишком мучиться на том свете, если Фаринетта устроится с другим!
      — Дурак!
      — Не спорю! А только я не согласен!
      — Что же ты хочешь за согласие взять на себя вину Рене?
      — Чтобы меня отпустили на свободу!
      — Ты хочешь невозможного! — ответил Ренодэн подумав. — Но… не падай духом, мой мальчик! Мы увидимся сегодня вечером и тогда поговорим.
      С этими словами Ренодэн вышел из камеры Гаскариля и от правился к себе домой. Там он принялся за работу. Через некото рое время он взглянул на часы, затем подошел к окошку и увидал, что к его воротам как раз подъезжают носилки.
      — Королева отличается точностью! — пробормотал он, от правляясь навстречу замаскированной даме, выходившей из скромных, лишенных всяких гербов и украшений носилок.
      Когда Ренодэн ввел Екатерину к себе в кабинет, королева сказала:
      — Ну, что?
      Эти два слова ярче ряда трескучих фраз свидетельствовали о ее беспокойстве и волнении.
      — Рене вынес пытку, не выронив ни слова, — ответил президент. — Беда только в том, что воришка, на которого я рассчиты вал, не соглашается!
      — Но почему же? Чего он хочет? — спросила королева, и взор ее, засверкавший было радостью, снова потускнел.
      — Он хочет свободы, и я обещал ему, что он получит ее, — ответил Ренодэн.
      — Да вы с ума сошли! — крикнула королева.
      — Нет, но у меня свои соображения, — ответил судья. — Надо полагать, что Рене безумно зол на палача…
      — Господи, Рене не из тех, которые прощают! — заметила королева.
      — И весьма возможно, что, если мы спасем Флорентийца, он непременно захочет сыграть дурную шутку с ним!
      — Тем хуже для Кабоша!
      — Но если Кабошу обещать, что Рене простит ему, палач согласится проделать одну штучку, которую лет пять тому назад он уже устроил с одним солдатом. У того была сильная протекция, и палач, вместо того чтобы связать петлю мертвым узлом, попросту закрепил ее неподвижной петлей. Затем, когда ему нужно было схватить преступника за плечи, чтобы собственным весом ускорить стягивание петли и удушение, Кабош ухватился за канат, которым подвязывают под мышки преступника. И так как тоненькая веревка, которую надевают на горло, была завязана не мертвой петлей, а крепким узлом, то солдат лишь испытал некоторую неприятность, но не более…
      — И не умер? — : спросила королева.
      — Отнюдь нет! — ответил Ренодэн. — Ночью палач снял его с петли, и солдат отделался лишь тем, что у него шея окривела!
      — И вы хотите, чтобы Кабош проделал то же самое над Гаскарилем? Это опасно, потому что Жан Кабош способен выдать нас с головой королю!
      — Черт возьми!
      — Но я дам вам хорошую мысль: обещайте Гаскарилю, что с ним поступят именно таким образом, ну а там… посмотрим! Сказав это, Екатерина встала. Но Ренодэн остановил ее.
      — Еще одно слово, ваше величество! — сказал он. — Гаскариль не поверит мне на слово, если у меня не будет в руках доказательств в виде собственноручно вашим величеством написанной записки с обещанием помилования!
      — Но ведь… такая бумага… может попасть в руки… короля! — испуганно пробормотала королева.
      — Я отвечаю за то, что этого не случится! — ответил судья. — Но иначе я ничего не могу сделать для Рене.
      — Иначе говоря, вы требуете гарантию? — сказала королева.
      — Для Гаскариля — да!
      — Ну, и… для себя тоже!
      Ренодэн ничего не ответил. Екатерина подумала: «Он во что бы то ни стало хочет попасть в парламент!»И, усевшись за столом президента, написала на куске пергамента: «Я помилую Гаскариля. Екатерина», — приложила печать вырезанным на печатке перстня королевским гербом и подала бумагу Ренодэну.
      Когда королева ушла, президент снова отправился в Шатле и, войдя в камеру Гаскариля, сказал:
      — Ну-с, ты останешься жив!
      На вопрос воришки президент рассказал ему, как несколько лет тому назад Кабош спас от верной смерти приговоренного к казни солдата. Но Гаскариль не был простаком.
      — А где доказательства, что это так и будет? — спросил он. Президент показал ему записку королевы.
      — В самом деле! — пробормотал Гаскариль. — Ведь королеве очень важно спасти своего Рене! Ну-с, а если я возьму вину Флорентийца на себя, получу ли я те двести экю, которые вы хотели дать Фаринетте?
      — Получишь!
      — Гм!.. Но хорошо ли с моей стороны грабить такую бедную девушку, как Фаринетта?
      Ренодэн рассмеялся, а затем произнес:
      — Мы дадим ей другие двести экю! Ну, согласен? Гаскариль насмешливо посмотрел на Ренодэна и сказал:
      — Что-то вы уж очень щедры, господин президент! Можно подумать, что вешать собираются не меня, а вас!
      — При чем же здесь я? — ответил судья. — Ты сам понимаешь, что в спасении того лица, вину которого ты должен взять на себя, принимают участие такие особы, которые могут и умеют быть щедрыми! Я — лишь исполнитель чужих желаний.
      — И обещаний, не так ли? — насмешливо спросил Гаскариль. — Э, нет, глубокоуважаемый господин президент, это дело обставляется так хитро, что нашему брату надо быть осторожным. Ну а я ровно ни в чем не вижу гарантий, что обещания, которые вы дадите мне, будут действительно соблюдены!
      — Как! — патетически крикнул Ренодэн. — Я представил тебе записку ее величества…
      — Тэ-тэ-тэ, господин Ренодэн, прежде всего, я еще не знаю, подлинная ли эта записка…
      — Дурак!
      — Весьма возможно! Кроме того, меня смущает еще и то, что, в сущности говоря, эта записка… остается у вас, и если меня все-таки повесят, то…
      — Мне некогда! — недовольно перебил его Ренодэн. — Говори же прямо и без недомолвок, чего ты хочешь?
      — Да весьма немногого, господин президент: гарантий, что обещания не останутся лишь на словах!
      — Значит, ты боишься, что королева захочет сэкономить те несколько сотен экю, которые я обещаю тебе от ее имени?
      — О нет! Скорее я боюсь как раз обратного!
      — Ты бредишь?
      — К сожалению, нет! Я боюсь, что королева прикажет опустить в мою могилу не двести, а тысячу золотых экю и что мне с того света будет очень тяжело сознавать невозможность воспользоваться такой большой суммой. Так вот: я хочу гарантий, что мне подарят в добавление к золоту еще и жизнь!
      — Но ведь я…
      — Слова, глубокоуважаемый президент, слова!
      — Так чего же ты хочешь, черт возьми! Может быть, ты потребуешь, чтобы к тебе пришла сама королева и…
      — Ну вот еще! Королева! Что мне с нею делать? Нет, вот если бы ко мне пришла Фаринетта!
      — Я вижу, — с досадой сказал Ренодэн, — что с тобой действительно бесполезно говорить! Чем дальше в лес, тем больше дров. С каждой минутой ты ставишь все новые и новые условия, исполнимые все меньше и меньше. Словом — тебе хочется быть повешенным? Ну и отлично! Это можно будет устроить хотя бы завтра утром, ну а на твое место мы найдем кого-нибудь посговорчивее!
      — Поговорим откровенно и серьезно, президент Ренодэн, — ответил Гаскариль. — Ведь вы просто не хотите понять меня. Я не боюсь казни, потому что едва ли мне так или иначе избежать ее; не теперь — так потом… Знаете ли, в моей деятельности надо быть готовым ко всему! Но я уже говорил вам, что не доверяю верности Фаринетты мертвому Гаскарилю, и мне было бы очень тяжело думать, что на честно заработанные мною денежки она приобретет себе шикарного дружка. Вы вот говорите, что королева обещала помиловать меня. Правда, ее величество так и пишет в своей записке. А что, если это помилование не состоится помимо ее воли? Что, если Кабош ошибется и повесит меня самым заправским образом? Говорю вам откровенно: в данном случае меня пугает то, что останется жить Фаринетта, да еще с деньгами! Вот поэтому-то я и говорю, что могу дать окончательный ответ только тогда, когда поговорю с Фаринеттой. Она — девушка честная, и если что обещает, то сдержит. И тогда я буду в состоянии рискнуть, тем более что не один я буду знать о нашем сговоре…
      В то время когда Гаскариль говорил все это, в уме Ренодена с молниеносной быстротой проносился ряд самых противоположных соображений. Он думал о том, что осталось слишком мало времени для инсценировки комедии признания с участием не Гаскариля, а другого лица. Вместе с тем исполнить требование Гаскариля представлялось почти невозможным. Трудно уже провести в камеру заключенного постороннее лицо. Правда, эту трудность еще можно побороть. А вот разумно ли посвящать в сговор третьих лиц? Ведь положа руку на сердце можно смело сказать, что королева отнюдь не намерена сдерживать обещание. «Обещайте Гаскарилю, что с ним будет поступлено именно таким образом, а там… посмотрим!»— это были подлинные слова Екатерины Медичи, и если Гаскариля все — таки повесят, то ему, Ренодэну, придется ведаться с бандой со Двора Чудес!
      А почему ведаться придется именно ему, Ренодэну? Разве в случае чего он не может сказать, что Рене приказал палачу повесить Гаскариля по-настоящему, чтобы не осталось живой улики? Вероломство и жестокость парфюмера королевы известны всем, как известно и то, что он, Ренодэн, — человек маленький, подневольный. Ведь никто не поверит, что всю эту историю со всеми обещаниями он, президент, затеял от своего имени и на свой страх и риск? Значит, считаться и мстить будут не ему, а тем, кто действительно виноват в нарушении данного обещания!
      Это — одно. А другое — то, что для него, Ренодэна, в данный момент важно лишь исполнить желание королевы и выручить Рене. Что будет потом, это другое дело, но если он не заставит Гаскариля принять на себя вину в убийстве Лорьо, если Рене не будет спасен, то королева примет это за недостаток желания с его стороны. Ну а если от мести банды Двора Чудес еще можно как — нибудь отвертеться, то от мести Екатерины Медичи не уйдешь никуда. Значит, раздумывать нечего, и…
      Гаскариль перестал говорить и выжидательно уставился на судью. Помолчав немного, Ренодэн сказал:
      — Ты упомянул, друг мой Гаскариль, что я не хочу понять тебя. Нет, я-то отлично понимаю тебя, а вот ты действительно не хочешь понять меня! Ты просишь привести Фаринетту. Отлично! Допустим, что я приведу ее к тебе. Но подумай сам: сначала ты Довольствовался тем, что Фаринетте дадут двести экю; затем ты потребовал жизни; затем к помилованию тебе понадобилось еще двести экю для тебя; а когда тебе обещали все это, ты находишь, что мы слишком щедры, и требуешь свидания с Фаринеттой. Устроить это свидание трудно, но все же возможно. Но где же у меня гарантии, что потом ты не потребуешь еще чего-нибудь? А так ведь дело затянется до бесконечности!
      — Нет, господин президент, — обрадованно подхватил воришка, — можете быть спокойны, больше я ничего не потребую. Если я поговорю с Фаринеттой и она даст мне кое-какие обещания, я буду спокоен. Тогда я буду уверен, что вы не собираетесь обмануть меня, а если и произойдет какая-нибудь ошибочка, то Фаринетта останется верной моей памяти. Только и всего, господин Ренодэн!
      — Ну, хорошо, — сказал судья, — я буду милостив до конца и приведу тебе твою милочку. Только помни: это — последняя поблажка, и больше ты от меня ничего не выторгуешь. Теперь скажи мне, где я могу найти эту знатную даму?
      — Это совсем не трудно, господин президент! — весело от ветил Гаскариль. — Видите, у меня в левом ухе болтается сережка? Отстегните ее первым делом! Вот так! Теперь ступайте к церкви Нотр-Дам-де-Виктуар. Около Двора Чудес вы увидите ряд действительно чудесных превращений. Безногий и безрукий калека, например, у ворот Двора Чудес вдруг превратится в здоровенного парня… Очень возможно, что, завидя вас, чудесно выздоровевший больной вновь сразу заболеет и подползет к вам за милостыней. Тогда вы скажете ему: «Я пришел повидать Фаринетту от имени Гаскариля. Вот — серьга друга Фаринетты!» Этого будет достаточно: Фаринетта сейчас же выбежит к вам. По серьге, которую она же мне и подарила, моя милочка поймет, что вы пришли от меня, и последует за вами!
      — Хорошо! — сказал Ренодэн. — Жди меня: я приведу к тебе Фаринетту. Но помни, это — последняя поблажка!
      Он вышел из камеры, ворчливо думая: «Нечего сказать, в хорошую кашу мне пришлось замешаться из-за этого негодяя Рене! Буду даже рад, если ему свернут шею за Гаскариля, который мне несравненно симпатичнее, чем королева и ее приспешник. Но… земные блага исходят не от Гаскариля и ему подобных, а от королевы, и потому…»
      Он плотнее закутался в плащ и быстро зашагал по направлению к Двору Чудес.

      Вернемся к Генриху Наваррскому, которого мы оставили на полу в комнате Нанси наблюдать через смотровое отверстие за происходящим в комнате королевы Екатерины совещанием королевы с президентом Ренодэном.
      Когда Ренодэн ушел, Генрих осторожно поставил на место кусок паркета, замаскировывавший проверченное отверстие, и направился к сонетке, проведенной из комнаты принцессы Маргариты. Он дернул за веревку снизу вверх, так что звонок не зазвонил, и через некоторое время Нанси, запершая дверь снаружи, пришла выпустить принца.
      — Пойдемте, господин де Коарасс, — сказала она.
      — Принцесса ждет меня? — спросил он.
      — Однако! — сказала Нанси. — Вы ненасытны, сударь!
      — Но почему?
      — Да ведь вы уже видели ее сегодня?
      — Ну, видел.
      — А принцесса имеет дурную привычку ложиться спать хоть раз в сутки! — с иронической улыбкой сказала насмешливая камеристка. — Ну-с, куда вы хотите направиться теперь?
      — Я хотел бы видеть господина Пибрака. Нанси довела его до той лестницы, по которой паж Рауль уже столько раз водил принца в апартаменты Пибрака, и сказала:
      — Ну а теперь вы и сами знаете дорогу! До свиданья!
      — Постой, крошка, одно слово! — сказал Генрих, удерживая девушку. — Ну а завтра в котором часу?
      — Вам ничего не сказали?
      — Нет!
      — Ну так на всякий случай приходите к девяти часам, как и всегда!
      Нанси убежала обратно, а Генрих постучался в комнату капитана гвардии, который в большом волнении поджидал его.
      — Боже мой, наконец-то! — сказал он, увидев принца.
      — Вы беспокоились?
      — Страшно!
      — Ну так успокойтесь: все идет отлично.
      — Да что с вами случилось?
      — Я вам скажу это через несколько минут, а сейчас я должен разузнать еще кое о чем!
      Сказав это, Генрих открыл книжный шкаф и снова скользнул в тайник.
      «Черт возьми! — подумал он, заглядывая в смотровое отверстие. — Я попал некстати: ее высочество ложится спать!»
      И принц стал дерзко смотреть в отверстие.
      Действительно, принцесса при помощи Нанси совершала свой ночной туалет.
      — Знаете, ваше высочество, — сказала Нанси, — этот бедный господин де Коарасс, который так хорошо читает в звездах и сумел уверить ее величество, будто он чародей, сам стал жертвой чар!
      — Ты думаешь?
      — Он безумно влюблен в вас!
      Генрих увидел, что лицо Маргариты покраснело, словно у девочки.
      — Вы только представьте себе, принцесса, он хотел вернуться сюда! — продолжала камеристка.
      — Сюда?
      — Именно сюда!
      — Теперь? Сейчас?
      — Ну да! — И у Нанси появилась хитрая улыбка. — Ведь он знал, что завтра…
      — Завтра? Но ведь я ничего не сказала…
      — Так что же из этого? Я взяла на себя смелость назначить ему час свиданья!
      — Однако…
      — О Господи! — с лицемерным смирением сказала Нанси. — Если ваше высочество не пожелает видеть его, то я успею предупредить…
      — Ну, мы там посмотрим, — ответила принцесса, видимо взволнованная.
      — В конце концов, этот мальчик просто прелестен! — снова начала Нанси.
      — Ты находишь?
      — И если бы я была принцессой…
      — Дерзкая!
      — Раз уж вашему высочеству предстоит стать королевой Наваррской, то было бы хорошо дать сиру де Коарассу какую-нибудь придворную должность. Ведь в Нераке так скучно!
      — Знаешь что, крошка моя, я начинаю думать, что сир де Коарасс принадлежит к числу твоих друзей! Ты с ним в заговоре и хочешь заставить меня во что бы то ни стало полюбить его!
      — О, что касается этого, ваше высочество, — ответила Нанси, в то время как принц задрожал от радости в своем тайнике, — то мне кажется, что ваше высочество несколько поощрили меня к такому заговору!
      — Молчи, сумасшедшая, — сказала принцесса, — и ступай! Я хочу спать!
      Нанси погасила свет и ушла из комнаты. И тогда принц услыхал, как с губ Маргариты сорвалось тихим шепотом:
      — Господи, Господи! Как я люблю его!
      «Еще бы! — подумал принц. — Я это и так заметил!»
      Он осторожно вышел из тайника и сказал Пибраку:
      — Милый Пибрак, если вы хотите добиться какой-либо милости по моей протекции, то начинайте!
      — Что вы хотите сказать этим, ваше высочество?
      — То, что я пользуюсь любовью короля и вошел в милость королевы Екатерины. Я занял место Рене! Пибрак широко открыл глаза.
      — Ваше высочество торгует парфюмерным товаром?
      — Нет, но зато я читаю в звездах прошлое и будущее!
      Удивление Пибрака дошло до апогея. Тогда принц рассказал капитану гвардии все, что произошло в последнее время и что читатели уже знают.
      Пибрак с хмурым видом выслушал сообщение Генриха и наконец сказал:
      — Ваше высочество, я могу лишь повторить слова принцессы Маргариты: вы играете в опасную игру!
      — Друг мой Пибрак, вы любите волноваться из-за пустяков.
      — Я знаю королеву!
      — Да и я тоже!
      — И знаю Рене, а это еще важнее.
      — О, что касается Флорентийца, то его жизнь в моих руках. Мне достаточно отправиться к королю и рассказать ему все!
      — Боже сохрани ваше высочество от этого! — крикнул Пибрак.
      — Это почему?
      — А потому что хотя бы король приказал перевести Рене в Бастилию, выпустить на свободу Гаскариля и объявить вину Рене доказанной — все равно Флорентинец казнен не будет!
      — Да полно вам!
      — Королева-мать скорее поднимет революцию во Франции, чем поступится своим Рене!
      — Значит, вы думаете…
      — Думаю, что король ничего не должен знать. Пусть Рене изворачивается из лап палача, вашему высочеству следует лишь продолжать взятую на себя роль кудесника. Ведь королева любит Рене только потому, что верит в его сверхъестественные способности.
      — Только из-за этого?
      — Ну, прибавьте сюда еще некоторую долю привычки, только и всего. И в тот день, когда королева уверится, что ей удалось найти колдуна, превосходящего силой и знаниями Рене, песенка проклятого парфюмера будет спета. А такой результат будет несравненно лучше, чем если Рене будет осужден парламентом. Предоставим королю, королеве и Рене устраиваться между собой как они знают, вы же, если вы по-прежнему хотите жениться на принцессе Маргарите…
      — Но конечно хочу, друг мой! Принцесса очаровательна, хотя… мне совсем не нужно стать ее мужем, для того чтобы получить доступ в ее спальню!
      — Но тогда… к чему?
      — На это у меня имеются причины политического характера. Ну — с, а теперь, когда мы с вами столковались, я ухожу.
      — Вы идете домой?
      — Нет, у меня еще есть дельце, которое надо обделать этой ночью.
      Выйдя из Лувра, Генрих прямым путем направился в кабачок Маликана. Кабачок был уже закрыт, но сквозь щели ставен виднелся свет. Принц осторожно постучал.
      — Кто там? — послышался свеженький голосок Миетты.
      — Земляк землячки! — ответил принц на беарнском наречии. Миетта поспешила открыть дверь. Войдя в кабачок, принц увидал Ноэ и красотку-еврейку. Последняя по-прежнему была в одежде беарнского мальчика.
      Ноэ пришел в кабачок после того, как сдал Паолу на попече ние Вильгельма Верконсина. Он вернулся берегом реки и, войдя в кабачок и поцеловав Миетту, сказал:
      — Я умираю от голода, милочка, и ты будешь умницей, если дашь мне поесть!
      В тот момент, когда пришел принц, Ноэ ужинал, разговаривая с обеими женщинами.
      — Черт возьми! — сказал Генрих. — Теперь я понимаю, почему я чувствовал себя все время так не по себе: я не обедал!
      Он уселся против Ноэ и первым делом налил себе того старого доброго вина, которое Маликан приберегал лишь для земляков.
      Генрих и Ноэ поужинали с великолепным аппетитом. Утолив первый голод, принц, весь вечер находившийся под действием чар принцессы, принялся смотреть на красотку-еврейку.
      Даже и в костюме беарнского мальчика Сарра продолжала оставаться очень хорошенькой. Генрих с удовольствием смотрел на нее, и под его взглядом молодая женщина густо покраснела.