В этот день король Карл IX охотился в Сен-Жермене. К концу охоты король собственноручно заполевал волка и, как страстный любитель этого рода спорта, не мог отказать себе в удовольствии избавить несчастное животное от мучительной агонии и всадить ему в голову пулю в тот самый момент, когда свора уже наседала на волка и собиралась растерзать его в клочки.
      — В самом деле! — с довольным видом воскликнул король. — Марго, которая так любит охоту, сделала большую ошибку, что не поехала с нами сегодня. Что вы скажете на это, господин де Коарасс? Ведь такая чудная погода!
      — В самом деле, ваше величество, погода чудная, — ответил Генрих Наваррский.
      — И Марго отлично позабавилась бы! — продолжал король, бросая хитрый взгляд на юного принца.
      — А разве ее высочество чувствовала себя недостаточно хорошо сегодня? — спросил Генрих, без смущения выдерживая королевский взгляд.
      — Да, у Марго мигрень.
      — Это очень неприятная болезнь, ваше величество!
      — Ну, у женщин всегда бывает мигрень, когда они не хотят что-нибудь делать, — ответил король, пожимая плечами. — Готов держать пари что, если бы Марго знала о вашем присутствии на охоте, она непременно отправилась бы тоже!
      — О ваше величество! Вам угодно смеяться надо мной! — сказал Генрих, будучи на этот раз не в силах удержаться от румянца замешательства.
      Но король и сам понял, что зашел слишком далеко, и просто ответил:
      — Да я вовсе не шучу. С тех пор как Марго знает, что ей придется выйти замуж за принца Наваррского, она бегает за всеми беарнцами, чтобы узнать у них что-нибудь о своем будущем супруге… Да, — продолжал он, — день был действительно очень удачным, и я уверен, что буду обедать сегодня с большим аппетитом!
      — Тем лучше для вас, ваше величество! — заметил Пибрак. — Когда король кушает, его подданные чувствуют голод!
      — В таком случае приглашаю вас отобедать со мной, Пибрак! — улыбаясь, сказал король.
      — Это такая честь для меня, ваше величество…
      — И ваших кузенов тоже!
      Генрих Наваррский и Ноэ поклонились, и король Карл IX дал сигнал к возвращению в Париж.
      Перед Лувром он сказал Пибраку:
      — Сходите к моей сестре, узнайте, не лучше ли ей. Пригласите ее отобедать со мной!
      Пибрак отправился исполнять это приказание и, вскоре вернувшись, доложил:
      — Ваше величество, ее высочество лежит в постели — боль не унимается!
      «Черт возьми! — подумал Генрих. — А как же будет с назначенным мне свиданием?»
      За стол король сел вместе с Пибраком, обоими молодыми людьми, слывшими за кузенов последнего, с Крильоном, полковником дворцовой гвардии, и двумя другими придворными, участвовавшими в охоте.
      — У меня волчий голод, — сказал он. — Вот то-то я поем! Но король не учел возможного вмешательства случая, способного прогнать самый сильный аппетит какой-нибудь дурной новостью. Не успел он поесть знаменитый суп из свиного сала и пососать крылышки фазана, как ему доложили:
      — Ваше величество, городской голова на коленях умоляет принять его немедленно!
      — К черту городского голову! — буркнул король.
      — Но, ваше величество, голова уверяет, что должен доложить вашему величеству о выдающемся преступлении!
      — Ах вот как? — сказал король, обрадованный, что сейчас узнает что-нибудь интересное. — Ну, пусть войдет!
      Через минуту дверь открылась, и в комнату вошел величественный старец с благородными манерами и полной достоинства осанкой. Это был городской голова Жозеф Мирон, брат королевского лейб-медика.
      — Господин городской голова, — сказал король, протягивая согласно обычаю руку для поцелуя, — уж не охватил ли огонь весь город с четырех сторон? Или, может быть, все мосты снесены половодьем в Сене? Нет? Так что же могло случиться достаточно важного, чтобы дать вам право беспокоить несчастного короля, умирающего от голода?
      — Ваше величество, — не смущаясь, ответил голова, — я явился с требованием правосудия. Этой ночью ограблен и убит парижский горожанин, и народная молва обвиняет в преступлении лиц, близких к вашему величеству!
      — Однако, господин городской голова! — сказал король, роняя из рук нож. — Я не держу при себе убийц и грабителей! Потрудитесь объясниться!
      — На Медвежьей улице жил ювелир по имени Самуил Лорьо, — спокойно начал рассказывать Жозеф Мирон, не смущаясь королевским гневом. — Он был очень богат и женат на молодой, очень красивой женщине. И вот жена Лорьо исчезла!
      — Одна?
      — Это осталось неизвестным.
      — А муж?
      — Сегодня утром соседи Лорьо с удивлением заметили, что дверь в его квартиру открыта, хотя обыкновенно он тщательно запирался. Из любопытства кое-кто зашел туда, но уже с первых шагов им пришлось натолкнуться на труп, лежавший в коридоре…
      — На труп самого Лорьо?
      — Нет, ваше величество, на труп старого приказчика Нова. В следующей комнате у открытого и совершенно пустого денежного шкафа нашли второй труп…
      — Муж на этот раз?
      — Нет, ваше величество, это был труп ландскнехта, которого еще несколько дней тому назад видели на часах у луврских ворот.
      — Черт возьми! — буркнул король, нахмуривая брови.
      — Наконец, в верхнем этаже нашли труп старой служанки.
      — Ну, а… муж?
      — Мужа прибило течением к Нельскому парому. Он был убит ударом кинжала и сброшен в воду.
      — Однако, господин городской голова, — крикнул король, — это составляет четыре убийства сразу!
      — Четыре, ваше величество!
      — Но как попал ландскнехт в эту компанию?
      — Ваше величество! Следствие, произведенное по горячим следам, установило, что Лорьо был убит не дома, а около реки. Убит он был ударом кинжала в спину. Хирург, приглашенный мною для осмотра трупа, установил, что смерть последовала моментально и что рана была нанесена тем же кинжалом, которым были убиты старик Иов и служанка. Это был обыкновенный французский кинжал с треугольным лезвием. А ландскнехт убит итальянским стилетом, оставляющим овальную, еле заметную рану.
      — Значит, убийца переменил оружие? — спросил король.
      — Нет, ваше величество, тем более что кинжал, найденный при ландскнехте, как раз подходит к первым трем ранам. И по всей очевидности, картина преступления такова: неизвестный убийца и ландскнехт подстерегли Лорье, убили его, ограбили. Ключом, нашедшимся при ювелире, они отперли дверь дома, проникли туда и расправились с приказчиком и служанкой, а когда дело дошло до дележа сокровищ, обнаруженных в денежном шкафу, то соучастник убил ландскнехта, чтобы завладеть одному всем!
      — Но нашли ли вы какие-нибудь указания, способные обнаружить личность второго грабителя?
      — Да, ваше величество, и эти указания настолько серьезны, что я умоляю ваше величество выслушать меня наедине! Король встал и недовольно буркнул:
      — Как нарочно, право! Один раз в году случается, что я чувствую аппетит, так именно в этот раз мне непременно должны помешать! Идите сюда, я слушаю вас! — сказал он, отходя с Мироном в дальний угол комнаты.

       —В доме несчастного ювелира, — сказал Жозеф Мирон, отойдя с королем в угол, — нашли итальянский стилет, которым, очевидно, был убит ландскнехт. Вот он этот стилет, ваше величество!
      Взяв в руки поданное ему Мироном оружие, король не мог сдержать возглас удивления: этот самый стилет он не раз видел у Рене и любовался художественной кружевной отделкой рукоятки.
      — Кроме стилета, — продолжал голова, — убийца забыл ключ от дома. Этот ключ тоже поражает тонкостью работы. Вот он, ваше величество! Согласитесь, что во Франции таких не делают и что итальянец…
      — Господин Мирон, — резко перебил король голову, — совершенно не к чему произносить имена, которые сами напрашиваются на язык. Ступайте с Богом! Даю вам мое королевское слово, что правосудие сделает свое дело.
      — Вполне полагаюсь на это! — с достоинством ответил Мирон, уходя.
      Король вернулся к столу. Теперь он стал есть очень нехотя и казался мрачным и задумчивым. Гости удивленно переглядывались. Только Генрих и Ноэ не поднимали головы. Наконец король встал и сказал приглашенным:
      — До свиданья, господа! А вы, Пибрак, подите к королеве — матери и предупредите ее, что я сейчас буду у нее. Кстати, господа, потрудитесь никому ничего не рассказывать о том, что слышали здесь. Я хочу расследовать это дело, прежде чем слух о нем разнесется!
      Приглашенные стали расходиться. Пибрак, проходя мимо Генриха, успел шепнуть ему:
      — Подождите меня в приемной!
      Генрих и Ноэ остались в приемной. Там к ним вскоре подошел Рауль.
      — Господин де Коарасс, — сказал он Генриху, отведя его в сторону, — у меня имеется поручение к вам от Нанси!
      — Ну-с, что же ей угодно?
      Она поручила мне сказать вам, что бывает мигрень и мигрень и что иная мигрень проходит от того, что в десять часов погуляешь по набережной!
      — Спасибо, друг мой! Это все?
      — Не совсем, месье! Я хотел бы спросить, как… ну, вы мне обещали… узнать…
      — А! Поговорить с Нанси о вас? Не беспокойтесь, я займусь этим!
      В этот момент Пибрак вновь прошел через приемную к королю, и молодые люди слышали, как он доложил:
      — Ее величество ожидает ваше величество!
      — Королева у себя?
      — Нет, ее величество находится у ее высочества принцессы!
      — Ну так я тоже пойду к Марго! Пибрак вышел из кабинета и быстро увел молодых людей к себе.
      «Гм! — думал Генрих, — наверное, Пибрак сообразил, что мы знаем кое-что поподробнее о всей этой истории!»
      Но принц ошибался: Пибрак имел в виду совершенно другое.
      — Ваше высочество, — сказал он, когда они вошли в комнату капитана гвардии, — король отправился говорить с королевой по поводу убийства, о котором рассказал ему Мирон. Я уверен, что вам, как и мне, будет интересно узнать, о чем это они шептались в углу. Должно быть, король извлек из этого разговора что-нибудь очень неприятное для королевы Екатерины. Ну что же, послушаем через наш тайничок и узнаем весь секрет!
      — Да неужели вы еще не догадались, кто именно убил старика Лорьо? — воскликнул Генрих.
      — Господи, где же у меня голова была! — ответил Пибрак. — Но ведь это его жену вы вырвали из когтей Рене? Значит, на этот раз Рене удалось похитить красавицу?
      — Нет, — ответил принц, — он убил мужа. Но жена находится в безопасном месте. — И он рассказал Пибраку все, что читатели уже знают из предыдущего романа.
      — Ваше высочество, ваше высочество! — сказал Пибрак. — Вы играете в опасную игру! Конечно, отступать теперь было бы поздно, но будьте настолько же осторожны, насколько вы смелы. иначе вы погибли! И раз все это так, то вам тем более важно узнать, о чем будет говорить король с королевой!
      — Ну, так пойдем к тайнику! — ответил Генрих. Ноэ остался в комнате, а Генрих с Пибраком прошел на цыпочках в потайной ход. Там принц приник глазом к дырочке, проверченной в распятии.
      Маргарита и королева-мать были еще одни. Маргарита как раз в этот момент промолвила:
      — Рассказывают, будто король сегодня удивительно хорошо настроен. Но что ему могло понадобиться у нас в этот час?
      Королева не успела ответить, потому что в этот момент камергер распахнул дверь и провозгласил:
      — Его величество король!
      — Здравствуй, Марго! — сказал Карл IX, целуя руку сестры. — Доброго вечера, ваше величество! — обратился он к королеве-матери с сухим поклоном. — Я пришел, чтобы предупредить вас, что завтра будет заседание парламента, на котором прошу вас присутствовать, так как будут судить важного преступника! Этого преступника присудят к колесованию, что и будет исполнено не далее как через три дня!
      — Но я не понимаю, о каком преступнике говорите вы, ваше величество! — ответила королева. — Вероятно, о каком-нибудь принце или важном синьоре, составившем заговор на целость и благо монархии?
      — Истинными врагами монархии являются те негодяи, которые втираются в доверие королей, чтобы убивать и грабить честных горожан!
      Теперь Екатерина Медичи поняла все: ведь еще накануне Рене испрашивал у нее жизнь горожанина! Но сдаваться она не хотела.
      — А разве вы, ваше величество, оказали покровительство такому негодяю? — спросила она.
      — Я-то нет, а вот вы — да! — ответил король.
      — Я? — с негодованием переспросила Екатерина. Но король не дал себе поддаться, как обыкновенно, величественным манерам матери, а твердо сказал:
      — Потрудитесь выслушать меня, ваше величество! На Медвежьей улице убили ювелира Лорьо…
      — Гугенота?
      — Парижского горожанина, ваше величество!
      — Ну и что же?
      — А то, что убийца забыл на месте преступления вот этот самый кинжал и ключ! Вы узнаете их конечно?..
      «О, неосторожный!»— подумала Екатерина и прибавила вслух:
      — Но как же вы хотите, чтобы я…
      — Полно, ваше величество, полно! Посмотрите-ка хорошенько! На клинке имеется шифр, и этот шифр принадлежит вашему любимчику, Рене Флорентинцу!
      — Если Рене совершил это преступление, — мрачно сказала побледневшая королева, — я примерно накажу его!
      — О, простите, ваше величество! — возразил король. — Это вас уже совершенно не касается! Это дело парламента, а потом — палача!
      — Но помилуйте, ваше величество, ведь Рене преданный слуга… он оказал уже столько услуг… Он спас монархию от угрожавшего ей заговора… И из-за какого-то горожанина…
      — Из-за горожанина? — крикнул Карл IX. — Да ведь горожане разнесут в щепки мой трон, если я позволю какому-нибудь Рене резать и грабить их! Не пройдет недели, как Рене будет колесован!
      Сказав это, король в гневе удалился. Екатерина и Маргарита переглянулись.
      — Рене — просто негодяй, — сказала королева, — кончится дело тем, что он поссорит меня с королем. Но он полезен, а потому я спасу его! — И королева быстро удалилась.
      Генрих и Пибрак тоже вышли из тайного коридора и вернулись в комнату, где Ноэ многозначительно посмотрел на них: король говорил настолько громко, что его слова долетали и до комнаты.
      — Ну-с, — сказал Генрих, — дело-то, кажется, пахнет для Рене очень скверно!
      — Король остается королем, — ответил Пибрак, пожимая плечами, — но единственным хозяином положения по-прежнему является королева! Поэтому весьма возможно, что парламент оправдает Рене, если только дело дойдет до этого, — закончил Пибрак. — По-моему, его не посмеют даже арестовать!
      — Однако! — спохватился принц, взглянув на часы. — Скоро десять, и я должен идти. Покорнейше прошу вас, Пибрак, не пользоваться сегодня вечером вашим тайником! Ну, пойдем, Ноэ!
      С этими словами Генрих ушел, невольно размышляя над словами Пибрака: «Рене не осмелятся даже арестовать».
      «Неужели Пибрак прав?» — думал он.
      На самом деле в этой части предсказания Пибрак оказался неправым. Вернувшись к себе, король велел позвать герцога Крильона, славившегося своей прямотой и неустрашимостью: ведь для того чтобы арестовать фаворита мстительной Екатерины Медичи, да еще такого фаворита, как Рене, нужно было действительно обладать незаурядным геройством!
      — Герцог! — сказал ему король. — Ступайте и арестуйте Рене Флорентийца, парфюмера королевы-матери!
      — Сто тысяч ведьм! — воскликнул бесстрашный Крильон. — Ваше величество еще ни разу не давали мне такого приятного поручения!
      — Ну так ступайте! — мрачно ответил король.

      Выйдя из Лувра, Генрих и Ноэ повстречались на набережной с каким-то человеком, который быстрым шагом направлялся ко дворцу.
      — Ба, да это наш друг Рене! — сказал принц, узнав парфюмера при свете луны, и обратился к Флорентийцу: — Куда вы так торопитесь?
      — Простите, господа, — ответил Рене, — но я очень спешу. Мне надо в Лувр, к королеве-матери.
      — Но почему вы так бледны, мессир? Удался ли ваш проект?
      — Не вполне… вернее, даже нет!
      — Да, да! Это весьма возможно! Ведь я говорил вам, что какое-то враждебное влияние сказывается на вашей судьбе! Если бы вы дали мне тогда возможность погадать вам как следует, мне, быть может, удалось бы выяснить, как парализовать это влияние…
      — Так вы, может быть, погадаете мне теперь? — с бледной усмешкой сказал Рене.
      — Что же, сегодня ночь очень ясна! Дайте свою руку! — сказал Генрих и принялся с важным видом рассматривать руку Рене. Вдруг он вздрогнул и тихо вскрикнул, после чего спросил: — Вы, кажется, сказали, что идете в Лувр? Так не ходите туда!
      — Но почему?
      — Не знаю, но там с вами приключится какое-то несчастье!
      — Но королева ждет меня!
      — Не потеряли ли вы чего-нибудь в прошлую ночь? Я не вижу достаточно ясно, что это такое, но это два каких-то предмета, потерянные или забытые вами, и они являются источником вашего несчастья! Не ходите туда!
      Тон, которым Генрих произнес эти слова, произвел на Рене огромное впечатление. В первый момент он даже подумал, не будет ли и в самом деле лучше повернуть обратно? Но если вся Франция трепетала перед Рене, то одно движение бровей Екатерины Медичи заставляло трепетать Флорентинца, а ведь королева всегда ждала его в этот час!
      — Я должен идти! — сказал он. — Если моя звезда погасла, то пусть судьбы идут своим чередом! Покойной ночи, господа! — И с этими словами он пошел дальше.
      Дойдя до Лувра, Флорентинец прошел в него через потерну и поднялся по узкой лестнице в апартаменты королевы.
      Но Екатерины не было в комнате. Когда король гневно вышел из комнаты Маргариты, королева побежала за ним следом. Она хотел войти в кабинет короля, но алебардист преградил ей дорогу, сказав:
      — Король никого не принимает!
      — Ну, меня-то он примет! — ответила королева.
      — Приказ только что отдан, и именно по отношению к вашему величеству! — ответил часовой.
      Королеве пришлось вернуться обратно, хотя бешенство душило ее. Рене пришел как раз в то время, когда ей пришлось перенести эту оскорбительную неудачу, и, когда Екатерина, вернувшись к себе, застала своего фаворита, ему первому предстояло вынести на себе бурю ее гнева.
      — А, вот и ты! — сказала она. — А я хотела рассказать тебе интересную историю! Вчера ночью на Медвежьей улице нашли убитыми несколько человек, и убийца оставил там ключ и кинжал. И знаешь ли ты, чей это кинжал? Твой, негодяй!
      — Но, ваше величество, — пробормотал испуганный Рене, — ведь вы же… позволили…
      — Молчи, подлец! — крикнула королева. — На этот раз я от казываю тебе в своем покровительстве! Ты будешь арестован, судим и колесован! — Сказав это, королева взглянула на своего фаворита. Но недаром она еще накануне упомянула, что между ней и Рене слишком много секретов; ей опять стало жалко его… — Единственное, что я могу посоветовать тебе, — сказала она, — это бежать, и как можно скорее!
      Она показала Флорентинцу на дверь, и на ее лице отразился такой искренний испуг, что Рене понял, насколько неблагоразумно раздумывать над данным ему советом.
      Он накинул плащ и подошел, чтобы поцеловать руку королевы.
      — Прочь, убийца! — крикнула она, отталкивая его.
      Рене поник головой и, выйдя, направился коридором к той потерне, которой он обыкновенно проникал во дворец.
      Однако часовой, только что беспрепятственно впустивший его, отказался теперь выпустить обратно, сославшись на приказ короля. Окончательно перепуганный Рене решил попытать счастья на главной лестнице. Часовые, стоявшие у первых ступенек, беспрепятственно пропустили его. То же самое было и с часовыми, стоявшими в низу лестницы.
      «Я спасен! — радостно подумал Рене. — Сюда приказ еще не успел дойти!»
      Он дошел до главных ворот. Это было последним и притом самым маленьким препятствием. Наряд часовых обыкновенно сидел в кордегардии у ворот, и достаточно было постучаться, чтобы после опроса ворота раскрылись.
      Рене постучался.
      — Кто идет? — спросил часовой.
      — Рене! — ответил парфюмер.
      Он думал, что теперь ворота беспрепятственно откроются, но вместо этого из кордегардии вышел Крильон и крикнул:
      — Эй, пост, сюда!
      — Ваша светлость, — дрожащим голосом спросил итальянец, — кажется, вы не узнали меня? Ведь я Рене Флорентинец!
      — Арестуйте мне этого болвана и отберите у него шпагу! — приказал Крильон, не удостаивая парфюмера ответом.
      Один из солдат взял у Рене шпагу и подал ее Крильону, Герцог обнажил ее, далеко отбросил ножны и переломил шпагу о колено, причем воскликнул:
      — Вот как поступают с проходимцами, которые корчат из себя дворян и только бросают тень на верных слуг короля! Связать этого убийцу!
      Рене связали и отправили в Шатле. Крильон отправился сопровождать его.
      В то время губернатором Шатле был старый сир де Фуррон, ненавидевший всех иностранцев-авантюристов, а следовательно, и королеву-мать. Сир де Фуррон по верности долгу и бесстрашию был своего рода маленьким Крильоном.
      — Месье, — сказал ему герцог, — видите ли вы этого субъекта. Это Рене Флорентинец, убийца, которого скоро казнят колесованием.
      — Давно бы следовало! — ответил губернатор.
      — Вы отвечаете мне за него своей головой!
      — Отвечаю! — спокойно согласился Фуррон.
      Когда на Рене надели кандалы и втащили его в камеру, он понял, что теперь ему уже нечего ждать.
      «Ах! — подумал он. — Почему я не послушал сира Коарасса, этого проклятого беарнца, который читает будущее в звездах?!»
      А тем временем, когда Рене поминал сира де Коарасса, по следний сидел с Ноэ на набережной, выжидая, когда на колокольне пробьет десять часов.
      — Ну-с, голубчик Ноэ, — сказал он, — как, по-твоему, я справился с ролью астролога-предсказателя?
      — Очень хорошо! Но я думаю, что Пибрак прав и что Рене скоро освободят, и так как рано или поздно он поймет, что мы попросту мистифицировали его, то…
      — Знаешь тогда что, Ноэ? Тебе надо похитить Паолу!
      — Но ведь вы сами недавно согласились, что это опасно!
      — Да, но теперь я думаю устроить это иначе. Если Паола согласится добровольно оставаться твоей узницей, то мы можем поместить ее вместе с Годольфином, и его уже не надо будет держать на запоре. А Паола будет нам отличной заложницей!
      — Что же, — сказал Ноэ, — это, пожалуй, хорошая идея, и я подумаю о ней. А пока я пойду позондирую почву в этом направлении!
      — Ну а я пойду злословить о принце Наваррском! — смеясь, сказал Генрих.
      Десять ударов колокола гулко понеслись в воздух. Когда Генрих подошел к потерне, Нанси уже поджидала его. Она взяла его за руку и повела по темной лестнице.
      — Однако! — сказал принц. — Почему это мне кажется, что сегодня мы поднимаемся выше?
      — Так оно и есть!
      — Значит, Лувр подрос в эту ночь?
      — Разумеется нет!
      — В таком случае принцесса переселилась этажом выше?
      — Тоже нет!
      — Но… тогда…
      — Разве вы не слыхали, что короли иной раз венчаются через уполномоченных ими на это лиц? — шепнула Нанси.
      — Разумеется слыхал!
      — Ну, так сегодня и принцесса поступает так же!
      — То есть?
      — То есть на свидании буду я!
      Сказав это, Нанси открыла дверь и ввела принца в очарова тельную комнатку.
      — Здесь я живу, — сказала Нанси. — Можете броситься к моим ногам; все, что вы мне скажете, будет добросовестно передано по назначению доверительнице! — Она принялась хохотать словно сумасшедшая, закрыла дверь, задвинула засов и продолжала: — Да ну же, бросайтесь к моим ногам!
      Генрих взглянул на нее: Нанси была очаровательна.

      Генриху было около двадцати лет, Нанси — не более шестна дцати. Если камеристка была насмешлива, то Генрих отличался смелостью. Белокурые волосы и голубые глаза Нанси сразу вскружили ему голову и заставили забыть и о принцессе Маргарите, и о красотке-еврейке. По своему обычаю, принц сейчас же приступил к решительным действиям. Он протянул руку, чтобы обнять Нанси за талию, но девушка ужом вывернулась из его объятий и, насмешливо улыбаясь, заметила:
      — Моя доверенность не простирается так широко!
      — То есть… как это? — спросил Генрих.
      — Да ведь вы же знаете, что я олицетворяю здесь собой особу принцессы! — смеясь, ответила Нанси.
      — Ну вот еще! — возразил Генрих. — Я не думаю ни о ком, кроме вас. Вы очаровательны!
      — Это мне уже не раз говорили!
      — И если бы вы захотели полюбить меня…
      — Ну уж нет, красавчик мой, этого я не могу!
      — Но почему?
      — Почему? Да потому, что такая мелкопоместная дворянка, как я, у которой нет ничего, кроме смазливенького личика, ищет мужа, а не чего-нибудь другого!
      — Ну, мы могли бы столковаться…
      — Что же, из вас вышел бы славный муж, — сказала Нанси, еще раз оглядев Генриха. — Но я не хочу вас по трем причинам. Во — первых, девушке, не имеющей другого приданого, кроме приятной наружности, не следует выходить замуж за мужчину, вес состояние которого заключается лишь в его шпаге. Из двух камней масла не выжмешь!
      — Но я имею в виду кое-какое наследство…
      — Воображаю! Какая-нибудь лачуга в Испании или клочок виноградника на берегу Гаронны!
      — Ну-с, а вторая причина? — улыбаясь, спросил принц.
      — Я не люблю охотиться в чужих землях!
      — Но ведь браконьерство имеет свою прелесть!
      — Возможно, но в этом отношении я держусь взгляда уголь щика, который хочет быть полным хозяином у себя в лачуге!
      — Отлично! Теперь третья причина.
      — А третья… она гораздо серьезнее, и… я предпочитаю не сообщать ее вам!
      — Та-та-та! Это отступление, красавица!
      — Ну, если вы так принимаете это, то я вам скажу… Я… не свободна, господин де Коарасс!
      — Боже мой! — воскликнул принц. — А я-то еще обещал Раулю… Бедный Рауль!
      Нанси сильно покраснела, и насмешливая улыбка сбежала с е. лица. Генрих взял ее за руку и сказал:
      — Простите меня! Можно с удовольствием обманывать женщину, которой не любишь, и еще с большим удовольствием ту, которую любишь…
      — Славная мораль, нечего сказать!
      — Но нарушать данное слово нельзя, а вы такая прелесть, что я совсем забыл обещание, данное Раулю.
      — Но ведь я не говорила вам, что это Рауль!
      — Нет, не говорили, но ваше лицо стало таким серьезным, что сомнений быть уже не могло.
      — Ну так по крайней мере не говорите ему этого! — сказала Нанси, опуская голову.
      — Будьте спокойны, не скажу! Но все-таки как жаль, что я так неосторожно дал это обещание!..
      — Господин де Коарасс, — сказала камеристка, поднимая голову, — знаете ли, вы ужасно ветреный субъект!
      — Ба! Вы находите?
      — Господи! Сколько времени мы уже сидим здесь, а вы все еще не поинтересовались узнать, почему вы находитесь у меня.
      — А в самом деле?
      — Принцесса не могла предвидеть, что случится это убийство на Медвежьей улице, которое поставит вверх дном весь дворец. Король в гневе, а королева в бешенстве, особенно с той поры, как арестовали Рене…
      — А, так его все-таки арестовали?
      — Да, минут пятнадцать тому назад. Ну вот королева-мать и бегает из своих комнат в комнаты принцессы Маргариты.
      — Понимаю теперь! Ну а скажи, крошка, вчера почему…
      — Вы уж слишком любопытны, — смеясь, ответила Нанси. Но если вы уже знаете мой секрет, мне придется подружиться с вами. Так вот, вчера принцесса ровно ничем не была занята и никакой мигрени у нее не было.
      — Так почему же?
      — Почему у женщин бывают капризы? Принцесса внезапно почувствовала страх…
      — Перед кем?
      — Да перед вами! Ведь сердце женщины полно самых странных причуд и противоречий, а сердце ее высочества — и подавно! Три дня тому назад, перед тем как вы впервые встретились с принцессой, она даже не хотела идти на бал и все время плакала…
      — Она плакала, обратив взоры к Лотарингии! — заметил Генрих, привыкший понимать все с полуслова.
      — Возможно! Ну а после бала, на котором вы танцевали с нею, она уже не плакала, хотя и была задумчива… Вы обещали ей рассказать интересные истории о жизни при неракском дворе и вполне сдержали свое слово… Даже чересчур, пожалуй! — улыбнулась Нанси.
      — Может быть, я чем-нибудь оскорбил принцессу?
      — Господи, что за наивный народ эти мужчины! Если бы вы оскорбили ее, разве вы были бы здесь?
      — Но в таком случае почему… вчера…
      — Надо же было отдать должное угрызениям совести. Ну а Лотарингия, которая чувствовала себя утопающей, ухватилась за веточку.
      — И что же эта веточка?
      — Она сломалась! — ответила остроумная камеристка. Генрих покраснел, словно школьник. Нанси не упустила случая посмеяться.
      — Вот не угодно ли! — сказала она. — Хороша бы я была, если бы поверила в вашу испанскую лачугу или клочок виноградника… Ведь вы уже любите принцессу Маргариту, и она тоже любит вас.
      — Милая Нанси, — сказал принц, взяв девушку за руку, — раз я ваш друг и больше ничем стать не могу, то скажите мне, долго ли мне ждать здесь?
      — До тех пор, пока королева Екатерина не соблаговолит уйти к себе.
      — А как только это совершится, вы проводите меня к принцессе?
      — Да, конечно! Я совершенно не имею намерения держать вас целую вечность в своей комнате!
      — А я бы не прочь… — пробормотал принц, который не мог не заметить, что волосы Нанси отличаются очаровательным оттенком.
      — Смотрите! — сказала Нанси, погрозив ему пальцем. — Вот я пожалуюсь Раулю, и он… — Она не договорила и стала прислу шиваться. — Королева ушла к себе! — сказала она затем. — Пойдемте!
      Она опять взяла принца за руку и повела его этажом ниже. Они спустились по полутемной лестнице. Затем Нанси толкнула какую-то дверь, и Генрих очутился в комнате Маргариты.
      Заметив его, принцесса слегка покраснела и рукой приказала Нанси удалиться.
      — Ах, господин де Коарасс! — сказала она затем, протягивая Генриху руку для поцелуя. — Как вы счастливы, что не родились принцем!
      — Я хотел бы быть принцем… — пробормотал Генрих, с трудом подавляя улыбку вздохом.
      — Не желайте! — возразила Маргарита. — Это отвратительное положение. С утра мне морочат голову политикой, и королева-мать ни на минуту не оставляла меня в покое со своими страхами за судьбу своего милого Рене. Ну да теперь авось никто не придет тревожить меня! Присаживайтесь поближе ко мне и рассказывайте историю графини де Граммон и принца Наваррского. Вы сказали тогда на балу, что это очень смешная история.
      — Ну, не то чтобы смешная, но… Да вот судите сами, при нцесса. Принцу пришлось долго ухаживать за графиней, пока она обратила на него свое милостивое внимание. В конце концов она полюбила его, но зато принц стал к ней равнодушен!
      — Как? Так принц не любит больше своей Коризандры?
      — Нет, ваше высочество!
      — С каких же это пор?
      — С тех пор, как полюбил другую!
      — Кто же эта другая?
      — Это… его будущая супруга, принцесса!
      — Да что вы говорите, месье! Как же он мог… полюбить… меня?
      — Он видел ваш портрет, принцесса! Ну а ему двадцать лет, и в нашем краю люди легко воспламеняются.
      С этими словами Генрих бросил на Маргариту такой нежный взгляд, что она снова покраснела.
      — Хотела бы я видеть портрет этого мужлана! — сказала она.
      — Я могу описать его вам, принцесса!
      — Нет, Бог с ним! Вернемся к графине. Вероятно, она была в большом отчаянии?
      — Не могу вам сказать этого, принцесса, потому что я уехал из Нерака как раз в тот момент, когда между ними случился разрыв.
      Наступила короткая пауза.
      — А знаете ли, господин де Коарасс, — сказала Маргарита, — ведь теперь довольно-таки поздно?
      Генрих покраснел и встал со скамеечки, на которой сидел у ног принцессы.
      — Если ваше высочество пожелает, — сказал он, — я мог бы завтра заняться описанием наружности принца Наваррского.
      — Завтра? — краснея, сказала Маргарита. — Ну что же… приходите завтра!..
      Генрих взял ее руку и заметил, что эта рука дрожит. Он поднес руку к своим устам, и рука затрепетала еще сильнее, тогда он опустился на колени.
      — Да уходите же! — взволнованным голосом крикнула Маргарита, вырывая у него свою руку. — Нанси! Нанси!
      Принц встал с колен, Нанси вошла, взяла принца под руку и увела.
      «Нанси сказала правду, — думал принц, идя по темной лест нице. — Маргарита любит меня! Гм… Пожалуй, в данный момент я предпочел бы не быть принцем Наваррским!»

      Отправляясь на свидание с Паолой, Ноэ все же зашел пред варительно в кабачок Маликана. Там в этот час всегда была масса народа. Сам Маликан и Миетта с ног сбились, услуживая гостям, но у них был еще помощник, хорошенький мальчуган, которого Маликан звал Нуну и выдавал за своего племянника.
      Увидев Ноэ, Миетта подбежала к нему.
      — А вот и вы, господин Ноэ! — сказала она, стараясь улыбкой скрыть охватившее ее радостное смущение.
      — Да, — ответил Амори, — я зашел узнать, как она чувствует себя здесь.
      — Ну, вы видите сами, что здесь ей отлично! В этом наряде ее никто не узнает!
      — Но я боюсь, как бы она сама себя не выдала! Когда она узнает, что произошло на Медвежьей улице…
      — А что особенное могло произойти там? — возразила Миетта, которая еще не была в курсе происшедшего. — Ее муж, наверное, был очень взбешен?
      — Увы! Старик Лорьо даже не узнал о бегстве жены, потому что его успели убить раньше этого!
      — Его убили те, кто хотел похитить Сарру?
      — Вот именно!
      — Но в таком случае надо предупредить ее!
      — Я ради этого и пришел, Миетта!
      Однако Ноэ и Миетта спохватились слишком поздно. В одном из углов зала вокруг швейцарца собралась густая толпа слушателей, к которым примкнул и молодой беарнец Нуну. Швейцарец рассказывал о преступлении, совершенном на Медвежьей улице, и, по мере того как он рассказывал, Нуну все бледнел и бледнел. В конце рассказа его бледность дошла до такой степени, что можно было бояться, что он сейчас свалится в обморок. Но слушатели, заинтересованные рассказом солдата, не обращали внимания на паренька. К тому же Ноэ и Миетта успели подойти к нему и взять мальчика под руки, причем Ноэ шепнул ему:
      — Овладейте собою! Осторожнее! Миетта поступила еще решительнее.
      — Вот что, кузен, — сказала она, — пойдемте со мной наверх, вы мне поможете там!
      Нуну, или, вернее, Сарра, волнение которой дошло до высшего предела, покорно поднялась с Миеттой по лестнице. Ноэ пошел за ними следом.
      Наверху с Саррой сделался сильнейший нервный припадок.
      Миетте и Ноэ пришлось довольно долго повозиться с нею, и наконец Амори ушел, обещав Сарре, что завтра придет принц, который расскажет ей все подробности. Во всяком случае бояться нечего: Рене арестован и посажен в тюрьму по приказанию короля!
      Уходя, Ноэ думал:
      «Черт знает что такое! Миетта просто завораживает меня своими глазенками, и в ее присутствии я забываю о Паоле… А между тем Паола мне очень нравится, да и надо же узнать от нее какие-нибудь подробности!»
      Когда он спустился вниз, кабачок был уже пуст.
      — Ну, что поделывает наш узник? — спросил Ноэ Маликана.
      — Он по-прежнему плачет, отказывается есть и грозит уморить себя голодом!
      — Гм! — пробурчал Ноэ. — Он, пожалуй, способен на это! Нечего делать, придется пойти образумить его! Дай-ка мне твой фонарь, Маликан!
      Трактирщик дал Ноэ фонарь и приподнял люк погреба, куда молодой человек и спустился. Пройдя через ряд помещений, он наконец добрался до чуланчика, где на соломе лежал узник — Годольфин. Услыхав, что дверь отворяется, Годольфин вскочил и с ненавистью сказал:
      — А! Опять вы! Что вам нужно от меня?
      — Я пришел поговорить с вами, милый Годольфин, — ласково ответил Ноэ, не обращая внимания на вызывающий тон узника.
      — Нам не о чем говорить, я не знаю вас! — крикнул тот.
      — Зато я отлично знаю вас! Вы — раб, жертва Рене Флорентийца, обожающий своего палача!
      — Неправда! — крикнул Годольфин. — Я ненавижу Рене, зато я…
      — Зато вы любите Паолу? — мягко договорил Ноэ. Годольфин молчал, закрыв лицо руками.
      — Ну давайте же поговорим, милый Годольфин! — продолжал Ноэ. — Может быть, мы и столкуемся в чем-нибудь. Итак, вы любите Паолу?
      — Я был бы счастлив умереть за нее! — ответил несчастный.
      — Но на что же вы рассчитываете? Чего вы ждете от своей любви?
      — Ничего, ровно ничего! Я просто счастлив, когда нахожусь возле Паолы! Пусть она ругает меня, отталкивает, презирает — все равно, лишь бы мне дышать одним воздухом с нею… И только из-за нее я остался жить в доме Рене, которого ненавижу от всей души!
      — Значит, если бы Паола ушла от отца…
      — Я последовал бы за ней, не задумавшись бросить Рене!
      — И если бы Паола вздумала бежать от отцовской тирании, а вам поручили следить за ней так же, как вы следили, живя у Рене…
      — О, я ничего больше и не пожелал бы! Быть около нее, видеть ее, дышать одним воздухом с нею!
      — И вы не вздумали бы выдать Рене ее убежище?
      — Да ведь я ненавижу Рене! Однако к чему эти расспросы?
      — К тому, что все это весьма возможно, и если вы будете вести себя как следует, если вы не будете морить себя голодом, то я обещаю вам дать возможность жить вместе с Паолой. Но сначала вам надо успокоиться! Так покойной ночи, милый мой, подумайте о моих словах!
      Поднявшись наверх, Ноэ застал в кабачке одну Миетту.
      — А где же твой дядя, крошка? — спросил он.
      — Отправился навестить госпожу Лорьо!
      — Ну так пожелай ему от меня спокойной ночи!
      — Как? — слегка дрожащим голосом спросила Миетта. — Вы уже уходите?
      — Но ведь поздно, — ответил он. — Уже прозвонил сигнал к тушению огня!
      — Ну что же, дверь не заперта!
      — А потом, я не спал всю прошлую ночь…
      — И я тоже, — тоном упрека сказала Миетта.
      — Но я приду завтра утром! Покойной ночи, красавица зем лячка! — И Ноэ обнял девушку, расцеловал и ушел, оставляя ее очень сконфуженной.
      «Честное слово! — думал он, выходя на улицу. — Похоже, что мое сердце подвергается серьезной опасности у Маликана. Эта славная девушка в конце концов вскружит мне голову! Гм… Гм… Принц находит, что было бы очень дурно соблазнить племянницу человека, рискующего для нас жизнью… Но можно рассудить и так: Маликан действительно прелестный человек, но разве он рискует жизнью за меня, а не за Генриха? И разве я люблю Сарру, а не Генрих? Фу! — сейчас же перебил он себя. — Какие подлые мысли! Нет, надо бежать скорее к Паоле, так как в ее объятиях я забываю обо всех остальных!»
      Молодой человек ускорил шаг и вскоре дошел до моста Святого Михаила. Здесь ему пришло в голову: «Рене сидит в тюрьме, Годольфин — в погребе у Маликана. К чему же я буду рисковать своей шеей и взбираться по шелковой лестнице, когда можно пройти самым обычным путем?»
      Ноэ подошел к лавочке Рене Флорентийца и постучал.

      Некоторое время в ответ на стук Ноэ никто не отвечал. Наконец девичий голос робко спросил:
      — Кто здесь?
      — Это я, Паола! Откройте, не бойтесь! Паола открыла дверь, Ноэ скользнул в лавочку, и девушка поспешила запереть за ним дверь.
      — Но как вы решились стучать прямо в дверь? — спросила она, увлекая молодого человека к себе в комнату.
      — Я знал, что вы одна, — ответил Ноэ. — Я прямо из Лувра и должен сообщить вам ужасные вещи!
      — Ах, Боже мой! — с ужасом отозвалась девушка. Ноэ уселся рядом с нею, взял ее за руку и сказал:
      — Ведь, кажется, я уже говорил вам, что я родственник господина Пибрака, капитана королевской гвардии? Ну так вот, благодаря ему мне пришлось сегодня обедать с королем!
      — Вы должны были понравиться ему, Амори, — с гордостью сказала Паола, — ведь вы такой милый!
      — Вы мне льстите! — нежно заметил Ноэ, целуя ее руку. — Итак, во время обеда к королю явился городской голова Жозеф Мирон и потребовал от короля правосудия, так как обнаружено возмутительное злодеяние.
      Прерываемый возгласами ужаса девушки, Ноэ рассказал Паоле, как было обнаружено убийство на Медвежьей улице и как неопровержимыми уликами было доказано, что убийцей был Рене.
      — И самое ужасное в этом то, что нам теперь придется расстаться! — закончил он.
      — Расстаться? — крикнула Паола. — Но это невозможно!
      — Паола, — грустно возразил ей Ноэ, — ваш отец оказался негодяем, и вам нужно выбирать между ним и мною. Но это ваш отец, вы любите его… а потому… прощайте, Паола!
      Ноэ хотел встать, но Паола бросилась к нему, обвила его шею своими руками и крикнула:
      — Нет! Нет! Лучше умереть!
      — Так вы готовы последовать за мной? — спросил Ноэ, взволнованный искренней страстью девушки.
      — Хоть на край света!
      — И если я потребую, чтобы вы бросили отца…
      — Я брошу его!
      — Но вам никогда не придется увидеть его!
      — Так я не увижу его! Я люблю тебя!
      — В таком случае до завтра, Паола… до завтра, возлюбленная моя!
      — Ты возьмешь меня с собой?
      — Да, завтра с наступлением вечера я заеду за тобой! Паола проводила его до дверей и, когда он ушел, залилась слезами.
      — Быть дочерью убийцы! — шептала она. — Какой позор! А Ноэ, направляясь к своей гостинице, думал: «До известной степени Генрих прав: дочь Рене будет отличным залогом против покушений Рене. Но вот я-то что стану с ней делать? Жениться на ней я не могу и не хочу, а как бы красива ни была любимая женщина, рано или поздно настанет час разлуки… А потом, люблю ли я ее? Паола очень красива, но… Миетта?»
      В этом раздумье он дошел до дверей гостиницы, где его уже ожидал человек, игравший не последнюю роль в событиях предыдущей ночи, а именно Вильгельм Верконсин.
      — Ах, сударь, сударь! — сказал Вильгельм, бросаясь к нему. — Знаете ли вы, что случилось?
      — Конечно знаю, — ответил Ноэ.
      — А я-то в это время помогал госпоже Лорьо бежать! Если бы я был там в это время…
      — Так и тебя тоже убили бы, только и всего! — договорил Ноэ. Этот аргумент произвел свое действие на Верконсина.
      — Но как же ты узнал обо всем этом? — спросил Ноэ. — Ведь ты хотел укрыться у какой-то тетки, потому что после бегства госпожи Лорьо тебе нельзя было показываться на глаза хозяину!
      — Да видите ли, господин Ноэ, тетка попросила меня сходить получить причитающуюся ей ренту, и я не мог отказать ей в этом, так как она очень хорошо относится ко мне. Ну, вот…
      — Постой! — под влиянием внезапно мелькнувшего соображения остановил его Ноэ. — Ты, кажется, говорил, что у твоей тетки собственный дом?
      — Да, сударь, в Шайльо.
      — И ты с ней очень хорош?
      — Еще бы! Ведь она считает меня своим наследником!
      — Ну, это обыкновенно бывает достаточным мотивом для совершенно обратного отношения!
      — А вот тетка и теперь говорит, что я могу смотреть на ее дом и состояние как на свои собственные!
      В этот момент послышался шум чьих-то шагов: это возвращался домой счастливый Генрих Наваррский, забывший в своих грезах обо всем на свете и, конечно, о Вильгельме Верконсине. Поэтому немудрено, что его очень удивило присутствие приказчика покойного ювелира.
      — Ба, что вы делаете здесь? — спросил он.
      — Тише! — ответил ему Ноэ, увлекая за собой в дверь Вильгельма. — Мы поговорим обо всем в комнате! Вильгельм окажет нам серьезную услугу! — шепнул он принцу.
      Все прошли в комнату Ноэ.
      Тут он спросил Вильгельма:
      — Велик ли дом твоей тетки? То есть смогут ли поместиться там еще двое?
      — О, конечно, сударь!
      — Понимаешь ли, еще двое таких, которые прячутся и не хотят, чтобы их нашли?
      — Да ведь не в Шайльо ищут тех, кто скрывается! — ответил Вильгельм.
      — Еще недавно, — сказал затем Ноэ, обращаясь к принцу, — вы вторично советовали мне, Анри, приберечь Паолу в качестве заложницы! Ну так Паола выразила мне полное согласие последовать за мной хоть на край света…
      — Но ведь ты говорил о двоих! — заметил Генрих. — Кто же второй?
      — А Годольфин?
      — Как? Ты хочешь поместить их вместе?
      — А почему бы и нет? Годольфин ненавидит Рене и обожает платонически Паолу, и если мы поместим их вдвоем, то он и не подумает вернуться к Рене!
      — Что же, ты, пожалуй, прав, — ответил Генрих. — К тому же нам еще, пожалуй, удастся узнать что-нибудь от Годольфина!

      В то время как Ноэ занимался с принцем Наваррским вопросом о наиболее безопасном помещении Паолы и Годольфина, Крильон входил к королю для доклада.
      — Приказания вашего величества в точности исполнены, — доложил он. — Рене арестован по выходе от ее величества королевы — матери.
      — А! — сказал король нахмурясь. — Значит, придется выдержать еще натиск с ее стороны! Она не отдаст нам даром своего любимчика, предстоит упорная борьба!
      — Ну, ваше величество, — ответил Крильон, — когда король хочет чего-либо, с ним не борются!
      — Я буду непоколебим, друг мой Крильон! Ей меня не разжалобить!
      В этот момент в дверь тихо постучали.
      — Что нужно? — крикнул король. Вошел Рауль, красивый паж.
      — Ее величество королева-мать умоляет ваше величество разрешить ей прийти к вашему величеству. Ее величество пыталась уже пройти к вашему величеству, но часовые…
      — Хорошо, пусть она войдет! — сказал король. — Да оста вайтесь здесь, герцог! — сказал он Крильону, заметив, что тот встал. — Вы увидите, по крайней мере, король ли я, когда я хочу этого!
      Вошла Екатерина Медичи. Она была грустна и одета во все черное.
      — Ваше величество, — сказала она, обращаясь к сыну, — я пришла по очень важному делу!
      — Я слушаю вас, ваше величество! Не отвечая, Екатерина бросила на Крильона взгляд, как бы говоривший: «Чего торчит здесь этот нахал?»
      — Говорите, ваше величество, говорите! — продолжал король. — В присутствии Крильона можно говорить о чем угодно: самое имя «Крильон» равносильно понятию о порядочности!
      — Ваше величество, — сказала тогда королева, досадливо закусив губы, — я пришла просить вас освободить человека, оказавшего большие услуги монархии!
      — Монархия не имеет привычки сажать в тюрьму своих слуг! — холодно возразил король.
      — Этот человек открыл важный заговор!
      — Так его, должно быть, уже вознаградили за это!
      — Я почтила этого человека своей дружбой и доверием, а его схватили и отвели в тюрьму!
      — Уж не говорите ли вы о Рене Флорентийце, ваше величество?
      — Да, ваше величество, я говорю о нем.
      — Ну, так ваши сведения вполне точны: герцог только что исполнил это дело!
      — А, так это герцог? — сказала королева, бросая на Крильона убийственный взгляд.
      Крильон только поклонился в ответ.
      — Неужели это было сделано по приказанию вашего величества? — продолжала королева со слезами в голосе.
      — Ваше величество, — ответил король, — я уже давно предупреждал вас, что Рене подлый убийца и восстановит против меня весь Париж.
      — Но Рене безвинно оклеветали!
      — Ну, уж в этом пусть разбирается суд!
      — Как? Его будут судить? — воскликнула королева.
      — Я уже докладывал вам об этом вечером, — холодно ответил король. — Его будут судить и… осудят, надеюсь!
      — Но, ваше величество, Рене — необходимый человек…
      — Для вас, может быть.
      — Нет, для трона, для монархии! Он проникает в тайны прошлого и будущего, раскрывает заговоры…
      — Позвольте, значит, он — колдун?
      — Если хотите, пожалуй, да…
      — Так зачем ему ваше заступничество? Если он обладает сверхъестественной силой, его не удержат в тюрьме никакие запоры! Нет, довольно, ваше величество! Я достаточно долго снисходил к вашему заступничеству, больше я не желаю терпеть такое безобразие. Рене будет судим и менее чем через неделю покончит свою подлую жизнь на Гревской площади, а для того чтобы это было вернее, я поручаю ведение дела Крильону. Герцог! Назначаю вас королевским верховным судьей в этом про цессе и приказываю довести до конца следствие по делу об убийстве Самуила Лорьо, для чего в ближайший присутственный день вами должно быть созвано заседание парламента. Если выяснится, что Рене виноват — в этом я ни на минуту не сомневаюсь, — он должен быть колесован живым и потом четвертован на Гревской площади!
      — О, пощадите, ваше величество, пощадите! — крикнула Екатерина, бросаясь к ногам короля.
      — Полно вам, — ответил король, поднимая ее, — я не могу щадить такого негодяя!
      — Так вы отказываете мне?
      — Отказываю!
      Это было сказано таким тоном, что настаивать было невозможно. Королева ушла, с трудом сдерживая рыданья, но это не помешало ей бросить на Крильона убийственный взгляд.
      — Ну-с, — сказал король, когда Екатерина ушла, — доволен ты мной, герцог?
      — Очень доволен, ваше величество! Вы были непоколебимы! Я хотел бы только узнать, облекаете ли вы меня полной властью в этом деле?
      — Разумеется!
      — Так что я могу отстранить тех членов парламента, которые покажутся мне слишком трусливыми, чтобы осудить Рене?
      — Можешь, герцог!
      — В таком случае ваше величество может уже приказать заняться постройкой королевской трибуны на Гревской площади. потому что не пройдет и недели, как Рене будет казнен!
      В дверь опять постучали, и снова вошел Рауль.
      — Что еще? — спросил король.
      — Ее высочество принцесса Маргарита желает видеть короля!
      Карл IX не успел ответить что-либо, как в дверях показалась хорошенькая принцесса.
      — А, это ты, Марго? — сказал король. Готов биться об заклад, что знаю, зачем ты пришла! Наверно, ты видела королеву — мать, и она натравила тебя на меня, чтобы просить за Рене?
      — Не совсем так, ваше величество: королева только хотела бы повидать этого несчастного!
      — Ну уж нет, Марго!
      — Но, ваше величество, только повидать!
      — Ей-богу, ваше величество, — вмешался Крильон, — если вы поручите мне сопровождать ее величество, то я ручаюсь вам, что ей не удастся подкупить ни губернатора, ни тюремщика, ни меня!
      — Ну что же, пусть! — согласился Карл IX. — Можешь передать матери, Марго, что я разрешаю ей посетить завтра Рене в тюрьме, но с тем, чтобы ее сопровождал герцог Крильон.
      — Благодарю вас, ваше величество, — ответила принцесса, — я пойду сообщить королеве эту добрую весть!
      Король ласково поцеловал ее руку и сказал с улыбкой:
      — Кстати, знаешь ли, этот гасконский дворянчик, сир де Коарасс, танцует просто на удивленье!
      — Неужели? — сказала Маргарита, слегка краснея.
      — И он очень умен!
      — В самом деле?
      — Ну-ну! Ты это знаешь не хуже меня, милая Марго! Ступай! Мы еще поговорим с тобой об этом!
      Маргарита ушла, сильно смущенная, а король, пришедший в отличное расположение духа от проявленной им твердости, принялся хохотать.
      — Бедная Марго! — сказал он. — Нет, решительно наш кузен, герцог Гиз, сделал большую ошибку, уехав в Нанси!..
      А в это время Рене, не смыкая глаз, лежал на соломе в углу своей камеры. С болезненной яркостью вспоминалось ему все, что пришлось испытать со времени ареста… Грубое обращение Крильона, встреча с губернатором, затем внушение, сделанное Крильоном тюремщику: «Этот негодяй будет соблазнять тебя золотом и милостью королевы-матери, но помни, что я сверну тебе шею, если ты не исполнишь своего долга!»
      Сколько унижений, о, сколько унижений! Все погибло! Да, Годольфин исчез! Его похитили, чтобы овладеть Паолой….
      И Флорентийцу вспомнилось предсказание цыганки… Неужели Паолу соблазнил какой-нибудь дворянин? Ведь тогда все кончено! Тогда конец его могуществу, его влиянию…
      А ведь беарнец предсказывал, что зловещие силы грозят его положению! Нет, видно, все погибло! Видно, нет уж ему спасения!
      В таких думах провел Рене всю ночь и часть утра. Затем он немного забылся, но вдруг знакомый голос, послышавшийся за дверью, вывел его из этой моральной летаргии.
      — Боже мой. Боже мой! — говорил этот знакомый голос. — Как можно было поместить бедного Рене в это ужасное место!
      — Это отделение для убийц, ваше величество! — ответил голос Крильона.
      — Герцог, клянусь вам, что он невиновен!
      Рене вскочил и сделал безумную попытку разорвать свои оковы: он узнал голос Екатерины Медичи. Действительно, королева — мать снизошла до самоличного посещения зловещих подземелий, желая навестить своего дорогого Рене.
      Послышался скрип отпираемого замка, и в камеру вошел тюремщик, который воткнул горящий факел в специально для этого устроенный крючок на стене. И тогда Рене увидел, что в камеру входит королева, показавшаяся ему ангелом-избавителем.
      — Мой бедный Рене! — взволнованным голосом сказала она. растроганная бедственным состоянием своего фаворита. — Разве нельзя снять с него кандалы, герцог? — обратилась она к Крильону.
      — Увы, нет, ваше величество! — ответил тот.
      — Герцог, берегитесь! — злобно крикнула Екатерина.
      — Ваше величество, — почтительно, но с полным достоинством ответил Крильон, — я подчиняюсь лишь королю, моему единственному повелителю!
      — Ваше величество, ваше величество! — взмолился Рене. — Дайте мне возможность выйти отсюда! Разве вы не королева'? Разве вы недостаточно могущественны для этого?
      — Моего могущества не хватает даже на то, чтобы заставить снять с тебя кандалы! — ответила Екатерина. — Король, мои сын, обращается со мной хуже, чем с последним из своих подданных! Герцог! — снова обратилась она к Крильону. — Я не буду просить вас расковать этого несчастного, только дайте мне возможность поговорить с ним наедине!
      — Это невозможно, ваше величество, — твердо ответил герцог, — я должен присутствовать при вашем свидании — так приказал король!
      — Ну, это уже слишком! — крикнула Екатерина и, наклонив шись к Рене, сказала ему по-итальянски: — Говори вполголоса!
      — Тысяча ведьм! — буркнул Крильон. — Меня обошли: по итальянски я не понимаю!
      — Я тщетно молила о твоем освобождении, — сказала Екате рина, — король непоколебим! В понедельник соберется парламент, и тебя подвергнут пытке. Но все же я не теряю надежды! — Рене взглянул на нее, и в его взоре блеснула радость. — Тебя будут допрашивать с пристрастием, но, если ты настоящий мужчина, ты выдержишь пытку и ни в чем не признаешься.
      — И что тогда?
      — Тогда, быть может, мне удастся спасти тебя. Я не могу ручаться, но попытаюсь, во всяком случае!
      — Ах, — вздохнул Рене, — я заранее знаю, что погибну, и цыганка сказала правду!
      — Цыганка?
      — Да, ваше величество, еще в детстве мне предсказала цыганка, что у меня будет дочь, которая станет причиной моей смерти, и это случится тогда, когда она полюбит дворянина. Для того чтобы избегнуть этой участи, я поставил ее под надзор молодого человека, который хранил ее, словно легендарный дракон. И вот у меня похитили этого молодого человека! Это сделано, очевидно, для того чтобы соблазнить дочь…
      — Но может быть, ты ошибаешься, и все это произошло совсем не так, Рене, — сказала Екатерина. — Ведь и цыганка могла ошибиться.
      — Но беарнец сказал мне то же самое! — грустно ответил Рене. — А он умеет читать в звездах тайну будущего…
      — Беарнец? О каком беарнце ты говоришь?
      — О господине де Коарассе.
      — О том самом, который посадил тебя в погреб, который так нравится королю, но внушает мне большую антипатию?.. И ты говоришь, что он…
      — Он сказал мне такие вещи, о которых на всем свете мог знать только я один. Еще вчера только он предсказал мне, что случится со мной…
      «Однако! — подумала королева. — Надо будет познакомиться поближе с Коарассом, если это так!» — и затем спросила:
      — Что же именно он предсказал тебе? Рене в общих чертах познакомил королеву с сущностью предсказаний беарнца.

      Некоторое время королева задумчиво молчала.
      — А уверен ли ты в том молодом человеке, который должен был охранять твою дочь? — спросила она потом. — Может быть, он попросту предал тебя?
      Холодный пот выступил у Рене на лбу при этом предположении, но он сейчас же вспомнил, что Годольфин говорил о его делах лишь во сне, а просыпаясь, забывает обо всем. Кроме того, Годольфин ровно ничего не знал о том, что открыл беарнец в прошлом Рене.
      — Нет, ваше величество, — сказал он, — даже Годольфин не знал того, что узнал гаданием сир де Коарасс!
      — Это очень странно! — пробормотала королева.
      — Ваше величество, умоляю вас — возьмите под свою защиту мою дочь! Заприте ее, лишите мужчин возможности видеть и говорить с ней! Иначе я пропащий человек!
      — Обещаю тебе, что сделаю все. Я возьму твою дочь в Лувр и буду следить за ней.
      — И прикажете найти Годольфина?
      — Его найдут! — сказала королева.
      Луч надежды мелькнул во взоре Флорентийца.
      — Не теряй бодрости духа! — продолжала королева. — Я по стараюсь доказать твою невиновность. Пусть у них имеются улики против тебя, лишь бы ты сам выдержал допрос и не выдал себя. Но если ты признаешься, тогда ты погибнешь! А сегодня вечером, — продолжала она, наклоняясь к его уху, — потребуй священника. Ни одному преступнику не отказывают, раз он желает исповедаться. Этот исповедник принесет тебе мои инструкции! — Королева встала и сказала Крильону: — Герцог, я готова! До свидания, бедный Рене!
      Крильон постучал рукояткой шпаги в дверь, и сторож сейчас же отпер ее. Герцог, как истинный рыцарь, предложил королеве кисть своей руки — таков был в то время обычай, что дама опиралась на протянутую руку кавалера, — но королева холодно и надменно отказалась от его помощи.
      Когда они вышли из подземелья, Екатерина взглянула на герцога, и ей пришла в голову мысль сделать попытку склонить в свою сторону непоколебимого, честного Крильона.
      — Герцог, — сказала она, — мечтали ли вы когда-нибудь о шпаге коннетабля?
      — Конечно мечтал, ваше величество!
      — О! — протянула Екатерина, бросая на Крильона взгляд, полный самых заманчивых обещаний.
      — Только я никогда не мечтал, — прибавил с обычной грубоватой откровенностью Крильон, — о возможности получить шпагу коннетабля путем предательства, помогая, например, бегству преступника, доверенного моей порядочности!
      — Какие громкие фразы! — бледнея от злости, сказала королева. — Ну и… любезностью вы не отличаетесь!
      — Меня зовут Крильон, — просто ответил герцог.
      «Хорошо же! — подумала Екатерина. — Настанет день, когда я раздавлю тебя!»
      Носилки королевы-матери стояли у ворот Шатле. Екатерина движением руки простилась с Крильоном и не пригласила его сесть в ее экипаж, а усевшись сама, сказала камергеру:
      — На остров Святого Людовика, в улицу того же имени! Носилки направились по берегу Сены до Малого моста и перешли на остров Святого Людовика. На улице того же имени перед большим старым домом королева приказала остановиться. вышла и собственноручно ударила в молоток, висевший у дворовой калитки. Дверь открылась. Королева вошла в большой запущенный двор. Старой служанке, вышедшей навстречу королев-Екатерина сказала:
      — Мне нужно видеть президента Ренодэна!
      — Идите за мной! — ответила та.
      Екатерина поднялась по лестнице в верхний этаж и, по указанию служанки, прошла в кабинет, где за письменным столом работал какой-то человек, одетый во все черное. Это был президент суда Ренодэн. Он был еще молод, но его лоб покрывала сеть морщин — следствие долгих, неустанных трудов. Его взгляд отличался ясностью и подвижностью, тонкие губы придавали лицу выражение злобы и бессердечности.
      Он с удивлением смотрел на посетительницу, лицо которой было скрыто густой вуалью; когда же служанка ушла, затворив за собой дверь, Екатерина подняла вуаль, и президент не мог удержаться от почтительного изумления:
      — Как? Вы… здесь… ваше величество!
      — Ренодэн, — сказала королева, — вы стали президентом благодаря мне, помните это!
      — Ваше величество осыпали меня своими милостями, и признательность моя безгранична! — ответил судейский крючок.
      — Я пришла, чтобы испытать, велика ли эта признательность, — ответила королева и без всяких недомолвок рассказала президенту всю историю с убийством Самуила Лорьо. — Что же сделать, чтобы спасти Рене? — спросила она, окончив свой рассказ.
      — Ваше величество, — ответил Ренодэн, — я президент Шатле, но не парламента!
      — Не пройдет и трех месяцев, как вы будете президентом парламента, — холодно ответила Екатерина, — но до тех пор…
      — До тех пор надо спасти Рене! Но ведь парламент неподку пен. К тому же ваш фаворит заслужил такую единодушную ненависть, что парламент осудит его с особенным удовольствием!
      — Да, но допросом заведуете вы, и если Рене ни в чем не виноват, то…
      — Но ведь даже невинные признаются в чем угодно под пыткой, — улыбаясь, возразил Ренодэн. — Конечно, будь я один с палачом, то можно было бы смягчить допрос, но мне соприсутствуют двое судей, отличающихся неподкупностью.
      — Рене вытерпит и ни в чем не признается.
      — Но это не помешает судить его, так как кинжал и ключ явятся совершенно достаточными доказательствами!
      — Это правда! — пробормотала королева, пораженная вескостью довода.
      — Вы упомянули, ваше величество, что у Рене перед самым преступлением исчез приказчик. Вот если бы можно было разыскать его, то мы уж заставили бы его взять вину Рене на себя!
      — Это отличная мысль, — ответила Екатерина. — Но где найти пропавшего?
      — Или же… да, да! — задумчиво продолжал президент. — Мне кажется, что я найду способ спасти Рене. Но он должен вынести пытку и ни в чем не признаваться!
      — Он выдержит!
      — Не могли бы вы, ваше величество, принять меня сегодня вечером в Лувре?
      — Хорошо! Будьте в девять часов около потерны, выходящей на набережную. К вам подойдет человек, который проведет вас ко мне.
      — Хорошо, я буду вовремя, ваше величество!
      — Значит, до вечера, Ренодэн! — сказала королева, уходя из кабинета, и, сев в носилки, приказала нести ее на мост Святого Михаила.
      Перед лавочкой Рене она застала довольно большую толпу соседей и кумушек, оживленно говоривших о чем-то. На королеву никто не обратил особого внимания, так как густая вуаль мешала узнать ее, что же касалось носилок, то они были без гербов и могли принадлежать любой из дам высшего общества, в изобилии посещавших парфюмера королевы.
      Екатерина постучалась в запертую дверь, но ей никто не ответил. Она постучала еще сильнее, но по-прежнему одно молчание было ответом ей. Тогда она обратилась к группе соседей, разговаривавших о чем-то около лавочки.
      — Скажите, пожалуйста, друзья мои, — спросила она, — ведь это лавка Рене Флорентийца?
      — Да, сударыня.
      — Разве его нет дома?
      — Говорят, что он в тюрьме! — весело сказала хорошенькая торговка.
      — Ну а его дочь?
      — А вам она нужна?
      — Да, нужна.
      — Ну так вы пришли слишком поздно, сударыня, потому что птичка уже вылетела из гнезда!
      — То есть… как? — с ужасом спросила королева.
      — А так! С четверть часа тому назад к лавке подъехали носилки, сопровождаемые двумя замаскированными всадниками. Судя по их наряду, это должны были быть очень важные господа! Один из них постучал в дверь, красавица Паола вышла-мы узнали ее, хотя она тоже нацепила маску. Дочку парфюмеры посадили в носилки, захлопнули дверцу и … поехали!
      Екатерина слушала этот рассказ с чувством невыразимого ужаса. Ей вспомнилось все, что только что рассказывал Рене. Неужели цыганка не ошиблась и парфюмеру действительно грозит неизбежная беда?

      В то время как королева Екатерина слушала рассказ о похи щении Паолы, последняя ехала в носилках по другому берегу реки. Кортеж, сопровождаемый двумя замаскированными всадниками, в которых читатель, наверное, уже угадал Генриха Наваррского и Ноэ, доехал до ворот Святого Антония. Выехав за городскую черту, носилки остановились.
      — А теперь, — сказал Ноэ, — дело сделано. Выходите, милая Паола! Если даже кто-нибудь и вздумает выследить, куда напра вились носилки, от этого будет мало толку. А вы, мои друзья, — обратился он к носильщикам, — можете идти! Вы нам больше не нужны!
      Носильщики, получив следуемую им плату, вернулись обратно в город. Тогда Ноэ схватил Паолу за талию и ловким движением посадил ее на лошадь позади себя. Затем они быстрым галопом направились к Шарантону, но, проехав с четверть часа по этой дороге, резко изменили направление, свернув на тропинку, которая вела к северу вдоль укреплений, окаймлявших Париж. У Монмартрской заставы они остановились. Паола соскочила на землю, Генрих слез с лошади, подставил колено, и, опершись на него, Паола легко вскочила в седло уступленной ей принцем лошади.
      — До вечера! — сказал Генрих Ноэ.
      Ноэ и Паола галопом направились дальше, а Генрих Наваррский снял маску, спрятал ее в карман, вошел в Париж через Монмартрскую заставу и самым спокойным образом направился пешком к Лувру. Как раз в тот момент, когда он поравнялся с потерной, его обогнали носилки, из окна которых показалась голова какой-то женщины. Генрих взглянул и сейчас же отвесил низкий поклон: это была королева Екатерина.
      Он хотел пройти дальше, но Екатерина махнула ему платком и окликнула по имени. Генрих подошел к носилкам.
      — Вы идете в Лувр, господин де Коарасс? — спросила она.
      — Да, ваше величество!
      — К королю?
      — О, вашему величеству угодно смеяться надо мной! — скромно ответил Генрих. — Я слишком бедный, незначительный дворянин, чтобы запросто навещать короля. Нет, я просто иду к своему кузену Пибраку.
      — Вот как? — сказала королева, внимательно наблюдая за Генрихом и находя, что у него удивительно простодушный, правдивый вид. — Ну так я прошу вас побыть у Пибрака и не уходить, так как я пошлю за вами. Мне нужно видеть вас!
      — Меня, ваше величество?
      — Да, вас. Я только что видела Рене, и он рассказал мне, что вы обладаете выдающимся даром читать в будущем и прошедшем. Правда это?
      — О, ваше величество, — застенчиво ответил принц. — Правда, иной раз мне удается отгадать что-нибудь, но я очень часто ошибаюсь. Я еще так мало посвящен в тайные науки!
      — Но Рене вы все же предсказали сущую истину! — возразила Екатерина. — Ступайте к Пибраку, я сейчас же пошлю за вами туда; я только зайду на минутку к принцессе Маргарите!
      Генрих стремглав бросился в Лувр. Встретив Пибрака, прове рявшего посты, он взял его под руку и шепнул:
      — Мне необходимо сейчас же быть у вас в комнате! — Пибрак тотчас провел его к себе. Тогда Генрих сказал ему: — Заприте двери и не впускайте никого!
      Затем он поспешно открыл книжный шкаф, нажал пружину и скользнул в открывшийся тайный проход.
      Когда он прижался глазом к смотровой дырочке, королевы еще не было у принцессы. Маргарита сидела с Нанси и говорила ей:
      — Быть принцем или принцессой — самое печальное дело! Мы — рабы политического интереса и не смеем иметь свою волю!
      — Ваше высочество слишком преувеличивает! — ответила камеристка.
      — Да нисколько! Поверь, если бы я была госпожой своей судьбы, я предпочла бы быть самой обыкновенной дворянкой вроде тебя, чтобы иметь право вложить свою руку в его руку и не думать ни о каком наваррском мужлане!
      В этот момент в комнату вошла королева. По знаку ее руки Нанси вышла, а Маргарита подошла к матери и почтительно подвела ее к креслу.
      В сущности говоря, из всех детей Екатерина больше всего любила младшего сына, герцога Франсуа, а к Маргарите была довольно холодна. Но теперь, когда Франсуа был в Анжере, Генрих — в Польше, когда несчастный оборот дела Рене не только лишил ее возможности непрестанно общаться с этим поверенным ее тайн, но и поссорил с королем-сыном, Екатерина чувствовала себя слишком одинокой и должна была хоть с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Поэтому-то она и навещала теперь так часто дочь, которая к тому же была умна и ласкова.
      — Ну что, ваше величество? — спросила Маргарита, по хода тайству которой Бкатерине было разрешено навестить Рене.
      — Ах, это ужасно! — со вздохом ответила королева. — Его посадили на цепь в ужасающем подземелье, где можно задохнуться от сырости и зловония. С ним ужасно обращаются и очень стерегут его! Но я все же надеюсь спасти его!
      — В самом деле?
      — Но тут как раз случилось очень странное происшествие, которое чрезвычайно потрясло меня!
      — Что такое?
      Екатерина рассказала дочери свой разговор с Рене относительно зловещих предсказаний, сделанных ему в юности цыганкой, а недавно сиром де Коарассом. Если бы королева не была сама так взволнована, она заметила бы, как взволновал принцессу ее рассказ: Маргарита то краснела, то бледнела.
      — Сначала я предположила, — продолжала Екатерина, — что хитрый гасконец просто плутует, но оказалось, что он сообщил такие вещи, которые были известны лишь Рене и больше никому.
      — В самом деле? — пролепетала принцесса, теряясь все больше.
      — Не зная ничего о предсказании цыганки, — продолжала королева, — Коарасс тоже предсказал Рене, что если его дочь полюбит дворянина, то это послужит причиной его гибели. Под влиянием этого предсказания он обратился ко мне со слезной мольбой взять Паолу под свое покровительство. Я обещала ему сделать это и решила сейчас же заехать за девушкой, чтобы взять ее в Лувр. Но сначала я хотела поговорить с президентом Ренодэном, который будет вести допрос Рене. От Ренодэна я направилась на мост Святого Михаила, но, когда подъехала к лавочке Рене, оказалось, что четверть часа тому назад двое замаскированных всадников усадили дочь Рене в носилки и увезли ее.
      — Это странно! — пробормотала Маргарита.
      — Тогда мне пришло в голову подозрение: ведь у сира Коарасса имеется товарищ, у обоих существуют старые счеты с Рене, а похитителей как раз двое. Почему не предположить, что один из гасконцев увлек Паолу и что она выбалтывала ему во время ласк и объятий все тайны отца? Тогда легко объясняется таинственная способность Коарасса так хорошо разбираться в прошлом Рене! К тому же сам Коарасс — красивый юноша и легко мог увлечь Паолу!
      — Что за идея! — пробормотала Маргарита, сердце которой разрывалось под действием ревнивых подозрений.
      — Да, это была очень странная идея, — согласилась королева, — и вскоре я убедилась, что мои подозрения совершенно неосновательны!
      — Неужели? — сказала Маргарита, облегченно переводя дух.
      — Да! Я проследила носилки, в которых похитили Паолу, до ворот Святого Антония. Я даже встретила носильщиков, но носилки были пусты: оказалось, что один из похитителей посадил девушку к себе в седло и все трое поехали дальше. Мои люди уже выбились из сил. Было бы безумием преследовать в носилках людей, едущих на свежих лошадях. Поэтому я была вынуждена вернуться обратно в Лувр.
      — Но из чего вы заключили, что одним из этих похитителей не мог быть сир де Коарасс? — спросила принцесса.
      — Я встретила его у луврских ворот. Он шел пешком и на правлялся к своему кузену Пибраку. — Теперь лицо Маргариты окончательно просветлело. — И вышло так, что гасконец предсказал Рене сущую правду: в тот день, когда его дочь похищена, Рене угрожает смертельная опасность. Но я все же надеюсь на президента Ренодэна. Он слишком многим обязан мне!
      — Но Ренодэн не парламент! — возразила принцесса.
      — Нет, но он обещал пустить в ход верное средство, чтобы спасти Рене!
      — Какое средство?
      — Я сама еще не знаю. Он сообщит мне его сегодня вечером в девять часов. Он придет для этого в Лувр…
      — Ну что же, Ренодэн умный человек, он непременно придумает что-нибудь, — успокоительно сказала Маргарита.
      — А пока в ожидании его я хочу испытать Коарасса, действительно ли он так искусен в волхвовании. Эй, Нанси! — Девушка вошла в комнату. — Слушай, милая, — сказала ей королева, — иди сейчас к Пибраку, там у него сидит его кузен, сир де Коарасс; ну так ты проведи его в мой кабинет!
      — Слушаюсь, ваше величество! — сказала Нанси и выпорхнула из комнаты.
      Тогда Генрих поспешно покинул тайник, вернулся в комнату, запер книжный шкаф и сказал Пибраку:
      — Отоприте дверь, сейчас сюда придут! — Пибрак с изумлением посмотрел на принца. — Потом я вам все расскажу, а сейчас некогда: за мной идут! — сказал Генрих.
      Действительно, не успел Пибрак подойти к двери, как в нее постучались. Он отпер. Вошла Нанси и сказала:
      — Благоволите следовать за мной, господин де Коарасс!
      — А куда вы собираетесь вести меня, красавица?
      — К ее величеству!
      — К королеве? — испуганно крикнул Пибрак, с беспокойством посмотрев на Генриха.
      — Ее величество изволили проведать, что я немного занимаюсь волхвованием! — улыбаясь, пояснил тот уходя.
      В большом зале, помещавшемся перед апартаментами Пибрака, Генрих сказал Нанси, пользуясь тем, что никого, кроме них, там не было:
      — Милочка Нанси! Ведь мы друзья?..
      — И союзники, господин де Коарасс!
      — Ты знаешь немало моих секретов…
      — А вы знаете… мой!
      — Поэтому я могу довериться тебе. Ты не разболтаешь того что я скажу тебе сейчас?
      — Я буду нема как могила!
      — Потому что, видишь ли, женщины….
      — Разве вы собираетесь доверить мне какую-нибудь страшную тайну, месье?
      — О да! Ну так вот! Ступай сейчас же к принцессе Маргарите и скажи ей следующее: «Ваше высочество! Генрих де Коарасс умоляет вас не верить ни единому слову, относящемуся к его дару волхвования! Он не более колдун, чем вы и я, — скажешь ты, — но он умоляет ваше высочество обождать до вечера, когда он все объяснит вам!»
      — Отлично! — сказала Нанси.
      — Но не забудь прибавить: «Тайна, которую я передаю вам. принцесса, очень опасна, так как, доверяясь вам, сир де Коарасс ставит на карту свою голову».
      — Да что вы болтаете!
      — Половину правды, милочка! Но ты мой друг, а потому преподнесешь эту половинку правды за целую.
      — Ладно!
      — Тогда принцесса будет молчать и… примет меня сегодня.
      — Понимаю! — ответила Нанси, хитро подмигивая принцу. В кабинете королевы, куда Нанси привела Генриха, никого не было, но королева вскоре пришла.
      — Присядьте, месье де Коарасс, — ласково сказала она.
      — Осмелюсь ли я… в присутствии вашего величества….
      — Полноте, месье, — грустно сказала королева, — при чем здесь мое «величество»! Вы колдун, а я несчастная женщина, которая хочет узнать свою судьбу!
      Говоря это, она уставилась пытливым взглядом в лицо Генриха, как бы желая проникнуть в его душу.
      — Итак, — сказала Екатерина, — вы читаете в звездах?
      — О, очень несовершенно, ваше величество!
      — Вы предсказываете будущее?
      — И часто ошибаюсь.
      — Но вы извлекаете из тумана прошлого минувшие события?
      — Это гораздо легче, ваше величество! С помощью некоторых каббалистических приготовлений мне иногда удается восстановить прошлое, особенно если события, о которых хотят узнать, произошли не очень давно!
      — А, вот как? — сказала королева. — Господин де Коарасс, вы только что встретили меня около Лувра. Можете вы сказать мне, откуда я ехала и что я делала в это время?
      — Я попытаюсь, ваше величество!
      — Я должна дать вам свою руку?
      — Да, ваше величество, но сначала… — Генрих встал и при нялся осматривать комнату. — Что это такое? — спросил он, указывая на пузырек с бесцветной жидкостью, стоявший на камине.
      — Это симпатические чернила!
      Генрих взял пузырек и поставил его на стол, у которого сидела королева.
      — А теперь умоляю ваше величество разрешить мне зажечь вот эту свечу и опустить шторы!
      — Делайте, что нужно, — сказала королева. Генрих опустил шторы, зажег свечу и сел у стола.
      — Вот теперь прошу ваше величество дать мне левую руку! Генрих важно взял протянутую ему руку, а другой рукой поднял флакон и стал смотреть сквозь него на пламя свечи.

      Генрих великолепно разыгрывал колдуна, но все же другая, менее суеверная, чем королева, женщина едва ли попалась бы на такую дешевую удочку.
      Принц долго и внимательно разглядывал поочередно то флакон с чернилами, то руку королевы.
      — Я вижу, — сказал он наконец, — что ваше величество входит в какое-то подземелье…
      — Где это подземелье? — спросила королева.
      — Нет могу сказать наверное, но где-то около воды…
      — Это так! Дальше?
      — Я вижу, как ваше величество входит в душную, зловонную камеру, в углу которой на соломе валяется человек…
      — И это так.
      — Вы оживленно говорите что-то сопровождающему вас мужчине, но он качает головой и усаживается невдалеке от вас…
      — Кто этот мужчина?
      — Не вижу… его лицо в тени… Но вот пламя факелов покачнулось от движения воздуха… Ба! Да это Крильон!
      — И опять верно! Ну а кто тот человек, который лежит на соломе?
      — Это… это… Рене! — ответил принц после недолгого внимательного разглядывания флакона.
      — Правда! — сказала пораженная Екатерина. — Что я говорю Рене?
      — Вы говорите с ним о ком-то, кого я знаю…
      — Кто же этот «кто-то»?..
      — Не знаю! Постойте… Господи! Да ведь это я, и Рене говорит обо мне с ужасом!
      — А я?
      — Вы не верите ему… вы… вы считаете меня просто шарлатаном!
      Если у королевы и оставалась еще хоть тень сомнения, то при последних словах принца всякое сомнение должно было исчез нуть. Действительно, могла ли она предположить, что принц лишь повторяет ей все то, что она только что рассказывала Маргарите, которой жаловалась на дерзость Крильона и на ужасные условия заключения Рене? Ведь она не знала о существовании тайника и смотрового отверстия, как же могла она допустить мысль, что сир де Коарасс просто подслушал ее рассказ принцессе, а не разгадал прошедшее благодаря своим познаниям в тайных науках?
      — И что всего страннее, — продолжал Генрих, — вы говорите с Рене на таком языке, которого я не понимаю. Если бы мне пришлось присутствовать при этом разговоре, я не уловил бы ни слова, но теперь пузырек передает мне смысл ваших слов!
      Королева изумлялась все больше и больше. Никогда еще шарлатанство Рене не приводило к таким результатам!
      — Странно! — сказала она. — Ну а что я говорю дальше Рене?
      — Вы даете ему обещание.
      — Какое обещание?
      — Спасти его!
      — Как вы думаете, удастся ли мне сдержать это обещание?
      — О да, ваше величество! — уверенно ответил Генрих, подумавший: «Это можно всегда обещать, а если я и ошибусь, то тем лучше!»
      — В самом деле? Так я сдержу это обещание? — сказала королева, облегченно переводя дух. — Ну а каким образом удастся мне сделать это?
      Казалось, что этот вопрос привел колдуна в замешательство. Он закрыл глаза, как бы совещаясь с невидимым миром, потом раскрыл их снова и пытливо впился во флакон пламенным взглядом.
      — Я вижу, как вы едете по мосту, — сказал он. — Вот вы входите в какой-то дом, с вами говорит человек…
      — Каков он собою?
      — Он одет в судейское платье… Да, это судья!
      —  — Что делает теперь этот судья?
      — Он идет куда-то…
      — Куда?
      — Сюда.
      — Зачем?
      — Чтобы дать вам возможность сдержать обещание, данное Рене!
      — Когда он придет?
      — Между девятью и десятью часами! Екатерина была поражена точностью всех этих откровений и захотела с помощью колдуна узнать судьбу Паолы.
      — Теперь вызовите перед собой мост Святого Михаила и скажите, что там произошло! — приказала она.
      Генрих опять взял пузырек с симпатическими чернилами и принялся рассматривать его.
      — Я вижу, что на мосту перед лавочкой Рене собралась большая толпа народа! — сказал он.
      — Дальше!
      — Вот подъезжают носилки, сопровождаемые двумя замаскированными всадниками… Из дома выходит женщина, садится в носилки, которые трогаются в путь…
      — Следуйте за ними!
      — Носилки двигаются по берегу Сены… Вот они выезжают за город… Но что это? Женщина выходит из носилок, один из всадников сажает ее в седло позади себя, и все трое быстрым галопом мчатся дальше.
      — Куда они едут?
      — По берегу Сены… Наступают сумерки… Я не вижу!
      — Посмотрите хорошенько! — настаивала королева.
      — Темно… не вижу… устал! — пробормотал Генрих, бессильно откидываясь на спинку стула.
      — Но я хотела бы узнать от вас еще одну вещь, господин де Коарасс, — сказала королева.
      — Спрашивайте, ваше величество! Быть может, я еще буду в силах ответить вам!
      — Вы сказали, что предсказание цыганки сбудется, но в то же время говорите, что судья найдет средство спасти Рене. Как же совместить то и другое?
      — Должно быть, всадник, похитивший Паолу, не женится на ней и не обольстит девушку.
      — Найдет ли Рене дочь?
      Генрих взял лист бумаги и покрыл его рядом каббалистических знаков и цифр.
      — Да! — ответил он.
      — А когда это будет?
      — Через месяц! — ответил Генрих, вновь проделав комедию с вычислениями. — А теперь умоляю ваше величество отпустить меня! Я устал и могу легко ошибиться.
      — Хорошо, идите, — сказала королева, — но завтра я жду вас! Я опять хочу о многом расспросить вас!
      — Завтра я к вашим услугам! — ответил Генрих, целуя протянутую ему руку королевы и с почтительным поклоном выходя из кабинета.
      Отсюда он направился прямо в комнату к Нанси, которая уже поджидала его.
      — А, вот и вы наконец! — сказала она. — Идите скорее, принцессу страшно взволновали ваши загадочные слова!
      Она взяла Генриха за руку и провела обычным путем к Маргарите, которая действительно волновалась: это было видно уже по той нервности, с которой она встретила Генриха.
      — Вот вам и колдун! — смеясь, сказала Нанси и вышла из комнаты.
      — В чем же дело, сударь? — спросила Маргарита.
      — Ваше высочество, — ответил Генрих, — я сейчас сделаю вам такое признание, которое может стоить мне головы, если о нем проведает королева-мать!
      — Боже мой! — воскликнула Маргарита вздрогнув. — Но вы правы, доверяясь мне. — Я ваш друг и не выдам вас… в каких бы ужасах вы ни признались мне!
      — О, не беспокойтесь, ваше высочество, я не совершил ничего такого, что сделало бы меня недостойным вашей дружбы! — сказал Генрих.
      — Так говорите!
      Тогда Генрих рассказал Маргарите, как ему и Ноэ пришлось встретить Рене на дороге между Блуа и Божанси.
      — Боже мой! — воскликнула принцесса. — Так это вы с Ноэ были теми двумя дворянами, которых клялся повесить Рене?
      — Да, ваше высочество! — подтвердил Генрих. В дальнейшем рассказе он откровенно признался Маргарите во всем. Он умолчал только о трех вещах, а именно: что чувствует серьезное влечение к красотке-еврейке, что между апартаментами принцессы и комнатой Пибрака имеется тайник и что он, Генрих, не сир де Коарасс, а принц Наваррский.
      Слушая его рассказ о том, как Ноэ пробрался к Паоле, как им удалось подслушать важные тайны, как Генрих смело и ловко разыгрывал роль кудесника, принцесса просто не верила своим ушам.
      — Бедный друг мой, — сказала наконец Маргарита, — вы были совершенно правы, когда сказали, что эта тайна может стоить вам головы, если королева узнает о ней!
      — Но она не узнает!
      — Да, до сих пор все шло отлично, но будущее страшит меня… Как будете вы в состоянии продолжать эту опасную роль?
      — Это будет трудновато… Ну да как-нибудь вывернусь!
      — Я тоже доверю вам одну тайну, — сказала Маргарита, подумав. — Должна вам сказать, что прежде я жила совсем в другом конце коридора. Но вот однажды я заметила, что в стене имеется отверстие, через которое королева постоянно шпионит за мной. Тогда я пошла к ней и заявила, что отправлюсь с жалобой к королю, если она не даст мне клятвы, что меня сейчас же переведут в другое помещение, где за мной не будут следить. Королеве было неудобно в тот момент ссориться с Карлом, она дала мне требуемую клятву, а так как она страшно суеверна, то эту клятву сдержала!
      — Это очень хорошо, — сказал Генрих. — Но… я не понимаю…
      — Сейчас поймете! Хотя королева и сдержала свою клятву, но ввиду некоторых обстоятельств… Я, видите ли, немного занималась политикой… — «То есть любезничала с кузеном Гизом!»— мысленно перевел ее слова догадливый принц. — И принимала у себя таких лиц, которых королева не любила, — продолжала принцесса. — А королева имела неудобную манеру входить ко мне невзначай и без всякого предупреждения. Тогда я устроилась так. Воспользовавшись тем, что королева уехала на месяц в Амбуаз, я приказала провернуть в полу комнаты Нанси секретную дырочку. Комната Нанси приходится как раз над кабинетом королевы, и через смотровую дырочку можно было видеть все, что там делается. Когда ко мне приходил… кто-нибудь, Нанси становилась на стражу, и стоило королеве встать и направиться к дверям, как Нанси принималась дергать за шнурок звонка, придерживая рукой самый звонок. От ее дергания кисть звонка, находившаяся в моей комнате, начинала плясать, и тогда я сейчас же выпроваживала посетителя боковым ходом.
      — Это было очень остроумно придумано! — сказал Генрих.
      — Не правда ли? Но с тех пор как я перестала… заниматься политикой…
      — Смотровое отверстие стало бесполезным?
      — На некоторое время — да, но в данный момент, например, Нанси стоит на страже, так как… вы у меня… Так что бы вы сказали, если бы я предложила вам воспользоваться этим отвер стием? Вы могли бы видеть все, что происходит у королевы, что скажет ей Ренодэн, и…
      — Завтра «отгадать» ей это?
      — Вот именно! Таким путем вы будете в состоянии поддержать свою репутацию кудесника!
      Сказав это, принцесса дернула за сонетку. Через несколько секунд в комнату вошла Нанси.
      — Вот что, милочка, — сказала ей Маргарита, — теперь девять часов, так ты отведи господина де Коарасса в твою комнату!
      — А зачем, ваше высочество?
      — Ты покажешь ему смотровое отверстие, через которое он сможет подслушать все, что будет делаться у королевы!
      — А, понимаю! — сказала хорошенькая камеристка. — Ну так пойдемте скорее, потому что президент Ренодэн только что пришел!
      Генрих поцеловал руку принцессы и быстро последовал за Нанси в ее комнату. Там было совершенно темно, и только из пола виднелся луч яркого света. Генрих лег плашмя на пол, приник глазом к отверстию и увидал тот самый стол, за которым он только что проделывал свои каббалистические штуки. У стола сидела королева, а против нее — президент Ренодэн. Генрих насторожился и стал прислушиваться, чтобы не проронить ни звука из их разговора.

      Тем временем Рене в смертельном страхе валялся на соломе в углу своей ужасной темницы. Слова королевы вселили слабую надежду в его душу, но все же ему предстояло вынести пытку, а Рене слишком боялся боли и страданий, чтобы радоваться спасению, достававшемуся такой дорогой ценой. К тому же он еще боялся, что королеве не удастся сдержать свое обещание и что он только понапрасну подвергнет себя страданиям, от которых можно было бы избавиться откровенным признанием.
      В таких размышлениях прошло много часов, пока дверь камеры не открылась. Это пришел сторож, принесший ужин.
      Рене вспомнил наказ Екатерины.
      — Друг мой, — сказал он тюремщику, — не можете ли вы оказать мне услугу?
      — С удовольствием, — ответил тот, — если только мой долг позволит это!
      — Мне хочется исповедаться в своих грехах!
      — Да ведь я — не поп!
      — Но ты мог бы привести мне священника!
      — Если позволит губернатор, то я с удовольствием. Только господина де Фуррона сейчас нет в Шатле; он в Лувре у короля.
      — Ну так я подожду, пока он вернется. А ты не забудешь передать ему мою просьбу?
      — Не забуду, будьте покойны!
      Губернатор вернулся в Шатле только около десяти часов вечера. Тюремщик немедленно доложил ему о желании заключенного исповедаться в своих грехах.
      — Черт! — буркнул губернатор. — Теперь уже поздно, и попы спят… Но мы не можем отказать ему в этом желании, а потому пойди и попытайся раздобыть ему духовника.
      Тюремщик отправился на розыски. Ему повезло: едва только он переступил порог тюрьмы, как натолкнулся на монаха, просившего подаяния.
      — Э, батюшка, — радостно сказал тюремщика не иеромонах ли вы?
      — Да.
      — В таком случае вы можете исповедовать? Отлично! Ступайте за мной!
      Монах покорно пошел вслед за тюремщиком в камеру Рене, а когда остался наедине с узником, сказал последнему:
      — Я пришел от королевы!
      — Я так и ждал! — ответил Рене.
      — Королева старается спасти вас. Завтра вам придется выдержать пытку, но если вы не. поддадитесь, то будете спасены!
      — Да ведь мне переломают кости!
      — Вам причинят боль, но не нанесут никаких повреждений! А боль надо непременно перетерпеть, и тогда вы будете спасены!
      — Да ведь кинжал и ключ все равно выдали меня с головой! — простонал Рене.
      — Нет, потому что вы скажете, что в вечер совершения преступления вы работали в Лувре с королевой, а кинжал и ключ остались у вас дома… Кинжал вы отдали Годольфину, чтобы он отнес его к оружейнику… Пока до свидания! Больше я ничего не могу сказать вам. Но берегитесь! Если у вас вырвется под пыткой хоть одно признание, вы погибнете и королеве не удастся спасти вас!
      — Я отопрусь от всего! — сказал Рене.
      Монах постучал в дверь камеры, и тюремщик выпустил его. Опять Рене остался в страшном одиночестве тюрьмы, предостав ленный своим тяжелым мыслям.
      Ночь прошла без сна. Когда же в подземелье пробрались первые дневные лучи, Рене принялся дрожать всем телом: страшный час близился!
      Он чуть не упал в обморок, когда в коридоре за дверью послышался звук чьих-то шагов. Это был сам губернатор, пришедший за узником.
      — Рене, — сказал сир де Фуррон, — сейчас вы отправитесь в тюремную церковь и выслушаете обедню, а потом будете допрошены под пыткой, если, разумеется, не предпочтете добровольно признаться в преступлении.
      — Я невиновен, — ответил Рене.
      Фуррон молча пожал плечами. Рене расковали и отвели в цер ковь. Как хотелось несчастному парфюмеру, чтобы обедня шла долго — долго, целую вечность! Но и обедня кончилась, как кончается все в этом мире, и Рене пришлось из церкви отправиться в камеру пыток.
      Когда дверь этой камеры открылась, парфюмер чуть не упал в обморок при виде человека, одетого в красное платье, который раздувал огонь на жаровне. Это был Господин Парижский, как его называли, то есть палач. Около него стояли два помощника, одетых тоже во все красное, но без изображения черной лестницы на спине: эта лестница отличала палача от помощников.
      Дрожа от страха, Рене увидел лежанку, на которой расклады вали допрашиваемого для пытки водой. Затем он перевел взгляд на жаровни, где будут жечь ему одну руку за другой, на клинья, которые будут вгонять ему под ногти, на испанский башмак, которым ему раздробят кости ног…
      Тут открылась другая дверь, и на ее пороге появился человек, при виде которого отчаяние Рене дошло до последней степени: это был сам король, пожелавший присутствовать при допросе! За королем шли Крильон, губернатор и судья Ренодэн. Королю придвинули кресло, и, усевшись, он сказал:
      — Судья Ренодэн, приступите к допросу!
      — Рене! — сказал судья, строго взглянув на Флорентийца. — Может быть, ты добровольно признаешься в преступлении?
      — Я невиновен! — с отчаянием ответил Рене. Тогда Ренодэн дал знак палачу. Тот схватил Рене, уложил его на лежанке, связал ему руки и ноги, после чего один из помощников принес огромную воронку. Палач вставил воронку в рот и влил туда первую пинту воды, затем вторую, третью… Рене отчаянно извивался и старался разорвать свои узы, но не признавался. На десятой пинте палач сказал:
      — Дальше идти нельзя, он может умереть! Рене отвязали и посадили к стене. Несчастный дико вращал глазами, и из его горла потоками лилась вода.
      — Перейдите к испанскому башмаку! — приказал судья, Палач снова уложил Рене и надел ему на правую ногу страшную колодку. После первого же поворота винта Рене отчаянно вскрикнул.
      — Лучше признайся, Рене! — повторял судья, в то время как палач все поворачивал и поворачивал винт.
      Одно мгновение боль показалась Рене настолько невыносимой, что он совсем было решился признаться. Ну тут перед ним вырисовалась страшная картина. Ему представилось, как его везут на эшафот, как палач ломает ему все кости тяжелым железным бруском, как ржут лошади, к которым его привяжут затем за руки и за ноги…
      — Я невиновен! Я невиновен! — зарычал он. Винт развинтили, и с ноги Рене сняли ужасный инструмент.
      Нога была окровавлена. Когда Рене хотел встать и идти, он снова отчаянно крикнул и сел на лежанку.
      — Нога сломана? — спросил король.
      — Нет, ваше величество, но Рене придется долго хромать!
      — В таком случае он будет хромать всю жизнь, потому что жить ему осталось уже недолго! — ответил Карл IX. — Перейдите к следующему номеру!
      Один из помощников принялся раздувать мехами жаровню. При виде страшного огня Рене опять подумал, что лучше всего будет для него признаться. Но тут его взгляд встретился со взглядом судьи Ренодэна, и он вздрогнул: глаза судьи открыто приказывали ему молчать, тогда как строгий тон голоса уговаривал признаться! Ренодэн даже осмелился сделать Рене успокоительный знак!
      Когда огонь был разведен, помощники палача взяли Рене на руки и поднесли к жаровне. Тогда палач схватил его за левую руку и поднес ее к пламени жаровни. Хотя огонь и не касался руки, но ожог был очень сильным.
      Рене же, ободряемый взглядами Ренодэна, рычал:
      — Пощады! Пощады! Я невиновен! Я работал в Лувре с ее величеством! Пощады, ваше величество, пощады!
      Палач выпустил руку Рене, помощники опустили его на пол. Тогда несчастный подполз на коленях к королю и стал с рыданиями молить о пощаде, уверяя в своей невиновности.
      — Господин Парижский, — холодно спросил король, — какую руку вы сожгли сейчас?
      — Левую, ваше величество!
      — А, ну теперь сожгите правую! Это самая виновная, ею негодяй убил Лорьо!
      Помощники палача снова взяли Рене на руки. Но не успел жар коснуться руки, как Рене в последний раз крикнул и упал в обморок. Тогда судья сказал:
      — Ваше величество, мне кажется, что следует отложить пытку до завтрашнего дня. Рене может долго пробыть в обморочном состоянии, и обморок может легко перейти в смерть.
      — Ну что же, пусть! — согласился король. — Завтра перейдем к пытке клиньями. Да уберите вы от меня эту падаль! — крикнул он, ктвнув на бесчувственное тело Рене. — От него несет вонью! Ну, пойдем завтракать, Крильон, я умираю с голоду!
      Когда король ушел, Ренодэн подумал со слабой усмешкой: «Я начинаю верить, что Рене не будет казнен!»
      И в то время как выносили бесчувственное тело Рене, судья спустился в камеру воришки-рецидивиста, приговоренного главным судьей к смертной казни через повешение.

      Для таких высокопоставленных преступников, как, например, — — Рене, приходилось созывать парламент и обращаться к помощи пыток, но для простого воришки достаточно было приговора главного судьи, и несчастного попросту вешали при первом удобном случае, когда у Господина Парижского бывало дело на Гревской площади. Только в самых редких случаях палач беспокоил свою высокую особу из-за какого-нибудь мелкого преступника. Обыкновенно воришка должен был ждать, когда в руки палача попадал высокопоставленный клиент. Тогда на эшафоте, где предстояло колесовать важного барина, устраивали виселицу для воришки, которого вешали в первую голову: это было своего рода закуской, долженствовавшей возбудить у толпы аппетит к лакомому блюду казни высокопоставленного преступника.
      Как раз в тот день, когда Крильон по приказанию короля арестовал Рене, полиция арестовала воришку, хорошо известного парижанам под именем Гаскариля.
      Гаскариль был ужасом горожан. Предшественник Картуша, он соблазнял жен, дубасил мужей, грабил и воровал. Он был атаманом банды грабителей, главная квартира которых находилась возле Двора Чудес. С этой шайкой Гаскариль проделывал всякие чудеса, но на убийство пускался крайне редко, почти никогда, и нужны были очень убедительные мотивы, чтобы заставить его пролить чью-нибудь кровь…
      Полицейский, арестовавший Гаскариля, отвел его прямо к главному судье. А у того расправа была коротка.
      — Вчера арестован мессир Рене, обвиненный в убийстве горожанина Лорьо на Медвежьей улице, — сказал судья Гаскарилю. — Надо полагать, что мессир будет присужден к колесованию. Если это так и случится, то ты будешь повешен в день его казни; это для тебя большая честь!
      Гаскариль едва ли разделял мнение судьи относительно чести быть казненным, хотя бы одновременно с Рене, но противоречить он не решился и стал ждать, когда его призовут к ответу.
      К этому-то Гаскарилю и направился президент Ренодэн по окончании допроса Рене.
      Гаскариль принял президента не очень-то вежливо.
      — Раз уж я осужден и вы собираетесь повесить меня, то можно было бы, кажется, оставить меня в покое! — сказал он.
      — Друг мой Гаскариль! — ответил Ренодэн. — Ты страшно неблагодарен к правосудию!
      — А чем это меня правосудие так облагодетельствовало? — возразил воришка, — Все равно меня повесят!
      — Да, но тебя могли присудить к колесованию, а это гораздо мучительнее!
      — Я никого не убил, а ведь колесование…
      — Так-то так, да больно у тебя репутация плоха! И вообще ты не прав, что принимаешь меня так нелюбезно! Я хочу тебе добра.
      — Что такое? — спросил воришка.
      Ренодэн без всякой брезгливости уселся на грязную солому, служившую ложем для скованного по рукам и ногам преступника, и спросил:
      — Есть у тебя дети?
      — Слава Богу, нет! — ответил Гаскариль.
      — Ты женат?
      — Тоже нет!
      — Но, наверное, у тебя найдется человек, которым ты интересуешься?
      При этом вопросе Гаскариль побледнел, покраснел и с замешательством сказал:
      — Зачем вам знать это?
      — Да ты только ответь!
      — Ну конечно есть! Это Фаринетта, которую я увижу только один раз в жизни, да и то во время казни: наверное, она придет посмотреть, как меня будут вешать! — вздыхая, ответил взволнованный воришка.
      — Ты любишь ее?
      — Только одну ее я и люблю на всем свете! И меня душит бешенство при мысли, что вот я умру, а другой… Ведь ей только восемнадцать лет! Она красавица, ну а с глаз долой — из сердца вон… И когда меня повесят…
      — Она помянула бы тебя добром, если бы ты оставил ей что — нибудь в наследство!
      — Но у меня ничего нет!
      — Ну а у Фаринетты?
      — Тоже ничего, кроме голубых глаз да белых зубов! Этого еще мало!
      — Для Парижа достаточно! — со злой улыбкой возразил судья.
      — Да замолчите же вы наконец! — крикнул рассерженный Гаскариль. — Могли бы, кажется, дать мне умереть спокойно!
      — Постой, друг мой, — спокойно перебил его судья, — ты только дослушай до конца! В самом непродолжительном времени ты умрешь. Если бы ты мог оставить своей Фаринетте кругленькую сумму в… ну, хотя бы в двести золотых экю, то она из благодарности осталась бы верна твоей памяти. А такую сумму ты мог бы заработать!
      — Двести золотых экю для Фаринетты! — крикнул бедный воришка, ослепленный этой суммой. — Дорогая Фаринетта! Но что нужно сделать для этого?
      — А вот я сейчас расскажу тебе это! Ты осужден, тебя повесят…
      — Боюсь, что вы говорите сущую правду!
      — Ну а умирают лишь один раз, и, вешают ли тебя за два преступления или за десяток, от лишнего преступления веревка не стягивает сильнее горла!
      — Понимаю! Вы хотите, чтобы я принял на себя чужую вину!
      — Вот именно!
      — А что, собственно, я должен взвалить на себя еще?
      — Убийство на Медвежьей улице.
      — Так вот как? Значит, хотят спасти за мой счет мессира Рене!
      — А тебе не все равно?
      — Нет! Ведь за убийство колесуют, а не вешают!
      — Обещаю тебе, что ты все равно будешь повешен, а вдобавок Фаринетта получит двести золотых экю!
      — Бедная Фаринетта! — вздохнул воришка, который, видимо, склонялся к тому, чтобы принять предложение, но вдруг, неожиданно для президента, он.тряхнул головой и категорически заявил: — Нет, я не согласен!
      — Но почему?!
      — А потому что раз Фаринетта разбогатеет, она сейчас же забудет меня, ну а я буду слишком мучиться на том свете, если Фаринетта устроится с другим!
      — Дурак!
      — Не спорю! А только я не согласен!
      — Что же ты хочешь за согласие взять на себя вину Рене?
      — Чтобы меня отпустили на свободу!
      — Ты хочешь невозможного! — ответил Ренодэн подумав. — Но… не падай духом, мой мальчик! Мы увидимся сегодня вечером и тогда поговорим.
      С этими словами Ренодэн вышел из камеры Гаскариля и от правился к себе домой. Там он принялся за работу. Через некото рое время он взглянул на часы, затем подошел к окошку и увидал, что к его воротам как раз подъезжают носилки.
      — Королева отличается точностью! — пробормотал он, от правляясь навстречу замаскированной даме, выходившей из скромных, лишенных всяких гербов и украшений носилок.
      Когда Ренодэн ввел Екатерину к себе в кабинет, королева сказала:
      — Ну, что?
      Эти два слова ярче ряда трескучих фраз свидетельствовали о ее беспокойстве и волнении.
      — Рене вынес пытку, не выронив ни слова, — ответил президент. — Беда только в том, что воришка, на которого я рассчиты вал, не соглашается!
      — Но почему же? Чего он хочет? — спросила королева, и взор ее, засверкавший было радостью, снова потускнел.
      — Он хочет свободы, и я обещал ему, что он получит ее, — ответил Ренодэн.
      — Да вы с ума сошли! — крикнула королева.
      — Нет, но у меня свои соображения, — ответил судья. — Надо полагать, что Рене безумно зол на палача…
      — Господи, Рене не из тех, которые прощают! — заметила королева.
      — И весьма возможно, что, если мы спасем Флорентийца, он непременно захочет сыграть дурную шутку с ним!
      — Тем хуже для Кабоша!
      — Но если Кабошу обещать, что Рене простит ему, палач согласится проделать одну штучку, которую лет пять тому назад он уже устроил с одним солдатом. У того была сильная протекция, и палач, вместо того чтобы связать петлю мертвым узлом, попросту закрепил ее неподвижной петлей. Затем, когда ему нужно было схватить преступника за плечи, чтобы собственным весом ускорить стягивание петли и удушение, Кабош ухватился за канат, которым подвязывают под мышки преступника. И так как тоненькая веревка, которую надевают на горло, была завязана не мертвой петлей, а крепким узлом, то солдат лишь испытал некоторую неприятность, но не более…
      — И не умер? — : спросила королева.
      — Отнюдь нет! — ответил Ренодэн. — Ночью палач снял его с петли, и солдат отделался лишь тем, что у него шея окривела!
      — И вы хотите, чтобы Кабош проделал то же самое над Гаскарилем? Это опасно, потому что Жан Кабош способен выдать нас с головой королю!
      — Черт возьми!
      — Но я дам вам хорошую мысль: обещайте Гаскарилю, что с ним поступят именно таким образом, ну а там… посмотрим! Сказав это, Екатерина встала. Но Ренодэн остановил ее.
      — Еще одно слово, ваше величество! — сказал он. — Гаскариль не поверит мне на слово, если у меня не будет в руках доказательств в виде собственноручно вашим величеством написанной записки с обещанием помилования!
      — Но ведь… такая бумага… может попасть в руки… короля! — испуганно пробормотала королева.
      — Я отвечаю за то, что этого не случится! — ответил судья. — Но иначе я ничего не могу сделать для Рене.
      — Иначе говоря, вы требуете гарантию? — сказала королева.
      — Для Гаскариля — да!
      — Ну, и… для себя тоже!
      Ренодэн ничего не ответил. Екатерина подумала: «Он во что бы то ни стало хочет попасть в парламент!»И, усевшись за столом президента, написала на куске пергамента: «Я помилую Гаскариля. Екатерина», — приложила печать вырезанным на печатке перстня королевским гербом и подала бумагу Ренодэну.
      Когда королева ушла, президент снова отправился в Шатле и, войдя в камеру Гаскариля, сказал:
      — Ну-с, ты останешься жив!
      На вопрос воришки президент рассказал ему, как несколько лет тому назад Кабош спас от верной смерти приговоренного к казни солдата. Но Гаскариль не был простаком.
      — А где доказательства, что это так и будет? — спросил он. Президент показал ему записку королевы.
      — В самом деле! — пробормотал Гаскариль. — Ведь королеве очень важно спасти своего Рене! Ну-с, а если я возьму вину Флорентийца на себя, получу ли я те двести экю, которые вы хотели дать Фаринетте?
      — Получишь!
      — Гм!.. Но хорошо ли с моей стороны грабить такую бедную девушку, как Фаринетта?
      Ренодэн рассмеялся, а затем произнес:
      — Мы дадим ей другие двести экю! Ну, согласен? Гаскариль насмешливо посмотрел на Ренодэна и сказал:
      — Что-то вы уж очень щедры, господин президент! Можно подумать, что вешать собираются не меня, а вас!
      — При чем же здесь я? — ответил судья. — Ты сам понимаешь, что в спасении того лица, вину которого ты должен взять на себя, принимают участие такие особы, которые могут и умеют быть щедрыми! Я — лишь исполнитель чужих желаний.
      — И обещаний, не так ли? — насмешливо спросил Гаскариль. — Э, нет, глубокоуважаемый господин президент, это дело обставляется так хитро, что нашему брату надо быть осторожным. Ну а я ровно ни в чем не вижу гарантий, что обещания, которые вы дадите мне, будут действительно соблюдены!
      — Как! — патетически крикнул Ренодэн. — Я представил тебе записку ее величества…
      — Тэ-тэ-тэ, господин Ренодэн, прежде всего, я еще не знаю, подлинная ли эта записка…
      — Дурак!
      — Весьма возможно! Кроме того, меня смущает еще и то, что, в сущности говоря, эта записка… остается у вас, и если меня все-таки повесят, то…
      — Мне некогда! — недовольно перебил его Ренодэн. — Говори же прямо и без недомолвок, чего ты хочешь?
      — Да весьма немногого, господин президент: гарантий, что обещания не останутся лишь на словах!
      — Значит, ты боишься, что королева захочет сэкономить те несколько сотен экю, которые я обещаю тебе от ее имени?
      — О нет! Скорее я боюсь как раз обратного!
      — Ты бредишь?
      — К сожалению, нет! Я боюсь, что королева прикажет опустить в мою могилу не двести, а тысячу золотых экю и что мне с того света будет очень тяжело сознавать невозможность воспользоваться такой большой суммой. Так вот: я хочу гарантий, что мне подарят в добавление к золоту еще и жизнь!
      — Но ведь я…
      — Слова, глубокоуважаемый президент, слова!
      — Так чего же ты хочешь, черт возьми! Может быть, ты потребуешь, чтобы к тебе пришла сама королева и…
      — Ну вот еще! Королева! Что мне с нею делать? Нет, вот если бы ко мне пришла Фаринетта!
      — Я вижу, — с досадой сказал Ренодэн, — что с тобой действительно бесполезно говорить! Чем дальше в лес, тем больше дров. С каждой минутой ты ставишь все новые и новые условия, исполнимые все меньше и меньше. Словом — тебе хочется быть повешенным? Ну и отлично! Это можно будет устроить хотя бы завтра утром, ну а на твое место мы найдем кого-нибудь посговорчивее!
      — Поговорим откровенно и серьезно, президент Ренодэн, — ответил Гаскариль. — Ведь вы просто не хотите понять меня. Я не боюсь казни, потому что едва ли мне так или иначе избежать ее; не теперь — так потом… Знаете ли, в моей деятельности надо быть готовым ко всему! Но я уже говорил вам, что не доверяю верности Фаринетты мертвому Гаскарилю, и мне было бы очень тяжело думать, что на честно заработанные мною денежки она приобретет себе шикарного дружка. Вы вот говорите, что королева обещала помиловать меня. Правда, ее величество так и пишет в своей записке. А что, если это помилование не состоится помимо ее воли? Что, если Кабош ошибется и повесит меня самым заправским образом? Говорю вам откровенно: в данном случае меня пугает то, что останется жить Фаринетта, да еще с деньгами! Вот поэтому-то я и говорю, что могу дать окончательный ответ только тогда, когда поговорю с Фаринеттой. Она — девушка честная, и если что обещает, то сдержит. И тогда я буду в состоянии рискнуть, тем более что не один я буду знать о нашем сговоре…
      В то время когда Гаскариль говорил все это, в уме Ренодена с молниеносной быстротой проносился ряд самых противоположных соображений. Он думал о том, что осталось слишком мало времени для инсценировки комедии признания с участием не Гаскариля, а другого лица. Вместе с тем исполнить требование Гаскариля представлялось почти невозможным. Трудно уже провести в камеру заключенного постороннее лицо. Правда, эту трудность еще можно побороть. А вот разумно ли посвящать в сговор третьих лиц? Ведь положа руку на сердце можно смело сказать, что королева отнюдь не намерена сдерживать обещание. «Обещайте Гаскарилю, что с ним будет поступлено именно таким образом, а там… посмотрим!»— это были подлинные слова Екатерины Медичи, и если Гаскариля все — таки повесят, то ему, Ренодэну, придется ведаться с бандой со Двора Чудес!
      А почему ведаться придется именно ему, Ренодэну? Разве в случае чего он не может сказать, что Рене приказал палачу повесить Гаскариля по-настоящему, чтобы не осталось живой улики? Вероломство и жестокость парфюмера королевы известны всем, как известно и то, что он, Ренодэн, — человек маленький, подневольный. Ведь никто не поверит, что всю эту историю со всеми обещаниями он, президент, затеял от своего имени и на свой страх и риск? Значит, считаться и мстить будут не ему, а тем, кто действительно виноват в нарушении данного обещания!
      Это — одно. А другое — то, что для него, Ренодэна, в данный момент важно лишь исполнить желание королевы и выручить Рене. Что будет потом, это другое дело, но если он не заставит Гаскариля принять на себя вину в убийстве Лорьо, если Рене не будет спасен, то королева примет это за недостаток желания с его стороны. Ну а если от мести банды Двора Чудес еще можно как — нибудь отвертеться, то от мести Екатерины Медичи не уйдешь никуда. Значит, раздумывать нечего, и…
      Гаскариль перестал говорить и выжидательно уставился на судью. Помолчав немного, Ренодэн сказал:
      — Ты упомянул, друг мой Гаскариль, что я не хочу понять тебя. Нет, я-то отлично понимаю тебя, а вот ты действительно не хочешь понять меня! Ты просишь привести Фаринетту. Отлично! Допустим, что я приведу ее к тебе. Но подумай сам: сначала ты Довольствовался тем, что Фаринетте дадут двести экю; затем ты потребовал жизни; затем к помилованию тебе понадобилось еще двести экю для тебя; а когда тебе обещали все это, ты находишь, что мы слишком щедры, и требуешь свидания с Фаринеттой. Устроить это свидание трудно, но все же возможно. Но где же у меня гарантии, что потом ты не потребуешь еще чего-нибудь? А так ведь дело затянется до бесконечности!
      — Нет, господин президент, — обрадованно подхватил воришка, — можете быть спокойны, больше я ничего не потребую. Если я поговорю с Фаринеттой и она даст мне кое-какие обещания, я буду спокоен. Тогда я буду уверен, что вы не собираетесь обмануть меня, а если и произойдет какая-нибудь ошибочка, то Фаринетта останется верной моей памяти. Только и всего, господин Ренодэн!
      — Ну, хорошо, — сказал судья, — я буду милостив до конца и приведу тебе твою милочку. Только помни: это — последняя поблажка, и больше ты от меня ничего не выторгуешь. Теперь скажи мне, где я могу найти эту знатную даму?
      — Это совсем не трудно, господин президент! — весело от ветил Гаскариль. — Видите, у меня в левом ухе болтается сережка? Отстегните ее первым делом! Вот так! Теперь ступайте к церкви Нотр-Дам-де-Виктуар. Около Двора Чудес вы увидите ряд действительно чудесных превращений. Безногий и безрукий калека, например, у ворот Двора Чудес вдруг превратится в здоровенного парня… Очень возможно, что, завидя вас, чудесно выздоровевший больной вновь сразу заболеет и подползет к вам за милостыней. Тогда вы скажете ему: «Я пришел повидать Фаринетту от имени Гаскариля. Вот — серьга друга Фаринетты!» Этого будет достаточно: Фаринетта сейчас же выбежит к вам. По серьге, которую она же мне и подарила, моя милочка поймет, что вы пришли от меня, и последует за вами!
      — Хорошо! — сказал Ренодэн. — Жди меня: я приведу к тебе Фаринетту. Но помни, это — последняя поблажка!
      Он вышел из камеры, ворчливо думая: «Нечего сказать, в хорошую кашу мне пришлось замешаться из-за этого негодяя Рене! Буду даже рад, если ему свернут шею за Гаскариля, который мне несравненно симпатичнее, чем королева и ее приспешник. Но… земные блага исходят не от Гаскариля и ему подобных, а от королевы, и потому…»
      Он плотнее закутался в плащ и быстро зашагал по направлению к Двору Чудес.

      Вернемся к Генриху Наваррскому, которого мы оставили на полу в комнате Нанси наблюдать через смотровое отверстие за происходящим в комнате королевы Екатерины совещанием королевы с президентом Ренодэном.
      Когда Ренодэн ушел, Генрих осторожно поставил на место кусок паркета, замаскировывавший проверченное отверстие, и направился к сонетке, проведенной из комнаты принцессы Маргариты. Он дернул за веревку снизу вверх, так что звонок не зазвонил, и через некоторое время Нанси, запершая дверь снаружи, пришла выпустить принца.
      — Пойдемте, господин де Коарасс, — сказала она.
      — Принцесса ждет меня? — спросил он.
      — Однако! — сказала Нанси. — Вы ненасытны, сударь!
      — Но почему?
      — Да ведь вы уже видели ее сегодня?
      — Ну, видел.
      — А принцесса имеет дурную привычку ложиться спать хоть раз в сутки! — с иронической улыбкой сказала насмешливая камеристка. — Ну-с, куда вы хотите направиться теперь?
      — Я хотел бы видеть господина Пибрака. Нанси довела его до той лестницы, по которой паж Рауль уже столько раз водил принца в апартаменты Пибрака, и сказала:
      — Ну а теперь вы и сами знаете дорогу! До свиданья!
      — Постой, крошка, одно слово! — сказал Генрих, удерживая девушку. — Ну а завтра в котором часу?
      — Вам ничего не сказали?
      — Нет!
      — Ну так на всякий случай приходите к девяти часам, как и всегда!
      Нанси убежала обратно, а Генрих постучался в комнату капитана гвардии, который в большом волнении поджидал его.
      — Боже мой, наконец-то! — сказал он, увидев принца.
      — Вы беспокоились?
      — Страшно!
      — Ну так успокойтесь: все идет отлично.
      — Да что с вами случилось?
      — Я вам скажу это через несколько минут, а сейчас я должен разузнать еще кое о чем!
      Сказав это, Генрих открыл книжный шкаф и снова скользнул в тайник.
      «Черт возьми! — подумал он, заглядывая в смотровое отверстие. — Я попал некстати: ее высочество ложится спать!»
      И принц стал дерзко смотреть в отверстие.
      Действительно, принцесса при помощи Нанси совершала свой ночной туалет.
      — Знаете, ваше высочество, — сказала Нанси, — этот бедный господин де Коарасс, который так хорошо читает в звездах и сумел уверить ее величество, будто он чародей, сам стал жертвой чар!
      — Ты думаешь?
      — Он безумно влюблен в вас!
      Генрих увидел, что лицо Маргариты покраснело, словно у девочки.
      — Вы только представьте себе, принцесса, он хотел вернуться сюда! — продолжала камеристка.
      — Сюда?
      — Именно сюда!
      — Теперь? Сейчас?
      — Ну да! — И у Нанси появилась хитрая улыбка. — Ведь он знал, что завтра…
      — Завтра? Но ведь я ничего не сказала…
      — Так что же из этого? Я взяла на себя смелость назначить ему час свиданья!
      — Однако…
      — О Господи! — с лицемерным смирением сказала Нанси. — Если ваше высочество не пожелает видеть его, то я успею предупредить…
      — Ну, мы там посмотрим, — ответила принцесса, видимо взволнованная.
      — В конце концов, этот мальчик просто прелестен! — снова начала Нанси.
      — Ты находишь?
      — И если бы я была принцессой…
      — Дерзкая!
      — Раз уж вашему высочеству предстоит стать королевой Наваррской, то было бы хорошо дать сиру де Коарассу какую-нибудь придворную должность. Ведь в Нераке так скучно!
      — Знаешь что, крошка моя, я начинаю думать, что сир де Коарасс принадлежит к числу твоих друзей! Ты с ним в заговоре и хочешь заставить меня во что бы то ни стало полюбить его!
      — О, что касается этого, ваше высочество, — ответила Нанси, в то время как принц задрожал от радости в своем тайнике, — то мне кажется, что ваше высочество несколько поощрили меня к такому заговору!
      — Молчи, сумасшедшая, — сказала принцесса, — и ступай! Я хочу спать!
      Нанси погасила свет и ушла из комнаты. И тогда принц услыхал, как с губ Маргариты сорвалось тихим шепотом:
      — Господи, Господи! Как я люблю его!
      «Еще бы! — подумал принц. — Я это и так заметил!»
      Он осторожно вышел из тайника и сказал Пибраку:
      — Милый Пибрак, если вы хотите добиться какой-либо милости по моей протекции, то начинайте!
      — Что вы хотите сказать этим, ваше высочество?
      — То, что я пользуюсь любовью короля и вошел в милость королевы Екатерины. Я занял место Рене! Пибрак широко открыл глаза.
      — Ваше высочество торгует парфюмерным товаром?
      — Нет, но зато я читаю в звездах прошлое и будущее!
      Удивление Пибрака дошло до апогея. Тогда принц рассказал капитану гвардии все, что произошло в последнее время и что читатели уже знают.
      Пибрак с хмурым видом выслушал сообщение Генриха и наконец сказал:
      — Ваше высочество, я могу лишь повторить слова принцессы Маргариты: вы играете в опасную игру!
      — Друг мой Пибрак, вы любите волноваться из-за пустяков.
      — Я знаю королеву!
      — Да и я тоже!
      — И знаю Рене, а это еще важнее.
      — О, что касается Флорентийца, то его жизнь в моих руках. Мне достаточно отправиться к королю и рассказать ему все!
      — Боже сохрани ваше высочество от этого! — крикнул Пибрак.
      — Это почему?
      — А потому что хотя бы король приказал перевести Рене в Бастилию, выпустить на свободу Гаскариля и объявить вину Рене доказанной — все равно Флорентинец казнен не будет!
      — Да полно вам!
      — Королева-мать скорее поднимет революцию во Франции, чем поступится своим Рене!
      — Значит, вы думаете…
      — Думаю, что король ничего не должен знать. Пусть Рене изворачивается из лап палача, вашему высочеству следует лишь продолжать взятую на себя роль кудесника. Ведь королева любит Рене только потому, что верит в его сверхъестественные способности.
      — Только из-за этого?
      — Ну, прибавьте сюда еще некоторую долю привычки, только и всего. И в тот день, когда королева уверится, что ей удалось найти колдуна, превосходящего силой и знаниями Рене, песенка проклятого парфюмера будет спета. А такой результат будет несравненно лучше, чем если Рене будет осужден парламентом. Предоставим королю, королеве и Рене устраиваться между собой как они знают, вы же, если вы по-прежнему хотите жениться на принцессе Маргарите…
      — Но конечно хочу, друг мой! Принцесса очаровательна, хотя… мне совсем не нужно стать ее мужем, для того чтобы получить доступ в ее спальню!
      — Но тогда… к чему?
      — На это у меня имеются причины политического характера. Ну — с, а теперь, когда мы с вами столковались, я ухожу.
      — Вы идете домой?
      — Нет, у меня еще есть дельце, которое надо обделать этой ночью.
      Выйдя из Лувра, Генрих прямым путем направился в кабачок Маликана. Кабачок был уже закрыт, но сквозь щели ставен виднелся свет. Принц осторожно постучал.
      — Кто там? — послышался свеженький голосок Миетты.
      — Земляк землячки! — ответил принц на беарнском наречии. Миетта поспешила открыть дверь. Войдя в кабачок, принц увидал Ноэ и красотку-еврейку. Последняя по-прежнему была в одежде беарнского мальчика.
      Ноэ пришел в кабачок после того, как сдал Паолу на попече ние Вильгельма Верконсина. Он вернулся берегом реки и, войдя в кабачок и поцеловав Миетту, сказал:
      — Я умираю от голода, милочка, и ты будешь умницей, если дашь мне поесть!
      В тот момент, когда пришел принц, Ноэ ужинал, разговаривая с обеими женщинами.
      — Черт возьми! — сказал Генрих. — Теперь я понимаю, почему я чувствовал себя все время так не по себе: я не обедал!
      Он уселся против Ноэ и первым делом налил себе того старого доброго вина, которое Маликан приберегал лишь для земляков.
      Генрих и Ноэ поужинали с великолепным аппетитом. Утолив первый голод, принц, весь вечер находившийся под действием чар принцессы, принялся смотреть на красотку-еврейку.
      Даже и в костюме беарнского мальчика Сарра продолжала оставаться очень хорошенькой. Генрих с удовольствием смотрел на нее, и под его взглядом молодая женщина густо покраснела.
      «Как странно! — подумал принц. — Я никогда не думал, что можно любить одновременно двух женщин, а между тем это так: я ослеплен красотой принцессы, а теперь дрожу от одного взгляда глаз Сарры. Какая странная вещь — сердце мужчины!»
      — Ваше высочество, — сказала Сарра, нежно взяв принца за руку, — вы не собираетесь в скором времени вернуться в Наварру?
      — Нет, милочка.
      Сарра тяжело вздохнула.
      — Почему вы спрашиваете меня об этом? — спросил принц.
      — Но потому… что я… сама хотела бы отправиться туда…
      — Вы?
      — Ну да, я нашла бы приют у Коризандры… Имя Коризандры заставило Генриха вздрогнуть. «Черт возьми! — подумал он. — Я все забываю, что Коризандра и Сарра — все равно что два пальца одной руки!»
      — Если вы хотите отправиться в Наварру, то это очень просто… — сказал он еврейке.
      — Вы поедете со мной? — быстро спросила она.
      — Нет, но…
      Сарра сильно побледнела и промолвила:
      — В таком случае я тоже не поеду. Вы спасли мне жизнь, и какой-то внутренний голос говорит мне, что мне тоже придется вырвать вас из страшной опасности.
      «Однако! — подумал принц. — Решительно весь мир превратился в кабинет чародея. Все наперебой рвутся предсказывать будущее, начиная от принца Наваррского и кончая госпожой Лорьо».
      Во время этих размышлений принц не переставал смотреть на красотку-еврейку. Сарра была печальна, и меланхолия, чувст вовавшаяся во взгляде ее влажных глаз, заставляла предполагать, что что-то терзает ее.
      «Она любит меня!» — подумал принц и, опять забыв Маргариту, взял в свои руки руку Сарры.
      Тем временем Ноэ болтал с хорошенькой Миеттой на другом конце стола. И как, глядя на Сарру, Генрих забывал Маргариту, так, глядя на Миетту, Ноэ переставал думать о Паоле. А Миетта совершенно так же смотрела на Ноэ, как Сарра — на принца.
      В этот момент на колокольне пробило двенадцать часов.
      — Однако, — сказал принц, — не думаешь ли ты, милый Ноэ, что нам пора подумать о Годольфине?
      — Это правда, — согласился Ноэ.
      — Что вы хотите делать с этим несчастным? — спросила Миетта. — Он плачет все ночи и дни напролет. Каждый раз, когда я спускаюсь к нему в погреб, у меня сердце разрывается. Что вы хотите от него?
      — Мы хотим утешить его, крошка, — ответил принц. — А теперь, красавицы, вы хорошо сделали бы, если бы отправились спать. Будьте покойны, мы ничего не утащим!
      — Ну, раз вы хотите остаться одни, так оставайтесь, — от ветила Миетта. — Покойной ночи!
      — Покойной ночи, крошка, — сказал Ноэ и поцеловал девушку.
      — Покойной ночи, сударыня, — сказал принц, прижимаясь губами к руке Сарры.
      Обе женщины поднялись по лестнице в свою комнату и оставили молодых людей одних в нижнем этаже. Когда они скрылись, Генрих и Ноэ переглянулись.
      — Честное слово! — сказал последний, — мне кажется, Анри, что вы более, чем когда-либо, увлечены Саррой!
      — Мне это тоже кажется!
      — Значит, вы уже разлюбили принцессу?
      — Отнюдь нет. Я люблю ее больше прежнего.
      — Ну уж это…
      — Постой, — перебил принц. — Ты-то сам любишь Паолу?
      — Конечно да!
      — Так к чему же эти нежные взгляды на Миетту?
      — Гм… В сущности говоря, это правда…
      — Значит, ты любишь их обеих?
      — Весьма возможно!
      — Берегись! Миетта находится под моим покровительством, и я не допущу…
      — Берегитесь, ваше высочество, — в свою очередь сказал Ноэ, — Сарра по-прежнему остается другом Коризандры, и вы можете стать жертвой веселенькой шутки!
      Генрих прикусил язык и через несколько секунд молчания сказал:
      — Быть может, ты и прав! Оставим в покое обеих очаровательниц и займемся Годольфином. Твоя лошадь в конюшне?
      — Да. Я возьму Годольфина к себе на седло, как только что вез Паолу!
      Генрих взял свечу и спустился с Ноэ в погреб. Годольфин, по — прежнему связанный по рукам и ногам, лежал на соломе. При виде Ноэ он вскрикнул от радости и спросил:
      — Вы пришли освободить меня, как обещали, не правда ли?
      — Это зависит от того, можно ли положиться на тебя, — ответил Ноэ.
      — Я еще никогда не нарушал данного слова.
      — И если я отвезу тебя к Паоле, ты не будешь пытаться бежать?
      — От Паолы? Я буду пытаться бежать от Паолы? Ведь быть возле нее… это рай!
      — Но быть может, тебе захочется повидать Рене? — спросил Генрих.
      — Рене! — крикнул Годольфин. — Я ненавижу его!
      — В таком случае пойдем!
      Ноэ освободил Годольфина от его пут, с помощью принца вынес его из погреба и усадил на лошадь. Через несколько минут они уже выезжали из ворот кабачка. У Годольфина была повязка на глазах, но он успел в момент отъезда сдвинуть ее на минутку с глаз и заметил, что перед ним виднелся фасад Лувра.

      На следующий день королева Екатерина поджидала сира де Коарасса, которому назначила прийти в пять часов для нового сеанса. Генрих явился в Лувр за несколько минут до назначенного срока и прошел прямо в комнату Нанси.
      — А знаете ли, — сказала принцу хорошенькая камеристка, — ваша идея стать колдуном отвратительна.
      — Почему же это, дитя мое?
      — Потому что теперь мне приходится целыми днями сидеть в своей комнате, чтобы знать все, что делает королева!
      — Ну что же, — ответил Генрих, — когда-нибудь и я отплачу вам за все добро.
      — Чем же это?
      — Я пошлю к вам Рауля…
      — Это для чего еще? — спросила девушка, краснея до ушей.
      — Чтобы вам не было скучно!
      Природный юмор Нанси взял верх над смущением.
      — Ба! — сказала она. — В такой услуге я не нуждаюсь.
      — Уж будто бы?
      — Ну да, потому что Рауль… только что вышел отсюда!
      — Ого!
      — А почему бы и нет? — насмешливо спросила девушка. — Ведь вы же пришли сюда?
      — Ну, я другое дело, я… ваш друг!
      — Рауль тоже!
      — Гм!
      — И даже больше: он мой помощник на службе вам!
      — То есть как же это?
      — А вот как! Королева провела очень беспокойную ночь. До утра у нее горел свет, и однажды я услыхала, как она пробормотала: «Никогда еще Рене в самые удачные часы прорицания не открывал мне таких вещей, как этот гасконец!» Из других от рывистых слов, которые вырывались у нее, я поняла, что ее волнует мысль о том, как Рене перенесет пытку. На другой день, то есть сегодня утром, она уже послала пажа Рено узнать, что с Tлорентийцем. Но Рено удалось узнать лишь, что гот был унесен в бесчувственном состоянии. Тогда, около двенадцати часов, королева приказала подать носилки без гербов и выехала из дворца. Я подумала, что вам будет очень полезно узнать, куда именно ездила королева, и кликнула Рауля… О, господин Коарасс, согласитесь, что я — хороший друг, потому что только из-за вас…
      — Что такое?
      — Я не пустила бы иначе Рауля в свою комнату!
      — Но ведь он любит вас.
      — Вот поэтому-то его и следует держать на расстоянии, но…
      — Э, да тут есть продолжение!
      — Рауль дерзок, как настоящий паж! Он осмелился… потре бовать платы за услугу! Я попросила его выследить, куда именно поедет королева, а он ответил мне, что согласен сделать это на одном условии. Вы понимаете, что я нахмурилась. Этот мальчишка смеет ставить мне условия!
      — А каковы это были условия?
      — Он требовал, чтобы я позволила ему поцеловать меня в левую щеку… Ну, вы понимаете: это было нужно для вас… и… Рауль поцеловал меня.
      — Ну-с, затем он отправился?
      — То-то и дело что нет!
      — Как нет? Значит, он изменил своему слову?
      — Нет, но он заявил мне: «Я обещал вам выследить королеву и сделаю это. Но я не давал вам обещания не говорить ей, что слежу за ней по вашему приказанию». «Как? — крикнула я. — Ты способен выдать меня?» «А почему бы и нет? — ответил негодяй-мальчишка. — Впрочем, вы можете купить мое молчание: это будет стоить всего только два поцелуя в правую щечку!»
      — И вы купили его молчание? — спросил принц.
      — Что же было делать? — вздохнула Нанси. — Ведь это… для вас!
      — Милая Нанси! — сказал принц, обнимая девушку и пытаясь последовать примеру Рауля.
      — Нет, уж извините! — кинула девушка, освобождаясь из его объятий. — Мне-то не приходится покупать ваше молчание!
      — Ты права! — ответил принц. — Ну-с, так Рауль проследил королеву. Куда же она отправилась?
      — На улицу Святого Людовика, к президенту Ренодэну.
      — Да, но неизвестно, о чем они там говорили!
      — Ну вот еще, — возразила Нанси, — раз уж мы взяли на себя роль волшебников, то следует доиграть ее до конца!
      — Как! Вы знаете?
      — Вернувшись, королева сказала принцессе: «Рене ни в чем не признался. Ренодэн нашел другого человека, который возьмет на себя его вину. Это известный вор по имени Гаскариль. Ему пришлось обещать помилование, то есть Ренодэн постарается спеться с палачом, чтобы Гаскариля повесили не по-настоящему. Ну а если даже это окажется неудобным, то…» Королева при этих словах сделала многозначительный знак рукой и злобно усмех нулась… Однако, — спохватилась Нанси, — ведь она ждет вас! Ступайте играть свою роль!
      — Я вас увижу еще сегодня?
      — Разумеется.
      — А где?
      — Здесь.
      — Вы подождете меня?
      — Нет, сейчас я иду к принцессе.
      Генрих поцеловал руку Нанси и спустился с нею в нижний этаж. Там они разошлись в разные стороны, и Генрих направился к апартаментам королевы Екатерины.
      В приемной он встретил пажа Рауля.
      — Здравствуйте, господин де Коарасс, — сказал юноша. — Вы хотите видеть ее величество?
      — Королева ждет меня.
      — Ого! — сказал паж, пораженный милостью, в которую попал этот бедный провинциальный дворянчик.
      — Кстати, знаете ли, Рауль, вы — просто ростовщик!
      — Что такое?
      — Вы и шага даром не хотите сделать!
      — Я не понимаю, что вы говорите, — отозвался мальчик, покраснев до ушей.
      — Поцелуй за услугу и два за молчание!
      — Это просто даром, и раз Нанси жалуется, то в следующий раз она заплатит двойную цену.
      — Вы очень остроумны, — сказал принц. — Доложите обо мне! Екатерина очень ласково встретила сира де Коарасса. Она была бледна, но ее глаза сверкали дикой радостью.
      — Знаете ли, вы сильно заинтриговали меня! — сказала она.
      — Я знаю это! — ответил Генрих. — Вы не спали всю ночь и думали обо мне! — У королевы вырвался жест изумления. Генрих продолжал: — Я надеюсь, что вы, ваше величество, не будете на этот раз спрашивать меня о таких заурядных вещах, как вчера, — о чем вы думали, что вы делали…
      — Нет, — ответила Екатерина, — по временам я все еще со мневаюсь, и мне хотелось бы окончательно убедиться в ваших знаниях.
      — В таком случае спрашивайте!
      — Где я была сегодня?
      — Ваше величество, — сказал Генрих, — мне тем легче ответить на ваши вопросы, что, ожидая их, я заранее уже занялся гаданием.
      — Как же это?
      — Да у себя в комнате.
      — Но ведь у вас не было флакона с симпатическими чернилами!
      — Это не обязательно. Я воспользовался графином с чистой водой.
      — И этого было достаточно?
      — Совершенно!
      — Странно! Ну, так расскажите мне, что случилось со мной после того, как вы ушли от меня?
      — К вашему величеству пришел судья, который сказал, что для своего спасения Рене Флорентинец должен выдержать пытку и ни в чем не признаваться.
      — Отлично. Потом?
      — Судья обещал подыскать какого-нибудь осужденного на смерть преступника, который возьмет на себя вину в убийстве на Медвежьей улице.
      — И это правда.
      — Когда судья ушел, вы, ваше величество, остались в страш ном волнении и беспокойстве. Вы не могли спать и несколько раз повторили мое имя!
      Королева была поражена.
      — Еще одно слово, господин де Коарасс, и я поверю в вас как в оракула. Куда я ездила сегодня?
      — К судье.
      — Что он сказал мне?
      — Что он нашел преступника, который возьмет на себя вину Рене.
      — А что это за преступник?
      — Это — вор.
      — Не можете ли вы сказать мне его имя?
      — Вот уж это, ваше величество, гораздо труднее, потому что мне не пришло в голову заранее узнать об этом.
      — Так узнайте сейчас.
      Генрих взял в руки флакон с симпатическими чернилами и, глядя сквозь него, сказал:
      — Не соблаговолите ли вы, ваше величество, последовательно назвать мне все буквы алфавита.
      Когда королева дошла до буквы «Г», принц сказал:
      — Это первая буква его имени. Теперь начните сначала, и я скажу вам остальные.
      — Этого не нужно, — ответила Екатерина, — я вполне убедилась в вашем знании настоящего и прошедшего… Но… будущее?
      — Ваше величество, — сказал Генрих, — я уже почтительнейше предупреждал вас, что часто ошибаюсь, но все же попытаюсь. Что именно угодно вам знать?
      — Прежде всего, будет ли Рене спасен?
      — Будет, ваше величество, но…
      — А, так тут есть свое «но»?
      — Но Рене не вернет своего сверхъестественного могущества.
      — Почему?
      — Потому что Рене никогда не умел читать в звездах. У него был юноша, обладавший способностью в состоянии сомнамбулического транса видеть прошедшее и будущее. Рене пользовался этой способностью своего приказчика, чтобы делать вам свои предсказания. Но с тех пор как Годольфин исчез, Рене стал бессилен.
      — Значит, Рене был просто обманщиком!
      — И да, и нет. Он обманывал, когда уверял, что узнает будущее по звездам, но его предсказания были верными, так как юноша действительно обладал этой способностью.
      — И Рене больше не будет в состоянии предсказывать?
      — Нет, потому что Годольфин умер. Королева строго посмотрела на Генриха.
      — Уж не замешаны ли вы в этом деле? — спросила она.
      — Нет, ваше величество, — спокойно ответил Генрих, стойко выдерживая пытливый взгляд королевы.
      — Кто же убил его?
      — Дворянин, похитивший Паолу.
      — Понесет ли он наказание?
      — Да. На другой день после свадьбы принца Наваррского с принцессой Маргаритой.
      — А! — воскликнула Екатерина, которую эта фраза навела на совершенно другие мысли. — Значит, этот брак все же состоится?
      — Да, и очень скоро, ваше величество.
      — Без всяких препятствий?
      — Нет, я вижу препятствия с той стороны! — И при этом принц показал рукой на запад.
      Екатерина подумала, что в той стороне лежит Лотарингия, и, помолчав немного, спросила:
      — Но все же это препятствие будет устранено?
      — Без всякого сомнения.
      — Кто же поможет устранить это препятствие? Генрих внимательно всмотрелся во флакон и произнес:
      — Вот странно! Человек, который устранит все препятствия и поможет осуществиться браку, это я!
      — Вы? Но каким же образом?
      — Не могу сказать вам это сейчас, ваше величество!
      — Но постарайтесь узнать!
      — Не могу… я устал…
      — Когда же вы будете в состоянии сказать мне это?
      — Не ранее как через месяц, — ответил Генрих, снова внима тельно посмотрев на флакон.
      «Странный субъект!» — подумала Екатерина, окончательно пораженная.
      — Сегодня ваше величество не имеет ко мне больше вопросов? — спросил Генрих.
      — Нет, можете идти, но приходите завтра опять: я хочу посоветоваться с вами относительно гугенотов.
      Генрих почтительно поцеловал руку королевы и вышел. В приемной его остановил Рауль, который сказал ему:
      — Сир де Коарасс, вас хочет видеть господин Пибрак.
      — А, вот как! — сказал принц. — Иду! Не успел он выйти из приемной, как сейчас же столкнулся с самим капитаном гвардии.
      — Ваше высочество, — шепнул ему Пибрак, — у меня к вам поручение от короля.
      — Ого! А что его величеству угодно от меня?
      — Король сегодня в отличном расположении духа и хочет играть в ломбр.
      — Его величество желает иметь меня партнером?
      — Вот именно. А пока не сделаете ли вы мне чести откушать со мной?
      — С удовольствием, только подарите мне две минутки.
      — Сколько будет угодно вашему высочеству! Генрих поднялся к Нанси в комнату.
      — Милочка, — сказал он, — я попал в очень затруднительное положение!
      — Почему?
      — Король пригласил меня на партию, а…
      — А принцесса ждет вас!
      — Вот именно. Как быть?
      — С любовью всегда можно вступить в соглашение, — улыбаясь, ответила Нанси. — Когда нужно, можно лечь и попозже… Положитесь на меня и желаю вам успеха!

      Генрих застал Пибрака за отлично накрытым столом, постав ленным вблизи камина, в котором был разведен веселый огонь.
      — Черт возьми! — сказал принц осматриваясь. Между двумя бутылками старого вина дымилось сальми из куропаток. Около сальми красовались кусок говядины, сваренной в собственном соку, и голова дикого вепря. Вокруг были расставлены всякие лакомства вроде ломтиков поджаренной турской ветчины, тройских сосисок, маринованной скумбрии, сардин в масле и т. п. — Черт возьми! — повторил принц. — Да откуда у вас столько прелестей, дорогой Пибрак?
      — От короля. Я столковался с поваром его величества и, как видите, устроился не так уж плохо.
      Генрих уселся и пообедал с отличным аппетитом.
      — Король играет у королевы, — сказал Пибрак по окончании обеда.
      — Что такое? — удивился принц. — Но ведь если это так, то, значит, король опять помирился с королевой Екатериной!
      — Вы ошибаетесь, ваше высочество!
      — Но после ареста Рене, пытки и…
      — Все Валуа отличаются такой же жестокостью, как и слабостью, — перебил его Пибрак. — Король настолько гордится непривычной для него твердостью, которую он проявил по отношению к делу Рене, что теперь хочет довести свою энергию до прямой жестокости. Он идет к королеве для того, чтобы поиздеваться над нею.
      — Ну, если кто-нибудь из них обоих будет одурачен, то уж никак не королева, — с улыбкой ответил Генрих.
      — Я сам так думаю, но ведь королю неизвестно то, что известно нам с вами, а потому он и торжествует! Ну а теперь нам пора!
      Пибрак повел принца к королю. При виде Генриха Карл IX с приветливой радостью воскликнул:
      — А, вот по крайней мере серьезный партнер!.. Здравствуйте, господин де Коарасс, вы очень хорошо играете в ломбр!
      — Ваше величество слишком милостивы…
      — У нас будет сегодня вечером славная партийка, — прибавил Карл IX.
      — Если ваше величество изберет меня своим партнером…
      — Но как же, как же, господин де Коарасс! Это решено заранее! Мы будем играть с вами вместе и не побоимся целого света!
      Генрих улыбнулся и промолчал.
      Король, кончавший как раз обедать, вытер салфеткой усы и сказал:
      — Господин де Коарасс, не желаете ли исполнить мое поручение?
      — Я к услугам вашего величества.
      — Ступайте к королеве…
      — К королеве-матери?
      — Да, конечно! Предупредите ее, что я буду очень счастлив поиграть у нее в карты сегодня вечером. Генрих поклонился.
      — Вы там и подождите меня, — прибавил король. Принц отправился к королеве Екатерине. Обыкновенно каждый вечер в ее салон от девяти до одиннадцати часов вечера собирались придворные кавалеры и дамы. Там играли в карты, занимались магическими опытами, а иной раз аббат Брантом приходил туда читать отрывки из своих новых произведений. Но арест Рене и отчаяние королевы нарушили этот установившийся порядок. Действительно, придворные были в недоумении относительно того, как вести себя теперь. Разделять отчаяние королевы по поводу ареста Рене — значило рисковать милостью короля, а радоваться постигшей его судьбе было равносильно бравированию гневом Екатерины. Поэтому хитрые придворные предпочитали оставаться у себя, выжидая дальнейших событий.
      Вследствие такого решения придворных королева-мать была одна в своем салоне, когда Генрих вошел. Она была грустна.
      Правда, она твердо надеялась на спасение Рене, но это было в первый раз, что король проявил твердую волю, а такой поворот настроения ее сына не мог не огорчать ее.
      Увидев де Коарасса, она выказала немалое удивление.
      — Ваше величество, — с изящным поклоном сказал Генрих. — Я пришел не за тем, чтобы заниматься колдовством. Я колдую лишь в свое время!
      — Так какой же добрый ветер занес вас ко мне? — с милости вой улыбкой спросила Екатерина.
      — Я послан его величеством королем!
      — А, вот как! — сказала королева нахмуриваясь. — Но это вышло совершенно случайно, — поспешил прибавить Генрих, который отлично понимал, что человек, бывший в милости у короля, тем самым навлекает на себя немилость королевы.
      — Как же это так?
      — Я обедал у своего кузена Пибрака, его величество случайно узнал об этом, а так как ему нравится моя игра, то его величеству пришло желание поиграть сегодня вечером в ломбр.
      — Вот он вас и позвал? Но ведь для ломбра требуются четыре партнера?
      — Вот поэтому-то его величество и послал меня к вам!
      — Понимаю, — иронически сказала Екатерина, — значит, я понадобилась ему в качестве четвертого партнера?
      — Его величество просит ваше величество принять его у себя сегодня вечером!
      — У меня больше не играют, — сухо ответила королева.
      — О, если бы я смел дать совет вашему величеству! — сказал Генрих.
      — То каков был бы этот совет, господин де Коарасс?
      — Я посоветовал бы непременно исполнить желание короля. Как знать? Быть может, его величеству самому больно, что он высказал такую непреклонность по отношению к вам! Быть может, это посещение способно изменить все!
      — Вы совершенно правы, — ответила королева. Она взяла молоточек из черного дерева и три раза ударила им по звонку. На звонок явился месье Нансей, один из офицеров свиты королевы.
      — Нансей, — сказала Екатерина, — прикажите зажечь свечи, поставить столы и предупредить кавалеров и дам, что его величе ство играет у меня сегодня вечером.
      Лицо Нансея просияло, и он с веселой поспешностью вышел, чтобы исполнить желание королевы.
      — Вот видите, ваше величество, — заметил Генрих, — очевидно, и месье Нансей того же мнения, как и я, что король хочет примириться с вами!
      — Господин де Коарасс, — поспешно сказала королева, — король придет не ранее как через четверть часа. Вы слишком хорошо читаете в будущем, чтобы я не воспользовалась случаем узнать от вас о намерении короля. Пройдите со мной сюда! — И, взяв Генриха за руку, она провела его в соседнюю комнатку.
      — Ваше величество, — сказал принц, — боюсь, что мои пророческие способности ослабли и я не буду в силах ответить на ваш вопрос!
      — Ну а я уверена, что вы отлично сумеете, — ответила королева. — Что вам нужно? Флакон с симпатическими чернилами?
      — Нет, только вашу руку!
      Екатерина протянула ему руку, Генрих затушил свечи, и комната погрузилась во мрак. Но королева уже привыкла к странностям колдунов, а потому не выразила ни малейшего испуга или удивления.
      Генрих взял руку королевы, сжал ее своими руками и некото рое время молчал.
      — Ваше величество, — сказал он наконец. — Король придумал эту карточную игру из каких-то злобных побуждений. Я не знаю, что он собирается сделать или сказать, но он постарается побольнее уколоть ваше величество.
      В этот момент в соседней комнате послышался голос короля:
      — А где же моя матушка?
      — Король! — шепнула Екатерина. Она ощупью нашла крючок двери, открыла последнюю и шепнула Генриху:
      — Идите туда! Королю не к чему знать, что мы занимаемся гаданием. Эта дверь выходит в коридор. В конце коридора вы встретите другую дверь, которая ведет в комнаты принцессы Маргариты. Вы постучите, вам откроют. Вы скажете Марго, что король играет у меня и что я прошу ее тоже пожаловать сюда.
      Генрих ушел, и королева закрыла за ним дверь. Попав в коридор, он подумал: «Не наивно ли со стороны королевы указывать мне путь, который я и без того хорошо знаю!»
      Когда он постучался в дверь комнаты принцессы, голос Маргариты спросил:
      — Кто там?
      — Колдун! — ответил Генрих.
      Принцесса открыла дверь, узнала Генриха и покраснела.
      — Как? — сказала она. — Вы осмелились…
      — Меня послала королева, — ответил принц и рассказал Маргарите все, что только что произошло.
      Принцесса позвала Нанси и приказала дать одеться.
      — Вы будете присутствовать при моем туалете, — сказала она Генриху.
      Принц с трепетом радости уселся около венецианского зеркала, перед которым Маргарита занялась туалетом, а через четверть часа после этого она торжественно входила в салон королевы-матери, опираясь на кисть руки сира де Коарасса.
      У королевы уже было довольно много народа. Благодаря Нансею весть о посещении Екатерины королем быстро разнеслась по Лувру, и так как большинство решили, что это означает примирение между сыном и матерью, то все поспешили прийти. Пришел даже сам Крильон. Но так как герцог отнюдь не был придворным, то, надо полагать, он явился по специальному приказанию короля.
      Карл IX уселся за игорный стол. Видимо, он был в отличнейшем расположении духа.
      — А вот и мой партнер! — сказал он, увидав Генриха. — Идите, господин де Коарасс, идите! Доброго вечера, Марго!
      Принцесса поклонилась ему.
      Король взял карты и начал тасовать. Вдруг он положил колоду на стол и сказал, обращаясь к матери:
      — Кстати, я хотел сообщить вашему величеству новость! Уловив иронический оттенок в голосе короля, Екатерина вздрогнула, но тотчас подавила волнение и ответила:
      — Я слушаю, ваше величество.
      — Ваш фаворит Рене выдержал сегодня пытку и не признался ни в чем.
      — Это мне известно, — спокойно ответила Екатерина. Король повернулся к обступавшим стол придворным.
      — Этого чудака, — продолжал он, — заставили проглотить десять пинт воды, ему надевали на ногу испанский башмак, ему поджаривали левую руку…
      — Он невиновен, ваше величество, — заметила королева.
      — Я и сам так начинаю думать, ваше величество! — ответил король.
      Екатерина вздрогнула.
      — И завтра я вынесу окончательное суждение по этому поводу.
      — Завтра? — взволнованно переспросила Екатерина.
      — Да, ваше величество. Завтра испанский башмак будет приложен к другой ноге, не обидят и правую руку, которую тоже поджарят!
      — Какая жестокость, ваше величество! — воскликнула королева.
      — Если же он будет упорствовать и далее, — спокойно продолжал король, — то попробуем добиться признания знаменитыми клиньями!
      — Но ведь он невиновен! — крикнула Екатерина, побледнев как смерть.
      — А вот мы и узнаем, так ли это! Если он действительно невиновен, то палачу придется остаться без работы!
      — Но, ваше величество, клинья ломают кости!
      — Это было бы очень досадно, так как если это случится, то придется нести Рене к эшафоту на руках, — холодно отозвался король.
      — Но если он действительно невиновен, — настаивала королева, — что же будет делать несчастный с переломанными ногами и искалеченными руками?
      — Я уже подумал об этом, — ответил король. — Если Рене виновен, он будет колесован, если же невиновен, я сделаю для него что-нибудь.
      Король выдержал паузу. Гости королевы Екатерины с любопытством ждали, что скажет он далее.
      — Вчера вечером как раз умер нищий, имевший патент на сбор подаяния на паперти Святого Евстафия. Если Рене окажется невиновным, я дам это вакантное место вашему фавориту! — произнес Карл IX и опять взялся за карты. — Вам сдавать, господин де Коарасс, — сказал он затем принцу и продолжал, обращаясь ко всем придворным: — Господа, приглашаю вас присутствовать завтра в Шатле при пытке Рене. И вы тоже, ваше величество, благоволите прибыть туда!
      — Хорошо! — сказала королева, поникая головой.

      На следующий день король Карл IX проснулся ровно в восемь часов утра. На звонок его вошел паж Готье.
      — Кто из придворных находится сейчас в приемной? — спросил король.
      — Господин де Пибрак, герцог Крильон и шталмейстер свиты ее величества Нансей.
      — Пусть эти господа войдут!
      Готье приподнял портьеру и провозгласил:
      — Господа, король принимает. Крильон вошел первым.
      — А, это вы, дорогой герцог? — сказал король. — Знаете, эту ночь я спал как убитый! Две сотни пистолей, которые мы выиграли пополам с гасконским дворянчиком, принесли мне счастье. Я обыкновенно сплю, как король, то есть на один глаз; сегодня же ночью я храпел, как последний из моих подданных!
      — А как вы думаете, ваше величество, — спросил Крильон, — так же ли хорошо спала королева-мать, проигравшая вчера?
      — Не думаю, — ответил Карл IX.
      — А между тем ее величество — отличный игрок! Королева проигрывает не моргнув глазом!
      — Да, но только тогда, когда играет в паре со своим милым Рене, — с дурной усмешкой ответил Карл IX. — Вчера Рене не было, и королева играла очень плохо. Маленькие подробности, которые я рассказал ей о предстоящей на сегодня пытке, так расстроили ее, что она делала ошибку за ошибкой: она играла словно конторщик, впервые взявший в руки карты!
      — Кстати, по поводу пытки, — спросил Крильон. — Значит, и сегодня тоже вы угостите нас этим зрелищем, ваше величество?
      — Ну конечно! — ответил король. — А сколько времени теперь, герцог?
      — Восемь часов, ваше величество.
      — Черт возьми! Надо вставать! Ведь я велел вызвать Господина Парижского к девяти часам!
      — Ваше величество, — сказал Пибрак, — ведь вам известно, что я ужасно нервен!
      — Еще что!
      — Я страшно впечатлителен…
      — Поди ты!..
      — И если в сражении я так же спокоен, как и всякий другой, то…
      — То, присутствуя при пытке, вы рискуете упасть в обморок?
      — Вот именно, ваше величество. Я уже заранее дрожу при мысли, что мне придется быть свидетелем этой сцены, и если бы вашему величеству было благоугодно избавить меня…
      — Боже сохрани! — ответил король. — Ведь вы, Пибрак, — капитан моей гвардии, и я не хочу идти в Шатле без охраны!
      Пибрак молча поклонился и подумал: «Нансей слышал, что я старался уклониться от присутствия при пытке Рене. Он передаст это королеве, и больше мне ничего не нужно».
      — Обыкновенно я бываю очень добродушным королем, — продолжал Карл IX, — но вот что я вам скажу: вчера я пригласил всех присутствовавших на игре у королевы быть сегодня на пытке Рене, и, если хоть один из них не придет, я… прикажу повесить его словно простолюдина, пренебрегая правом дворянина быть обезглавленным.
      Король уже не шутил и не смеялся.
      — Ваше величество… — несмело начал Нансей.
      — А, это вы, Нансей! Вы от королевы?
      — Да, ваше величество.
      — Ручаюсь, что королева послала вас просить меня, чтобы я избавил ее от присутствия на пытках?
      — Ее величество боится, что слабое здоровье не позволит ей…
      — Ну что же, я согласен, Нансей, но предлагаю ей на выбор: или присутствовать сегодня при допросе Рене, или сейчас же отправиться в Амбуаз, где я посоветую ей подождать, пока у меня поседеют волосы: тогда она получит возможность вернуться в Лувр.
      — Однако, ваше величество, — буркнул Крильон, — у вас сегодня что ни удар, так в цель!
      — Вы находите, герцог?
      — И я уверен, что ее величество предпочтет лучше самой подвергнуться пытке, чем отправиться в ссылку. Нансей скользнул за спину Крильона.
      — Герцог, — шепнул он, — вы играете в опасную игру! Рене умеет отравлять герцогов так же легко, как простых смертных!
      — В таком случае посоветуйте ему отравить палача Кабоша: это будет ему несравненно полезнее!
      В то время как Крильон и Нансей обменивались этими фраза ми, король одевался.
      — Пришел ли господин де Коарасс? — спросил наконец он.
      — Он у меня, ваше величество, вместе с другим моим кузеном, Амори де Ноэ, — ответил Пибрак.
      — Отлично! — сказал король. — Ну-с, — обратился он к Нансею, — ступайте передайте королеве мой ответ!
      — Слушаю-с, ваше величество!
      — И вернитесь сказать мне, что она решит!
      Нанеси отправился к Екатерине.
      Королева-мать заканчивала свой туалет в присутствии при нцессы Маргариты. В ее руках был клочок белой бумаги, переданный ей пажом, которому эту бумажку сунул какой-то незнакомец. Но королева, должно быть, ждала письма, так как то обстоятельство, что на бумажке ничего не было написано, отнюдь не смутило ее. Она велела Маргарите зажечь свечу, и, когда записка нагрелась на пламени, на бумаге выступили коричневые буквы, гласившие: «Необходимо, чтобы королева присутствовала на пытке. Быть может, от этого будет зависеть участь Рене».
      В этот момент Нансей передал Екатерине ответ короля.
      — Хорошо, — спокойно сказала она, — передайте его величеству, что его воля — закон для меня. По дороге велите подать мои носилки.
      Карл IX был уже совершенно одет, когда Нансей вернулся.
      — Ну, что? — спросил он.
      — Королева приказала подать ей носилки, ваше величество!
      — Чтобы ехать в Амбуаз?
      — Нет, чтобы ехать с вашим величеством в Шатле, — улыбаясь, ответил Нансей.
      — Слава Богу! — воскликнул король. — Наконец-то моя матушка стала рассудительнее! Ну, раз она так покорна, то я хочу оказать ей милость. Не надо носилок для королевы: я уступлю ей местечко возле себя!
      Нансей поклонился и вышел.
      — Господа, — сказал король, подойдя к окну и взглянув на двор, — мне кажется, что на мое приглашение отозвались решительно все: двор полон народа! Ну, едем!
      Король вышел из комнаты, прошел через парадные апартаменты, похлопал по щеке пажа Готье, которого очень любил, сошел по лестнице, напевая веселую охотничью песенку, и спустился во двор. Там он посмотрел на небо.
      Стояла превосходная погода: небо, лазурь которого не ом рачалась ни одной тучкой, было залито лучами солнца. Тогда король повернулся к Крильону и сказал ему:
      — Герцог, мы запоздали на три дня!
      — Как это, ваше величество?
      — Ну да, если бы все это случилось дня на два — на три раньше, то, вместо того чтобы ехать сейчас в Шатле, мы ехали бы теперь на Гревскую площадь. Сегодня дивная погода, ну а я боюсь, что в тот день, когда Рене будут колесовать, пойдет дождь.
      В это время на лестнице показалась королева Екатерина, опиравшаяся на руку Маргариты. Король подошел к ним.
      — Ах, ваше величество, — прошептала королева, — вы так жестоки!
      Король ничего не ответил. Он подал матери руку и проводил ее к носилкам.
      По дороге Карл IX по-прежнему был в отличнейшем расположении духа, и его шуточки причиняли немалую боль Екатерине.
      Наконец носилки остановились у Шатле. У дверей этого мрачного здания показался губернатор Фуррон, а сзади него трое людей, вид которых достаточно ясно говорил об их профессии. Это был палач Кабош с помощниками.
      — Ваше величество, — сказал Карл IX матери, — представляю вам исповедников вашего любимчика Рене!
      Королева не могла подавить дрожь, охватившую ее. Но ее волнение сейчас же успокоилось, когда из-за красных одежд палачей показалась черная мантия Ренодэна. Последний бросил на королеву многозначительный взгляд, и тот вернул ей уверенность.
      В пыточной камере по приказанию короля еще накануне вечером были установлены скамьи и стулья. Усевшись в приготовленное для него кресло, Карл IX сказал:
      — Господа, можете сесть; я предполагаю, что представление затянется.
      Генрих ухитрился поместиться сзади принцессы Маргариты. Почувствовав его близость, она обернулась и шепнула:
      — Смотрите, как волнуется мать! Она не волновалась бы так, если бы собирались пытать ее родных детей!
      — Однако она вполне уверена, что ей удастся спасти его, — заметил Генрих.
      — Ренодэн обещал ей это.
      — И он сдержит свое обещание, будьте покойны!
      — Да, но Рене будут пытать, Ренодэн не будет иметь возможности помешать этому!
      — Как знать! — ответил Генрих. В этот момент король сказал:
      — Сир де Фуррон, прикажите ввести обвиняемого. Губернатор подал знак одному из ландскнехтов, стоявших на часах у дверей, и тот троекратно стукнул алебардой о пол. Тогда дверь раскрылась, и появился Рене между двух солдат. Его руки были связаны за спиной, а цепь, сковывавшая ноги, позволяла переступать лишь мелкими шажками. Он был очень бледен и едва держался на ногах. При виде короля он проявил сильный испуг, но, заметив королеву, несколько успокоился.
      — Положите обвиняемого на лежанку. Господин Парижский, — распорядился президент Ренодэн. — Мы опять начнем с пытки водой.
      Палачи схватили несчастного парфюмера, а Ренодэн уселся за стол и взял в руки перо, чтобы записывать показания Рене, который неистово кричал:
      — Я невиновен! Я невиновен!
      — Да ну же, приступайте к делу, Господин Парижский! — нетерпеливо сказал король. — Заставьте похлебать водички этого чудака, который кричит заранее!
      Один из помощников палача прижал голову Рене к изголовью, а другой ввел ему в рот воронку.
      Екатерина взволнованно отвернулась и пробормотала:
      — Какое варварство!
      — Но почему же? — отозвался король. — Это сенская вода, ее профильтровали, и она очень чиста.
      Придворные не могли удержаться и рассмеялись. Рене извивался так, что лежанка плясала под ним, и старался перекусить трубочку воронки зубами.
      — Ваше величество, — сказал палач, — вода не вырвет у него признания, но огонь…
      — Ну так что же, Кабош, — милостиво согласился Карл IX, — в таком случае поджарьте ему правую руку!
      Но в то время как палачи отвязывали Рене от ложа, заговорил президент Ренодэн.
      — Ваше величество, — сказал он, — раз Рене так энергично отпирается, то, быть может, надо добраться до истины другим путем.
      — Ну-ну!
      — У Рене были соучастники…
      — Вы откуда знаете это? — спросил король.
      — Несколько дней тому назад арестовали вора по имени Гаскариль, — продолжал с невинным видом президент, — и главный судья приговорил его к повешению. К нему в камеру посадили «барана»… «Бараном», — пояснил он, заметив недоумевающий взгляд короля, — у нас называют агента сыскной полиции, который садится в одну камеру с каким-нибудь преступником, притворяется тоже арестантом и в разговоре по душам выпытывает у преступника все его секреты. Так вот, Гаскариль сказал этому «барану» следующее: «Бедный мессир Рене Флорентинец! Не везет ему! Меня-то повесят, а его колесуют».
      — А! — сказал король. — Так, значит, Гаскариль — соучастник Рене?
      — Да, так оно выходит, ваше величество!
      — В таком случае надо поджарить Рене правую руку. Если он не признается — пустить в ход клинья. Ну а если он устоит и здесь, тогда можно попытать счастья в пытке калеными щипцами! А тогда уж можно будет допросить и Гаскариля.
      Екатерина смертельно побледнела, Рене оглядывался по сторонам с видом затравленного зверя.
      — Не разрешите ли вы мне, ваше величество, высказать кое — какие соображения по этому поводу? — спросил Ренодэн.
      — Говорите!..
      — Если Рене в конце концов сознается или — что то же самое — если истину мы узнаем от Гаскариля, то парламент для суда над Рене соберется сегодня же?
      — Разумеется! Что же из этого?
      — Если ему сожгут и правую руку, то как же он будет держать свечу, отправляясь на эшафот?
      — Вы правы, — согласился король. — Ну, так приступите прямо к клиньям.
      — Но если Рене будет осужден сегодня, то его будут казнить завтра?
      — Разумеется.
      — Для народа, который возмущен убийством на Медвежьей улице, будет отличным примером, если осужденный перед казнью пройдет по улицам босым со свечой в руках и, перед тем как взойти на эшафот, принесет покаяние на паперти собора Богоматери.
      — Вполне согласен с вами, господин президент!
      — Но если мы пустим в ход клинья, он не будет в состоянии ходить!
      — Ах, черт! — буркнул король. — Ну, так в таком случае позовите Гаскариля!
      Екатерина и Рене перевели дух. Крильон наклонился к уху Пибрака и сказал:
      — Король попался в ловушку. Этот судья кажется мне поря дочной бестией и…
      Крильон не договорил: он посмотрел на Екатерину и заметил, что ее взор сверкает затаенной радостью.
      «Короля провели!»— подумал он.

      Придворные, присутствовавшие на пытке, считали Рене окончательно погибшим, а потому держали себя довольно непринужденно и перекидывались улыбками и усмешками. Если бы они только могли предположить, что у Флорентийца имеется хоть какой-либо шанс на спасение, они были бы много осторожнее. Но гибель Рене казалось несомненной, особенно теперь, когда допрос Гаскариля должен был окончательно доказать вину Флорентийца.
      Один только Крильон не разделял этой уверенности остальных непосвященных. Сидя около короля, он что-то бормотал сквозь зубы.
      — Что вы бормочете, герцог? — спросил король.
      — Я говорю, что хотел бы быть королем на часок! — ответил Крильон.
      — А для чего, собственно?
      — Для того, чтобы оставить Гаскариля самым спокойным образом в его темнице!
      — А что же выйдет из того, что Гаскариль останется в своей камере?
      — Тогда не обманутся ожидания всех парижан. Я рассуждаю так, ваше величество: если у меня к обеду имеется такое лакомое блюдо, как, например, филе из дичи, седло дикой козы, голова дикого вепря или что-нибудь другое еще в этом же роде, то я не подумаю о том, чтобы взяться за плошку чечевицы или бобов!
      — Э, да вы гастроном, герцог! — сказал король.
      — Для меня, как и для всех парижан, — продолжал герцог, — Рене представляет собою филе из дичи, а Гаскариль — вареную чечевицу.
      Король громко расхохотался, а за ним расхохотались также все придворные.
      — Однако, — шепнул Генрих на ухо Маргарите, — этот упрямец способен расстроить все хитрые комбинации королевы с Ренодэном!
      Того же мнения держались, должно быть, и заинтересованные лица, потому что королева была бледнее смерти, волосы Рене встали дыбом, да и президент Ренодэн явно чувствовал себя не в своей тарелке. Если Гаскариля не допросят сейчас же — Рене погибнет.
      — Ну-с, доканчивайте свою мысль, герцог, — сказал король.
      — Так вот, ваше величество, если бы я был королем, я угостил бы парижан филе из дичи и не портил бы им аппетита вареной чечевицей. Иначе говоря, я сначала расправился бы с Рене, а потом уже стал бы думать, нужно ли или нет возиться с Гаскарилем.
      — Одно другому не мешает, — ответил король. — Гаскариля мы все-таки допросим, а потом видно будет. Рене мы повесим в первую голову, и парижане получат свое филе из дичи, ну а через несколько дней они удовольствуются и чечевицей!
      — Как угодно вашему величеству! — мрачно буркнул Крильон.
      Дверь снова отворилась, и в камеру пыток ввели Гаскариля. Рене и королева перевели дух, президент Ренодэн почувствовал большое успокоение. Гаскариль был высоким парнем лет двадцати восьми, отлично сложенным, с умным лицом и смелым взглядом.
      Королю он понравился.
      — Черт возьми! Согласитесь, друг мой Крильон, что парижане получат очень добропорядочную чечевицу! — сказал он герцогу, затем, посмотрев снова на Гаскариля, произнес, обращаясь к нему:
      — Ну-ка ты, чудак! Видишь эту лежанку, клинья, жаровню, испанский башмак? Что ты скажешь об этом?
      — Все это я уже давно знаю, ваше величество, — ответил Гаскариль. — Я уже подвергался пытке в Орлеане года четыре тому назад.
      — И надеюсь, признался во всем?
      — То есть ни единого словечка не проронил, ваше величество! Если я нахожу это нужным, то даю признание по доброй воле. Но пусть господин Кабош, — он любезно поклонился палачу, — сожжет мне обе руки, перебьет кости, истерзает мне тело калеными щипцами, а я не скажу ни слова, если вобью себе в голову, что говорить не надо!
      — Вот как? — сказал король.
      — Гаскариль! — строго прикрикнул президент Ренодэн, — ты забываешь, что говоришь с самим королем!
      — Боже сохрани забыть! — ответил Гаскариль. — Но только раз уж мне все равно умирать, так могу я хоть говорить что думаю?
      — Пусть говорит! — сказал король. — Хладнокровие этого чудака нравится мне!
      — Ваше величество, — сказал Гаскариль, бросая насмешливый взгляд на Рене, — я догадываюсь, чему обязан честью находиться в вашем присутствии!
      — А, так ты догадываешься?
      — Ко мне посадили «барана», и вы хотите узнать что-нибудь о деле на Медвежьей улице?
      — Вот именно, паренек, и, чтобы заставить тебя рассказать нам всю правду, мы вольем тебе в горло несколько пинт воды.
      — Это совершенно бесполезно, ваше величество! — ответил Гаскариль.
      — Почему? Разве ты решил говорить по доброй воле?
      — Гм… Это зависит…
      — От чего?
      — Я присужден к повешению и уже примирился с мыслью о смерти. Мне придется пережить один неприятный момент, но он короток. А вот если я признаюсь в убийстве на Медвежьей улице, меня будут колесовать.
      — Значит, ты не хочешь сознаваться?
      — Нет, я этого не сказал, но только, если ваше величество собирается подвергнуть меня пытке, я не вымолвлю ни слова, а вот если мне кое-что обещают…
      — Ручаюсь, что этот чудак хочет испросить помилования! — смеясь, заметил король.
      — Я вовсе не настолько честолюбив, — с улыбкой ответил Гаскариль, — да кроме того, уже примирился со своей судьбой. Так вот, если вы, ваше величество, обещаете мне, что в каком бы преступлении я ни сознался, меня все равно повесят, а не колесуют, то я расскажу все!
      Король повернулся к Крильону и сказал ему:
      — Видно, парижанам придется удовольствоваться чечевицей на прованском масле, а не на коровьем!
      — Ваше величество, — ответил Крильон, — я из страны прованского масла и отношусь к коровьему с большим пренебрежением.
      — Благодари герцога Крильона, — сказал король Гаскарилю, — он подал голос за тебя. Ты будешь повешен!
      — Что бы ни случилось и в чем бы я ни признался?
      — Да, — ответил король, — даю тебе в этом свое дворянское слово.
      — В таком случае вашему высочеству остается лишь отпустить господина Кабоша: нам он не нужен!
      — Говори!
      Гаскариль уверенно оглянулся по сторонам и начал:
      — Я расскажу вам, как случилось это дельце на Медвежьей улице. Мессир Рене был в любовной связи с госпожой Лорьо, женой убитого…
      Рене едва удержался от жеста изумления, а Генрих подавил в себе крик ярости. Но президент Ренодэн строго посмотрел на Рене, и тот понял все.
      Гаскариль продолжал:
      — Рене был знаком с ландскнехтом Теобальдом, который был также и моим другом. Мы с Теобальдом устроили не одно изрядное дельце. Ну и Рене Флорентийцу Теобальд тоже услуживал, а когда Рене бывал у госпожи Лорьо, то он сторожил на улице. Однажды Теобальд сказал мне: «Лорьо богат, как король. Нельзя ли запустить руку в его сундук?» «Это трудновато», — ответил я. «Да ведь он выходит каждый вечер из дома, а в это время к нему забирается Рене». — «Так нам придется иметь дело с Рене?»— «Нет, потому что сегодня вечером Рене похищает ювелиршу». — «Так что же ты хочешь сделать?»— «По-моему, надо убить ювелира, когда он будет проходить по мосту Святого Михаила, и отобрать у него домовый ключ. Ну, а раз ювелирши и Рене не будет там…»— «Да уверен ли ты, что это так?»— «Мне сказал об этом Годольфин, приемный сын Рене…»
      — Ну, дальше, дальше! — нетерпеливо сказал король.
      — Годольфин около десяти часов вечера вышел из лавки, — продолжал Гаскариль. — Мы встретили его и прошли с ним небольшую часть пути. Годольфин рассказал нам, что он несет кинжал Рене в починку оружейнику, а от последнего должен пройти к ювелирше и предупредить ее, что сегодня вечером похищение не состоится, так как Рене должен работать у королевы, а будет ждать ее там-то и тогда-то. Для того чтобы Годольфин мог тайно попасть к ювелирше, Рене дал ему ключ, который сам получил от красавицы Сарры. Ну, мы с Теобальдом живо сообразили, что нам нужно делать, схватили Годольфина за горло, придушили и бросили его в воду, отобрав кинжал и ключ. Вскоре после этого мы встретили самого Лорьо и убили его…
      — Постой! — перебил его король. — А Рене?
      — О Рене дело еще впереди, ваше величество, — спокойно ответил Гаскариль и продолжал: — Мы с Теобальдом решили сказать госпоже Лорьо, что пришли от Рене; мы были готовы убить в случае чего и ее, но ее не оказалось дома: не зная, что Рене перенес день бегства на другое число, она ушла на условленное место. Так вот, с помощью ключа, который мы взяли у Годольфина, мы проникли в дом. Но старый жид не хотел добром пропустить нас, и мы прикончили его. Так же мы разделались и со служанкой. Но каково же было наше разочарование, когда мы добрались до сундука: он был совершенно пуст, и только в углу лежала кучка пистолей. Делиться такими пустяками не было смысла, и я убил Теобальда кинжалом Рене.
      — Но что же делал сам Рене в это время? — крикнул король, бледнея от злости.
      — Должно быть, работал в Лувре с королевой, как говорил Годольфин, — спокойно ответил Гаскариль.
      — Это правда! — крикнула королева.
      — Значит, Рене невиновен?
      — В этом деле невиновен, — ответил Гаскариль. Все замерло в камере пыток, лица придворных побледнели. Сам король казался пораженным столбняком.
      — Так… значит… он… невиновен? — заикаясь, повторил Карл IX.
      — Невиновен, — словно эхо отозвался Гаскариль. Крильон, зеленый от бешенства, яростно кусал кончики усов.
      Придворные были в полном отчаянии.
      Король бросил недобрый взгляд на Екатерину и мрачно сказал:
      — Ваше величество, если Рене невиновен, то это страшное несчастье, если же он все-таки виновен, то вы хорошо сыграли вашу партию. Но… я еще возьму реванш! — Король в бешенстве встал с кресла, крикнул придворным: «За мной, господа!»— и дошел уже до порога, но тут обернулся и сказал Ренодэну: — Раз этот господин невиновен, раскуйте его и отпустите, ну а того, другого, прикажите сейчас же повесить без всякого отлагательства.
      Через час палач вел уже Гаскариля на Гревскую площадь.
      Гаскариль, полагаясь на обещание президента и королевы, был уверен, что ему ничего не грозит, и шел за палачом с видом жениха, отправляющегося на свадьбу, или племянника, шествующего за гробом дяди, от которого ожидается крупное наследство.
      В момент выхода из Шатле к нему подошел президент Ренодэн и сунул ему сверток золота в карман.
      — Ты снесешь эти деньги сам своей Фаринетте, — сказал он при этом, — Кабош подкуплен мной, будь спокоен!
      И Гаскариль с самым веселым видом шел к Гревской площади. Парижане не ждали казни, а потому Гревская площадь была почти совершенно пуста; собралось только несколько человек зевак.
      — Эх, парень! — сказал палач. — Не везет тебе! Вся эта история разыграется почти лишь среди своих!
      — Шутник! — ответил воришка. Кабош обвязал его тело веревкой.
      — Прочна ли эта веревка? — поинтересовался Гаскариль.
      — Очень прочна! — успокоил его палач. — Ну, поднимайся теперь на лестницу!
      Гаскариль быстро поднялся на самый верх. Кабош взобрался следом за ним и стал завязывать петлю в тоненькой веревочке.
      — Готово! — сказал он, надевая петлю на шею осужденного.
      — Да что вы делаете? — крикнул Гаскариль. — Вы с ума сошли?
      — Что ты поешь тут, паренек?
      — Да ведь это мертвая петля! Узел не закреплен!
      — Ну да! Но как же ты хочешь, чтобы я удавил тебя, если петля не будет мертвой?
      — Да ведь вы же знаете…
      — Ровно ничего не знаю!
      — Но ведь вы должны были повесить меня лишь в шутку.
      — Что такое? — насмешливо сказал палач. — Кто это тебе напел такую глупость?
      Сказав это, он толкнул несчастного и схватился за его плечи. Гаскариль оказался повешенным самым заправским образом, и королева не сдержала своего слова…

      Целый день в Лувре все ходили как ошалелые. Необычайная развязка дела Рене погрузила всех придворных в состояние страшного трепета: ведь теперь Рене станет еще страшнее, еще опаснее, так как пылает жаждой мести; на короля плоха надежда: вся эта комедия с Гаскарилем достаточно ясно показала, насколько он бессилен!
      Королева вернулась в Лувр с высоко поднятой головой, а Карл IX сейчас же заперся у себя в кабинете.
      Через час после возвращения из Шатле Пибрак встретил на луврском дворе герцога Крильона. Крильон был страшно взбешен и говорил, что отщелкает Рене по щекам, чтобы заставить парфюмера драться с ним на дуэли.
      — Герцог! — сказал капитан гвардии. — Я хочу дать вам хороший совет!
      — Именно?
      — У вас отличные земли в Провансе и дом в Авиньоне, о котором рассказывают чудеса!
      — Ну-с?
      — На вашем месте я сейчас же отправился бы посмотреть, хороши ли виды на урожай и не требует ли дом ремонта…
      — Вы смеетесь надо мной?
      — Дикий зверь спущен с цепи…
      — Ну что же, — ответил герцог, — если этот зверь наскочит на меня, я сверну ему шею!
      — Не забудьте, что сам король не мог ничего поделать!
      — Ну а я…
      — А вы? Вы, ручаюсь вам, менее чем через три дня проглотите что-нибудь такое, от чего умрете в страшных мучениях!
      — В предупреждение этого я принесу в вашем присутствии обет: клянусь не пить в Париже ничего, кроме воды, и не есть ничего, кроме свежих яиц, до тех пор пока не сверну шею Рене!
      Пибрак только покачал головой.
      — Ну да ладно, черт возьми! — продолжал Крильон. — Я от правлюсь сейчас к королю и выскажу ему прямо в лицо, что думаю обо всем этом.
      — Берегитесь!
      — Чего именно?
      — Королева-мать находится у его величества.
      — Ну так что же? Мне-то что!
      С этими словами бесстрашный Крильон направился к кабинету короля. В приемной сидел паж Рауль.
      — Король никого не принимает! — заявил он.
      — Ну меня-то он примет!
      — Я пойду скажу его величеству, что вы желаете видеть его! Рауль ушел в кабинет, откуда сейчас же до Крильона донесся желчный голос Карла IX, крикнувшего:
      — Скажи герцогу, что у меня болит голова и я не могу принять его!
      — А, так королева действительно предупредила меня! — с бешенством буркнул герцог.
      Он был вне себя и опять спустился во двор, чтобы привести в исполнение дикую идею, пришедшую ему в голову. Он хотел дождаться, когда Рене явится в Лувр, и, как говорил герцог, «свернуть шею парфюмеру сатаны».
      Через некоторое время к нему опять подошел Пибрак.
      — А, — сказал герцог, — вы пришли за мной от короля?
      — Нет, герцог.
      — В чем же дело?
      — У меня к вам поручение.
      — А именно?
      — Король просит вас сесть на лошадь и отправиться в Авиньон, где вы подождете новых распоряжений.
      — Но ведь это немилость! — крикнул Крильон.
      — Нет, это уже ссылка, — печально ответил Пибрак. — Согласитесь, герцог, что я только что давал вам очень хороший совет!
      — Черт возьми! — крикнул Крильон. — Раз король ссылает меня, я уеду, но ранее того я сверну Рене шею!
      — Увы, вы лишены даже и этого удовольствия, герцог, так как король поручил мне взять с вас честное слово, что вы сейчас же уедете!
      — А если я не дам честного слова?
      — Тогда я должен буду попросить вас вручить мне шпагу! Бешенство Крильона сразу упало.
      — Вы были правы, мой милый друг, — сказал он, — воздух Парижа действительно вреден мне теперь. Мне нечего делать при дворе такого слабого, неустойчивого короля, и возвращение к себе домой будет действительно лучше всего. Солнце Прованса греет больше, чем луврское… Бедный король! — И, не думая больше о Рене, Крильон ушел собираться в путь.
      Пибрак задумчиво шел по двору.
      — Эй, Пибрак! — крикнул в этот момент Генрих Наваррский, которого капитан гвардии не заметил.
      Теперь он обернулся и, направившись к принцу, сказал ему:
      — Ваше высочество, только что я давал Крильону хороший совет отправиться подышать чистым воздухом юга…
      — А зачем?
      — Да затем же, зачем и вам говорю: ваше высочество, сейчас отличное время для охоты; если бы вы отправились в наши родные горы…
      — Милый Пибрак, — смеясь, ответил Генрих, — ведь только я и Крильон не боимся Рене, а все вы остальные…
      — Вы делаете большую ошибку, ваше высочество.
      — Но Рене нуждается во мне больше, чем в королеве, и вы увидите, кто из нас должен бояться!
      — На поддержку короля больше нельзя рассчитывать!
      — Ну вот еще!
      — Королева Екатерина снова забрала его в свои руки, и вот уже и результат: Крильон сослан!
      — Ну, это уж чересчур! — пробормотал Генрих.
      — И я начинаю думать, что Рене и на самом деле колдун!
      — Ну, вы увидите, что я больше колдун, чем Рене! — ответил принц. — До свидания, Пибрак! — Куда же вы идете?
      — К королеве-матери.
      — Она у короля.
      — Ну так я подожду ее.
      У Генриха была своя мысль. Он хотел предупредить Рене и не потерять своего реноме искусного колдуна. Он рассуждал так:
      «Ее величество все поставила на карту, чтобы спасти Рене, но она должна быть очень раздражена против него за те волнения и беспокойства, которые ей пришлось испытать по его милости. Спасение Рене было равносильно для нее возврату власти и влияния над королем. Поэтому она будет жестоко преследовать всех, кто был на стороне короля против Рене. Но к самому Рене она будет, особенно на первых порах, относиться не очень-то милостиво, а так как все мои предсказания оправдались наилучшим способом, то положение Рене при королеве на первое время останется за мной!»
      Думая все это, Генрих шел к королеве-матери. Как и сказал ему Пибрак, Екатерины не было, но в салоне принц застал Нанеся, сиявшего как человек, партия которого одержала верх.
      Ввиду того, что королева всегда с готовностью принимала сира де Коарасса, Нанеси считал и его членом партии королевы. а потому принял его более чем любезно и выказал явную склонность поболтать с ним по душам.
      «Гм! — подумал Генрих. — Самое лучшее средство узнать у болтуна всю подноготную — это молчать и ничего не спрашивать. Попытаемся применить тот же метод к господину Нансею!»
      — Откуда вы сейчас, господин де Коарасс? — спросил Нансей.
      — Из своей гостиницы.
      — Значит, вы ничего не знаете?
      — Что?
      — Да что здесь произошло.
      — Нет, не знаю.
      — Король опять примирился с королевой Екатериной!
      — Разве?
      — И знаете, как это случилось?
      — Нет.
      — Из Анжера прибыл на рысях всадник с каким-то важным известием от герцога Франсуа, губернатора Анжера. Не зная ничего о здешних событиях, этот всадник — зовут его Дюра — направился прямо к королеве, думая, что она по-прежнему правит здесь всем. Насколько я понял, известие, привезенное господином Дюра, касалось открытия нового заговора среди гугенотов. Королеве пришлось чуть не силой вломиться к королю, так как сначала он не хотел впустить ее. Но… в самом непродолжительном времени Крильону было передано от имени короля, чтобы он отправлялся в свои поместья. Отсюда можно заключить, что королева вновь овладела волей короля. Да оно и понятно: разве король умеет править? И раз открылся заговор, он сам увидал, что без матери он не может ничего поделать. Таким образом, теперь мы сильнее, чем когда-либо прежде!
      Не успел Нансей договорить последние слова, как в комнату вошла Екатерина. Она сияла гордостью и торжеством.
      — Это очень хорошо, что вас надоумило прийти сюда как раз в этот момент, господин де Коарасс! — сказала она, протягивая Генриху руку для поцелуя. — Я только что хотела послать за вами, так как вы мне нужны!
      «Черт возьми! — подумал принц, целуя руку королеве. — Как-то я теперь выпутаюсь?»

      В то время когда в Лувре происходила эта перемена позиций, Рене выходил из Шатле. Президент Ренодэн и палач с помощниками были по-прежнему в камере пыток. В первый момент, когда король вышел, отдав приказание освободить парфюмера, эта неожиданная развязка так поразила всех, что некоторое время палачи стояли, разинув рты.
      — Развяжите же господина Рене! — сказал им президент Ренодэн. — Да смотрите, обращайтесь с ним поосторожнее: он и без того пострадал достаточно!
      Рене, в каком-то отупении стоявший у стены, встрепенулся при этих словах, поднял голову и странным взглядом посмотрел на президента. Затем он перевел взор на палачей, и этот взгляд был настолько красноречив, что палачи, развязывавшие его узы, невольно вздрогнули.
      — О, мессир Рене! — испуганно пробормотал Кабош. — Вы, должно быть, очень сердиты на меня, а между тем я немало сделал для вас! Ведь я два раза заявлял королю, что вы не можете выносить долее пытку, без этого вы были бы мертвы!
      — В свое время я все это припомню, бедный Кабош, — ответил Рене с такой жестокой иронией, что у палача на голове зашевелились волосы.
      Чтобы отвлечь свои мысли от ожидаемых бед, Кабош отправился вздергивать на виселицу несчастного Гаскариля.
      Тогда Рене, прихрамывая, подошел к столу Ренодэна и спросил:
      — Вы заметили тех, которые смеялись? — Да.
      — А! Ну так они попомнят это! А Крильон?..
      — Берегитесь, господин Рене, Крильон такой человек, который способен свернуть вам шею!
      Рене улыбнулся с видом голодной гиены.
      — О, я нападу на него не с кинжалом в руках… Ну да это мой секрет! — И он пошел к выходу, отчаянно хромая и размахивая сожженной, покрытой перевязками левой рукой.
      — Волк спущен с цепи! — со злым смехом сказал Ренодэн.
      Из тюрьмы Рене отправился прямо к себе в магазин. Он понимал, что Екатерина должна сердиться на него, и потому решил прождать дома столько времени, пока она сама не позовет его.
      Его появление на мосту вызвало большую сенсацию среди соседей, которые были уверены, что парфюмеру несдобровать. Рене с горделивым достоинством отвечал на их униженные поклоны и спокойно принялся отпирать дверь своего дома ключом, который вместе с кинжалом вернул ему президент Ренодэн. Рене не поражало, что магазин заперт: ведь Паола должна была, как обещала королева, находиться в Лувре!
      У себя дома он первым делом прошел в лабораторию. Он достаточно занимался химией и знал секреты разных целительных мазей; поэтому он первым делом осмотрел свою опаленную руку и буркнул:
      — Через неделю она будет совершенно здорова! Затем он достал ряд снадобий, приготовил из них мазь и втер ее в обожженную руку. Перевязав последнюю, он занялся ногой.
      Кости ноги не были тронуты, испанский башмак лишь повредил мускулы и некоторые сосуды.
      — С ногой придется повозиться дольше, чем с рукой, — пробормотал Рене, — но, как бы я ни хромал и как бы ни были быстры на ноги мои враги, я достану их в свое время!
      Затем он приготовил лекарство для ноги, перевязал ее, нашел достаточно просторную обувь и спустился в магазин.
      Первым, что поразило его там, была желтая перчатка, лежа вшая на прилавке. Значит, кто-нибудь был в лавке без него?
      Сначала Рене подумал, что в лавочке побывали воры; но все стояло на местах, а в денежном ящике лежала довольно значительная сумма: значит, обладатель этой перчатки приходил совсем по другому поводу.
      У Рене даже голова закружилась от мрачных предположений.
      «Если Паола в Лувре, — думал он, ковыляя в комнату дочери, — то она должна была взять с собой свои платья и белье!»
      Он подошел к шкафу дочери, открыл его и отчаянно вскрикнул: он прямо наткнулся на шелковую лестницу, по которой Ноэ забирался в комнату Паолы!
      В этот момент в дверь лавочки тихо постучали. Рене после шил к двери, питая слабую надежду, что это вернулась Паола. Но на пороге показалась та самая хорошенькая лавочница, которая два дня тому назад отвечала королеве Екатерине на расспросы об исчезновении Паолы.
      — Что вам нужно? — грубо спросил парфюмер.
      — Я хотела рассказать вам о вашей дочери, господин Рене! — ответила кумушка.
      — О моей дочери? — крикнул парфюмер. — Так вы знаете, где она?
      — Этого я как раз не знаю, но зато видела, как дня два тому назад она уезжала.
      — В носилках? За ней приезжала дама?
      — В носилках-то в носилках, да дама, которая приезжала, опоздала: ваша дочка за четверть часа до этого уехала с двумя замаскированными кавалерами.
      Рене в полубесчувственном состоянии упал на скамейку. У него был такой ужасный, подавленный, несчастный вид, что злейший враг мог бы сжалиться над ним в эту минуту. Сжалилась и соседка ( поспешно разыскала и подала ему стакан воды.
      Когда Рене несколько пришел в себя, кумушка продолжала:
      — Да ведь этого надо было ждать, господин Рене! Ведь ваша дочка-то уже давно…
      — Как? Давно? Да что вы можете знать об этом?
      — Как же не знать, когда по вечерам к ней приходил красивый дворянчик?.. — И лавочница рассказала, как однажды вечером этот кавалер постучался в лавочку и был впущен Паолой.
      — Когда это было? — спросил Рене.
      — Да в четверг.
      Рене вспомнил, что как раз в четверг Крильон арестовал его и отправил в Шатле, и, закрыв лицо руками, заплакал, словно обиженный ребенок. Теперь все кончено для него! Этот проклятый колдун, сир де Коарасс, напророчил ему сущую правду…
      А тем временем соперник Рене в отгадывании тайн прошлого и будущего сидел у королевы-матери в кабинете.
      — Господин де Коарасс, — сказала королева, — я так твердо уверилась в ваших знаниях, что вам придется частенько захаживать ко мне!
      — Я весь к услугам вашего величества, — ответил Генрих.
      — В данный момент вы мне очень нужны, — продолжала Екатерина. — Мой сын, герцог Франсуа, открыл опасный заговор на целость монархии среди гугенотов Анжера и Нанта, но не сообщает мне ровно никаких деталей. Вот я и подумала, что вы сможете открыть мне кое-какие подробности этого заговора.
      Наш герой почувствовал себя в затруднительном положении.
      — Ваше величество, — сказал он, — я никогда не занимался политикой, а потому мне придется попросить ваше величество дать мне для ответа несколько часов.
      — Но почему несколько часов?
      — Потому что я должен посоветоваться с более серьезным оракулом, чем обыкновенно! Теперь два часа пополудни; в восемь часов я вернусь и сообщу вашему величеству все подробности!
      Выражение лица принца было настолько серьезным, что Екатерина ни на минуту не могла допустить мысль, что над ней просто смеются.
      — Ступайте, — сказала она ему, — я буду ждать вас. Генрих поцеловал ей руку и ушел, но, вместо того чтобы выйти из Лувра, отправился в комнату Нанси.
      Девушка, спокойнейшим образом подслушивавшая через потайное отверстие, встретила его с насмешливой улыбкой.
      — Бедный друг мой, — сказала она, — боюсь, что теперь вы в большом затруднении!
      — Так себе! — ответил Генрих.
      — Ведь не можете же вы, в самом деле, в течение шести часов побывать в Анжере и вернуться обратно!
      — Это было бы трудновато!
      — Так что я совершенно не знаю, мой бедный друг, как вы устроитесь, чтобы поддержать свою славу ловкого колдуна!
      — Я тоже не знаю этого!
      — Но почему вы не поступаете подобно Рене?
      — То есть почему я не пущу в ход сомнамбулические способности Годольфина? А знаете ли что? Это отличная идея!
      — Ну, так ступайте, а тем временем я послушаю да посмотрю — может быть, что-нибудь и пригодится!
      Из Лувра Генрих отправился в гостиницу в надежде найти там Ноэ, но того там не было; зато во дворе гостиницы стояли две взмыленные лошади, которые своим измученным видом обратили на себя внимание принца.
      — Чьи это лошади? — спросил он Лестокада, хозяина гостиницы.
      — А это лошади каких-то господ из Анжера; они остановились в тринадцатом номере, — ответил трактирщик.
      — Куда они едут?
      — В Нанси.
      Генрих вздрогнул и подумал:
      «Гм! Господа, приезжающие из Анжера на взмыленных лошадях и отправляющиеся в Нанси… От этого пахнет заговором!» Генрих поспешил в свою комнату, которая была как раз по соседству с номером тринадцатым и отделялась от него лишь очень тоненькой перегородкой. К этой-то перегородке принц и приник ухом.
      Должно быть, он услыхал что-нибудь очень важное, так как через несколько минут он встал и постучался к соседям.

      В ответ на стук принца Наваррского из комнаты крикнули:
      — Войдите!
      Генрих вошел и увидал двух мужчин, из которых один был очень стар, а другой совсем молод. Костюм обоих сразу выдавал в них провинциальных дворян. Они с удивлением посмотрели на принца, не понимая, что могло понадобиться от них этому изящному придворному кавалеру.
      — Сударь, — обратился к Генриху старик, — не соблаговолите ли вы сказать нам…
      — Мое имя? Меня зовут Генрих де Коарасс. Я беарнский дворянин и кузен господина Пибрака, капитана гвардии короля Карла IX. Что касается вас, то вам нет надобности называть себя. Вы, сударь, — обратился он к старику, — менский дворянин сир де Барбедьен…
      — Вы знаете мое имя? — с удивлением воскликнул тот.
      — А вы, — продолжал Генрих, — племянник господина де Барбедьена, и зовут вас Гектор де Бошам.
      — Но позвольте, сударь…
      — Вы стояли во главе заговора гугенотов вместе с маркизом де Беллефоном…
      — Позвольте, сударь, — перебил его сир де Барбедьен, — ввиду того, что я имею честь впервые видеть вас, позвольте мне выразить свое крайнее удивление тем, что вы знаете такие подробности!
      — Видите ли, я немножко колдун! — ответил Генрих.
      — Какие пустяки!
      — А вот я вам докажу сейчас, что это не пустяки! Вы вместе с маркизом де Беллефоном были арестованы и препровождены в Анжерский замок. Вам удалось бежать оттуда, и если вы попадетесь в руки властей, то парламент присудит вас к колесованию!
      Старик побледнел и уставился подозрительным взглядом на Генриха. Молодой положил руку на эфес шпаги.
      Генрих, от которого не ускользнуло враждебное движение обоих заговорщиков, с улыбкой продолжал:
      — Позвольте мне обратить ваше внимание на то, что, если бы я хотел предать вас, я не пришел бы к вам с одной лишь шпагой, а взял бы у кузена Пибрака полдюжины швейцарцев да и арестовал бы вас без дальних слов. Но я пришел лишь затем, чтобы дать вам добрый совет: прикажите поскорее накормить своих лошадей и отправляйтесь сейчас же в путь. Ведь вы едете в Лотарингию, не так ли?
      — Как? Вы и это знаете? — вскрикнул пораженный Барбедьен.
      — Но ведь я уже сказал вам, что я немножко колдун! — ответил принц.
      — Однако, сударь, — нахмурившись, сказал молодой Бошам, — мы все-таки хотели бы…
      — Сейчас я все объясню вам, господа, — перебил его Генрих Наваррский, — только позвольте мне сначала затворить дверь! Старик встал, запер дверь и подвинул принцу стул.
      — Господа, — начал Генрих, усевшись, — не смущайтесь моим родством с капитаном королевской гвардии. Я не состою на службе у короля Карла IX, а еще менее — у королевы Екатерины или герцога Франсуа, которого я от души ненавижу. Раз уж мне приходится открыться вам, то смотрите…
      Генрих сделал рукой знак, посредством которого гугеноты узнавали друг друга. Увидав этот знак, сир де Барбедьен и юный Бошам просветлели и сейчас же протянули руки юному принцу.
      Генрих пожал протянутые ему руки и сказал:
      — А теперь вы можете выручить меня из очень неприятного положения, рассказав мне детали своего бегства! Лица анжерских дворян снова вытянулись.
      — Ей-богу! — сказал Генрих. — Видно, мне придется открыть вам свое настоящее имя!
      — Ваше… настоящее имя? — воскликнули те.
      — Ну да, тогда, по крайней мере, вы не будете сомневаться во мне! Знакомо ли вам это кольцо? — спросил принц, доставая из кармана отцовский перстень.
      Сир де Барбедьен вздрогнул.
      — Меня зовут Генрих Бурбонский, принц Наваррский! — произнес принц.
      Барбедьен и Бошам вскочили и хотели броситься на колени.
      — Тише, господа, — остановил их Генрих, — не забывайте, что в Париже меня зовут просто сир де Коарасс и что я кузен Пибрака, капитана королевской гвардии. Садитесь и поговорим, господа!
      Они проговорили целый час, после чего беглецы велели по дать себе лошадей.
      На прощанье принц пожал им руки и дал нижеследующую странную инструкцию:
      — Вы отправитесь прямо в Шарантон и остановитесь у дверей гостиницы с вывеской: «Гостиница короля Франциска Первого».
      — Хорошо, — сказал сир де Барбедьен.
      — Вы кликнете хозяина и скажете ему: «Дайте нам по стакану вина».
      — Отлично!
      — Выпив вино, вы спросите о дороге на Мелён и скажете, что едете на Лион.
      — Но наша дорога…
      — Постойте! За вино и указание вы дадите трактирщику экю с изображением наваррского короля… вот этот самый! — И с этими словами Генрих достал из кармана экю и острием кинжала нацарапал на нем крест. — Выехав из Шарантона, вы дадите лошадям шпоры, опишете крюк Венсенским лесом, доберетесь до Бонди и направитесь Мессенской дорогой.
      Сир де Барбедьен взял экю, простился с принцем и уехал со своим юным спутником. Генрих же вернулся в Лувр, думая: «Нет, решительно сегодня вечером я окажусь колдуном из колдунов!»
      Было всего только шесть часов, а королева-мать поджидала его к восьми. Поэтому Генрих отправился в комнату к Нанси.
      Последняя так и не отходила от смотрового отверстия. Увидав вошедшего Генриха, она знаком показала ему держаться как можно тише.
      — Подите сюда и посмотрите! — шепнула она ему.
      Генрих подошел, камеристка уступила ему свое место. Тогда принц увидал, что королева сидит в кабинете перед рабочим столом, а пред ней в самой подобострастно-робкой позе стоит Рене Флорентинец.
      «Так-так! — подумал принц. — Кажется, мое пророчество сбылось: похоже на то, что мессир Рене далеко уже не пользуется прежним благоволением своей державной покровительницы».
      Действительно, выражение лица королевы свидетельствовало о сильном гневе.
      — Как? — заговорила она как раз в тот момент, когда принц приник к смотровому отверстию. — Так ты все еще не ушел, негодяи? А ведь я вполне категорически заявила тебе, что не желаю более видеть тебя. Уезжай к себе в Италию!
      — Ваше величество! — умоляющим тоном ответил Флорентинец. — Я на коленах молю вас о прощении! — И Рене действительно встал на колени.
      Екатерина повела плечами и воскликнула:
      — Ну да! Стоит мне простить тебя, как ты опять начнешь грабить и разбойничать сколько хватит сил!
      — Я раскаялся… Бог — свидетель… — пролепетал Рене.
      — Молчи, подлец!
      — Ах, ваше величество, — рыдающим голосом пробормотал Рене, — у меня украли дочь, и если вы, ваше величество, отступаетесь от меня, то что же мне еще останется в этом мире?
      — Твою дочь найдут, — сказала королева. — Господин де Коарасс обещал мне это, ну а он гораздо лучше тебя читает в звездах!
      — Ну положим! — кинул Рене, охваченный жестокой ревностью к другому за свое могущество.
      — А вот я сейчас подвергну тебя маленькому испытанию! — сказала королева. — Пойми, что не могу же я иметь дружеские чувства к такому подлому отравителю, отвратительному убийце, как ты, и если я спасла тебя, то лишь потому, что ты был полезен мне.
      Рене внутренне вздохнул: у него не было Годольфина, при помощи которого он мог бы выдержать предстоящее ему испытание!
      Королева продолжала:
      — Сегодня ко мне прибыл вестник, привезший мне важную новость. Раз ты колдун, ты можешь сказать мне, в чем заключалось это известие?
      Рене побледнел. Но он хотел использовать свою счастливую звезду и попытался взять смелостью. Поэтому он открыл ставень и принялся долго всматриваться в звездное небо. Королева на смешливо следила за ним.
      Через несколько минут Рене заговорил:
      — Ваше величество, мне неизвестно, какими способами пользуется этот сир де Коарасс, чародейством которого вы так довольны, но у меня к услугам имеется лишь один способ — чтение в звездах. Вот поэтому-то в тюрьме я был бессилен разобраться в будущем. Зато теперь, когда я снова вижу звезды…
      Рене улыбнулся с самодовольным видом.
      — Ну-с? — сказала королева. — Так в чем же заключается та важная новость, которую я получила? Рене с полным спокойствием ответил:
      — Вам сообщили о близком прибытии принца… Екатерина даже бровью не повела.
      — Дальше?
      — Это — принц Наваррский…
      — Так!
      — Он едет в Париж, чтобы жениться на принцессе Маргарите.
      — Очень хорошо! Не можешь ли ты сказать мне, откуда именно явился этот вестник?
      — Из Нерака. Королева Жанна как раз там в данную минуту… Я вижу, как она гуляет по парку и разговаривает с каким-то мужчиной, которого я не знаю, но который, может быть…
      Королева перебила Рене взрывом насмешливого хохота и во скликнула:
      — Звезды смеются над тобой, а ты осмеливаешься смеяться над своей государыней! Пошел вон, негодяй!
      Королева сопроводила последние слова таким энергичным жестом, таким взрывом негодования, что Флорентинец пригнулся и выскользнул из комнаты, не пытаясь более умилостивить рассерженную повелительницу.
      — Однако! — шепнула Нанси. — Стоило королеве вырвать Рене из лап палача, чтобы сейчас же раздавить его своей немилостью!
      Но Генрих ничего не ответил на это справедливое замечание. Он быстро встал и выбежал из комнаты.
      «Куда его понесло?»— подумала изумленная Нанси.
      А принц, знавший теперь коридоры и переходы Лувра не хуже самой королевы-матери, бросился сломя голову по маленькой лестнице и вышел из Лувра по потерне, — выходившей на улицу Святого Гонория. Затем он, не уменьшая быстроты бега, обогнул угол дворца и вышел на берег Сены. Здесь он с видом гуляющего человека направился к главному входу во дворец и увидал Рене, выходившего из прибрежной потерны.
      Флорентинец был бледен и очень подавлен. Он еле плелся, по временам поворачивая голову и с тоской ожидания осматриваясь.
      «Болван! — подумал Генрих. — Он воображает, что королева кинется догонять его!»
      Оглядываясь поминутно назад, Рене плохо видел, что делается спереди, а потому натолкнулся на Генриха.
      — Ба, да это вы, мессир Рене? — с удивлением сказал Генрих. — Простите, что я толкнул вас! Но ночь так хороша, и я за нялся наблюдениями…
      Рене тоже узнал своего соперника по колдовству, и в его сердце бурно вспыхнула ревнивая злоба. Он хотел пройти дальше, ничего не отвечая, но принц взял его за руку и дружелюбно сказал:
      — Позвольте мне поздравить вас! Сегодня утром вы счастливо избежали большой опасности. Я помню момент, когда этот проклятый Крильон…
      — Не будем говорить об этом, господин де Коарасс, — мрачно остановил его парфюмер.
      — Вы совершенно правы, господин Рене! Вы из Лувра?
      — Да.
      — А я как раз иду туда. Я собираюсь переночевать у своего кузена Пибрака. Но как вы бледны, мессир Рене!
      — Мне нездоровится…
      Рене опять хотел пройти дальше, но Генрих удержал его и сказал, покачивая головой:
      — Ах, очень нехорошо, что вы делаете!
      — То есть?
      — Ну да, у вас, без сомнения, большое горе…
      — Я много выстрадал.
      — О, дело вовсе не в этом! С вами случилось еще что-то, и, вместо того чтобы поделиться со мной своим горем, посоветоваться со мной…
      — Но позвольте, сударь!
      — Ах, полно вам! Ведь вы же знаете, что я — друг вам: я это уже не раз доказывал, и если бы вы следовали моим советам…
      — Но клянусь вам…
      — Да полно вам! — насмешливо сказал Генрих. — Вы забываете, что я тоже умею читать в прошедшем и будущем, и мне достаточно посмотреть только на вашу ладонь, чтобы узнать все случившееся с вами!
      — Ну, того, что со мной только что случилось, не узнать! Уж за это я ручаюсь! — с нервным смешком ответил Рене, протягивая руку.
      Генрих наклонился к руке и стал рассматривать ее линии при слабом свете звезд. Рене был словно на угольях. Его не столько страшила постигшая его немилость, как последствия этой неми лости: ведь Рене страшен только до тех пор, пока мог прятаться за спину королевы, а теперь любому когда-нибудь обиженному им дворянину может прийти в голову желание свести с ним старые счеты. Для того чтобы этого не случилось, необходимо было до поры до времени скрыть постигшее его лишение милости Екатерины. Но как тут скроешь, если этот проклятый колдун берется отгадать? И Рене страшно волновал вопрос, отгадает Коарасс случившееся или нет.
      После внимательного рассматривания Генрих выпрямился и сказал:
      — Однако! Королева только что прогнала вас от себя! Флорентинец вскрикнул и, дрожа от испуга, отскочил от принца.

      Генрих Наваррский положительно имел неслыханное счастье в принятой им на себя роли колдуна! Рене, выйдя от королевы, встретил его идущим в Лувр; ясно, что никакими естественными средствами беарнец не мог узнать о случившемся. Но если он все — таки узнал, значит, от него действительно ничто не скрыто!
      — Ну, что же, — сказал Рене, пытаясь улыбнуться, — допустим, что вы сказали правду и что я… впал… в немилость…
      — Вот именно!
      — Но эта немилость скоро кончится…
      — Вы думаете? Ну а я еще не знаю, так ли это. Я должен сначала справиться с линиями вашей руки! — И Генрих снова принялся рассматривать ладонь парфюмера.
      — У вас существует страшный враг, который хочет бороться изо всех сил, чтобы помешать вам вернуть прежнюю милость королевы! — сказал он.
      — Кто же этот враг?
      — Это — вы сами, мессир Рене!
      — Я? Но вы просто шутите!
      — Отнюдь нет! Что вы думали сделать прежде всего по возвращении домой? Вы хотели написать королеве длинное письмо с мольбами и просьбами о прощении…
      — Вы правы!
      — А завтра хотели снова вернуться сюда, чтобы подстеречь выход ее величества!
      — Но…
      — В следующие дни вы стали бы действовать так же, и в конце концов королева не только не сжалилась бы над вами, а попросту возненавидела бы вас! Что касается придворных, которые смеялись сегодня утром при ваших мучениях и прикусили язычки после вашего освобождения, то они теперь опять начнут досаждать вам!
      — Но позвольте…
      — Вы все еще не доверяете мне? А между тем я уже доказал вам, что я ваш друг! Ведь я отлично знал, что на самом деле вы убили Лорьо…
      — Сударь!
      — Тише, тише! Это между нами… Знал я также и то, что Гаскариль подкуплен за двести экю взять вашу вину на себя, за что ему обещали повесить его не по-настоящему…
      — Но молчите, ради Бога! — испуганно шепнул Рене.
      — Не бойтесь, мы одни. Так вот, я все это знал, и стоило мне утром сказать королю хоть одно слово, как Гаскариль не был бы допрошен, а вас прямо отправили бы на Гревскую площадь. Но раз я не сделал этого, разве это не доказывает, что я ваш друг? Поэтому раз я хочу дать вам теперь совет, то вы можете поверить в его искренность!
      — А какой именно совет хотите вы дать мне?
      — В течение некоторого времени не показывайте признаков жизни. Уезжайте в провинцию или запритесь у себя в магазине. Тогда все те молодчики, которые радовались вашему несчастью, не видя вас, станут беспокоиться, подумав, что вы, наверное, уехали куда-нибудь по поручению королевы.
      — А ведь это идея, господин Коарасс! — перебил его Рене.
      — И хорошая идея, мессир! Для вас важнее всего, чтобы слух о королевской немилости к вам не распространился во дворце, ну а сама королева не пойдет хвастаться тем, что выставила вас за дверь. Ее величество знает, что свое грязное белье надо стирать в семейном кругу!
      — Но если королева не будет видеть меня, то она быстро забудет! — сказал Рене.
      — Наоборот! Не видя вас, королева смягчится. Через некоторое время, когда ее гнев окончательно упадет, она будет изум лена, почему вы так легко примирились с ее немилостью к вам и не пытаетесь даже вернуть прежнее, а так как ее самолюбие почувствует себя уколотым, то она пошлет за вами сама!
      — А сколько времени будет это продолжаться?
      — Приблизительно неделю. В течение этого времени я заменю вас при королеве. Но вы не бойтесь, — со смехом сказал Генрих, заметив недоверчивый взгляд Флорентийца, — я не собираюсь навсегда заменить вас. Я колдун-любитель, да и дела призывают меня на родину. Таким образом, я лишь окажу вам услугу тем, что не дам в это время занять ваше место другому человеку, способному прочно вцепиться и не допустить потом вас! Ну, пока всего лучшего, господин Рене! Следуйте моим советам, и все будет хорошо!
      Генрих простился с парфюмером королевы и направился прибрежной потерной в Лувр. Екатерина ждала его с большим нетерпением.
      — Ну-с? — спросила она. — Узнали вы что-нибудь?
      — Ваше величество, — ответил Генрих, — мне кажется, что звезды просто смеются надо мной. Они сообщили мне очень странные вещи, которые кажутся мне невероятными… Соблаговолите положить на стол полученное вами письмо от его высочества… Да, да, раскрывать его не нужно! Положите левую руку на письмо, а правую дайте мне.
      Екатерина так и сделала. Взяв ее за руку, Генрих подумал: «Она никогда в жизни не простит мне этого, когда я стану ее зятем и когда она узнает, что я не колдун, а принц Наваррский… Ну да была не была!»
      Он взял в другую руку флакон с симпатическими чернилами и заговорил:
      — Его высочеству посчастливилось захватить в свои руки маркиза де Беллефона, сира де Барбедьена и сира де Бошама. Все они опаснейшие гугеноты!
      — О да, это отчаянные головы, — сказала Екатерина, — и я надеюсь, что парламент приговорит их к смертной казни!
      — Приговор парламента коснется одного лишь маркиза де Беллефона, — сказал Генрих.
      — А те двое?
      — Им удалось вырваться из рук герцога Франсуа! Екатерина вскрикнула с гневом и удивлением.
      — Я никогда не видал сира де Варбедьена, как не видал и его племянника Бошама, и все же в данный момент я вижу их… Сир де Барбедьен — старик, сир де Бошам — совсем юноша. Они арестованы и сидят на чердаке какой-то башни Анжерского замка. У башни внизу раскинулись сады… Стоит ночь… темная, беззвездная ночь… Арестованные сидят без огня, и я не вижу, что они делают, а только слышу какой-то странный звук, похожий на шум раздираемого полотна. Кто-то из узников, очевидно, разрывает простыни на узенькие полоски. Другой узник — это сир де Барбедьен — старательно перепиливает решетку…
      Генрих на минутку замолк.
      — Ну, а дальше? Дальше?! — с лихорадочным нетерпением сказала королева.
      — Ночную тьму и тишину, — продолжал Генрих, — прорезал звук дальнего свистка, потом закричала ночная птица. Но это не птица: кто-то подражает совиному крику, и этот «кто-то»— стройный юноша с замаскированным лицом…
      — Дальше!
      — Сир де Барбедьен кончил перепиливать решетку и спустил из окна веревку, связанную его племянником из полосок просты ни… Но внизу у башни стоит часовой…
      — Надеюсь, он поднимает тревогу?
      — Ему не дали времени для этого! Замаскированный подкрался к башне и из тьмы тигром кинулся на дремавшего солдата. Я слышу слабый крик… Солдат упал…
      — Дальше, Бога ради, дальше!
      — Замаскированный привязывает к концу полотняной веревки маленький пакет. Барбедьен втаскивает этот пакет наверх, развязывает его… Это веревочная лестница!
      — И они оба убежали?
      — Да, ваше величество! Узники один за другим спускаются по лестнице и бегут за замаскированным к стене; они перелезают через нее, попадают в узенькую улочку, где уже приготовлены три оседланные лошади… Они вскакивают в седла и расстаются: замаскированный берет направо, а беглецы — налево… Я слышу стук копыт… Но я ничего не вижу более! — И Генрих закрыл глаза, словно объятый непреодолимой усталостью.
      — О, господин де Коарасс! — взмолилась королева. — Умоляю вас, напрягите все свои силы и посмотрите, куда они направляются!
      Генрих снова взял королеву за руку, но в этот момент в приемной послышался какой-то шум.
      — Постойте! — сказала королева. — В чем дело, Нансей? — спросила она вошедшего шталмейстера.
      — Ваше величество, прибыл гонец от его высочества. Гонец везет письмо. Он сейчас будет здесь.
      — Впустите его! — сказала королева и продолжала, обращаясь к Генриху: — Сейчас мы увидим, господин де Коарасс, не ошиблись ли вы!
      В кабинет вошел гонец, страшно запыленный и чуть не падающий от усталости. Он низко поклонился королеве и подал ей письмо, обвязанное голубой шелковинкой и запечатанное печатью с гербом герцога Франсуа.
      Королева вскрыла письмо, прочла его не моргнув и спокойно отдала письмо Генриху. Тот прочел:
      «Ваше Величество! Двое из моих узников — сир де Барбедьен и сир де Бошам, его племянник, убежали этой ночью. Часовой оказался убитым ударом кинжала. Все заставляет думать, что это бегство, обнаруженное лишь сию минуту, совершилось между девятью и десятью часами ночи. Я имею основание предполагать, что беглецы направились в Париж. Спешу уведомить Ваше Величество об этом, чтобы можно было сейчас же принять нужные меры».
      — Нансей, уведи с собой гонца и оставь меня с господином де Коарассом, но будь готов по первому приказанию сесть на лошадь!
      Нансей поклонился и вышел с гонцом.
      Тогда Екатерина сказала Генриху:
      — Вы непременно должны найти, куда скрылись беглецы!
      — Но, ваше величество, не ручаюсь, что мне это удастся. Ведь у них полсуток в выигрыше, и в это время они могли давно перебраться через границу. Но все же я попытаюсь проследить их путь.
      Генрих опять принялся серьезно рассматривать флакон с симпатическими чернилами.
      — А! — вдруг воскликнул он. — Я вижу их! Они остановились у дверей какой-то гостиницы и, не слезая с седла, допивают вино, которое им подал трактирщик…
      — Что это з-а гостиница?
      — Она в незнакомой мне местности, но это где-то недалеко от Парижа… Позвольте! Я вижу вывеску: «Гостиница короля Франциска Первого!»
      — Это в Шарантоне! — сказала королева.
      — Дорога делает там крутой поворот и спускается к реке.
      — Вот-вот!
      — Старик произносит слово «Лион»и дает трактирщику экю. Какой странный экю! Это беарнский, с портретом короля Антуана Бурбонского, помеченный знаком креста… Так! Вот они опять пустились в путь. Я слышу стук копыт их лошадей… Но их самих я больше не вижу! — Генрих искусно изображал всем своим видом и каждым словом страшную усталость. — А! — сказал он затем. — Вот я и снова вижу их! Они в другом городе у берега реки… Они останавливаются в гостинице и располагаются там на ночлег!
      — Это Мелён! — сказала королева. — Они ночуют в Мелёне. Мы еще успеем захватить их! Она позвонила. На звонок прибежал Нансей.
      — Голубчик Нансей, — сказала королева, — садись сейчас же на лошадь, возьми с собой тридцать гвардейцев и поезжай в Шарантон. Там ты спросишь у хозяина «Гостиницы короля Франциска Первого», не проезжали ли два путешественника — старик и молодой… Да вот что: возьми с собой гонца: он знает их в лицо и узнает по описанию.
      — Слушаю-с, ваше величество!
      — Затем ты пошлешь этого беднягу, который падает от усталости, обратно сюда, а сам полным карьером понесешься в Мелён, обыщешь там все гостиницы, найдешь беглецов и привезешь сюда связанными по рукам и ногам.
      — Слушаю-с, ваше величество! — повторил Нансей, поклонился и вышел из комнаты.
      Генрих с видом полного изнеможения откинулся на спинку стула.
      — Ах, ваше величество, — пробормотал он, — как жалею я о тех, кому приходится заниматься колдовством из-за хлеба насущного! Какая это тяжелая профессия! Я устал и разбит больше, чем если бы проскакал пятьдесят верст верхом!
      — Ну что же, господин де Коарасс, — сказала Екатерина, — в вознаграждение за ваши труды я приглашаю вас ужинать!
      — О, ваше величество, это — такая честь..
      — Да не у меня, а у принцессы Маргариты. Она угощает меня сегодня. Я была бы очень признательна вам, если бы вы от правились сейчас же к принцессе и предупредили ее о том, что я иду вслед за вами!
      Королева позвала своих камеристок, чтобы они занялись ее туалетом, а Генрих с полным счастья сердцем вышел из кабинета.
      По дороге он встретил Нанси. Девушка, улыбаясь так, что Генрих увидал сразу все ее хорошенькие зубки, сказала:
      — Знаете ли, мой бедный друг, королева, наверное, предложит вам занять место Рене… Я все видела и слышала!
      — Вот как?
      — И вы отлично сделаете, если примете это место.
      — Почему?
      — Господи, но ведь тогда вы будете жить в Лувре, и вам не надобно будет каждый вечер ходить по берегу реки, несмотря ни на какую погоду…
      Говоря это, насмешница открыла дверцу, которая вела в апа ртаменты принцессы, и толкнула принца к ногам Маргариты. Та, зарумянившись, встала ему навстречу.

      Мы расстались с юным Амори де Ноэ в тот момент, когда он посадил к себе в седло Годольфина и увез его туда же, где была спрятана Паола. Если читатель помнит, Годольфин успел в момент отъезда приподнять край повязки, закрывавшей его глаза. Таким образом, он составил себе некоторое представление о месте своего заключения.
      Доставив Годольфина к тетке Вильгельма Верконсина, Ноэ решил пожить там несколько дней, чтобы вполне отдаться своей любви к Паоле. Но прошел день, два, а на третий в его душе поселилось чувство какого-то смутного беспокойства, усталости, и все сильнее стало тянуть обратно в Париж.
      — Дорогой друг мой, — сказал он Паоле, — вот уже более двух суток, как я не видал своего друга, сира де Коарасса. Надеюсь, что вы признаете совершенно естественным мое желание повидаться с ним!
      — А когда вы вернетесь? — спросила Паола.
      — Завтра.
      — Рано?
      — К завтраку я буду наверное!
      Ноэ поцеловал Паолу и отправился в Париж.
      Вплоть до городской черты он думал о Паоле, но стоило ему проехать заставу, взглянуть на Сену и увидать издали фасад Лувра, его охватила легкая дрожь.
      «Как странно! — подумал он. — Похоже, будто я рад воз вращению в Париж. Но почему?»
      На первых порах Ноэ казалось, что этот вопрос совершенно неразрешим, но все-таки он продолжал свой путь, не теряя из виду башенок Лувра. Сделав около половины пути до Лувра, он внезапноо хлопнул себя по лбу и сказал:
      — Кажется, теперь я понимаю, почему я уехал из Шайльо с таким облегчением. Генрих когда-то говорил мне, что его бабка, Маргарита Наваррская, в одной из своих сказочек уверяла, что любовь хороша только до тех пор, пока сопряжена с препятствиями… Конечно, Паола красива на редкость; но она казалась мне еще красивее, когда мне приходилось лазить к ней по утлой лестнице под страхом быть каждую секунду застигнутым и убитым. Теперь мне нечего бояться, и вот я уже рвусь от нее!
      Раздумывая таким образом, Ноэ проехал мимо фасада Лувра и даже не остановился, чтобы осведомиться, нет ли там его царственного друга. Это было явным доказательством того, что не интерес и любовь к Генриху заставили его покинуть Паолу. Но когда перед Амори показался кабачок Маликана, сердце юноши принялось взволнованно трепетать.
      Лошадь сама по себе остановилась у дверей кабачка. «Ладно! — подумал Ноэ. — Похоже, что животные умнее людей. Я не знал, куда еду, а вот моя лошадь знала!»
      На пороге кабачка стояла хорошенькая Миетта. При виде ее сердце Ноэ забилось еще сильнее, но он постарался замаскировать свое волнение небрежным, фатовским покручиванием белокурых усов.
      Миетта сильно покраснела, но заставила себя улыбнуться и сделала вид, будто равнодушно оправляет на себе передник.
      — Здравствуй, милочка! — сказала Ноэ.
      — Здравствуйте, господин де Ноэ, — ответила девушка. Голос Ноэ дрожал слегка, голос же Миетты — очень сильно.
      — Где твой дядя?
      — Он вышел, господин де Ноэ. Сегодня у нас будут ужинать швейцарцы, и надо достать свежей рыбы!
      Ноэ слез с лошади и вошел в кабачок. Там никого не было. Сарра занималась рукоделием в верхнем этаже, и Миетта одна поджидала клиентов, которых пока еще не было.
      Ноэ уселся.
      — Чем служить вам, мессир? — спросила Миетта из-за стойки, на которой горела ярко начищенная медная посуда.
      — Мне ничего не нужно!
      — А!
      Это «А!»в переводе на обычный язык значило: «Я знаю, зачем ты пришел, но считаю нужным не подавать виду, что знаю».
      — Вы, наверное, хотели поговорить с дядюшкой? — сказала девушка.
      — Нет!
      — А!
      Второе восклицание Миетты вышло еще более многозначи тельным, чем первое.
      Она уселась за конторку, и Ноэ стал смотреть на нее с тайный обожанием. Так прошло несколько минут. Под взглядом моло дого человека девушка все ниже опускала глаза.
      «Вот странно! — подумал Ноэ. — Я стал робок и застенчив словно школьник, а между тем…»
      Миетта ничего не думала, только ее сердце отчаянно билось. Наконец, Ноэ встал. Видя, что он подходит к конторке, Миетта почувствовала, что ее сердце забилось с удвоенной силой.
      С каждым шагом, который делал Ноэ, он чувствовал, что его воля слабеет и члены отказываются повиноваться ему. Тем не менее он дошел до конторки и облокотился на нее. Миетте хотелось убежать, но силы совершенно покинули ее. И вдруг под наплывом смелости Ноэ взял девушку за руку.
      — Что вы делаете, господин де Ноэ? — вскрикнула она.
      — Я и сам не знаю, — наивно ответил юноша.
      Она хотела вырвать руку, но не могла освободить ее.
      — Миетта! — взволнованным голосом шепнул Ноэ. — Разве вы не видите, что я люблю вас?
      Миетта вскрикнула и испуганно обернулась к двери. Там никого не было, они были одни!
      — Да, я люблю вас! — повторил Ноэ.
      — Ах, ужасно дурно то, что вы говорите мне, господин де Ноэ! — со страданием ответила девушка, которой удалось наконец освободить свою руку. — Это ужасно дурно, потому что я… простая бедная девушка… и…
      Она не договорила, так как волнение душило ее. Ноэ хотел броситься пред ней на колени, но тут послышался шум чьих-то шагов.
      — Сударь! Сударь! — умоляюще шепнула Миетта. Ноэ, испуганный собственной смелостью, вернулся на свое место, а Миетта наклонилась так низко, словно хотела поднять какой-то упавший предмет.
      В этот момент с порога послышался насмешливый голос: это Генрих возвращался из Лувра.
      — Черт возьми! — сказал он. — Похоже на то, что я накрыл воркующих голубков. Но я ваш друг, а потому не бойтесь!
      Генрих сиял от счастья: наверное, в Лувре с ним случилось что-нибудь очень приятное…

      Когда Ноэ уезжал из Шайльо в Париж, Паола следила за ним любящим взором из окна. Ее глаза были полны слез, какая-то неясная тревога терзала ее.
      Ночь она провела совершенно без сна, с нетерпением поджидая возвращения Ноэ: ведь он обещал вернуться к завтраку. Но прошел час завтрака, прошли и следующие, миновал весь день, а Ноэ все не было!
      Паола принялась плакать, а Годольфин со скорбью смотрел, как рыдает любимая им девушка. Так прошел еще день. Много передумала Паола в это время, и много сомнений, тревог и опасений терзало ее. Она не знала, как помочь себе в этой беде, как Разузнать, что сталось с Амори. Она думала сама отправиться на поиски, хотела послать Годольфина, но это было бы опасно. И вдруг ей пришла в голову новая мысль.
      — Годольфин, — сказала она, — что делал отец, когда хотел узнать что-нибудь через тебя?
      — Он усыплял меня пристальным взглядом.
      — Ну так вот, я тоже хочу узнать от тебя кое-что и буду смотреть на тебя. И ты должен заснуть, слышишь?
      Итальянка произнесла эти слова с такой лихорадочной энер гией, ее глаза засверкали такой властной силой, что Годольфин задрожал и вскрикнул:
      — О, не смотрите так на меня!.. У вас глаза мессира Рене!
      — Спи! Я хочу этого! — настойчиво повторила Паола. Молодой человек опустился на стул, и его воля мало-помалу таяла, подчиняясь более сильной чужой воле. Сначала он боролся с одолевавшей его дремотой, но борьба была напрасной, и вскоре его веки сомкнулись.
      — Ты спишь? — спросила тогда Паола.
      — Сплю, — ответил Годольфин.
      — Ты будешь отвечать мне?
      — Спрашивайте!
      — Скажи мне, где Ноэ!
      Годольфин некоторое время не отвечал, но на его лице от разились беспокойство и напряжение.
      — Я вижу его! — сказал он наконец.
      — Ты видишь его? Где же он?
      — В Париже!
      — Он ранен… умер, может быть? Или в тюрьме?
      — Он свободен.
      — Почему же он не идет?
      — Потому что у ног другой забыл вас… Он около нее стоит на коленях… жмет ее руку… Она так красива!
      — О, я убью его! — крикнула Паола, хватаясь за кинжал, висевший у ее пояса.
      — У нее черные волосы, красные губы, а ее лицо белее лилии. Он обожает ее…
      Сильный припадок дикого бешенства сменился у Паолы злобным спокойствием.
      — Где все это происходит?
      — В доме, где меня держали под арестом.
      — А где этот дом?
      — Около Лувра.
      — Ты сведешь меня туда?
      — Не сейчас… вечером… Он будет у ее ног… Паола задумалась: «Может быть, он притворяется спящим и из ревности обманывает меня? Хорошо же, сегодня вечером я выясню все это! Если Годольфин солгал, я убью его, если же он сказал правду — берегись тогда, Амори де Ноэ!»
      Она разбудила Годольфина. Тот взглянул на нее и изумился ее виду.
      — Что я сказал вам такого ужасного? — участливо просил он, проснувшись. — Вы бледны как смерть!
      — Ты уговорил меня совершить небольшое путешествие! — ответила она.
      — Как? Вы хотите уехать и оставить меня одного?
      — Нет, ты поедешь со мной.
      — Куда?
      — Не знаешь ли ты, где именно держали тебя под арестом?
      — Точно мне не известно; я знаю только, что это, по всем признакам, был кабачок и что он помещается где-то около Лувра.
      — Отлично! Найди возможность незаметно уйти и достать лошадей к вечеру. Пусть они будут наготове у ворот. Вот тебе деньги!
      Она подала Годольфину свой кошелек, и юноша ушел. Вернувшись через час, Годольфин сказал:
      — В восемь часов вечера лошади будут у ворот! Весь день Паола надеялась, что Ноэ все-таки придет. Но наступила темнота, а его все еще не было.
      — Ну, едем! — сказала она и пробормотала: — Месть должна быть быстрой, как молния!

      В то время как Паола в сопровождении Годольфина скакала в Париж с жаждой мести, по правому берегу Сены ехал какой-то молодой всадник. По костюму его можно было бы принять за мелкого дворянина, приехавшего в Париж в поисках местечка при богатом важном барине, но осторожность, с которой он осматривался по сторонам, тщательность, с которой он старался избежать встреч с полицейскими чинами или часовыми, давала основание подозревать, что этот костюм являлся только маской.
      Так доехал он до моста Шанж и остановился там в раздумье, видимо, не зная, куда лучше направить свой путь.
      Посредине моста стоял фонарь и освещал задумавшегося всадника. Вдруг налетел ветер, распахнул плащ всадника и откинул низко опущенные поля шляпы.
      В этот момент по мосту проходил какой-то пешеход; он взглянул на всадника, затем подошел к нему и сказал:
      — Доброго вечера, ваше высочество!
      — Рене! — буркнул всадник, узнав прохожего. Невольным движением он сунул руку в карман, чтобы достать пистолет и размозжить голову Флорентийцу, но тот, заметив это движение, только грустно покачал головой.
      Тогда всадник внимательно присмотрелся к нему и со смехом сказал:
      — Да ты никак в немилости, чертов слуга?
      — Да, ваше высочество.
      — В таком случае ты можешь приютить меня у себя?
      — Очень буду рад, ваше высочество.
      — Я знаю, что ты предатель на натуре, но сумею держать тебя в границах. Поворачивай назад и веди меня в свою лавчонку. И помни: при малейшем подозрительном движении я про стрелю тебе башку!
      Рене заковылял как мог быстрее. Через несколько минут всадник и пешеход дошли до моста Святого Михаила.
      — Пожалуйста, ваше высочество!
      — Отопри лавочку! — приказал всадник.
      Рене повиновался. Тогда всадник спешился, привязал лошадь к кольцу, приделанному для этой цели у стены, и отправился за Флорентийцем в комнаты, предварительно заперев за собой дверь. Рене высек огонь, зажег свечку и почтительно подставил посетителю кресло.
      — Знаешь, Рене, — заговорил гость, — я предпочел бы встре титься с самим дьяволом, чем с тобой! Ведь ты душой и телом предан королеве-матери, ну а ее величество способна приказать заколоть меня, если узнает, что я в Париже.
      — Не беспокойтесь, выше высочество, королева ничего не узнает!
      — Скажи, ты очень любишь принца Наваррского?
      — Я никогда не видал его, но инстинктивно он внушает мне ненависть, так как он — беарнец, а я ненавижу всех беарнцев!
      — Что же тебе сделали беарнцы?
      — Очень много зла, ваше высочество! Благодаря беарнцу я потерял милость королевы и… даже заменен беарнцем, который лучше моего читает по звездам. Это какой-то сир де Коарасс!
      — Как? — с громким смехом спросил гость. — Королева-мать нашла лучшего астролога, чем ты?
      — Да, ваше высочество.
      — И ты в немилости?
      — Не только в немилости, но я еле-еле избежал казни! На этот раз гость с изумлением посмотрел на парфюмера, Рене рассказал ему все с ним случившееся.
      — Неужели все это правда? — спросил гость, когда Флорентинец кончил свой рассказ.
      — Клянусь честью, правда!
      — Нет уж, поклянись чем-нибудь другим!
      — Клянусь головой!
      — Вот это так! Голова-то у тебя, по крайней мере, действительно имеется! Ну-с, рассказ о твоих злоключениях несколько изменяет положение дела. Теперь я могу сказать тебе, что ты избежал большой опасности. Признаюсь тебе, что, когда я шел сюда, я был твердо намерен порыться в твоем сердце вот этим самым инструментом! — И с этими словами гость показал на шпагу. — Ведь ты из породы тех диких животных, которых следует без жалости и колебаний убивать при первой же встрече!
      — Премного благодарен вашему высочеству! — с кривой улыбкой сказал Рене.
      — Но раз ты впал в немилость, то ты можешь пригодиться мне. Теперь тебе нет ни малейшего смысла продолжать служить королеве, а потому я беру тебя на службу к себе. На первых порах ты будешь моим посланником любви.
      — А, я догадываюсь! — сказал Рене. — Ваше высочество изволили прибыть в Париж с единственной целью еще разок повидаться…
      — Хорошо, хорошо! — перебил его гость. — Так вот, ты должен отправиться в Лувр…
      — Но меня не пустят!
      — Э, что за пустяки! Как бы ни охранялся Лувр, а ловкий человек всегда сумеет пробраться туда. Во всяком случае ты должен во что бы то ни стало увидать ее, а если это никак не удастся, то хоть Нанси. И ты скажешь, что я вернулся в Париж только для того, чтобы во что бы то ни стало помешать ее браку с Генрихом Наваррским, и что я готов наделать всяких безумств, перевернуть вверх дном весь мир… Она должна принять меня сегодня же вечером!
      — Но, ваше высочество, если вы вступите в Лувр, вас сейчас же узнают, и королева велит втихомолку прирезать вас!
      — Ну так пусть она придет сюда! — крикнул гость. — Или ты думаешь, что она не захочет?
      — Гм!.. — сказал Рене. — Как знать? Конечно, ночь темна и не так-то просто выбраться незаметно из дворца… Но принцесса поймет, что вы рискуете большим, если сами пойдете в Лувр, и это заставит ее решиться! Я иду, ваше высочество, и через час принцесса будет здесь!
      — Но ты только что так боялся идти в Лувр!
      — А теперь я вспомнил, что есть средство сделать это вполне безопасно!
      — Какое средство?
      — Это уж мой секрет, ваше высочество! — ответил Рене подмигивая. — Вот вам книги об охоте; займитесь ими, чтобы не было так скучно ждать, и я очень скоро вернусь!
      Рене так быстро, как только позволяла ему больная нога, вышел из лавочки, запер дверь и заковылял к Лувру.
      «Хотя королева и выгнала меня, — думал он по дороге, — но в глубине ее сердца все же осталась часть прежней симпатии. и стоит мне только оказать ей серьезную услугу, как милость вернется ко мне во всем прежнем объеме. Случай пришел ко мне на помощь: у меня в лавочке сидит такой красный зверь, как сам Генрих Гиз, и, если я отдам его в руки королевы, между мной и ею восстановится мир!»
      Рене был уже совсем близко от Лувра, когда вдруг услыхал заглушенный женский крик, причем голос показался ему знакомым. В этот момент темноту прорезал луч света: это открылась дверь кабачка Маликана. Рене замер в ожидании. Из двери показались два человека; в тот же момент он услыхал знакомый голос, говоривший:
      — Не беспокойся, друг Ноэ, это какой-нибудь воришка ограбил зазевавшегося прохожего. Не будем мешаться в чужие дела, друг Ноэ!
      Дверь закрылась, и луч света скрылся. Рене направился по направлению услышанного им крика. Подойдя ближе, он увидал какие — то две тени: молодой человек склонился к женщине, упавшей в обморок, и пытался поднять ее.
      Рене подошел к ним.
      — Кто вы и что вы здесь делаете? — спросил он.
      — Мессир Рене!
      — Годольфин!
      Они крикнули так громко, что женщина очнулась.
      — Отец! — слабо простонала она. Рене, объятый сильным волнением, приник к дочери, а Паола сказала ему:
      — Прости меня, отец, и отомсти за меня!

      В то время как Рене так нежданно-негаданно нашел дочь, герцог Генрих Гиз по прозванию Балафре (что значит «покрытый рубцами») поджидал в лавочке парфюмера возвращения своего вестника.
      Герцог по-прежнему был без памяти влюблен в принцессу Маргариту Валуа и делал уже не одну попытку вступить с нею в письменные сношения. Читатель помнит, как Генрих Наваррский однажды перехватил его записку, предназначавшуюся принцессе. В первое время после этого герцог хотел терпеливо выжидать, но любовное нетерпение победило благоразумие, и он кинулся в Париж, где, как мы только что видели, натолкнулся на Рене.
      Оставшись один, герцог некоторое время занимался тем, что рассеянно перелистывал врученные ему парфюмером книги. Затем он стал беспокоиться, почему Рене так долго не возвращается. Ведь до Лувра близко. Уж не замыслил ли Рене что-нибудь скверное?
      Герцог встал и вышел в лавочку. Там он убедился, что выходная дверь заперта.
      — Э! — сказал он. — Похоже на то, что я попросту попал в ловушку! Пожалуй, чего доброго, еще прирежут здесь!
      Герцог решил скрыться из этого опасного места. Прежде всего он тщательно осмотрел дверь, но, как помнит читатель, ее замок отличался совершенной неприступностью. Тогда герцог стал осматривать окна. Окно комнаты Паолы выходило на воду, и Гиз решил воспользоваться им. Он стал искать какую-нибудь веревку и внезапно напал на шелковую лестницу, оставленную в комнате Паолы.
      — Ну что же, — сказал Гиз, — лучше принять холодную ванну, чем дать изрешетить себя пулями и кинжалами!
      Он привязал лестницу к решетке окна, спустился к воде, прыгнул в Сену и доплыл до берега. Затем он опять взобрался на мост, отвязал лошадь, сел в седло и помчался к площади Мобер, где помещалась гостиница, в которой обыкновенно останавливались небогатые дворяне.
      Хозяин этой гостиницы, некто Мальтравер, был ревностным католиком и отчаянно ненавидел гугенотов. Это не мешало ему делать большое различие между бедным католиком и богатым гугенотом не в пользу первого, и скромно одетый Генрих Гиз был встречен им более чем небрежно, что нисколько не удивило слуг. Но это и было лишь комедией, предназначенной для слуг, и, когда герцог уселся в зале перед жарко растопленным камином, Мальтравер сейчас же подбежал к нему, почтительно шепнув:
      — Не нужен ли я на что-нибудь вашему высочеству?
      — Да, нужен, — ответил Гиз. — Нет ли у тебя под рукой какого — нибудь паренька, который был бы одновременно смел и ловок?
      — А вот рекомендую вам своего сына. Ему пятнадцать лет, он учится в Сорбонне, а временно состоит в хоре церкви Святой Женевьевы. Он хитер и ловок, как обезьяна.
      — Позови мне его!
      Вскоре хозяин явился вместе с сыном, Гаргуйлем, типичным парижским уличным мальчишкой. Герцог взял его за ухо и спросил:
      — Знаешь ли ты Рене Флорентийца?
      — Как же мне его не знать, сударь? — ответил мальчишка. — Однажды я назвал его на улице отравителем, так он меня догнал и здорово поколотил. Я очень радовался, когда его хотели колесовать, да что-то не вышло с этим делом!
      Герцог внутренне вздрогнул: значит, Рене не соврал ему, когда говорил о постигшей его немилости.
      — Ну так вот. Ты отправишься на мост Святого Михаила и будешь гулять около лавочки Рене. Потом придешь и доложишь мне, что там случится.
      — А если ничего не случится?
      — Тогда так и скажешь.
      — Странное поручение!
      — Если тебе его мало, могу дать тебе второе. Приходилось ли тебе бывать в Лувре?
      — Как же! Я отлично знаю пажа Рауля… Мне частенько приходится носить ему вино.
      — Значит, тебе известно, где его комната, и ты можешь свести меня туда?
      — Хоть с закрытыми глазами! — сказал Гаргуйль.
      — Ну, так сначала проводи меня ко мне в комнату, — ответил герцог, которому внезапно пришла в голову оригинальная мысль.
      Гаргуйль взял свечу и повел герцога в отведенную ему ком нату. Там Генрих Гиз сказал:
      — Сколько вина ты обыкновенно носишь Раулю?
      — О, целую корзину в шесть бутылок.
      — Ну так сегодня ты отнесешь ему две корзины!
      — Но мне этого не снести, пожалуй!
      — Одну из корзин понесу я сам.
      — Вы? — удивленно крикнул Гаргуйль.
      — Да, я, и ты дашь мне для этого жилет и нитяной колпак, какие носят слуги в гостиницах.
      — А, понимаю! — сказал Гаргуйль. — Я знаю, что вам нужно! — И он убежал и сейчас же вернулся с одеждой конюха.
      Принц поспешно переоделся и стал неузнаваем.
      Выло уже довольно поздно, когда сын трактирщика и его мнимый слуга пришли к рогатке Лувра. Часовые даже не хотели пускать их на первых порах, но Гаргуйль пустил в ход все свое красноречие, и имя пажа Рауля победило сомнения швейцарцев.
      Теперь дальнейший путь был уже совершенно свободен. Гаргуйль поднялся по одной из боковых лестниц и постучался в дверь комнаты Рауля.
      Красивый паж накануне был дежурным, а потому в этот вечер заблаговременно улегся спать. Когда Гаргуйль постучал, паж сначала никак не мог проснуться. Наконец он вскочил, открыл дверь и остановился в удивлении, увидав, что мальчишка пришел не один.
      — Я привел к вам барина, которому нужно поговорить с вами! — сказал Гаргуйль.
      Мнимый слуга подошел к Раулю и слегка сдвинул со лба колпак.
      — Ваше высочество! — чуть слышно вскрикнул Рауль.
      — Тише! — остановил его герцог и сказал, обращаясь к Гаргуйлю: — Можешь идти, Рауль приютит меня на эту ночь. Вот тебе!
      Гаргуйль ушел, весело позванивая полученными тремя пистолями. Рауль, который никак не мог оправиться от изумления, не находил слов.
      — Милый Рауль, — сказал герцог, — ты дворянин, а потому не способен выдать меня!
      — О да, ваше высочество!
      — Ты все еще по-прежнему любишь Нанси? Рауль вместо ответа густо зарумянился.
      — А Нанси душой и телом предана принцессе Маргарите?
      — О да, ваше высочество!
      — Ты знаешь, что я люблю принцессу!
      — Да, я знаю это, ваше высочество!
      — И что принцесса любит меня! На этот раз Рауль промолчал.
      — Ну, вот. Я обращаюсь к тебе, чтобы ты помог мне про браться к ней. Поди и позови мне Нанси!
      Имя любимой девушки немного успокоило замешательство пажа.
      «Нанси лучше меня сумеет объяснить его высочеству создавшееся положение!»— подумал он и выразил согласие отправиться за камеристкой принцессы.
      Хорошенькая Нанси была как раз у себя в комнате и наблюдала через проделанное в полу отверстие за тем, что творилось в кабинете королевы-матери. А там, должно быть, творилось что — нибудь особенное, потому что Нанси была бледна и выказала большой испуг.
      — Ах, бедный сир де Коарасс! — бормотала она. Надо было полагать, что принц Наваррский подвергался в этот момент какой — нибудь страшной опасности.

      Для того чтобы понять причину испуга Нанси и представить себе степень опасности, которой подвергался Генрих Наваррский, нам придется вернуться к тому моменту, когда Паола отправилась вместе с Годольфином в Париж, терзаемая ревностью и жаждой мести.
      Вспомнив, что кабачок, в котором его держали пленником, находится против Лувра, Годольфин легко отыскал заведение Маликана. Кабачок был уже заперт, но луч света, просачивавшийся из — под двери, свидетельствовал, что там еще сидят посетители. Только эти посетители, должно быть, были очень молчаливы, так как ни малейшего шума не слышалось из кабачка.
      Обойдя вокруг дома, Годольфин наконец увидал место, откуда можно было что-нибудь видеть: это была плохо заделанная старая замочная скважина. Годольфин приложился к ней глазом и, должно быть, увидал что-нибудь интересное, так как сейчас же пустил на это место Паолу.
      Дочь Флорентийца посмотрела, пронзительно вскрикнула и покачнулась, теряя сознание: она увидала, что Ноэ сидит с Миеттой, держит ее за руки, и оба они с глубокой любовью смотрят в глаза друг другу; в другом углу сидел принц Генрих с красоткой — еврейкой, по-прежнему одетой беарнским пареньком.
      Годольфин не отличался силой, но сознание опасности и страх за любимую девушку на мгновение сделали его Геркулесом, так что он успел оттащить полубесчувственную Паолу шагов на десять от дома в тень. Поэтому, когда Генрих и Ноэ вышли на крик из двери, они никого не увидали. Но этот же крик выдал их присутствие Рене, и таким образом парфюмер нежданно нашел свою дочь.
      Читатель помнит, что первыми словами Паолы были:
      — Прости меня, отец, и отомсти за меня!
      — Отомстить за тебя? — с волнением крикнул Рене.
      — Да, отец, отомсти за меня! Там… в этом доме… сидит человек, которого я… любила и который изменил мне!
      Не дожидаясь дальнейших объяснений, Рене подбежал к дверям указанного ему дома и заглянул в замочную скважину. Вдруг он вздрогнул и почувствовал, как пот крупными каплями высту пил у него на лбу. Он увидал Ноэ, затем Коарасса. Потом его внимание привлекло лицо беарнского мальчика. Рене пригляделся и узнал Сарру.
      Флорентинец был слишком осторожен, чтобы кинуться в кабачок Маликана. Поэтому он вернулся к дочери, молчаливо взял ее за руку и отвел к самому берегу.
      — Теперь скажи мне, — спросил он затем, — кто из тех двух мужчин изменил тебе?
      — Ноэ.
      — А, так это тот… тот…
      — Тот, который похитил меня и Годольфина.
      — Хорошо! — сказал Рене. — А теперь расскажи мне все как было, дитя мое!
      Хотя Рене и был сердит, но понимал, что упреки теперь ни к чему и что в данный момент нечего сводить счеты с дочерью. Прежде всего надо было все узнать.
      Тогда Паола рассказала отцу всю историю своего знакомства с Ноэ, ничего не умалчивая и не пропуская ни одного свидания и ни одной подробности. Мало-помалу Рене становилось понятным, каким образом сир де Коарасс мог разыгрывать так удачно роль колдуна!
      — Успокойся, дитя мое, — сказал он, когда Паола кончила свой рассказ, — ты будешь отомщена, да и… я тоже!
      Рене видел красотку-еврейку и теперь понял значительную часть истины. Коарасс побил его его же оружием.
      — Теперь пойдем в Лувр! — сказал он дочери. — Ты расскажешь королеве!
      — Ну а о принцессе Маргарите ей тоже следует рассказать?
      — А при чем тут принцесса?
      — Да ведь я тебе ничего не рассказала об этом! Принцесса любит сира де Коарасса и каждый день по вечерам принимает его у себя!
      — Ты уверена в этом? — со злой радостью спросил Рене.
      — Но как же, отец, конечно уверена!
      — Ну, так моя месть будет полной! — сказал Рене. — Но королеве тебе ни к чему говорить об этом. Мы сделаем это иначе. Ну а теперь идем в Лувр! А ты, — продолжал он, обращаясь к Годольфину, — ступай в лавочку! Вот тебе ключ, отопри дверь и иди в комнату Паолы. Ты увидишь там барина, очень плохо одетого. Но не обращай внимания на внешность, будь с ним почтителен и титулуй «монсиньор»! Ты попросишь его следовать за тобой и приведешь вот на это самое место. Ты попросишь его обождать меня.
      Годольфин ушел по направлению к лавочке. Читатель уже знает, что герцог Гиз скрылся в это время, и, таким образом, поймет, что Годольфин никого не нашел дома. Открытое окно и привязанная лестница объяснили ему путь исчезновения неиз вестного ему важного гостя…
      А Рене с Паолой направился прямо в апартаменты королевы — матери. Екатерина сидела за письменным столом и работала. Вдруг в маленькую боковую дверь постучали, и королева, вздрогнув, подняла голову. Вслед за стуком дверь открылась, и на пороге показалась Паола, а за ней Рене.
      Королева была достаточно хорошей физиономисткой, чтобы сразу понять положение вещей: выражение лица Рене говорило о том, что ему удалось открыть нечто такое важное, перед чем окончательно рассеется и исчезнет ее гнев на провинившегося фаворита.
      — А! — сказала она. — Так ты нашел свою дочь?
      — Да, ваше величество.
      — В объятиях какого-нибудь красавчика?
      — В обществе Годольфина и как раз вовремя, чтобы предупредить ваше величество о мистификации, жертвой которой сделалась высокая особа вашего величества!
      — Что это значит, господин Рене? — крикнула королева.
      — Благоволите, ваше величество, расспросить Паолу, и вы тогда все поймете.
      Королева с холодным равнодушием выслушала рассказ Паолы, а затем промолвила:
      — Ну-с, я все-таки не понимаю, почему это должно касаться меня?
      — Но, ваше величество, совершенно ясно, что этот обманщик отнюдь не умеет читать в звездах, а просто…
      — Постой! Весьма возможно, что сир де Коарасс рассказал тебе кучу разных вещей, подслушанных его приятелем из комнаты твоей дочери. Но мне-то он открыл ряд поразительных секретов! Вот, например… — И королева рассказала, как сир де Коарасс открыл способ бегства заговорщиков-гугенотов, хотя об этом никто в Париже не мог знать; как он указал их путь и дал подробное описание их остановки в Шарантоне и как все подтвердилось.
      — Так это доказывает, что он был соучастником этих заговорщиков! — с уверенностью сказал Рене.
      — О, если это так, — сказала королева с мгновенно за блестевшим взором, — то сиру де Коарассу придется посчитаться со мной!
      — Ваше величество, дайте мне одни сутки, и я докажу, что это именно так!
      Королева не успела ответить, так как в кабинет вошел паж и доложил:
      — Господин Нанеси прибыл из Мелёна!
      — Пусть войдет! — с жаром сказала королева и продолжала, обращаясь к Рене: — Если сир де Коарасс их соучастник, тогда Нансей не найдет беглецов в Мелёне…
      Вошел Нансей.
      — Ну, что? — спросила Екатерина.
      — Ваше величество, — ответил шталмейстер, — сир де Коарасс ошибся: за Шарантоном никто не видал этих двух господ. Я обыскал в Мелёне все гостиницы, опросил всех; я про ехал до Монтро, и нигде никто не мог сказать мне ни слова о беглецах!
      — А, так! — крикнула королева. — — Ну так берегитесь же теперь, господин Коарасс!
      Теперь можно понять, почему Нанси, подслушивавшая весь этот разговор, была так испугана. Увидав, что в комнату входит Рауль, она поспешила закрыть ему рот своей розовой рукой, приказывая, таким образом, соблюдать тишину.
      — Что с вами? — шепотом спросил Рауль. — Вы так бледны.
      — Сиру де Коарассу грозит страшная опасность!
      — Ну да, я знаю это, — ответил Рауль.
      — Как? Что же ты знаешь?
      — Да как же не знать, если я из-за этого пришел к вам. Он здесь!
      — Кто? Сир де Коарасс?
      — Да нет! Герцог Гиз.
      И без того бледная, Нанси окончательно помертвела.
      — Господи, этого еще не хватало! — сказала она. — Герцог здесь, в Лувре…
      — Да, он в моей комнате и ждет вас. Нанси подозрительно посмотрела на Рауля: уж но. сошел ли, чего доброго, с ума ее обожатель?
      — Герцог пробрался в Лувр переодетым в костюм слуги из трактира, — продолжал Рауль. — Он сделал вид, будто принес мне вина. Затем он приказал мне сходить за вами, а сам остался в моей комнате.
      Нанси показала пальцем на дырочку, просверленную в полу, и сказала:
      — Ложись на пол, смотри, слушай и подожди меня здесь! Дай только мне ключ от твоей комнаты. Ну вот!
      Нанси взяла ключ от комнаты Рауля, заперла свою комнату и ушла. По дороге она успела несколько справиться со своим волнением. Приходилось защищать друга ее обожаемой госпожи от грозивших ему со всех сторон опасностей!
      Герцог был несколько неприятно поражен появлением Нанси. Хотя он сам послал за ней Рауля, но ему почему-то казалось, что придет не камеристка, а сама госпожа. Но Нанси в первых же словах сообщила ему, что принцесса ничего не знает о его прибытии в Париж и появлении в Лувре, да и нельзя ей никак сообщить об этом теперь.
      — Как нельзя? — вскрикнул герцог. — А я так рассчитывал повидаться с нею!
      — Но, ваше высочество, это совершенно невозможно…
      — Да почему?
      — Потому что королева сейчас у принцессы…
      — Но она выйдет от нее когда-нибудь!
      — Не ранее завграшнего утра… Дело в том, что королеву в последнее время стали одолевать видения, и она боится спать одна. Поэтому ее величеству стелют постель в комнате принцессы…
      Нанси лгала с самозабвением, но герцог даже не вдумывался в правдоподобие ее слов: его сердце острой болью пронизывала мысль, что не придется повидать ту, ради свидания с которой он так рисковал!
      — Но неужели ни сегодня, ни завтра мне не удастся увидеть ее! — воскликнул он.
      — О, завтра другое дело, — ответила Нанси, которой было важно спровадить герцога. — Завтра я постараюсь как-нибудь устроить это. Но теперь, Бога ради, уходите поскорее, ваше высочество! Ведь достаточно, чтобы вас встретил кто-нибудь, как поднимется страшная тревога. Теперь, ввиду брака принцессы с принцем Наваррским, ее высочество так стерегут, что, узнай кто — нибудь о вашем присутствии здесь, и принцессу посадят за семь замков в какую-нибудь башню. Неужели вы хотите ее несчастья?
      Этот аргумент подействовал; герцог, не боявшийся за свою жизнь, испугался, как бы не причинить страдания любимой девушке. Он натянул колпак на голову и сказал:
      — Ну, хорошо, я пойду, но черт меня побери, если в этом костюме кто-нибудь узнает во мне герцога Гиза!
      — Этим не следует даже и рисковать, — рассудительно ответила Нанси. — Пойдемте, я провожу вас потерной, где стоит преданный часовой. Достаточно три раза кашлянуть, и часовой делается глухим и немым!
      Нанси провела герцога к потерне и с облегчением перевела дух, когда Гиз скрылся из виду.
      Выйдя из потерны, Генрих задумчиво направился берегом реки. Не успел он пройти несколько шагов, как на него наткнулся какой — то закутанный в плащ субект.
      — Невежа! — крикнул герцог, забыв, что он в неподходящем для подобного окрика костюме.
      Но окликнутый насмешливо сказал:
      — Я был уверен, что встречу ваше высочество по выходе из Лувра, а потому вот уже добрых четверть часа поджидаю вас!
      — Рене! — крикнул герцог.
      — Да, ваше высочество, он самый. Но как нехорошо с вашей стороны до такой степени не доверять мне! Вы убежали от меня через окно, тогда как я более, чем когда-либо, предан вам!
      — Но ты запер меня!
      — Да, для безопасности.
      — Ну, я знаю, что ты не задумаешься продать меня за грош, да и не меня одного, а кого угодно…
      — Ваше высочество, я пробыл целый час у королевы-матери, и пусть меня Бог поразит вот на этом самом месте, если я обмол вился хоть словом о пребывании вашего высочества в Париже!
      — А, так ты был у королевы-матери! Значит, ты видел и принцессу Маргариту тоже?
      — Нет, принцессы я не видал, но…
      — Постой, милый друг, как же ты мог не видать Маргариты, раз королева ночует теперь у дочери?
      — Да кто вам рассказал такую ерунду?
      — Нанси.
      — Нанси — дура, которая позволила себе посмеяться над вашим высочеством!
      — Рене!
      — Да посмотрите сами вот на те окна. Видите, как сквозь ставни льются полоски света? Вы сами должны знать, что эти окна принадлежат к апартаментам королевы-матери. Так почему же они освещены, если королева не находится у себя?
      — Но что же все это значит, Рене?
      — Это значит, что другой человек вытеснил из сердца принцессы ваш образ!
      — Ты лжешь! Я убью тебя, подлый клеветник!
      — А между тем такой человек существует на самом деле! Каждый вечер он прокрадывается к принцессе и уходит от нее лишь после двенадцати…
      — Так покажи мне его! Скажи, кто это! — крикнул герцог, дико вращая глазами и хватаясь за пояс, где должна бы висеть шпага.
      — Вот, ваше высочество, наденьте мою шляпу и ппащ и при цепите себе мою шпагу…
      — Давай!
      — Затем идите туда: видите, там светится слабый огонек? Это — кабачок Маликана. Там сидит ваш соперник. Его зовут сир де Коарасс!
      Герцог схватил шляпу и шпагу и бросился к кабачку. «Этот человек заплатит мне своей жизнью!»— думал он.

      Генрих и Ноэ занимались воркованием — первый с Саррой, второй — с Миеттой, когда в дверь кабачка кто-то сильно посту чал. По характеру стука можно было сразу понять, что это стучит не какой-либо запоздавший пьяница, а человек, сознающий за собой право стучать во всякое время. И Ноэ встал. чтобы открыть дверь.
      В комнату вошел бледный человек с горящим взором. Он остановился посредине зала, посмотрел на обоих молодых людей, на Сарру, которую он принял за мальчика, и на Миетту. Затем он сказал:
      — Господа, кто из вас сир де Коарасс? Генрих встал, сделал шаг навстречу незнакомцу и сказал с учтивым поклоном:
      — Это я!
      Герцог тоже сделал шаг ему навстречу, поклонился с изяще ством человека хорошей породы и сказал:
      — Я не имею чести быть известным вам, но уверен, что вы кое — что слышали обо мне!
      — Не могу ли я узнать ваше имя, сударь?
      — Я скажу вам его только с глазу на глаз.
      — В таком случае выйдем на улицу, сударь, — ответил принц, который сразу понял, что дело идет о вызове на дуэль.
      Он взял свою шляпу и мимоходом кинул ободряющую улыбку маленькому беарнскому пареньку, который сильно побледнел при этой сцене. Ноэ хотел встать и выйти вместе с принцем, но Генрих сказал ему:
      — Оставайся на месте! Если ты понадобишься мне, я кликну тебя!
      Генрих вежливо пропустил герцога вперед и вышел вслед за ним на улицу. Ночь была очень темной, но в нескольких шагах от кабачка стоял зажженный фонарь; туда и повел лотарингский принц своего соперника.
      Принц Наваррский последовал за незнакомцем и остановился вслед за ним в кругу света, бросаемом фонарем. Тогда принц Лотарингский обернулся и сказал:
      — Меня зовут Генрих Лотарингский, герцог Гиз! От неожиданности Генрих Наваррский даже отступил на шаг.
      Но он сейчас же справился со своим волнением и, вежливо поклонившись, сказал:
      — Приветствую вас, ваше высочество!
      — Сударь, — продолжал герцог, — правда ли, что вы каждый день ходите в покои принцессы Маргариты и пользуетесь ее взаимностью?
      — Ваше высочество, — ответил Генрих, — согласитесь, что этот вопрос несколько неожидан…
      — Отвечайте! — крикнул герцог Гиз.
      — А если я отвечу, тогда что?
      — Если мне соврали, я накажу лгуна; если мне не соврали, я накажу вас!
      — Простите, ваше высочество, — спокойно ответил Генрих Наваррский, — я нахожу что вы принимаете со мной слишком высокомерный тон!
      — Что такое-е?
      — Вы воображаете, что говорите с каким-нибудь мелким дворянчиком, и позволяете себе возвышать голос! Герцог Гиз дерзко рассмеялся в глаза Генриху.
      — Тысяча извинений! — насмешливо сказал он. — Я не знал, что Коарассы принадлежат к числу принцев крови.
      — Разрешите мне предложить весьма естественный вопрос: под каким именем скрываетесь вы в Париже?
      — А вам какое дело?
      — Мне большое дело. Судя по всему, нам придется вступить в бой. Так вот представьте себе, что мне удастся тяжело ранить вас. Так что же, прикажете мне постучать в соседний дом и ска зать: «Там лежит раненый герцог Гиз, подберите его»?
      — Сударь! — поспешно сказал герцог. — Я думаю, что имею дело с человеком чести! Но я только тогда дам вам доказательство своего уважения, которое заключается в том, чтобы скрестить с вами шпагу, если вы клятвенно обещаете мне не выдавать моего инкогнито!
      — Даю вам честное слово: что ни случится, я не назову вашего имени!
      — Отлично! — сказал герцог, становясь в позицию.
      — Одну минутку, ваше высочество! Я тоже должен попросить вас дать мне такое же обещание!
      — Разве в Париже вас зовут не сиром Коарассом, а иначе?
      — Нет, в Париже-то меня именно и зовут так, но это не настоящее имя. И чтобы доказать вам, что для меня не такая уж большая честь скрестить с вами шпагу, я должен иметь ваше слово, чтобы потом раскрыть вам, кто я такой.
      — Сударь! — ответил герцог. — Какое бы имя вы ни носили, клянусь не раскрывать его никому!
      — Отлично! — улыбаясь, сказал Генрих. — В таком случае начинайте, братец!
      — Что такое? Ваш… братец?
      — Ну да, двоюродный, разумеется! Меня зовут Генрих Бурбонский, и я рассчитываю стать королем Наварры! — медленно сказал Генрих, принимая осанку знатного человека, имеющего дело с человеком низшего ранга.
      — Так вот как! — сказал герцог. — Значит, мы с вами еще более враги, чем я предполагал, кузен!
      — О да, — ответил Генрих Наваррский, — у нас соперничество простирается на многое: на любовь, политику и религию!
      — Следовательно, — ответил герцог, становясь в позицию, — у нас достаточно оснований помериться силами!
      — Я в восторге, что мне представился случай к этому! — ответил Генрих, обнажая шпагу и тоже становясь в позицию.
      Казалось, что у обоих Генрихов был один учитель фехтования, так как оба они восхитительно обращались с оружием. Они бились уже более четверти часа, и никто из них не был ранен. Но, фехтуя, они не забывали, подобно героям Гомера, и словесного поединка, обмениваясь следующими фразами.
      — Не понимаю вас, дорогой братец, — сказал Генрих Наваррский, — вы любите принцессу Маргариту и хотите сделать из нее какую-то герцогиню!
      — Это только временно, дорогой братец, — с ироническим смехом ответил Генрих Гиз, шпага которого извивалась подобно змее, — а в будущем — посмотрим!
      — А я вот непременно хочу сделать ее королевой! — продолжал Генрих.
      — Да ведь ваше королевство меньше моего герцогства, ..
      — О, оно еще увеличится, братец!
      — За счет Франции или за счет Испании?
      — За счет и Франции, и Испании, может быть.
      — Однако, братец, у вас изрядный аппетит! — сказал герцог. — Я не удивлюсь, если в один прекрасный день вы начнете подумывать о моем добром городе Нанси!
      — Да я и так о нем подумываю! — ледяным тоном ответил Генрих Наваррский.
      В тоне его голоса было что-то, заставившее герцога вздрогнуть, и в этот момент Генрих Наваррский прямым ударом ранил его в плечо. Герцог яростно вскрикнул и ответил квартой, которой ранил Генриха Наваррского в предплечье.
      — Есть еще человек, который тоже будет подумывать о городе Нанси, братец! — ядовито заметил герцог Гиз.
      — Разве? Кто же это?
      — Наваррская королева, братец!
      Генрих вспыхнул, бешенство овладело им. И этот момент стал роковым для исхода поединка: он открыл грудь, и шпага герцога молнией поразила его.
      Принц вскрикнул и упал на землю.
      — Если он умер, тем хуже для него, — пробормотал герцог Гиз. — Если только ранен — тем хуже для меня. Но принц Лотарингский никогда еще в жизни не бил лежачего! — И герцог направился к кабачку Маликана.
      Обе женщины и Ноэ пугливо и тревожно ждали возвращения Генриха.
      — Сир де Коарасс убит или тяжело ранен, — сказал герцог, входя в зал. — Он лежит там, под фонарем! — И, сказав это, он быстро скрылся во тьме.
      Рене поджидал герцога в стороне. Он был слишком осторожен, чтобы преждевременно скомпрометировать себя. Если Коарасс убьет Гиза, к чему знать первому, что это он, Рене, натравил их друг на друга? Но когда герцог окликнул его по имени, Рене сейчас же вышел из тени.
      — Как дела, ваше высочество? — спросил он.
      — Думаю, что он убит. .
      — Как, вы не уверены в этом?
      — Нет, далеко не уверен!
      — Но помилуйте, ваше высочество, ведь…
      — Рене! — резко оборвал его герцог. — В другой раз я подробнее отвечу тебе, а теперь мне некогда!
      — Да куда вы, ваше высочество?
      — В Лувр.
      — Как? В этот час? Да подумайте…
      — Я обо всем подумал. Покойной ночи!
      Герцог направился к той самой потерне, через которую его недавно еще выпустила Нанси. Троекратный кашель обеспечил его впуск, и герцог уверенно двинулся по переходам и коридорам Лувра, пока не дошел до дверей апартаментов Маргариты.
      — Войдите! — ответил голос, заставивший его вздрогнуть. Герцог толкнул дверь и предстал пред Маргаритой, которая разговаривала с Нанси и никак не ожидала этого появления.
      Перед ней был герцог Гиз, весь в крови!

      Герцог Гиз был бледен, как мраморная статуя. Несмотря на это, его губы были искривлены нервной улыбкой и насмешливый взгляд полон горечи.
      Не сознавая, что она делает, Маргарита пронзительно вскрикнула и бросилась к нему, но, увидев, что он весь в крови, с ужасом остановилась.
      — Боже мой! Что это? — простонала она. — Что с вами случилось, Генрих?
      — Ваше высочество, — с напускным хладнокровием ответил герцог, — не беспокойтесь и не вздумайте падать в обморок. Я легко ранен — это просто удар шпаги в плечо.
      — Генрих! — пробормотала Маргарита вне себя. — Вы дрались на дуэли? — И в ее душе зашевелились мрачные предчувствия.
      — Ваше высочество, — прежним тоном продолжал Генрих Гиз, — я явился в Париж, пренебрегая опасностью быть убитым из-за угла наемными убийцами вашей матери. Сделал я это лишь для того, чтобы спросить вас: помните ли вы те клятвы, которыми мы еще так недавно обменивались перед моим отъездом?
      — О, Генрих, Генрих, — ответила взволнованная принцесса, — но к чему теперь вспоминать об этом? Вы ранены, нуждаетесь в уходе…
      — Я еще раз повторяю вам, что я ранен очень легко. Да и не в моей ране тут дело. Я спрашиваю вас: любите ли вы меня еще?
      — Генрих!
      — Потрудитесь ответить!
      — Однако каким тоном вы позволяете себе говорить со мной! — сказала Маргарита, овладевая собой. — К чему эти бешеные молнии взгляда? Эти скрытые угрозы? Откуда все это?
      — Ах, так вы еще не знаете? — иронически переспросил герцог. — Ну, так я сейчас все поясню вам! Когда час тому назад я просил Нанси проводить меня к вам, она ответила, будто королева — мать теперь постоянно спит в вашей комнате. Нанси лгала. Почему она лгала?
      Нанси потупилась. Маргарита не знала, что ей ответить.
      — Я поверил словам Нанси, — продолжал герцог, — и согласился уйти из Лувра. Но когда я вышел, я встретил человека, которого вы хорошо знаете: это Рене Флорентинец. Он сказал мне: «Королева Екатерина никогда не ложится спать в покоях принцессы. Нанси солгала вам, и знаете почему? Потому что принцесса изменила вам!» Правду ли сказал Рене? — с силой крикнул он.
      — Я не желаю отвечать на такой дерзкий вопрос! — гордо сказала Маргарита.
      Герцог язвительно засмеялся.
      — Рене сказал мне еще: «Она не любит вас больше, она полюбила другого…»
      — Боже мой! Теперь я все поняла! — крикнула Нанси.
      — «И вашего соперника, — прибавил Рене, — зовут сир де Коарасс!»
      Маргарита вскрикнула и упала в кресло, из которого она вскочила при неожиданном появлении герцога.
      — Ваше высочество! — продолжал герцог. — Я отыскал этого сира де Коарасса в кабачке Маликана. Мы дрались на шпагах при свете фонаря. Он ранил меня, а я уложил его на землю. Не знаю, убит ли он, но…
      Герцог не договорил.
      Подобно львице, которая дремлет на теплом песке пустыни и вдруг вскакивает, разбуженная стоном детеныша, Маргарита вскрикнула, оттолкнула герцога в сторону и бросилась к двери.
      — За мной, Нанси, за мной! — крикнула она. Герцог, который до этой минуты издевался, герцог, у которого были молнии во взгляде и угрозы на устах, теперь, оставшись один, покачнулся и закрыл лицо обеими руками.
      — Как она любит его, Боже мой! — простонал он.
      В то время как герцог Гиз исчезал во мраке ночи, сообщив друзьям Генриха Наваррского страшную весть, Ноэ и Миетта кинулись к фонарю, у которого, согласно указаниям герцога, происходила дуэль.
      Генрих лежал на земле. Он дышал еще, но из его груди бежал целый поток крови.
      Ноэ взял принца на руки, Миетта, выбежавшая вслед за ним, помогла ему, и они вдвоем кое-как дотащили бесчувственного Генриха до кабачка. Сарры не было там: при страшном известии она словно сноп рухнула на землю.
      Когда Ноэ и Миетта втащили в зал кабачка бесчувственное тело Генриха, сверху стремглав сбежал кое-как одетый Маликан, разбуженный всей этой суматохой.
      — Проклятие! — рявкнул он. — Моего принца убили!
      — Нет, — ответил Ноэ, — принц не умер, он дышит. Да вот, глядите: он открывает глаза.
      Действительно, Генрих слабо открыл глаза и удивленным, блуждающим взором обвел комнату.
      Маликан бросился к себе, притащил складную кровать и при нялся устраивать ее, в то время как Ноэ разрезал камзол на Генрихе и исследовал его рану.
      Маликан был родом из беарнских пастухов, а они умеют помогать себе собственными средствами. Осмотрев рану принца, он сказал, что она вовсе не глубока и только вызвала сильное кровотечение, которое и явилось причиной потери сознания. Но рана отнюдь не смертельна!
      Генрих почти совсем пришел в себя и спокойно переводил взгляд с Ноэ на Миетту и потом на Маликана. Казалось, что он ищет кого-то. Действительно, он искал красотку-еврейку.
      — Где же она? — спросил он наконец.
      Только тогда Миетта и Ноэ заметили, что Сарра исчезла.
      — Когда я сходил вниз, — сказал Маликан, — я услыхал полузадушенный крик, но, когда я спустился, в зале не было никого!
      Ноэ и принц переглянулись, но не успели обменяться ни единым словом, как входная дверь распахнулась и в объятия принца бросилась бледная, растрепанная женщина.
      Это была принцесса Маргарита!

      Через два дня после того, как разыгралась трогательная сцена, которую мы только что описали, король Карл IX, уже чувствовавший приступы болезни сердца, а потому обычно плохо спавший, проснулся после необыкновенно спокойно и хорошо проведенной ночи раньше обыкновенного и в исключительно хорошем настроении. Это хорошее настроение стало еще крепче, когда он узнал от пажа, что в этот день стоит особенно хорошая погода и что, следовательно, возможна удачная охота. Поэтому он приказал позвать Пибрака.
      — Пибрак, друг мой, — сказал король, — вы должны обложить для меня оленя! Пибрак поклонился.
      — Который теперь час? — спросил Карл IX.
      — Семь часов, ваше величество!
      — Ну, так я отправлюсь на охоту в десять.
      — Я сейчас же отдам распоряжения, ваше величество!
      — И предупредите ваших кузенов, Ноэ и Коарасса…
      — Ах, ваше величество, — грустно сказал Пибрак, — что касается Ноэ, то это легко, но вот что касается Коарасса…
      — Разве с ним случилось какое-нибудь несчастье? — с удивлением спросил король.
      — Да, ваше величество, он опасно ранен в грудь.
      — Кто же ранил его?
      — Пока это еще тайна, ваше величество!
      — Для короля не существует тайн, Пибрак! — надменно ответил Карл IX.
      — Но я не колдун, ваше величество, и раз мне самому ничего не сказали…
      — Но знаете ли вы, по крайней мере, как это произошло?
      — Да, знаю. Сир де Коарасс сидел с Ноэ в кабачке беарнца Маликана, от которого я и узнал все это. Ноэ и Коарасс мирно беседовали за бутылкой муската, когда в зал вошел какой-то мужчина. Это был никому не известный дворянин, державшийся очень надменно. Неизвестный попросил сира де Коарасса следовать за ним, они вышли, а через десять минут неизвестный вернулся в зал и заявил, что де Коарасс тяжело ранен. Затем он исчез.
      — Странно, — пробормотал король.
      — Сира де Коарасса внесли в кабачок. Через несколько минут туда прибежали две женщины. Одна разливалась слезами, другая, которая лишь сопровождала первую, тоже была глубоко взволнована происшедшим.
      — Значит, бедный Коарасс лежит в кабачке?
      — Нет, ваше величество.
      — А куда перенесли его?
      — Не знаю, ваше величество.
      — То есть как это вы не знаете?
      — Неизвестная дама послала за носилками и уехала с раненым в сопровождении Ноэ.
      — И у вас нет никаких известий о бедном Коарассе?
      — Ни малейших, ваше величество.
      — Вы знаете, Пибрак, что я трудно привязываюсь к людям, — задумчиво сказал король, — но этого молодца я сразу полюбил, и мне очень хотелось бы разыскать его убийцу, чтобы отправить его на Гревскую площадь…
      — Но, ваше величество, раз мы не знаем причин поединка…
      — Э, о причинах и сомневаться нечего! Совершенно ясно, что причиной была та самая неизвестная нам женщина… Черт возьми! — перебил король сам себя. — Мне пришла в голову странная идея, друг мой Пибрак!
      — Какая, ваше величество?
      — Мне кажется, что я догадываюсь, кто эта женщина!
      — Ну да, — наивно сказал Пибрак, — Коарасс был ловким парнем и мог завести интрижку с какой-нибудь придворной дамой…
      — Ну нет, поднимай выше, Пибрак! — сказал король, хитро подмигивая. — Помнишь ли ты, как отчаивалась и горевала принцесса Маргарита, когда герцог Гиз уехал в Нанси? Твой кузен в первый же вечер прогнал ее тоску и заставил улыбаться… Ну а я хорошо знаю мою Маргариту…
      Не успел король договорить, как в дверь постучались. Это явился Рауль, красивый паж.
      — Что тебе, милый? — спросил Карл IX.
      — Меня послала к вашему величеству принцесса Маргарита, — ответил Рауль.
      — Ага! — ответил король. — Когда говорят о волке, показываются кончики его ушей… Ну-с, так что же угодно принцессе от меня?
      — Ее высочество поручила мне узнать, проснулись ли вы, ваше величество.
      — Как видишь, да!
      — Кроме того, ее высочество интересуется, как ваше величество изволили почивать…
      — Очень хорошо.
      — И как настроение вашего величества.
      — Я очень грустен, потому что с бедным сиром де Коарассом приключилась беда, а я очень любил этого молодого человека. который так хорошо понимал в охоте и великолепно играл в ломбр. Передай Марго это известие.
      — Ее высочество поручила мне испросить для нее аудиенцию у вашего величества!
      — Ну что же, скажи, что я готов принять ее. Готье! Одеваться! А вы, Пибрак, отправляйтесь в Сен-Жермен и займитесь там подготовкой охоты.
      — Слушаю-с, ваше величество! — ответил Пибрак и вышел из комнаты. А Карл IX занялся своим туалетом.
      «Да, — думал он, осматриваясь в зеркала, — дело так и обстоит, это совершенно ясно. Марго легко увлекается, и это, наверное, была именно она. Ну, а что касается счастливого победителя, то… Господи, но ведь это отлично мог быть братец Гиз! Я это узнаю!»
      В приемной послышался шелест шелкового платья, и в комнату вошла принцесса Маргарита.
      — С добрым утром, Марго! — сказал король, галантно целуя руку сестры.
      — Доброго утра, ваше величество! Карл IX подвинул сестре кресло и, знаком руки приказав пажу Готье уйти, сказал:
      — Как ты бледна и взволнована, милая Марго!
      — У меня есть от чего волноваться, ваше величество!
      — И потому ты пришла к своему брату Карлу, так как знаешь, что он любит тебя и готов исполнить каждое твое желание!
      — Ах, ваше величество, вы так добры…
      — Для тебя — да, потому что из всей семьи только от тебя одной я никогда не видел предательства!
      — Ваше величество, — сказала Маргарита, — я пришла к вам, потому что вы мой брат и любите меня; я пришла к вам, потому что вы король и все можете; я пришла к вам, потому что у меня разбито сердце и я должна признаться вам в совершенной ошибке!
      Король собирался быть дипломатом и хотел позабавиться смущением и замешательством сестры. Но он увидал в ней такое искреннее горе, такое страдание, что забыл о своих намерениях и, ласково обняв Маргариту, произнес:
      — Я догадываюсь о признании, которое ты хочешь сделать мне, дитя мое! Ты любишь, и твой возлюбленный в опасности…
      — Да, это так! — с благородной простотой ответила Маргарита.
      — И ты пришла просить меня отомстить за него?
      — Сначала защитить его, ваше величество.
      — Что такое? Но мне казалось, что сир де Коарасс… Маргарита густо покраснела при этом имени и сказала:
      — Да, ваше величество, это он. Сир де Коарасс ранен неопасно, но все же находится в смертельной опасности.
      — Откуда же грозит ему эта опасность? Уж не со стороны ли…
      — Нет, ваше величество, герцог уехал. Я вижу, что вы догадались обо всем!
      — Так он уехал?
      — Да, вчера утром. Он не вернется больше, и не с его стороны грозит опасность.
      — Да кто же тогда может быть опасным для сира Коарасса?
      — Прежде всего Рене, ваше величество.
      — Рене? — с гневом крикнул король. — Но ведь это просто смешно, наконец! Решительно все, кто окружают меня, трясутся от страха перед этим негодяем!
      — А потом, большая опасность грозит также и со стороны королевы-матери…
      Карл IX нахмурился и воскликнул:
      — О, вот это значительно усложняет дело. Но какие же счеты могут быть у сира де Коарасса с Рене и королевой?
      — Я должна рассказать вам целую историю, ваше величество, и тогда вы все поймете!
      — Говори, дитя мое, я слушаю!
      Маргарита рассказала королю, как Генриху пришло в голову разыграть из себя колдуна, чтобы избежать таким образом мести со стороны Рене. Затем она рассказала ему всю гнусную комедию, проделанную королевой при помощи президента Ренодэна для спасения Рене. Рассказывая это, она била наверняка: король, рассерженный обманом, должен будет решительно взять сторону сира де Коарасса!
      Она не ошиблась.
      — Так вот как! — крикнул Карл IX. — Ну ладно же, я устрою всем им праздник!
      — Нет, ваше величество, теперь уж это ни к чему не приведет. Да и не поможет все это ни вам, ни бедному сиру де Коарассу. Нет, ваше величество, возьмите только раненого под свою защиту! Пока что я поместила его в доме преданного мне горожанина, но его могут выследить и…
      — А знаешь, Марго, мне пришла в голову гениальная мысль! Не перенести ли нам твоего Коарасса в Лувр? Мирон, мой лейб-медик, очень предан мне. К тому же, он очень знающий врач и выходит тебе сира де Коарасса, словно короля Франции.
      — Но… королева-мать, ваше величество?
      — Мы сыграем с ней веселую шутку, милочка. Я собираюсь сегодня охотиться в Сен-Жермене, вот я и приглашу на охоту королеву. Я буду с ней крайне любезен… Ну, а тем временем ты перевезешь в носилках сира де Коарасса в Лувр, и если ты внесешь его через боковой вход, то ровно никто ничего не увидит.
      — Это великолепно! Но куда же мне поместить моего Анри?
      — В мою комнату! — ответил король. Маргарита с изумлением посмотрела на брата.
      — А вот, — продолжал король, — в этом кабинетике ему поставят кровать, и, если Рене или королева Екатерина придут искать его здесь, значит, я уже перестал быть королем Франции!
      — Ах, ваше величество, — воскликнула принцесса, — вы так добры, так великодушны!
      — Я люблю тебя, милая Марго, и люблю всех, кого ты любишь! — ответил король, целуя сестру.
      Сир де Коарасс был спасен; по крайней мере, Маргарита надеялась на это!

      Когда Маргарита с Нанси вбежали в кабачок Маликана, где лежал раненый Генрих, то после первых взрывов отчаяния они стали думать о том, где скрыть несчастного. Оставить его в кабачке было невозможно, так как Рене, бесспорно, воспользовался бы беспомощностью раненого и прирезал бы его без зазрения совести. С этой неизбежностью должен был согласиться и Ноэ, когда Нанси сообщила ему по секрету все, что ей удалось подсмотреть через потайное отверстие. Таким образом, Ноэ знал, что Рене стала известна вся махинация и что к прежним счетам примешивается еще жажда мести за обиду, нанесенную Паоле. Следовательно, медлить было нечего и нужно было как можно скорее припрятать раненого где-нибудь, где Рене хоть не сразу найдет его.
      У принцессы был преданный ей горожанин Йодель. Когда-то он в припадке бешенства убил ненавистную сварливую жену, и его осудили на смертную казнь. Случайно вышло так, что Маргарита встретила его на пути к виселице. Тронутая его честным видом и отчаянием, она расспросила, в чем дело, и успела вымолить у короля помилование осужденному. За это-то Йодель и был бесконечно признателен ей.
      Вот к Йоделю и решила принцесса Маргарита перенести своего друга сердца, раненного отверженным соперником. Через два дня после дуэли мы застаем Генриха на пути к выздоровлению в доме горожанина Йоделя.
      В эти дни больного не раз навещала Нанси, а однажды приходила даже и сама принцесса. Она не могла бывать так часто у раненого, как бы ей этого хотелось, так как принцесса понимала, что, желая найти, где лежит Генрих, Рене и королева будут теперь следить именно за ней. Ей даже показалось, что в тот раз, когда она навещала раненого, какой-то замаскированный человек выслеживал ее. Она подумала, уж не Рене ли это, и вот эта-то мысль заставила ее на другое утро повиниться во всем королю.
      В тот день, о котором мы говорим, принцу было уже совсем хорошо. Ноэ сидел у его изголовья, и они мирно разговаривали.
      — Знаешь, Ноэ, — сказал Генрих, — я уверен, что кузен Гиз в страшном отчаянии, что не убил меня!
      — Ну вот еще! — ответил Ноэ. — С того момента, когда он заметил, что принцесса больше не любит его, он должен был отказаться от мысли сделать ее герцогиней Лотарингской.
      — У меня с герцогом Гизом, — сказал Генрих, таинственно улыбаясь, — много пунктов соперничества!
      — Это каким же образом?
      — А вот потом узнаешь. Сейчас еще не приспел час для объяснения.. Но куда все-таки делась Сарра! — сказал он, резко меняя тему разговора.
      — Просто не понимаю, — ответил Ноэ. — Когда герцог вернулся, чтобы объявить нам о своей победе, Сарра была с нами. Мы с Миеттой кинулись к вам на помощь и были уверены, что и она бежит с нами. Но когда мы вернулись, неся вас, Сарры уже не было!
      — Да куда же она могла деваться? Ноэ только пожал плечами. Воцарилось короткое молчание. Потом Генрих спросил:
      — Ведь это Рене рассказал герцогу обо всем?
      — Да. По крайней мере, Нанси уверяет, что это так.
      — Паолы уже нет в Шайльо?
      — Она уехала оттуда третьего дня с Годольфином, и Рене все знает.
      — Так! Раз на наш след герцога натравил Рене, то весьма возможно, что, в то время как я бился с кузеном, этот добрый парфюмер бродил где-нибудь поблизости.
      — Наверное, это так и было!
      — Ну вот он и воспользовался моментом сумятицы, поднявшейся при известии о моем поражении, схватил Сарру в охапку да и убежал с нею!
      — Но она стала бы кричать!
      — Может быть, она и кричала, да ты не слыхал, а может быть, она была в обмороке.
      — Проклятие! — буркнул Ноэ. — Если бы я знал это, я ткнул бы его кинжалом прямо в сердце! Ну да придет еще час, когда я спущу с него всю кожу!
      — Все приходит в свое время для тех, кто умеет ждать! — сентенциозно заметил Генрих. — Но пока необходимо заняться розысками Сарры.
      Принц не успел еще договорить последние слова, как дверь распахнулась и на пороге показалась взволнованная, но счастливо улыбавшаяся Сарра.

      Мы выпустили из виду Рене Флорентинца в тот момент, когда герцог Гиз, сообщив ему о поражении сира де Коарасса, кинулся во дворец. Так как герцог сам не знал, насколько серьезна рана, нанесенная им сопернику. Рене решил осторожно подобраться к месту происшествия. Он подошел, держась в тени, почти к самому кабачку, заметил, что Ноэ и Миетта хлопочут около раненого, а красотка-еврейка в полубесчувственном состоянии прислонилась к косяку дверей, и сейчас же принял решение.
      «Ну, на этот раз ты не уйдешь от меня, хотя бы ты десять раз переодевалась!»— подумал он.
      Когда перед Саррой вдруг предстала фигура ее врага, она пронзительно вскрикнула (этот крик и слышал Маликан) и окон чательно потеряла сознание. Тогда Рене схватил ее в охапку, взвалил на плечо и бегом понес по молчаливым, пустынным улицам. У дверей старого одноэтажного дома он стукнул три раза. Очнувшаяся Сарра принялась кричать и отбиваться, но дверь дома вскоре открылась, и на пороге показался человек весьма подозрительного вида.
      Это был Грибуйль, канатный плясун днем и грабитель ночью. За десять экю он готов был убить кого угодно, и Рене частенько пользовался его услугами.
      — Грибуйль, — сказал ему Флорентинец, — я оставлю эту женщину у тебя. Смотри, ты отвечаешь мне за нее головой!
      Грибуйль только улыбнулся в ответ и повел Рене с его жертвой в дом.
      Рене, войдя вместе с Саррой в низкую комнату с закрытыми железными решетками окнами, сказал еврейке:
      — Прошу вас простить меня, но вам придется провести ночь в этой убогой обстановке. Однако поверьте, уже завтра у вас будет более приличное помещение, во всех отношениях достойное возлюбленной такого человека, как я!
      — Уйди прочь, негодяй! — презрительно ответила ему Сарра. — Я в твоих руках, и ты можешь меня убить, но в твоей власти только моя жизнь, и больше ты ничем не воспользуешься от меня!
      Рене презрительно рассмеялся. Но тут Сарра заметила острый каталонский нож, лежавший на столике у кровати, не задумываясь, прыгнула, словно дикая кошка, и через секунду нож был уже в ее руках. Рене хотел броситься на нее и отнять опасное оружие, но Сарра приставила нож острием к своему сердцу и крикнула:
      — Еще один шаг, и я убью себя!
      Взор Сарры дышал такой решимостью, что Флорентинец сразу понял серьезность ее намерения.
      — Ну хорошо, хорошо, красавица! — сказал он с наглой усмешкой. — Я уйду и дам вам отдохнуть и отоспаться! Покойной ночи! Желаю вам набраться разума для завтрашнего утра и понять свою собственную выгоду. Я так люблю вас, что готов даже жениться на вас! Покойной ночи!
      Рене ушел. Сарра слышала, как загремели засовы и замки за дверью ее комнаты.
      Не выпуская ножа из рук, она бросилась на кровать, чтобы хоть немного отдохнуть и собраться с мыслями. И вдруг она сразу успокоилась: ведь Рене ищет главным образом ее богатства. Ну, так… И красотка-еврейка стала с нетерпением дожидаться наступления следующего дня.
      Но наступило утро, день, вечер, а Рене не было. Сарра чрез вычайно волновалась, так как в силу пришедшего ей на ум решения появление Рене должно было принести ей свободу, а последняя была особенно нужна ей теперь, когда она так волновалась за жизнь своего принца Генриха!
      Наконец прошла вторая томительная ночь, наступило утро, и засовы заскрипели, отпирая дверь. Вошел Рене.
      — Ну-с, красавица, — сказал он, — набрались ли вы благоразумия?
      — Назад, негодяй, ни шагу дальше, или я проткну себе сердце ножом! — крикнула Сарра. — Мы еще можем столковаться, но вы не должны ни на шаг приближаться ко мне!
      «Она потребует, чтобы я женился на ней»! — подумал Рене и, опустившись на стул у дверей, произнес:
      — Ну-с, я слушаю вас!
      — Мы здесь одни, — начала Сарра, — нас никто не подслушивает, поэтому мы можем говорить откровенно. Вы убили моего мужа Самуила Лорьо…
      — Сударыня! — крикнул Рене бледнея.
      — Да, это вы убили его! — спокойно продолжала Сарра. — Вы сделали это с двойной целью, а именно — чтобы похитить меня и забрать себе сокровища покойного.
      — Берегитесь! — с бешенством крикнул Рене.
      — Ну-с, а на самом деле вы не нашли ни женщины, ни сокровищ. Я только одна знаю тайну; где они помещаются. Ввиду того что я предпочитаю даже смерть бесславию вашей любви, я согласна купить свободу за эти сокровища!
      — Полно! — с наглой усмешкой ответил Рене. — Я женюсь на вас и получу и женщину, и сокровища!
      — Ошибаетесь! — ответила красотка-еврейка. — Достаточно вам тут же на месте не прийти к определенному решению или отказаться от предлагаемого мною торга, как я на ваших же глазах убью себя, и тогда у вас не будет ни того, ни другого! Ну, я жду!
      Рене видел, что Сарра способна сдержать свое слово и что ему предстоит выбор между тем, отказаться от всего или только от части, иначе говоря, отказаться ли и от женщины, и от сокровищ или только от женщины. Поэтому, окинув всю красивую фигуру Сарры взором сожаления, парфюмер королевы сказал:
      — Ладно! Я принимаю ваше предложение!
      — Мне этого мало! — сказала Сарра, когда услыхала согласие Рене на ее предложение. — Я честная женщина и никогда не лгала ни Богу, ни людям, и если я дала обещание, то слепо сдержу его. Но ты, Рене Флорентинец, Рене-отравитель, Рене-убийца, ты жонглируешь клятвами и обещаниями, и я не могу поверить лишь одному твоему слову. Поэтому я клянусь тебе, что передам тебе тайну своих сокровищ лишь в тот момент, когда ступлю в Наварру, где я буду в безопасности от твоих козней. Пусть в этом путешествии меня сопровождает избранный тобою человек. В тот момент, когда я переступлю французскую границу, я передам ему письмо для тебя, и в этом письме будет все сказано!
      — Но вы можете и обмануть меня! — сказал Рене.
      — Я еще никогда не изменяла данному слову. Рене задумался.
      — Да поймите, — продолжала Сарра, — что Самуил Лорьо скопил просто бесценные сокровища на сказочную сумму! Все это запрятано так хорошо, что ищите вы эти сокровища хоть сто лет, вы не найдете ничего! Но пустите меня на свободу, дайте мне добраться до Наварры — и богатство станет вашим!
      В тоне Сарры было столько искренности, что Рене в конце концов поборол свою нерешительность.
      — Пусть будет так! — сказал он. — Вы свободны! Он открыл дверь и отступил на шаг.
      — Дальше от дверей! — крикнула Сарра.
      Рене отступил еще дальше. Тогда, не отнимая кинжала от груди, красавица еврейка вышла из дверей на улицу.
      Теперь она была свободна и стремглав кинулась бежать к кабачку Маликана.
      Там ее встретила Миетта.
      — Боже мой! — — крикнула девушка. — Откуда вы? Что с вами случилось? Где вы были?
      Сарра нашла в себе силы сказать лишь одно слово:
      — Генрих?
      — Спасен, спасен! — ответила Миетта. — Его рана оказалась неопасной, он останется жив!
      — Я хочу видеть его! Где он?
      — Он в безопасном месте, но сейчас идти туда рискованно: ведь вас может выследить Рене!
      — О, теперь я не боюсь Рене, — ответила Сарра, — потом я объясню тебе все, а сейчас. Бога ради, бежим туда!
      Так и случилось, что Сарра появилась в комнате принца. На вопросы Генриха и Ноэ, изумленных ее неожиданным появлением, она рассказала все, что с ней случилось.
      — Черт возьми! — крикнул Ноэ. — Рене совершил небезвыгодное дельце!
      — Да что же мне было делать с сокровищами Самуила Лорьо? — ответила Сарра.
      — Ну, положим, — пробормотал Генрих, — для таких вещей всегда можно найти применение!
      — Мой ребенок умер! — ответила Сарра, покачав головой.
      — Все равно, чтобы меня черт побрал! — рявкнул Ноэ. — Все равно, я не допущу, чтобы Рене вступил во владение этими сокровищами!
      — Я поклялась! — заметила Сарра.
      — И мадам Лорьо совершенно права, — сказал Генрих, хитро подмигивая в то же время товарищу, как бы желая сказать: «Ты уж не беспокойся, мы все это устроим!».
      Миетта скромно сидела в углу комнаты и потупилась, так как чувствовала на себе страстные взгляды Ноэ.
      Амори уступив свое место у кровати Генриха Сарре, подошел к окну, выходившему на улицу, затем стал подзывать девушку знаками к себе и наконец тихо произнес:
      — Миетта!
      Девушка покраснела, но подошла и опустилась рядом с Ноэ на подоконник.
      — Милая Миетточка, — сказал Ноэ, — я очень рад, что с Саррой не приключилось никакой беды…
      — О, разумеется! — ответила Миетта.
      — Но клянусь тебе, что вместе с тем я'был бы очень доволен, если бы ее сейчас не было здесь!
      — Но почему? — изумленно спросила Миетта.
      — Неужели ты не понимаешь? А ведь это так просто!
      — Ах, поняла! — сказала вдруг Миетта. — С минуты на минуту может приехать принцесса Маргарита. Или, по крайней мере, Нанси. И она увидит Сарру… А Сарра любит принца.
      — Еще бы!
      — Но и принцесса тоже любит его!
      — А он любит их обеих!
      — Ну вот! — сказала Миетта, скандализованная сказанным Ноэ. — Как же это возможно любить одновременно двух женщин?
      — Я не говорил, что он любит их одновременно; он любит их по очереди. Но дело не в том, как это возможно, а в том, что сейчас нашей единственной покровительницей является принцесса Маргарита, и если она встретит здесь соперницу, то, будучи оскорблена в своей любви, может перейти на сторону наших врагов!
      — Это совершенная правда! — в ужасе сказала Миетта. — Сарра непременно должна уйти отсюда! Пойду попробую как-нибудь удалить ее!
      Ноэ и Миетта отошли от окна и подошли к принцу, который нежно держал в своих руках руку Сарры. Надо полагать, что Миетта придумала что-нибудь очень гениальное, но что именно — это так и осталось неизвестным, потому что не успела она открыть рта, как в дверь постучались и на пороге появилась камеристка принцессы Маргариты.
      Увидев, что Генрих держит в своих руках руку Сарры, Нанси недовольно сморщила брови, хотя Сарра по-прежнему была одета в костюм беарнского мальчика.
      Заметив недовольный взгляд Нанси, Миетта и Ноэ почувствовали, что их пробирает легкая дрожь.

      Мы оставили герцога Гиза в комнате принцессы Маргариты. Долго простоял герцог в состоянии полного отчаяния, пока наконец не понял, что ему окончательно нечего здесь делать. Он в последний раз оглядел комнату, в которой столько раз был счастлив прежде, а затем, подойдя к столу принцессы и отыскав там перо и кусок пергамента, набросал следующие строки:
      «Прощайте, принцесса! Возвращаю Вам Ваши клятвы… Любите кого любится. Я прощаю Вас! Генрих».
      Положив записку на видное место, он вышел из комнаты, подавляя последний вздох.
      Из Лувра он прямо отправился в лавочку Рене. Герцог был очень бледен той нервной бледностью, за которой скрывается сильное бешенство, но его взгляд был спокоен, и губы кривила грустная улыбка.
      — Рене! — сказал он. — Я уезжаю из Парижа и хотел бы повидать тебя перед отъездом.
      — Ваше высочество, поверьте…
      — Я хотел видеть тебя, потому что скоро, как я и надеюсь, события объединят нас так же, как они объединили нас в этот вечер… Сир де Коарасс едва ли умрет; он молод…
      — Черт! — с яростью крикнул Рене.
      — Да, он не умрет, и потому должен настать день, когда мы с ним встретимся лицом к лицу…
      — Господи! — с глубочайшим презрением сказал Рене. — Какой — то Коарасс, провинциальный дворянчик…
      Герцог сморщил брови, а затем, желая как-нибудь объяснить, почему именно сир де Коарасс казался ему, герцогу, достойным противником, и при этом не выдать тайны действительного имени мнимого «мелкого дворянчика», сказал:
      — Он беарнец и олицетворяет в моих глазах Наварру. Выслушай меня как следует, Рене! Наступит час, когда католики и гугеноты разделятся на две враждебные партии. Я не знаю, кто будет вождем последних, но клянусь тебе, что с сегодняшнего дня я проникаюсь непреклонной ненавистью к кальвинистам и стану их безжалостным истребителем!
      Не желая вступать в дальнейшие объяснения, герцог пожал руку Рене, переступил порог лавочки и исчез в ночном мраке.
      Через час после этого он скакал по направлению к городу Нанси, унося в глубине своего сердца смертельную ненависть к Генриху, будущему королю Наварры, добившемуся любви Маргариты, которую он, Генрих Гиз, так любил.