В это время король занимался расквартированием швейцарцев. Он занял для них половину Лувра, не стесняясь того, что некоторые из занимаемых помещений принадлежали другим. Но часть солдат все же принуждена была расположиться прямо на дворе.
      Вообще теперь все во дворе было занято швейцарцами. Король сразу проникся к ним необычайным доверием и поручил им всю охрану как внешних выходов, так и личных апартаментов.
      Поэтому, когда окровавленный Мовпен подошел * воротам Лувра, то застал там швейцарцев.
      Часовые имели приказ никого не пропускать. Однако Мовпену было некогда, и потому он закатил солдату здоровую затрещину и прошел. Подбежали другие швейцарцы, хотели арестовать дерзкого, но Мовпен дрался как остервенелый звереныш, пуская в ход и кулаки, и ноги, и даже кинжал. При этом он отчаянно вопил, так что его крики наконец услышал король, бывший с Эперноном на противоположном конце двора. Король подошел к борющимся и, узнав Мовпена, крикнул:
      — Ба, да это ты!
      Швейцарцы отпустили Мовпена. Тогда тот с негодованием сказал Генриху:
      — Государь, ведь это по крайней мере странно, что надо убить швейцарца, чтобы добраться до вас!
      — Как? — грозно крикнул король. — Ты убил моего швейцарца?
      — Не велика беда! — дерзко ответил Мовпен. — Скоро у вас перебьют их много! Народ ведь строит баррикады!
      На встревоженные расспросы короля Мовпен в нескольких словах пояснил, как было дело: Король, внимательно слушавший его, недовольно проворчал:
      — Вот к чему приводит неповиновение! Крильон сам виноват, пусть теперь разделывается как знает!
      — Но, государь, — с отчаянием воскликнул Мовпен, — если я не потороплюсь привести герцогу помощь, его убьют!
      — Ну вот еще! Он такой знаменитый боец!
      — Да ведь горожан не менее трехсот! Государь, государь, неужели вы дадите спокойно прирезать такого верного слугу, как герцог Крильон?
      — Ну что же, — сказал Генрих, подумав, -поищи в Лувре гвардейцев, и, если найдешь их, возьми с собою.
      — Да где мне их искать? Дайте мне швейцарцев, двор ведь переполнен ими!
      — Да ты с ума сошел, милый мой! Чтобы я стал жертвовать своими лучшими солдатами? Чтобы я стал подставлять их под ножи дурацких горожан?
      — Хорошо, государь, — крикнул ему Мовпен, — оставьте швейцарцев для себя, я же пойду умирать рядом с Крильоном! — и, растолкав часовых у входа, он снова бросился бежать туда, где Крильон выдерживал жаркий бой.
      Из пятнадцати гвардейцев осталось только десять, но и эти десять стоили сотни, так как отчаянность положения удесятерила их мужество. Чтобы сходить в Лувр и вернуться обратно, Мовпену надо было по крайней мере три четверти часа. В течение этого времени Крильон и Генрих Наваррский творили чудеса, нагромождая горы трупов. Но численность горожан все же давила их, заставляя постепенно отступать. Однако, отступая, Крильон и Генрих Наваррский не, выпускали из рук герцогиню Монпансье. Генрих поручил ее гвардейцу, сказав ему:
      — Если она сделает попытку к бегству, убей ее на месте! Мало-помалу волна взбешенных горожан вытеснила Крильона с товарищами из первого этажа, и им пришлось укрыться во втором. В этот момент появился Мовпен. Горожане приняли его за одного из своих и пропустили на лестницу, а там Мовпен уже сумел проложить себе дорогу шпагой.
      — Король не дает швейцарцев, ему жаль их! — сказал он Крильону.
      — Ну что же, надо умереть или победить! — спокойно произнес Генрих Наваррский.
      — Нет, государь, — возразил Крильон, — мы должны спасти вас, иначе трон окончательно станет вакантным! Я знаю, как нам спастись! — и он повел Генриха и Мовпена в угол, где находилась под охраной гвардейца герцогиня Монпансье. — Вот! — сказал он. — Панцирь, который может предохранить от стали и свинца!
      Генрих понял его мысль и схватил герцогиню на руки. Анна вскрикнула, и горожане смущенно прекратили огонь, опасаясь попасть в пленницу!
      В тот же момент началось героическое отступление, которое можно уподобить только классическим примерам из древней истории. Генрих Наваррский нес герцогиню на руках, Крильон шел рядом, держа шпагу в левой руке, Мовпен же держал кинжал у горла герцогини и время от времени приговаривал:
      — Если вы не пропустите нас, я убью ее!
      Горожане растерянно расступались, пропуская этих троих и вместе с ними нескольких гвардейцев, единственно уцелевших из всего отряда. Народ рычал, бесновался, неистовствовал, но все опасались за свое божество, за свой идол, и наши герои хотя и медленно, но неуклонно подвигались все вперед к Лувру.
      На выход с улицы Львы… им понадобился целый час. На улице Святого Антония в них выстрелили из аркебуза, и пуля положила на месте гвардейца. Тогда Крильон быстрым движением поднес шпагу к груди герцогини, и толпа испуганно закричала:
      — Не стреляйте, не стреляйте!
      До берега Сены они добрались довольно благополучно, но тут на них опять было совершено нападение. Толпа осмелела, заметив, что ни Мовпен, ни Крильон не собираются привести в исполнение свою угрозу. Почти у самых ворот, Лувра толпа сделала последнюю ожесточенную попытку отбить герцогиню, и это удалось после отчаянного сопротивления наших героев, из которых только один Генрих Наваррский каким-то чудом остался цел и невредим. Зато из гвардейцев уцелело лишь три-четыре человека.
      Мовпен был весь изранен, а Крильона настолько изрешетили, что, когда калитка луврского двора с шумом захлопнулась за ними, неустрашимый герцог без сил упал на руки Мовпена, сказав:
      — По-видимому, на этот раз со мною кончено! Когда этот великий воин сомкнул усталые очи, по Лувру глухим шумом понеслась мрачная весть:
      — Крильон умер! Умер великий Крильон!

      На следующее утро в Париже не видно было ни малейших следов происшедшего в течение ночи. Вскоре после того, как наши герои спаслись за луврской решеткой, разразился отчаянный грозовой проливень, а ведь известно, что парижане, не боясь ни холодного, ни горячего оружия, никогда не могли устоять против дождя. Поэтому небесная буря смирила народную, потоки дождя смыли следы крови, под утро полиция и стража подобрали трупы, и с утра город имел свой обычный вид: купцы открыли свои лавочки, ремесленники, как ни в чем не бывало, пошли по мастерским, и все взялись за повседневный труд.
      Шум дождя и раскаты грома не дали королю Генриху III заснуть всю ночь; когда же до него дошла весть, что Крильон умер, он уже совсем не мог заснуть, глубоко раскаиваясь, что пожалел швейцарцев, потерял лучшую опору своего трона. Однако известие о смерти герцога оказалось неверным. Правда, вследствие большой потери крови Крильон впал в такой глубокий обморок, что его долго не удавалось привести в чувство, но все же королевские врачи объявили, что они рассчитывают спасти пострадавшего.
      Король облегченно перевел дух, когда ему сообщили об этом, и приказал ежечасно подавать бюллетени о состоянии здоровья герцога. Однако сам он не пошел к нему, а остался у себя.
      Утром король подошел к окну, распахнул его, вдохнул свежий воздух и приказал пажу позвать Мовпена. Последний явился минут через пять. Он был весь перевязан вдоль и поперек и прихрамывал. При виде его король принял строгий вид и сказал:
      — Ага, видите, куда заводит неповиновение королевской воле!
      Мовпен ничего не ответил и, подойдя к другому окну, стал смотреть на Сену. Король несколько смягчился и продолжал:
      — А ведь между тем я достаточно ясно сказал тебе и Крильону, чтобы вы оставили в покое горожан! Мовпен опятьтаки ничего не ответил.
      — Как чувствует себя Крильон? — спросил Генрих.
      — Плохо, — угрюмо ответил Мовпен.
      — Как ты думаешь, выживет он?
      — Я не врач, государь.
      — А что говорят врачи?
      — Они говорят, что у вашего величества остались швейцарцы для защиты трона.
      — Слушай-ка ты! — крикнул рассерженный король. — Да знаешь ли ты, что позволяешь себе недостаточно почтительно отвечать своему королю?
      — Не знаю, — ответил Мовпен. — Я так страдаю от ран, что не могу взвешивать свои слова. Вашему величеству угодно приказать мне что-нибудь?
      — Нет.
      — В таком случае, ваше величество, извините меня! — Мовпен прихрамывая направился к двери.
      — Куда ты?
      — Пойду лягу спать. Я провел всю ночь у кровати герцога Крильона.
      — Ты очень страдаешь?
      — Господи! Ведь у меня кожа не так толста, как у швейцарцев, и я не герой.
      — Мовпен!
      — И раны заставляют меня настолько страдать, что я прошу разрешения удалиться в отцовский замок.
      — Как? Ты хочешь покинуть меня?
      — Мне надо вылечить свои раны, государь.
      — Но ты можешь с полным успехом вылечить их в Лувре!
      — Нет, государь, луврский воздух нездоров для раненых. Кроме того, во дворце нет больше для меня места! Я даже в своей собственной комнате застал швейцарца!
      — Но все это временно… Швейцарцы будут расквартированы в Париже!
      — О, это будет большой ошибкой со стороны вашего величества! В конце концов, восемь тысяч человек вовсе не много для защиты осажденной крепости…
      — Ты бредишь? Какой крепости?
      — Да Лувра!
      — Но кто же будет осаждать мой дворец?
      — Граждане Парижа, государь.
      — Ты с ума сошел, Мовпен!
      — Возможно, что уже сегодня начнется потеха, и вы сами понимаете, что в осажденной крепости такие слабые и беспомощные, как мы с Крильоном, только мешают…
      — Мовпен! — строго сказал король. — Довольно шуток!
      — Да я вовсе не шучу, государь, тем более что я перестал быть шутом!
      — Как? Ты… перестал?
      — Ну да! Я уступаю дурацкий колпак любому из швейцарцев.
      На этот раз король вместо того, чтобы рассердиться, только расхохотался и сказал:
      — Послушай, Мовпен, ты вовсе не так уж ранен, как представляешься, и отлично мог бы сесть на лошадь, чтобы сопровождать меня в Сен-Дени.
      — Зачем?
      — Да разве ты забыл, что сегодня похороны моего брата?
      — А, так вы отправляетесь туда? Ну, так не забудьте позавтракать хорошенько, а то ведь от Сен-Дени до Сен-Клу очень далеко.
      — Да я вовсе не собираюсь в Сен-Клу. Я вернусь в Лувр!
      — Ко времени возвращения вашего величества Лувр будет взят! — холодно заметил Мовпен.
      — Да ты с ума сошел, совсем с ума сошел! — раздраженно крикнул король.
      В этот момент на улице послышался сильный шум, и король с Мовпеном, выглянув из окна, увидели, что к воротам Лувра подъехал отряд всадников человек в тридцать. На кирасах всадников ярко сверкали лотарингские кресты, впереди них ехал герцог Гиз.
      — Ого! — сказал король. — Что это понадобилось кузену так рано в Лувре?
      Подъехав к воротам, герцог повелительно заявил дежурному офицеру:
      — Я хочу видеть короля!
      — Король спит! — ответил офицер.
      — Ну, так что же? — презрительно возразил Гиз. — Пусть его разбудят!
      — Черт возьми! — пробормотал Мовпен. — Ручаюсь, что когда герцог Гиз станет королем, то не захочет, чтобы его будили в такую рань!
      — Какой же страны королем станет он, по-твоему? — насмешливо спросил Генрих.
      — Да, разумеется, Франции! — ответил Мовпен и, хотя король сделал гневливый жест, продолжал: — Однако раз вы не спите, государь, и пока еще правите Францией… Генрих III высунулся из окна и крикнул:
      — Войдите, кузен, я готов принять вас! Тогда ворота распахнулись, и герцог со спутниками въехали во двор.
      — Государь, — сказал тогда Мовпен, — разрешите мне выйти в соседнюю комнату.
      — Зачем?
      — Я хочу послушать ваш разговор с герцогом Гизом и узнать, действительно ли вашему величеству угодно продолжать царствовать или вы предпочтете за лучшее отказаться от трона в пользу своего милого кузена Гиза?
      И, не давая королю времени ответить, Мовпен скользнул в соседний кабинетик, тогда как король приказал ввести герцога.

      Гиз вошел в комнату к королю вооруженным с головы до ног, тогда как король был в утреннем камзоле и не имел при себе никакого оружия. Вдруг Генрих III вздрогнул и невольно отступил на шаг: ему вспомнился тот сон. в котором он видел себя монахом, тогда как в Париж въезжал другой король. Теперь Генриху показалось, что король— узурпатор его сна был снаряжен совершенно так же, как теперь герцог Гиз. Однако растерянность короля была лишь мгновенной. Как ни выродилась в его жилах кровь Валуа, но в ней оставалось еще достаточно родовой гордости и величия, чтобы помешать королю дрожать перед своим вассалом.
      А герцог подступил к нему с угрожающей миной и неприлично громко первый начал разговор:
      — Я пришел с жалобой к вашему величеству!
      — Вот как? — ответил король и спокойно уселся в кресло.
      — Люди вашего величества совершили этой ночью ряд преступлений! — продолжал герцог.
      — Простите, герцог, — спокойно перебил его Генрих III, — я желал бы сначала получить от вас маленькое разъяснение. Вы хотели иметь у меня аудиенцию?
      — Да, государь!
      — От имени какой-то влиятельной особы?
      — Нет.
      — Странно! — ледяным тоном заметил король. — А я уже вообразил, что вы — посланник германского императора… Или испанского короля…
      — Государь, мне не до шуток!
      — Потому что, если герцог Лотарингский явился ко мне от своего собственного имени, значит, ему изменила память. Иначе он вспомнил бы, что с королем Франции говорят, лишь обнажив голову!
      При этих словах тщедушная фигура Генриха III была полна такого королевского величия, его взор блестел такой повелительностью, что Гиз невольно смутился и, пролепетав что-то несвязное в свое извинение, снял шлем и положил его на ближайший стол.
      — Затем, — продолжал Генрих III, — вы забываете еще, что к королю не входят с оружием!
      Завороженный этим тоном, герцог отстегнул шпагу и положил ее около каски.
      — А теперь говорите, в чем дело, кузен! На что вы жалуетесь?
      — На ваших людей, государь.
      — Потрудитесь выразиться точнее, герцог: провинились мои пажи, лакеи, шталмейстеры, гвардейцы или кто-нибудь другой?
      — Ваши гвардейцы, государь.
      — Они обошлись с вами без надлежащего почтения?
      — Они поступили хуже: они предали огню и крови целый дом!
      — А где это было? В Нанси?
      — Нет, государь, в Париже.
      — И этот дом принадлежал вам?
      — Нет, государь, этот дом принадлежал сиру де Рошибону, парижскому горожанину.
      — Ах, да, мне что-то говорили об этом!
      — Убито по крайней мере сорок-пятьдесят горожан!
      — А сколько гвардейцев?
      — Не знаю, государь!
      — Ну, так молодцы пострадали за дело. Я прикажу Крильону примерно наказать тех, кто выбрался целым из этой свалки.
      — Но, государь, гвардейцами предводительствовал сам Крильон, и он-то и является причиной всего зла.
      — Ну уж извините, я не могу поверить, чтобы такой человек, как Крильон, ни с того ни с сего ввязался в скверное дело. Как вообще все это произошло?
      — Сир де Рошибон созвал нескольких друзей…
      — Я слышал про это. И среди этих друзей была герцогиня Монпансье?
      — Да, государь.
      — И они занимались заговорами против короны?
      — Это ложь!
      — Так по крайней мере утверждает Крильон.
      — Ну, так Крильон солгал! — дерзко крикнул герцог. Король возразил с прежней флегмой и спокойствием:
      — Если бы Крильон был в состоянии держать шпагу в руках, я посоветовал бы вам, герцог, отправиться и сказать ему это в лицо!
      — Но, государь…
      — К сожалению, Крильон прикован к кровати тяжкой раной!
      — И вы, государь, верите ему?
      — О, я ровно ничему не верю, а просто задаюсь вопросом: что могло понадобиться герцогине Монпансье в обществе простых горожан?
      — Она обсуждала с ними вопросы, касающиеся интересов святой лиги!
      — А, это другое дело!
      — Поэтому я и явился просить у вашего величества примерного наказания виновных!
      — Но, герцог, я, право, не понимаю: если бы все это случилось в Нанси, тогда ваше требование было бы вполне объяснимо, но все это случилось в Париже, а следовательно, вас это нисколько не касается!
      — Государь! Обдумайте! Ведь я требую справедливости именем святой лиги!
      — И совершенно напрасно, герцог, потому что для этого вы не облечены ровно никакой властью! Верховный вождь лиги — я сам! Герцог позеленел от бешенства.
      — Я еще не все сказал вашему величеству! Бок о бок с Крильоном дрался еще один человек, который…
      — Ручаюсь, что это был мой шут! — добродушно заметил король. — Этот чертов сын Мовпен — страшный забияка и драчун!
      — Нет, государь, кроме него тут был еще ожесточенный враг лиги, человек, отлученный папой, а именно — наваррский король!
      — Да полно вам, этого не может быть! Наверное, наваррский король в данный момент занимается рассаживанием гороха в своем крошечном королевстве или смолением серой бочки для предстоящего сбора винограда.
      — Государь, я категорически утверждаю, что наваррский король в Париже и прошлой ночью сражался рядом с Крильоном!
      — Ну что же, в конце концов это понятно! Крильон и Анри всегда были добрыми друзьями.
      — Как? Французский король находит понятным, что проклятый еретик вместе с королевскими приближенными перерезывает глотки парижским горожанам?
      — Что же вы хотите, кузен?
      — Я хочу, чтобы виновники вчерашних злодеяний были выданы горожанам, потому что, если это не будет сделано, народ восстанет!
      — Да полно вам!
      — К вечеру Париж будет усеян баррикадами!
      — Ну, так что же? Я двину своих швейцарцев на Париж, и они сметут прочь все баррикады.
      — Государь, берегитесь!
      Генрих III встал с кресла, гневно подошел к Гизу и сказал, надменно закидывая голову:
      — Берегитесь вы, герцог, и потрудитесь говорить со мною с большим почтением! Кроме того, могу преподать вам добрый совет: возвращайтесь-ка вы подобру-поздорову к себе в Нанси, и притом немедленно!
      — А если я откажусь?
      — Полно, герцог!.. Вассал не смеет отказаться исполнить приказание своего короля! — Генрих III, сказав это, позвонил и крикнул: — Мовпен! Шут вышел из соседней комнаты. Король приказал ему:
      — Позови мне д'Эпернона. Он в прихожей.
      Д'Эпернон вскоре же вошел. Тогда король сказал ему: — Герцог д'Эпернон, в качестве полкового командира швейцарского полка вы являетесь заместителем герцога Крильона по командованию моей личной охраной. В качестве такого я приказываю вам арестовать герцога Гиза!
      Генрих Гиз вскрикнул от ярости и кинулся за шпагой. Но Мовпен предупредил его движение и успел овладеть оружием раньше его. В то же время король хлопнул в ладоши и крикнул:
      — Сюда, швейцарцы!
      Двери немедленно распахнулись, и герцогнемедленно был окружен толпой вооруженных людей. Тогда и он крикнул:
      — Ко мне, лотарингцы! Но король пожал плечами и сказал:
      — Вы хотите совершить непоправимую глупость, герцог. Я приказал арестовать вас из простой предосторожности, так как не хочу, чтобы парижане воспользовались вами как знаменем мятежа. Но, если вы попытаетесь оказать сопротивление моей воле, если хоть один из ваших людей обнажит оружие, вы подвергнетесь обвинению в государственной измене, и тогда…
      — Тогда! — повторил герцог с пеной у рта.
      — Тогда я немедленно прикажу парламенту собраться в этом самом зале, и через час вы будете обезглавлены перед воротами луврского дворца, куда вы только что имели дерзость войти, словно в завоеванную крепость!
      Под сверкающим взглядом короля герцог Гиз невольно опустил глаза. Но он все же хотел попытаться еще раз убедить Генриха и сказал:
      — Берегитесь, государь! Парижане обожают меня, они способны взять приступом Лувр, чтобы освободить меня!
      — Ошибаетесь, кузен, — спокойно возразил король, — в тот самый момент, как рухнет первая калитка луврской ограды, ваша голова скатится с плеч!
      При этих словах, сказанных категорическим тоном, герцог невольно почувствовал дрожь.
      — Ну-с, господин д'Эпернон, — продолжал король, — отведите его высочество в одну из комнат и прикажите стеречь его там на виду. Да помните, что вы отвечаете мне за него головой! Ступайте! Растерянный, испуганный, д'Эпернон увел герцога.
      — Ах, куманек, куманек! — сказал Мовпен, впадая в прежний шутовской тон. — Из-за тебя я только пари проиграл!
      — Какое пари и с кем? — спросил Генрих III.
      — Я бился об заклад с самим собою, что вы, государь, во-первых, поблагодарите герцога Гиза за науку, а во-вторых, выдадите ему наваррского короля.
      — Да где же наваррский король?
      — Я здесь, государь! — послышался в ответ голос, и в комнату вошел Генрих Наваррский под руку с королевой— матерью.

      Генрих III не мог удержаться от жеста изумления при виде этой парочки. Ведь ненависть Екатерины Медичи к мужу ее дочери Марго имела за собою и давность, и значительную почву.
      Как же могло случиться, что теперь они вдруг обретаются в такой дружбе?
      — Как? Вы… вместе? — пробормотал Генрих III.
      — Сын мой, — ответила Екатерина, — я и наваррский король стали теперь друзьями!
      — Друзьями? — воскликнул король.
      — Да, сын мой, друзьями, и мне нетрудно объяснить вам, как это случилось. Мне пришлось слышать, как два рыцаря-крестоносца почувствовали друг к другу смертельную ненависть на почве соперничества в любви к прекрасной сарацинке. Однажды корабль, на котором находились оба рыцаря, потерпел крушенье, и враги вплавь добрались до острова, который оказался населенным дикими зверями. Как вы думаете, сын мой, что сделали оба врага?
      — Наверное, они объединились для совместной борьбы с дикими зверями?
      — Вот именно, государь.
      — Но против кого понадобилось вам объединиться с наваррским королем?
      — Против Лотарингского дома, государь!
      — О, лотарингцы теперь мне нисколько не страшны! Их вождь арестован мною!
      — Ну, так держите его крепко, государь, потому что, если ему удастся вырваться из плена, он поведет на Лувр парижан.
      — Э, пустяки! У меня имеются швейцарцы! — равнодушно ответил Генрих III. Екатерина, покачав головой, возразила:
      — Государь, вы слишком долго не обращали ни на что внимания, чтобы заставить теперь трепетать народ перед своей энергией.
      — Простите, государыня, но никогда не поздно стать снова господином!
      — Увы, парижане уже не верят в ваш авторитет.
      — Ну, так мои швейцарцы дадут им почувствовать его!
      — А все-таки следовало бы усилить гарнизон Лувра хотя бы несколькими сотнями гасконцев.
      — Гасконцев? — удивился король. — Но откуда я их возьму?
      — Я дам вам их, государь, — сказал молчавший доселе Генрих Наваррский. Генрих III задумался и потом произнес:
      — Предположим, кузен, что народ действительно восстанет и что вы придете мне на помощь. Предположим далее, что с вашей помощью я разгоню взбунтовавшийся сброд. Знаете ли, что тогда скажут? Что я соединился с гугенотами!
      — Ну, так пусть говорят!
      — И папа может отлучить меня от церкви!
      — Велика беда! Я тоже отлучен, однако это не лишило меня ни сна, ни аппетита, ни жажды. Стоит только привыкнуть, а там — ничего!
      — Но я считаю очень важным быть в хороших отношениях с церковью!
      — Государь, — сказала Екатерина, — что же делать, если в данный момент один только наваррский король и может защитить французский трон против алчных поползновений Лотарингского дома и неистовства экзальтированной черни и монахов-фанатиков!
      — Но вы забываете о моих швейцарцах! — заметил король.
      — Ну так, не откладывая дела в дальний ящик, укрепите дворец как следует, государь! — воскликнула королева-мать. — Прикажите запереть все двери, разместите солдат с заряженными мушкетами, пододвиньте к окнам пушки и… ждите грозы, которая разразится с минуты на минуту!
      — О, — спокойно возразил король, — я в данном случае подобен путешественнику, который собирается в дорогу и не думает о том, какая погода будет к вечеру, раз вечером он уже рассчитывает быть под надежным кровом. Лишь бы только днем не было ни грозы, ни дождя… Я разрешаю парижанам к вечеру выстроить баррикады…
      — Они не преминут воспользоваться этим разрешением.
      — Но только не утром! Потому что, видите ли, я непременно хочу отправиться в Сен-Дени проводить тело брата.
      — Государь, — нетерпеливо перебила его королева — мать, — ведь в Лувре имеется часовня, где временно положено тело моего возлюбленного сына. Оставьте его пока там! Не покидайте Лувра! Ведь вы можете и не вернуться обратно!
      — Швейцарцы откроют мне двери!
      — Но кто же будет командовать ими в ваше отсутствие?
      — Герцог д'Эпернон. Екатерина пожала плечами и сказала:
      — Однако вашему величеству отлично известно, что герцог не отличается особенной храбростью!