Она посмотрела на него с притворным удивлением, как бы ничего не понимая. Он нежно взял ее за руку и повел на третий этаж.
      — Как вам нравится эта квартира? — спросил он.
      — Я думаю, что в ней живет особа, которая богаче меня, — сказала она, взглянув на него с простодушной улыбкой.
      — Ошибаетесь, это ваша квартира, дорогая Евгения.
      — Моя!? — вскрикнула она.
      — Простите меня, — проговорил он, вставая пред нею на колени, — быть может, я вас этим обижаю, но я не могу смотреть, как вы сидите наверху, в этом ужасном чердаке.
      — О! — воскликнула она, закрыв лицо руками. — До чего я дожила… какое унижение!
      Наконец, после долгих просьб влюбленного она согласилась поселиться в новой квартире и принять в подарок всю ее обстановку.
      С этой минуты началась для Вишни мучительная и безнадежная жизнь.
      В продолжение четырех дней Леон почти не сидел дома, с женой обращался весьма сухо, даже грубо. Он жил только для Евгении, мечтал во сне и наяву только о ней.
      На пятый день поутру Леон, по обыкновению, побежал на улицу Шарон и хотел уже на крыльях любви взбежать на лестницу, но его остановила вдова Фипар.
      — Господин Роллан! — закричала она, и на лице ее появилась насмешливая улыбка.
      — Что вам надо? — нетерпеливо спросил он.
      — Возьмите ключ. Какой ключ?
      — От квартиры мамзель Евгении.
      — Разве она ушла со двора?
      — Да.
      — В восемь часов утра?!
      — Нет, гораздо раньше… лишь только немного рассвело.
      — Куда же она пошла?
      — Не знаю.
      Леон взял ключ и, мучимый дурным предчувствием, отправился наверх. На столе в столовой он нашел письмо, которое прочел жадным взором. Оно состояло лишь из нескольких строк:

      «Мой друг! По непредвиденным причинам, которых я не могу вам сообщить, я должна разлучиться с вами на день или два, но мы вскоре опять увидимся. Я люблю вас.
Евгения».

      Письмо это сразило Леона: он сел, облокотился на стол, закрыл лицо руками и заплакал, как осиротевший ребенок. В таком положении он просидел более часа.
      Он заходил днем, заходил вечером и на другой день — Евгения не возвращалась. Леон провел эти два дня в страшных мучениях, ему приходила даже мысль о самоубийстве, но слова «я люблю вас» его подкрепляли.
      На третий день около четырех часов он опять пришел, но Евгения все не возвращалась.
      Спустя десять минут после его ухода, она приехала. Севспокойно за свой рабочий стол, она начала расспрашивать привратницу, которая разводила огонь в камине:
      — Что случилось? Расскажи-ка мне, моя милая.
      — Случилось то, что господин Роллан плакал, как маленький ребенок, думая, что вы влюбились в другого.
      — Когда он приходил в последний раз?
      — С четверть часа тому назад.
      — Хорошо; я думаю, он теперь не скоро придет, и я успею написать письмо. На всякий случай, Фипар, смотрите через окно, и если увидите, что он идет, — скажите. Я не должна ему показываться.
      Тюркуаза взяла перо и бумагу, подумала немного и начала писать:

      «Мой друг!
      Я обманула вас, мой бедный Леон, написав, что мы скоро увидимся. Я уехала с твердым намерением никогда с вами не видеться. Прощайте навеки!»

      — Да, — сказала про себя Тюркуаза, — эти два слова имеют много силы. Мой почтенный покровитель будет от них в восхищении.
      Она продолжала писать:

      «Да, мой друг, мы не должны более видеться. Сохраним воспоминание о прошедшем, как о прекрасном сновидении. Друг мой! Я люблю вас, быть может, более, нежели вы меня, и если бы вы были свободны, ваша любовь была бы для меня земным раем, но вы женаты, вы отец, и как ни чиста и беспорочна была моя любовь к вам, я все-таки сделалась причиной раздора в вашей семейной жизни.
      Вот почему я бегу от вас. Помните о ваших святых обязанностях мужа и отца, а меня старайтесь забыть.
      Дай бог, чтобы и со мной случилось то же.
      Прощайте еще раз. Простите и забудьте.
Евгения».

      Она оставила письмо на столе незапечатанным.
      — Если он не лишит себя жизни до послезавтра, — подумала Тюркуаза, — то дойдет до того, что заложит обручальное кольцо, чтобы купить мне букет. О, мужчины, мужчины, какие вы слабые, жалкие создания!
      Затем она уехала.
      Спустя час явился несчастный Леон.
      — Ну, что? — спросил он у привратницы.
      — Она пришла.
      Леон вскрикнул от радости и хотел бежать по лестнице. Вдова Фипар удержала его за полу сюртука.
      — И опять ушла/ — сказала она, улыбнувшись. Он побледнел и задрожал всем телом.
      — Мадемуазель Евгения, кажется, разбогатела: она была одета как герцогиня, на ней была шляпка с перьями, — продолжала вдова, получившая от Тюркуазы приказание действовать подобным образом.
      — Вы с ума сошли! — проговорил Леон.
      — Она приехала в карете парой, с кучером в галунах.
      Леон не хотел больше ничего слушать — он пошел проворно в третий этаж.
      — Господин Леон, — крикнула ему вслед старуха, — я забыла вам сказать, что она была не одна. В карете сидел еще такой красавец!
      Леон промолчал.
      Дверь маленькой квартиры была отперта, огонь пылал в камине.
      Он надеялся, что привратница обманула его.
      — Евгения! Евгения! — крикнул он. Но квартира была пуста. Он нашел на столе незапечатанное письмо, взял его дрожащей рукой и стал читать.
      Вдова Фипар, стоявшая в это время на лестнице, услышала вдруг крик и глухой стук. Это был стук от падения тела на пол. Несчастный Леон упал без чувств.
      В то время, когда Евгения Гарен, или Тюркуаза, переодетая простой работницей, отправилась на улицу Шарон, наемная карета выехала из улицы Клиши и остановилась перед решеткой сада отеля Монсей.
      Из этой кареты вышла женщина, одетая в черное платье и с густой вуалью на лице. По ее скорой походке можно было заметить, что она молода. Она смело позвонила у решетки, как будто бы возвращалась домой.
      Когда ворота отворили, она быстро прошла через сад, к главному входу отеля.
      — Эта дама, — проговорил лакей Тюркуазы, — пришла сюда, как к себе в дом.
      — Мадам Женни живет здесь?
      — Здесь, — ответил бесцеремонно и почти дерзко лакей.
      Посетительница была одета просто, и главное в трауре, и этого уже было вполне довольно, чтобы вызвать дерзость лакея, служащего у женщины такого разряда, как Тюркуаза.
      — Здесь, — повторил он не менее нахально, — но ее тут нет.
      Она подняла свою вуаль и сказала повелительно:
      — Проводите меня в залу, я подожду. Лакей остолбенел.
      Баккара прошла мимо него и, войдя в залу, бесцеремонно села у пылавшего камина.
      Затем она подала лакею свою визитную карточку и сказала:
      — Когда ваша барыня вернется домой, то вы скажете ей, что я жду ее.
      Лампа, стоявшая на камине, бросала свет на лицо говорившей эти слова, а могущественная красота ее окончательно смирила дерзость лакея.
      — Она ушла со двора? — спросила Баккара, устремив на лакея свой зоркий взгляд, не допускавший лжи.
      — Точно так, сударыня.
      — Когда она вернется домой?
      — Через час.
      — Можете идти.
      Баккара повелительно указала на дверь. Лакей немедленно исполнил это приказание.
      Через час после этого вернулась Тюркуаза.
      — Сударыня, — сказала ей горничная, побежавшая навстречу своей барыне, — вас дожидается какая-то дама.
      Тюркуаза вздрогнула.
      Но вдруг в ее голове промелькнула вдохновенная мысль, она была почти гениальной женщиной.
      Тюркуаза несколько помедлила и вошла в залу, где сидела Баккара, погрузившаяся в воспоминанья прежних дней. Шум отворившейся двери вывел госпожу Шармэ из задумчивости.
      На пороге стояла Тюркуаза, одетая работницей, на ее голове был надет маленький белый чепчик.
      Баккара приняла ее за горничную и спросила:
      — Ваша госпожа возвратилась?
      — Возвратилась, — ответила Тюркуаза, подходя и кланяясь Баккара.
      — Скажите ей, что я жду ее.
      — Прошу извинить меня, — проговорила Тюркуаза, запирая дверь, — я явилась к вам в таком костюме, который заставил вас, вероятно, принять меня за горничную.
      Баккара удивилась и пристально посмотрела на Тюркуазу.
      — Я — Женни.
      — Вы?
      — Да, меня зовут также и Тюркуазой.
      — Ах, — заметила Баккара, — так это вы и есть Женни.
      — Это я, — ответила Тюркуаза с кроткой улыбкой, удивившей Баккара.
      Она ожидала, что Тюркуаза будет говорить с ней с гордым и даже дерзким видом.
      — Мне передали вашу карточку, — добавила Тюркуаза, — и хотя я имею честь видеть вас в первый раз, хотя ваше имя совершенно не известно мне, но я прошу вас быть вполне уверенной, что я готова служить вам.
      — Вы правы, — ответила Баккара, встав со своего места и против воли выказав красоту своего гибкого стана, — действительно, вы никогда не видали меня, и имя», выставленное на моей карточке, неизвестно вам.
      Тюркуаза молча поклонилась — она имела достаточно времени, чтобы рассмотреть всю красоту своей гостьи.
      — У меня сперва было другое имя, — продолжала Баккара.
      — В самом деле? — заметила Тюркуаза, притворяясь так искусно удивленной, что даже сама Баккара поверила ей.
      — Это имя, к несчастью, имело очень печальную известность.
      Тюркуаза смотрела на нее внимательно, как обыкновенно смотрят на тех, кого окружает особенная таинственность.
      — Несколько лет тому назад, — продолжала между тем госпожа Шармэ, — меня называли Баккара.
      Тюркуаза невольно вздрогнула. Ей, дебютирующей грешнице, Баккара должна была казаться каким-то сверхъестественным существом, славе которого и высокому положению завидуют.
      — Как?! — вскрикнула Тюркуаза, — вы… вы… Баккара?
      — Да, я была ею, но теперь меня зовут госпожа Шармэ.
      Баккара невольно вздохнула.
      — Не ваш ли это дом? Не у вас ли я теперь нахожусь? — спросила Тюркуаза.
      Баккара внимательно наблюдала за ней.
      — Да, — продолжала молодая грешница, одушевляясь, — здесь все мне говорило об вас, и к тому же у меня целую неделю находился в услужении Жермен.
      — Мой кучер?
      — Да.
      — Он говорил много о вас… Вы были уже львицей, — продолжала Тюркуаза, — а я была еще тогда ребенком, но я уже так много слышала тогда о вас. Я хотела видеть вас! Ваш отель продавался, я и подумала, что, купив его, я наследую вашу славу. Мне хотелось, чтобы меня принимали за вас. Поэтому-то я и взяла к себе Жермена…
      Баккара слушала ее, улыбаясь. Тюркуаза так мило и ловко разыграла роль чистосердечной женщины, что лукавая Баккара едва не поддалась на обман.
      — Я уважала вас уже по слухам, — продолжала Тюркуаза, не переставая пожимать руку Баккара, — и оставила здесь все в том же виде, как это было при вас.
      — Вот как!
      — Все осталось так, как это было накануне вашего отъезда. Уборная, будуар, зала — вот эта комната…
      — А Жермен? — спросила Баккара.
      — Он рассказывал мне однажды, что вы как-то безжалостно разорили одного князя и что вы, славившаяся своей бессердечностью и холодностью, кончили тем, что полюбили…
      — Он вам это говорил? — проговорила Баккара изменившимся голосом.
      — И полюбили так, — продолжала Тюркуаза, — как можно любить только однажды в жизни, как можем полюбить только мы — женщины, обратившие любовь в ремесло. Разве это не правда?
      — Почти правда. А он говорил вам о нем? — спросила Баккара, заметно смутясь.
      Тюркуаза молча кивнула головой.
      — Что же он говорил?
      — Ах! — вскричала Тюркуаза. — Извините меня. Я безумная, я вонзила нож в ваше сердце.
      Сказав эти слова, это отвратительное создание, умевшее принимать все формы и надевать все маски, заплакало и упало на колени перед Баккара.
      Но Баккара растрогалась ненадолго и тотчас же овладела собой.
      — Но в чем же вы извиняетесь, дитя мое, — сказала она совершенно спокойно, — какое же вы мне сделали зло? И какую только глупую историю рассказал вам этот Жермен?
      Тюркуаза удивилась. Она живо приподнялась и отступила назад.
      — Итак, это неправда?
      — Что?
      — То, что рассказывал Жермен.
      — Посмотрим, моя милая, — сказала Баккара спокойно, — что он рассказывал вам?
      — Но ведь вы должны будете очень страдать, если это правда.
      — Ничего, говорите.
      Эти два слова Баккара проговорила коротко, но очень отчетливо.
      — Итак, — начала Тюркуаза, останавливаясь от нерешительности почти на каждом слове, — он сказал мне, что человек, которого вы любили… что этот человек — вор!
      У Баккара даже и бровь не шевельнулась.
      — И вы поверили.?
      — Он сказал мне, кроме того, что однажды утром его арестовали здесь и что вы тогда лишились чувств.
      Тюркуаза остановилась.
      — Ну, что же еще?
      — То, что, придя в себя, вы сделались точно помешанная, и с тех пор вас больше не видали.
      — Все?
      — Все. Только мне кажется, что я угадала сама остальное.
      — Посмотрим, что же было, по-вашему?
      — Мне кажется, что вы должны были воспользоваться вашим кредитом, чтобы спасти человека, которого вы так горячо любили.
      — Вы это отгадали?
      — Ах, — вскрикнула опять Тюркуаза, — так все это правда?
      — Почти все. Его действительно арестовали, но он был совершенно невиновен.
      Тюркуаза вздохнула гораздо свободнее.
      — И вы спасли его?
      — Да.
      — И вы были… счастливы?
      — Нет, — ответила Баккара глухо, — он не любил меня, потому что любил другую.
      — Следовательно, он оставил вас?
      — Я сама… Но скажите, моя милая, разве Жермен не сказал вам его имени?
      — Он только сказал мне, что это был баронет высокого роста. Имени его он не знал.
      — В самом деле?
      — О! — продолжала между тем Тюркуаза. — Еще несколько дней тому назад я восхищалась вами — прежней очаровательной Баккара, я хотела и старалась принять вас за образец… но теперь…
      Тюркуаза вздохнула еще раз и потупилась.
      — А теперь? Ну, что же? — спросила Баккара.
      — Я теперь восхищаюсь больше женщиной любящей, чем той, которая отличалась своим бессердечием.
      — Но почему же это, моя милая?
      — Потому что, — проговорила Тюркуаза вдруг изменившимся голосом, — потому что я, так же как и вы тогда, полюбила.
      Баккара устремила на Тюркуазу свой ясный и пытливый взгляд — взгляд, проникавший до самого сердца, но Тюркуаза сумела его выдержать.
      — В самом деле? Бедное мое дитя! — сказала Баккара. — Вы любите?
      Тюркуаза молча положила свою руку на сердце.
      — Послушайте! — тихо сказала она. — Я не знаю, что привело вас сюда, не знаю, чего вы хотите от меня, но, ради бога, , дайте мне время все высказать вам, потому что только одна вы можете понять меня и, быть может…
      — Что?
      — Дадите мне совет.
      — Я вас слушаю, мое дитя!
      Тогда Тюркуаза рассказала ей все, что мы уже знаем относительно того, как к ней перенесли Фернана Роше, как она ухаживала за ним, как выпроводила его, не умолчала о встрече в лесу и таким образом познакомила Баккара с тем, что произошло с Фернаном, начиная с его дуэли с виконтом де Камбольхом до последней катастрофы.
      — Что же вы хотите сделать теперь? — спросила ее ласково Баккара.
      — Вы видите мой костюм, — ответила Тюркуаза, — я тоже начала краснеть за свою прошлую жизнь и вспомнила про вас. Теперь Тюркуазы больше не существует, перед вами — Женни. Та Женни, которая наняла комнату за двести франков в год и хочет жить в ней трудами своих рук.
      — Вы… вы решились на это?
      — Да, — ответила она, — и если он любит меня… тогда, по крайней мере, никто не будет иметь возможности сказать, что я расточаю его состояние. Мне лично нужна только одна его любовь.
      Тюркуаза замолчала и принялась вздыхать.
      Баккара вдруг встала со своего места. Резким движением головы она откинула назад свою шляпку, из-под которой высыпались ее густые и блестящие белокурые локоны.
      В то же время глаза раскаявшейся развратницы блеснули молнией, и на ее губах появилась презрительная и гордая улыбка.
      Госпожа Шармэ превратилась в Баккара, в то отчаянное создание, которое когда-то привлекало к себе всю молодежь.
      Она имела громадное преимущество перед Тюркуазой, будучи красивой и многознающей женщиной.
      — Ты очень хитра, моя милая, — сказала она едким, насмешливым голосом, обвив ее своим молниеносным взглядом, — но ты забыла, что я Баккара.
      Это быстрое превращение смутило бы и поразило всякую другую женщину, но не белокурую Женни, молодую ученицу баронета сэра Вильямса.
      Баккара в эту минуту сияла смелостью, решимостью и энергией. При ней не было только кинжала, чтобы напомнить сцену в доме умалишенных, где она так ловко вынудила Фанни выдать ее тайну.
      Но надо сказать правду, что Женни была ей достойной соперницей.
      Она скоро оправилась и со спокойным, улыбающимся лицом приготовилась к битве.
      — Или вы помешаны, — сказала она наконец, — или вы находитесь под влиянием прилива крови к голове.
      — Вы ошибаетесь, моя милая, — ответила Баккара.
      — Или вы любите того же, кого и я.
      — Это последнее верно.
      Баккара говорила совершенно хладнокровно, и Женни поняла, с какой соперницей она имеет дело.
      Случается, что тишина бывает иногда страшнее бури. Женни в свою очередь замолчала и ждала, чтобы Баккара высказала ей свою волю.
      — Послушай, моя милая, — начала Баккара, садясь в кресло, — я сделала тебе честь, выслушав тебя, и за это, я полагаю, ты также доставишь мне удовольствие выслушать меня.
      — Прошу вас говорить, — пробормотала Тюркуаза.
      — Я старше тебя, моя милая, — продолжала Баккара, — а судя по тому, что тебе известна моя прошлая жизнь, ты можешь быть уверена, что я держу свое слово.
      Тюркуаза не забыла вздрогнуть и вообще обнаружить испуг.
      — Слушай же, — продолжала Баккара, — тот, про которого ты только что говорила, уверяя меня, будто бы любишь его, — любим мною уже четыре года, и для него-то я переменила образ своей жизни.
      Женни не преминула сделать движение удивления, смешанного с испугом.
      — Итак, я позволю себе допускать, что и ты любишь его… действительно любишь, но для этого нужно, чтобы ты доказала это.
      — Взгляните на мою одежду! — Это не доказательство.
      Тюркуаза подбежала к столу, живо открыла ящик его и сказала:
      — Вот, вот, смотрите.
      Она вынула при этом из ящика пакет, сорвала с него печать и положила перед Баккара все, что в нем находилось.
      — Вот, смотрите, — продолжала она, — вот купчая крепость на этот дом, купленный виконтом де Камбольхом, моим бывшим любовником, а вот и его дарственная запись, подписанная им же.
      — Далее? — заметила сухо Баккара.
      — Вот обязательство в сто шестьдесят тысяч франков, под три процента, а вот еще другое, приносящее мне шесть тысяч ливров дохода.
      — Что же это доказывает? — спросила Баккара.
      — Взгляните на адрес. Баккара взглянула и прочла: «Господину виконту де Камбольху».
      — Что же, ты хотела возвратить ему это? — спросила она.
      — Да, — ответила Тюркуаза, — вот прочтите это письмо.
      Баккара взяла у нее листок бумаги и прочла его:

      «Милый виконт!
      Простите меня за то, что я обманывала вас, но я все же слушалась больше сердца, чем думала о своих интересах.
      Сегодняшняя встреча выяснила мне то, что я должна теперь делать. Возвращаю вам все ваше и выезжаю из вашего отеля, который вы можете принять в свое владение хоть сейчас же. Прощайте.
Женни».

      — Неужели — вы сомневаетесь и теперь? — спросила Тюркуаза, смотря на Баккара.
      — Да, но постойте, объясните мне сперва еще одну вещь.
      И при этом Баккара вынула из своего кармана письмо.
      Это было то самое письмо, про которое сэр Вильямс, превращенный в виконта Андреа, рассказывал накануне, что оно было найдено в кармане старого платья. Оно было без адреса и назначалось женщине, сообщнице в торге любовными записками.
      — Вы узнаете это письмо? — спросила она.
      — Это мое письмо, — быстро проговорила она, — но каким образом оно к вам попало?
      — Это безразлично.
      — Признаюсь — я писала его.
      — Когда?
      — С полгода тому назад.
      — Кому?
      — Женщине, которой уже нет в живых.
      — Звали ее?
      — Генриетта де Бельфонтен, а также Торпилла.
      — Я знала ее, — сказала Баккара.
      — В то время, — прибавила Тюркуаза, — эта несчастная, я и многие другие были в страшной нищете. Жить ведь надо чем-нибудь, мы и устроили маленькую торговлю любовными письмами. Это предприятие вывело меня из нищеты, и когда я встретилась с виконтом, дела мои поправились.
      Чистосердечное признание Тюркуазы произвело на Баккара живое впечатление.
      — А это что? — спросила она, указав на нарисованное внизу сердце.
      — Я была другом Генриетты, она пустила меня в ход. Это сердце значило, что я люблю ее.
      Это объяснение рушило все предположения Баккара.
      — Одно из двух, — подумала она, — или она еще лукавее, нежели я предполагала, или она говорит правду.
      — Хорошо, — сказала Баккара, — прости меня, милая моя, и не будем больше говорить об этом письме.
      Она спрятала письмо в карман.
      — Теперь о Фернане, — продолжала она, — если бы он был беден, то возвращение подарков твоему виконту могло бы показать, что ты любишь его, но он богат, у него двенадцать миллионов, и ты уверена, что он даст тебе вдесятеро больше, чем стоят эти подарки.
      — Это правда, — сказала Тюркуаза, — но все-таки я люблю его.
      При этом она открыла другой ящик, вынула оттуда запечатанное письмо, адресованное на имя Фернана, и подала его Баккара.
      — Читайте, и вы, быть может, убедитесь в этом. Баккара вскрыла письмо и прочла:

      «Милый друг! Если ты принял предложенные мною сегодня условия и согласен любить меня в бедности, приходи ко мне завтра на улицу Бланш, № 17.
Женни».

      — Милая моя, — сказала Баккара, вставая, — я не знаю, какого ты происхождения и чем была в детстве, но о себе могу сказать, что в восемнадцать лет я была простой здоровой девкой и не побоялась бы любого мужчины.
      При этом она обвила нежную шею соперницы так, что последняя даже не могла испустить крика.
      — Видишь, — проговорила наконец Баккара, — что, если б я захотела, я могла бы удавить тебя как ребенка.
      Тюркуаза побледнела, но не упала духом.
      — Слушай, — продолжала Баккара, — я даю тебе минуту на размышление: ты любишь Фернана?
      — Да, — сказала Тюркуаза твердо.
      — Я тоже его люблю. Итак, одно из двух: или ты откажешься от него сейчас, или ты умрешь.
      — Я уже выбрала, — спокойно отвечала Тюркуаза.
      — Ты отказываешься?
      — Нет, убейте меня. Но знайте, что он меня любит и отомстит за меня.
      После короткого молчания Баккара сделала последнее испытание.
      — Вот что, друг мой, — сказала она, — я не убью тебя за то, что ты любишь Фернана, но убью, если ты откажешься повиноваться мне в продолжение часа.
      — Говорите.
      — Позвони и вели заложить карету. Тюркуаза повиновалась.
      Баккара взяла векселя, купчую крепость на дом, оба письма, к виконту и к Фернану, положила их в пакет и затем бросила в огонь.
      — Что вы делаете? — испуганно спросила Тюркуаза.
      — Жгу ненужные бумаги, — хладнокровно отвечала Баккара. — Поедем со мной!
      Спустя после этого пять минут обе женщины сидели уже в карете.
      — На улицу Бюсси! Скорей! — закричала Баккара кучеру.
      В четверть часа карета остановилась у ворот.
      Баккара провела Тюркуазу в свой кабинет, открыла конторку и вынула оттуда пачку банковых и процентных билетов на сто шестьдесят тысяч франков.
      В это время вбежала к ней с радостным приветствием маленькая жидовочка.
      — Позови, душечка, Маргариту, — обратилась к ней Баккара.
      Девочка убежала и возвратилась в сопровождении Маргариты.
      — Маргарита, — сказала г-жа Шармэ, — яуезжаю на два дня. Позаботься об этой малютке. Ты отвечаешь мне за нее.
      Затем Баккара и Тюркуаза сели опять в карету.
      — Теперь, — сказала она, — мы поедем к нотариусу — написать купчую крепость на твой отель.
      — Но ведь он уже не мой.
      — Он принадлежит виконту, но для него безразлично, получить ли обратно дом или заплаченные за него деньги.
      — Кто же купит отель?
      — Я.
      — Вы? — воскликнула Тюркуаза. .
      — Да. Я отказалась от света и от моей прежней жизни единственно из любви к Фернану. Пока я думала, что он любит свою законную жену, я не раскаивалась в этом, но, увидя, что он любит женщину, подобную мне, я решилась сделаться прежней Баккара.
      Карета подъехала к подъезду нотариуса.
      Купчая крепость на монсейский отель была совершена, и обе женщины вошли в залу отеля.
      — Теперь, — проговорила Баккара, подавая Тюркуазе перо, — пиши к виконту, что возвращаешь ему все подарки и сто шестьдесят тысяч франков за отель, проданный тобой прежнему владельцу.
      Когда письмо было окончено, Баккара положила в пакет вместе с ним сто шестьдесят тысяч франков, запечатала его и приказала лакею отнести его тотчас же по принадлежности.
      — Вы позволите мне написать несколько слов Фернану? — спокойно спросила Тюркуаза по уходе лакея.
      — Нет.
      — Почему?
      — Потому что я хочу, чтобы завтра он приехал сюда за тобой: я хочу сама увидеть, действительно ли он тебя любит.
      — О! — сказала Тюркуаза с уверенностью. — Вы в этом убедитесь.
      — Тем лучше.
      В это время вошла горничная.
      — Сударыня, — обратилась она к Тюркуазе, — комиссионер, которого вы требовали, пришел.
      За ней показался человек в голубой куртке, с черной бородой и плешивой головой.
      — Пойди с ним наверх, — сказала Тюркуаза, — и вели ему взять чемодан в моей комнате.
      Затем она надела шляпку и, прощаясь, протянула руку к Баккара.
      — Прощай, моя милая, — отвечала та, — и помни, что если ты разоришь моего или, вернее, нашего Фернана, я отыщу кинжал без ножен, который у меня где-то припрятан, и ножнами для него будет твоя грудь.
      Тюркуаза ушла и догнала комиссионера в саду. Комиссионер этот был не кто иной, как сэр Вильямс.
      — Честное слово, — проговорил последний, — вот силач-баба! Я видел, как она чуть тебя не задушила.
      — Как, вы разве были там?
      — Еще бы! Я часа два сидел в комнате подле залы, потом надел кучерское платье и возил вас к нотариусу.
      — Вы гениальный человек!
      — Друг мой! Она обещала убить тебя, если ты разоришь Фернана, а я обещаю изжарить тебя на сковороде, если ты мне изменишь.
      Баккара, оставшись одна, упала на колени и истерзанным голосом воскликнула:
      — Боже, прости меня! Но я должна его спасти… должна спасти всех.
      Баккара снова сделалась госпожой Шармэ.
      Рокамболь, или г. виконт де Камбольх, в точности исполнял инструкции сэра Вильямса.
      В семь часов утра он отправился в улицу Рошетуар, № 41 к привратнику, чтоб он научил его наносить стопистольный удар.
      Он вынул из кармана билет в тысячу франков, подал его профессору фехтования, сказав:
      — Я не люблю вдаваться ни в какие объяснения. Покажите мне, как нанести удар, и не старайтесь узнавать, кто я.
      Привратник поклонился и повел Рокамболя на чердак, превращенный в фехтовальную залу, где и дал ему урок. Отсюда Рокамболь отправился к майору Гардену, затем, как мы уже знаем, в два часа встретился с Фернаном в Булонском лесу.
      Молодой виконт возвратился в Париж и остановился на улице Габриэль, около небольшого отеля. По-видимому, здесь его ждали, потому что, как только он подъехал, человек отворил ворота и взял под уздцы лошадь, которую Рокамболь передал ему в то же время, как и свою визитную карточку.
      В конце коридора лакей отворил дверь, и виконт очутился в весьма странной комнате, по обстановке похожей на будуар султанши. На полу, устланном коврами, Рокамболь увидел широкую бархатную подушку, а на ней сидящую по восточному обычаю женщину. Цвет лица ее был смугло-золотистый, почти оливковый, лет ей было около тридцати. Она отличалась таинственной красотой, свойственной только этому племени. Костюм ее состоял из полупрозрачного платья яркого цвета, через которое виднелась шея, плечи, руки и нижняя часть обнаженных ног, на руках и ногах были надеты толстые золотые браслеты.
      Рокамболь подал ей письмо сэра Вильямса, она взяла «го и взглянула на надпись, глаза ее заблистали, она вдруг вскочила на ноги, и на лице ее вспыхнули все вулканические страсти Индии.
      Что произошло тогда между тропической девой и львом парижских бульваров — это тайна, но только потом Рокамболь поехал к маркизе Ван-Гоп, которая приняла его довольно любезно, предполагая, что он имеет какое-нибудь дело до ее мужа, к которому очень часто обращались по банкирским делам очень многие из знатных иностранцев.
      Рокамболь же, под видом виконта де Камбольха, дождался маркиза Ван-Гопа и, рассказав ему историю того, как Дай Нахта любила маркиза, а также и то, что он был влюблен в индианку, передал ему ее письмо, в котором она писала маркизу, что она отравилась и должна скоро умереть, а потому и просит его заехать к ней проститься.
      — Ступайте, — докончил Рокамболь, — сказала она мне, и попросите того человека, которого я любила, прийти проститься со мной, ибо я умру.
      Маркиз встал, он чуть не задыхался.
      Несколько минут собеседники молчали, но, наконец, маркиз заговорил первый, узнав от Рокамболя, что она отравилась соком плода манценило, поднял свою правую руку и, указав на кольцо, надетое у него на одном из пальцев, в которое был вделан камень голубого цвета, сказал:
      — Она будет спасена: этот камень расходится в воде и служит противоядием против яда манценило.