— Кто же?
      — Тюркуаза и Фернан.
      — Хорошо.
      — Тогда ты подъедешь к ним, поклонишься учтиво Фернану Роше и посмотришь презрительно на женщину.
      — Понимаю.
      — т Ты скажешь тогда ему: милостивый государь, могу ли я рассчитывать на то, что вы меня узнали?
      — Черт возьми! Как ему не узнать меня — я-таки порядочно его проучил.
      — А Конечно, он ответит тебе утвердительно, тогда ты скажешь ему, что если ты перенес его после того, как ранил, в дом к своей любовнице, то единственно для того, чтобы не напугать его жены, а никак не для того, чтобы он стал ухаживать за ней, затем ты поздравишь его с успехом ухаживания за ней, скажешь, что только сегодня поутру узнал, что он — твой преемник, и удивишься, что он едет в коляске, купленной на твои деньги.
      — О, теперь, дядя, — вскрикнул Рокамболь, — вы не будете больше порицать мою прозорливость.
      — В самом деле?
      — Черт возьми! Очень естественно, что после такой сцены Фернан будет считать себя обязанным купить отель, заплатить за коляску, лошадей и заставить Тюркуазу возвратить мне драгоценные вещи и банковые билеты, которых я никогда не давал ей.
      — Это еще не все. Тюркуаза выедет из отеля, — продолжал Рокамболь, — наймет где-нибудь комнатку, возьмет для прислуги женщину с платою по одному луи в месяц, после чего Фернан, увлеченный подобной деликатностью, купит ей потихоньку маленький отель в двести или в триста тысяч франков да прикупит мебели тысяч на пятьдесят экю, да экипажей и лошадей на триста или четыреста луи и, конечно, поднесет все это благородной и добродетельной Тюркуазе, которой было ничего не нужно, кроме хижины и сердца Фернана. Итого, в первый же месяц полмиллиона, из которого отсчитают Тюркуазе сорок или /пятьдесят тысяч, что будет очень довольно для нее.
      Рокамболь казался восхищенным.
      — Дядя, — сказал он, — подле вас черт — мальчишка!
      — И я того же мнения, заметил скромно баронет, но ведь я еще не все сказал тебе: завтра вечером ты отправишься в Елисейские поля, на улицу Габриэль, № 16, в маленький новый отель. Там тебе отворит дверь лакей с лицом медного цвета и спросит, зачем ты пришел. Ты дашь ему свою визитную карточку и попросишь, чтобы тебе дали возможность увидеться с мисс Дай Натха Ван-Гоп.
      — С индианкой?
      — Да, с будущей маркизой.
      — Ну, что же я должен сказать ей?
      — Отдать вот это письмо. После этого ты подождешь ее приказаний. Заметь, что индианка говорит только по-английски.
      — Но ведь я-то только бормочу на этом языке. — Вполне довольно.
      — Все?
      Ну нет, так как я имею всегда привычку кончать тем, с чего бы надо было начать. Завтра поутру, перед тем, как отправиться к майору Гардену, ты велишь запрячь тильбюри и поедешь в улицу Рошетуар, № 41, ты увидишь там старого привратника с седыми усами, говорящего на ломаном французском языке. Он дает уроки фехтования. Ото единственный человек в Париже, который умеет нанести отличнейший удар, которому он выучился в Италии. Здесь он почти неизвестен. У меня нет времени научить тебя ему. Он выучит тебя в десять или пятнадцать уроков наносить этот удар.
      — А кто умеет хорошо наносить его?
      — Тот убивает своего противника.
      — А как называется этот удар? — спросил . Рокамболь.
      — Стопистольным.
      — Почему это?
      — Потому что ты заплатишь за первый урок пятьдесят пистолей да за последний еще столько же.
      — Стало быть, мне должно убить кого-то?
      — Да.
      — Когда?
      — Может быть, через две недели, а может быть, и еще позже.
      — Могу ли я знать? Совершенно бесполезно.
      — Ну пожалуйста.
      Изволь. Это, видишь ли, человек, на вдове которого я хочу жениться.
      Рокамболь невольно вздрогнул.
      — Отлично, — пробормотал он, — я вижу, дядя, что вы каждому воздаете должное по его заслугам.
      Сэр Вильямс встал со стула, надел шляпу и бумажные перчатки, принял смиренный вид и потупил скромно глаза.
      — Прощай, сказал он, я увижусь с тобой через два дня. У меня назначено в десять часов свидание с Арманом и Баккара.
      — Прощай, великий гений! проговорил подобострастно Рокамболь.
      Сэр Вильямс отправился пешком. Дойдя до Нового моста, он остановился и облокотился на его перила.
      Ночь была темная и холодная.
      — О, Париж, — подумал он, — ты решительно царство зла. Арман, Жанна, Фернан и Эрмина, вы сначала победили меня. Но вы теперь попались мне. Я держу вас в когтях. Ты, Арман де Кергац, умрешь. А ты, Жанна, полюбишь меня!
      В тот же час и по тому же месту ехал фиакр. В нем сидела женщина. Эта женщина разгадала этого демона и будет тайно следить за ним. С этих пор между ней и им началась скрытая, но великая борьба.
      До сих пор мы, так сказать, протянули только одни нити огромной интриги, которую сплел сэр Вильямс, а теперь мы переходим прямо к описанию самого действия и в силу этого будем иногда оставлять в тени двух главных героев этого рассказа, то есть сэра Вильямса и Баккара, составляющих между собой два враждебных принципа, ведущих друг с другом самую ожесточенную войну, а потому мы ограничимся просто описанием одних происшествий.
      Как мы уже знаем, Фернан, вернувшись в Париж, остался у своей соблазнительницы Тюркуазы, которая в несколько дней увлекла так несчастного Роше, что он окончательно обезумел и страстно влюбился в молодую очаровательницу. В это время он совершенно забыл об Эрмине и их ребенке и находился в каком-то чаду ее чарующей власти, мешавшем ему даже осмыслить свое положение.
      Как уже нам известно, Тюркуаза не хотела рассказывать Фернану про свою прошедшую жизнь. Все, что он мог узнать от нее, заключалось только в том, что она сказала ему, что была распутной женщиной до тех пор, пока не полюбила его.
      Фернан Роше ни о чем не расспрашивал.
      Тюркуаза хорошо поняла, что единственным средством покорить и привязать окончательно к себе этого человека, привыкшего жить с женой — прелестным, чистым, благородным и вполне возвышенным созданием, — было сделаться живой противоположностью.
      Тюркуаза была совершенно права. Тайна слабостей человеческого сердца именно и заключается в противоположностях.
      Она начала с того, что выставила Фернану всю непрочность их настоящего положения и в особенности любви.
      — Поэтому, — продолжала она, — я уже начертила и составила вполне план моего с тобой поведения. Друг мой, ты возвратишься сегодня же домой.
      Фернан вздрогнул как ужаленный и с испугом посмотрел на Тюркуазу.
      — Сегодня вечером, — начала она снова, — ты выдумаешь для твоей жены какую-нибудь причину, которая бы могла хоть несколько оправдать твое двухнедельное отсутствие. Ты будешь приходить сюда каждый день во всякую пору… не полный ли ты здесь властелин?
      Тюркуаза ласково провела рукой по голове задумавшегося Фернана.
      — Но покуда, мой милый друг, — сказала она, — воспользуемся последним днем нашей счастливой жизни. Погода прекрасна, я велю заложить карету, и мы поедем в лес кататься.
      В продолжение целого часа ловкая сирена окончательно настроила полупомешанного Фернана и довела его до такого положения, что он уже окончательно был не в состоянии мыслить о том, что он делает.
      Фернан был на все согласен. Эрмина пропала безвозвратно, так как ее муж согласился обманывать ее.
      В час Тюркуаза и Фернан сели в коляску и поехали в лес.
      Экипаж соблазнительницы проехал по Амстердамской улице через Гаврскую площадь и выехал в улицу Исли.
      Фернан невольно вздрогнул.
      — Мой бедный друг! — проговорила Тюркуаза насмешливо, — мне кажется, что было бы гораздо лучше, если бы я высадила вас теперь же здесь, около вашего дома.
      — Нет, нет, — прошептал он, — я люблю вас.
      Коляска быстро пронеслась в Елисейские поля, а оттуда в Булонский лес и увезла с собой женщину-вампира и ее жертву. Было два часа.
      В это же время Рокамболь, уже получивший особенные инструкции от сэра Вильямса, подъехал к павильону Эрминонвиль, где уже остановился экипаж Тюркуазы.
      Мнимый шведский дворянин находился всего в двух шагах от них. Он молча поклонился Фернану и бросил презрительный взгляд на молодую женщину.
      Фернан не мог не заметить того, что Тюркуаза мгновенно побледнела и нервно вздрогнула.
      — Боже! Что с вами? — прошептал он.
      — Ничего, ничего, — пролепетала она изменившимся голосом.
      Фернан посмотрел в сторону и тогда только заметил Рокамболя.
      Появление его, в свою очередь, смутило и Фернана. Рокамболь подъехал к коляске и разыграл ту сцену, которую сэр Вильямс предвидел заранее.
      Тюркуаза, конечно, притворилась глубоко смущенной и закрыла свое лицо руками.
      Фернан был бледен и взволнован, но выслушал ..молча виконта до конца.
      — Виконт, — наконец, сказал он, — мы, кажется, известны уже друг другу, так что наши объяснения были бы излишни.
      Виконт молча поклонился.
      — А теперь, — продолжал Роше, — позвольте попросить вас запомнить, что завтра, в этот же час, вы получите обратно все ваши вещи и все то, что принадлежало вам.
      — О, милостивый государь, — заметил небрежно Рокамболь, — не позволите ли вы мне оказать маленькую любезность этой даме?
      — Вы ошиблись, милостивый государь, — ответил гордо Фернан, — моя дама не принимает ничего без моего позволения.
      — Мне ничего не надо, — проговорила Тюркуаза, бросив на Рокамболя взгляд, полный ненависти.
      — Теперь, — продолжал виконт, — вы должны понять, что нам следует еще увидеться с вами. Наше знакомство, начавшееся так хорошо…
      — Должно иметь свои последствия, — добавил Роше гневным голосом. — Я совершенно согласен с вами и потому-то всегда и готов к вашим услугам, но это будет не ранее того времени, когда я освобожу мою даму от всяких отношений к вам. Это, конечно, будет сделано завтра же. Ну, а послезавтра я буду иметь честь представить себя в ваше распоряжение.
      — Тот, кто находится теперь перед вами, милостивый государь, — ответил . Рокамболь, — приехал только сегодня и собирался уехать завтра же «утром. Я смею предполагать, что это положение, в которое я был поставлен вами, дает мне право на некоторые преимущества, как, например, драться тогда, когда это будет возможно для меня.
      — Вполне согласен.
      — Ровно через неделю и в этот же самый час, так как я приеду поутру и буду иметь возможность успеть прислать вам моих секундантов.
      — Хорошо, — ответил Фернан, — итак, через восемь дней я буду ждать ваших секундантов.
      Виконт молча, , но любезно поклонился Тюркуазе, пришпорил свою лошадь и быстро ускакал.
      — Домой, — распорядилась Тюркуаза. Коляска повернула назад и помчалась. Фернан и Тюркуаза молчали всю дорогу.
      Когда экипаж остановился у крыльца, Тюркуаза выпрыгнула из него, поспешно взбежала в отель и скрылась в своем будуаре.
      Фернан последовал за нею.
      Молодая женщина упала на диван и залилась слезами.
      Фернан нагнулся к ней, взял ее за руку и тихо сказал:
      — Женни!
      Она вздрогнула и выпрямилась.
      — Уезжайте! Я не хочу более вас видеть!
      — Уехать… — повторил он с ужасом.
      — Да, потому что это в первый раз теперь я заметила, какое я ужасное и недостойное созданье. Уезжайте, потому что я люблю вас и сама сознаю, что недостойна вашей любви. Уезжайте! Умоляю вас!
      И при этом молодая женщина опустилась перед ним на колени, как бы прося о помиловании.
      — Вы, — продолжала Тюркуаза, — единственный человек, которого я любила и который позволил мне надеяться в продолжение нескольких дней, что и погибшая женщина может восстановить себя.
      Она была прелестна, говоря эти слова.
      Фернан стоял молча и любовался ее чарующим взглядом. Наконец он не выдержал и, взяв ее за руку, проговорил:
      — Женни! Вы были правы, говоря, что любовь восстанавливает женщину.
      Она печально покачала головой.
      — Да, вы были правы — продолжал он, — я не хочу знать прошедшего и желаю думать только о настоящем. Женни, забудьте все так, как я забываю. Женни! Я ничего больше не знаю, кроме того, что я люблю вас.
      Он обнял ее и прижал к своему сердцу.
      Но вдруг Женни вырвалась, она уже не плакала и сделалась холодна, решительна и полна гордого достоинства.
      — Друг мой! — проговорила она, протягивая Фернану руку г — Благодарю вас за ваше великодушие. Я люблю вас, Фернан, и люблю так же сильно и страстно, как бы вас любила женщина настолько добродетельная, насколько я порочна, а именно потому я и решилась расстаться с вами. Идите, друг мой, возвращайтесь в ваш дом, к вашей жене и к вашему сыну. Увы! я, быть может, лишила вас привязанности вашей жены. Прощайте, забудьте обо мне и не — презирайте. Если бы вы могли знать…
      — Я ничего не хочу знать! — отвечал Фернан решительно, я хочу знать только одно: любите ли вы меня?
      — О, да, отвечала она голосом искренности и отчаяния.
      — Я в этом уверен и поэтому никогда не решусь покинуть вас. Завтра вы отошлете этому человеку все, что вы получили от него: карету, лошадей, бриллианты, банковые билеты и даже купчую крепость на дом, за который ему тотчас же будет заплачено. Через неделю я его убью, — прибавил он, нахмурившись.
      — Друг мой, — проговорила Тюркуаза, устремив на него глаза, полные слез, — вы не подумали о том, что, живя с вами, я все-таки останусь тем, кто я и теперь.
      Фернан вздрогнул.
      — Останусь содержанкой, т. е. рабой, животным, вещью своего хозяина.
      — Вы дороги мне, в моих глазах вы никогда не будете…
      — Я буду ею в глазах света и, наконец, в своих собственных глазах, а этого довольно. Вы женаты и на мне жениться не можете, а потому прощайте, прощайте навеки!
      Фернан бросился на колени и стал рыдать, как ребенок.
      — Итак, — прошептала Тюркуаза, — вы не хотите расстаться со мной?
      — Нет, с жизнью скорей расстанусь!
      — В таком случае, если вы согласитесь исполнить некоторые условия… быть может, я соглашусь.
      — О, говорите скорей! Я на все согласен.
      — Друг мой! Прежде чем я упала в пропасть, в которой я нахожусь до сих пор, я была честной женщиной. В шестнадцать лет меня насильно выдали за дряхлого старика, который и был причиной моего нравственного падения. Он промотал все мое приданое, так что я убежала от него, я успела унести лишь десять тысяч франков — печальные остатки после кораблекрушения. Сумма эта, увеличенная процентами еще на две тысячи, у меня до сих пор в целости.
      — Так что же?
      — То, что я, умея вышивать по канве, могу зарабатывать по три франка в день, то есть тысячу франков в год. Это составит с процентами от капитала тысячу пятьсот франков. И как я буду счастлива, владея при этом любовью моего милого Фернана!
      — Ах, — воскликнул Фернан, — я никогда не допущу, чтобы вы, моя милая, так бедно жили!
      — Вы должны повиноваться мне, делать все, что захочет Женни!
      — Хорошо, — отвечал влюбленный. — Что же мне еще делать?
      — Отправиться домой, на улицу Исли.
      Фернан вздрогнул, вспомнив про несчастную Эрмину, которая, вероятно, уже оплакивала его как умершего.
      — Ты придешь ко мне завтра.
      — Но… — хотел было возразить Фернан.
      — Без всяких «но». Я так хочу! — сказала она повелительно и затем улыбнулась.
      Влюбленный не осмелился возражать и поэтому тотчас же удалился.
      — Наконец-то, — проговорила Тюркуаза. — Ну, теперь он положительно в моих руках и завтра же откроет для меня свою казну… О, мужчины, как их легко дурачить!
      Читателю следует припомнить, что г-жа Роше, увидев незнакомца, приведшего лошадь ее мужа, покрытую пеной, пренебрегла всеми приличиями и поехала к графу де Шато-Мальи, в котором она видела вернейшего друга.
      Сэр Артур известил графа заранее о скором посещении Эрмины, так как он уже знал, что лошадь Фернана отведена домой.
      В прихожей графа раздался звонок, и затем в комнату вошел лакей с докладом:
      — Неизвестная дама желает говорить с вами.
      — Проси ее сюда.
      Дама, покрытая вуалью, вошла.
      Граф притворился, что не угадывает, кто бы могла быть эта дама, и лицо его выражало глубокое удивление.
      Но когда лакей ушел и Эрмина подняла вуаль, де Шато-Мальи воскликнул:
      — Это вы? Вы здесь? Вы? Ах, извините меня, что я принимаю вас так… и в этой комнате… но я никак не мог думать.
      — Граф, — сказала Эрмина, садясь на стул, — я приехала к вам как к другу.
      — О! От души благодарю вас. Но, боже мой, что же такое случилось?
      — Он уехал, . — сказала Эрмина прерывающимся голосом.
      — Уехал! — воскликнул граф.
      — Да, вчера, в восемь часов. Он возвратился к этой женщине.
      Граф де Шато-Мальи счел нужным вскрикнуть от удивления и негодования.
      — Но это невозможно. Уехал, вероятно, не он, а она. Она должна быть сегодня на дороге в Италию.
      — Но в таком случае, — испуганно вскрикнула Эрмина, — и он уехал с ней!
      Придя в себя, Эрмина подробно рассказала графу о том, как привели домой лошадь, которую Фернан отослал с комиссионером.
      — Я поклялся быть вашим другом и возвратить вам мужа, — с жаром проговорил граф, — и я сдержу обещание. Если он уехал из Парижа с этой женщиной, я поеду за ним и заставлю его возвратиться.
      Эрмина смотрела на него взглядом, выражающим беспредельную преданность и доверие.
      — Вы подождете меня здесь час или два, пока я возвращусь. Я немедленно должен узнать всю истину.
      — Хорошо, — сказала Эрмина, озаренная надеждою. Граф позвонил.
      — Опустите вуаль, — проговорил он быстро. Эрмина повиновалась.
      — Жан, — обратился де Шато-Мальи к вошедшему лакею, — не принимать никого! Вели закладывать, скорей!
      Лакей ушел, а граф отправился в гардеробную — переодеться.
      Эрмина, оставшись одна, закрыла лицо руками и горько заплакала.
      Граф был в соседней комнате и, услышав раздирающие душу рыдания, был тронут ими, но лишь на минуту.
      Он вышел из гардеробной, одетый в утренний костюм, в котором заметна была некоторая небрежность.
      — Я не побегу, а полечу, — сказал он, целуя еще раз у Эрмины руку. — Я возвращусь через час.
      Граф ушел. Эрмина поняла свое положение и перестала плакать. Она находилась у мужчины. Этот мужчина — не отец ее, не муж, не брат и даже не родственник. Этот мужчина, которого она за неделю перед этим еще не знала, уже был так крепко связан с ее судьбой, что она находилась у него на квартире одна. Тогда только Эрмина вздрогнула и хотела бежать.
      Без сомнения, она считала графа честным дворянином, но Эрмина была женщиной и догадалась, что он любит ее. Она забыла на время, зачем приехала и для чего он оставил ее одну, ей захотелось поспешно уйти: она стала бояться, но если бы она ушла, увидела ли бы она когда-нибудь Фернана? Эта мысль вынудила ее остаться.
      Прошел час, в продолжение которого Эрмина, со свойственным всем женщинам любопытством, рассматривала обстановку комнаты, а также и мелкие вещи, лежавшие на столе.
      Вдруг она услышала стук подъезжающей к воротам кареты и задрожала, подумав, что это должен быть граф де Шато-Мальи, который скажет: «Он уехал».
      Действительно, это был он.
      — Ваш муж, — сказал торжественно граф, — в Париже. Она вскрикнула от радости.
      — Он в Париже, и я возвращу его вам.
      — Сейчас? — воскликнула она.
      — Нет, не сейчас, но завтра.
      Она опустила голову, и слезы, как капли росы, покатились по ее лицу.
      Граф стал перед нею на колени и нежно проговорил:
      — Бедная, как вы его любите!
      Этот нежный голос проник в сердце молодой женщины и заставил ее смутиться.
      — Он меня любит, — подумала она, — но я должна быть безжалостной.
      — Приезжая сюда, вы в глазах света поступили, быть может, неосторожно, однако, завтра в четыре часа мы должны увидеться опять здесь.
      — Я приеду, — отвечала Эрмина с покорностью.
      Возвратясь домой, Эрмина предалась мрачному уединенному размышлению. Она не смела делать никаких вопросов прислуге, не смела даже поделиться горем с матерью, потому что де Шато-Мальи, на которого она вполне полагалась, просил ее не доверяться никому.
      На другой день, в четвертом часу, Эрмина тайком вышла из дому, села в первый попавшийся фиакр и поехала в улицу Лаффит к де Шато-Мальи.
      Она позвонила трепетной рукой. На этот раз ей отворил сам граф, который удалил из дому всю прислугу, желая избавить Эрмину от неловкого положения.
      — Я могу, — сказал он, — сообщить вам до мельчайших подробностей о поведении вашего мужа.
      — Я слушаю вас. Говорите скорей.
      — Слушайте, — начал граф, — и будьте тверды. Эта ужасная женщина дала мне слово, что уедет из Парижа, и действительно, третьего дня поутру она отправилась в почтовой карете, но, к несчастью, на бульваре у церкви Магдалины она встретила Роше, прогуливающегося верхом. Увидев ее, он бросился за нею в погоню, и она снова возвратилась в Париж.
      — Вы видели ее? — спросила Эрмина, дрожа.
      — Видел, сегодня утром.
      — А его?
      — Рассудите сами, — возразил граф, — что это было бы неосторожно. Я мог бы сразу потерять влияние, почти беспредельное, которое я имею на эту женщину по причине знания ее ужасных тайн.
      — Итак… она… прогонит его?
      — Да. Сегодня вечером.
      — Он снова возвратится к ней, — печально проговорила Эрмина, — потому что он ее любит.
      Де Шато-Мальи встал пред нею на колени и печальным голосом произнес:
      — Ваш муж безумнейший, жалкий человек, если не любит вас. Будь я на его месте, я всю жизнь проводил бы, стоя пред вами на коленях.
      Эрмина вздрогнула и быстро отняла руку, которую граф держал в своих руках.
      Де Шато-Мальи понял, что не следует идти далее, чтоб не потерять ее доверия. Он встал и продолжал говорить спокойно:
      — Я уверен, что когда он ясно увидит бесчестность этой женщины, то постыдится самого себя, с раскаянием бросится пред вами на колени и будет просить у вас помилования.
      — : Ах! Если бы ваши слова сбылись! — проговорила Эрмина с радостной улыбкой.
      — Но отложим в сторону настоящее горе и поищем лучше средства защитить вас в будущем: дело идет о вашем ребенке.
      Эти слова заставили Эрмину вздрогнуть.
      — Состояние у вас громадное, — продолжал граф, — но тем не менее вы не должны позволять расточать его, ибо у вас есть сын.
      — Вы благородный человек, — сказала Эрмина, протягивая графу руку.
      — Я постараюсь доказать вам это. Ваш муж уже, быть может, будет дома, когда вы приедете. Притворитесь, что верите всему, что он будет говорить, будьте с ним кротки, ласковы, не делайте ему никаких упреков, и тогда Роше будет опять ваш.
      — Но ведь он любит эту женщину, — проговорила Эрмина с отчаянием.
      — Положим, что так, однако… любовь, основанная не на уважении, не может быть прочна. В самую минуту, как он узнает о всей подлости и низости этой женщины…
      — Но кто же откроет ему низость этой женщины?
      — Я, — с достоинством отвечал граф. — С вашей стороны нужно только мужество и решимость.
      — За это я ручаюсь.
      — Итак, прощайте. Я навсегда ваш неизменный друг. Скоро ли я буду иметь счастье видеть вас? — спросил он робким, дрожащим голосом.
      — Да, если только это будет нужно для Фернана, — отвечала Эрмина, слегка покраснев.
      Граф пожал ей руку, удержал вырывающийся из груди вздох и проводил ее до двери.
      Г-жа Роше возвратилась домой еще более встревоженной, чем была накануне. Отчего же это произошло?
      Она любила своего мужа, но, думая о нем, она не могла не думать о де Шато-Мальи. Эрмина доставила мужу громадное богатство, в продолжение четырех лет не переставала любить его ни на одну минуту, слепо доверялась ему во всем, а он самым бесстыдным образом променял ее на низкую, продажную женщину, которой принес в жертву семейное счастье, домашнее спокойствие и, может быть, будущность своего ребенка. Граф же, напротив, предался ей с полным самоотвержением, он сделался ее советником, другом, покровителем. Он не требовал от нее ничего и готов был страдать молча, лишь бы она была счастлива.
      Известно, что, когда женщина сознает нравственное превосходство человека, она очень близка к тому, чтобы полюбить его.
      Лакей Фернана стоял у подъезда и, увидев г-жу Роше, объявил, что «барин пришел домой».
      Сердце Эрмины страшно забилось; но не от радости, а от страха, что муж потребует у нее отчета о ее отсутствии.
      Она подошла к двери на цыпочках, едва держась — на ногах от слабости и внутреннего волнения.
      Она тихо вошла в комнату и увидела блудного отца, весело играющего со своим маленьким сыном. Он улыбался и казался совершенно спокойным. Эрмине показалось, что она видит сон.
      — Ах! Ты здесь, моя милая? — воскликнул Фернан, подходя к своей жене.
      Эрмина с неописуемой радостью бросилась в его объятия и в один миг забыла все свои муки и подозрения.
      — Ах, наконец я вижу тебя! — воскликнула она, трепеща от счастья.
      — Боже мой! Что с вами, мой друг? — сказал Фернан спокойно. — Уж не думала ли ты, мой любезный друг, что я исчез с лица земли?
      Слова эти привели Эрмину в недоумение; она не нашлась, что сказать, и лишь устремила нежный взгляд на своего мужа.
      — Правда, — продолжал Фернан, улыбаясь, — я отлучился из дому, не предупредив вас, любезный друг, и виноват в этом, но этого уже больше не случится.
      Эрмине эти слова показались искренним раскаянием.
      — Обещаете мне это? — спросила она наивно.
      — Обещаю, — отвечал он. — В самом деле, в эти десять дней я делал подряд две непростительные глупости: во-первых, дрался, как молодой мальчишка, которому нечего терять, во-вторых, необдуманно уехал за тридцать миль.
      — Ах, — сказала она наконец, — вы проехали тридцать миль!
      — Да. О, непростительное легкомыслие! Вследствие пари…
      Эрмина взглянула на него испытующим взглядом и задрожала, услышав из уст своего мужа такую наглую ложь.
      — Да, моя милая, — продолжал Фернан, — преглупое пари, за которое я мог поплатиться жизнью моей бедной лошади. Вообрази, я встретился с виконтом А… Ты, кажется, его знаешь, он ехал на английской призовой лошади. Он начал ее восхвалять, говоря под конец, что ни одна лошадь не может сравниться с нею. Я поспорил, и мы держали пари на двадцать пять луи. Мы поехали до Этампа. Я прискакал первый, но был совершенно разбит, так что проспал после этого тридцать часов. Вот и вся тайна моего отсутствия. Но я раскаиваюсь в этом, моя милая. По правде говоря, вы сильно беспокоились обо мне?
      — Нет, — сказала Эрмина с притворным равнодушием, — ведь я получила о вас известие через человека, который привел лошадь.
      — Ах, — проговорил Фернан, заметно смутясь, — вы видели его?
      — Да.
      — Что же он вам сказал?
      — Что вы в Этампе отдали ему вашу лошадь на сохранение.
      — И больше ничего?
      — Больше ничего. Фернан вздохнул свободнее.
      — Вообще, чтобы в будущем не заставлять вас беспокоиться, условимся, что вы будете мне заранее прощать эти глупости, если я буду поздно возвращаться домой или если даже…
      Он остановился, как бы не решаясь высказаться дальше.
      — Если даже… — повторила Эрмина.
      — Если даже совсем не приду, — докончил Фернан.
      — Как вам будет угодно, — отвечала она прерывающимся голосом.
      Эрмина еще до сих пор любила своего мужа, но — увы! — она перестала уважать его, ибо он обманул ее и собирался обманывать еще.
      Фернан Роше перестал любить жену и думал лишь о Тюркуазе.
      После того как Фернан по приказанию Тюркуазы удалился из отеля, она, одевшись в шерстяное платье, простые башмаки и маленький чепник Евгении Гарен, отправилась на улицу Шарон. Войдя в дом, где жил ее отец, она постучалась к привратнице.
      Увидев Тюркуазу, вдова Фипар (так звали привратницу) поспешно вышла к молодой женщине и, улыбнувшись, сказала:
      — Ах! Вы отлично сделали, что приехали.
      — Почему?
      — Потому что муженек бедняжки Вишни совсем помешался.
      Тюркуаза засмеялась.
      — Дайте ключ и затопите скорей камин, а то ужасно холодно.
      Привратница взяла ключ, висевший на гвозде, захватила связку дров и пошла вместе с Тюркуазой вверх по лестнице в третий этаж. Там они вошли в маленькую, весьма бедную комнатку, но которая, однако, была пышным салоном в сравнении с конурой, в которой жил отец Гарен с дочерью Евгенией и куда приходил навещать его Леон Роллан.
      Объясним эту перемену квартиры и слова привратницы «совсем помешался».
      Деятельность Тюркуазы имела двецели: в отеле Монсей, под именем Женни, она должна была завлечь и разорить Фернана. Затем, под видом работницы, дочери Гарена, должна была свести с ума Роллана, честного мужа прелестной Вишни.
      Расскажем, что произошло в продолжение короткого времени между Тюркуазой и Леоном Ролланом.
      Проведя несколько часов у молодой девушки, мастер осыпал ее уверениями в своей нежной любви. Евгения плакала и открылась Леону, что также его любит.
      Он возвратился домой, не помня себя от радости, и. подобно Фернану, начал обманывать свою жену. Двух женщин в одно время любить невозможно. Леон полюбил Евгению, следовательно, перестал любить Вишню.
      На другой день, вместо того, чтобы зайти прямо в комнату отца Гарена, он постучался к привратнице.
      — Не сдается ли здесь квартира внаем? — спросил он.
      — О, сдается, сударь, — отвечала вдова Фипар, — и преважнейшая квартирка, на третьем этаже?
      — Сколько комнат?
      — Две комнаты, кухня и одна темная комната.
      — За какую цену?
      — Триста франков.
      — Покажите.
      Привратница поспешно повела его на третий этаж и показала эту квартиру.
      — Хорошо, — сказал Леон, — я оставляю ее за собой. Спустя три часа квартирка эта была убрана скромно, но со вкусом, Леон издержал для этого тысячу франков. Затем он отправился к Евгении Гарен, которая в это время сидела за работой у своей маленькой чугунной печки. Он молча взял ее за руки и дрожащим голосом проговорил:
      — Простите меня, если вас побеспокою: я хочу показать вам квартиру, которая сдается в этом доме.