— Она не умрет, — добавил маркиз, — клянусь вам. Затем он отправился вслед за виконтом де Камбольхом к Дай Натха.
      Дай Натха оделась так, что маркиз был сразу ослеплен ее туалетом.
      — Здравствуйте, братец, — сказала она по-английски, подходя к маркизу, — благодарю вас, что вы не отказали поспешить ко мне.
      Маркиз был глубоко тронут и нежно пожал ей руку.
      — Мне нужно поговорить с вами, — сказала она. — Я надеюсь, что вы не откажетесь уделить мне несколько минут времени. Мне бы хотелось сказать вам несколько слов.
      Маркиз молча наклонил голову.
      — Мой милый, — продолжала она, обращаясь к Рокамболю, — вы, верно, извините меня, если я вас попрошу оставить нас вдвоем.
      Рокамболь немедленно исполнил эту просьбу. Тогда Дай Натха взяла своего двоюродного брата за руку и посадила около себя на диван.
      — Вы знаете, друг мой, — сказала она, — как я вас любила. Вы были молоды, прекрасны, я хотела видеть вас для того, чтобы сказать вам, что, несмотря на то, что вы не исполнили своей клятвы, я вас любила в продолжение двенадцати лет и следила за вашей жизнью очами воспоминаний. Моя любовь, мой друг, походила на болезнь, но наступило время, когда чаша моего терпения переполнилась — это случилось сегодня. Я не имела больше сил влачить эту жизнь и отравилась.
      Она достала при этом флакон и подала его маркизу. Маркиз невольно побледнел: в этом флаконе оставалось не больше половины красноватой жидкости. Он взял ее за руки.
      — Я спасу тебя, моя милая, у меня есть синий камень.
      — Бросьте его, мой друг, я должна умереть. Жизнь без вас — моя смерть.
      Маркиз встал на колени.
      — А если бы ее не было, вы любили бы меня? — спросила она вдруг.
      — Я любил бы ее и мертвую, — ответил маркиз. Дай Натха вздрогнула.
      — Я от вас потребую сейчас клятвы, — сказала она, — я умирающая.
      — Я дам и сдержу ее.
      — Если я расскажу вам тайну, клянетесь ли вы повиноваться мне слепо?
      — Клянусь прахом наших отцов, Дай Натха.
      — А могу я задать вам еще один вопрос?
      — Да.
      — Что бы было, если бы ваша жена была неверна вам?
      — Ах! — вскрикнул маркиз.
      Тот, кто увидел бы теперь маркиза Ван-Гопа и кто встречал его в свете — спокойным и хладнокровным, — тот не узнал бы его теперь. Маркиз был страшен. Он сделался бледен и смотрел на Дай Натха, как какой-нибудь змей, очаровывающий свою жертву.
      Дай Натха улыбалась.
      — Убей меня, клятвопреступник, — сказала она — убей прежде, чем получишь доказательства, которые я обещала тебе.
      Маркиз вздрогнул — он вспомнил клятву, и его рука, поднятая над индианкой, мгновенно опустилась.
      — Говори, Дай Натха, — крикнул он с бешенством, — и докажи. Если ты только сказала правду — умрешь не ты, а она! И я не буду любить Пепу Альварес уже за гробом: я буду любить тебя тогда живой и женюсь на тебе.
      — Ты говоришь правду? — сказала она.
      — Да, но говори скорей!
      Индианка не потеряла своего спокойствия и отвечала:
      — Я выпила сегодня яд. Через восемь дней я умру. Ты только один можешь спасти меня.
      — Досказывай! Досказывай! — крикнул маркиз.
      — Ты поклялся, — проговорила она тихо и отчетливо, — так слушай же меня.
      Маркиз опустился в кресло, точно убитый, кинжал выпал из его рук.
      Дай Натха говорила голосом ужасной истины.
      — Если через семь дней ты не застанешь твою жену в чужом доме и у ног ее ты не увидишь мужчину, то ты дашь мне умереть.
      — И ты докажешь мне, что она виновна?
      — Докажу. Теперь помни свою клятву, так как ты обещал мне повиноваться.
      — Я буду повиноваться тебе.
      — Ты мужчина, — продолжала Дай Натха, — а мужчина должен всегда суметь скрыть в себе самые жестокие горести, мужчина должен иметь силу скрывать свои чувства и, наконец, мужчина должен, если только нужно, надеть на себя ледяную маску.
      По мере того, как Дай Натха говорила, черты лица маркиза принимали прежнюю ясность и спокойствие, а выражение его глаз сделалось холодно.
      — Поезжай домой, — сказала ему Дай Натха, — возвратись и жди. Помни, что для того, чтобы я могла предать в твои руки виновных, необходимо, чтобы они думали, что они находятся вне опасности.
      — Но одно только… его имя?
      — Какое имя?
      — Имя этого человека?
      — Теперь еще рано.
      — Хорошо, — проговорил холодно маркиз, — я буду ждать до назначенного дня, и когда настанет этот день, если ты сказала правду, — я убью ее, если же ты солгала, то умрешь ты.
      — Я не умру, — сказала она. — А ты будешь любить меня?
      — Буду.
      — А буду ли я твоей женой?
      — Клянусь прахом наших отцов.
      — Хорошо, Ван-Гоп, — сказала она. — Теперь до свиданья. Через семь дней мы увидимся.
      И при этом она подняла упавший кинжал и подала его маркизу.
      — Возьми, — добавила она, — и из любви ко мне убей ее этой игрушкой. Он был сделан для неё.
      Жестокая, зверская улыбка мелькнула при этом на лице индианки.
      — Прощай и уходи!
      Она отворила дверь, противоположную той, через которую он вошел, и пихнула его в коридор, где его схватил за руку какой-то человек.
      — Прощай! — крикнула еще раз Дай Натха. Маркиза повели по темному коридору и по узенькой лестнице, и, наконец, он очутился во дворе, откуда маркиз пошел, шатаясь как пьяный, как человек, перед которым исчезло и прошедшее, и будущее.
      Дай Натха возвратилась в залу к виконту Камбольху. Рокамболь во время своего жительства в Нью-Йорке научился говорить по-английски довольно бегло. Индианка села подле него и сказала:
      — Он ушел!
      — Как кажется, убежденным.
      — И ожидающим доказательств.
      — Он их будет иметь, — заметил хладнокровно адъютант сэра Вильямса.
      — Уверены ли вы?
      — Вполне.
      — Ведь от этого зависит моя жизнь, — заметила она спокойно.
      — От этого зависит выигрыш пяти миллионов.
      — Потому что, — добавила она, — если маркиза невиновна, я все-таки умру.
      — Как?!
      — Во-первых, он убьет меня.
      — Но… если бы он не убил вас… вы не приняли яд… я думаю, что тогда?
      — Нет, я приму его.
      — Зачем?
      — Потому что голубой камень, спасающий тех, кто выпил сок манценило, отравляет тех, кто не принимал никакого яда.
      — Черт побери! — пробормотал Рокамболь.
      — К тому же я решилась умереть, если он не будет любить меня и если мне нельзя будет сделаться его женой…
      — Вы будете ей, — ответил решительно Рокамболь. Тогда индианка вынула флакон, из которого была отлита половина жидкости, и выпила остаток до последней капли.
      — Теперь, — заметила она хладнокровно, поставив флакон на стол, — меня может возвратить к жизни только его любовь и голубой камень.
      — Вы будете жить, — сказал Рокамболь, который глубоко верил в гений сэра Вильямса.
      Баккара поместилась в своем прежнем отеле, причем ее первой заботой было отказать людям, служившим у Тюркуазы.
      Она оставила только одну горничную, думая, что, как бы ни была хитра Тюркуаза, а, вероятно, она чем-нибудь да выдавала свои тайны и себя, а следовательно, оставя ее, можно будет посредством золота купить у нее эти тайны.
      Баккара, однако, ошибалась.
      Сэр Вильямс предвидел все это и принял свои меры. Тюркуаза отказала своей горничной накануне, так что та, которая осталась у Баккара, не знала ровно ничего.
      Баккара провела ночь в ужасном волнении.
      Она ожидала утра, считала минуты, часы и не могла дождаться, скоро ли наступит другой день.
      В восемь часов она уже позвонила.
      — Вероятно, — сказала она, — скоро придет сюда г. Роше и спросит вашу бывшую госпожу. Вы проводите его в залу и попросите подождать.
      Она не ошиблась. Ровно в девять часов Фернан подошел к решетке сада.
      Его попросили в залу.
      — Барыня одевается и просит вас подождать, — сказала ему горничная.
      Роше был очень бледен и сильно взволнован.
      Он возвратился накануне домой с твердым намерением сознаться во всем перед женой, и мы видели, как он нагло лгал.
      Эрмина поняла с этой минуты, что ее достоинство супруги и матери повелевает ей держать себя в совершенном отдалении, поэтому, когда Фернан пошел со двора, она уже не спрашивала его, куда он идет.
      Роше пришел к Тюркуазе в сильном волнении, он решил не принимать жертвы, которую она хотела принести ему. Он составил план поведения. Он решил возвратить виконту де Камбольху все его подарки и сумму, заплаченную им за отель, после чего он хотел просить Тюркуазу принять этот отель в подарок.
      В зале все было в прежнем порядке, как и накануне, так что ничто не могло возбудить его подозрений, и когда он услышал в соседней комнате шорох шелкового платья, то был вполне уверен, что это Тюркуаза.
      Дверь отворилась. Фернан невольно отступил назад. Перед ним была не Тюркуаза, а госпожа Шармэ, или, вернее сказать, не госпожа Шармэ, не строгая женщина в чёрной одежде, не дама человеколюбивого общества, посвятившая свою жизнь на делание добра, но это была Баккара — да, Баккара, блистающая молодостью и красотой, Баккара, сделавшаяся прежней львицей, которую весь Париж привык встречать на Лоншанском гулянье в великолепной коляске, запряженной четверкой темно-серых лошадей. Баккара, казалось, помолодела лет на пять.
      На ней было надето прелестное утреннее полуоткрытое платье, не скрывавшее белизны ее плеч.
      — Здравствуйте, любезный, — сказала она развязным тоном.
      Ее черные глаза приняли прежнее соблазнительное выражение, а на губах явилась та очаровательная улыбка, из-за которой люди рисковали своей жизнью.
      Фернан молчал.
      — Вы не хотите дать мне руку?
      — Госпожа Шармэ! — прошептал потерявшийся Фернан.
      — Ошибаетесь, мой прекрасный друг, жестоко ошибаетесь. Я не госпожа Шармэ. Госпожа Шармэ умерла, а теперь здесь Баккара.
      И при этом молодая женщина подвинула ему стул.
      — Вы очень любезны, — продолжала она, — что пришли раньше всех поздравить меня с этой метаморфозой. Быть первым — очень умно, а в особенности в любви, мой милый, старшинство принимается всегда в уважение.
      — Вы сошли с ума! — проговорил Фернан.
      — Merci за комплимент, мой друг, мне стыдно, что я была дружна с вами. Продолжайте же… если вы для этого пришли в десять часов утра.
      Фернан находился в очень неловком положении.
      — Прелестнейший друг, — продолжала Баккара, — может быть, вы не ожидали встретить меня здесь?
      — Нет, — пробормотал Фернан.
      — Вы хотите сказать, что вы пришли к Тюркуазе? Фернан вздрогнул.
      — Может быть…
      — Тюркуаза выехала отсюда.
      — Что вы говорите?
      — Гм! Я снова купила свой отель, следовательно, ведь ей нужно же было уехать отсюда.
      Фернан опять вздрогнул.
      — Вы… купили?
      — Конечно! Да где же вы находитесь, что не знаете этого, мой любезный? Разве вы не знали, что этот отель принадлежал мне? Разве вы забыли, как гостили здесь у меня?
      Она посмотрела на него с насмешливым и вместе с тем благосклонным видом.
      — И вы снова купили его?
      — И заплатила, милейший, сто шестьдесят тысяч франков чистыми деньгами. Эти-то сто шестьдесят тысяч Тюркуаза и отослала виконту де Камбольху.
      При этом имени Фернан едва мог только удержаться и не выказать своего гнева.
      — Но что же это за шутка? — проговорил он.
      — Я не шучу.
      — Этот отель принадлежит вам?
      — Мне.
      — А ваш дом на улице Бюсси? Баккара как-то странно улыбнулась.
      — Гм! — заметила она. — Может быть, я уже продала его, и даже той же Тюркуазе.
      — Но, — добавила она через несколько минут, — я не хочу обманывать тебя, мой милый. Тюркуаза уже не имеет больше средств покупать дома, а покойная госпожа Шармэ владеет еще своим домом на улице Бюсси. Только к этому я могу еще добавить, что ее наследница Баккара, конечно, поспешит продать его.
      — Я вижу просто сон, — заметил Фернан.
      — Почему это?
      — Потому, что я не узнаю вас.
      Она молча, но пристально посмотрела на него. Прошло минуты две.
      — Неблагодарный! — прошептала она.
      — Нет, — проговорил он, — я не могу верить и не верю, чтобы госпожа Шармэ, женщина с сердцем и умом, чтобы эта добродетельная госпожа Шармэ…
      — Ее больше не существует, мой любезный.
      — Как! — воскликнул он. — Вы, которая вела в продолжение четырех лет примерную жизнь, вы, которую больные находили у своего изголовья, — вы хотите приняться опять за эту постыдную жизнь?
      Баккара расхохоталась и привела этим смехом Фернана в полное недоумение.
      — Голубчик, — сказала она, — если ты хочешь выслушать меня, ты не будешь больше так удивляться. Я расскажу только самую обыкновенную историю.
      — Я вас слушаю.
      — Когда-то и где-то была или, лучше сказать, жила одна гадкая развратная женщина, которая из глубины своей нечестивой жизни вдруг увидела частичку голубого неба и на этом небе звездочку. Это была звезда любви. Человек, которого она полюбила, был бедный чиновник, он любил бедную, честную и невинную девушку, на которой он женился.
      — Довольно, — прервал ее Фернан, — я теперь знаю, о ком вы говорите.
      — Погодите и не перебивайте меня.
      — Хорошо, — прошептал Фернан, потупив глаза. Тогда Баккара передала ему его собственную историю, сказав, что она уступила его честной, невинной и благородной девушке, а сама порвала" со своей прошлой жизнью. «Но вдруг, — продолжала она, — мне на дороге стала женщина, которая во всем гораздо ниже меня, и теперь я не хочу оставаться простой зрительницей».
      Фернан считал себя оскорбленным всем этим и ушел от Баккара, предварительно узнав, что Женни переехала в улицу Бланш, № 17.
      Когда он ушел, молодая женщина не могла удержаться от слез.
      — Боже! — прошептала она. — Я хотела возвратить его жене, думала образумить его и не могла заглушить биение собственного сердца!
      О слабость человеческая!
      И Баккара глубоко вздохнула.
      Через два часа после этого Баккара ехала по улице предместья св. Антония и приказала остановиться у подъезда мастерской Леона Роллана.
      Она быстро взбежала по лестнице и остановилась у дверей комнаты Вишни.
      Молодая женщина сама отворила дверь и бросилась в объятия сестры.
      — Ах, иди, иди, мой друг, — сказала она, — ты очень одолжила меня, что пришла навестить, потому что я сильно страдаю.
      Вишня была одна, так как мать Роллана ушла со двора.
      — Боже, как ты переменилась, — прошептала Баккара, садясь со своей сестрой в маленькой гостиной.
      Вишня глубоко вздохнула и тихо сказала:
      — О, моя жизнь — чистый ад. Баккара взяла ее за обе руки.
      — Надейся, — шепнула она. Вишня залилась слезами.
      — Но, — прошептала Баккара, — какое же он чудовище, если позволяет себе заставлять тебя так сильно страдать!
      — Нет, — ответила Вишня, — он и сам страдает, как какой-нибудь осужденный.
      — Ты говоришь, что и он страдает?
      — Ужасно, смертельно.
      — Разве он сошел с ума?
      — Да, с горя, что эта тварь не любит его. Она уже оставила его, — добавила она, несколько помолчав.
      — Она, сама?
      — Да.
      — Ах, так это еще лучше для тебя, так как, когда пройдет первое кружение головы, он возвратится к тебе. — Баккара нежно обняла свою сестру и страстно поцеловала ее.
      — Все проходит со временем, — продолжала она, — а в особенности любовь, если только она произошла в минуту безумия. Ты говоришь, что она его оставила?
      — Да. Уже три дня.
      — Ты вполне уверена в этом? Вишня утвердительно кивнула головой.
      — Так будь уверена, моя милочка, что уже близко то время, когда он будет на коленях просить у тебя прощения.
      Горькая улыбка показалась на лице Вишни.
      — Я уже заранее простила его и охотно бы согласилась быть несчастной, лишь бы только он не страдал. А он так страдает.
      Вишня при этом старалась скрыть свое волнение.
      — Боже! — продолжала она. — Если бы ты только могла видеть, в каком он отчаянии со вчерашнего дня. Он даже хотел ночью убить себя.
      Баккара удивилась.
      — Да, он хотел даже сегодня ночью броситься из окна, и когда я удержала его, то он был очень недоволен мной и крикнул: «Зачем ты удержала меня?»
      — Но разве ты забыл свое дитя? — сказала я тогда ему, и это-то напоминание о невинном малютке заставило его вздрогнуть. Он подошел к нему, поцеловал его и принялся плакать. Затем он поцеловал у меня руку и ушел, дав мне предварительно клятву в том, что он не лишит себя жизни. Сегодня утром он не говорил ни со мной, ни со своей матерью и все время целовал и играл с нашим ребенком.
      — Но почему же ты убеждена, что она оставила его? — спросила Баккара. — Разве он тебе говорил о ней?
      — О нет, — ответила, вздохнув, Вишня, — я узнала это из письма, которое я нашла сегодня на полу и которое он все время перед тем, как потерять его, страстно целовал.
      Сказав это, Вишня расстегнула свой корсаж и подала сестре листочек почтовой бумаги.
      Баккара взглянула на него и невольно вздрогнула.
      Она узнала почерк Тюркуазы.
      Молодая женщина поискала у себя в кармане и вынула из него записку, которую она старательно сличила с письмом, адресованным Леону Роллану.
      — Наконец-то, — проговорила она, — у меня находится ключ к нашей тайне.
      Ум Баккара как будто озарился ярким светом, и она более, нежели когда-нибудь, убедилась в подлости Андреа .и его участии во всех ужасах. Она уже не сомневалась больше, что женщина, околдовавшая Леона Роллана, была Тюркуаза. которая очаровала и увлекла Фернана Роше.
      Баккара все поняла и, конечно, не могла уже верить той сказке, которую рассказывала Тюркуаза о своей любви к Фернану Роше и о готовности ради него жить где-нибудь на чердаке, довольствуясь самым незначительным содержанием.
      Для Баккара теперь это было ясно как день, теперь только нужны были доказательства, а их-то и не было, так как сэр Вильямс умел уничтожать их все до самого последнего.
      Это письмо освещало все так, как молния освещает ночь, и, казалось, было написано огненными буквами, из которых составилось «сэр Вильямс».
      И теперь между сэром Вильямсом и ею должна была произойти беспощадная борьба; такая борьба, в которой малейшая оплошность могла бы стать смертным приговором доверчивому и неосторожному противнику.
      Баккара поняла, что ей нужно скрывать свою тайну и что ее не должны знать ни де Кергац, ни Фернан, ни даже ее сестра или кто-нибудь другой.
      И поэтому она ни слова не сказала Вишне и ограничилась только тем, что обняла сестру, поцеловала ее в лоб и тихо сказала:
      — Слушай меня хорошенько и верь моим словам, так как я клянусь тебе, что говорю тебе правду, — верь мне, что через две недели Леон успокоится и будет любить тебя по-прежнему.
      Вишня радостно вскрикнула:
      — Боже! Если бы это была правда!
      Баккара молча поцеловала ее и вышла, захватив с собой письмо, написанное Тюркуазой к Леону Роллану.
      — Куда прикажете ехать? — спросил у нее кучер, когда она села в карету.
      — Поезжайте по бульварам до площади св. Магдалины, — сказала она, предаваясь размышлениям.
      Проехав немного, она приказала поворотить в улицу Бюсси и вернулась в свой отель.
      Здесь ей сообщили, что к ней уже два раза приходил виконт Андреа, который, не дождавшись ее, оставил ей письмо.
      В этом письме было написано всего несколько строчек.
      Виконт Андреа извещал Баккара, что он получил несколько таких серьезных сведений относительно клуба червонных валетов, что ему необходимо немедленно повидаться с ней.
      Баккара приказала своей прислуге сообщить виконту, когда он придет, что ее нет дома, затем она сказала своей горничной и слуге: «Я намерена продать этот дом, в который я, по всей вероятности, не возвращусь несколько дней. Пока этот дом не продан, вы оба останетесь здесь, а когда он перейдет в другие руки, то вы будете иметь полное право удалиться с шестьюстами ливрами ежегодного пенсиона».
      После этого Баккара приказала им удалиться и велела прислать к ней маленькую жидовочку.
      — Ах, какое прелестное платье! — вскрикнула, вбегая, молоденькая жидовочка и подбежала к Баккара.
      — Ну, дитя мое, — сказала Баккара, целуя ее, — ну, что ты поделывала здесь со вчерашнего дня?
      — Мне было очень скучно без вас, — ответила молодая девочка. — Вы теперь не уедете больше?
      — Нет, уеду, но только возьму и тебя вместе со мной.
      — Ах, как я рада, — проговорила девочка, — что я не останусь здесь.
      — Почему?
      На лице девочки появилось выражение страха.
      — Потому что тогда я не увижу уже больше этого господина.
      — Какого?
      — Который приходил сюда.
      Баккара вздрогнула и невольно вспомнила, какой взгляд бросил на эту девочку сэр Вильямс, когда выходил из комнаты.
      — Ты говоришь про того господина, который ходит в длинном сюртуке?
      — Ну да. Он приходил сегодня два раза.
      — И ты его-то и боишься? Девочка молча кивнула головой. Баккара невольно задумалась.
      — У него презлое лицо, — продолжала девочка, — и он смотрит на меня всегда так, что мне делается страшно.
      — Ах ты моя бедненькая!
      — Я знала только одного человека, — продолжала жидовочка, — который смотрел на меня так же.
      — Кто же это был?
      — Тот, кто хотел меня усыпить.
      Это, конечно, до крайности удивило Баккара, которая стала расспрашивать девочку и узнала от нее, что она ясновидящая и что ее уже не раз усыплял господин, который жил над ними, когда она жила еще со своей матерью.
      Баккара слушала ее, задумавшись и погрузясь в глубокое размышление.
      — Боже, — наконец проговорила она, — я теперь помню, что, когда я жила в квартире Бреда, то нередко ходила к ясновидящей узнавать, любят ли меня. Иногда она ошибалась, но часто говорила правду. О, если бы я могла читать посредством этой девушки в глубине сердца Андреа!
      И при этом глаза Баккара сверкнули молнией.
      — Итак, — продолжала Баккара, — этот господин, который жил над вами, усыплял тебя?
      — Да.
      — И ты его боялась?
      — О, да… еще бы!
      — Ну, а если бы я сделала то же самое? Ребенок посмотрел с любопытством на молодую женщину и наивно сказал:
      — Но ведь вы не злая.
      — Конечно, я тебя люблю.
      — В самом деле?
      — Но, однако, — продолжала Баккара, — если бы я захотела усыпить тебя?
      Маленькая еврейка посмотрела снова на свою покровительницу.
      — О, я не побоялась бы!
      — Хорошо. Садись же тут.
      Сказав это, Баккара заперла дверь комнаты, в которой они находились, на задвижку и поставила лампу на сундук, так что маленькая жидовка осталась в полусвете.
      Затем она подошла к ней и, посмотрев пристально на нее, сказала:
      — Спи! Я тебе приказываю.
      Во взгляде Баккара в эту минуту была та обязательная сила, которой она когда-то обладала.
      — О, как вы на меня смотрите! — прошептала жидовочка.
      — Спи! — повторила повелительно Баккара. Ребенок как бы попытался противиться и избегнуть этого ослепительного взгляда? но был побежден. Прошло несколько минут.
      — Спишь ли ты? — спросила она, наконец.
      — Да, — отвечал ребенок, не открывая глаз.
      — Каким сном?
      — Тем самым, которым вы мне приказали.
      Эти два ответа поразили Баккара. Она , с трудом верила себе и тому, что имела возможность вызвать этот сон.
      — Что же ты видишь? — спросила она снова.
      Ребенок был как бы в нерешительности.
      — Смотри на меня, — сказала Баккара. Ясновидящая пошевелилась, попыталась привстать и снова упала на стул.
      — Вы думаете о нем, — наконец, прошептала она.
      — О ком?
      — О том человеке, который приходил сюда и смотрел на меня.
      — Потом… Что дальше? Ясновидящая молчала.
      — Видишь ли ты этого человека?
      — Да… да… я вижу его.
      — Где он теперь?
      — Я не знаю… я не вижу… а, постойте, вот он. Он идет по большой улице… по широкой улице… — и при этом жидовка показала на запад.
      — Видишь ли ты на этой улице церковь? — спросила Баккара.
      — Да, — отвечал ребенок.
      «Это предместье Сент-Оноре», — подумала Баккара и затем спросила:
      — Куда идет этот человек? Следи за ним. Куда он идет?
      — Он идет… очень скоро… он все приближается.
      — Дальше?
      — Постойте, постойте! Вот едет карета.
      — Он садится в карету?
      — Нет, он встречается.
      И маленькая ясновидящая, казалось, сосредоточила все свое внимание на карете, о которой говорила.
      — О, какая прекрасная дама! — вдруг вскрикнула она.
      — Какая дама? — спросила Баккара, желавшая бы лучше следовать за Андреа, чем интересоваться каретой и дамой.
      — Я ее никогда еще не видела, — ответил ребенок.
      — Так почему же ты ее замечаешь?
      — Потому что она едет сюда.
      — Сюда? — переспросила удивленная Баккара.
      — Да, сюда.
      И ребенок, потерявший Андреа из виду, казалось, занялся исключительно только дамой.
      — Она очень хороша собой и очень грустна, — продолжала девочка.
      — Ты говоришь, что она грустна?
      — Да.
      — Но отчего?
      Ребенок молча приложил руку к своему сердцу.
      — О, она страдает, — проговорила она наконец.
      — Знаешь ли ты ее? Жидовка кивнула головой.
      — Хотя я никогда не видела ее, но она приходила сюда.
      — Часто?
      — Нет, только один раз.
      — И она едет сюда? .
      — Да… да… Карета теперь переезжает большую площадь, — произнесла медленно жидовка, как будто она на самом деле следила за экипажем глазами. — Она переезжает мост и едет по берегу реки.
      Баккара слушала ее, чуть не задыхаясь.
      — Далее, далее? — шептала она.
      — Я вижу, карета приближается!
      Жидовка остановилась, а Баккара не решалась больше спрашивать ее.
      В это время на улице раздался шум колес подъехавшего к дому экипажа.
      Во двор отеля Баккара въехала карета, и почти вслед за этим старый лакей доложил:
      — Госпожа маркиза Ван-Гоп!
      Ребенок был прав — маркиза приехала из предместья Сент-Оноре и, действительно, была уже один раз у Баккара. Баккара была страшно поражена всем этим, но, однако, она имела достаточно времени, чтобы сказать:
      — Попросите подождать ее здесь одну минуту.
      И затем она быстро подняла кресло со спящей девочкой и унесла ее в соседнюю комнату. Когда маркиза вошла в залу, там уже никого не было.
      Она села.
      Лицо ее носило на себе отпечаток глубокого нравственного горя и страданий.
      Сквозь отверстие, проделанное в стене, Баккара видела, как вошла маркиза, как она села и как бросила вокруг себя какой-то грустный взгляд. Пораженная всем этим, Баккара вернулась снова к маленькой жидовочке, которая все еще спала в кресле.
      Подойдя к ней, она приложила свою руку ко лбу ребенка и повелительно сказала:
      — Посмотри!
      — О, это она… я вижу ее, — прошептала чуть слышно маленькая ясновидящая, не открывая глаз.
      — Кто она?
      — Дама, ехавшая в карете, она теперь там… — добавила она, указывая головой на залу.
      — Что же ты видишь?
      — Она очень грустна.
      — Почему?
      — Она сильно страдает.
      — Она любит, — подумала Баккара.
      — Можешь ли ты узнать причину ее грусти? Ребенок не отвечал, но вдруг лицо его выразило внезапный испуг.
      — О! — вскричала ясновидящая, — я вижу его.
      — Кого?
      — Того самого человека, который приходил сюда.
      — Андреа! — вырвалось у Баккара.
      — Я его вижу, — продолжал между тем ребенок, который, как казалось, потерял из виду маркизу Ван-Гоп.
      — Где он?
      — О, высоко, высоко! На той самой улице… в доме с каким-то молодым человеком.
      — Что он делает?
      — Они говорят о ней.
      Теперь Баккара поняла этот внезапный переход, который явился у ясновидящей.
      Жидовочка Сара ни на минуту не оставляла маркизу только потому, что сэр Вильямс занимался ею.
      Это все заставило молодую женщину сильно задуматься. Какое отношение могло быть между бесчестным Андреа и маркизой Ван-Гоп? . — Итак, — начала опять Баккара, — он говорит о ней?
      — Да, — ответил ребенок, лицо которого все еще выражало ужас и испуг.
      — Что же он говорит?
      — Я не знаю… они хотят убить ее. Баккара невольно задрожала.
      — Что дальше… дальше? — твердила она. Но ясновидение ребенка мгновенно исчезло.
      — Я уже больше ничего не вижу, — прошептала девочка и опустила голову.
      Баккара перестала расспрашивать маленькую жидовочку и, оставив ее, вошла в залу, где ее ждала маркиза.
      Маркиза Ван-Гоп, как мы уже знаем, была однажды у Баккара по делу милосердия. А теперь она пришла осведомиться о своей protegee.
      Баккара, казалось, хорошо понимала истинное состояние сердца своей посетительницы.
      — Я исполнила поручение, которым вам было угодно почтить меня, — сказала Баккара, кланяясь маркизе. — Я навела справки о молодой девушке, о которой вы мне писали, и получила самую лучшую рекомендацию ей.
      — А, очень рада, — проговорила маркиза.
      — Она оказалась, — продолжала Баккара, — вполне достойной вашего внимания, и я нисколько не колебалась употребить в ее пользу ту сумму, которую вы дали в мое распоряжение.
      — Очень вам благодарна, — заметила маркиза, — но скажите, будет ли достаточно этой суммы?
      — На некоторое время будет достаточно. Мне удалось поместить ее белошвейкой в воспитательный дом на улице Клиши.
      — Отлично, — заметила Ван-Гоп, — я была бы очень вам благодарна, если бы вы привели ее ко мне.
      — Потрудитесь назначить день, когда я могу исполнить ваше желание, — заметила вежливо Баккара.
      — В четверг, в двенадцать часов, я буду одна и буду ждать вас.
      — Прекрасно. Мы будем.
      — Или нет, погодите, — проговорила живо маркиза, — вы, кажется, сказали мне, что поместили ее на улице Клиши?
      — Да.
      — Не согласитесь ли вы съездить теперь же туда со мной?
      — С удовольствием.