— И восхитительная, — сказал он, целуя маленькую ручку Банко.
      На другой день Цампа прогуливался в ливрее по Тюильрийскому саду, а дон Хозе был у Концепчьоны де Салландрера.
      Минуты через три к Цампе подошел незнакомец, который впоследствии являлся у Фатимы в образе сверхъестественного существа.
      — Вас зовут Цампой? — спросил его таинственный незнакомец.
      — Да.
      — Дон Хозе взял вас к себе, чтобы избавить от смертной казни?
      Цампа вздрогнул. Он никогда не допускал, чтобы дон Хозе мог выдать кому-либо эту тайну (а между тем он рассказал ее Банко, желая доказать, что имеет человека, жизнь которого в его руках), и сразу в глазах португальца сверкнула молния ненависти и жажда мести.
      Незнакомец продолжал:
      — Достаточно одного слова, сказанного императорскому прокурору, чтобы сдать вас в руки испанского правосудия.
      — Чего вы от меня хотите?
      — Я хочу, чтобы вы изменили дону Хозе, мне необходимо это для достижения моей цели. Ручаюсь вам, что дон Хозе не узнает вашей измены.
      — Чем же я могу услужить вам?
      — Когда я узнаю, зачем дон Хозе ходит каждый вечер в улицу Роше, ты получишь десять тысяч франков, а когда брак дона Хозе с Концепчьоной сделается невозможным, ты получишь сто тысяч; а в промежутке этого времени ты будешь получать от меня жалованья по две тысячи франков в месяц.
      Цампа, подкупленный столь дорогою ценою и руководимый ненавистью к своему избавителю, рассказал до мельчайшей подробности о Фатиме, ее ревности, а также о потайном входе в будуар молодой цыганки.
      — Нужно надавить на пружину, — объяснил Цампа, — картина поворачивается и открывается вход.
      — Ты разве бываешь у цыганки?
      — Каждый день: я одеваюсь в черный фрак и белый галстук и отправляюсь туда в качестве домашнего доктора.
      — Отлично, завтра ты проведешь меня в этот тайник. В девять часов вечера ты будешь здесь.
      — Слушаю, — сказал Цампа и, поклонившись незнакомцу до земли, ушел.
      Теперь вернемся к отравленной Фатиме.
      — Дон Хозе отравил вас! — произнес таинственный незнакомец.
      — Но ведь он пил мараскин вместе со мной, — проговорила взволнованным голосом цыганка.
      — Дон Хозе заблаговременно принял противоядие.
      — А, понимаю, — вскричала она, — но он не рассчитывал на мой кинжал… Если я должна умереть…
      — Вы не умрете, друг мой, ибо тоже приняли противоядие — тот белый порошок, который вы нашли под вазой.
      — А! — радостно вскричала суеверная цыганка. — Теперь я уверена, что вы отец мой. Теперь я убедилась, что дон Хозе хотел моей смерти, дайте мне доказательство его измены, и вы увидите, что я умею держать клятву!
      — Терпение — и вы все узнаете… Теперь слушайте меня! Завтра дон Хозе узнает, что вы живы, а так как он решил, что вы должны умереть, то употребит другой способ, — но не бойтесь ничего: я бодрствую над вами. Но вы должны продолжать свою роль.
      — Какую?
      — Быть с ним по-прежнему ласковой.
      — Но ведь он узнает, что я приняла противоядие.
      — Не вставайте завтра с постели до трех часов; а когда придет дон Хозе, пожалуйтесь ему на тяжелую голову и продолжительный сон и припишите это большой дозе опиума, который вы будто бы приняли.
      Он опять завязал глаза Фатиме и скрылся, прошептав ей на ухо:
      — Остерегайтесь кормилицы и негра!.
      Спустя два часа после того, как дон Хозе отравил гитану, он был уже у восхитительной Банко.
      Она была бледна и казалась сильно расстроенною:
      — Боже мой, что с вами? — спросил дон Хозе.
      — Друг мой, — отвечала она после короткого молчания, — я должна вас оставить: я уезжаю.
      — Оставить меня? Это невозможно.
      — Такова воля моего мужа.
      Дон Хозе вообразил, что влюблен в нее до безумия и что ему невозможно жить с ней в разлуке.
      — О, вы не уедете, это невозможно! — воскликнул он, падая пред ней на колени.
      — Что же это такое? Кто бы мог подумать, что вы меня любите!
      — О, как я вас люблю!
      — Это уже слишком, — сказала Банко, громко захохотав.
      — Слишком?
      — Вы любите меня?
      — До безумия.
      — Лицемер, а любовь ваша к Концепчьоне де Салландрера, которая считается уже вашей невестой, наконец, любовь к женщине по имени Фатима, к которой вы ходите каждый вечер…
      — Кто вам это сказал? — спросил изумленный дон Хозе.
      — Сеньор дон Хозе, — проговорила она торжественным голосом, — мне нужна жизнь этой женщины… или мы никогда больше не увидимся.
      Банко думала, что жертва эта будет свыше его сил, и, вероятно, Мортон Тайнер, научивший ее так действовать, не счел нужным сообщить ей, что испанец решил уже отравить молодую цыганку.
      — Боже мой, — прошептал дон Хозе, — вы хотите сделать меня убийцей?
      — Да, или отказаться когда-либо видеться со мной.
      — В таком случае, она умрет сегодня ночью, — сказал решительно испанец.
      — Хорошо.
      В это время вошел длиннобородый мужчина, завязал ему глаза и через час высадил его на тротуаре улицы Годо де Моруа.
      На следующий день дон Хозе с трепетным нетерпением ждал десяти часов вечера, желая увидеть труп когда-то любимой им женщины.
      В половине десятого он постучался в ее будуар.
      — Войдите! — сказал голос, который потряс все фибры его души.
      Дверь отворилась, и Фатима, живая и улыбающаяся, явилась на пороге.
      Дон Хозе отступил в изумлении.
      — Здравствуй, моя радость, — сказала цыганка, бросившись к нему в объятия.
      Каким образом Фатима осталась жива — это было для него загадкой.
      Гитана в точности исполнила инструкции таинственного незнакомца: она была весела и ласкала человека, к которому питала смертельную вражду; она также жаловалась ему на слабость и продолжительный сон, объясняя это приемом слишком большой дозы опиума.
      — Я бы тебе посоветовал не употреблять больше опиума, — проговорил он рассеянно.
      — Хорошо, милый мой, я всегда исполняю твои желания.
      — AI Значит, ты больше не ревнуешь?
      — Нет.
      — Ты говоришь правду?
      — Да, потому что убедилась, что ты любишь меня.
      — О! Конечно… Однако мне пора идти: меня ждет сегодня герцог де Салландрера.
      И дон Хозе ушел, замышляя новый план.
 
      Читатель, вероятно, догадывается, что Рокамболь или, как мы его называем, таинственный незнакомец, получил противоядие от Цампы и при его же помощи прошел в будуар молодой цыганки.
      На следующий вечер дон Хозе возвратился домой совсем расстроенный, найдя Фатиму живою.
      — Фатима жива! — сказал он Цампе.
      — Жива!.. Но это невозможно.
      Тогда дон Хозе рассказал ему все, что говорила Фатима об употреблении опиума.
      — Да, — проговорил Цампа, — опиум есть противоядие. Но мы испробуем что-нибудь другое.
      Однако дон Хозе не забыл о своем обычном свидании и, переодевшись, отправился в улицу Годо де Моруа.
      Спустя десять минут вошел Рокамболь. Цампа раболепно поклонился ему.
      Рокамболь прошел в гостиную и, усевшись в кресле дона Хозе, спросил:
      — Ты ничего не имеешь сказать мне?
      — Цыганка не умерла.
      — Знаю. Твой барин скоро вернется?
      — Часа через два.
      — Спрячь меня… там… в кабинете… Куда он выходит?
      — В коридор.
      — Из него слышно, что говорится здесь?
      — Все.
      — Хорошо. Что бы ни случилось, в точности повинуйся своему барину, — сказал Рокамболь и заперся в кабинете.
      Почти вслед за тем раздался звонок. Дон Хозе возвратился сильно встревоженный. Он двадцать минут ждал на тротуаре, а фиакр не приезжал. Наконец, к нему подошел ливрейный лакей и вручил ему письмо следующего содержания.

      «Вы меня обманули. Цыганка жива, я знаю, что она радуется вашею любовью, и я должна умереть. Не ждите 4больше фиакра… до тех пор, пока не исполните вашего слова».

      Дон Хозе воротился домой, окончательно решив убить гитану.
      Он показал письмо Цампе и сообщил ему о своем неизменном намерении.
      — Право, я не знаю, что вам посоветовать, — проговорил Цампа, — мое снадобье потеряло силу.
      — А кинжал?
      — Это надежнее: опиум не помешает ему.
      — Так приготовляйся; я заплачу тебе.
      — О, нет, я не в состоянии… поручите это Нарциссу (так звали негра, служившего у Фатимы).
      — Ступай за ним!
      Через час Цампа возвратился в сопровождении негра, и смерть цыганки была решена.
      Дон Хозе лег спать.
      Цампа хотел выпустить Рокамболя, но его там уже не было.
 
      После рокового свидания с доном Хозе Фатима провела ночь весьма беспокойно. В ней волновались тысячи чувств.
      Следующий день она просидела, запершись в своем будуаре, с нетерпением ожидая прихода таинственного покровителя, но день прошел, а он не явился.
      Вечером она приподняла вазу и нашла там следующую записку.
      «Положи три зерна опиума в кушанье твоей кормилицы. Она должна спать эту ночь как убитая. Дон Хозе не придет сегодня. Ложись пораньше, но не спи и запрись на задвижку».
      Фатима тотчас же вынула из своей шкатулки кусочек гашиша и вложила его в сушеную смокву, которою угостила свою кормилицу.
      Вскоре после этого вошел негр с запискою дона Хозе следующего содержания:

      «Милая Фатима! Сегодня герцог де Салландрера дает обед. Я должен присутствовать на нем и не могу быть у тебя. Но душой я всегда с тобою вместе. Ложись сегодня пораньше, потому что ты не совсем здорова».

      Повинуясь инструкциям незнакомца, Фатима тотчас же после обеда легла в постель. Ей вдруг послышался легкий шум у камина. Обратив туда глаза, она увидела, что картина поворачивается… и в одну минуту перед ней явился таинственный незнакомец.
      — Вставай, — прошептал он, — и иди тихо за мной!
      Фатима повиновалась.
      Он взял ее за руку и увел за собой в тайник, поставив картину на прежнее место.
      Тайник состоял из узкого и длинного коридора, окружавшего часть, квартиры цыганки: т. е. будуар, гостиную и комнату кормилицы.
      Рокамболь указал гитане на щель в комнату кормилицы.
      — Смотри и слушай! — прошептал он.
      Фатима приложила глаз к щели и увидела, что старуха и негр собирают вещи и укладывают их в чемоданы.
      По разговору их она убедилась, что ее собираются убить и затем, захватив все ее драгоценности, уехать в Испанию.
      — Я вынесу чемодан по черной лестнице, — говорил негр, — и ворочусь через улицу Роше.
      — Странно, — проговорила старуха, — как меня ко сну клонит.
      Нарцисс взвалил на плечи чемодан и унес его. Действие гашиша дало себя знать: кормилица закрыла глаза и, упав на чемодан, захрапела.
      — Теперь веди меня к старухе! — сказал Рокамболь, выходя из своей засады.
      Он взвалил ее на плечи и воротился в спальню в сопровождении изумленной цыганки.
      — Раздень ее и уложи в свою постель. Цыганка поспешно исполнила его приказание.
      Рокамболь задул свечку и закрыл одеялом лицо кормилицы.
      — А, понимаю, — сказала цыганка, — но ведь он увидит, что это не я.
      — Ошибаешься: негры совершают убийство только впотьмах.
      Рокамболь укрылся вместе с Фатимою в занавесях окон.
      Нарцисс воротился и, не найдя кормилицы в комнате, подумал, что она уже ушла.
      — Э, странно… — подумал он.
      Затем он на цыпочках подошел к спальне и отворил дверь.
      — Как она сладко спит! — усмехнулся он, услыхав сильное дыхание.
      Он подполз к постели, сразу встал, поднял руку и затем быстро опустил ее.
      Послышался вздох. Негр проколол сердце кормилицы, и она умерла во сне.
      Убийца отбросил кинжал и поспешно задернул занавеску; в это время мощная рука схватила его за горло, а другая приставила к нему окровавленный кинжал.
      Фатима по приказанию Рокамболя зажгла свечку и отдернула занавеску.
      — Не меня убил ты, презренный, а Намуну.
      — О, пощадите, пощадите! — заревел убийца.
      — Если хочешь жить, то говори правду, — сказал Рокамболь. — Кто велел убить твою госпожу?
      — Дон Хозе.
      — Подтвердишь ты это на суде, если тебе обещают жизнь?
      — Клянусь.
      — Где платок, который тебе дал дон Хозе?
      Негр вынул из кармана дамский батистовый платок с вензелем и короной.
      — Что тебе велено было сделать с этим платком? — спросил Рокамболь.
      — Обмакнуть в крови убитой и отнести к дону Хозе. Рокамболь подошел к кровати и обмакнул в кровь платок.
      — Если хочешь остаться жив, — сказал он негру, — отнеси этот платок дону Хозе и скажи ему, что дело сделано. Ступай!
      Негр удалился.
      — Одевайся, — обратился Рокамболь к цыганке, — и забери все свои драгоценности.
      — Куда же вы меня поведете?
      — Узнаешь потом… Пойдем.
      Спустя десять минут молодая цыганка вышла из своей квартиры вместе с Рокамболем.
      В то же самое время негр вручил Цампе платок, сказав:
      — Дело сделано.
      С того самого часа, как негр, подкупленный ценою золота, взял кинжал из рук дона Хозе, испанцем овладело необыкновенное волнение.
      В четыре часа Цампа воротился из Тюильрийского сада с пакетом, в котором находился носовой платок Банко и записка:
      «Сегодня в полночь фиакр будет ждать, но вы сядете в него только в том случае, если сможете возвратить мне этот белый платок красным».
      Через час дон Хозе отдал этот платок негру, когда тот пришел за письмом, которым испанец уведомлял Фатиму, что не может быть у нее вечером.
      Теперь дон Хозе ждал с каким-то тоскливым нетерпением известия о смерти когда-то любимой им женщины.
      Наконец Цампа пришел.
      — Ну что? — спросил его дон Хозе лихорадочным голосом.
      — Кончено! — сказал Цампа.
      — Умерла?
      — Умерла, — спокойно отвечал Цампа, подавая своему барину окровавленный платок.
      При виде его дон Хозе отшатнулся и у него потемнело в глазах.
      Он завернул платок в бумагу, спрятал его в карман и, закутавшись в плащ, отправился в улицу Годо де Моруа, где его ждал фиакр, из которого послышался голос:
      — Цвет вашего платка?
      — Красный, — отвечал дон Хозе и сел в фиакр, в котором с завязанными глазами доехал до Аньера и очутился в гостиной.
      Он ждал более часа; мнимая княгиня не являлась.
      Вдруг из-за портьеры соседней комнаты вышла замаскированная женщина, которая, подав дону Хозе письмо, быстро удалилась.
      Письмо было следующего содержания:

      «Не знаю, исполнили ли вы слово, но мне невозможно сегодня видеться с вами. Если платок будет мне возвращен красным, в таком случае не выходите завтра из дому от пяти до десяти часов. Не принимайте никого и отошлите вашего слугу на целые сутки».

      Рокамболь завязал Фатиме глаза и привез ее в свою маленькую квартиру на Сюренской улице.
      — Ты останешься здесь четыре дня, — сказал он, — в ожидании минуты твоего мщения. Но ни под каким видом не выходи отсюда ни на шаг и даже не подходи к окну-
      Он велел приготовить ей комнатку, затем, переодевшись, поцеловал ее в лоб и удалился.
      В передней лакей подал ему два письма из отеля де Салландрера: первое — было приглашение на обед к герцогу; второе — от Концепчьоны — просьба приехать непременно на этот обед.
 
      Выйдя на улицу в двенадцатом часу, Рокамболь сел в фиакр и поехал в Кастильонскую улицу.
      Приехав к Банко, Мортон Тайнер распорядился, чтобы управитель ее надел бороду и немедленно ехал за доном Хозе, так как он уже окрасил платок.
      — Боже мой! — воскликнула Банко. — Он убил ее?
      — Успокойтесь, платок окрашен в крови болонки, но он уверен, что это кровь его любовницы.
      И он продиктовал ей письмо, которое замаскированная Карло подала дону Хозе.
      — Все это очень хорошо, — сказала Банко, — но к чему это письмо?
      — Ты должна идти к нему завтра вечером.
      — Что же я буду говорить?
      — Завтра я научу тебя.
      — Еще один вопрос.
      — Какого рода?
      — Где же тут ваше мщение, о котором вы мне говорили, и каким образом вы расстроите свадьбу дона Хозе?
      — Я держу Фатиму под замком, но обещал ей показать дона Хозе рука об руку с тобой.
      — Со мной?
      — Да, и это будет в среду, на маскараде у генерала С
      — Так я буду у генерала С.?
      — Да. Когда дон Хозе пойдет с тобою под руку, цыганка, вероятно, бросится на него с пистолетом в руке.
      — О, это не совсем безопасно.
      — Не беспокойся: пистолет я буду заряжать без пули. От этого произойдет только маленький скандальчик: гитану арестуют, с дона Хозе снимут маску, подойдет Концепчьона и увидит своего жениха между двумя любовницами… Однако прощай, мы завтра увидимся.
      На следующий день в шестом часу купе мнимого маркиза де Шамери въехало во двор отеля де Салландрера.
      Концепчьона де Салландрера сидела в своей мастерской, окруженная толпой молодых людей и дам.
      Рокамболь любезно поклонился этому обществу и подошел к Концепчьоне.
      Она бросила на него взгляд, говоривший:
      — Боже мой, вы явились так поздно, а мне многое нужно передать вам.
      Вскоре приехал дон Хозе в очень мрачном настроении. Начался общий разговор, в котором кто-то коснулся газетного известия об убийстве, совершенном в улице Роше. Рокамболь взял газету и прочел вслух о таинственном убийстве в улице Роше, где довольно верно описывалось убийство кормилицы вместо молодой цыганки.
      Во время чтения Рокамболь несколько раз бросал пытливый взгляд на дона Хозе. Он был бледен и с трудом сидел на стуле. Концепчьона заметила это, и в голову ее вкралось подозрение.
      Вскоре явился лакей в парадной ливрее и доложил, что подано кушать.
      Маркиз де Шамери подал руку Концепчьоне, бледной и трепещущей не менее самого дона Хозе.
      — Дама-испанка, о которой идет речь в газете, — прошептал Рокамболь, — есть цыганка Фатима, а человек в одежде мастерового — он! Убитая женщина есть кормилица, убийца — негр; он впотьмах вместо госпожи убил служанку… Наконец, — добавил Рокамболь, когда они входили в столовую, — он отравил и дона Педро, чтобы жениться на вас, и, чтобы устранить последнее препятствие, решился избавиться от своей сообщницы в преступлении.
      Рокамболь уселся за столом рядом с Концепчьоной.
      — Если вы хотите, чтобы я вас спас, — прошептал он ей во время тостов, — то скройте новую тайну в глубине сердца. В будущую среду вы должны быть на балу у генерала С.
      В девять часов дон Хозе вышел или, вернее, выбежал из отеля, так как был крайне расстроен, узнав о непростительной ошибке негра.
      Привратник его дома вручил ему письмо. Он сразу узнал почерк Фатимы; она писала:

      «Дон Хозе, ты жесток к своей Фатиме: она любила тебя, а ты хотел ее убить, но я прощаю тебя. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в Париже. Прощай, дон Хозе, будь счастлив с той, которая сменила меня в твоем сердце. Не бойся за тайну, так долго связывавшую нас друг с другом. Никто никогда не узнает, что ты отравил своего брата дона Педро. Еще раз прощай навеки.
Фатима».

      Дон Хозе изумился содержанию этого письма; сначала он не верил ему, но мало-помалу поверил.
      Пробило полночь. Дон Хозе вдруг услышал стук кареты, остановившейся у ворот. Спустя минуту раздался звонок. Дон Хозе сам отпер дверь, так как Цампу он отправил еще с утра.
      Вошла дама, закрытая густой вуалью, она быстро направилась в освещенную гостиную.
      Это была Банко — его княгиня.
      — Здравствуйте, мой друг, — сказала она, — благодарю вас за послушание, ведь Фатима умерла, не правда ли?
      — Да.
      — Як вам на этот раз только на одну минутку — с просьбой.
      — Какой?
      — В среду вы пришлете мне два пригласительных билета с пробелом для имени на бал к супруге испанского генерала С. Бал этот будет костюмированный, и маска обязательна.
      — Как же вам их доставить?
      — В среду я пришлю вам письмо, в котором опишу свой костюм и признаки, по которым вы меня легко узнаете. Отдайте посланному билеты и напишите несколько слов о вашем костюме.
      — Хорошо.
      Она поцеловала его и побежала к двери. Минуты через две послышался стук отъезжающего экипажа.
      В среду вечером отель испанского генерала С. был в полном освещении. Здесь собралась вся парижская и иностранная знать.
      Длинная вереница экипажей стояла уже по обеим сторонам улицы.
      В одиннадцать часов вечера подъехал к крыльцу экипаж, запряженный четверкой белых, как снег, лошадей.
      Из экипажа вышли две дамы в богатых костюмах польских крестьянок.
      Одна из них была высокая стройная женщина с золотистыми кудрями. Другая была женщина полная, по-видимому, не первой молодости.
      Лишь только они вошли в залу, к ним подошел мужчина в черном костюме с красными отворотами и взял под руку толстую даму; молодая стройная женщина шла рядом.
      — Я видела своего отца, — проговорила Банко с детскою радостью.
      — Да, он величествен в своей красной одежде швейцара и, наверное, не подозревает, что распахнул двери перед своей дочкой.
      — А где же мой испанец?
      — Он приедет с герцогом и герцогиней. Ты знаешь его костюм?
      — Знаю: коричневое домино с зеленым бантом на плече.
      — Возьми его под руку и разыграй с ним сцену ревности, но когда увидишь синее домино с красным бантом на правом плече, то постарайся возвысить голос.
      — Отлично. А вы обещаете мне скандальчик, о котором я мечтаю?
      — Будь покойна: твой родитель — твой царь увидит тебя, когда ты будешь уезжать на своей четверке.
      — Ах! Как отлично я отомщу этой каналье.
      В это время Рокамболь взял у полной дамы ее пригласительный билет и, спрятав его в карман, удалился.
      Он поспешно вышел из отеля и поехал на Сюренскую улицу.
      Он надел на Фатиму сверх богатого цыганского костюма синее домино с красным бантом и маску, а сам переоделся арлекином.
      Они вышли и сели в наемный купе.
      Дорогой Рокамболь снял повязку с глаз Фатимы и дал ей кинжал — тот самый, которым негр убил кормилицу. Цыганка конвульсивно сжала его и спрятала под домино.
      Не доезжая до отеля, Рокамболь вышел из купе, говоря:
      — Я должен подъехать в моей коляске, которая ждет меня здесь, вот тебе билет на имя баронессы Арлевской, с которым тебя свободно пропустят; там мы увидимся.
      Спустя несколько минут перед Фатимой расступились, когда она показала свой билет.
      У самого входа в залу Рокамболь подал Фатиме руку.
      — Смотри, вот дон Хозе, — сказал он шепотом, указывая на испанца, который вошел под руку с герцогиней де Салландрера, — но успокойся: это не она, но скоро ты увидишь его с твоей соперницей.
      Сердце цыганки сжалось, и она невольно схватилась за кинжал.
      Спустя полчаса дон Хозе, оставив герцогиню, начал бродить по залам, отыскивая свою польскую княгиню. Наконец он увидел ее в толпе, с трепетом сердца пробрался к ней и, пригласив на кадриль, подал ей руку.
      Рокамболь, оставив гитану в соседней зале, подошел к Концепчьоне и также ангажировал ее на кадриль vis-a-vis с доном Хозе и польской княгиней.
      Раздались звуки оркестра; кадриль началась.
      — Ведь это дон Хозе? — спросил он шепотом Концепчьону. — Она вздрогнула, узнав голос маркиза де Шамери.
      — Вы хорошо сделали, что приехали, — продолжал он, — так как в последний раз танцуете с вашим кузеном.
      — Боже мой, разве он умрет?
      — Да.
      — О, пощадите его! — молила молодая испанка. — Я ему прощаю.
      Когда кадриль кончилась, Рокамболь прошептал ей:
      — Сеньорита, ради Бога, уезжайте и увезите с собой герцогиню.
      Концепчьона повиновалась и, сказав матери, что ей нездоровится, поехала вместе с ней домой.
      Рокамболь искал глазами дона Хозе и полячку, но их в залах не было.
      Он обошел сад и снова воротился в залу за гитаной.
      — Пойдем, — сказал он ей, — время настало.
      Он увел ее в сад, остановился в пустой аллее и, вынув из кармана флакон, подал его цыганке.
      — Выпей, — сказал он, — это придаст тебе отваги. Цыганка выпила и, отбросив флакон, спросила:
      — Где же они?
      — Тут в беседке.
      Цыганка бросилась за решетку беседки и подползла к дону Хозе, который, ничего не слыша и не видя, объяснялся в любви своей мнимой княгине.
      Рокамболь отошел в сторону, сбросил с себя домино и остался в костюме арлекина.
      — Теперь Фатима не узнает меня, — проговорил он и начал прислушиваться.
      «Бедная Фатима, — подумал он, — она питала ко мне полное доверие, а я заставил ее выпить яд, убивающий в двадцать минут… Но это для того, чтобы она молчала после его смерти…»
      В эту минуту раздался громкий болезненный вопль.
      — Браво, — пробормотал Рокамболь, — цыганка сдержала слово, дон Хозе умер!..
      На следующий день после бала у генерала С. маркиз де Шамери завтракал в cafe de Paris. Несколько молодых людей сидели за соседними столиками; все они были одного общества с маркизом.
      — Скажите, пожалуйста, Шамери, — спросил, входя, молодой хорошенький блондин с маленькими усиками, — вы были вчера на бале у генерала С.?
      — Был, — ответил Рокамболь, разрезая крылышко куропатки, — а вы?
      — Как? Вы говорите об этом бале таким спокойным тоном?
      — А почему же и не так?
      — Следовательно, вы ничего не знаете?
      — Знаю только то, что этот бал был великолепен и очень оригинален.
      — И больше ничего?
      — Я знаю еще, что генеральша С. была прелестнее обыкновенного.
      — Но где же вы были, mon cher? — заметил блондин.
      — Спал; я лег сегодня ровно в три часа утра.
      — Что-о? Вы уехали с балу в три часа?
      — Ровно в два.
      — А, теперь я понимаю.
      — Ну, а я так ровно ничего не понимаю.
      — Я этим хотел сказать, что не удивляюсь больше, что вы не знаете…
      — Что?
      — То, что произошло на этом бале.
      — Уж не сгорел ли отель, — заметил совершенно равнодушно Рокамболь, — или не поджег ли кто-нибудь себе платья?
      — Хуже того, мой милый.
      — В таком случае, я теряюсь и предвижу только одно возможное приключение.
      — Какое?.. Говорите же? — раздалось с нескольких сторон.
      — Генерал очень ревнив и, вероятно, сделал сцену какому-нибудь юноше, когда тот ухаживал за его женой.
      Блондин передернул плечами.
      — Нет, любезный, — сказал он, — вы простодушны и наивны в таких делах, как моряк…
      — Но, наконец, объяснитесь же, Макс! — раздалось опять с разных сторон.
      — Вероятно, вы знаете, — начал блондин, — что на балу у генеральши С. было много испанцев?
      — Да, генерал в большом уважении и почете у своих соотечественников.
      — Вы, конечно, знаете герцога де Салландрера?
      — Знаю, — ответил маркиз, — герцогиня знакома с моей сестрой — виконтессой д'Асмолль.
      Рокамболь говорил о своей сестре с небрежностью и простодушием, которые блондин называл морскими.
      — Так речь идет о герцоге? — спросил он.
      — Нет, об его племяннике.
      — Ах, знаю! Высокий смуглый молодой человек, очень красивый собой, но, сколько мне кажется, глуповатый и даже отчасти нахальный.
      — Ну, вот об нем-то и речь.
      — Его, кажется, зовут доном Хозе?
      — Да.
      — Разве он был на балу?
      — На свою беду.
      — Что? Как!.. Что с ним случилось?
      — Довольно серьезное происшествие — он умер.
      — Что вы! Что же, с ним случился удар?
      — Удар кинжалом.
      — На балу?
      — Ну да… после вашего отъезда… в три часа.
      — Господа! — сказал Рокамболь. — Я думаю, что Макс или сошел с ума, или был вчера на представлении Густава III и грезит им до сих пор. Разве мыслимо в Париже убивать кинжалами?.. Разве, наконец, это могло случиться на балу?..
      — Господа! — перебил его холодно блондин. — Повторяю еще раз, что дон Хозе убит вчера ночью кинжалом…
      — На балу?
      — На балу.
      — Я бы желал знать подробности этого происшествия, — заметил Рокамболь.
      — Да их почти не знают.
      — Кто же убил его?
      — Женщина.
      — Из ревности?
      — Да. Его любовница.
      — Вот как!
      — При такой кузине, как дочь герцога де Салландрера, он мог иметь любовницу!.. — вскрикнул Рокамболь.
      — О, наивный моряк! — заметил Макс.
      — Что же узнали еще?
      — Что на бал пробралась женщина в домино и маске и следила за доном Хозе, который ухаживал за второй любовницей.
      При этих словах Рокамболь выронил из рук вилку.
      — Как! — вскрикнул он. — Их было две?
      — Две.
      — И он еще намеревался жениться! Что за Дон-Жуан — черт бы его побрал!
      — Итак, — продолжал рассказчик, — она следила за доном Хозе в саду… там-то, в то время, как он стоял на коленях перед другой…
      — Но кто же была эта другая?
      — Погодите и позвольте мне сперва сказать, кто была первая.
      — Это справедливое желание.
      — Хорошенькая смуглая девушка с огненным взором — испанская цыганка, которую дон Хозе привез с собой в Париж. Нанося удар ему, она сбросила с себя домино и маску и сказала:
      — Узнаешь ли ты меня, подлец?
      — И убила?
      — Он даже и не вскрикнул и умер мгновенно.
      — Это пахнет просто мелодрамой, — заметил один из слушателей.
      — Ваше сравнение гораздо удачнее, чем вы даже и думаете, — продолжал рассказчик.
      — В самом деле?
      — Ни одна трагическая актриса не была бы лучше этой цыганки, когда она замахнулась кинжалом и вскричала: «Я отомщена!»
      — Конечно, ее арестовали?
      — Сейчас же… ее обступили со всех сторон, начали расспрашивать… сначала даже все думали, что она сумасшедшая, но вдруг она побледнела, зашаталась, глухо вскрикнула и грохнулась на пол.
      — Без чувств?
      — Нет, мертвая.
      — Господа! — крикнул Рокамболь. — Эта смерть уже совершенно излишняя для правдоподобия рассказа. Если мы сейчас же не арестуем нашего приятеля Макса, то он в двадцать минут убьет всех гостей генерала… Я хорошо сделал, что уехал раньше, а иначе…