Два года радовалась я отсутствием этого чудовища. Но вот уже более года как он приехал погостить у своей невесты… И, Боже мой, приближается роковой час, когда я должна буду избрать одно из двух: или сделаться женой убийцы или сделаться убийцею своего отца!»
      Этим заканчивается заветная рукопись Концепчьоны де Салландрера.
      — Ну, дядюшка, — обратился Рокамболь к своему наставнику, — что ты скажешь?
      Сэр Вильямс написал на грифельной доске:
      «Тотчас же начать следить за доном Хозе. Ехать завтра на свидание с Концепчьоной и обещать ей, что через две недели она будет свободна».
      На другой день мнимый маркиз де Шамери проснулся в хорошем расположении духа. Он оделся и сошел завтракать к своей сестре, виконтессе д'Асмолль.
      — Здравствуй, сестрица, — проговорил он, поцеловав ее в лоб. — Где же Фабьен?
      — Он скоро вернется. Он рано утром уехал верхом. Спустя пять минут явился Фабьен.
      — А, милый Альберт! — сказал он. — Поздравляю тебя.
      — С чем?
      — Ты влюблен.
      — Я?
      — Разумеется.
      — В кого же это?
      — Странный вопрос. Ну, в Концепчьону де Саландрера.
      — И не думал даже.
      — Пожалуйста, не запирайся: ты бываешь у них почти каждый день, скажу больше: у тебя даже есть соперник в лице некоего дона Хозе, кузена Концепчьоны.
      Молодая виконтесса добродушно улыбнулась.
      В девять часов вечера Рокамболь отправился в Соренскую улицу, переменил там костюм и в десять часов был уже на углу улицы Понтье.
      Дон Хозе опять вышел, закутанный в плащ, опять пошел в улицу Роше, где скрылся в темном коридоре дома № 7. Рокамболь ждал. Дон Хозе вышел оттуда спустя два часа и направился обратно в улицу Понтье.
      Неутомимый Рокамболь последовал в отдалении за ним.
      Но в то время, как дон Хозе отворял калитку, Рокамболь заметил на дворе запряженный экипаж.
      — Ага! — подумал он. — Мой соперник собирается куда-то ехать.
      Он добежал до биржи, сел в купе и воротился в улицу Понтье в ту самую минуту, как выезжал кабриолет.
      — Поезжай за этим экипажем! — сказал он кучеру. Кабриолет проехал Елисейские поля, Королевскую улицу, бульвар и остановился на углу улицы Годо де Моруа.
      Здесь дон Хозе вышел, отослал экипаж обратно и пошел пешком по тротуару.
      Рокамболь посмотрел на часы: было три — четверти двенадцатого.
      — Однако надо спешить к Концепчьоне, — прошептал он. — Завтра я постараюсь узнать, зачем этот идальго шагает сюда замаскированным.
      Ровно в двенадцать часов Рокамболь подошел к садовой калитке отеля де Салландрера.
      Негр, который его уже поджидал, провел его в мастерскую Концепчьоны.
      При виде входящего маркиза де Шамери Концепчьона вздрогнула, и сердце ее сильно забилось.
      Рокамболь догадался о причине ее смущения. Он вынул из кармана рукопись и подал ее молодой испанке.
      — Сожгите эти бумаги, сеньорита. Содержание их я буду помнить так долго, пока освобожу вас от вашего врага.
      Она взяла рукопись и поспешно бросила ее в огонь.
      — Желаете ли вы, — продолжал мнимый маркиз, — чтобы я был вашим братом, другом, защитником?
      — О, да! — отвечала она, и глаза ее заблистали надеждой.
      — В таком случае выслушайте меня. Дон Хозе — низкий убийца: он убил своего брата, он убьет и вашего отца, если вы ему не покоритесь.
      — Увы, я в этом уверена.
      — Не далее как через месяц вы сделаетесь его женой…
      — О, ужас! — воскликнула несчастная Концепчьона.
      — Но этого не будет! — торжественно сказал Рокамболь, взяв ее за руку.
      — О, спасите меня, спасите моего отца! — пролепетала молодая испанка.
      — Дон Хозе будет убит мною на дуэли. Если через неделю принесут его в отель умирающим или даже труп его, — не обвиняйте никого в его смерти, никого, кроме божьего правосудия, которое рано или поздно карает убийц. Теперь прощайте. Мы увидимся с вами в день похорон дона Хозе.
      Рокамболь, поцеловав руку молодой девушки, удалился.
      — Боже мой, что я делаю! — прошептала она в отчаянии и, закрыв лицо руками, горько заплакала.
      На другой день, в десять часов вечера, дон Хозе, одетый, как и прежде, мастеровым с длинной бородой, отправился, по обыкновению, в улицу Роше, в дом № 7, где, открыв своим ключом дверь темного коридора, поднялся по грязной лестнице в четвертый этаж.
      Здесь он вошел в низенькую дверь, на которой прибита была дощечка с надписью: Г-жа Корили, полировщица.
      Госпожа Корали, женщина лет сорока пяти, когда-то усердная посетительница всех парижских танцклассов и сделавшаяся теперь полировщицей, жила в крошечной комнатке с весьма скудной обстановкой.
      — Приходил кто-нибудь? — грубо спросил дон Хозе.
      — Никто, — отвечала почтительно полировщица.
      — Хорошо. Заприте дверь на задвижку.
      Дон Хозе подошел к углу комнаты и отдернул ситцевую занавеску, за которою скрывалась потайная дверь.
      Он отворил ее и, пройдя длинный коридор, вошел в прекрасную большую комнату: отсюда прошел в дверь направо и, отворив ее, очутился в великолепной гостиной стиля Людовика XV.
      На пороге соседней комнаты показалась женщина, которая, протянув дону Хозе руку, увлекла его за собой в роскошный, в полном смысле этого слова, будуар.
      Женщина эта была цыганка двадцати трех лет; она была одета в черное бархатное платье с красными отворотами, убранными золотыми блестками; из-под платья виднелась чудная ножка, обутая в мавританские сандалии. На ее роскошных черных волосах покоилась красная камелия, а в ушах сверкали бриллиантовые серьги, не столь блестящие, как ее большие черные , глаза, не столь ослепительные, как белизна ее маленьких зубов, проглядывавших во время улыбки из-за розовых губок.
      — Наконец-то ты пришел, мое солнышко, — проговорила она, — я уже думала, что ты не придешь сегодня, и меня, более чем когда-либо, мучило чувство ревности.
      — Безумная, — сказал дон Хозе с упреком.
      — Быть может, что я и безумная. Но согласись, если б тебя держали круглый год в позолоченной темнице, запрещая выходить на улицу и даже подходить к окну…
      — Фатима, — перебил ее дон Хозе, — неужели ты сомневаешься, что кроме тебя я не люблю никого на свете?
      — Даже и твою невесту? — спросила она, улыбнувшись.
      — Разве ты не знаешь, что она ненавидит и презирает меня? О, будь покойна, Фатима, лишь только я сделаюсь мужем Концепчьоны и получу от ее отца его титулы и грандство, я буду для нее холоден как лед, потому что я люблю только одну женщину на свете — тебя, моя неоцененная.
      — О, я верю тебе, когда слышу эти слова из твоих уст, но, когда тебя нет со мной, мне лезут в голову страшные мысли, и тогда я невольно начинаю вспоминать о своей прежней жизни, о моих триумфах как танцовщицы, о громких аплодисментах… и мечтаю снова увидеть синее небо моей дорогой Гренады…
      — Утешься, друг мой, мы скоро уедем в Кадис: дон Педро уже умирает.
      Цыганка поникла головой.
      — О! — сказала она. — Надо было страстно любить тебя, чтобы совершить такое преступление.
      Вдруг она порывисто вскочила и выхватила у него из рук носовой платок.
      — А, изменник! — вскричала она и схватила кинжал. — Говори, откуда ты взял этот женский платок!
      — Это мой, — отвечал дон Хозе, побледнев.
      — Лжешь, здесь буквы К. и С. Говори, или я убью тебя!
      — Ну, ну, успокойся, мой тигренок: К. и С. — это вензель моей кузины Концепчьоны де Салландрера; я забыл дома носовой платок, и она дала мне свой.
      Цыганка выронила из рук кинжал, но на лице ее все-таки выражалось недоверие.
      — Веруешь ты в Бога? — спросила она после короткого молчания.
      — Верую.
      — Ну, так поклянись твоим Богом, что ты не изменял мне.
      — Клянусь.
      Лицо ревнивой цыганки прояснилось.
      — Слушай, — сказала она, — до тех пор, пока я не сделалась преступницей ради любви к тебе, ты мог меня бросить во всякое время, но с того дня, как я омочила свои руки в крови твоего брата, ты на всю жизнь принадлежишь мне. Преступление служит нам неразрывной цепью.
      — Но ведь преступление совершила не ты, а твои братья, которым я обещал сто тысяч дукатов из приданого моей будущей жены.
      — Да, но если я укажу им на тебя, то с меня они ничего не возьмут!
      — Фатима, ты оскорбляешь меня, сомневаясь в моей клятве.
      — О, прости меня, это взрыв ревности.
      Дон Хозе поцеловал ее в лоб, затем встал, закутался в плащ и прицепил бороду.
      — Прощай! — сказал он. — Мне нужно быть дома, потому что у герцога де Салландрера является иногда фантазия заехать ко мне после клуба.
      — Прощай, до завтра. Помни о том, что мы навеки принадлежим друг другу и что ты умрешь, если изменишь мне.
      Дон Хозе вышел из улицы Роше, обезумев от ярости цыганки.
      Он солгал, что платок принадлежит Концепчьоне. Фатима проводила дона Хозе до дверей коридора, где стояла до тех пор, пока не затих стук шагов.
      Войдя в будуар, она вдруг вскрикнула. Перед ней стоял мужчина с кинжалом в руке, тем самым, который она выронила.
      Незнакомец был среднего роста, бледный, с длинной, густой бородой. Одет он был в узкие панталоны, изношенный коричневый плащ и грязные сапоги с отворотами.
      — Кто вы? — в страхе спросила молодая цыганка.
      — Доброжелатель.
      — Что вам угодно?
      — Поговорить с вами о доне Хозе.
      — Говорите, я вас слушаю.
      — Имя ваше Фатима?
      — Да.
      — Я хочу сообщить вам кое-что о женщине, которую любит дон Хозе.
      — Вы лжете! — вскричала она, и глаза ее засверкали, как у разъяренной львицы.
      — Выслушайте меня! — сказал незнакомец гордо.
      — Говорите.
      — У дона Хозе есть брат, которого зовут дон Педро. Гитана вздрогнула.
      — Он умирает, — продолжал незнакомец, — от страшной болезни, которую ему насильственным образом привили. Вы и дон Хозе совершили над ним это гнусное преступление.
      — О, пощадите, — воскликнула она, думая, что незнакомец пришел мстить за дона Педро, — пощадите, я его любила!
      — Это не мое дело, — проговорил незнакомец, засмеявшись, — и я пришел вовсе не затем…
      — В таком случае, чего же вам нужно от меня?
      — Вы говорили сейчас дону Хозе: «Я убью тебя, если ты когда-нибудь мне изменишь!»
      — Да, и клянусь, что сдержу Слово.
      — Ну, так я покажу вам дона Хозе под руку с вашей соперницей.
      — Где? Когда? — спросила Фатима, задрожав всем телом.
      — Через неделю, в маскараде.
      — О, мой сон, — прошептала она, — я видела это во сне. Вы, верно, сатана? — проговорила цыганка, с ужасом посмотрев на незнакомца.
      — Может быть, — сказал он, захохотав действительно адским смехом. — Но, если хотите, я еще больше вам расскажу.
      И он рассказал ей некоторые подробности о ее прежней жизни и о том, как дон Хозе привез ее в Париж.
      — Вы живете здесь со старухой-кормилицей и негром. Оба они служили у вас в Испании и в прежнее время водили к вам много любовников. Ну, теперь довольно с вас? — спросил незнакомец.
      — О, да, я вижу, что вам известны мои тайны.
      — И вы верите мне, что дон Хозе обманывает вас?
      — Может быть… но мне нужны доказательства.
      — Они будут у вас через неделю.
      — О, в таком случае эта рука, вооруженная кинжалом, сумеет вонзиться в грудь изменника по самую рукоятку! Клянусь в этом верою моих предков, именем того божества, о котором нам запрещено говорить непосвященным, клянусь, что я убью дона Хозе в тот день, как встречу его с моей соперницей!
      — Хорошо, я верю твоей клятве. Но прими мой совет: кто хочет мстить, должен молчать — сохранять на устах улыбку…
      — А в сердце злобу. О, будьте покойны: я буду улыбаться ему и услаждать его своими ласками.
      — Теперь еще один совет: не доверяйся своей кормилице и негру, как смертельным врагам.
      Незнакомец повернулся к камину и указал на китайскую вазу.
      — Каждый вечер перед приходом дона Хозе приподнимайте эту вазу, и вы найдете под ней записку с моими инструкциями. Через три дня я приду опять сюда. Я ухожу, но вы не должны знать, каким образом, а поэтому я завяжу вам глаза.
      — Завязывайте, — проговорила она с покорностью. Незнакомец вынул из кармана фуляровый платок, сложил его вчетверо и завязал глаза молодой цыганке.
      — Считайте до полутораста, а затем можете снять повязку.
      Гитана повиновалась, сосчитала и потом сдернула платок.
      Незнакомец исчез.
      — Это был сам дьявол! — проговорила суеверная цыганка и начала молиться.
      На другой день Фатима в ожидании прихода дона Хозе вспомнила о китайской вазе. Она приподняла ее и нашла записку, на которой написаны были знаки, известные только испанским цыганам.
      Кроме того, здесь находился маленький пакетик, запечатанный сургучом.
      Фатима прочла следующее:

      «Под страхом смерти проглоти порошок, находящийся в этом пакете!»

      — Нет никакого сомнения, — прошептала она, — что я видела самого дьявола, который покровительствует мне. Предки наши ходили на шабаш и отдались ему… кто знает, не его ли я детище.
      Суеверная цыганка высыпала порошок в рюмку воды, которую выпила залпом.
      В это время в гостиной послышались шаги.
      Она бросила записку в огонь и отворила дверь будуара.
      — Здравствуй, моя милая, — проговорил дон Хозе, целуя молодую цыганку.
      Он снял плащ и поставил на камин бутылку в плетенке.
      — Что это? — спросила Фатима.
      — Это мараскин, который я сегодня получил из Испании.
      Он позвонил и велел вошедшему негру подать рюмок.
      Прежде чем идти дальше, вернемся немного назад.
      Накануне дон Хозе вышел от Фатимы в весьма мрачном настроении.
      Эта женщина, которую он уже разлюбил, отдав сердце другой, эта женщина владела его тайной и может поступить с ним как с убийцей, если он бросит ее. Она сейчас угрожала убить его, если узнает об измене.
      Дон Хозе употреблял тщательные предосторожности, отправляясь к цыганке: он переодевался работником с длинною бородою, выходил по черной лестнице через двор и возвращался тем же путем через кухню, где его ожидал лакей.
      Лакей этот, по имени Цампа, жил у дона Хозе уже четыре года.
      Перед тем Цампа был приговорен в Мадриде к смерти за убийство старухи со служанкой. Благодаря необыкновенной силе и ловкости, ему удалось убежать с самого места казни и укрыться в обширном отеле де Салландрера, который находился на этой же площади.
      Вооруженная сила окружила отель и обыскала все его закоулки. Но тщетно: преступник исчез как призрак.
      Спустя два дня дон Хозе, проснувшись, увидел пред собою человека — это был Цампа.
      Он просил у него защиты, говоря, что будет слугой, который пойдет за него в огонь — и в воду.
      — Я сбрею бороду, — проговорил он, — выкрашу свои рыжие волосы в черную краску, и тогда никто меня не узнает.
      Дон Хозе увидел в Цампе человека, который в случае нужды сделается его наемником-убийцею и по одному его знаку зажжет Мадрид со всех четырех концов.
      — Хорошо, — сказал он, немного подумав, — я сделаю тебя своим лакеем.
      С тех пор между господином и слугою установилась некоторого рода дружба. Цампа знал все тайны своего барина, кроме отравления дона Педро.
      Дон Хозе возвратился домой бледный и расстроенный.
      — Ваше сиятельство, — обратился к нему Цампа, — вы, должно быть, поссорились с вашей красавицей. Вы так расстроены.
      — Нет, так, маленькая неприятность. Но удивительное дело, что Фатима перестала мне нравиться.
      — Это потому, ваше сиятельство, что вы любите другую.
      — Быть может, и потому.
      — К тому же Фатима — женщина, не получившая никакого образования, дикого характера, которая в припадке ревности может дойти до того, что кинжалом коснется вашего сердца.
      — Этого-то я и боюсь.
      — В таком случае, надо от нее избавиться.
      — Это не так легко, как тебе кажется.
      — Убить ее, и дело с концом.
      Дон Хозе пристально посмотрел на Цампу.
      — Ты вовсе не глупый малый, — сказал он.
      — У меня есть отличный яд, привезенный с Маркизских островов; он убаюкивает человека в двадцать четыре часа.
      Дон Хозе немного подумал и затем вдруг проговорил:
      — Завтра мы возобновим этот разговор, а теперь я пойду спать.
      Теперь читатель может догадаться, что заключалось в бутылке с мараскином, которую дон Хозе принес молодой цыганке.
      Она сама откупорила бутылку и налила две рюмки.
      В голове ее мелькнуло подозрение.
      — За твое здоровье, — сказал дон Хозе и залпом выпил свою рюмку.
      Подозрение Фатимы рассеялось, и она тоже выпила.
      Вечер прошел обыкновенно, в нежных уверениях в любви.
      Пробило полночь, и дон Хозе, поцеловав цыганку, удалился.
      — Бедная Фатима, — прошептал он уходя, — тебе рано еще умирать, но что же делать!
      Фатима, войдя в будуар, увидела пред собою вчерашнего незнакомца.
      — Вы пили это? — спросил он, указывая на бутылку с мараскином.
      — Пила, — отвечала она.
      Незнакомец, не говоря ни слова, взял кусок сахару, обмочил его в мараскин и дал его попугаю, сидящему в углу на жердочке.
      — Что вы делаете? — спросила в недоумении Фатима.
      Незнакомец безмолвно указал ей на попугая, который, как только проглотил сахар, захлопал крыльями, бился несколько секунд и упал к ногам своей хозяйки.
      — Видите, что дон Хозе отравил вас. Одной рюмки этого ликера достаточно, чтобы превратить в холодный труп такую красавицу, как ты.
 
      Вернемся назад.
      Банко была шестнадцатилетняя девушка, блондинка с голубыми глазами, белыми как снег зубками, вздернутым носиком, розовыми губками и детскими ручкой и ножкой.
      Родители ее когда-то исполняли величественную должность привратников у испанского генерала С. Но Банко родилась уже в Париже.
      В пятнадцать лет она выпорхнула из бедного родительского дома.
      Иностранный богач поднес ей ключи от великолепной квартиры в Кастильонской улице, куда она и переехала.
      Целый год уже Банко, благодаря свой красоте, жила в неге и роскоши.
      Родители ее, гордые испанцы, торжественно отказались принимать и даже видеть свою дочь.
      Это презрение наконец разозлило Банко, и львица задалась мыслью отплатить за это своим родителям.
      При ней жила компаньонка, женщина лет сорока пяти, по имени Карло. Она была домоправительницей Банко, давала ей советы и, где могла, обкрадывала.
      Князь уехал на три месяца в Италию.
      Вечером после его отъезда Банко в сопровождении своей компаньонки отправилась в итальянскую оперу.
      Здесь Карло указала ей на дона Хозе д'Альвара, говоря:
      — Этот господин очень хорошо знаком с генералом С. Если бы вам познакомиться с ним, то вы отлично могли бы унизить ваших спесивых родителей.
      — Я с ним познакомлюсь во что бы то ни стало, — проговорила Банко решительно.
      На следующий день Карло, необыкновенно пронырливая, узнала адрес дона Хозе и собрала о нем некоторые сведения.
      Возвратившись однажды вечером домой, дон Хозе нашел у себя письмо, присланное по городской почте. Оно написано было красивым, женским почерком, но без подписи.
      «Если в доне Хозе есть мужество его предков, если он не боится романтических приключений, он придет завтра в половине двенадцатого вечером на угол бульвара и улицы Годо де Моруа. Там к нему подойдет мужчина и скажет по-испански: идите за мной. Дон Хозе последует за ним и исполнит все, что тот скажет».
      Дон Хозе нашел это приключение интересным и решил отправиться на свидание.
      На следующий день дон Хозе ушел немного раньше от Фатимы, зашел домой переодеться и ровно в половине двенадцатого стоял на углу улицы Годо де Моруа. Спустя десять минут подле него остановился фиакр, и он услышал оттуда мужской голос:
      — Идите за мной.
      Дон Хозе приблизился к фиакру.
      — Садитесь, — сказал незнакомец.
      Дон Хозе сел. Незнакомец тотчас же завязал ему глаза, говоря:
      — Вы не должны знать, куда приедете.
      Фиакр тронулся и лишь после часовой быстрой езды остановился.
      Незнакомец провел дона Хозе через сад, затем ониподнялись по лестнице и прошли несколько комнат.
      — Снимите повязку, — сказал провожатый, уходя. Дон Хозе снял платок и был чрезвычайно изумлен, увидя себя в хорошенькой гостиной.
      Портьера соседней комнаты отдернулась и взору дона Хозе представилась Банко, одетая в коротенькую красную юбочку, черный бархатный корсаж с вышивками и польскую шапочку.
      При виде ее дон Хозе был убежден, что находится в присутствии знатной дамы, и поклонился чуть не до земли.
      Она грациозным жестом пригласила дона Хозе сесть.
      — Чтобы объяснить вам мое странное поведение, — проговорила она робко, — вы должны узнать, кто я.
      — Я вас слушаю, — отвечал дон Хозе.
      — Ах, пане, — сказала она с грустью, — в нашей стороне мы, знатные девушки, никогда не выходим замуж по влечению сердца. Я дочь польского князя и вышла замуж за знатного иностранца. Мне семнадцать лет, а мужу моему шестьдесят три. Это человек грубого, деспотического характера, делающий надо мною неслыханные насилия в припадках безумной ревности. Вот уже год, как я живу в Париже, и все это время он не выпускает меня из дому.
      — Почему же вы не стараетесь избавиться от подобного тиранства?
      — Напротив того, стараюсь, и поэтому-то вы и находитесь здесь.
      Дон Хозе улыбнулся.
      — Шесть лет тому назад, — продолжала мнимая полька, — цыганка предсказала мне, что я буду очень несчастна, что человек, явившийся с севера, будет деспотически обращаться со мной, но что потом он увезет меня к западу и что здесь я встречу человека верхом, который бросит на меня любопытный взгляд, — этот человек будет моим освободителем. Если этот человек полюбит вас, прибавила цыганка, не зная вашего имени и места, где вы живете, — в книге судеб написано, что тиран ваш умрет.
      — Странное пророчество, — прошептал дон Хозе.
      — Недавно я поехала кататься с моим ненавистным мужем; в Елисейских полях я встретила всадника, он бросил на меня любопытный взгляд, которым меня сильно поразил. Всадник этот — вы, дон Хозе.
      — Ого! — подумал испанец. — Уж не намеревается ли она заставить меня убить ее мужа.
      Затем он сказал:
      — Если цыганка сказала правду, если любовь моя убьет вашего мучителя — надейтесь, потому что я люблю вас.
      Она не старалась освободить своих рук, которые он держал. В это время стенные часы пробили час.
      — Боже мой, — сказала она, — уезжайте скорей, — сейчас приедет мой тиран.
      — Когда же мы увидимся?
      — Завтра ждите опять в улице Годо де Моруа. Человек с длинною бородой опять завязал ему глаза, провел его по лестнице, через сад к фиакру и лишь на углу улицы Годо де Моруа снял с него повязку. Дон Хозе пошел домой пешком.
      В продолжение всей недели дон Хозе каждый вечер навещал Банко и уже разлюбил Фатиму. Каждый вечер отправлялся он к мнимой польке тем же самым способом, как и в первый раз.
      Однажды вечером дон Хозе, выходя из дому, не заметил, что за ним следят, а между тем замаскированный Рокамболь следовал за ним до улицы Годо де Моруа, заметил таинственного незнакомца, а также номер фиакра и надпись на нем: «Брион, содержатель экипажей, в улице Басс-Рампар».
      — Теперь я знаю довольно, — говорил про себя Рокамболь, — знаю, что дон Хозе каждый вечер навещает свою любовницу в улице Роше и что, возвратясь от нее, отправляется в улицу Годо де Моруа. Сверх того, я знаю, что фиакр, который его там дожидается, принадлежит Бриону.
      На следующий день в одиннадцать часов маркиз де Шамери заехал к содержателю экипажей Бриону и, сказав, что ему нужен месячный экипаж, начал рассматривать все фиакры и, узнав наконец примеченный накануне номер, сказал:
      — Ну, вот хоть этот.
      — К сожалению, он занят уже, — отвечал содержатель.
      — Кем?
      — Одним господином за тысячу франков в месяц, который ездит в нем только три часа в сутки, и то поздно вечером.
      — Куда же это?
      — Кучер не говорит; ему обещано пятьсот франков, с тем — чтобы он молчал.
      — Оригинально, — пробормотал Рокамболь и . уехал, не условясь об экипаже.
      Через час после его отъезда к содержателю карет явился человек с рыжими волосами, красным лицом и багровым носом — наниматься в конюхи.
      Содержатель экипажей принял его на испытание.
      Джон (так назвался мнимый конюх) разговорился между прочим с кучером, который ездил с таинственным незнакомцем, и дал ему тысячу франков с тем, чтобы он позволил заменить себя на один лишь вечер.
      Кучер согласился, объяснив Рокамболю, что каждый вечер в одиннадцать часов он отправлялся в Кастильонскую улицу, где мужчина с длинною бородою садился в фиакр, потом он ехал в улицу Годо де Моруа, где и останавливался. Господин, ждавший на тротуаре, садился в него, и длиннобородый господин завязывал ему глаза. Потом фиакр выезжал из Парижа через улицу Клиши и останавливался у дачи, налево от железной дороги. Там длиннобородый мужчина высаживал господина с завязанными глазами, брал его за руку и уводил в сад. Спустя час он снова приводил господина с завязанными глазами, возвращался с ним в Париж и высаживал его на прежнем тротуаре.
      Для мнимого Джона этого было достаточно.
      На следующий день в одиннадцать часов вечера фиакр, по обыкновению, выехал из улицы Басс-Рампар, но на козлах его на этот раз сидел переодетый Рокамболь.
      В Кастильонской улице он посадил длиннобородого мужчину, затем в улице Годо де Моруа — дона Хозе, наконец поехал в Аньер, где узнал описанную ему красивую дачку, у которой он и остановился.
      После того, как дон Хозе был выведен из фиакра с завязанными глазами, Джон привязал лошадь к садовой решетке, а сам влез в фиакр и притаился в уголке.
      Спустя несколько минут длиннобородый мужчина воротился и тоже влез в фиакр, не заметив в темноте сидящего там человека, который тотчас же схватил его за горло и, наставив кинжал, прошептал:
      — Молчи, или ты умрешь!
      Тут только длиннобородый мужчина заметил, что кучер был не вчерашний.
      — Что вам от меня нужно? — в ужасе прошептал он.
      — Выбирай — или остаться в фиакре с кинжалом в груди, или говори правду, за что получишь сто луидоров.
      — Если ваша милость обещает мне, я все скажу.
      И управитель девицы Банко подробно рассказал о ночных посещениях дона Хозе.
      — Но какую цель имеет твоя госпожа? — спросил Рокамболь.
      — Она хочет, чтобы дон Хозе со временем ввел ее в большой свет, к испанскому генералу С, у которого ее родители служат привратниками. Барышне во что бы то ни стало хочется унизить их.
      — Хорошо, — сказал Рокамболь, — теперь я нанимаю тебя, оставляя в то же время в услужении у Банко. Каждое утро ты будешь относить на почту письмо с адресом Р. К., до востребования, где ты будешь меня уведомлять обо всем, что происходит у Банко. По субботам ты в свою очередь будешь получать письма со вложением пятисот франков.
      — Согласен.
      Спустя немного времени Джон отвез дона Хозе и его провожатого обратно в Париж.
      Однажды утром Банко приехала из своей виллы в Париж, в свою роскошную квартиру в Кастильонской улице. Она намеревалась уже ехать обратно, когда в прихожей раздался звонок.
      Через три минуты маленький грум подал ей карточку: Мортон Тайнер, эсквайр, а на другой стороне было написано по-испански: касательно дона Хозе д'Альвара.
      — Проси, — сказала Банко и, торопливо сбросив с себя шаль и шляпку, бросилась на кушетку, где уселась с небрежною грациею.
      Мортон Тайнер вошел.
      Это был англичанин с медно-красным цветом лица, курчавыми волосами и черными бакенбардами.
      — Сударыня, — обратился он на ломаном французском языке, — вы говорите по-испански?
      — Немного.
      Англичанин продолжал по-испански.
      — Я пришел говорить с вами о доне Хозе.
      — Что это за дон Хозе? — спросила Банко.
      — Молодой испанец, которого вы завербовали себе в любовники и которого вы каждый вечер увозите с завязанными глазами в вашу аньерскую виллу. Я знаю до мельчайшей подробности ваше обращение с ним.
      Банко вздрогнула.
      — Я друг вашего князя К., — продолжал Тайнер, — я друг дона Хозе, и я пришел к вам тоже как доброжелатель.
      — Это трудновато.
      — Нисколько. Пока князь К. не узнает о вашей измене, он будет счастлив, пока дон Хозе будет принимать вас за польскую княгиню и жену иностранного генерала — он будет любить вас…
      — Дальше, — проговорила Банко в нетерпении.
      — Но если дон Хозе узнает ваше настоящее положение, он откажется от ночных посещений и не введет вас в дом знакомого мне испанского генерала.
      — Скажите, пожалуйста, вы и это знаете?
      — Я вам сказал, что знаю все.
      — Чего же вы от меня хотите?
      — Я хочу, чтобы вы приняли меня в вашу игру.
      — Но… зачем же?
      — Это моя тайна.
      — А вы обещаете мне, что князь ничего не узнает?
      — Обещаю.
      — И дон Хозе также?
      — Разумеется.
      — Я согласна.
      — Отлично. Но я должен предупредить вас, что кто хочет быть моим партнером, должен быть молчалив как рыба; малейшая нескромность сопровождается ударом кинжала.
      Банко в страхе подняла глаза на незнакомца и, встретив его решительный взгляд, сразу поняла, что находится во власти этого таинственного человека.
      Спустя два дня дон Хозе явился с завязанными глазами в аньерскую виллу уже в десятый раз.
      — Друг мой! — обратилась к нему Банко. — На днях я попрошу, вас провести со мною целый день.
      И она указала на хорошенький будуар.
      — О! — вскричал восхищенный дон Хозе. — Это будет райский день.
      — Есть у вас безусловно преданный вам слуга?
      — Есть — человек, жизнь которого в моих руках.
      — В таком случае отправляйте этого человека каждый день в три часа в Тюильрийский сад в ливрее и с синей кокардой…
      — Вы просто загадка.
      — Живая, не правда ли?