Зимой он был заброшен, потому что туда не проникало солнце, а летом Дотти развешивала там белье. На камнях лежала мертвая малиновка. Сэму придется ее хоронить, с жалостью подумала она, и… почему умерла птица, ведь ночь не была холодной? Воздух подернулся бледно-серой дымкой, и, протерев грязное окно, она увидела, что на дворик, закрывая деревья, наплывает с моря туман, неся с собой все более резкий запах нефти. Неужели это случилось? Неужели началась химическая война, от которой люди годами предостерегали друг друга? И неужели эта лежащая малиновка – одна из жертв? Почему Мад, Дотти и мальчишки так крепко спят? Почему даже сам воздух старой подвальной кухни кажется более гнетущим, чем когда они спустились сюда вчера вечером?

Вот оно. Не атомный взрыв, а нечто более тихое, более коварное, выпущенное в воздух самолетами без пилотов и дымкой опускающееся на землю, чтобы просочиться сквозь окна, трещины в стенах, трубы, – воздух превратится в отраву, дыхание прервется и сердце разорвется…

– Мад…

Она закричала в панике, не контролируя себя, и Бен, обгрызавший второе яблоко, обернулся и удивленно уставился на нее, закатив глаза. Все зашевелились. Колин вскочил как ужаленный, сбросив одеяло, Энди схватил лук, Дотти открыла рот, но не для крика, а для отчаянного зевка. Сэм протянул руку к Фолли, которая поднялась на трех ногах, поджав четвертую, как всегда отнявшуюся после долгого лежания. Только Мад продолжала спать, не обращая внимания на просыпающийся мир, мирно, счастливо, подложив вместо подушки под голову плащ, укутав колени автомобильным ковриком, изъеденным молью и брошенным еще прошлой зимой.

– Мадам измоталась, – прошептала Дотти, – и не удивительно. Пусть спит.

Мальчишки тоже зевали, потягивались, поднимаясь на ноги, удивленно и несколько осуждающе глядя на Эмму, разбудившую их паническим криком.

– Простите, – сказала она, – этот запах нефти, запах химикатов. Разве вы не чувствуете? Я вдруг подумала… – Она не закончила фразу. Запах исчез; пусть не совсем, но уже так не чувствовался. Мальчишки нюхали воздух, пожимая плечами. Энди подошел к двери и открыл ее. Дымка еще липла к деревьям, плыла вниз, но воздух был чист и свеж.

– Самолетов не слышно, – сообщил он им, – тишина. Должно быть, кончилось. Пойдемте наверх, посмотрим.

– Осторожно, – предупредила Эмма. – Не открывайте окна и двери, неизвестно, что произошло, возможно, это опасно.

Она побежала вслед за ними по лестнице, но они ее опередили. Мальчишки пронеслись через кухню и через холл, распахнули все двери на улицу. Утром их не удержать. Просидев всю ночь в подвале, в тесноте, голодные, испуганные, они встретили утро как освобождение; наступил день, совершенно такой же, как любой другой: туманный, но без взрывов, без грохота и треска и прочих зловещих звуков.

– Вернитесь! – звала Эмма. – Вернитесь!

Они не обратили внимания на ее призывы, убежали в сад, широко распахнув калитку и громко смеясь.

– Пойдем на смотровую площадку, – крикнул Энди. – Посмотрим, еще чего-нибудь взорвали?

Эмма последовала за ними, в голове ее все еще вертелась мысль, что если бы химикаты выпали на распаханное поле, то земля бы почернела, – и это доказало бы всем, что опасения ее не напрасны, – но когда они дошли до каменной ограды и посмотрели на залив, то не увидели ничего, кроме плывущего тумана, безвредного, лишенного запаха, влажного, как трава под ногами.

Со стороны поля показалась направляющаяся в их сторону машина, и Эмма схватила за плечи стоящего рядом мальчишку, готовая бежать домой, – ведь это может быть голова вражеской автоколонны, и Бог знает, сколько в ней машин или даже танков, но тут что-то знакомое в гудении мотора, в форме машины принесло ей успокоение.

– Это «лендровер»! – заорал Энди. – Это «лендровер» с фермы, и за рулем мистер Трембат.

Какое чудо, облегчение, избавление от непосильного напряжения! Мальчишки спрыгнули с ограды с криками и смехом, и Эмма спрыгнула за ними, – вот сам Джек Трембат вьшезает из машины, ставит на землю ящик с бутылками молока и огромную корзину яиц. Мальчишки прыгают от радости, он тоже смеется, осунувшийся, изможденный, заросший щетиной. Эмма, спотыкаясь о борозды, бросилась к нему, как к родному, обвила его шею руками.

– Успокойся, милая, успокойся, – сказал он. – Вам тяжело пришлось, да и всем нам тоже, но, скажу вам, худшее уже позади, дела пошли на поправку. Крыша, окна у вас целы?

На все вопросы нужно ответить, но важнее сначала задать свои.

– Когда вы вернулись, мистер Трембат? Вы сбежали? Они за вами не гонятся?

– Сбежал? – Он отрицательно покачал головой. – Никто и не думал бежать, они регулярно выпускали человек по сорок-пятьдесят зараз, ничего не объясняя, – выкидывали нас за ворота и велели шагать.

– А как они перевозили вас с острова, на вертолете? Он удивленно посмотрел на нее:

– С острова? Мы были здесь. Они держали нас, как сельдей в бочке, в Ланхидроке, под охраной, конечно, и уж не знаю, что скажут в Национальном Фонде[33] , когда увидят, что там в усадьбе после нас творится. – Он улыбался и начал раздавать мальчишкам бутылки с молоком. – Скажу, что компания там подобралась пестрая. Фермеры, докеры, адвокаты, рабочие с глиняных карьеров, один-другой священник, врачи – да, ваш доктор Саммерс был там, – всех забрали на допрос, но хоть бы один рассказал что-нибудь, уж поверьте мне. Этих типов добил наш хороший настрой. Покажи мы характер, до сих пор держали бы.

Мальчишки, обливаясь, пили молоко, по подбородку Бена бежала густая пена.

–Не понимаю, – сказала озадаченная Эмма. – Нам сказали, что все заключенные содержатся на островах Силл.

– Только не мы, моя дорогая, только не мы. Наверное, это бьши другие. Не могу точно сказать. Так или иначе, они выпустили нас вчера вечером, как я вам уже сказал, а ваши двое парней – в прекрасной форме. Доктор ждет машину, чтобы отвезти Терри в больницу – снять гипс и положить что-то под пятку в ботинок. Они вернутся домой сегодня. – Он протянул Эмме бутылку с молоком. – Давай пей, всем пришлось затянуть ремни в последние дни. Пегги и Миртл рассказали мне. И старик Уиллис рассказал то же самое – он и не знал, что я уже дома, и сегодня утром пришел на ферму помочь по хозяйству. А, кстати, – он порылся в карманах и извлек конверт с запечатанным внутри маленьким предметом. – Это тебе, возвращается с благодарностью от мистера Уиллиса. Похоже, что ему здесь надоело, и он собирает вещички для переезда. Не хочет говорить – куда. Вполне может быть, что к сегодняшнему вечеру он покинет свою лачугу. Пегги говорит, что он очень нам помог, без него она, Миртл и Мик не справились бы, но… Может, нехорошо так говорить, но она чувствовала себя при нем неудобно.

Неудобно, правда. Но без него и нам было не обойтись… Эмма взглянула на Энди, который запрокинул голову, и у него, как у Бена, молоко текло по подбородку. Энди стоял на той борозде, где когда-то застрелил капрала.

– Мистер Трембат, – сказала Эмма, сжимая в одной руке пакет от мистера Уиллиса, а в другой – бутылку молока, – если коммандос отпустили вас и не держат больше никого в заключении, то что происходило вчерашней ночью? Почему перестрелка, взрывы, самолеты?

– Мистер Уиллис сказал, что в бухте появилась подводная лодка. Неопознанная. Янки бросали глубинные бомбы. Он услышал это по самодельному приемнику.

Эмма протянула бутылку с молоком Бену, который тянул за ней руки.

– Сомневаюсь, – сказала она, – можно ли верить всему, что говорит мистер Уиллис.

– Сомневаться? Наверно, ты права. Подводная лодка или нет, но что-то сдвинуло их с места. Они забрали все из лагеря и уехали в Сент-Моган, чтобы отчалить. Похоже на то, что начатое нами в Корнуолле распространяется по всей стране, по крупным городам – простой народ твердит, что, мол, не хочет, чтоб ими помыкали янки или правительство, так что войска понадобились в другом месте. По-моему, так в Лондоне или в центральной Англии. Может, теперь наш западный люд для них мелкая сошка. Так или иначе, но мы от них избавились. Нет больше шлагбаумов, нет больше правил и запретов. Придешь домой и увидишь, что дали воду, электричество и телефон заработал. Надолго ли – неизвестно, но хоть какая-то передышка. Скажи, как себя чувствует бабушка? Как она перенесла эти тяготы?

– Прекрасно. Но сегодня она устала. Мы провели ночь в подвале, и, когда вышли на улицу, она все еще спала.

– Вот и отлично. Передай ей мои наилучшие пожелания. Я еще зайду ее навестить.

Он направился к «лендроверу» и забрался в кабину. Туман исчезал, солнце пробивалось сквозь облака. Уже виднелись зеркальные воды бухты.

– Ушли, – сказала она мальчишкам. – Не могу поверить. И почему? Что заставило их уйти?

– Неуютно, – предположил Энди. – Сначала ушли в Фалмут из-за шторма. Теперь неопознанная подлодка, и они пробили отступление.

– Нет, – сказал Сэм, – по-моему, так они подумали хорошенько, поняли, что совершили ошибку. Ни им все это не в радость, ни нам. Все равно, что пригнать на наше пастбище новых овец и держать вместе с нашими, да еще другой породы, – не уживутся.

– А может, уж больно смеялись над ними, – подал идею Колин, – как тогда, когда мы жгли чучело на пляже или когда я выпустил змею в рожу офицеру.

– Неважно, в чем причина, – сказала Эмма. – Важно, что жизнь теперь пойдет своим чередом.

Они направились к дому. Энди и Сэм несли корзину яиц и молоко. Эмма пропустила их вперед и, когда они скрылись из виду, развернула пакет. Это была та самая

пленка с записью. На приложенной записке странным паучьим почерком бьшо написано: «Многообещающий дебют, несмотря на тревожную ночь, был услышан многими и оценен высоко. Меня отсылают из этих краев, так что я скоро уеду, но я верю – когда-нибудь мы встретимся снова. Уважаемые леди, примите мои почтительные пожелания самого наилучшего».

Записка была подписана: «Таффи».

«Значит, я так никогда и не узнаю, – подумала Эмма, – работает ли он на самом деле на кельтских националистов или еще на кого-то, пустил ли он запись на этой ленте в эфир для сотен слушателей в Корнуолле, Шотландии и Уэльсе, или это все его бредни, фантазия, чтобы отвлечься». От чего? От скучной неудавшейся жизни? Подачка самолюбию, как сказала о себе Мад, рассказывая о шести приемных мальчишках, взятых потому, что она всегда хотела семерых сыновей? Может быть, мистер Уиллис мечтал быть народным лидером, а у Эммы в момент прозрения заметил подсознательное желание покрасоваться, подек-ламировать?

Дом наполнился звуками. Когда Эмма пошла в холл, до нее донеслись обычные звуки повседневного мира, которых не бьшо, казалось, целую вечность. Во-первых, работал телевизор, который включили в библиотеке мальчишки. Во-вторых, звонил телефон. Она выбрала телевизор, так как бьшо как раз около восьми, и, если повезет, она услышит местные новости.

– Скорей, – крикнул Энди, – это подлодка, мистер Уиллис был прав.

Она подошла и встала за ними, но сперва открыла все шторы, чтобы впустить в комнату свет и свежий воздух. На экране молодой диктор, побледневший, в своем ужасном фиолетовом галстуке, говорил:

– …были сброшены глубинные бомбы, объединенные силы СШСК приведены в состояние боевой готовности, но штаб объединенного главнокомандования еще не сделал заявления, и до сих пор не установлено, находилась ли в этом районе подводная лодка, а также ее принадлежность. Сообщают, что, по еще не подтвержденным данным, взрыв, уничтоживший несколько дней назад американский корабль в бухте Полдри и повлекший за собой многочисленные человеческие жертвы, мог быть результатом торпедной атаки. В любом случае, принятые недавно меры по обеспечению безопасности и соответствующие ограничения, затронувшие повседневную жизнь населения, сняты, и морская пехота в настоящее время покинула порт и берег Полдри и передала управление местным властям, которые заявляют, что пройдет еще несколько дней, прежде чем восстановится нормальное течение жизни. – Он опустил глаза на листок бумаги в руке. – Сегодня утром на Даунин-стрит пройдет собрание кабинета министров. Предполагается, что у членов кабинета возникли разногласия по вопросам общей политики и будущего СШСК. Следующий выпуск новостей в девять часов.

Телефон все еще звонил. Эмма выбежала из библиотеки в прихожую.

– Я возьму трубку, – крикнула она появившейся в дверях кухни Дотти.

– Слава Богу, – сказала Дотти, – дали электричество. Я делаю на всех омлет. Сэм только что принес яйца.

Эмма схватила трубку.

– Алло? Кто это? Что вы хотите?

Трубка выпалила голосом с иностранным акцентом:

– Одну минуточку, пожалуйста!

Потом пауза и – невероятно, но, если подумать, вполне естественно – в трубке раздалась быстрая речь Папы:

– Это ты? Эмма? Почему никто не подходил к телефону? Я уже целую вечность вам звоню, не могу дозвониться. Я очень спешу, до начала конференции пять минут. Что происходит, чем вы заняты?

– Послушай, даже не знаю, с чего начать… Откуда ты звонишь?

– Я в Цюрихе. Прилетел вчера из Нью-Йорка. До конца конференции я не знаю, полечу ли я потом домой в Лондон или дальше в Токио. Суматоха… хаос… вопрос о существовании СШСК поставлен на карту. Дома, похоже, все теряют голову и затеяли смуту, —как мне рассказали, начали какие-то остолопы из ваших краев, которые сами не знают, чего хотят. Я чувствую, что зараза распространяется по всей нашей дурацкой стране, как эпидемия оспы, так что американцы могут нас бросить. А это будет означать банкротство, скорее всего, но им-то какое дело? Они давали нам шанс. Или полный переворот и военное положение. Это вас проучит… Кстати, я же звоню пожелать моей любимой старушке долгих лет жизни.

Долгих лет жизни. О, Боже, она забыла. Все забыли. Сегодня же у Мад восьмидесятилетие.

– Папа, ужасно, но мы все забыли о Мад, так много всего происходит, Папа…

Он не понял, ему было все равно.

– Поцелуйте ее за меня и скажите, что я привезу в подарок колокольчик. Можете звонить в него по очереди, чтобы не засыпать. У вас на западе все только и делают, что спят – по крайней мере, так было до того, как в вас проснулась жажда крови. Я ужасно устал, вымотался, последние двадцать четыре часа не спал. Не обращайте внимания на то, что слышите по радио, телевидению или читаете в газетах, всяческие слухи нужно подавлять. Правда, эти юнцы наделали дел, объявившись в Уэльсе и Шотландии, возглавили движение и, если дело дойдет до войны, будут сражаться на той стороне, не послушались ничьих умных советов; их старшие и более титулованные родственники остались в дурацком положении, с этим еще предстоит разобраться… Мне пора. Эмма, родная, мне пора… будь осторожна и передай мои поздравления…

Он повесил трубку. Эта единственная связь с представителем разума оказалась совсем не разумной. Папа такой же сумасшедший, как мистер Уиллис. Даже теперь невозможно определить, на чьей он на самом деле стороне, чего он хочет. Он все еще за СШСК или уже против? Почему Цюрих? Почему Токио?

Повесив трубку, Эмма выглянула в окно на подъездную аллею. Что теперь? События не успевали сменять друг друга. Прибыла машина Бевила Саммерса, на переднем сидении устроился Терри, сзади него Джо.

– Дотти, – радостно закричала Эмма, – Дотти, они вернулись, они дома. Сходи в подвал и разбуди Мад. И ты знаешь, какой ужас, мы же забыли, что сегодня день ее рождения. Звонил Папа, передавал ей поздравления.

Дотти, открыв рот, застыла со сковородкой в руках в дверях кухни.

– Не прощу себе никогда, – сказала она, – а кроме того, еще и апельсиновый сок кончился. И что она на это скажет?

Мальчишки подошли к калитке: Терри без костылей, Джо, за ними и Бевил Саммерс. Эмма подбежала к ним через сад и бросилась обнимать.

– Мои мальчики, мои мальчики, – повторяла она, что было явно излишне и вообще не шло к ней. – Если бы вы только знали, что нам пришлось пережить.

– Вот так раз, – воскликнул Терри, целуя ее в обе щеки. – Мы, понимаешь, сидим в чертовом Ланхид-роке, под угрозой пыток, виселицы, и все за наших женщин, за нашу любовь…

– А в итоге, – добавил Джо, – приходишь домой, а моей свеклы как не бывало.

Он протянул к Эмме руки и в первый раз в жизни поцеловал без робости, без скованности.

– Отлично нам все удалось, – сказал Бевил Саммерс. – Никогда не был так доволен собой, с тех пор как сдал первый экзамен по медицине. Те ученые мужи, которые говорят, что гражданское неповиновение бесполезно, получили хороший урок. Нас не так уж много, но мы сдвинули дело с мертвой точки. Вот вам и доказательство, если хотите, – слышите? Вояки-то убираются из Корнуолла в Девон, но, я уверен, и там их ждет точно такая же встреча.

С севера появились вертолеты, следующие на восток. Они шли один за другим, сначала в линию, затем веером – ревели двигатели, стремительно крутились лопасти.

– Кто знает, – с сомнением произнесла Эмма, – может быть, они еще вернутся.

– Не порти настроение, – усмехнулся Терри. – Если они еще появятся, мы будем готовы получше. Ладно, наступил новый день, и жизнь идет своим чередом, так? Как Мадам?

– Сегодня у нее день рождения, – ответила Эмма, – она спит в подвале, если уже не проснулась. Мы все не спали всю ночь. – Она обратилась к Бевилу Саммерсу: – Нам было на самом деле тяжело, но вы ее знаете, она никогда не уступит. Теперь, с возвращением Джо и Терри, все пойдет нормально. О, вот она проснулась. Какой счастливый день рождения, какие прекрасные поздравления в ее честь!

Мад стояла на крыльце, на верхней ступеньке. Она протянула руки к мальчишкам. Они, смеясь, болтали друг с другом и не видели ее. Прошли мимо нее, прямо в холл. Что это, они нарочно? Это шутка? Мад продолжала стоять с распростертыми руками и смотреть на Эмму. И вдруг исчезла.

– В чем дело? – спросил Бевил Саммерс.

Не сразу ответила. Что это вчера сказала бабушка Энди, когда он стоял на посту у двери в погреб? «Мы все вместе. Какой прекрасный момент, чтобы уйти». И сейчас это правда – они вместе, так как вернулись домой Джо и Терри.

Эмма заговорила, и голос ее звучал спокойно:

– Вам лучше пойти к ней в подвал. Мад не просыпается уже очень давно.

Он бросил на нее быстрый взгляд, потом взбежал по ступенькам в дом, миновав маленькую фигурку, стоявшую в дверях. С крыльца спустился Сэм, держа что-то в руках. Он постоял на дорожке, затем поднял руки:

– По-моему, лучше отпустить голубя. Мне кажется, что ему хочется на волю.

Однако птица не улетела далеко. Покружив минуту, она устроилась на ветке каменного дуба над вспаханным полем. Туман уже рассеялся. Вертолеты все летели на восток, к солнцу.

Киллшрт

Ноябрь 1971– 1972

Примечания