Придуманного вами Дюваля вы тоже любите?

Я немного подумал. Пожалуй, "любовь" – слишком сильное слово.

– Мне его жаль, – сказал я. – По всему, что я о нем слышал, он был хороший человек.

– Не всякому слуху верь, – сказал он. – Дюваль был честолюбец и карьерист. Как все ему подобные. Втерся в доверие к моему отцу… с видами на будущее. Главным его козырем была Бланш, но я не дал ему пойти с этой карты. Не очень-то это красиво, знаете, жить дома со всеми удобствами и сотрудничать с врагом, лишь бы спасти свою шкуру.

У меня не было на это ответа. Вражда между ними была их вражда и война – их война. Я знал только, что вражда и война привели к страданию и смерти.

– Что толку, – сказал я, – обсуждать Дюваля или ваших родных? У меня о них свое представление. Что бы вы ни сказали, вы не измените его. Если вы намерены убить меня, как я намеревался убить вас, не тяните. Я готов.

– Я не уверен, что хочу вас убивать, – сказал он. – В конце концов, если мы провели их один раз, почему бы нам снова не разыграть комедию? Мне ничего не стоит связаться с вами, назначить где-нибудь встречу и исчезнуть на неделю или на месяц, оставив вас взамен. Как вы на это смотрите? Конечно, я могу тем временем свести на нет все, что вы попытались предпринять. Что с того? Это даже придаст пикантность вашему пребыванию в Сен-Жиле.

Ненависть сковала мне губы, а он, приняв мое молчание за согласие, продолжал:

– Вы вряд ли встретились с моей Белой. Не хватило бы времени, да и возможности, полагаю, не представилось. У нее в Вилларе небольшой антикварный магазин, и я зову ее Бела потому, что она воображает, будто она – потомок венгерских королей. Готовит – как ангел, и это не единственное ее достоинство. Я езжу к ней время от времени, когда меня очень уж одолевает скука. Естественно, если мы с вами придем к соглашению, она будет частью сделки. Вы не пожалеете о встрече с ней, это я вам обещаю.

Я все еще не отвечал.

– Что до меня, – продолжал он, – если вам удастся обмануть Белу, как и всех остальных, это только прибавит остроты моей следующей встрече с ней.

Я встал с кресла. Он тоже встал, направив на меня дуло пистолета.

– Давайте кончать. – проговорил я. – Мне вам сказать больше нечего.

– А мне есть что, – ответил он. – Вы не заметили, что не задали мне ни одного вопроса. Разве вы не хотите знать, что я сделал за эту неделю?

Мне это было неинтересно. Он позвонил из Девиля. Я предполагал, что он провел всю неделю там. Спрятаться в Девиле можно было не хуже, чем в любом другом городке.

– Нет, – ответил я. – По правде говоря, мне это безразлично. Это меня не касается.

– Еще как касается, – возразил он. – Имеет к вам самое прямое отношение.

– Каким образом?

– Сядьте на минуту, – сказал он, – и я все вам объясню.

Он щелкнул зажигалкой, и в свете пламени я ее узнал. А затем увидел, что и пиджак на нем тоже мой. Но не тот, который был на мне в Ле-Мане.

– Теперь поняли? – спросил он. – Я вел честную игру, как и вы. Если вы заняли мое место, – хотя откуда мне было знать наверняка, все это было авантюрой, – как мог я не занять ваше хотя бы из спортивного интереса? Я отправился в Лондон. В вашу квартиру. И прилетел только сегодня.

Я изумленно глядел на него, вернее, не на него, а на его силуэт. Когда за эту неделю я вспоминал о нем, он представлялся мне фантомом, кем-то, кого больше не существует, призраком, тенью. И если бы я вздумал облечь призрак плотью, я поместил бы его в Париж, на юг, в Италию или Испанию, куда угодно, только не в мою собственную жизнь, не в мой собственный мир.

– Вы жили в моей квартире? – спросил я. – Вы пользовались моими вещами?

Его двуличность, его вопиющая наглость, его посягательство на мои права ошеломили меня. Я не верил своим ушам. Неужели не нашлось никого, кто бы ему помешал?!

– Почему бы и нет? – сказал он. – Вы ведь так же поступили в Сен-Жиле. Я оставил вам свою семью. Вы распорядились с ними так, как вы мне рассказали. Иначе, чем распорядился бы я, но на этот риск я шел. Вряд ли вы вправе обвинять меня в том, что я играл не по правилам.

Я пытался думать. Пытался представить себе место действия. Привратник в вестибюле дома кивнет и пожелает доброго утра или доброго вечера. Женщина, убиравшая у меня в квартире, никогда не приходит раньше половины одиннадцатого, когда меня уже нет дома. Вечером, если я не ухожу ужинать к друзьям, я готовлю себе сам. Большинство знакомых считает, что я еще не вернулся из отпуска. Вряд ли мне станут звонить или писать. В полном замешательстве я все же старался найти какое-нибудь доказательство того, что он лжет.

– Откуда вы узнали, куда надо ехать? – спросил я. – Как вам это удалось?

– Бедный мой дурачок, – ответил он, – в чемодане были ваша визитная карточка, ваша записная книжка и чековая книжка, ваши ключи, ваш паспорт – все, что могло мне понадобиться, было там. Я даже сумел изменить число переезда через Ла-Манш – – на пароме оказалось свободное место. Подменить вашу скромную, склонную к уединению особу оказалось проще простого. Я получил огромное удовольствие. Ваша квартира – идеальный приют для человека, жаждущего отдохнуть. После шума и суматохи Сен-Жиля я чувствовал себя в раю. Я перерыл ваши ящики, перечитал ваши письма, расшифровал ваши заметки для лекций, взял деньги по вашим чекам, – к счастью, вашу довольно-таки неразборчивую подпись оказалось нетрудно подделать. Я провел пять дней в полном и абсолютном безделье – то самое, что мне было нужно.

Наконец-то я осознал комизм и справедливость ситуации. Я играл человеческой жизнью, он – нет. Я приложил силы, чтобы изменить отношения в его семье, он всего лишь бездельничал и наслаждался досугом. Я совал нос в его дела, он – только в мои бумаги и вещи. Затем я вспомнил, что известие о кончине Франсуазы, в тот же день помещенное в газетах, застало его в Девиле.

Значит, он все же вернулся.

– Если вам так понравилась уединенная жизнь в Лондоне, – спросил я, – почему вы возвратились во Францию?

Я чувствовал, что он не сводит с меня глаз. Ответил он не сразу, и когда, наконец, заговорил, в голосе его было замешательство.

– Вот тут я виноват перед вами, – сказал он, – хотя не больше, чем вы передо мной, ведь то, как вы изменили контракт, могло ввести меня в очень большие убытки. Дело в том… – Он остановился, подбирая слова. – …Дело в том, что пяти дней в Лондоне оказалось для меня достаточно. Я не мог больше вести вашу скучную, добродетельную жизнь. Со временем кто-нибудь приехал бы, пришли бы письма от друзей, мне позвонили бы из университета, и хотя никогда раньше я не ставил под сомнение ни свою способность сыграть чужую роль, ни владение английским – во время войны у меня было достаточно практики и в том, и в другом, – мне не хватало, как я обнаружил, вашей потрясающей самоуверенности. Поскольку я был намерен воспользоваться вашим именем, самым простым было изменить ваш образ жизни. Это, сказать по правде, я и осуществил.

Я ничего не понимал. Я не мог уследить за его мыслью. О чем он говорит?

– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Как вы могли изменить мой образ жизни?

Я слышал, как он вздохнул в темноте.

– Возможно, я нанесу вам удар, – сказал он, – так же, как для меня было ударом узнать о переменах в Сен-Жиле. Первым делом я написал в университет и отказался от места. Затем сказал домовладельцу, что намерен уехать за границу и квартира мне больше не нужна, и, поскольку в Лондоне свободных квартир так же мало, как в Париже, он был только рад, что я – вернее, вы – съехал без промедления. Мебель вашу я велел продать с торгов.

И, наконец, узнав в банке, сколько денег у вас на счету, я получил по чеку ровно такую сумму. Как вы помните, там была пара сотен фунтов. Не состояние, но вполне достаточно, чтобы обеспечить меня месяца на два, пока что-нибудь не подвернется.

Я пытался уразуметь то, о чем он говорил, заставить себя понять, что это произошло в действительности, представить свое бывшее "я". Но видел я лишь неясную тень в моей одежде, тень, которая сумела за несколько часов лишить это "я" всего, разрушила всю его жизнь.

– Как вы могли получить французскую валюту? – сказал я. – Это невозможно. Кто поменял бы вам двести фунтов стерлингов на франки? Вам могли выплатить только по туристскому чеку, а я уже истратил из него три четверти.

Он кинул окурок на пол и раздавил его каблуком.

– В этом была самая "соль" шутки, – сказал он. – У меня есть приятель, который устраивает такие вещи, и он провернул для меня это дельце за считанные часы. Я никогда не узнал бы о том, что он в Лондоне, если бы вы не дали ему свой адрес – не представляю зачем, – но при сложившихся обстоятельствах это было подарком свыше. Когда он позвонил в понедельник утром, я страшно удивился и только тогда узнал, что вы в Сен-Жиле. Суть в том, что, если я вас не убью, а вы не согласитесь на мой план водить всех за нос и время от времени жить жизнью друг друга, что вас ждет? У вас просто нет будущего.

Наконец-то до меня дошел полный смысл его слов. Если я не захочу ставить себя в дурацкое положение и писать университетскому начальству, что произошла ошибка и по зрелом размышлении я решил не уходить, я останусь без работы. У меня не было денег, не считая нескольких ценных бумаг. У меня не было квартиры и, если я не поеду как можно быстрей в Лондон, не будет мебели. Я просто не существую. То мое "я", которое раньше жило в Лондоне, исчезло навсегда.

– Разумеется, – сказал он, – я не намеревался возвращаться домой. Я собирался развлечься на ваши деньги где-нибудь в Европе. Мой приятель – маг и волшебник, когда дело касается валюты. Он мог положить мои деньги в банк любой страны – здесь, во Франции, в другом месте, – где бы я ни пожелал.

Для начала я имел в виду какое-нибудь уютное местечко на Сицилии или в Греции. Взял бы с собой для компании Белу. Возможно, в дальнейшем она мне надоела бы, но не сразу. У венгерок есть особое очарование. Как говорят американцы, они "влезают вам в душу". Но теперь, – он внезапно замолчал и пожал плечами, – смерть бедняжки Франсуазы довольно сильно изменила мои планы. В прошлом обедневший провинциальный граф, я, если повезет, могу стать миллионером.

Он встал, все еще держа меня под прицелом.

– Забавная вещь, – сказал он, – и говорит о моей мягкотелости, но, независимо от денег и нового будущего, когда я ехал сюда сегодня из Девиля, я чувствовал себя взволнованным. Кругом было так красиво, такие краски! В конце концов, это моя страна, мы с ней одно целое. Знает Бог, замок разваливается на глазах, и земля вокруг запущена и неухожена, но это мне не важно. Место, где вы родились, откладывает на вас свой отпечаток. Я не забочусь о нем, проклинаю его, воюю против его влияния, в точности так же, как проклинаю свою мать по той же самой причине. И при том, – он рассмеялся, и я видел, как он махнул рукой, – и при том по пути сюда из Девиля я чувствовал, что хочу ее видеть. Как ни странно, мне недоставало ее все это время. Она – сущая ведьма, она груба и жестока, но она понимает меня, а я – ее, и это больше того, чего достигли вы, пробыв здесь неделю.

– Неожиданно он потряс меня за плечо, дружески, даже нежно. – Ну, полно, – сказал он, – я не хочу вас убивать. За многое я вам благодарен.

Он вытащил бумажник… мой.

– Этого вам хватит на некоторое время, – продолжал он. – Какой мне резон вас обманывать… Если вы все же надумаете когда-нибудь снова разыграть комедию и провести в Сен-Жиле хотя бы несколько дней, буду рад вам услужить. Как насчет этого? А теперь, пожалуй, пора кончать маскарад и браться за переодевание.

Я молчал. Я старался припомнить, что мне говорил кюре. Что-то о будущем и о том, что каждый день нашей жизни – дар. Он уже вернулся в деревню и сейчас ставит на место велосипед. В замке скоро ужин, и все удивляются, куда я исчез. Возможно, Мари-Ноэль, встревоженная моим долгим отсутствием, поджидает меня на террасе. Я принялся раздеваться.

Обмен платьем в темноте был для меня пыткой. С каждым предметом одежды, который я снимал, от меня уходила частица моего нового "я". Раздевшись догола под прицелом пистолета, я сказал:

– Убейте меня. Я не хочу жить.

– Глупости, – откликнулся он. – Никто не отказывается от жизни. К тому же я не хочу вас убивать. Это потеряло смысл. – Говоря это, он принялся скидывать с себя одежду и, видя, что мне трудно одеваться, спросил:

– Что с вашей рукой?

– Я обжег ее, – сказал я, – сунул в огонь.

– Огонь? – переспросил он. – В замке был пожар?

– Нет, – ответил я. – Всего лишь костер неподалеку.

– Какое легкомыслие, – сказал он. – Вы же могли навсегда искалечить руку. Как же вы поведете машину?

– Ничего, – сказал я, – рана уже заживает.

– Передайте мне повязку. Не могу же я появиться без нее.

Моя бывшая одежда казалась мне тесной, словно материя села. Все было не впору. Я редко носил костюм, который он выбрал из моего гардероба. Стоя перед ним одетый, готовый в путь, я чувствовал себя так, словно на мне платье, из которого я давно вырос, словно я втиснулся в свою школьную форму.

А он удовлетворенно вздохнул:

– Так-то лучше. Теперь я снова стал самим собой. – Он подошел к окну.

– Лучше выберемся с этой стороны, – сказал он. – Безопасней. Эта сплетница Жюли, возможно, у себя в сторожке. Еще одна злобная ведьма. Вы, вероятно, и ее полюбили.

Он вылез в окно, я – за ним. Воздух был напоен сладким запахом заброшенного сада. Прыгая на землю, я задел плечом виноградную лозу.

– Прошу прощения, – сказал он, – но вам придется идти впереди до того места, где я оставил машину.

Я, спотыкаясь, прошел через сад, перешел поле. Возле ограды смутно вырисовывался силуэт старой белой лошади. Она заржала, увидев нас, и скрылась.

– Бедный старина Жекоб, – сказал мой спутник, – он свое отслужил. У него стерлись все зубы… он ест с трудом. Придется потратить на него пулю, чтобы облегчить его мучения. Как видите, я тоже бываю порой сентиментален…

Нас обступил темный лес. Даже теперь я не мог быть ни в чем уверен, даже теперь он мог убить меня, если это отвечало его планам, и покончить со мной навсегда. Я шел сквозь мрак, с трудом передвигая ноги, по мху, через подлесок, у моего "я" не было больше ни настоящего, ни прошлого – ни мыслей, ни чувств.

– Вот ваша машина, – внезапно сказал он.

Мой собственный "форд", обляпанный грязью, стоял у обочины лесной дороги. Как и одежда, которая была сейчас на мне, он, казалось, съежился, возник из прожитого уже этапа моей жизни. Я похлопал рукой по капоту.

– Забирайтесь, – сказал он.

Я уселся на знакомое сиденье, включил фары и зажигание.

– Дайте задний ход, – сказал он, – выведите ее на дорогу.

Он сел рядом со мной, и мы тронулись с места. Свернули на лесную дорогу и проехали по ней до вершины холма. Внизу светились окна Сен-Жиля. Часы пробили восемь.

– Вам будет, возможно, не так легко, – медленно сказал я. – Они стали другими. Я имею в виду вашу мать, и Бланш, и Поля, и Рене. Только девочка осталась прежней. Девочка не изменилась.

Он засмеялся.

– А хоть бы и изменилась, – сказал он. – Она скоро сделалась бы снова моей. В ее мире есть только один кумир – я.

Мы проехали вдоль липовой аллеи, пересекли по мосту ров. У ворот я остановился.

– Дальше я машину не поведу, – сказал я. – Это опасно.

Он вышел и стал рядом – зверь в чаще, – втягивая носом воздух.

– Изумительно, – сказал он. – Так пахнет только здесь. Это – Сен-Жиль.

Теперь наконец, когда все было решено, он разрядил пистолет и вместе с патронами положил в карман.

– Желаю удачи, – сказал он, затем добавил с улыбкой:

– Слушайте.

Он сунул два пальца в рот и свистнул. Раздался долгий, пронзительный звук. И почти сразу ему ответил лаем Цезарь. Не яростным, не так, как стал бы лаять на чужака; возбужденный, визгливый лай переходил в вой, вой – в поскуливание. Свист все продолжался и продолжался, заглушая остальные звуки.

– Этому фокусу вы не научились? – спросил он. – Ясное дело, нет.

Откуда вам было его узнать!

Он улыбнулся, помахал рукой и прошел в ворота на подъездную дорожку.

Взглянув на террасу, я заметил на ступеньках в свете фонаря над дверями чью-то поджидающую его фигуру. Это была Мари-Ноэль. Когда она увидела, как он идет большими шагами по дорожке ко входу в замок, она с криком сбежала к нему вниз. Он подхватил ее на руки, закружил, и они поднялись на террасу.

Оба вошли внутрь. Пес все еще скулил.

Я сел в машину и тронулся с места.