Джон Бродрик прочел письмо вслух дочерям и объявил о своем намерении немедленно отправиться к Клонмиэр.
      - Я напишу в Лондон Генри и Джону, попрошу их тоже туда приехать, сказал он, - если их дела позволят им отлучиться. У меня нет никаких сомнений по поводу того, кто стоит за всеми этими делами.
      - Вы имеете в виду Морти Донована? - спросила Барбара после минутного колебания.
      - Возможно, он не имеет непосредственного отношения к краже, он для этого слишком умен, - отвечал ее отец. - Но я бы очень удивился, если бы оказалось, что все это придумал не он, а кто-то другой.
      - Как вы считаете, кто написал это анонимное письмо? - спросила Элиза.
      - Не знаю и не интересуюсь, - сказал Джон Бродрик. - Возможно, один из наших арендаторов, который не решился себя назвать из страха перед Морти Донованом. Во всяком случае, неважно, кто написал письмо, важно найти виновников и примерно их наказать. Именно этим я и намерен заняться, даже если рискую при этом оказаться с проломленной головой.
      Сестры с тревогой посмотрели друг на друга.
      - Умоляю вас, - сказала Барбара, - будьте осторожны, не делайте ничего сгоряча. Может быть, стоит заручиться помощью солдат из гарнизона, что стоит на острове?
      - Дитя мое, - сказал в ответ ее отец, - если я не в состоянии, не прибегая к военной помощи, усмирить двух-трех негодяев, моих собственных соседей, я никогда больше не смогу высоко держать голову в Дунхейвене. Твой прадед ни у кого не просил помощи, когда боролся к контрабандистами.
      - Вы правы, не просил, - сказала Джейн, - только они его за это убили выстрелом в спину.
      Джон Бродрик строго посмотрел на свою младшую дочь.
      - Тебе, наверное, рассказал об этом твой братец Джон, - сказал он.
      Джейн отрицательно покачала головой, глаза ее наполнились слезами, она выскочила из-за стола, подбежала к отцу и обняла его за шею руками.
      - Если вы поедете домой, - сказала она, - пожалуйста, позвольте мне поехать с вами. Я не боюсь никаких Донованов, а ведь нужно, чтобы кто-нибудь смотрел за домом и заботился о вас. А я уже не ребенок, мне скоро исполнится четырнадцать лет.
      Джон Бродрик улыбнулся дочери и потрепал ее по щеке.
      - Неужели ты думаешь, что Медный Джон не может сам о себе позаботиться? - сказал он. - Не надо смущаться, Элиза, я прекрасно знаю, как меня называют в Дунхейвене. Значит, дитя мое, ты будешь обо мне заботиться, следить за тем, чтобы ленивые слуги вовремя подавали горячую воду, чтобы тарелки за обедом были чистыми, а простыни - хорошо высушены и проглажены? Ну что же, посоветуйся с Барбарой, я в эти дела не вхожу. Но что бы вы ни решили, завтра я отправляюсь в Бронси, чтобы сесть на пароход, который вечером отходит в Слейн.
      В Лондон было отправлено письмо, уведомляющее Генри и Джона о намерении их отца вернуться в Дунхейвен, в котором он просил их тоже приехать в Клонмиэр, если им позволят дела, и на следующий день Джон Бродрик вместе с Джейн в сопровождении Марты заняли свои места в пакетботе, совершающем регулярные рейсы между Бронси и Слейном. Пока они находились в Слейне, где им пришлось переночевать, Джон Бродрик постарался разузнать все, что возможно, о том, где и как осуществляется тайная торговля рудой, и кто за этим стоит.
      Управляющий транспортной конторой проявил живую заинтересованность и сочувствие, однако мало чем мог помочь. Он признал, что слышал о подпольной торговле медью, которая ведется в графстве, и о том, что существуют бессовестные агенты, готовые организовать погрузку краденой руды и отправку ее на медеплавильные заводы на той стороне, однако, кто были эти агенты и какие транспортные фирмы занимаются перевозкой - этого он сказать не может.
      Джон Бродрик вышел из транспортной конторы в мрачном и решительном настроении. Дело обстояло еще хуже, чем он ожидал. Он отсутствовал ровно три месяца, и за это время сложилась целая система грабежа, которая грозила положить конец всему делу вообще. Он винил штейгера Николсона за то, что тот сразу же не сообщил ему о происходящем, винил и Неда Бродрика.
      Последний ожидал его в Мэнди, и, увидев выражение лица своего хозяина, тут же начал оправдываться за то, что вовремя ему не написал.
      - Я хотел сразу же сесть на пароход и ехать к вам в Бронси, - уверял он, - только этот Николсон все время твердил, что справится сам. И, сказать по пправде, сэр, у меня хватает и своих дел, связанных с имением, так что я решил предоставить все ему.
      Джон Бродрик ничего не ответил. Он подозревал, что на самом деле его брат провел все три месяца отсутствия хозяина в коттедже своей матери, греясь у камина, а в хорошую погоду охотился на острове, стреляя вальдшнепов, или же увивался за каой-нибудь вдовушкой - все они считали, что его худощавая фигура и бледная физиономия отнюдь не лишены привлекательности.
      Его карета покрыла расстояние от Мэнди до Дунхейвена вдвое скорее, чем несколько лет тому назад, поскольку новая дорога была, наконец, закончена, главным образом благодаря тому давлению, которое Джон Бродрик оказывал на их депутата в парламенте.
      - Теперь единственное, что с ней может случиться, - говорил он Джейн по дороге в Клонмиэр, - это если осядет насыпь, которая ее укрепляет, а я не могу себе представить, что это когда-нибудь может произойти. Интересно, выиграл ли Флауэр свое пари, он ведь бился об заклад, что проделает весь путь за два часа. Вы с Мартой поезжайте в Клонмиэр, а карету пришлите на рудник за мной и Недом.
      Шел мелкий дождик, и вершина Голодной Горы едва виднелась в густом тумане. От главного шоссе к шахте шла широкая грунтовая дорога местного значения, изрытая широкими колеями, которые оставили на ней колеса тяжелых телег, на которых руда доставлялась от шахты к пристани в Дунхейвене; вдоль дороги располагались в ряд деревянные домишки, жилища шахтеров, а в конце ее - сараи и, наконец, - высокий конус самой шахты. Рабочие, занятые работой на поверхности, а не под землей, здоровались с директором, прикоснувшись пальцами к полям шляп, бросая на него любопытные вопросительные взгляды, поскольку никто не знал, что он собирается посетить шахту. Весть о том, что Медный Джон вернулся домой, распространилась достаточно быстро, и все испытали некоторое облегчение и в то же время беспокойство - было ясно, что будут приняты строгие меры в связи со случившимся на шахте воровством, причем все понимали, что вместе с виновными могут пострадать и невинные.
      Штейгер Николсон принял директора в конторе, где они могли поговорить, не опасаясь того, что их подслушают. Его честное лицо, обычно такое спокойное и уверенное, было встревожено, по нему было видно, что он уже много ночей не мог спокойно спать. Он подтвердил, что на шахте систематически крадут медь, которая затем переправляется в Мэнди и Слейн, и там уже сбывается с рук, однако люди, которые этим занимаются, слишком хитры, и поймать их невозможно.
      - Я уверен, - заявил он, - что рабочие, которые приехали вместе со мной, не имеют к этому делу никакого отношения, и виноватых следует искать среди местных жителей, мистер Бродрик. А те местные, что не замешаны в воровстве, покрывают воров из ложного чувства товарищества или же просто боятся мести.
      - Вы обыскиваете людей, прежде чем они выходят из шахты?
      - Непременно, мистер Бродрик. Поднявшись наверх, каждый шахтер направляется в умывальную, и там их обыскивают, всех до единого, моих людей так же, как и местных. Иначе на поверхность выйти нельзя.
      - Я бы хотел спуститься в шахту, Николсон.
      - Пожалуйста, сэр. Я сам буду вас сопровождать.
      Оба они, хозяин и штейгер, надели шахтерскую робу и каски с прикрепленной спереди горящей свечкой и спустились по длинной лестнице, которая вела на штольни, расположенные на разных горизонтах; некоторые из них были настолько узки, что там можно было проходить только по одному. Медный Джон заглянул в каждый штрек и поговорил с каждым из рабочих, которые встречались ему на пути.
      За то время, что он находился под землей, он не оставил без внимания ни один уголок на шахте и даже помогал заложить заряд пороха под выступ скалы, которую нужно было взорвать, а потом дождался взрыва и наблюдал, как отгребали обломки породы; так что, когда они с Николсоном поднялись на поверхность, время близилось к вечеру. Медный Джон, однако, не выказывал ни малейших признаков утомления, и сразу же направился осматривать сортировочное и обогатительное отделения, не сотавив без внимания даже вагонетки с рудой, стоявшие на рельсах, пока наступившая темнота не сделала дальнейший осмотр невозможным.
      - Ну что же, Николсон, пока мы с вами ничего такого не обнаружили, сказал он, - однако я не теряю надежды, и можете быть уверены, что в самом скором времени я дознаюсь до всего и выясню, что здесь творится. Продолжайте делать то, что вы делали до сих пор, обыскивайте каждого, кто выходит из шахты, и поставьте ночных сторожей - платите им двойную плату. Завтра утром я снова буду здесь.
      На следующий день Медный Джон вместе с братом-приказчиком отправился в западном направлении, в сторону килинских пустошей.
      Погода была мягкая и теплая для этого времени года, и над килинским болотом то и дело взлетали бекасы, вспугнутые спаниелем Неда Бродрика, бежавшим впереди хозяина с опущенным к земле чутким носом; сделав круг, птицы снова ныряли в вереск. Дунхейвен остался внизу и позади них, скрытый лесами Клонмиэра, и только Голодная Гора виднелась вдалеке, устремив свой пик в небо. Братья шли не по дороге, она увела бы их на запад дальше, чем им было нужно, в сторону реки Денмар, а, повернув направо, пошли по тропе, которая тянулась вдоль самого болота примерно на милю, огибая его, а затем внезапно обрывалась, упираясь в ограду, внутри которой были расположены сараи, хлев и прочие хозяйственные постройки, а по холму круто поднималась вверх грубо замощенная подъездная аллея, ведущая к дому на вершине.
      Все это место производило самое мрачное впечатление: дом был сложен из грязно-бурого камня, на широких зияющих окнах не было ни штор, ни занавесок, а в запущенном саду, окружающем дом, было голо и неуютно. Когда они шли через сад к дому, из сарая выскочила собака, помесь борзой и терьера, и злобно зарычала, поджав, однако, хвост.
      На пороге дома появилась женщина, которая, должно быть, услышала шум; увидев незнакомых людей, она хотела было захлопнуть дверь, но потом, передумав, наоборот, гостеприимно ее отворила и сделала книксен.
      В молодости она была, должно быть, хороша собой, да и сейчас в ее тонком лице и темных глазах сохранилось что-то от былой красоты, и держалась она с большим достоинством.
      - Нечасто вы удостаиваете нас своим посещением, мистер Бродрик, сказала она. - Боюсь, вам нелегко было добираться до нашего скромного жилища по такой ужасной дороге. Вы, наверное, хотите повидать моего мужа?
      - Вы правы, миссис Донован, - ответил Джон Бродрик. - А он дома?
      - Дома, он уже недели три как никуда не выходит, все нога его мучает, покоя не дает ни днем, ни ночью. Вы найдете его в гостиной, там у него нынче и постель, он, как заболел, так и переселился туда из спальни. Не трудитесь вытирать ноги, мистер Бродрик, не бойтесь испачкать мои ковры, они такие старые, что им ничего уже не сделается.
      Джон Бродрик отметил про себя жалобные нотки, прозвучавшие в тоне женщины. Извинившись за темноту в передней, хозяйка открыла дверь в гостиную.
      - К тебе мистер Бродрик со своим приказчиком, - объявила она, джентльмены пришли пешком из самого Клонмиэра.
      В комнате было холодно и дымно - в камине горел торф, дававший мало тепла, зато массу дыма; под окном на постели, положенной на козлы, лежал Морти Донован, обложенный не слишком чистыми подушками. Его загорелое обветренное лицо было бледно, и он, казалось, заметно постарел с тех пор, как Джон Бродрик видел его в последний раз. Он поднял голову и устремил на вошедших безразличный взгляд своих голубых глаз.
      - Присаживайтесь, джентльмены, - пригласил он, - если найдете стул, который под вами не сломается. Сам я встать не могу, как видите, моя несчастная нога меня совсем доконала. Принеси вина для мистера Бродрика, женщина, вместо того, чтобя пялить глаза на наших гостей. Мы, может, и бедны, однако вполне способны оказать гостеприимство, когда к нам заходят господа, а в погребе у меня найдется бутылка-другая кларета, который может поспорить с тем, что имеется у вас в Клонмиэре, мистер Бродрик.
      Приказчик с надеждой посмотрел на женщину. Ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем стаканчик кларета, но его хозяин махнул рукой, отказываясь от угощения.
      - Я пришел сюда не для того, чтобы пить за твое здоровье, Донован, или даже за мое собственное, - сказал он, - и не для того, чтобы поболтать с тобой по-соседски. Я пришел тебе сказать: мне прекрасно известно, что ты мне пакостишь, причиняя убытки руднику на Голодной Горе, и я намерен положить этому конец. Это единственная причина, которая заставила меня приехать сейчас сюда с той стороны. Если ты не прикажешь своим подручным, чтобы они прекратили свои воровские дела, я велю арестовать и посадить в тюрьму всех до одного рудокопов, что работают в шахте.
      Губы Морти Донована медленно раздвинулись в улыбке.
      - Которых незамедлительно оправдает выездная сессия суда в Мэнди, сказал он. - Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, мистер Бродрик. Вот уже несколько месяцев я близко не подходил к Голодной Горе. А что до воровства, то спросите лучше ваших корнуольских наемников, куда они девают руду, да вашего штейгера Николсона, откуда у него появилось столько денег, что он купил своей жене дорогую вышитую шаль, и она теперь разгуливает по Дунхейвену, разрядившись, словно пава.
      - Корнуольцы тут совершенно не при чем, и тебе это отлично известно, ответил Бродрик, - а люди из Дунхейвена тоже работали бы спокойно и добросовестно, если бы ты не развратил из за моей спиной, отравляя их сознание своим ядовитым влиянием.
      - Ядовитым? - воскликнул старик, делая вид, что страшно рассердился. Разве это отрава - взывать к милосердию всех святых, чтобы они простили тебя за то, что ты сотворил с Дунхейвеном из-за этой своей шахты, где ты заставляешь мужей и юношей, почти что детей, надрываться, истекая потом, ради того, чтобы добыть тебе богатство? Я призываю в свидетели стены этого дома, что не вымолвил ни единого слова, которое могло бы вызвать твое неудовольствие; наоборот, все мои речи исполнены жалости к тебе.
      Медный Джон спокойно выслушал до конца, не прерывая этого потока красноречия.
      - Можешь говорить, пока не охрипнешь, Донован, - сказал он наконец. Ты прекрасно знаешь, что это не производит на меня никакого впечатления. Какие бы способы ты ни изобрел для того, чтобы тайно переправлять руду в Мэнди, а потом за пределы графства, можешь быть уверен, что я все равно до всего докопаюсь, и ты вместе со своими подручными понесешь суровое наказание. Тебе, я думаю, не особенно захочется провести остаток жизни в тюрьме, но так именно и будет, если ты не прекратишь грабить меня и других участников моей компании.
      Морти Донован ничего не ответил. Его голубые глаза утратили свой блеск, и он откинулся на подушки, делая вид, что его утомили эти разговоры.
      - А если жители Дунхейвена и продают вашу медь потихоньку от вас, мистер Бродрик, - сказал он, - то виноваты в этом только вы сами, ибо, устроив в Дунхейвене шахту, вы с самого начала открыли перед ними путь соблазна.
      Это последнее заявление переполнило чашу терпения Медного Джона. Он поднялся с места и коротко попрощался с Морти Донованом.
      - Запомни, - сказал он, - я пришел сюда, чтобы предупредить тебя и твоих сыновей, если они работают вместе с тобой. И я буду тебе благодарен, если ты сотавишь в покое моих арендаторов и не будешь красть их скотину.
      С этими словами он прошел мимо жены Донована, которая стояла возле открытой двери, и в сопровождении своего приказчика вышел из дома во двор.
      - Глупо было с моей стороны сюда приходить, - сказал он. - Но я его по крайней мере предупредил, и теперь он знает, чего можно ожидать.
      В этот момент хозяйская шавка набросилась на спаниеля Неда Бродрика, и оба пса со злобным рычанием покатились по земле, вцепившись друг в друга, несмотря на все попытки Неда Бродрика их растащить. Миссис Донован громко звала собаку из дома, но тут из сарая вышел человек и оттащил ее, награждая пинками так, что бедное животное, жалобно скуля, поспешило скрыться подальше от его башмаков.
      Сэму Доновану было около тридцати лет, и в нем самым неудачным образом сочетались черты обоих родителей - он не унаследовал от них ничего хорошего. Его голубые глаза были водянисты и невыразительны, редкая бородка прикрывала вялый распущенный рот. У него была манера улыбаться как-то вбок, а смотрел он постоянно вниз, на собственные башмаки, почесывая при этом за ухом.
      - Добрый вечер, Сэм, - коротко поздоровался с ним Джон Бродрик. - Если ты хочешь узнать, зачем я приходил к твоему отцу, зайди в дом и спроси у него, пока он еще не забыл, о чем мы с ним говорили.
      - Если вы пришли, чтобы объясниться по поводу забора Тома Мура, то меня не было дома, когда туда забрели коровы, я был в Дунхейвене, - сказал Сэм Донован, переводя взгляд с Медного Джона на его приказчика. - Вообще-то говоря, его забор уж слишком далеко выдается на север, он захватывает нашу землю, это вам всякий скажет. Том Мур не имел никакого права ставить там забор.
      - Вопрос об этом заборе разбирался в третейском суде еще полгода тому назад, и тебе это прекрасно известно6 Сэм Донован, - вмешался в разговор приказчик, который почувствовал себя в своей стихии и непрочь был продемонстрировать свою власть. - Разве я не приходил сюда для того, чтобы измерить участок вместе с двумя беспристрастными свидетелями, которые подтвердили правильность нашего решения? Помнишь, ты же сам тогда сказал...
      - Довольно, Нед, - нетерпеливо сказал Джон Бродрик. - Все это неважно, и Сэм прекрасно знает, что забор сломали коровы его отца и что он должен возместить ущерб, так что больше не о чем говорить. Пойдем домой, а то мы оба прмокнем до нитки.
      Он круто повернулся и пошел, не простившись с Сэмом Донованом, и приказчик вынужден был последовать за ним, сожалея о том, что спор был прерван на середине, хотя он мог бы длиться еще достаточно долго, и потребовалось бы вернуться в дом и продолжить его за стаканом виски, что непременно состоялось бы, если бы он был один, а не в сопровождении своего брата и хозяина.
      Погода переменилась, что часто случается в этих краях, в воздухе стоял липкий туман, а потом полил дождь, так что казалось, будто солнца здесь никогда и не бывает. Теперь ясно одно, думал Медный Джон, шагая вдоль болота, неизменно на пять-шесть ярдов впереди своего приказчика, пришло время показать этим Донованам раз и навсегда, что они должны прекратить мутить народ. Эта глупая вражда между двумя семьями - стародавняя история; прошлое давно пора похоронить и забыть о нем. Если Донованы не преуспели в жизни, не добились ничего хорошего, а наоборот, потеряли то положение, которое занимали прежде, то это произошло исключительно из-за их лени и безалаберного образа жизни. Преуспевание Бродриков не имеет к ним никакого отношения. Богатство, которое он, Джон Бродрик, приобретает, основано на его энергии и на счастливой способности идти в ногу со временем. Если Донованы этого не понимают и будут продолжать чинить ему препятствия, то они будут сломлены. И чем скорее это произойдет, тем лучше для Дунхейвена. Слишком много в стране таких семей: гордых, ленивых и никчемных, всегда готовых пойти против закона; они являют собой постоянную угрозу спокойствию государства и законопослушных землевладельцев, таких, как он сам. Покуда этих людей не заставят повиноваться, примириться с прогрессом и подчиниться общему ходу вещей, страна никогда не станет процветающей и богатой.
      Вот к какому решению пришел Медный Джон, выходя на дорогу и оставив за спиной сырое болото и вересковую пустошь, в то время как дождь ручьями стекал по его пальто. Когда он подошел к воротам, ведущим в его владения, когда отпустил приказчика и зашагал по аллее, ведущей к замку, небо прояснилось, так же внезапно, как давеча покрылось облаками, зеленая трава на лужайках засверкала под солнцем, а там, вдали, у края леса взмыли в воздух цапли; покинув свои гнезда в гуще высоких деревьев, они медленно полетели, тяжело взмахивая крыльями, в сторону залива. Он свернул с дороги и постоял на мягкой траве на пригорке перед замком, глядя с любовью на мощные серые стены своего дома, на башни по краям, на холм позади дома, поросший высокими деревьями, и думая о том, как он пристроит новое крыло к этому своему дому, сделав его еще более крепким и прочным, с большими окнами и новыми башнями - не для себя, а для Генри и его детей, и когда-нибудь в будущем замок Клонмиэр станет главной приметой в округе, так что люди, проезжая по дороге из Мэнди в Дунхейвен, будут останавливаться у подножья Голодной Горы и говорить, указывая на запад: "Вон там, видите, Клонмиэр, замок Бродриков". А возле него будут возвышаться трубы и копер рудника.
      4
      В конце недели из Лондона приехали Генри и Джон. За это время на руднике не было никаких новых происшествий, и штейгер Николсон высказал мнение, что возвращение директора компании испугало воров, а может быть, они просто одумались и вспомнили о честности.
      Впрочем, это его соображение оказалось недолговечным, потому что на следующий день после приезда молодых Бродриков было обнаружено, что в одной из вагонеток, до верху нагруженной в конце рабочего дня рудой, уже промытой и отсортированной и оставленной на обычном месте возле сортировочного отделения с тем, чтобы ее можно было утром сразу же отправить в обогатительное отделение, вместо медной руды оказалась пустая порода, оставшаяся после сортировки. Штейгер Николсон сразу же призвал к себе тех двоих рабочих, которые накануне были заняты на погрузке и нагружали именно эту вагонетку, и подверг их строгому допросу, однако оба они были в полном недоумении, и никак не могли понять, как это случилось. Штейгер Николсон спустился в шахту и, ползком пробравшись по узкой штольне, добрался до забоя, где велись работы накануне. На предыдущей неделе почти непрерывно производились взрывы, и в забое, еще не очищенном от обломков породы, до сих пор держался едкий запах пороха. Рабочие, занятые в забое, так же, как и те, что обслуживали вагонетку на поверхности, были местные, из Дунхейвена, а не те, что приехали вместе с Николсоном из Корнуола; они ничего не знали, и не могли понять, каким образом в вагонетке очутилась пустая порода. В доказательство своей невиновности они напомнили штейгеру, что он сам накануне вечером присутствовал при том, как их смена поднялась на поверхность, сам наблюдал, как их обыскивали, и убедился в том, что ни у кого из них не было обнаружено ни крупицы руды.
      - Что мы, съели твою руду, что ли? - спросил один из них, пылая справедливым негодованием. - Будешь вспарывать нам животы, чтобы ее найти?
      - А я так думаю, - серьезно заметил его товарищ, - что ее украли духи, те, что живут в старой горе, а нас на это время заколдовали, так что мы не видели, как они прокрались мимо нас со своим тачками.
      - Единственные духи, которые пробрались сюда в шахту, находились в той бутылке, что ты купил в лавке в Дунхейвене, - сказал на это штейгер. Продолжайте работать и помните, что вам еще придется ответить на вопросы мистера Бродрика, когда он сюда приедет. Я так полагаю, что он вызовет полицию и всех вас велит арестовать и отправить в Мэнди.
      Эта новая неприятность была крупным ударом по самолюбию штейгера, который еще накануне поздравлял себя с тем, что всем бедам наступил конец, и он с крайней неохотой послал мальчика в Клонмиэр с запиской к директору, в которой сообщалось о том, что произошло.
      Медный Джон прибыл в течение ближайшего часа в сопровождении обоих сыновей и молча выслушал рассказ Николсона, сохраняя при этом строгое, непроницаемое выражение лица.
      - Ну как, Генри, - сказал он, когда Николсон закончил, - у тебя свежий молодой ум, и ты здесь совсем новый человек. Что ты обо всем этом думаешь?
      Генри задумчиво молчал. Ему было уже двадцать пять лет, брату двадцать четыре, но оба они привыкли только почтительно прислушиваться к тому, что говорил отец, и не спешили высказывать свои собственные соображения, и когда им вдруг предложили высказать свое мнение, это было для братьев полной неожиданностью.
      Путешествие, которое Генри совершил по Европе - во Францию, а потом в Германию, - сообщило ему уверенность в себе, которой по-прежнему был лишен его брат; к тому же у него была хорошая голова, природа наградила его известным обаянием и любезными манерами, и вот, посмотрев с улыбкой на Николсона, он попросил разрешения спуститься в шахту.
      - Конечно, конечно, сэр, - сказал штейгер. - Я сам буду вас сопровождать.
      - О нет, не утруждайте себя, - сказал Генри. - Мне кажется, будет лучше, если я пойду один или вместе с братом. Возможно, мы обнаружим там что-нибудь такое, что даст нам ключ к загадкам и поможет разрешить ваши затруднения.
      - Желаю вам удачи, - сказал их отец, коротко рассмеявшись, - только будьте осторожны и не заблудитесь. Джон вполне способен провалиться в какой-нибудь штрек и сломать себе шею.
      Братья вышли из тесного помещения конторы и направились к лестнице, которая вела в шахту, миновав обогатительное отделение и вагонетки, стоящие на рельсах.
      - Ну, скажи, - обратился к брату Джон, - что ты там придумал?
      - Кое-что есть, - ответил Генри. - Только я пока лучше промолчу. Но, тем не менее, я хочу, чтобы ты мне помог. Когда мы доберемся до штрека, где, как говорил Николсон, вчера велись работы, ты должен отвлечь шахтеров, завести с ними какой-нибудь разговор, чтобы я мог осмотреть забой без помех. Я подам тебе сигнал: высморкаюсь.
      - А о чем мне с ними говорить? - пытался протестовать Джон.
      - Да о чем хочешь. Расскажи им про свою новую борзую. Самое главное, их надо отвлечь.
      - Все это сплошная глупость, - сказал Джон. - Я бы на месте отца оставил их в покое - пусть себе таскают медь, сколько им угодно. Там, внутри, ее, наверное, предостаточно. Черт возьми, Генри, ты только посмотри, во что они превращают Голодную Гору.
      Он указал на высокий узкий копер, на длинный ряд сараев и сбившиеся в кучку домишки, в которых жили рудокопы.
      - И все это для того, - рассмеялся его брат, - чтобы я мог развлекаться в Париже и Брюсселе, а ты - устраивать собачьи бега.
      Они надели шахтерские каски и робу и стали спускаться по длинной крутой лестнице в шахту. Там царила атмосфера, в которой странным образом сочетались холод и духота, а свечки, укрепленные в кронштейнах через определенные промежутки, давали тусклый неверный свет.
      Они дошли до первого горизонта, где увидели двух рабочих возле ствола шахты, которые подцепляли к цепям бадьи, чтобы их можно было поднять на поверхность с помощью ворота.
      Генри спросил, в какой стороне ведутся взрывные работы, и братьев направили вниз, на следующий горизонт.
      - Это самая узкая штольня в шахте, - сказал один из рабочих. - Вам придется идти друг за другом, а иногда даже ползти.
      Генри все это, по-видимому, нравилось, и он оглядывался вокруг с живым интересом, постукивая время от времени по стенке штольни и тихонько посвистывая, - верный признак того, что он что-то серьезно обдумывает, в то время как Джон, которому из-за его высокого роста было очень трудно идти низкая кровля штольни заставляла его все время нагибать голову, - молча шел следом за братом, чувствуя, что с каждым шагом, который приближал его к самому чреву горы, его и без того подавленное настроение все время ухудшается. Ему хотелось как можно скорее выбраться отсюда вон, подняться на поверхность, глотнуть свежего воздуха на вершине Голодной Горы. Он считал, что копаться в ее недрах, забираться в самую глубь, разрушать древние скалы, взрывая их динамитом, для того, чтобы добыть скрытый там металл, - в этом во всем есть что-то низкое, даже греховное.
      Глухой рокот взрыва дал им знать, что они находятся совсем близко к месту работ, и наконец, с трудом пробираясь по темной, наполненной дымом штольне, они оказались среди шахтеров.
      В тусклом свете свечей их лица казались серыми и измученными, и Джона с новой силой охватила тоска. Если с этими людьми что-нибудь случится, если они пострадают в результате такой ужасной работы, вина за это ляжет на отца и на него самого.
      Генри сразу же вступил в разговор с рабочими, стал их расспрашивать о том и о сем, в то время как Джон стоял в стороне, разглядывая мокрые стены, по которым капельками стекала вода, и груду породы - результат последнего взрыва, - которую шахтеры отгребали кирками и лопатами. Он слышал, как его брат спрашивает, далеко ли тянется эта штольня, в каких местах были взрывы на прошлой неделе, и один из шахтеров, корнуолец, который как раз занимался тем, что поджигал запал, указал на дальний конец штольни, где скопилась груда неубранной породы и где высота кровли не превышала четырех футов.
      - Мы зря теряем время, - сказал он. - Здесь сплошной мел и никакой руды. Можно палить целую неделю, и все равно ничего, кроме мела, не получишь. Я так прикидываю, что в этом месте наверху холм дает большую крутизну, и образуется широкая впадина, так что мы скоро можем выйти на поверхность.
      - Да-да, - подтвердил Генри, - гуляя по горе, я часто встречал такие впадины, они похожи на естественные карьеры. Мне кажется, что в далеком прошлом здесь, возможно, велись какие-нибудь работы.
      - Да, сэр, - согласился корнуолец, не вполне, впрочем, понимая, что тот имеет в виду под земляными работами, и тут Джон вдруг услышал, что брат усиленно сморкается. Он сразу же обернулся к шахтерам.
      - У вас бывают несчастные случаи во время взрывов? - спросил он.
      Один из рабочих повернулся к нему.
      - Нет, сэр, - ответил он. - В таких делах главное - осторожность. Конечно, нужно знать свое дело.