Глава тринадцатая

После первого расставания их было много… и много возвращений.

Для Джозефа пора отрочества миновала, и было слишком поздно сворачивать с пути, который он для себя избрал. К тому же эта мысль никогда и не приходила ему в голову, ведь он был уверен, что создан для моря, что любая другая жизнь не для него. Но всякий раз, покидая Джанет, он видел в ее глазах страдание, а по возвращении ввалившиеся щеки матери и тени под ее глазами говорили ему слишком о многом.

Вот бы забрать ее с собой! Если он будет овладевать мастерством со всей энергией и упорством, на какие способен, то постепенно займет самое высокое положение, и тогда ему ничто не помешает вручить Джанет свой капитанский диплом и пригласить ее на борт своего собственного корабля.

Во время одной из кратких побывок в Плине он шепотом поведал ей об этом желании; она верила ему и смотрела в его глаза, зная, что никакая сила не способна заставить его отказаться от своей мечты.

Они говорили о корабле, который надо для нее построить, о прочности его шпангоутов[11], на которые пойдут деревья из самого Труанского леса. Но еще не время, возможно, лет через шесть или десять этот корабль построят его отец и братья, и тогда Джанет станет его душой, а Джозеф капитаном. А тем временем они видели его в своем воображении, рисовали огрызком старого карандаша, подсчитывали размеры и грузоподъемность, прикидывали рангоут[12] и такелаж, покрой парусов. Об этом плане сообщили Томасу и сыновьям, и те пришли в восторг при мысли о корабле Кумбе под командованием Кумбе, который принесет им из дальних стран богатство и славу. У себя в мастерской Томас сделал модель корабля и с гордостью представил ее восхищенным взорам всего семейства. На строительство должна была пойти часть денег, которые Томас скопил с тем, чтобы после его смерти они были разделены между сыновьями. Об этом решении он торжественно объявил однажды в воскресенье в присутствии Джанет и всех детей, после чего перед Богом поклялся, что, как только выдастся свободное от срочной работы время, он и его сыновья построят корабль, который назовут в честь дорогой матери и возлюбленной жены.

Сказав это, он поставил перед ними модель и, взяв в руки нож, вырезал на ее корме слова «Джанет Кумбе – Плин».

Затем он от души высморкался, поцеловал жену и обеих дочерей в щеки и пожал руки сыновьям.

– Мы вложим в его строительство все наше умение, – с чувством сказал Томас, – Сэмюэль, Герберт и я будем надеяться, что он станет первым кораблем, на который Джозеф поднимется в качестве капитана, и да поможет ему Бог всегда приводить его в порт целым и невредимым. А Филипп тем временем, глядишь, порадеет за наши интересы в фирме Хогга и Вильямса.

Таким образом, в будущем судне у каждого была своя доля, и все теперь жили в ожидании того дня, когда их корабль выйдет из дока в Плинскую гавань не призрачной мечтой, а живой реальностью.

Счастливые и довольные собрались они в гостиной вокруг фисгармонии Мэри, чтобы слить свои голоса в благодарственной молитве.

Мэри сидела за инструментом, устремив торжественный взгляд на лежащую перед нею псалтирь; Томас стоял у нее за спиной, высоко подняв голову и положив руки на плечи младшей дочери. Рядом с ним стояли его рослые сыновья, и возвышавшийся над всеми Джозеф поверх их голов улыбался Джанет, тезке корабля, а та отвечала ему взглядом. Так началось существование корабля «Джанет Кумбе», хотя в Труанском лесу еще не повалили ни одного дерева, и показать его можно было только в виде модели, которая стояла на столе в гостиной.

Время текло в Плине медленно, однообразно, год проходил за годом, лишь изредка принося сколько-нибудь значительные события и перемены. Сэмюэль женился на хорошенькой Поузи Трехурст и переехал с женой в небольшой коттедж, стоявший в нескольких шагах от Дома под Плющом, оставшись жить рядом со своей семьей и неподалеку от верфи. Венчались они, как некогда Томас и Джанет, в Лэнокской церкви, и, глядя на светловолосого сына, стоящего перед алтарем рядом с невестой, Джанет вздохнула о безвозвратно ушедших днях.

Это был словно сам Томас, каким тот был двадцать пять лет назад, с длинными, заплетающимися ногами, вечно ступавшими не туда, куда надо, с серьезными, круглыми синими глазами. «Джени, – говорил он ей тогда, едва сдерживая дрожь, – Джени». Но сейчас рядом с ней стоял на коленях сгорбленный, болезненный пожилой человек и поверх очков вглядывался в молитвенник, а на том месте, где он стоял тогда, – их взрослый сын, которого она когда-то качала на руках.

Сквозь пелену глупых слез она смотрела на Сэмюэля и видела не сильного, гордого жениха, а широкую дорогу за Плинскими полями и бегущего к ней маленького плачущего мальчика в разорванной курточке.

Почему Поузи выбрала для венчания именно этот псалом? Джанет пела вместе со всеми и за окном видела кладбище с неухоженными надгробьями, поросшее высокой травой…

Не сознавая иронии этих слов, Сэмюэль и Поузи пели перед алтарем, они держались за руки, и мысли их были полны надежд и ожиданий. Спокойная любящая пара, которой не познать ни божественной страсти, ни глубин великого горя, и Джанет всем сердцем благословляла их.

Тем временем и остальные дети становились взрослыми.

Мэри продолжала жить с родителями и даже не помышляла о замужестве, тогда как Герберт, вдохновленный примером старшего брата, стал ухаживать за кузиной Поузи, Элси Хоскет. Однако обвенчаться они могли не раньше 1858 года, когда Герберту исполнится двадцать один.

Филипп из рассыльного в фирме Хогга и Вильямса уже поднялся до клерка. Он был по-прежнему тих и незаметен, все так же много работал, и собратья-клерки если и не любили, то уважали его.

Джозеф подолгу отсутствовал, и Джанет была рада, что рядом с ней есть существо, которое по складу мыслей хоть немного похоже на него. Лиззи была веселой, жизнерадостной девушкой, далеко не глупой, но для ее возраста в ней сохранилось еще много детского.

Со временем у Сэмюэля и Поузи, к их великой гордости, родились дочери-близнецы; их назвали Мэри и Мартой. Держа своих первых внучек на руках и размышляя о том, что ждет их в будущем, Джанет переживала странные, непривычные чувства. Как изменится Плин к тому времени, когда эти малютки станут старухами? Много ли любви, много ли страданий выпадет на их долю? Что-то подсказывало ей, что их жизнь будет спокойной и безоблачной и что все у них будет хорошо.

На темной голове Джанет по-прежнему не было ни одного седого волоса, ни одна морщинка не легла на ее лицо, но постоянные отъезды Джозефа давали о себе знать, и, хоть ей не было и пятидесяти, постоянное нервное напряжение сказалось на ее здоровье, пульс мало-помалу слабел, сердце износилось и устало, хотя сама она этого еще не знала. Поднимаясь по холму к скалам, она часто чувствовала головокружение, и ей приходилось останавливаться на полпути; она недоумевала, отчего у нее стучит в висках и почему ей так трудно дышать. Врач, внимательно выслушав ее сердце, покачал бы головой, озабоченно нахмурился и прописал бы какое-нибудь успокоительное лекарство, хоть оно и не могло ее вылечить. Но Джанет Кумбе не любила врачей и не верила им, а потому не имела ни малейшего представления о том, что месяц за месяцем становится все слабее, что ее сердце слишком утомилось от жизни и любое сильное потрясение – будь то радость или горе – будет для нее концом.

Единственное, ради чего она жила, – это момент, когда спустят на воду корабль, названный ее именем, и день, когда Джозеф получит диплом капитана. Когда он бывал в Плине, он проводил рядом с ней каждый свободный час, каждую минуту, но им все равно не хватало времени. Он уже служил вторым помощником на «Фрэнсис Хоуп», затем, выдержав соответствующие экзамены, к своей великой радости, был рекомендован капитаном Коллинзом первым помощником на борт «Эмили Стивене». Заветный день маячил на горизонте, Джозеф писал Джанет письма, полные любви и энтузиазма, в них он уверял отца и братьев, что настало время закладывать новый корабль. Но у Томаса и его сыновей на руках был целый список заказов, и они ждали того момента, когда, освободившись, смогут все свое время посвятить обещанному кораблю, пустив на его строительство лучшие материалы и вложив в работу все свое умение и сноровку.

Герберт женился вторым – серьезный, старательный Герберт, хотя и не повторил пример брата до такой степени, чтобы подарить жене двойню, однако не падал духом, поскольку скончался он в возрасте восьмидесяти трех лет отцом пятнадцати детей. Если бы Джанет дожила до этого времени, то непременно напомнила бы Томасу слова, сказанные ею в утро их свадьбы: «Может быть, там, далеко-далеко впереди, есть много живых существ, которые будут зависеть от нас». Но все это случится очень не скоро. А сейчас Герберт был прекрасно сложенным высоким молодым человеком, и шел ему, как и его жене, двадцать второй год.

Теперь, когда дети обзавелись собственными семьями и могли самостоятельно прокормить себя, время стало особенно тяжело сказываться на Джанет. Мэри только того и желала, чтобы принять на себя заботы по дому и присмотр за отцом, и Джанет постепенно передала эти обязанности дочери.

Сильнее, чем прежде, томилась она по Джозефу, жаждала постоянно быть с ним, никогда с ним не расставаться. Ей было около пятидесяти, и она совсем не видела мира. Ее прежний буйный дух, отважный и непокорный, заявлял о своем законном праве быть рядом с Джозефом. Они рождены, чтобы вместе делить горе и радости, море, имевшее над ним такую власть, на нее тоже наложило свое заклятие, и эта женщина средних лет мечтала не об уютном кресле у камина, а об уходящей из-под ног палубе, устремленной ввысь, мачте, о серых морских волнах под гонимыми ветром мрачными тучами. Она чувствовала, что там, где море смешивается с небом, где нет огней маяков, к ней вернутся юность и сила, тогда как жизнь в Плине без Джозефа опустошала ее душу и тело, и временами, когда слабое сердце предательски напоминало о том, что силы ее тают, мужество покидало ее.

Уезжая, Джозеф всякий раз забирал с собой частицу ее жизненной силы. У него не было иного желания, как получить капитанский диплом; тогда никакие правила в мире не помешают ему забрать ее с собой.

– Ты мне веришь, ведь веришь? – сказал он ей. – Ты же знаешь – скоро я достигну самого верха, меня ничто не остановит! Кажется, я могу себе представить, что чувствовал отец, когда вел тебя в дом, который он построил для тебя, но и его гордость ничто в сравнении с тем, что буду чувствовать я, когда ты ступишь на борт моего корабля и назовешь его своим домом.

– Джозеф, любимый мой, – сказала она, – когда этот момент придет, с тобой полетит чайка, а не человек.

– Корабль будет твоим, и его пути – твоими путями, – сказал он ей. – Командовать будешь ты, а я лишь исполнять твои желания. Тогда мне не понадобится никакая звезда, чтобы желать ей доброй ночи, никакая луна, чтобы коротать с ней ночные вахты. Я уверен, что, увидев тебя рядом со мной на палубе, твои развевающиеся, как вуаль, волосы, ветер и море будут смеяться от радости, а звездам на небе станет стыдно от яркости твоих глаз.

– Но, Джозеф, я уже старая, мне почти пятьдесят, зачем ты говоришь мне такие вещи?

– Ты – старая? – Он рассмеялся и крепко прижал ее к себе. – Сейчас я не стану рассказывать тебе о том, какие картины мелькают в моей голове. Но потом, когда мы будем на нашем корабле, а прошлое останется позади, как забытый сон, я заставлю тебя вспомнить твои-же слова про старость, вот увидишь.

Почему они так привязаны друг к другу, она и ее второй сын? Узнает ли она когда-нибудь об том, поймет ли причину вещей во всей ее полноте? Как непонятна жизнь: перемешает людей без всякого разбора и бросит их, чтобы они сами выкарабкивались, кто как умеет.

Джозефу было уже двадцать пять. Едва ли в Плине нашлась бы хоть одна девушка, которая не была бы в него влюблена и не призналась бы ему в этом открыто. Он смеялся, он любил их и тут же забывал; его любовные связи были столь же многочисленны, как некогда мальчишеские проделки. Джанет не пыталась остановить его; она знала, что это ему так же необходимо, как пища, которую он ел, как воздух, которым он дышал. Когда он рассказывал ей о своих приключениях в заморских портах, она лишь смеялась и советовала обучить плинских девушек всему, чему он там научился. Его братья были солидными женатыми людьми, рассказы о диких выходках Джо их шокировали, но их мнение его мало заботило. Что же касается добропорядочных обитателей Плина, то при одном упоминании о моряке Джо они поджимали губы и после девяти вечера запирали дочерей на замок. Однако подобные предосторожности не были помехой для сына Джанет, и, если только ему приглянулось хорошенькое личико, никакие запертые двери не могли его удержать. Когда он снова уплывал, родительским тревогам наступал конец, и они вздыхали с облегчением. Было совершенно бесполезно приступать к его матери с разговорами на этот предмет. Бесстыдная женщина, она всегда горой стояла за сына и не видела в его поступках особой беды. Миссис Солт однажды остановила ее на улице, но то был первый и последний раз.

– Послушайте-ка, миссис Кумбе, – сказала разгневанная женщина, – я не потерплю, чтобы у моей Лилли были неприятности из-за вашего Джо, слышите?

– О да, миссис Солт, я вас слышу, – ответила Джанет, высоко вздернув подбородок и подбоченясь.

– Так вот, миссис Кумбе, если ваш парень флиртует с моей девочкой и не отпускает ее до одиннадцати вечера, то уж верно они не на луну любуются.

– Надеюсь, вы правы, миссис Солт. Если ваша девица выходит с моим Джо лишь затем, чтобы любоваться луной, то, на мой взгляд, она просто дура и ей явно недостает соли, прошу прощения за игру слов[13]

– Что ж… я никогда не… – начала разъяренная мать. – Вы дурная, бесстыдная женщина. Подбивать своего парня совратить мою невинную девочку!

– Если вы называете совращением именно то, что имеете в виду, миссис Солт, – рассмеялась Джанет, – то советую вам поберечь нервы. Если ваша Лилли и отправилась в лес с моим Джо, то, сдается мне, не с ним первым. Да будет вам известно, что ваш кувшинчик уже не раз ходил по воду и побывал не в одном колодце. Всего вам доброго, миссис Солт.

И Джанет пошла дальше, гордо подняв голову, совсем как ее сын.

Как бы ни старались ее противники, последнее слово всегда оставалось за ней. К тому же она знала, что не было в Плине девушки, которая не ждала бы возможности броситься Джозефу на шею. «Совращение… надо же, – подумала она, – в эту игру играют двое, и пока что не было девушки, которая попала бы в беду не зная, на что идет. Когда молодые люди остаются вдвоем в темной роще, их забавам также невозможно помешать, как чайкам, когда они по весне спариваются в Ланниветской пещере». Так размышляла Джанет Кумбе из Плина, что в Корнуолле, в лето тысяча восемьсот шестидесятое от Рождества Христова. Она знала, что человеческая природа сильнее условностей и что никакие плотно сжатые губы и проповеди не остановят мужчину, когда он гуляет с девушкой. Для нее это было так же просто и естественно, как для овец в полях. Это – как прилив, который сметал и сметает все на своем пути, сила, которой невозможно противостоять.

Если, глядя на Джозефа, своего сына, Джанет видела его пылающие щеки, влажный локон на лбу и беспокойный блеск в глазах, ей вспоминался вечер на плывущем из Плимута корабле, когда земли почти не было видно, вокруг бушевали море и небо, а она стояла на носу судна рядом с Томасом, своим мужем, который глухим хриплым голосом шептал ее имя: «Джанет». Она вспоминала прикосновение его руки, вспоминала, как повернулась к нему на раскачивающейся палубе, почти оглохнув от песни ветра и моря, и попросила любить ее.

Поэтому и стоял рядом с ней Джозеф, и кровь, что текла в ту ночь в ее венах, течет теперь в нем и перейдет его детям и детям его детей.

«Я умру, – думала Джанет, – и Джозеф умрет. Но красота той штормовой ночи не дает нашей крови и плоти исчезнуть навсегда – частичка нас обоих будет дышать тем же воздухом, каким дышали мы, и ступать там, где мы ступали».

Глава четырнадцатая

Наконец должно было начаться строительство корабля. Мечта становилась явью. Маленькой модели, стоявшей на каминной полке в Доме под Плющом, предстояло на верфи обрести величественные очертания и форму и превратиться из игрушки в полное жизни судно, созданное для бурных морей и грозных штормов, в недрах которого будут перевозить грузы и людей. Когда из Труанской рощи по реке сплавили первую партию строевого леса, Джозеф находился в Плине рядом с Джанет. То были гигантские деревья, стволы которых выдержали штормы столетий, а ветви раскачивались на ветру еще до того, как отец Джанет впервые открыл глаза на этот мир.

Братья Кумбе взяли на верфи большую лодку, сами отобрали лучшую древесину и отбуксировали ее вниз по реке в гавань.

На постройку корабля ушло два года, и Томас и два его сына, Сэмюэль и Герберт, вложили в него все свое уменье. Каждый день стук их молотков поднимался вверх к Дому под Плющом и долетал до слуха Джанет.

Ее дети выросли, кое-кто уже женился, младшей дочери Лиззи исполнился двадцать один год, и недалек был день, когда она начнет подумывать о замужестве.

И Сэмюэль, и Герберт обзавелись собственными семьями. Филипп, хотя ему едва минуло двадцать три, поднялся до должности второго клерка судовой маклерской фирмы, но еще не женился. Мэри тоже оставалась в родительском доме. Но все они были взрослыми, со своими собственными интересами, и Джанет прекрасно отдавала себе отчет в том, что ей за пятьдесят.

Теперь она жила лишь для того, чтобы увидеть, как спустят на воду ее корабль и как Джозеф станет его капитаном. И тогда годы полетят прочь, будто их и не было вовсе, и она будет стоять на палубе, и Джозеф будет рядом.

За эти два года не было дня, чтобы она не спускалась на верфь посмотреть, как продвигается работа. Корабль медленно обретал форму, сперва это был не более чем скелет, который часть за частью надлежало обить деревянной обшивкой. На нем предстояло надстроить квадратную корму. Длина его равнялась девяноста семи футам, высота грот-мачты[14] двадцати двум футам, а глубина была немного более двенадцати. Томас и его сыновья рассчитывали, что, когда судно достроят, в нем будет около ста шестидесяти тонн. И оснастка его будет как у двухмачтовой топсельной шхуны. То был поистине великий момент, когда каркас судна был готов, и оставалось только обшить его могучие ребра. Тогда на работу созвали всех мужчин с верфи, и Плин загудел от непрерывного стука молотков и звона гвоздей, вбиваемых в крепкие доски.

Джанет, подбоченясь, с улыбкой на губах, стояла над ними, высокая, гибкая для своих пятидесяти лет. Стоило какому-нибудь мужчине опустить молоток, как до него доносилось: «Плохо же твоя мать кормила тебя в детстве, парень, если ты так быстро сдаешься». Пристыженный, он поднимал глаза и встречал ее острый, жесткий взгляд. Возражать ей не имело смысла, да никто и не пытался, ведь в ее обращении было нечто такое, противиться чему было невозможно.

Однако ни жители Плина, ни она сама не знали, что сила ее сердца день ото дня убывает. По мере того, как корабль, ее тезка, обретал форму и силу, тело Джанет слабело, пульс затухал.

Теперь она едва могла добрести до вершины холма, не чувствуя при этом дурноты и не видя странных черных теней перед глазами. Она не придавала этому значения, приписывая свое состояние естественным причинам – ведь ей уже за пятьдесят.

До выхода корабля из дока оставалось совсем немного, и Джозеф был его капитаном.

Вернувшись поздней весной тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, он был поражен тем, как она изменилась, и постичь всю глубину этой перемены дано было только ему. Нет, в ее волосах не сквозили серебряные нити, морщины не легли на лицо, но это впечатление общей хрупкости… словно силы ее иссякли; скулы, обтянутые белой кожей, виски, прочерченные четкими голубыми жилками. Он испугался и не знал, что с ней делать. Как страшный сон, отбросил он мысль о возможности ее потерять и, чтобы наверстать упущенное время, ни на миг не отходя от нее, невольно утомлял ее своей любовью: счастье отнимало у нее последние силы, все глубже и глубже увлекало ее в разверстую перед ней бездну. Вместо того чтобы утешить и поддержать ее, его присутствие действовало как лекарство, которое ненадолго укрепляет, создавая иллюзию возвратившейся силы и энергии, но в действительности делает пациента еще слабее, чем прежде.

Каждой каплей оставшейся у нее силы предавалась она радости видеть Джозефа рядом с собой. Он окружал ее такой любовью и преданностью, что она почувствовала себя окончательно изможденной: это лекарство было слишком сильным для нее, но она уже не могла без него обходиться. Джозеф оставался в Плине, ожидая экзамена в Плимуте, после чего надеялся принять командование новым кораблем, который должны были спустить на воду летом. Напряжение этих недель было больше, чем Джанет могла вынести, и, когда он отбыл в Плимут, чтобы предстать перед экзаменаторами, она в лихорадочном возбуждении ждала его возвращения. Дни до получения результата экзамена они провели в молчаливой агонии.