Эти пять дней совершенно выпали у меня из памяти. Возможно, я бредил или сыпал ругательствами и раздирал простыни – или просто спал. Наверняка могу сказать только то, что я спал. И еще разговаривал. Не с Витой и не с миссис Коллинз, а с доктором. Правда, я не имею ни малейшего понятия, как часто это происходило, и о чем я говорил. Но в конечном счете у меня возникло ощущение, что я рассказал доктору все от А до Я. К середине следующей недели, когда я уже мог сидеть в кресле и почти пришел в норму, я почувствовал, что не только отдохнул душой и телом, но и полностью очистился.

Смакуя кофе, который принесла нам Вита, я поделился своими ощущениями с Пауэллом, и он рассмеялся, сказав, что основательная чистка еще никогда никому не приносила вреда и просто непостижимо, какое количество всякого барахла люди рассовывают по чердакам и подвалам и потом начисто о нем забывают, вместо того, чтобы выволочь все это на свет божий и раз и навсегда во всем разобраться.

– И учтите, вам очистить душу намного легче, чем другим, – добавил он, – поскольку вы католик.

Я посмотрел на него в изумлении.

– Откуда вы знаете, что я католик?

– Узнал в процессе чистки.

Эта новость повергла меня в шок. Я полагал, что рассказал ему все от начала до конца относительно эксперимента с препаратом, а также в мельчайших деталях описал то, что наблюдал в другом мире. Но мое католическое воспитание не имело к этому никакого отношения.

– Я плохой католик, – сказал я. – Я уже много лет не хожу к мессе, что же касается исповеди…

– Я знаю, – перебил он. – Все это покоится под семью замками, в подвале и на чердаке, так же, кстати, как и ваша неприязнь к монахам, отчимам, вдовам, которые вторично выходят замуж, и так далее и тому подобное в том же роде.

Я налил нам еще по чашечке кофе, положил себе сахару и принялся яростно размешивать.

– Послушайте, – сказал я, – вы говорите какую-то ерунду. Мне нет никакого дела до монахов, вдов и отчимов – исключая меня самого. Все эти люди жили в четырнадцатом веке, и если я их видел, то лишь потому, что таково действие препарата.

– Да, – кивнул он, – лишь потому… – Он снова, по своей привычке, резко встал и принялся расхаживать по комнате. – Я сделал то, что после дознания должны были сделать вы. Я послал ваш пузырек ассистенту Лейна, Джону Уиллису, вместе с короткой запиской, в которой объяснил, что из-за этого пузырька вы попали в неприятную историю, и попросил его проверить содержимое и как можно скорее прислать мне заключение. Он был так любезен, что позвонил мне сразу, как только получил письмо.

– И что? – спросил я.

– А то, что вам крупно повезло, что вы еще живы и, более того, находитесь здесь, в собственном доме, а не в клинике для умалишенных. Препарат в том пузырьке – это, возможно, самый сильный галлюциноген из всех известных на сегодняшний день, некоторые компоненты так и не удалось установить. По-видимому, профессор Лейн работал в одиночку: Уиллис знает об этом только в самых общих чертах.

Повезло, что остался в живых – допустим. Повезло, что не попал в психушку – что ж, согласен. Но я с самого начала знал, что последствия этого эксперимента могут быть непредсказуемыми.

– Не хотите ли вы сказать, – спросил я, – что мои путешествия – всего лишь галлюцинации, рожденные в глубинах моего подсознания?

– Вовсе нет, – сказал он. – Я думаю, профессор Лейн работал над чем-то таким, что могло привести к удивительнейшему открытию, касающемуся деятельности головного мозга, а в качестве подопытного кролика он выбрал вас, поскольку знал – вы согласитесь выполнить любую его просьбу, и, кроме того, вы очень легко поддаетесь внушению. – Он вернулся к столу и допил кофе. – Кстати, имейте в виду: все, что вы мне поведали, это такая же тайна, как если бы вы исповедались в церкви. Поначалу мне было непросто убедить вашу супругу оставить вас здесь – она непременно хотела вызвать карету скорой помощи и отправить вас к какому-нибудь наимоднейшему светиле на Харлей-стрит, который бы тотчас упрятал вас на полгода в психлечебницу. Но теперь, я полагаю, она мне доверяет.

– Как же вам удалось ее убедить?

– Сказал, что вы были на грани нервного срыва из-за переживаний по поводу внезапной смерти профессора Лейна. И в общем-то, согласитесь, это чистейшая правда.

Я осторожно поднялся со стула и подошел к окну. Туристы уехали, и на лугу, по другую сторону дороги, снова паслись коровы. Я услышал голоса мальчиков, игравших в крикет в саду.

– Вы можете рассказывать мне все, что угодна, – произнес я медленно, – говорить мне о внушаемости, нервном срыве, католическом воспитании, не знаю о чем еще. Но факт остается фактом: я переносился в другой мир, я его видел, понимал. Это был суровый, жестокий и зачастую кровавый мир, и такими же были населявшие его люди, за исключением Изольды, ну и, со временем, Роджера, но, честное слово, во всем этом я находил что-то притягательное, чего так недостает нашему сегодняшнему миру.

Он подошел и встал рядом со мной у окна, протянул мне сигарету. Некоторое время мы молча курили, наконец Пауэлл сказал:

– Другой мир… Я думаю, мы все носим его в себе, каждый по-своему. Профессор Лейн, вы, ваша жена, я сам… Если бы нам случилось, не приведи Господи, всем вместе совершить путешествие, каждый из нас воспринял бы этот мир на свой лад. – Он улыбнулся и стряхнул пепел за окно. – Подозреваю, что моя собственная жена очень бы невзлюбила Изольду, если бы я стал бродить по Тризмиллской долине в поисках дамы сердца. Я не хочу сказать, что никогда ничего подобного не делал, но все-таки я слишком приземленный человек, чтобы преодолевать дистанцию в шесть веков безо всякой уверенности отыскать ее там.

– Моя Изольда – реальное лицо, – проговорил я упрямо. – Я видел подлинные родословные и исторические документы, доказывающие это. Все эти люди когда-то жили на свете. Внизу в библиотеке у меня бумаги – они не лгут.

– Конечно, она существовала на самом деле, – согласился он, – и более того, у нее действительно были две маленькие дочки, Джоанна и Маргарет, вы рассказывали мне о них. Порой маленькие девочки куда обворожительнее мальчуганов, а у вас ведь два пасынка.

– Что вы хотите этим сказать, черт возьми?

– Ничего, так, к слову пришлось. Мир, который мы носим в себе, иногда дает нам ответы на самые неожиданные вопросы. Это своеобразное бегство, уход от реальности. Вам не хотелось жить ни в Лондоне, ни в Нью-Йорке. Четырнадцатый век, завораживающий, хоть и жутковатый, предоставлял вам возможность на время отрешиться и от того, и от другого. Но беда в том, что грезы, как и галлюциногены, провоцируют эффект привычки: чем чаще мы предаемся удовольствию, тем глубже оно засасывает, а потом, как я уже говорил, все кончается психушкой.

Мне казалось, что он аккуратно подводит меня к какому-то выводу, еще немного и посоветует взять себя в руки, приняться за дело, ходить в контору, спать с Витой, наплодить дочерей и с удовлетворением предвкушать те годы, когда я выйду на пенсию и буду выращивать в парнике кактусы.

– Чего вы хотите от меня? – спросил я. – Давайте, выкладывайте начистоту.

Он отвернулся от окна и взглянул мне прямо в лицо.

– По большому счету, мне все равно, – сказал он. – Меня это не касается. Как ваш медицинский советник и духовник на протяжении почти недели, я был бы искренне рад, если бы вы обосновались здесь и мы с вами имели возможность видеться еще многие годы. И я с удовольствием буду выписывать вам лекарства от простуды. Но что касается ближайшего будущего, я настоятельно советую вам как можно скорее покинуть этот дом, пока у вас снова не возникло желание наведаться в подвал.

– Так я и думал, – сказал я, сделав глубокий вдох. – У вас был разговор с Витой.

– Разумеется, я говорил с вашей женой, – согласился он, – и за исключением некоторых чисто женских фантазий, она рассуждает весьма разумно. Когда я говорю вам – уезжайте из этого дома, то это вовсе не означает, что уехать надо навсегда. Но по крайней мере на ближайшие несколько недель вам не мешало бы сменить обстановку. Вы сами должны это понимать.

Я понимал это, но, подобно загнанной в угол крысе, цеплялся за последнюю надежду и старался выиграть время.

– Хорошо, – сказал я. – Куда же вы советуете нам отправиться? Ведь мы связаны мальчиками.

– Ну полно, они ведь не причиняют вам особых хлопот, разве не так?

– Да нет… И я очень привязан к ним.

– Куда именно ехать, не имеет большого значения, лишь бы освободиться от власти Роджера Килмерта.

– Моего второго «я»? Знаете, мы с ним ни капли не похожи.

– Естественно! Так всегда бывает, – сказал он. – Например, в моем случае – это длинноволосый поэт, который при виде крови хлопается в обморок. С тех пор как я закончил медицинский институт, он следует за мною по пятам.

Я невольно рассмеялся. Послушать его – все так просто!

– Жаль, что вы не были знакомы с Магнусом, – сказал я. – Странно, но вы мне его чем-то напоминаете.

– Мне тоже жаль. Однако, если серьезно, то я еще раз призываю вас уехать отсюда. Ваша жена предлагает отправиться в Ирландию. Чудесная страна, замечательное место для прогулок и рыбалки, глиняные горшки с золотыми монетами, зарытые под холмами…

– Да, – прервал я его, – и парочка ее американских друзей, которые не успокоятся, пока не перебывают во всех фешенебельных гостиницах.

– Да, она их упоминала, – сказал он, – но, как я понял, они уехали. Погода их доконала, и они вылетели в солнечную Испанию. Так что это не должно вас тревожить. По-моему, Ирландия – это отличная мысль, поскольку до Эксетера езды на машине часа три, а оттуда есть прямые рейсы. Прилетаете, берете напрокат машину – и вперед!

Они с Витой уже все просчитали. Я попался в западню: выхода не было. Мне следовало сделать хорошую мину и признать поражение.

– А если я откажусь? – спросил я. – Если предпочту вновь лечь в постель и натянуть на голову простыню?

– Я вызову скорую помощь и отправлю вас в больницу. По-моему, Ирландия гораздо привлекательнее, но, впрочем, вам решать.

Спустя несколько минут он ушел, и я услышал, как его машина с шумом выезжает на дорогу. Напряжение спало, я чувствовал себя совершенно опустошенным. И я по-прежнему не знал, как много успел ему наговорить. Наверное, в результате получилась мешанина из всего, о чем я думал и что делал начиная с трехлетнего возраста. И он, подобно всем врачам с их склонностью к психоанализу, собрал все это воедино и пришел к заключению, что я представляю собой типичный случай неудачника с гомосексуальными наклонностями, с рождения страдавшего Эдиповым комплексом, к которому позднее прибавился еще и комплекс отчима, отвращение к интимной близости с собственной вдовой женой и подспудное влечение к некоей блондиночке, существующей лишь в моем воображении.

Все, разумеется, сходилось. Монастырь – это закрытая школа в Стоунихерсте, брат Жан – тот вкрадчивый ублюдок, что преподавал мне историю, Джоанна – моя мать и бедняжка Вита в одном лице, а красавчик Отто Бодруган – тот беспечный искатель приключений, каким бы мне самому хотелось стать. Бесспорный факт, что все они когда-то жили и что я мог это доказать, не произвел впечатления на доктора Пауэлла. Жаль, что он не испробовал на себе самом действие препарата, а просто взял и отослал пузырек Джону Уиллису. Тогда бы он, возможно, заговорил иначе.

Что ж, значит, все кончено. Мне остается лишь смириться с его диагнозом и с его планами относительно нашего отпуска. Пожалуй, это еще по-божески, после того как я едва не убил Виту.

Странно, он ничего не сказал мне ни о побочном действии, ни о возможных последствиях, проявляющихся через какое-то время. Вероятно, он обсудил это с Джоном Уиллисом, и Джон Уиллис одобрил все его рекомендации. Но ведь Уиллис не знал о воспаленном глазе, испарине, тошноте и головокружении. И никто не знал, хотя Пауэлл мог догадываться кое о чем, особенно после первой нашей встречи. Как бы там ни было, сейчас я чувствовал себя вполне нормально. Даже слишком нормально, если уж говорить начистоту. Как нашкодивший мальчишка, который получил взбучку и пообещал исправиться.

Я отворил дверь и позвал Виту. Она тут же взбежала по лестнице, и я с чувством стыда и вины осознал, что ей пришлось вынести за последнюю неделю. Лицо ее поблекло, она исхудала. Ее всегда безукоризненно уложенные волосы были наспех зачесаны за уши, и она смотрела на меня такими несчастными глазами, каких я никогда раньше у нее не видел.

– Доктор сказал, что ты согласен уехать? – проговорила она. – Это была его идея, не моя, можешь мне поверить. Я желаю лишь одного – чтобы тебе стало лучше.

– Я знаю, – сказал я. – Но он абсолютно прав.

– Так ты не сердишься? Я так боялась, что ты рассердишься!

Она подошла и села рядом со мной на кровать, и я обнял ее за талию.

– Ты должна пообещать мне кое-что, – сказал я, – забудь обо всем, что случилось. Знаю, это практически невозможно, но очень прошу тебя.

– Ты был болен. Доктор мне все объяснил, – сказала она. – С мальчиками он тоже поговорил, и они все понимают. Никто из нас ни в чем тебя не винит, милый. Мы хотим лишь одного – чтобы ты поправился и был счастлив.

– Они не боятся меня?

– Боже мой! Конечно, нет. Они все поняли как надо, хорошо себя вели и очень мне помогали, особенно Тедди. Ведь они привязаны к тебе, милый, но, по-моему, ты этого до сих пор не уяснил!

– Да нет же, уяснил, – сказал я, – потому я так отвратительно себя чувствую! Но не будем пока об этом говорить. Когда нам нужно ехать?

Она замялась.

– Доктор Пауэлл сказал, что ты будешь в состоянии отправиться в дорогу в пятницу, и он велел мне заранее взять билеты.

Пятница… Послезавтра.

– Хорошо, – сказал я, – если он так считает, я согласен. Полагаю, мне нужно начинать понемножку двигаться, чтобы привести себя в форму. Разберу вещи, отложу то, что возьму с собой.

– Только при условии, что ты не станешь переутомляться. Я пришлю тебе в помощь Тедди.

Она вышла, оставив мне внушительную стопку корреспонденции, скопившейся за неделю; я уже заканчивал просматривать почту, отправив большую ее часть в корзину для бумаг, когда в дверях возник Тедди.

– Мама сказала, чтобы я помог тебе упаковывать чемодан, – робко проговорил он.

– Все правильно. Я слышал, ты всю прошлую неделю помогал по дому и прекрасно с этим справлялся.

От удовольствия он покраснел.

– Не знаю… Да не так уж и много я сделал. Несколько раз ответил на звонки. Вчера звонил один человек, спрашивал о твоем здоровье и передавал привет. Какой-то мистер Уиллис. Он оставил свой номер телефона, если ты захочешь ему позвонить. И еще один номер оставил. Я их тут вместе записал.

Он вынул блестящий черный блокнот и вырвал из него листок. Первый номер – я сразу его узнал – лаборатория Магнуса, но другой меня озадачил.

– Он не сказал, второй номер – это его домашний телефон? – спросил я.

– Сказал. Это номер какого-то Дэвиса, он работает в Британском музее. Он подумал, что, может, тебе захочется связаться с мистером Дэвисом, пока тот не уехал в отпуск.

Я сунул вырванную страницу в карман, и мы с Тедди прошли в гардеробную. Тахту отсюда убрали, и я наконец понял, что означал шум передвигаемой мебели в тот вечер, когда пришел врач: тахту перетащили в спальню и поставили у окна.

– Мы с Микки спали здесь с мамой, – сказал Тедди. – Она не хотела оставаться одна.

Это был деликатный способ сообщить мне, что ей пришлось несладко. Я оставил Тедди в гардеробной вынимать из шкафа вещи и снял трубку телефона, стоявшего возле кровати.

Ответивший мне голос – четкий и довольно сдержанный – подтвердил, что я говорю с Дэвисом.

– Это Ричард Янг, – сообщил я ему, – друг покойного профессора Лейна. Полагаю, вам не нужно объяснять, кто я.

– Да, разумеется, мистер Янг, надеюсь, вам уже лучше. Я знаю от Джона Уиллиса, что вы были серьезно больны.

– Это правда. Но все обошлось. Я собираюсь уехать, и, мне передали, вы тоже. Вот я и подумал, может, у вас есть для меня что-нибудь.

– О, совсем немного, к сожалению… Если вы подождете, я возьму свои записи и прочту их вам.

Он положил трубку, и я принялся ждать. У меня было неприятное чувство, что я жульничаю и что доктору Пауэллу это бы не понравилось.

– Вы слушаете, мистер Янг?

– Да.

– Надеюсь, вы не будете разочарованы. Это всего лишь два отрывка из архивов епископа Грандиссона Эксетерского: один датирован 1334 годом, второй – 1335-м. В первом речь идет о Тайуордретском монастыре, а во втором об Оливере Карминоу. Первый документ, письмо епископа Эксетерского настоятелю монастыря в Анже, гласит: «Джону и проч. и проч. от епископа Эксетерского. Приветствую тебя с неустанной и искренней заботой о Господе нашем. Подобно тому, как изгоняем мы из стада паршивую овцу, могущую внести смятение, дабы не заразила она остальных наших здоровых овец, таковым же образом следует поступить нам в случае с братом Жаном, по имени Мераль, монахом вашего монастыря, проживающим ныне в Тайуордретской обители нашей епархии, что управляется приором ордена святого Бенедикта, по причине оскорбительного забвения оным всякого стыда и благопристойного поведения. Невзирая на многие учтивые предостережения, он – как ни прискорбно мне об этом говорить – не внял им и продолжал упорствовать во грехе (не говоря о его прочих позорно известных, богопротивных деяниях). Посему, со всем почтением и любовью к твоему ордену и к тебе самому, мы устроили так, чтобы отослать его обратно к вам, дабы подчинился он монастырской дисциплине и понес наказание за свое греховное поведение. Да поможет тебе Всевышний оставаться во главе паствы долгие лета и в добром здравии», – он прочистил горло. – Оригинал, как вы понимаете, на латыни. Я читал вам свой перевод. Когда я работал над ним, я не мог не думать о том, какое удовольствие доставят профессору Лейну все эти обороты речи.

– Да, – сказал я, – уж он бы оценил как надо.

Он снова прочистил горло.

– Второй документ очень короткий и, возможно, не представляет для вас интереса. Там говорится лишь о том, что 21 апреля 1335 года епископ Грандиссон принял сэра Оливера Карминоу и его жену Сибил, которые до этого тайно поженились – без церковного оглашения и без официального согласия на то епископа. Они заверили его, что совершили прегрешение по неведению. Епископ отменил вынесенный против них приговор и утвердил их брак, который, очевидно, был заключен ранее в домашней часовне сэра Оливера Карминоу в приходе Моген-ин-Минидж, точная дата неизвестна. Священник же, сочетавший их браком, понес наказание. Вот и все.

– Там не говорится, что случилось с его предыдущей женой Изольдой?

– Нет. Не исключено, что она незадолго до этого умерла, и брак был тайным, поскольку прошло еще слишком мало времени после ее смерти. Может быть, Сибил была беременна, и эта неофициальная церемония понадобилась, чтобы соблюсти приличия. Сожалею, мистер Янг, но больше мне не удалось ничего отыскать.

– Неважно, – сказал я. – То, что вы мне рассказали, – это очень ценная информация. Желаю вам приятно провести отпуск.

– И вам того же. Спасибо.

Я положил трубку. Из гардеробной донесся голос Тедди:

– Дик!

– Да?

Он вошел через дверь ванной; в руках у него была трость Магнуса.

– Ты будешь брать ее с собой? – спросил он. – Она слишком длинная и не лезет в чемодан.

Я не видел эту трость с тех пор, как перелил в нее бесцветную жидкость из пузырька С почти неделю назад. Я совсем забыл о ней.

– Если ты не хочешь ее брать, – сказал Тедди, – я положу ее обратно на полку.

– Нет, – сказал я, – дай ее мне. Она мне нужна.

Он улыбнулся и сделал вид, что целится в меня, потрясая ею, как копьем, затем осторожно подбросил в воздух, чтобы я поймал. И я поймал – и крепко сжал в руке.