Глава семнадцатая

Морг, небольшое строение из красного кирпича, находился неподалеку от вокзала в Фауи. Когда мы прибыли, там никого не было – патрульная машина находилась еще в пути. Я вышел из автомобиля, инспектор взглянул на меня и сказал:

– Мистер Янг, наверное, нам придется немного подождать. Могу я предложить вам чашку кофе с бутербродом? Тут неподалеку есть бар…

– Нет, спасибо, – сказал я. – Мне не хочется.

– Не смею настаивать, – продолжал он, – но это для вашей же пользы. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Я сдался и позволил ему отвезти меня в бар, где мы выпили по чашке кофе, и я съел бутерброд с ветчиной. Сидя за столиком, я думал о том, как, будучи еще студентами, мы с Магнусом ездили на поезде погостить у его родителей в Килмарте. Туннель – кромешная тьма, оглушительный грохот – и вдруг яркая вспышка света, зеленеющие поля по обе стороны дороги. Сколько раз Магнус, должно быть, проделывал этот путь в юности, приезжая домой на каникулы. И вот теперь у входа в этот туннель он нашел свою смерть.

Все сочтут его действия необъяснимыми: и полиция, и его многочисленные друзья – все, но только не я. У меня спросят, почему такому рассудительному человеку, как Магнус, вздумалось на ночь глядя идти к железнодорожному полотну, и я вынужден буду ответить, что не знаю. Но я знал. Магнус шел, находясь в ином времени, когда железной дороги еще и в помине не было, а сам склон холма в ту эпоху являл собой запущенное пастбище, местами поросшее кустарником. В том, другом, мире не было ни зияющей пасти туннеля, ни рельсов, ни шпал – только трава да еще, вероятно, всадник, указывавший ему путь.

– Что-что? – переспросил я.

Инспектор спрашивал, есть ли у профессора семья.

– Простите, я не сразу расслышал, что вы сказали. Нет, капитан и миссис Лейн умерли много лет назад, а кроме Магнуса, детей у них не было. Я никогда не слышал, чтобы Магнус упоминал каких-нибудь своих родственников.

По-видимому, у него был адвокат, который вел его дела, банкир, который ведал его финансами… Раньше мне это не приходило в голову, и теперь я с удивлением подумал, что не знаю даже имени его секретарши. В наших тесных доверительных отношениях не было места повседневным мелочам, бытовой рутине. Кто-то другой, наверное, был посвящен во все эти дела.

Вскоре к инспектору подошел констебль и доложил, что прибыла патрульная машина и скорая помощь. Мы встали, чтобы идти назад в морг, и тут констебль добавил что-то, чего я не расслышал. Инспектор повернулся ко мне.

– Когда патруль передал сообщение в полицейский участок Тайуордрета, там случайно находился доктор Пауэлл из Фауи, – сказал он. – Он согласился осмотреть тело. После этого патологоанатом произведет вскрытие, результаты будут переданы для судебно-медицинской экспертизы.

– Ясно, – сказал я.

Вскрытие… следствие… налицо все атрибуты правосудия.

Я вошел в морг. И первым делом увидел доктора, с которым уже встречался дней десять назад, – тот самый доктор, который видел, как я мучительно приходил в себя после приступа головокружения. По его глазам я понял, что он узнал меня, но не подал виду, когда инспектор представлял нас друг другу.

– Примите мои соболезнования, – сказал он и затем, переходя на сдержанно-деловой тон, добавил: – Если вам раньше не доводилось видеть, как выглядит человек, попавший в серьезную аварию, особенно если речь идет о близком друге, то предупреждаю: зрелище не для слабонервных. У этого человека размозжена голова.

Он подвел меня к носилкам, которые лежали на длинном столе. Я узнал Магнуса, но он был какой-то другой, словно усох. Над правым глазом во лбу была вмятина, заполненная запекшейся кровью. Кровь была и на куртке, порванной, как и штанина брюк.

– Да, – сказал я, – да, это профессор Лейн.

Я тотчас отвернулся, потому что настоящего Магнуса там не было. Он все еще продолжал идти через поля над Тризмиллской долиной, с изумлением вглядываясь в окружавший его неизведанный мир.

– Если это вас хоть как-то утешит, – сказал врач, – то знайте: после такого удара он жил недолго. Одному Богу известно, как ему удалось доползти до хижины… Скорее всего, он действовал бессознательно и умер спустя буквально несколько секунд.

Ничто не могло меня утешить, но я все же поблагодарил его и спросил:

– Вы хотите сказать, что когда он там лежал, он не мучился от сознания того, что никто не идет к нему на помощь?

– Нет, – ответил он, – это совершенно исключено. Впрочем, инспектор сообщит вам подробности, как только мы установим степень полученных повреждений.

На углу стола лежала трость. Сержант указал на нее инспектору.

– Мы нашли эту трость на насыпи, – объяснил он.

Инспектор вопросительно поглядел на меня, и я кивнул.

. – Да, это его трость, у него их было много. Его отец коллекционировал трости. В лондонской квартире Магнуса их около дюжины.

– Думаю, сейчас самое время отвезти вас назад в Килмарт, мистер Янг, – сказал инспектор. – Разумеется, вас будут держать в курсе. Вы, конечно, понимаете, что вам придется дать показания следователю.

– Да, – сказал я.

Я спрашивал себя, что станет с телом Магнуса после вскрытия, останется ли оно лежать там до понедельника. Хотя какое это имело значение? Теперь вообще ничто не имело значения.

Пожав мне руку, инспектор сказал, что в понедельник они, возможно, приедут задать мне еще несколько вопросов, если потребуется кое-что уточнить в моих первоначальных показаниях.

– Видите ли, мистер Янг, – объяснил он, – речь может идти об амнезии или даже о самоубийстве.

– Амнезия… – повторил я. – Это потеря памяти, не так ли? Маловероятно. Самоубийство вообще исключается. Профессор был не из тех, кто накладывает на себя руки, да и с какой стати ему было это делать? Когда я говорил с ним по телефону, он был в отличном настроении, с нетерпением ждал конца недели.

– Что ж, очень хорошо, – сказал инспектор, – именно об этом, я думаю, коронер и захочет расспросить вас поподробнее.[13]

Констебль высадил меня у дома, я очень медленно прошел через сад и поднялся по ступенькам. Затем я налил себе тройную порцию виски, выпил и рухнул без сил на тахту в гардеробной. Должно быть, я сразу отключился, а когда снова открыл глаза, был уже почти вечер; рядом на стуле сидела Вита с книгой в руках, и последние лучи закатного солнца проникали в комнату через окно, выходящее во внутренний дворик.

– Который час? – спросил я.

– Около половины седьмого, – ответила она, подошла и села ко мне на тахту. – Я не стала тебя будить, решила, что тебе лучше отдохнуть. После обеда звонил доктор, который был в морге, спросил, как ты себя чувствуешь. Я сказала, что ты спишь. Он посоветовал не тревожить тебя, дать поспать как можно дольше – это именно то, что тебе сейчас нужно.

Она вложила свою руку в мою, и я испытал ощущение покоя, как будто снова стал маленьким мальчиком, которого любят и жалеют.

– Куда ты дела детей? – спросил я. – В доме такая тишина…

– Миссис Коллинз – просто чудо. Она увезла их с собой в Полкеррис до вечера. Ее муж собирался взять их на рыбалку после обеда и привезти часам к семи. Они должны быть с минуты на минуту.

Какое-то время я молчал, затем сказал:

– Не надо только портить им каникулы, Магнуса бы это очень расстроило.

– Не беспокойся ни о них, ни обо мне. Мы в состоянии позаботиться о себе. Меня гораздо больше тревожит, как ты сам все это переживешь – ведь эта смерть для тебя страшное потрясение.

В душе я был благодарен ей за то, что она решила не развивать эту тему, не стала расспрашивать, как такое могло случиться, что делал там Магнус, почему не заметил приближающегося поезда, почему его не увидел машинист. Бессмысленно теперь говорить об этом.

– Я должен позвонить, – сказал я. – Нужно сообщить его коллегам в университет.

– Этим уже занимается инспектор. Он заходил опять, вскоре после того, как ты поднялся наверх, чтобы прилечь. Он попросил показать ему чемодан Магнуса. Я сказала, что ты распаковал его вчера вечером, но ничего такого не обнаружил. Он тоже ничего не нашел. Вещи висят в шкафу, как висели.

Я вспомнил о пузырьке, что лежал теперь в моем собственном чемодане вместе с бумагами, касающимися Бодругана.

– Что еще он хотел?

– Ничего. Сказал только, что они сами уладят все формальности и что он свяжется с тобой в понедельник.

Я протянул руки и привлек Виту к себе.

– Спасибо, дорогая, спасибо за все. Что бы я без тебя делал? У меня до сих пор еще голова кругом.

– Не думай ни о чем, – прошептала она. – Жаль, что я не могу сделать для тебя что-нибудь более существенное.

Мы услышали голоса мальчиков, доносившиеся из их комнаты. Должно быть, они поднялись по черной лестнице.

– Я пойду, – сказала Вита. – Надо накормить их ужином. Тебе принести сюда?

– Нет, я спущусь. Все равно рано или поздно мне придется с ними встретиться.

Я полежал еще немного, наблюдая за тем, как последние лучи солнца просвечивают сквозь листву. Затем я принял ванну и переоделся. Несмотря на потрясение и насыщенный переживаниями день, мой воспаленный глаз почти пришел в норму. Может, это и не было связано с препаратом – всего лишь совпадение. Так или иначе, теперь я никогда уже не смогу узнать наверняка.

Вита кормила мальчиков ужином на кухне. Из холла, где я немного задержался, чтобы собраться с духом, мне был слышен их разговор.

– Так вот, спорю на что хочешь, тут дело нечистое. – Гнусавый пронзительный голос Тедди отчетливо доносился до меня сквозь открытую дверь. – Дураку ясно, что у профессора были с собой какие-нибудь секретные документы, на пример по бактериологическому оружию, и он должен был с кем-то встретиться возле туннеля. А тот, кто пришел на встречу, был шпион: стукнул его по голове. Но местные полицейские ни когда до этого не додумаются, придется подключать секретные службы.

– Не говори глупостей, Тедди! – резко оборвала его Вита. – Вот так и рождаются самые нелепые слухи. Дик очень бы огорчился, если бы услышал такое от тебя. Надеюсь, ты не успел поделиться своими домыслами с мистером Коллинзом?

– Мистер Коллинз сам об этом подумал, еще раньше нас, – вмешался Микки. – Он сказал, что в наше время никто толком не знает, чем занимаются все эти ученые и что профессор, возможно, подыскивал место для секретной лаборатории.

Услышанный разговор мгновенно придал мне уверенности. Я подумал, что Магнусу это пришлось бы по вкусу и что он охотно и сам бы включился в игру, поощряя любые преувеличения. Громко кашлянув, я шагнул на кухню и в ту же минуту, в дверях, услышал, как Вита сказала: «Тсс…»

Мальчики подняли головы: на их ребячьих лицах читалось смущение, какое испытывают дети всякий раз, когда оказываются в одной компании со взрослым, переживающим сильное горе.

– Привет! – сказал я. – Хорошо провели день?

– Неплохо, – промямлил Тедди, заливаясь краской. – Мы ездили на рыбалку.

– Поймали что-нибудь?

– Да, несколько мерланов. Мама сейчас их жарит.

– Что ж, с удовольствием отведаю, если вы со мной поделитесь. За весь день я съел один жалкий бутерброд и выпил чашку кофе в Фауи.

Конечно же, они ожидали увидеть меня с поникшей головой и вздрагивающими плечами, поэтому сразу преобразились, когда я схватил мухобойку и стал охотиться за огромной осой на окне. «Есть!» – радостно закричали они в один голос, когда я расплющил ее о стекло.

Чуть позже, когда, мы все уже ели, я им сказал:

– На следующей неделе я, скорее всего, буду немножко больше занят из-за следствие по делу Магнуса и разных других дел, но я позабочусь о том, чтобы вы отправились с Томом кататься по морю – под парусом или на моторе, как вам больше захочется.

– Здорово! Спасибо! – воскликнул Тедди.

Микки же, смекнув, что табу с разговоров о Магнусе снято, спросил, с набитым рыбой ртом:

– А сегодня в теленовостях скажут о профессоре?

– Вряд ли, – ответил я. – Ведь он не поп-звезда и даже не политик.

– Да, жаль… – сказал он. – Все равно надо будет включить телевизор, а вдруг…

Но в теленовостях о Магнусе не упомянули, к большому разочарованию обоих братьев да и, думаю, Виты тоже; зато я вздохнул с облегчением. Разумеется, я понимал, что это только отсрочка; стоит этой новости просочиться в прессу, и шумихи вокруг имени Магнуса будет предостаточно.

Мои опасения подтвердились уже на следующее утро: телефон задребезжал еще до завтрака, хотя было воскресенье, и мы с Витой весь день только и делали, что отвечали на звонки. Кончилось тем, что мы его просто отключили, а сами расположились во внутреннем дворике: там уж репортерам до нас не добраться, даже если они станут звонить в дверь.

В понедельник утром Вита поехала с мальчиками в Пар за покупками, оставив меня разбирать почту. Там было всего несколько писем, и ни одно из них не имело отношения к трагедии. Но когда я дошел до последнего, то с замиранием сердца обнаружил, что оно было отправлено из Эксетера, а адрес написан карандашом и, что самое главное, рукой Магнуса. Я распечатал конверт.

«Дорогой Дик!

Я пишу тебе это письмо в поезде, и поэтому, может быть, оно будет не совсем разборчиво. Если увижу почтовый ящик на вокзале в Эксетере, я его опущу. Наверное, нет особого смысла писать тебе сейчас – ведь письмо придет только в субботу утром, когда у нас с тобой позади будет чудесный (надеюсь) вечер, за которым еще последуют другие, не менее прекрасные. Так что это скорее мера предосторожности, на тот случай, если загнусь прямо в вагоне от избытка чувств. Результаты моих последних опытов позволяют предположить, что мы стоим на пороге величайшего открытия, касающегося головного мозга. Говоря кратко и простым языком, химический состав и строение клеток головного мозга, отвечающих за память, позволяют воспроизводить, воссоздавать, сказал бы я за неимением лучшего термина, все то, что происходило с нами с самого раннего детства. Структура этих клеток обуславливается нашей наследственностью, всем тем объемом сведений, что переходит к нам от родителей, дедов, прадедов и еще более далеких предков, вплоть до первобытных времен. То обстоятельство, что я гений, а ты оболтус, зависит исключительно от информации, которая поступает к нам посредством этих клеток и затем распределяется среди разных других клеток по всему нашему телу. Меня прежде всего интересовала особая группа клеток – я назову их «копилка памяти», – в которых хранятся не только наши собственные воспоминания, но и некие отличительные качества, присущие прежней, унаследованной нами модели мозга. Эти качества, если извлечь их из подсознания, позволяют нам видеть, слышать, осознавать то, что происходило в отдаленном прошлом, – вовсе не потому, что тот или иной предок был свидетелем той или иной сцены, а потому, что с помощью определенных средств – в данном случае препарата – прежняя унаследованная модель мозга выходит на первый план и становится доминирующей. Какое значение это может иметь для историков, меня не касается, но с точки зрения биологии возможность проникновения в родительский мозг, до сего дня остававшийся для нас, если можно так выразиться, тайной за семью печатями, представляет огромный интерес и открывает колоссальные перспективы.

Что же касается самого препарата – да, он опасен, и слишком большая доза может вызвать летальный исход; и попади он в руки недобросовестных людей, это только добавит смятения в наш и без того неспокойный мир. Поэтому, друг мой милый, если со мной что-нибудь случится, уничтожь все, что осталось в чулане Синей Бороды. Мои ассистенты, которым, кстати, ничего не известно о сути моего открытия, поскольку я работаю над этой проблемой в одиночку, получили такие же инструкции в Лондоне, и я уверен, что они их выполнят. Если почему-либо я никогда больше тебя не увижу, забудь об этом деле. Но если мы встретимся сегодня вечером, как условились, и совершим вместе прогулку – а возможно, и путешествие (очень на это надеюсь) – я рассчитываю, что мне представится возможность увидеть прекрасную Изольду. Согласно документу, что лежит у меня в чемодане, она, как ты и говорил, потеряла возлюбленного и поэтому нуждается в утешении. Возможно, мы узнаем заодно, способен ли Роджер Килмерт осушить ее слезы. Нет времени написать тебе больше – подъезжаем к Эксетеру. До встречи – в этом ли мире, в том ли другом, или в потустороннем.

Магнус»

Если бы мы не отправились кататься на катере в пятницу, я бы вовремя нашел записку, сообщавшую о том, что он поменял поезд… Если бы с вокзала в Сент-Остелле я поехал прямо в Граттен, а не вернулся бы домой… Слишком много этих «если бы»… Даже это письмо, прибывшее как послание с того света, я должен был получить в субботу утром, а не сегодня, в понедельник. Но и это ничего бы не изменило – в нем ни слова не говорилось об истинных намерениях Магнуса. Да и сам он, когда опускал письмо в ящик, скорее всего, не принял еще окончательного решения. Письмо, по его же собственным словам, было написано как обычная мера предосторожности, так, на всякий случай. Я перечитал его снова – раз, другой, – затем поднес к нему зажигалку и стал смотреть, как оно у меня на глазах превращается в пепел.

Потом я спустился в подвал и через старую кухню прошел в лабораторию. Я не был здесь со среды, когда после моего возвращения из Граттена Билл застал меня за приготовлением чая. Ряды банок и пузырьков, обезьянья голова, кошачьи эмбрионы и различные культуры грибов уже не казались мне опасными. Теперь, когда их хозяин-чародей ушел навсегда, они выглядели покинутыми и какими-то жалкими, совсем как марионетки или аксессуары, оставленные фокусником-иллюзионистом. Никакая волшебная палочка не вернет эти вещи к жизни; нет больше многоопытной руки, умевшей брать вытяжки, сортировать кости и помещать все это в какой-нибудь дымящийся котел.

Я собрал баночки с различными жидкостями и вылил их содержимое в раковину, затем вымыл и снова расставил по полкам. Обычные банки, из тех, что предназначаются для варенья или компота, ничем особенным они не выделялись, кроме разве что этикеток, которые я посрывал и засунул к себе в карман. Потом я сходил за старым мешком – вспомнил, что видел его в котельной, – и принялся отвинчивать крышки у оставшихся банок и склянок, в которых, в частности, находились эмбрионы и обезьянья голова. Все это я сложил в мешок, предварительно вылив в раковину жидкость, служившую консервантом, и внимательно следя за тем, чтобы ни одна капля не попала мне на руки. Точно также я поступил и с культурами грибов. Оставалось только два небольших пузырька: пузырек А с остатками препарата, которым я пользовался до сих пор, и пузырек С – еще нетронутый.

Пузырек В я отослал Магнусу, и теперь он, пустой, лежал в моем чемодане наверху. Я не стал выливать жидкость из пузырьков в раковину, а положил их к себе в карман. Покончив с этим, я подошел к двери и прислушался. Миссис Коллинз сновала между кухней и кладовкой – до меня отчетливо доносился звук включенного радиоприемника.

Я взвалил мешок на плечо и запер дверь лаборатории. Потом вышел через черную лестницу в огород позади бывшей конюшни и дальше в лесок. Я шел туда, где заросли были гуще: кусты лавра, рододендроны, которые не цвели уже много лет подряд, бурелом, ежевика, крапива, толстый слой почерневших листьев. Я поднял с земли сухую ветку, сделал ею углубление в сырой земле и вывалил туда содержимое мешка. Большим камнем с острыми краями я разбил обезьянью голову, чтобы не осталось никакого сходства с животным, а только месиво из костей; в этом месиве эмбрионы сделались неузнаваемыми – по виду какие-то растерзанные рыбьи внутренности, вроде тех, что швыряют голодным чайкам. Сверху я положил мешок, прикрыл все это прелыми листьями, присыпал коричневой торфянистой землей и сверху еще замаскировал охапкой крапивы. И тогда мне пришла на ум ритуальная фраза: «Из праха ты вышел и в прах обратишься» – в некотором смысле я словно хоронил Магнуса и труд всей его жизни.

Я вернулся в дом через подвал и поднялся по черной лестнице, дабы избежать встречи с миссис Коллинз, но она, должно быть, слышала, как я входил в холл, и окликнула меня:

– Это вы, мистер Янг?

– Да, – отозвался я.

– Я вас повсюду искала, но так и не нашла. Звонил инспектор из Лискерда.

– Я был в саду, – объяснил я. – Сейчас позвоню ему.

Я поднялся наверх, в гардеробную, положил пузырьки А и С в свой чемодан рядом с пустым пузырьком В, снова закрыл его, ключик прикрепил к кольцу вместе с остальными ключами, вымыл руки и спустился в библиотеку. Оттуда я позвонил в полицейский участок Сент-Остелла.

– Прошу прощения, инспектор, – сказал я, когда услышал в трубке eгo голос, – я был в саду, когда вы звонили.

– Ничего страшного, мистер Янг. Просто я подумал, что вам будет интересно узнать последние новости. Наше расследование немного продвинулось. Профессора сбил товарный поезд, этот факт сомнению как будто не подлежит. Он проходил Триверранский туннель примерно без десяти десять. На подходе к туннелю машинист никого не заметил возле путей, но товарняки бывают иногда довольно длинные; а на этом к тому же сзади не было тормозного кондуктора. Поэтому, как только локомотив нырнул в туннель, с поезда уже нельзя было заметить, что кто-то выскочил на насыпь и тут же был сбит.

– Ну конечно, – сказал я, – я все понимаю. Значит вы уверены, что это случилось именно так?

– Видите ли, мистер Янг, все говорит в пользу этой версии. Видимо, профессор Лейн шел по проселочной дороге мимо фермы Тринадлин и, не доходя до шоссе, свернул налево, в поле, и пересек его по диагонали в направлении железнодорожных путей. В принципе, конечно, можно перелезть через проволочное заграждение и взобраться на насыпь, однако при этом нельзя не заметить приближающегося поезда. Понятно, было темно, но у самого входа в туннель есть светофор, да и товарняк грохочет будь здоров. Я уж не говорю о том, что у входа в туннель машинист всегда дает гудок!

Все так, но шесть веков назад не существовало ни светофоров, ни проволоки, ни рельсов, ни предупреждающих гудков, от которых дрожит воздух…

– Вы хотите сказать, инспектор, что только слепой или глухой мог не заметить приближающегося поезда, даже на приличном расстоянии?

– В общем да, мистер Янг. Разумеется, можно стоять и на насыпи, пережидая, пока пройдет поезд – места там вполне достаточно. Похоже, профессор Лейн так и поступил. Мы обнаружили следы на земле в том месте, где он упал, и дальше – когда он уже полз по насыпи к хижине.

Поразмыслив немного, я спросил:

– Инспектор, могу я взглянуть на то место, где это произошло?

– По правде говоря, мистер Янг, я и сам хотел предложить вам съездить туда, но не знал, как вы на это посмотрите. Польза была бы не только вам, но и нам.

– Тогда я в вашем распоряжении.

– Если вы не возражаете, встретимся в половине двенадцатого возле полицейского участка в Тайуордрете.

Часы показывали уже одиннадцать. Я выводил машину из гаража, когда на бьюике подъехала Вита с мальчиками. Они вылезли, нагруженные сумками с продуктами.

– Куда ты едешь? – спросила Вита.

– Инспектор хочет показать мне то место рядом с туннелем, где они нашли Магнуса, – сказал я. – Похоже, они уже точно знают, как все случилось. Без десяти десять там проходил товарный поезд. Паровоз с машинистом, очевидно, был уже в туннеле, когда Магнуса сбило одним из последних вагонов.

– Живее, отнесите все это миссис Коллинз! – крикнула Вита мальчикам, переминавшимся с ноги на ногу. Когда они уже не могли услышать о чем мы говорим, она сказала: – Но что было делать Магнусу на железнодорожном полотне? Нелепость какая-то! Хочешь знать, что будут говорить люди? Я уже слышала в одной лавке, и мне стало просто жутко!.. Что он покончил с собой.

– Это абсолютно исключено.

– Да, конечно… Но знаешь, известный человек – и такой трагический конец, понятно, что люди всякое болтают. А ученых всегда считали чудаками, не от мира сего.

– Все мы такие, – отрезал я. – Бывшие книгоиздатели, полицейские – да кто угодно! Обедайте без меня, я не знаю, когда вернусь.

Инспектор повез меня к месту, о котором говорил по телефону, – на проселочной дороге, проходящей над фермой Триверран. В пути он сообщил мне, что они связались со старшим ассистентом Магнуса, но тот не смог внести никакой ясности в это запутанное дело.

– Он сам потрясен, это вполне понятно, – продолжал инспектор. – Он знал, что профессор намеревался провести уик-энд вместе с вами, с нетерпением ждал конца недели, Он разделяет ваше мнение, что профессор был абсолютно здоров и пребывал в прекрасном настроении. Однако ему ничего не было известно об интересе профессора к историческим изысканиям, хотя он и признает; что профессор мог увлекаться этим, так сказать, в порядке хобби.

С тризмиллской дороги мы свернули вправо, на Стоунибридж, проехали обе фермы, Тринадлин и Триверран, и остановились наверху, припарковав машину возле ворот, за которыми начиналось поле.

– Чего я не могу понять, – заметил инспектор, – так это почему профессор, если его интересовала ферма Триверран, даже не заглянул туда, а прошел верхом, через поля.

Я огляделся по сторонам. Триверран находился слева, над долиной, но одновременно в небольшой ложбине; под ним пролегала железная дорога, а за ней местность снова шла под уклон. Уже много веков рельеф здесь не менялся, только в былые времена по долине протекал широкий ручей, чуть ниже Триверранской фермы, вернее даже не ручей, а настоящая река, которая во время осенних паводков заливала низины и впадала в Тризмиллскую бухту.