Должно быть, я поднимался и вправду быстро – ведь пришел я туда примерно в четыре часа пополудни. Деревня произвела на меня впечатление жалкой, почти заброшенной, и я решил, что сейчас в ней осталось всего несколько жителей. Некоторые дома были разобраны, другие полуразрушены и свалены. Дым вился только из двух или трех труб, и я не увидел ни одного человека в поле и на пастбище. Несколько тощих и неухоженных коров паслось в стороне от дороги, колокольчики, завязанные у них на шеях, глухо звенели в пустоте. Местность казалась мрачной, гнетущей, особенно после воодушевившего меня подъема. Ночевать здесь было мне совсем не по душе, об этом не хотелось даже и думать.
      Я подошел к двери первого дома, над которым вилась тонкая струйка дыма, и постучал. Через минуту-другую мне открыл дверь мальчишка лет четырнадцати.
      Взглянув на меня, он повернулся и кого-то позвал. К нам приблизился мужчина моего возраста, грузный и с туповатым выражением лица. Он сказал что-то на диалекте, затем, минуту посмотрев на меня, понял, что ошибся, и, запинаясь, заговорил на местном языке. Он изъяснялся на нем с еще большими ошибками, чем я.
      – Вы доктор из долины? – спросил он меня.
      – Нет, я иностранец, путешественник, поднимаюсь в горы. Я хотел бы переночевать у вас, если не возражаете, – сказал я.
      Его лицо посуровело. Он не ответил прямо на мою просьбу.
      – У нас тут тяжелобольной, – объяснил он. – Не знаю, что с ним и делать.
      Они обещали, что придет доктор из долины. Вы никого по пути не встретили?
      – Боюсь, что нет. Кроме меня, никто в гору не поднимался. А кто у вас болен? Ребенок?
      Мужчина покачал головой.
      – Нет, нет, у нас здесь детей нет.
      Он продолжал смотреть на меня удивленно, беспомощно, и мне стало стыдно, что я появился не вовремя и не к месту, но я не знал, чем смогу помочь. У меня не было с собой лекарств, кроме аптечки для оказания первой помощи и аспирина. Если у больного лихорадка, аспирин ему пригодится. Я достал пузырек из рюкзака и протянул его хозяину.
      – Это поможет, – сказал я. – Попробуйте ему дать.
      Он провел меня в дом.
      – Лучше вы сами ему дайте, – попросил он, входя в комнату.
      Я не без колебаний последовал за ним. Мне предстояло увидеть печальное зрелище – умирающего родственника хозяина, но простая человечность подсказывала мне, что поступить иначе я не имею права. Кровать на козлах была вплотную придвинута к стене, и на ней под двумя одеялами лежал бледный и небритый мужчина с заострившимися чертами лица. Мне сразу стало ясно, что он безнадежно болен и дни его сочтены. Глаза его были закрыты. Я подошел ближе к кровати и пристально поглядел на него. Он приоткрыл глаза. Минуту мы, не веря себе, смотрели друг на друга. Затем он подал мне руку и улыбнулся. Это был Виктор.
      – Слава Богу, – тихо сказал он. От волнения я ничего не мог ему ответить. Я видел, как он обратился к хозяину дома, стоявшему поодаль, и заговорил с ним на диалекте, должно быть сообщив, что мы с ним друзья, потому что лицо мужчины как-то посветлело и он вышел, оставив нас одних. Я по-прежнему стоял у постели Виктора, держа его руку в своей.
      – И давно ты так? – наконец спросил я.
      – Около пяти дней, – отозвался он. – Приступ плеврита. Со мной это и раньше бывало. Но на этот раз тяжелее. Старею.
      Он снова улыбнулся, и я, хотя и догадался, как ему сейчас тяжело, заметил, что в общем он мало изменился и остался тем же.
      – А ты, наверное, процветаешь, – произнес он с легкой усмешкой, – судя по виду, ты человек преуспевающий.
      Я не удержался и задал вопрос, почему он ни разу не написал мне и что он делал все эти двадцать лет.
      – Я порвал с миром, – сказал он, – думаю, что и ты тоже, но иначе. В Англию я больше не возвращался. А ты-то как здесь очутился?
      Я дал ему пузырек с аспирином.
      – Пожалуй, тебе от этого пользы мало, – заметил я. – Лучшее, что я могу сделать, – это остаться с тобой на ночь, а утром сразу же попрошу парнишку и еще кого-нибудь помочь мне перенести тебя в долину.
      Он покачал головой.
      – Не стоит тратить время попусту. Со мной все кончено. Я это знаю.
      – Ерунда. Тебе нужен врач, нормальное лечение. Здесь это невозможно. – Я еще раз оглядел убогую, темную и душную комнату.
      – Не беспокойся обо мне, – повторил он, – есть дела и поважнее.
      – Что же именно? – удивленно осведомился я.
      – Анна, – ответил он. Я растерялся, от неожиданности его слова не сразу дошли до меня, и Виктор тут же добавил:
      – Она все еще на Монте-Верита.
      – Ты хочешь сказать, – переспросил я, – в монастыре, за глухими стенами, взаперти. Она не покидала его?
      – Вот потому-то я здесь, – отозвался Виктор, – я ежегодно приезжаю в одно и то же время и поднимаюсь на вершину. Я, наверное, писал и говорил тебе, тогда, после войны, что обосновался в маленьком рыбацком поселке и живу там очень уединенно и тихо. В этом году я приехал сюда позднее обычного из-за болезни.
      Уму непостижимо, как он просуществовал все это время – без друзей, без занятий, терпя долгие месяцы, пока не настанет срок для его безнадежного паломничества.
      – Ты хоть видел ее? – спросил я.
      – Больше ни разу.
      – Но ты ей пишешь?
      – Я каждый год привожу письмо. Беру его с собой и оставляю у стены, а на следующий день возвращаюсь.
      – И письмо забирают?
      – Всегда. На его месте обязательно оказывается какой-нибудь камень, на котором нацарапано несколько слов. Я уношу эти камни с собой. Они лежат на побережье, рядом с моим домом.
      У меня сжалось сердце от его веры в Анну, от преданности ей, пронесенной через годы.
      – Я пытался изучить это, – продолжал он, – их религию, верования. Они очень древние, дохристианские. В старых книгах сохранилось несколько упоминаний и намеков. Я собрал их воедино, беседовал с учеными, писавшими о мистицизме и древних обрядах галлов и друидов. Почти все жившие в то время горные европейские племена поддерживали между собой тесную связь. Я прочел много книг, где говорилось о власти Луны и вере в вечную молодость и красоту всех, кто ей поклонялся.
      – Судя по твоим словам, – заметил я, – ты в это веришь.
      – Верю, – согласился он радостно и твердо, – в это верят дети здесь в деревне. Их сейчас немного осталось.
      Его утомил наш разговор. Он протянул руку к кувшину с водой, стоявшему рядом с кроватью.
      – Прими лекарство, – посоветовал ему я. – Если тебя лихорадит, оно поможет. Думаю, тебе сейчас надо заснуть.
      Я дал ему три таблетки и плотнее укутал одеялом.
      – Есть ли в доме женщина? – поинтересовался я.
      – Нет, – ответил он, – меня удивило, что в этом году все так изменилось.
      Деревушка совсем опустела. Женщины и дети перебрались вниз, в долину. Здесь сейчас только двадцать мужчин и подростков.
      – Ты знаешь, когда женщины и дети покинули деревню?
      – Полагаю, что за несколько дней до моего приезда. Хозяин дома, это сын старика, жившего тут, он давно умер, так вот, хозяин так глуп, что никогда ничего точно не знает. Только смотрит, как баран, когда его спрашивают. Но и от него известная польза имеется. Он тебя и накормит, и на ночлег оставит, а мальчишка, тот вполне смышленый.
      Виктор закрыл глаза, и я понадеялся, что ему удастся уснуть. Я решил, что знаю, почему женщины и дети ушли из деревни. Это случилось после того, как из долины исчезла девушка. Их предупредили, что на Монте-Верита может стать неспокойно. Я не осмелился сказать об этом Виктору. Мне хотелось убедить его, что в долине ему будет лучше.
      К этому часу стемнело и я проголодался. Я прошел по коридору на кухню и застал там лишь одного мальчика. Я попросил его дать мне что-нибудь поесть и вернулся к Виктору. Вскоре он принес мне хлеб, мясо и сыр. Ел я в комнате, мальчик стоял рядом и внимательно смотрел на меня. Виктор, как и раньше, лежал с закрытыми глазами, и мне показалось, что он спит.
      – Как по-вашему, ему станет лучше? – спросил меня мальчик. Он говорил не на диалекте.
      – Думаю, что да, – негромко отозвался я. – Если бы кто-нибудь помог мне перенести его в долину и мы бы нашли там врача.
      – Я помогу вам, – сказал мальчик, – я и два моих друга. Мы отправимся завтра. Потом будет трудно.
      – Почему?
      – Мужчины из долины собрались и послезавтра явятся сюда. Они вне себя от злости и решились действовать. Тогда я с друзьями присоединюсь к ним.
      – Что же должно произойти?
      Мальчик заколебался и бросил на меня быстрый взгляд.
      – Не знаю, – замялся он и выбежал из комнаты на кухню.
      Я услышал голос Виктора.
      – Что тебе сказал мальчишка? – спросил он. – Кто должен прийти сюда из долины?
      – Я так и не понял, – уклонился я от ответа, – вероятно, какая-то экспедиция. Но он обещал помочь мне перенести тебя завтра в долину.
      – Никакие экспедиции здесь сроду не были, – возразил мне Виктор, – он что-то путает.
      Он позвал мальчика и, когда тот пришел, заговорил с ним на диалекте.
      Парнишка был явно встревожен, отвечал ему нехотя и неуверенно. В разговоре они несколько раз упомянули Монте-Верита. Наконец мальчик ушел, оставив нас вдвоем.
      – Тебе что-нибудь ясно? – обратился ко мне Виктор.
      – Нет, – глухо сказал я.
      – Не нравится мне это все, – начал он, – тут что-то не то. Я это чувствую с тех пор, как лежу здесь. Местные вдруг как-то совсем одичали, скрытными сделались. Мальчик мне сказал, что в долине паника, народ рассержен. Ты об этом что-нибудь слышал?
      Я не знал, имеет ли смысл говорить ему правду. Он не отводил от меня глаз.
      – Хозяин гостиницы был неприветлив, – заметил я, – он отговаривал меня от похода на Монте-Верита.
      – А по какой причине?
      – Он просто сказал, что там могут быть волнения.
      Виктор молчал. Я понял, что он размышлял над моими словами.
      – Ты не знаешь, исчезла ли из долины какая-нибудь женщина? – спросил он.
      Лгать было бесполезно.
      – Я слышал что-то о пропавшей девушке, – ответил я, – но не уверен, правда ли это.
      – Должно быть, правда. Да, вот в чем дело.
      Он долго молчал, и я не видел его лица, оно было скрыто в тени. В комнате горела только одна лампа, слабо освещая все вокруг.
      – Ты должен подняться завтра на вершину и предупредить Анну, – проговорил он наконец.
      Я понял, что ждал от него такого решения. Я спросил Виктора, как это можно будет сделать.
      – Я нарисую тебе дорогу, – сказал он, – да тут и ошибиться трудно. Она идет прямо по старому руслу ручья, все время к югу. Дождей сейчас нет и пройти легко. Бели ты отправишься на рассвете, впереди у тебя целый день.
      – А когда доберусь?
      – Ты должен оставить письмо, как я это делал, а затем удалиться. Они не возьмут его, пока ты там. Я тоже напишу. Скажу Анне, что заболел, а ты появился внезапно, почти через двадцать лет. Знаешь, сейчас, когда ты с мальчишкой разговаривал, я подумал, что все у нас похоже на чудо. Я вдруг почувствовал, что это Анна прислала тебя сюда.
      Его глаза сияли прежней юношеской верой, которую я хорошо помнил.
      – Возможно, – ответил я, – или Анна, или то, что ты когда-то называл моей горной лихорадкой.
      – А разве это не одно и то же? – заключил он.
      Мы долго глядели друг на друга в тишине маленькой темной комнаты. Затем я повернулся и попросил мальчика принести мне матрас и подушку. Устроился я на полу рядом с кроватью Виктора.
      Ночь он провел беспокойно, дышал прерывисто и с трудом. Я несколько раз подходил к нему, давал аспирин и воду. Он сильно потел, что могло означать перелом, к лучшему или худшему, я не знал. Ночь казалась бесконечной, и я почти не сомкнул глаз. Мы оба бодрствовали, когда начало светать.
      – Тебе пора собираться, – обратился он ко мне. Подойдя к нему, я обнаружил, что кожа у него стала совсем холодной и влажной. Я убедился, что ему много хуже, он очень ослабел. – Передай Анне, – сказал он, – что, если люди из долины явятся сюда, ей и всем остальным грозит большая опасность. В этом я уверен.
      – Я напишу ей, – предложил я.
      – Она знает, как я ее люблю. Я всегда писал ей об этом, но ты можешь сказать еще раз. Подожди в лощине. Тебе придется пробыть там часа два-три, а может быть, и больше. Затем возвращайся к стене и подойди к россыпи камней.
      Ответ будет там. Должен быть.
      Я дотронулся до его холодной руки и вышел. Меня обдало студеным утренним воздухом. Я огляделся по сторонам, и в душу мне закралось сомнение.
      Весь горизонт был затянут облаками. Их плотная пелена скрывала не только дорогу сзади, по которой я шел вчера, но и безмолвную деревню. Туман застилал крыши домов и тропу, ведущую в гору. Я только успел разглядеть, что она петляла среди кустарников, теряясь в расщелинах скалистых выступов.
      Облака мягко коснулись моего лица и поплыли дальше, не рассеиваясь и не тая. Мои волосы и руки сделались влажными, я ощутил капли влаги даже на языке. Я озирался, смотрел по сторонам – свет был еще слабым – и прикидывал, что же мне делать. Извечный инстинкт самосохранения подсказывал, чтобы я вернулся. Подниматься в горы при резком, порывистом ветре, в тумане было безумием, судя по тому, что я помнил из предыдущего опыта. Однако оставаться в деревне и сидеть рядом с Виктором, видеть его полные надежды и терпения глаза я тоже не мог. Он умирал, и мы оба это знали. У меня в кармане лежало его последнее письмо жене. Я свернул на юг, с вершины Монте-Верита надо мной медленно проплыла вниз стая облаков. Я начал подниматься…

***

      Виктор сказал мне, что я доберусь до вершины за два часа. Я дошел бы еще быстрее, если бы позади меня светило солнце. Имелся у меня и путеводитель – грубо начертанная им схема местности.
      Вскоре я понял, что тревожное предчувствие не обмануло меня. Сегодня я не увижу солнца. Облака неслись за мной по следу, холодные капли оседали у меня на лице. Из-за них я не мог рассмотреть пересохшее, извилистое русло ручья, по которому двигался еще пять минут назад. Рядом били горные ключи, вздымая россыпь камней и выворачивая целые пласты земли. Я больше не ощущал под ногами толстые корни старых деревьев, не попадались мне и кустарники – одни голые скалы. Обогнув одну из них, я понял, что полдень на исходе. Меня охватило отчаяние. Мне стало ясно, что я сбился с пути. Я повернул назад и не нашел русла, уведшего меня так далеко. Добрался до другого, оно вело на северо-восток, и к осени его совсем размыло, с гор стекали мощные водные потоки. Одно неверное движение, и эти потоки снесли бы меня, а мои руки оказались бы изодранными в клочья, пока я нащупывал выступы камней.
      Воодушевление вчерашнего дня покинуло меня, я уже не был во власти горной лихорадки, испытывая вместо нее столь знакомый мне страх. В прошлом такое случалось нередко – туман, скопление облаков, однако турист совершенно беспомощен, если он не помнит каждого дюйма пути, по которому поднялся и должен спуститься. Но в те дни я был молод, хорошо тренирован и легко взбирался вверх. Теперь я, горожанин средних лет, один в горах, где никогда прежде не был. Понятно, что мне сделалось жутко.
      Я присел в тени огромного валуна, в стороне от плывущих облаков, позавтракал сандвичами, которые мне дали в долине, и стал ждать. Затем, все еще ожидая чего-то, поднялся и пошел погреться. В воздухе, как и раньше, чувствовалась прохлада, не пронизывающая, но влажная и сырая, обычная для туманных дней. У меня оставалась надежда, что с наступлением сумерек и вечерним похолоданием облака растают. Я вспомнил, что сегодня должно быть полнолуние, и очень обрадовался: в эту пору облака, как правило, не сгущаются, а рассеиваются и исчезают. Поэтому я приветствовал ночные холода.
      Воздух как-то очистился, и, оглянувшись на юг, откуда весь день плыли облака, я заметил, что в десяти футах передо мной туман не так плотен, как утром. Но подо мной, внизу, он был еще густ и непроницаем, полностью скрывая склон. Я продолжал ждать. Передо мной – к югу – расстояние, которое я мог видеть, постепенно увеличивалось от десяти до пятнадцати футов, от пятнадцати до двадцати, облака впереди превращались в туманную дымку, тонкую и тающую. Внезапно обозначился контур горы, пока еще не вершина, а огромный выступ, клонящийся к югу, и над ним впервые показалось чистое небо.
      Я снова поглядел на часы. Было без четверти шесть. На Монте-Верита надвигалась ночь. Туманная завеса заволокла этот ясный клочок неба, но вскоре уплыла, и он опять стал виден. Я вышел из тенистого укрытия, в котором просидел весь день. Мне предстояло еще раз сделать выбор – подниматься ли дальше или вернуться. Теперь дорогу, ведущую вверх, можно было легко разглядеть, и выступ, о котором рассказывал Виктор, и кряж, тянущийся от него к югу. Этот путь я и должен был пройти двенадцать часов тому назад. Через два-три часа на небе появится луна и осветит мне дорогу к скале Монте-Верита. Я оглянулся назад, на восток. Долина и предгорья были по-прежнему затянуты стеной облаков. Пока она не рассеется, я останусь в том же положении, что и днем, буду, как и раньше, беспомощен, не сумею рассмотреть, что делается в трех фугах. Я решил во что бы то ни стало идти вперед, добраться до вершины горы и передать послание Виктора. Когда облака остались позади, я приободрился. Начал изучать нарисованную им карту и, следуя ей, продвигаться к южной гряде. Я проголодался и многое бы отдал за съеденные днем сандвичи. У меня оставались только кусок хлеба и пачка сигарет. Курить на ветру – занятие неблагодарное, но, во всяком случае, сигареты утоляют голод.
      Я отчетливо видел два пика в небе. Когда я взглянул на них, то ощутил волнение. Обогнув выступ и приблизившись к южной стороне, я уже знал, что скоро достигну цели. Я продолжал подниматься и заметил, как сузилась горная гряда и какой крутой и отвесной сделалась скала на южных отрогах. Прямо над моим плечом из влажного тумана с востока начала всходить огромная луна. При виде ее я почувствовал себя совершенно одиноким. Как будто я шел по краю земли и за мной и надо мной простиралась Вселенная. Никто не сопровождал меня в странствиях по этой гигантской сфере, и я прокладывал себе путь в полной тьме.
      Когда взошла луна, человек, поднимающийся ввысь, уже ничего больше не значил, не воспринимал себя как личность. Оболочка, в которую была заключена моя сущность, двигалась вперед, не испытывая никаких эмоций. Ее влекла к вершине горы какая-то безымянная сила, словно вобравшая в себя могущество и магию луны. Я был движим ею, подобно приливам и отливам воды. Я не мог противиться закону, властно подчинившему меня, как не мог не дышать. В моей крови бродила уже не горная лихорадка, а настоящая магия гор. Меня влекла не нервная энергия, а притяжение луны.
      Скала сузилась и сомкнулась над моей головой, образовав арку и впадину.
      Я смог опуститься на колени и осмотреться по сторонам. Затем ступил из тьмы в полосу света, и прямо передо мной возникли два посеребренных луной пика и скала Монте-Верита.
      Впервые в жизни я видел абсолютную красоту. Я забыл о цели моего путешествия, перестал беспокоиться о Викторе, забыл о том, как сам боялся облаков, целый день преграждавших мне дорогу. Это был конец пути. Я достиг цели. Время уже ничего не значило. Я больше не думал о нем. Я застыл, глядя на скалу, озаренную луной.
      Не знаю, сколько времени я оставался недвижим, не помню, как изменилась и сама башня, и окружавшие ее стены, когда вдруг оттуда появились какие-то фигуры, которых не было раньше. Они стояли одна за другой на стенах, их силуэты четко вырисовывались на фоне вечернего неба, и я решил, что это каменные статуи, так спокойны были они, так неподвижны.
      Я находился слишком далеко и не мог разглядеть их лица. Одна из этих фигур стояла в стороне от других, на пороге открывшейся башни. На ней было длинное одеяние, окутывавшее ее с головы до ног. Внезапно мне вспомнились древние сказания о друидах, о ритуальных убийствах, о жертвах, отданных на заклание. Эти люди поклоняются луне, а сегодня – полнолуние. Какую-то жертву собираются бросить в пропасть, и я увижу это своими глазами.
      Я и прежде испытывал страх, но не ужас. Сейчас я пережил его в полной мере. Я опустился на колени, передвинувшись в тень, поскольку они, должно быть, заметили, что я стою на освещенной луной тропе. Я увидел, что они подняли руки над головами. До меня донеслось медленное бормотание, сначала глухое и невнятное, затем все более громкое и разборчивое, словно разорвавшее нависшую тишину. Эхо уносило звуки к скале, поднимало их ввысь, в небеса, и опускало чуть ли не в пропасть. Я заметил, что все они повернулись к луне. Тут не было ни жертв, ни ритуального убийства. Они пели благодарственный гимн.
      Я спрятался еще глубже в тень, сознавая свое невежество и стыдясь, что вторгся в мир, где нет места непосвященным. Пение раздалось совсем близко – неземное, пугающее и какое-то непереносимо прекрасное. Я обхватил голову руками, закрыл глаза и стал склоняться все ниже, пока не коснулся лбом земли. Затем медленно, очень медленно величественный гимн благодарности начал стихать. Он опять превращался в шепот, во вздох, слабел и замирал. На Монте-Верита вернулось безмолвие. Но я по-прежнему не решался сдвинуться с места. Мои руки были плотно прижаты к голове, а лицо – к земле. Я сознавал, что объят ужасом. Я был затерян между двумя мирами – моим, исчезнувшим, и другим, не принадлежащим мне. Если бы меня вновь скрыло облачное убежище…
      Я ждал, все еще стоя на коленях. Затем, боязливо изогнувшись, прополз несколько шагов и поднял голову, взглянув на скалу. Стены и башня были пусты. Фигуры исчезли. Луну заволокло темное и лохматое облако.
      Я встал, но не смог сделать и шага. Не отрывая глаз, смотрел я на башню и стены. Ничто не зашевелилось, когда луна спряталась за тучу. Должно быть, ничего и не было – ни этих фигур, ни пения. Наверное, их создали мои страх и воображение. Я подождал, пока облако, окутавшее тучу, рассеялось. Потом, набравшись храбрости, вынул из кармана оба письма. Не знаю, что написал Виктор, но мое послание было таково: "Дорогая Анна, странная игра случая привела меня в деревню у подножия Монте-Верита. Там я нашел Виктора. Он безнадежно болен и, думаю, умирает. Если у Вас есть для него послание, то оставьте его у стены. Я ему передам. Должен также предупредить, что, по-моему, Вашей общине грозит опасность. Люди из долины перепуганы и озлоблены, потому что у них исчезла девушка. Они собираются явиться сюда, на Монте-Верита, и все разгромить. Хочу сказать, что Виктор по-прежнему любит Вас и думает о Вас". Свою подпись я поставил в конце страницы.
      Я шел вдоль стены. Приблизившись, увидел узкие окна, которые столько лет назад описывал Виктор. Мне показалось, что за ними кто-то стоит и наблюдает и за каждой прорезью притаилась в ожидании молчаливая фигура. Я остановился и положил письма на камень у стены. В этот момент стена внезапно раздвинулась. Крепкие руки схватили меня, я упал навзничь, а руки сдавили мне горло. Последнее, что я услышал, теряя сознание, был смех юноши.

***

      Я очнулся в ярости, возвращаясь к действительности из каких-то безмерных глубин, но твердо знал, что минутой раньше был не один. Кто-то стоял тогда рядом на коленях, разглядывая меня. Продрогший и окоченевший, я присел и осмотрелся по сторонам. Меня бросили в подвал примерно десяти футов в длину. Мертвенный свет проникал только через узкую прорезь в каменной стене. Я взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти пять. Очевидно, я пролежал без сознания около четырех часов и сейчас подвал освещали робкие предрассветные лучи.
      Первое, что я почувствовал, был гнев. Меня одурачили. Люди из деревни у подножия Монте-Верита солгали мне и Виктору. Крепкие руки, схватившие меня, и услышанный мной юношеский смех принадлежали самим жителям деревни. Хозяин дома и его сын могли добраться до вершины раньше и ждать меня там. Они знали, как проникнуть через стены. Они долгие годы обманывали Виктора и решили заодно надуть и меня. Одному Богу известно – зачем. Они не собирались нас грабить, да у нас ничего и не было, кроме одежды. Они заперли меня в совершенно пустом подвале, без признаков человеческого жилья. Там не было даже ни одной доски. Однако странно, что они не связали меня. В подвале отсутствовала дверь, ее заменял похожий на окно вход – узкий, но достаточный, чтобы кто-то один смог пройти.
      Я сидел, ожидая, что станет светлее и мои руки, ноги и плечи обретут прежнюю силу. Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я поступаю мудро.
      Если бы я попытался выбраться отсюда, то легко мог бы споткнуться в полутьме, упасть и не вырваться из лабиринта ходов и лестниц.
      Когда совсем рассвело, мои гнев и отчаяние усилились. Больше всего мне хотелось отыскать хозяина дома, где жил Виктор, или его сына и хорошенько их припугнуть, надавать им тумаков, если понадобится, теперь-то им уж не удастся сразу повалить меня на землю. Ну а что, если они ушли и оставили меня здесь, в безвыходном состоянии? Предположив это, я подумал, что они, наверное, проделывали подобные трюки с чужаками и раньше – долгие, долгие годы. До них этим занимался старик, а до него – предки хозяина, и они, а не кто-нибудь иной, заманивали женщин из долины, обрекая за стенами бедных жертв на голод и смерть. Тревога, овладевшая мной, могла бы перерасти в панику, если бы я сосредоточился на этой мысли. Желая хоть немного успокоиться, я достал из кармана пачку сигарет. От первой же затяжки мне сделалось легче, запах и вкус табака принадлежали знакомой мне действительности.
      Потом я увидел фрески. На них падали рассветные лучи. Ими были расписаны стены и потолок подвала. Они не походили ни на грубую мазню невежественных крестьян, ни на вдохновенные видения верующих художников. В этих фресках чувствовались жизнь и энергия, цвет и сила, рассказывалась ли в них какая-то история или нет, я не знал, но основным мотивом являлось поклонение луне. Одни фигуры были изображены коленопреклоненными, другие стояли, но все они простирали руки вверх – к полной луне, нарисованной на потолке. Однако глаза этих поклонников луны, написанные с удивительным мастерством, почему-то смотрели вниз, не на луну, а на меня. Я выкурил сигарету и отвернулся, но ощущал, что эти глаза неотступно следят за мной.
      Дневной свет разгорался все ярче, и мне казалось, что я снова стою у стены, а за мной из узких окон наблюдают безмолвные свидетели. Я поднялся, отшвырнул окурок и вдруг понял, что предпочту любой конец, лишь бы не оставаться здесь, в подвале, одному с нарисованными на стенах фигурами. Я подошел к выходу и в эту минуту опять услыхал смех. На сей раз тише, словно приглушенный, но задорный и такой же молодой. Этот чертов мальчишка…
      Я вышел, пригнувшись, проклиная его и что-то крича. У него мог быть с собой нож, но это меня не пугало. А вот и он, прижался к стене и подкарауливает меня. Я увидел, как заблестели его глаза, успел заметить, что волосы у него коротко острижены, и с размаху влепил ему пощечину. Когда он перебежал на другую сторону, до меня донесся его смех. Он был не один.
      Кто-то стоял позади него, а за тем еще третий. Они набросились на меня и повалили, словно у меня уже не осталось никаких сил. Первый из них прижал мне грудь своим коленом и сдавил горло руками, продолжая смеяться надо мной.
      Я лежал, с трудом дыша, и он ослабил свои "железные объятья". Все трое следили за мной, по-прежнему с улыбкой на губах. Я наконец разглядел их и понял, что они не похожи ни на мальчишку из деревни, ни на его отца, ни на кого из местных жителей или обитателей долины, зато очень напоминают людей, нарисованных на фресках.
      У них были глаза с тяжелыми веками, чуть раскосые, безжалостные, вроде тех, которые я когда-то видел на египетских гробницах и на старинных вазах, долго считавшихся погребенными под щебнем и пылью разрушенных городов.
      Одетые в туники до колен, с обнаженными руками и ногами, коротко остриженные, они поражали какой-то необычной, суровой красотой и дьявольской грацией. Я попытался подняться с пола, но державший за горло отбросил меня назад, и мне стало ясно, что я ничего не значу для него и его собратьев и если они захотят, то, не колеблясь, сбросят меня со стены в пропасть у Монте-Верита. Значит, конец и исход моей жизни – только вопрос времени.
      Виктор умрет один в хижине у подножия горы.
      – Продолжайте, – сказал я, – добивайте меня. – Обессиленный, я почувствовал, что больше не выдержу. Я ждал, что они опять начнут смеяться, издевательски и молодо, схватят меня за руки и за ноги и, яростно раскачивая, вышвырнут через узкое окно в темноту и небытие. Я закрыл глаза и, собравшись с духом, приготовился к самому страшному. Но ничего не случилось. Я ощутил, что юноша коснулся моих губ, и открыл глаза. Он все еще смеялся, в руках у него была чаша с молоком. Не говоря ни слова, он жестом показал, чтобы я выпил. Я покачал головой, но его друзья подошли и опустились на колени, поддерживая меня за плечи и спину, и я отхлебнул глоток, глупо, признательно, как ребенок. Пока они держали меня, страх неожиданно улетучился, как будто от них мне передалась сила и не только руки у меня вновь окрепли, но и весь я словно воскрес.
      Когда я кончил пить, первый из них забрал у меня чашу и поставил ее на пол, а затем приложил мне к сердцу руки. Ни разу в жизни я не испытывал такого чувства, словно на меня снизошла частица Божества, спокойная и могущественная, и, соприкоснувшись со мной, навеки унесла тревогу и страх, усталость и ужасы минувшей ночи, воспоминания о тумане и облаках в горах, о Викторе, умирающем в своей одинокой постели, – все это вдруг потеряло какой-либо смысл, превратилось в ничто в сравнении с ощущением красоты и мощи, которые я только что познал. Если Виктор умирает, это не имеет значения. Его тело станет некоей оболочкой, лежащей в деревенской хижине, но сердце будет биться здесь, так же, как и мое, и его дух тоже явится к нам.
      Я мысленно произнес "к нам", потому что мне показалось, будто, находясь тут, в тесной келье, я духовно породнился с окружавшими меня молодыми людьми и сделался одним из них. Это все еще очень странно, непривычно и способно сбить с толку, подумал я, но это и есть счастье. Я всегда надеялся, что смерть будет такой. Боль и невзгоды ушли, а сущность бытия плавно струится прямо из сердца, а не из неверного разума.