Над крышей нашего дома из одной-единственной трубы поднималась струйка дыма. Даже домик управляющего опустел: Джон Лэнгдон отдал Богу душу, и мы не могли себе позволить взять кого-то на его место. Ключи, такие важные и таинственные раньше, были теперь в моем распоряжении, а летний домик, ревностно охраняемый зятем, служил мне прибежищем по вечерам, особенно если дул сильный ветер. Я перестала совать нос в чужие бумаги. Книг почти не осталось — часть перекочевала в дом, а часть была послана Джонатану в Лондон. Стол опустел, на стенах повисла паутина, а на потолке появились зеленые пятна плесени. Но старый коврик по-прежнему скрывал каменную плиту с железным кольцом… Однажды из угла вылезла черная крыса и уставилась на меня, не мигая, глазами-бусинками. В разбитом восточном окне большой черный паук свил паутину, а плющ, дотянувшийся с земли до подоконника, забросил на него зеленый завиток. Еще несколько лет, и природа возьмет свое, думала я. Каменные стены начнут разрушаться, сквозь пол прорастет крапива, и все забудут плиту с железным кольцом, ступени, ведущие вниз, и подземный ход, пахнущий плесенью.
Ну что же, он свою службу сослужил, его время миновало.
Однажды в марте я наблюдала из окна летнего домика, как тени набегают на светлую рябь моря далеко за Придмутом. Часы на башне пробили четыре. Матти уехала в Фой и должна была скоро вернуться. Вдруг я услышала шаги по тропинке рядом с мощеной дорожкой. Я позвала, подумав, что это возвращается кто-то из работников, и хотела попросить его прислать ко мне кого-нибудь из слуг. Шаги стихли, но мне никто не ответил.
Я опять позвала, и на этот раз услышала шорох в кустах. Наверное, это мой знакомый лис вышел на охоту. Тут я увидела руку на подоконнике, ищущую, за что зацепиться, но стены домика были гладкими и не давали опоры ноге, поэтому через секунду рука соскользнула и пропала.
Кто-то за мной подсматривает. Может быть, это шпион парламента, любящий совать нос в чужие дела и пугать бедных деревенских жителей? Если он решил попробовать свои штучки на мне, то я быстро дам ему отпор.
— Если вы хотите поговорить с мистером Рэшли, то его нет дома, — сказала я громко. — Мне поручено управлять делами в Менабилли, так что госпожа Онор Гаррис к вашим услугам.
Выжидая, я все еще смотрела на окно, когда внеапно тень упала на мое правое плечо, и мне стало ясно, что кто-то стоит в дверях. Я схватилась за колеса кресла и быстро развернулась. Передо мной стоял невысокий мужчина, худой, одетый в темную простую одежду, наподобие той, что носят лондонские клерки. На лицо была надвинута шляпа. Он стоял, глядя на меня в упор, и держался за косяк.
— Кто вы? И что вам нужно?
Что-то в его манере отозвалось в моем сердце… Эта нерешительность, то, как он укусил ноготь на безымянном пальце…
Я уже почти узнала его, сердце во мне заколотилось, и тут он сорвал шляпу с примятых черных кудрей. Он улыбался сначала неуверенно, как будто сомневаясь, пока не увидел моих глаз и протянутых рук.
— Дик! — прошептала я.
Он тотчас же упал передо мной на колени, покрывая мои руки поцелуями. Я забыла, сколько лет прошло с тех пор, как мы виделись, мне показалось, я обнимаю маленького, пугливого мальчика, который грыз кость и уверял меня, что он — собака, а я — его хозяйка. Но вот он поднял голову, и передо мной был уже не мальчик, но молодой человек с пушком на верхней губе и черными кудрями, прежде такими непослушными, а теперь короткими и гладко зачесанными. У него оказался мягкий, низкий голос, голос мужчины.
— Неужели ты так вырос всего за четыре года?
— Через два месяца мне будет восемнадцать. Неужели вы забыли? В первый мой день рождения после того, как мы уехали, вы прислали мне письмо, а потом больше ни разу.
— Эти два года, Дик, посылать письма было невозможно.
Я не могла глаз от него оторвать, так он вырос, изменился. Но, настороженный, подозрительный, остался прежним, сохранилась и привычка грызть ногти.
— Расскажи мне очень коротко, прежде чем придут и заберут меня домой, что ты здесь делаешь и почему?
Он посмотрел удивленно.
— Так, значит, я первый? Отец еще не появился?
Сердце у меня сжалось, но я не могла сказать, от волнения или от страха. Интуиция подсказала мне, что все опять возвращается, снова возвращается на круги своя…
— Здесь никого нет, кроме тебя и меня. Даже семья Рэшли, и та отсутствует.
— Да, нам это известно. Именно поэтому выбрали Менабилли.
— Выбрали для чего?
Он промолчал и принялся за старую привычку — начал грызть ногти.
— Они скажут, когда прибудут, — ответил он наконец.
— Кто — они?
— Во-первых, мой отец, во-вторых, Питер Кортни, потом Амброс Манатон, из Трекарреля, ваш брат Робин и, конечно, тетя Гартред.
Гартред… Я почувствовала себя как человек, который очень долго болел и был оторван от внешнего мира. Конечно, нам в юго-восточном Корнуолле приходилось слышать и не такие вещи, но все-таки ничего подобного мне еще не доводилось узнать.
— Расскажи-ка мне лучше, как ты жил с тех пор, как уехал из Англии? — спросила я нарочито спокойно.
Он встал с колен, аккуратно отряхнул одежду, потом почистил подоконник, прежде чем сесть.
— Из Италии мы уехали прошлой осенью и сначала отправились в Лондон, отец под видом голландского купца, а я — его секретаря. С тех пор мы объездили всю Англию от севера до юга, притворяясь иностранными дельцами, а на самом деле по заданию принца Уэльского. На Рождество мы пересекли Теймар и оказались в Корнуолле, и прежде всего посетили Стоу. Тетя уже умерла, как вы знаете, в поместье был только управляющий, мой кузен Банни, ну и другие. Отец доверился управляющему, и потом по всему графству ездил и проводил тайные встречи и собрания. От Стоу рукой подать до Бидефорда и Орли Корт. Там в это время жила тетя Гартред, которая уже рассорилась со своими друзьями в парламенте и очень хотела присоединиться к нам. Там же был и ваш брат Робин.
Вот уж воистину, мы в Менабилли совсем оторвались от мира. Парламент совершил-таки одно достойное деяние: прекратив распространение новостей, он заодно прекратил и распространение сплетен.
— А я и не знала, что Робин жил в Бидефорде. Дик пожал плечами.
— Он и тетя Гартред очень дружны. Как я понял, он у нее что-то вроде управляющего имением. Она, кажется, владеет землями, принадлежавшими вашему покойному брату?
Да, так они, наверное, и встретились. Земля, на которой расположен Ланрест, и та, что за рекой Милл, около Леметтона. Нет, я ни в чем не могла винить Робина, которому, видно, трудно было жить в тоске и бездействии после поражения.
— А дальше?
— А дальше созрели планы, сговорились именитые семьи, каждая участвует в заговоре, весь Корнуолл от востока до запада. И Трелони, и Треваньоны, и Бассетты, и Арунделлы. Теперь близится начало представления. Заряжают мушкеты, точат сабли. На этой бойне вам предназначено место в первом ряду.
В его голосе послышались горькие нотки, я увидела, как он сжал руками край подоконника.
— А ты? Разве ты не радуешься тому, что произойдет? Разве ты не хочешь быть одним из них?
Первую минуту Дик молчал, и я видела его глаза, огромные, черные, на бледном лице, совсем как тогда, когда он был еще мальчиком, четыре года назад.
— Скажу вам одно, Онор. Я бы отдал все, что у меня есть дорогого, хотя его совсем немного, только бы не иметь с ними дела!
Страсть, с которой он произнес эти слова, поразила меня, но я постаралась не показать ему этого.
— Но почему? Ты не веришь в их победу?
— Не верю? — ответил он устало. — Я ни во что не верю. Я умолял отца оставить меня в Италии, где мне было хорошо на свой лад. Нет, он не позволил. Оказывается, я хорошо рисую, Онор. Как бы я хотел заниматься живописью! У меня там были друзья моего возраста, которых я любил. Но нет, ни за что! Рисование — бабье дело, годится только для иностранцев. Мои друзья тоже слишком женственны, они мне не подходят и унижают достоинство. Если я хочу жить и иметь деньги, я должен следовать за ним, повиноваться ему, подражать, стать таким, как мои кузены Гренвили. Господи, я теперь ненавижу само имя Гренвилей.
Ему уже восемнадцать, а он совсем не изменился, он остался таким, как в четырнадцать лет. Передо мной был мальчик, который до слез, до рыданий ненавидел своего отца.
— А твоя матушка? — спросила я ласково. Он только пожал плечами.
— Да, я с ней встречался, — ответ его звучал как-то вяло. — Сейчас уже трудно что-то поправить. Я ей не нужен, у нее теперь свои интересы. Четыре года назад она меня все еще любила. Но не теперь. Слишком поздно. И это тоже его вина, во всем он виноват.
— Может быть, когда нынешнее дело будет сделано, ты будешь свободен. Я замолвлю за тебя слово. Я попрошу, чтобы тебе разрешили вернуться в Италию, к твоим друзьям и живописи.
Дик взялся за край куртки, и я подумала, что кисти рук у него слишком изящные и удлиненные для Гренвилей.
— Опять будет война, — заговорил он, — люди начнут убивать друг друга без всякой цели, просто для того, чтобы убивать. Кровопролитие ради кровопролития…
В домике уже стало темнеть, а я все еще ничего не знала про их планы. Страх, который я видела в глазах Дика, отзывался в моем сердце, снова вернулись напряжение и тревога.
— Когда ты ушел из Бидефорда?
— Два дня назад, так мне было приказано. Мы добирались сюда поодиночке и разными дорогами. Леди Кортни уехала в Третерф, я полагаю?
— Да, в начале месяца.
— Так и задумывалось Питером. Все было сделано, чтобы дом остался пустым. Питер Кортни был в Корнуолле вместе с нами еще до Рождества.
Неужели он тоже добыча Гартред? Второй управляющий для Орли Корт. А в это время бедная Элис сидит, осунувшаяся, у открытого окна, подперев подбородок… Да, Ричард выбирает себе сподвижников не из числа добрых и милосердных.
— Миссис Рэшли заманили в Лондон с той же целью, — продолжал Дик. — Все было очень хитро спланировано, впрочем, как все, что планирует мой отец. Например, последний трюк, придуманный, чтобы избавиться от Джона, особенно в духе отца.
— Джон уехал сам, — запротестовала я. — Он хотел повидаться с женой в Маддеркоуме.
— Конечно, но сначала в Фой ему передали маленькую записку на клочке бумаги, где было сказано, что его жена очень подружилась с молодым человеком, живущем в доме ее отца. Я знаю это наверняка, потому что видел, как отец ее писал и смеялся, а тетя Гартред стояла у него за спиной.
Я не нашлась, что сказать, и промолчала. Какая жестокость, будь они оба прокляты! Но я знала, что бы ответил на это Ричард: «Любые средства хороши для достижения цели».
Что теперь начнется, не должно иметь ко мне никакого отношения. Дом пуст, он станет местом тайных встреч заговорщиков, и я не смогу этому препятствовать. На короткий период Менабилли превратится в штаб восстания роялистов. А победят они или проиграют — это дело не мое.
— Твой отец прислал мне что-нибудь? Он вообще знает, что я здесь?
Дик посмотрел на меня с таким выражением, что я почувствовала себя идиоткой, какой действительно и была.
— Ну конечно, поэтому он и выбрал Менабилли, а не Кархейс. В Кархейсе нет никого, кто мог бы его утешить и приласкать.
— Неужели после Италии твой отец еще нуждается в утешении?
— Смотря что под этим понимать. Я ни разу не видел, чтобы отец снисходил до разговора с итальянками. Может быть, он хоть немного подобрел, если бы попробовал.
Мысленно я видела перед собой Ричарда — в руке перо, на столе карта Корнуолла, а на карте точками отмечены дома на побережье, которые могли бы стать удобным пристанищем для него. Трелон — слишком лесистая местность вокруг, Пенрайс — очень далеко от моря; Кархейс — хорошее место, удобное для высадки с моря, но, к сожалению, в семье нет ни одной мисс Треваньон. Менабилли — тут есть и бухта, и место, где спрятаться при случае, и старая любовь, делившая с ним прежде тяготы жизни, которая и теперь, надо думать, не откажет ему в улыбке после ужина, если сумеет забыть, как долго он ей не писал… И рука уверенно обводит Менабилли кружком на карте.
Вот таким циником я стала в последние годы. Жизнь под управлением парламента кое-чему меня научила. Я сидела, думая, как не похож Дик на своего отца, и одновременно понимала, что мой гнев — только самообман, что я всей душой жажду еще раз сыграть для Ричарда роль хозяйки, пусть втайне, при свечах, хочу снова испытать то безрассудство и напряжение нервов, то обольщение и муку!
30
Мне пришлось предупредить слуг. Каждого по очереди я приглашала в свои покои.
— Для нас наступают дни испытаний, — говорила я. — Здесь, в Менабилли, начнут происходить вещи, которые вам не следует ни видеть, ни слышать. Будут приходить люди. Но вы не должны задавать им вопросов. Я надеюсь, вы остались верными подданными Его Величества? — и я тут же просила каждого принести клятву на Библии.
— Одно неосторожное слово, и ваш хозяин в Лондоне поплатится жизнью, да и все мы тоже. Это то, что я должна вам сообщить. Следите, чтобы на постелях всегда было чистое белье, а на кухне достаточно еды. Будьте глухи, слепы и немы, когда дело касается тех, кто будет сюда приезжать.
Довериться слугам мне посоветовала Матти. — Каждый в отдельности — вполне надежный человек. Но слово доверия свяжет их вместе, и уж тогда всем агентам парламента от них ничего не добиться.
После разорения сорок четвертого года в доме было скудно, и мы не могли предложить визитерам никаких особых удобств. В верхних покоях не было ни гобеленов на стенах, ни ковров на полу. Вместо кроватей — соломенные матрасы. Так что придется гостям довольствоваться тем, что есть.
Первым явился Питер Кортни, демонстративно, не скрываясь.
Он специально заехал по дороге в поместье Плейс, к Треффи, где рассказывал о том, что он якобы только что вернулся из Франции повидать детей. Как, они уехали в Третерф? Но все, что ему принадлежит, осталось в Менабилли. Элис неправильно его поняла…
Никакой бледности и впалых щек. На Питере был бархатный камзол, стоящий целое состояние. Бедная Элис, где твое приданое?
— Ты мог хотя бы окольно дать ей понять, что жив-здоров и вернулся. Она сумела бы сохранить это в тайне.
Но он только беззаботно пожал плечами.
— В такое время, как теперь, жена может быть только обузой. Мужчине приходится жить одним днем и перебиваться с хлеба на воду. Сказать правду, Онор, я весь в долгах, поэтому ее немой укор может свести меня с ума.
— Однако выглядишь ты прекрасно. Сомневаюсь я, что совесть тебя очень донимает.
Он поморщился и прикусил язык. Глядя на него, мне вспомнилось, как хорош собой был он раньше, теперь распущенность и слишком сытая жизнь огрубили его черты: слишком много французских вин и слишком мало нагрузок.
— Что ты собираешься делать, когда падет парламент? Он опять пожал плечами.
— В Третерф я никогда не вернусь. Элис может жить там, если хочет. Что до меня, то война сделала меня бродягой.
Он засвистел потихоньку и отошел к окну. Еще одно следствие войны и поражения: этот брак тоже распался…
Вторым объявился Банни Гренвиль. В свои семнадцать Банни был на голову выше своего кузена Дика. Курносый и конопатый, с живыми и любознательными глазами, он держал под мышкой карту побережья.
— Где здесь бухта? Где удобные для высадки места? Нет, есть мне не хочется, нужно сделать сначала кое-какую работу. Надо осмотреть местность.
И Банни тут же отправился на Гриббин. Он был похож на гончую, идущую по следу, будущий воин, совсем как его старший брат Джек.
— У всех этих Гренвилей, кроме меня, прекрасный нюх на кровь, — цинично заметил Дик, пристально глядя на меня черными глазами. — Вы ведь презираете меня за то, что я такой?
— Нет, Дик, — ответила я ласково.
— Потом будете презирать. Вы будете любить Банни, как его любит мой отец. Конечно, Банни смелый, Банни мужественный, совсем не похож на бедного Дика. Тот годится только для такого бабьего дела, как рисование.
Высказавшись подобным образом, он откинулся на софу и уставился в потолок. Да, и с этим тоже нужно примириться. Его терзал демон ревности, мучительное желание превзойти всех в глазах отца. Того самого отца, которого он так демонстративно презирал.
Третьим гостем оказался Амброс Манатон. Это имя было мне известно с давних пор, потому что Гаррисы вели тяжбы с Манатонами в течение нескольких поколений, причем объектом было поместье Трекаррель. В чем там было дело, я не знаю, только отец ни с кем из них никогда не разговаривал. Амброс Манатон-старший из Лонстона стал сторонником парламента еще до войны, а приехавший был его сыном. Он выглядел несколько старше Питера Кортни. Ему было года тридцать четыре. Ухоженный и любезный, он обладал каким-то скрытым шармом. Амброс не носил парика, его собственные светлые волосы вились до плеч. Решив, что тему семейной тяжбы необходимо сразу же обсудить и больше к ней не возвращаться, я обратилась к ней при первой же встрече.
— Наши семьи враждовали уже не одно поколенье. Причиной была какая-то собственность. Но поскольку я — младшая дочь, то вы можете быть спокойны, я ни на что не претендую.
— Я ни в чем бы не смог отказать такой прелестной женщине, — ответил он мне.
Пока он целовал мне руку, я задумчиво его разглядывала. Всегда готов сказать комплимент и улыбнуться. Какое участие в заговоре он принимает? Я ничего не слыхала о его военных подвигах. Деньги? Собственность? Может быть, те самые земли у Трекарреля и Саутхилла?
У Ричарда, без сомнения, все рассчитано наперед. Восстание роялистов должно быть поддержано деньгами. Может быть, кошелек в руках у Амброса Манатона? Интересно, почему он вдруг решился рискнуть жизнью и состоянием? Но через минуту все стало ясно.
— Миссис Денис еще не приехала?
— Пока нет. Вы хорошо знакомы?
— Да, мы считаемся близкими соседями и в северном Корнуолле, и в северном Девоншире.
Он сказал это легко, с уверенной улыбкой. Ах, Ричард, мой неразборчивый в средствах возлюбленный. Значит, Гартред служит приманкой для тигра.
Интересно, черт побери, что происходило длинными зимними вечерами в Бидефорде? Можно себе представить, как там хозяйничала Гартред. Ну что же, хозяйкой в Менабилли теперь буду я. Интересно, не покажутся ли жесткими наши соломенные матрасы после пуховых перин Орли Корт?
— Мой брат, генерал Гаррис, работает у миссис Денис управляющим, я правильно поняла?
— Да, что-то в этом роде, — сказал Амброс Манатон, внимательно разглядывая носки своих сапог. — Вы давно его не видели?
— Около двух лет. С тех пор, как пал Пенденнис.
— Он изменился за это время. У него сильно сдали нервы, вероятно, из-за потрясений, пережитых во время осады.
У Робина сдали нервы? Да у него их вообще не было. Он выезжал на битву, как на охоту, с соколом на запястье. Если у Робина сдали нервы, то не пять месяцев обороны Пенденниса тому виной.
Они появились вдвоем еще засветло. Я встретила их в галерее одна. Дни правления парламента никак не отразились на Гартред. Она, может быть, немного пополнела в груди, но это ей очень шло. Гартред бросила вызов природе, позволив ей сделать со своими волосами все, что положено, отчего они утратили прежний золотой блеск и приобрели серебряно-белые пряди. Сама Гартред выглядела от этого только изящнее и краше.
Она беспечным жестом сбросила на руки Робину свой плащ, тут же показав мне характер их отношений. Как будто не было всех прошедших лет: передо мной стояла двадцатитрехлетняя Гартред, молодая жена, которой уже успел надоесть Кит, верный раб и прислужник, так и не сумевший стать господином.
Здесь, в Менабилли, я увидела как будто ожившего Кита, с тем же выражением собачьей преданности в глазах.
Однако прав был Амброс Манатон, не одно обожание виднелось в глазах Робина, там было сомнение, тоска и нервозность. Отечность лица выдавала любителя приложиться к бутылке. Поражение и Гартред сделали свое черное дело.
— Кажется, нам самой судьбой предназначено встречаться в дни суровых испытаний, — сказала я ей. — Ты все еще играешь в пикет?
Робин, не понимая, о чем идет речь, смотрел то на нее, то на меня, а Гартред только улыбалась, стягивая кружевные перчатки.
— Пикет теперь не в моде, нынче все играют в кости, хотя делать это приходится втихомолку. Парламент очень не одобряет азартных игр.
— В кости я, пожалуй, играть не стану. Придется тебе брать в партнеры либо Робина, либо Амброса Манатона.
Она бросила на меня быстрый взгляд, но я постаралась его не заметить.
— Мне остается одно утешение, что впервые мы с тобой не будем играть друг против друга, мы вместе играем на стороне победителя.
— Неужели? — спросила я, потому что прошло всего четыре года с тех пор, как она шпионила на лорда Робартса.
— Если ты во мне сомневаешься, то спроси Ричарда, когда он прибудет. Однако теперь уже ничего не исправишь: я знаю все секреты.
Она снова улыбнулась, и я почувствовала, что мы, как рыцари в старину, обменялись приветствиями перед поединком.
— Я отвела тебе большие покои наверху, где обычно размещается Элис с детьми.
— Спасибо, — ответила она.
— Робин займет комнату слева от тебя. А Амброс Манатон — небольшую спальню справа, как раз около лестницы; тебе будет спокойно под защитой двух сильных мужчин.
Она даже глазом не моргнула и, повернувшись, дала Робину какое-то распоряжение насчет багажа. Он тут же повиновался, как послушный слуга.
— Тебе повезло — мужчины в моей семье всегда услужливы.
— Было бы еще лучше, не будь они такими собственниками.
— Это семейный недостаток, — ответила я. — Что-то вроде девиза: что имеем, то наше.
— Ты обладаешь для Ричарда каким-то странным магнетизмом, надо отдать тебе должное, — задумчиво взглянув на меня, сказала Гартред.
Я поклонилась ей из своего кресла.
— Нет, дело не во мне. Менабилли — это просто место на карте, от других оно отличается только тем, что здесь есть пустой дом и удобная бухта.
— А еще тайник, где можно спрятаться, — заметила она. Теперь пришла моя очередь улыбаться.
— Серебро давно на монетном дворе, а то немногое, что осталось, пополнило казну парламента. Какая ставка теперь в твоей игре, Гартред?
Некоторое время она молчала; я видела, что ее кошачьи глаза следят за тенью Робина в холле.
— Дочери мои выросли, — ответила она наконец. — Орли Корт стал мне обузой. Хочу выйти замуж в третий раз и обрести покой.
Вряд ли тут может пригодиться мой брат, ей нужен человек на пятнадцать лет моложе, состоятельный, с большими земельными владениями. Миссис Гаррис, миссис Денис… миссисМанатон?
— Одного в моей семье ты уже сломала. Берегись, не ищи повторения!
— Уж не ты ли мне помешаешь?
— Конечно, не я. По мне — делай, что хочешь. Я только предупреждаю.
— Предупреждаешь? О чем?
— Робин — не Кит, с ним играть нельзя. Он способен даже на убийство.
Она уставилась на меня, не понимая, но тут вошел Робин.
Ночью я думала: заговорщики, затевая восстание, надеются, что оно охватит пожаром весь Корнуолл от края до края. Да, под крышей Менабилли достаточно горючего материала, чтобы поджечь всю страну…
Странная компания собралась за столом в тот вечер. Во главе сидела Гартред, ее серебряные волосы украшали драгоценности. По обе стороны от нее разместились мой брат, постоянно тянувшийся за графином и не сводивший глаз с ее лица, и Амброс Манатон, спокойный, не теряющий самообладания, который, как будто не замечая Робина, рассказывал Гартред на ухо разные истории, связанные с махинациями парламента, причем с такими подробностями, что в голову невольно приходило, что он сам принимал в них участие.
Слева от меня сидел Питер Кортни, который, когда на нем останавливался взор Гартред, улыбался так, будто знал что-то особенное, но поскольку точно так же он улыбался девушке, прислуживающей за столом, и мне, если перехватывал мой взгляд, то я предположила, что это просто такая манера. Знаю я Питера…
Дик хмурился, сидя в центре стола, и сердито поглядывал на своего кузена, который болтал без умолку, пересказывая письмо, присланное Джеком из Франции. Тот был в большом фаворе у принца Уэльского и никогда с ним не расставался.
Я, в свою очередь, присматривала, чтобы у всех на тарелке была еда, а в бокале вино, делая вид, что я хозяйка в этом доме, хоть старый Джон Рэшли этого, думаю, не одобрил бы. Оглядывая гостей, мне пришло в голову, что даже если бы Ричард приложил все усилия, то он не нашел бы в нашем графстве шесть человек, столь же неподходящих друг другу, как эти. Недобрые предчувствия подсказывали мне, что договориться между собой они не сумеют, и ничего хорошего из этого не выйдет.
Гартред, его сестра, никогда не желала добра Ричарду. Робин, мой брат, и раньше отказывался подчиняться его приказам. Питер Кортни был одним из тех, кто был недоволен им, когда он был командующим, и говорил об этом вслух. Дик, его сын, боится и ненавидит отца. Амброс Манатон — фигура неопределенная, а Банни, племянник, просто пешка, умеющая читать карту. И это главари будущего восстания?! Боже, помоги Корнуоллу и принцу Уэльскому…
— Мой дядя, — говорил Банни, расставляя на столе солонки в виде крепости, — никогда не забывает обид. Он сам однажды сказал мне, что если кто-то поступил с ним худо, то он найдет способ сделать тому еще хуже.
Банни стал описывать какую-то битву, но его никто не слушал, кроме Питера, который делал это по доброте душевной. Слова, сказанные легко и бездумно, странно запали мне в память. «Мой дядя не забывает обид».
Все собравшиеся за этим столом в разное время, видимо, наносили Ричарду какие-то обиды. Ну и время же ты выбрал для сведения счетов, мой возлюбленный злой насмешник! Накануне восстания, и все шестеро в этом деле по горло.
Что-то символическое было в том, что стул около меня пустовал…
Вдруг разговоры смолкли, дверь неожиданно растворилась, — и вот он перед нами, на голове шляпа и длинная накидка на плечах. Где рыжие кудри, которые я так любила? Вместо них кудрявый черный парик, закрывающий уши и придающий его облику нечто сатанинское, под стать улыбке.
— Каково сборище! Особенно для шерифа графства, найди он время сюда заглянуть. Что ни гость, то предатель.
Они глядели на него, ничего не понимая, даже Гартред не в состоянии была уследить за стремительным ходом его мысли. Но я заметила, что Дик вздрогнул и начал грызть ноготь. Ричард швырнул шляпу и накидку слуге, ждущему в холле, и подошел к пустому стулу справа от меня.
— Давно ты меня ждешь?
— Два года и три месяца, — ответила я.
Он наполнил стакан из графина, что стоял у меня под рукой.
— В январе сорок шестого года я обманул хозяйку этого дома. Однажды утром, отправляясь в Веррингтон, я обещал ей вернуться к завтраку. Однако принц Уэльский решил по-своему. Завтракать мне пришлось в Лонстонском замке. Я готов завтра же исправить мою прежнюю оплошность.
Он поднял стакан и разом осушил его, затем накрыл мою руку своей и пожал ее.
— Слава Богу, что есть еще женщины, которым наплевать на пунктуальность, — сказал Ричард.
31
Все дальнейшее очень напоминало Веррингтон. Происходящие события, наши беспорядочные дни и ночи. Он врывался в мои покои, когда я завтракала, неприбранная, с волосами, накрученными на папильотки, начинал мне что-нибудь рассказывать, беспрерывно расхаживая по комнате, и трогал мои щетки, гребни и браслеты, разбросанные по столу, при этом он все время поносил тех, кто срывал осуществление его планов, из-за кого происходили задержки. Треваньон слишком медлителен, Трелони-старший чересчур осторожен. Те, кто стоит во главе заговорщиков на дальнем западе графства, слишком мелкая сошка, среди них нет никого из знатных фамилий, и настоящих командиров тоже нет.
— Гросс из Сент-Буриана, Маддерн из Пензанса, Кейг-вин из Маусхола — ни у кого из них не было в сорок шестом чина выше капитана, и в военных действиях они участия не принимали. Но сейчас нам не из кого выбирать,
faute
de
mieux
.К сожалению, я не могу быть одновременно в пятидесяти местах.
Все очень напоминало Веррингтон. В столовой ярко горели поленья в камине, стол завален грудой бумаг, а в центре — карта. Ричард сидел в кресле; рядом, там, где прежде был Джек, Банни; на карте красными крестами обозначены места будущей высадки войск. Кринис. Пентеван… Вериан. Отмечены маяки, которые предупредят корабли в открытом море — на Гриббине, на Додмане. Около двери, где раньше стоял полковник Роскаррик, теперь был мой брат Робин. Вот появился Питер Кортни. Он привез известие от Джона Трелони.
— Какие вести из Талланда?
— Все хорошо. Они ждут нашего сигнала. Лу будет не трудно захватить, там не окажут большого сопротивления.
Одно за одним к нам шли донесения. Как часто случается с проигравшими, те, кто первыми сдались в сорок шестом, теперь первыми же готовы были взбунтоваться.
Ему доверяли беспрекословно. Гренвиль-главнокомандующий должен был только сказать слово.
Я сидела у огня в своем кресле, слушая и забывая, что я в столовой поместья Менабилли, а не в Веррингтоне, Оттери Сент-Мери или Эксетере. Те же проблемы, те же споры, те же сомнения у командиров, и так же быстро принимаются решения. Перо Ричарда указывает на острова Силли.
— Здесь расположится основной лагерь королевской армии. Захватить острова будет легко — это сделает твой брат Джек с парой мужчин и одним мальчишкой.
Банни, ухмыляясь, покивал рыжей головой.
— Затем высадка на берег там, где у нас самые сильные позиции. Где-нибудь между нами и Фальмутом, я думаю, для этого подходит Сент-Моус. Хоптон посылает мне из Гернси возмутительные записки, не оставляя от моих предложений камня на камне. Да пусть он ими подавится! Дай ему волю, он посылал бы небольшие отряды то там, то здесь. Описал бы по капле весь Корнуолл, чтобы, как он выражается, запутать врага. Запутаешь его, как же! Один сильный удар в запланированном месте, которое мы затем обороняем, а Хоптон тем временем высаживается со своей армией в течение двадцати четырех часов.
