Как было со снижением уровня мощности – я описал. Снижение произошло из-за неисправности регулятора. Рядовой читатель подумает, что «слишком низкий уровень» – явление криминальное, недопустимое для реакторов. На самом же деле для нормальных реакторов, исполненных согласно принятым нормативным документам, явление никакой опасности не представляет. Просто мощность оказалась мала для продолжения испытаний и её пришлось увеличить до уровня 200 МВт, достаточного для проведения оставшихся работ.

Всё неправильно в этом большом абзаце. Зачем же следовать за людьми, преследующими совершенно определённую цель? Да, информаторы в Отчёте говорят, что, видимо, выше мощность поднять не смогли. Но реакторщику должно быть ясно, что если реактор выведен в критическое состояние и мощность поднята до 200 МВт, то при положительном быстром мощностном коэффициенте реактивности, а именно таким он был, нет препятствий для подъёма мощности.

Не было никаких ограничений по времени работы реактора на уровнях мощностей от 8 до 3 200 МВт. Не было никаких ограничений по максимуму расхода через активную зону, как и включению всех восьми насосов.

Предположим, что по уровню мощности ниже 700 МВт, по включению насосов и расходу через активную зону ввели в заблуждение информаторы. Но почему эксперты так легко согласились с утверждением о затруднении управления при большом расходе теплоносителя? При большом расходе теплоносителя количество пара в пределах активной зоны и пароводяных трубопроводов меньше, чем при малом расходе при одинаковом уровне мощности. Поэтому, например, при увеличении расхода питательной воды для поддержания уровня в барабан-сепараторах может произойти схлопывание (коллапс) пара. А поскольку его меньше при большом расходе, то и влияние схлопывания на реактивность активной зоны и уровень в барабан-сепараторах будет меньше. И недогрев на входе в активную зону при большом расходе не меньше, по крайней мере. Вопрос чисто технический и не требует знания конкретных инструкций Чернобыльской станции.

Не блокировали. Я уж писал об этом.

Мы уже знаем, что распечатки не было вообще у персонала. И не могла она быть к началу испытаний, даже если и была сделана. Оставим это на совести информаторов.

Я здесь о другом хочу сказать. Эксперты МАГАТЭ – не рядовые читатели. Из распечатки положения стержней (напоминаю, сделана после аварии) видно, что большая их часть выведена из активной зоны, т.е. находится в положении, когда их компенсирующая способность, то есть способность подавлять реактивность, максимальная. Это для нормальных органов воздействия на реактивность общепринятое правило. А эксперты говорят об отсутствии запаса компенсирующей способности регулирующих стержней. При аварийном сигнале они действуют не как регулирующие, а в качестве стержней защиты. Это выражение экспертов надо понимать как согласие с такой конструкцией стержней, когда они вносят вначале положительную реактивность. Выходит так. Но ведь это же совершенно неприемлемо, и порочность конструкции стержней теперь общепризнана (впоследствии конструкция изменена). Мне совершенно непонятно, как эксперты дали себя уговорить в таком вопросе.

В блокировании защиты по остановке двух ТГ нет нарушения ни процедур, ни инструкций. Повторять испытания никто не собирался, это измышления информаторов. Утверждение информаторов, с готовностью повторённое экспертами МАГАТЭ, что испытания могли и должны были проводиться с автоматическим гашением реактора, ни на чём не основано. Ни документами, ни техническими соображениями этого не подтвердить. Могли с зашитой, конечно, и авария на 36 с была бы раньше. Далее идёт в докладе описание, как и почему разогнался реактор. Оно ничем не отличается от версии, изложенной в отчёте советских информаторов и приведённой здесь ранее. Действительности не соответствует.

Изложенные экспертами действия персонала – это, практически, и все действия 26 апреля. И все нарушения, нарушения, нарушения. Неужели это не насторожило экспертов МАГАТЭ? Мы, что, изучали инструкции, нормативные документы и сдавали экзамены для того, чтобы знать их и делать наоборот? И не задали информаторам вопроса: почему же вы держите такой персонал? Ведь не может быть так, что персонал выполнял чётко инструкции и вдруг 26 апреля 1986 года взбесился и всё начал делать не так. Значит и раньше делал, но почему-то держали. Ладно, пусть не всё, пусть Дятлов из грамотного (практически по общему признанию), думающего инженера превратился в этакого гусара и давай налево и направо командовать: «Заблокировать! Отключить…» Так у нас непросто было оператора заставить нарушить Регламент или инструкцию. Либо откажется исполнять, либо скажет: «Запиши в журнал – исполню». Вот какие вопросы возникают при чтении доклада экспертов МАГАТЭ.

По части вопросов экспертов ввели в заблуждение советские информаторы, ссылаясь на несуществующие или внесённые в инструкции после аварии положения. Но эксперты шли охотно за информаторами и в технических вопросах, где надо было просто подумать.

Я далёк от мысли повторить вслед за В. Яворивским, что МАГАТЭ -это мафия, кормящаяся от пропаганды атомной энергетики. Уверен, что это люди, убеждённые в необходимости и приемлемости атомных электростанций, люди, которые убеждены в приемлемой их безопасности сейчас и видят в перспективе возможность повышения её.

И всё же их сговорчивость по Чернобыльской катастрофе мне непонятна. Поэтому считаю их добровольными жертвами.

Доклад Международной Консультативной Группы я впервые прочитал в октябре 1990 г. Удивился, как это, надо думать, опытных воробьёв на мякине провели. Не делая полного анализа доклада, написал по второму разделу замечания и направил письмо директору МАГАТЭ г-ну Х. Бликсу. В письме поставил вопросы, явные ответы на которые показывали несостоятельность изложенной в докладе версии аварии, а также то, что по докладу вполне прозрачно просматриваются уж очень лохматые физиономии операторов.

В ответном письме г-н Х. Бликс признаёт за нами и человеческие качества. Как он пишет:

Благодарю Вас, господин Х. Бликс.

И всё же лучше и куда полезней, чтобы люди Вашего Агентства были способны критически оценивать свои позиции с учётом ставших им известными новых сведений. К сожалению, такого желания и способности я не усматриваю в ответе председателя Международной Консультативной Группы по ядерной безопасности Х. Дж. К. Каутса.

Я в письме указал, что по расположению стержней мы ничего не нарушили. На что г-н Каутс реагирует так:

Вот как! Товарищи и господа учёные кое-как в кабинетах с вычислительными машинами докопались, а оператор это должен был мимоходом сообразить. Оказывается, не только по советским меркам, но и по критериям Запада (или только господина Каутса?) по правилам ты действовал или нет – всё равно виновен. По этому поводу профессор Б.Г. Дубовский сказал:

Это понятно.

И далее продолжает г-н Каутс:

Хотя сам по себе факт внесения положительной реактивности А3 совершенно чудовищный и в других ситуациях один он мог привести к катастрофе, 26 апреля он действовал совместно с положительным мощностным коэффициентом. В моём письме это сказано совершенно недвусмысленно.

Так же обстоит дело и с другими вопросами, затронутыми в моём письме.

А заключение ответа г-на Каутса очень мне знакомой формы – из ответов прокуратуры и суда:

Информаторы оклеветали персонал, группа г-на Каутса повторила за ними на весь мир. Мне по простоте душевной кажется, что если персонал оболгали одни, то это вовсе не даёт права другим делать то же. Я указал, в чём авторы доклада обвиняют нас необоснованно. Не прошу мне верить на слово. Проверьте. За слова свои вы отвечаете или нет? Я не академик, не международный эксперт, я бывший зэк и потому говорю только слова, которые могу подтвердить документами или общетехническими неоспоримыми сведениями. За свои слова отвечаю.

Ещё из мероприятий, которые сразу после аварии стали осуществлять на оставшихся реакторах РБМК, специалисту ясно, что тот реактор не подлежал эксплуатации. После появились и другие документы. А г-н Каутс всё говорит о неудовлетворительной эксплуатации независимо от того, какие причины лежали в её основе. Как учёный, вы вправе бесстрастно констатировать действия и квалифицировать: эти правильные, эти неправильные. Только не надо персоналу приписывать нарушения, им не сделанные. В этом случае вас действительно могут не интересовать «какие причины лежали в её основе».

Хотелось бы также услышать от Международной Консультативной Группы по ядерной безопасности, полагаю, это находится в сфере её задач, не констатацию «плохих характеристик реактора», а чёткое мнение о допустимости или недопустимости создания и продвижения в эксплуатацию реактора с такими характеристиками:

1. Положительный мощностной коэффициент реактивности с полным выбегом реактивности за счёт этого эффекта в несколько 

2. Органы воздействия на реактивность, изменяющие знак вводимой реактивности при движении в одну сторону. И, как следствие, А3 при срабатывании в различных ситуациях может вносить положительную реактивность.

3. Органы воздействия на реактивность не предотвращают, а сами создают локальную критическую массу.

Доклад Группы, выпущенный в 1986 г., фактически повторяет сообщение советских специалистов в МАГАТЭ. Делу постижения истины не служит. Откровения академика В. Легасова и доктора А.Шуленкова настолько понравились экспертам МАГАТЭ, что сами решили и не думать. О чём и написали в докладе:

Оголтелая компания. В чём-то некомпетентная, в основном тенденциозная и в любом случае необъективная. Откровенно, не хочется писать об этой комиссии. Видел её в критические моменты своей жизни, о которых забыть бы лучше всего да не получается. Особенно «симпатичным» выглядел представитель НИКИЭТ – О. Шорох. Наглый, бессовестный. Немногим отличался от него и В.А. Трифонов из Госатомэнергонадзора.

Другие-то комиссии не видел тогда, и поэтому представляются в сознании достаточно абстрактно, а не конкретными людьми. Хотя большинство из них знаю в лицо, например, за выражением судебно-технической комиссии в доказательство надёжности реактора РБМК, что они отработали к моменту аварии около ста реакторолет, совершенно чётко проглядывается ухмыляющаяся физиономия работника НИКИЭТ В.Н. Василевского.

С этого и начнём. На самом деле к 26 апреля реакторы РБМК, их было 14 штук, отработали в сумме 87 реакторолет. Согласимся с экспертами, что это критерий надёжности. Тогда при оставшихся 13 реакторах РБМК поделим 87 на 13, каждые 6…7 лет будем иметь по Чернобылю. Думаю, никого такая перспектива не вдохновит. Следовательно, это критерий не надёжности, а безнадёжности. И это не всё. После постройки реактора свежим топливом загружаются не все технологические каналы, так как не хватит стержней СУЗ для подавления избыточной реактивности. Примерно 240 каналов заняты ДП и ещё несколько сотен поглотителей помещены в специальные кассеты. Это ликвидирует большой паровой эффект. Извлекаются они по мере выгорания топлива, примерно, в течение двух лет, когда реактор переходит в так называемый режим стационарной перегрузки. Значит, 28 лет от 87 надо отнять.

Особенно опасен РБМК был при низких уровнях мощности и малом запасе реактивности. В таких режимах он работал при остановах. Это всего 10…20 ч в год у каждого реактора. Таким образом, все реакторы в таком режиме были всего два-три месяца. Но с развитием атомных станций ночью пришлось бы разгружать и блоки с реакторами, и тогда опасных режимов было бы намного больше. Уже и в 1985 г. энергосистема заставляла снижать мощность ночью, правда, тогда ещё несущественно. Только работа в базовом режиме при неизменной полной мощности позволила тем реакторам протянуть эти 87 реакторолет.

Стремясь доказать, что персонал отключением А3 по остановке двух ТГ нарушил Регламент, комиссия произвольно толкует пункт Регламента. Как можно из: «включение и отключение защит, автоматики и блокировок производить в соответствии с эксплуатационными инструкциями и режимными картами» сделать вывод, что «блокировка, разрешена только при остановке и расхолаживании реактора, не просто при стационарной работе с электрической мощностью менее 100 МВт»? Кстати, и стационарная работа при нагрузке на турбину 100 МВт запрещена, и не было её 26 апреля.

Вот усмотренные комиссией нарушения эксплуатационных документов в «Программе выбега ТГ»:

– Непонятно, с чего комиссия решила, что, по нашему мнению, испытания касались только электрических систем, а не всего блока. Для чего же мы тогда подключили к разработке программы реакторный, турбинный цеха и цех автоматики? И подписи в программе есть. Писали персонально программу электрики, это вполне естественно.

– Вызывает у них возражение включение четырех ГЦН от выбегающего генератора, поскольку при этом «либо произойдёт закрытие обратных клапанов на напоре выбегающих насосов и, в конечном счёте, срыв их работы, либо будут поочерёдно прикрываться и открываться эти клапаны, вызывая колебания расходов через все насосы, что и наблюдалось при испытаниях 26 апреля».

То ли не знают эксперты, то ли не хотят знать, что каждый насос имеет А3 по снижению расхода и при закрытии клапана будет ею отключён.

Не хотят они видеть и того, что 26 апреля, вплоть до взрыва реактора, системой контроля зарегистрированы расходы не менее 5 000 м 3 /ч. При таком расходе не может быть речи о закрытии клапана.

– По выводу САОР ссылаются на пункт 5.4. ПБЯ, в котором говорится о системе аварийного расхолаживания реактора, а САОР – система аварийного охлаждения реактора. Две разные системы.

Отсутствовала документация на установку нештатной кнопки МПА – максимальной проектной аварии. Во-первых, в программе указаны номера клемм для подключения кнопки. И нигде не сказано, что документация должна быть только в графическом виде. Во-вторых, какой разговор о кнопке, когда сама САОР отключена.

– Нарушена «Инструкция по управлению РБМК», предусматривающая переходы по ГЦН (т.е. замену в работе одного насоса другим) осуществлять в присутствии представителя Отдела ядерной безопасности станции. Переходов по ГЦН не было. Не дочитали эксперты и пункт до конца, где сказано: «впредь до написания распоряжения» Распоряжение такое было написано. Видно, торопились эксперты.

– «Не указано в программе, куда девать излишки пара». На блоке есть автоматически и дистанционно действующие паросбросные устройства, сказано в Регламенте и других инструкциях. Не переписывать же их в программу. Такие вот нарушения.

По мнению комиссии, реактор РБМК в том виде, в каком он был в 1986 г., вполне пригоден для эксплуатации. Для суда такое заключение вполне пригодно, для жизни – нет. Поэтому немедленно на оставшихся реакторах РБМК после аварии началась модернизация. Шедевром судебно-технической комиссии является следующая формулировка: «вытеснение воды в нижних частях каналов СУЗ могло внести дополнительную положительную реактивность, предусмотренную в проекте». Вот дают! Не ляпсус конструкторов, а их предусмотрительность! Это прямо из Крокодильской рубрики – «нарочно не придумаешь». Но мне не смешно. Всё это перешло в масштабе один к одному в Обвинительное заключение, потом и в приговор. И поди докажи. Предусмотрено и баста!

Статья большой группы авторов «Авария на Чернобыльской АЭС: год спустя» // Журнал «Атомная Энергия». 1988. Т. 64. Вып. 1. Январь.:

Да, групповому акробатическому этюду учёных вполне могут позавидовать артисты самого прославленного цирка.

Мы уже знаем, как персоналу приписали нарушения Регламента. Остаётся параметр «запас реактивности». Так ли «непредсказуемо» его нарушение, вернее, просмотр персоналом? Вот примерно какой разговор мог состояться между учёными и оператором:

– Действительно, как можно было просмотреть снижение запаса реактивности?

– Зато есть прекрасное устройство для замера параметра. Всего пять минут (!) надо оператору для получения замера.

– Да параметр за полминуты может измениться на 3-4 стержня. Например, при изменении расхода питательной воды.

– Так повтори замер.

– Нет такого времени у оператора. Он за минуту совершает 20…30 манипуляций органами управления реактором. И на контроле держит более 4 000 параметров.

– Да пошёл ты. Всё равно непредсказуемо.

Только в угоду дрянному оперативному персоналу приходится, видите ли, уменьшать положительный паровой эффект. Других причин нет. Нормативных документов как бы не существует. Главный конструктор реактора признаёт его неуправляемым при таком эффекте. Ну и что? Комиссия ГКНТ говорит, что он взрывался при МПА. Комиссия Мешкова, а фактически ИАЭ и НИКИЭТ, говорит, что он взрывался при срыве ГЦН. Ну и что? Только в угоду дрянному оперативному персоналу приходится менять конструкцию прекрасной, можно сказать экзотической, АЗ. Мировой чемпион по медленнодействию. А возможность превращения защиты в разгонное устройство! Такого совмещения функций достигли, и вот теперь меняй.

Видите, Читатель, в каких трудных условиях приходится работать учёным и конструкторам реакторов? И вот что страшно. Не случись авария 26 апреля, ничего бы не было изменено. Так неотвратимо и шёл реактор к взрыву. Как стало известно после аварии, практически всё это было ясно гражданам учёным задолго до 26 апреля. Нет, Читатель, я не стукач. Это мне стало известно из материалов следствия, а они. понятно, пришли через прокуратуру. Полагаю, и ещё есть материалы. Есть такое основание.

Читаем дальше статью:

Разрешите не поверить. Не прибегая к другим доводам, обратимся к этой же статье на стр. 18.

Обратите внимание: 30 стержней и 15. И это теперь 30: при уменьшенном в несколько раз паровом эффекте и, значит, уменьшенных скорости и величине введения реактивности; изменённой конструкции стержней СУЗ; вводе по сигналу А3 укороченных стержней-поглотителей снизу активной зоны, т.е. в более благоприятных условиях. Как тут не вспомнить об унтер-офицерской вдове? И не в гоголевском, а в буквальном смысле.

В Советском Союзе основными нормативными документами, определяющими ядерную безопасность реакторов, являются ПБЯ. В них указаны требования, каким должен быть реактор, чтобы аварии не превращались в катастрофы. Аварийные ситуации могут возникать как из-за технических неполадок, так и в результате ошибки персонала.

Пункт 2.7.1. «Общих положений безопасности» прямо обязывает конструкторов продумать возможные ошибки персонала, ведущие к серьёзным последствиям, и нейтрализовать их или не допустить. Так что авторы статьи напрасно становятся в позу благодетелей оперативного персонала. Всё это делать их прямая обязанность. И не после аварии, а ещё до неё.

Тем более, что кроме автоматической защиты по снижению запаса реактивности менее 30 стержней остальное вообще к персоналу отношения не имеет, а должно исполняться исходя из общих технических правил.

Давайте посмотрим на технические мероприятия, выполненные после аварии на оставшихся в эксплуатации реакторах РБКМ, в свете их согласия с требованиями ПБЯ и ОПБ:

– установка ДП в активную зону для снижения парового эффекта реактивности. – Приводит в согласие с п. 2.2.2. ОПБ.

– изменение конструкции стержней СУЗ, ввод УСП в активную зону по сигналу А3, повышение ОЗР, увеличение быстродействия А3. – Приводит в согласие с пп. 3.3.5., 3.3.26., 3.3.28. ПБЯ.

– сигнализация об отклонении запаса реактивности. Приводит в согласие с п. 3.1.8. ПБЯ.

– автоматическая остановка реактора при снижении запаса реактивности до 30 стержней ручного управления. – Приводит в согласие с пп. 3.3.21. ПБЯ и 2.7.1. ОПБ.

Как видим, мероприятия, осуществлённые после аварии на реакторах, приводят их в согласие с требованиями обязательных нормативных документов. И только, не более того. Следовательно, раньше реактор требованиям не отвечал и эксплуатировался незаконно. Говорить, что эти меры направлены на повышение надёжности реакторов, – нельзя. Это ликвидация безнадёжности.

Об этом и говорят авторы следующей статьи в этом же журнале (стр. 27):

Следовательно, раньше его безопасность… Ну, это теперь всем ясно. Однако признание авторов статьи ценно тем, что они, создатели реактора, и после аварии на всех перекрёстках кричали: какой хороший РБМК. Они и здесь, в этой статье, продолжают своё неблаговидное дело. Просто в тон фразе уши вылезли, куда их такие упрячешь. По их расчёту реактор не взрывается, если ГЦН не остановились. И взрывается при остановленных ГЦН. Что можно сказать по этому поводу?

– Кроме регистрации исправной работы насосов системой контроля (всех восьми насосов, а не одного, что может быть ошибочно и подвергаться сомнению), это признано всеми остальными расследователями – ИАЭ, ВНИИАЭС, конструктор ГЦН и др.;

– В суде над «чернобыльскими преступниками» свидетель Орленке, начальник смены электроцеха, показал, что он погасил поле возбуждения генератора, т.е. отключил его, после взрыва реактора. При взрыве он отскочил от щита под мощную консоль колонны и потом, превозмогая страх, снова подошёл и выключил генератор, как было условлено на инструктаже на случай возникновения каких-либо неурядиц;

– Ну и такой пустяк – реактор-то взорвался фактически.

Авторы статьи уподобились посетителю зоопарка, который, глядя на жирафа, говорит: «Не может быть такая длинная шея».

Если у авторов расчёт не лукавый, то самое время, отличная возможность (чур нас от ещё такой возможности) уточнить коэффициенты и программы расчётов, а не упорствовать в амбициях.

Таких расчётов НИКИЭТ немало в судебное дело предоставил.

Вот кандидат технических наук Гаврилов. По его расчёту уже при снижении оборотов ГЦН. запитанных от выбегающего генератора, до 0.9 от номинальных насосы по характеристике «напор-расход» переходят на левую часть «горбатой» характеристики, иными словами перестаю! качать воду.

И какое дело кандидату до:

– зарегистрированной нормальной работы насосов при оборотах по крайней мере до 0,75 от номинальных;

– что вообще характеристика комплекса насос – дроссельно-регулирующий клапан не «горбатая», а падающая;

– что при падении расхода насос индивидуальной защитой был бы отключён, а такого не отмечено.

Вот группа авторов. Не знаю, есть ли доктора, но кандидаты в доктора там есть. Опять же доказывают срыв ГЦН. Теперь уже при падении давления в первом контуре. И не видят на ими же составленном совмещённом графике, что падение давления есть следствие увеличенного расхода питательной воды, а при этом условия для работы ГЦН вполне приемлемы.

Вот кандидат технических наук К.К. Полушкин. В качестве свидетеля (это его отдел сконструировал экзотические стержни СУЗ) в суде доказывает, что персонал имел распечатку положения стержней СУЗ, свидетельствующую о малом запасе реактивности, и всё же продолжал работу. Эта распечатка, полученная после аварии, есть последнее положение, что осталось в памяти вычислительной машины. Предположим, К.К. Полушкин не знает, что появилась распечатка после аварии. Но он отлично знает расположение БЩУ и помещения вычислительной техники. Теперь давайте сравним время. Распечатка на 01 ч 22 мин 30 с. После получения распечатки надо её срезать с телетайпа, зарегистрировать в журнале и принести на БЩУ – это метров 40. Ясно, что никто не бегал. А опыт по выбегу начат в 23 мин 04 с. Могла она за 34 с появиться на щите? Нет, конечно.

А каков расчёт кривой запаса реактивности от отравления представил НИКИЭТ! У-у! По выше названной распечатке положения стержней СУЗ на Смоленской АЭС получили расчёт запаса реактивности 6…8 стержней на 01 ч 22 мин 30 с. НИКИЭТ выдал кривую за время с 23 ч 10 мин, когда мощность была 50 % и запас 26 стержней. Ну, зарегистрированный в оперативном журнале на 24 часа запас 24 стержня НИКИЭТ игнорирует – «некрасиво» график ломается, поэтому проводит через 19 стержней. И… чудесным образом попадает в точку – запас 7 стержней. Как говорится, тютелька в тютельку. А ведь на 23 мин 30 с запас был меньше на 3-4 стержня из-за большого расхода питательной воды. Как это машину угораздило так сосчитать? Нет, что ни говори, умные в НИКИЭТ программы и машины? Или?.. Скорее или.

Уважаемый Читатель, хочу надеяться, что в какой-то мере я пояснил причины закрытия материалов по аварии. Люди, которым это надо, были и есть, и они влиятельны до сих пор. И, оказывается, их совсем немало.

А.С. Солженицин в «Архипелаге» говорит, что так вот десятилетиями и отбирали – кому умереть, кому жить.

И, кажется, успехи в селекции человека несомненны. НКВД, видимо, единственный наш селекционер, кто достиг результата. Коров хотим иметь голландских, свиней английских. А вот в людях для комиссий недостатка не было. Комиссий, готовых сформулировать и подписать как надо и что хотите. Да, эти люди с незапятнанной совестью, ввиду полного её отсутствия.

И поскольку закрытие материалов может быть только с согласия и одобрения высоких чинов, то делается, значит, в интересах государства. И что это у нас за народ такой, что государству всё скрывать от него приходится? Нет, определённо, нехороший народ. У какого-нибудь радикала, неформала или – много их всяких теперь развелось – может возникнуть крамольная мыслишка: а не путают ли некоторые власть имущие собственные и групповые интересы с государственными?