- Я выполняю то, что мне поручено. И делаю это так, как считаю нужным. - Ридфор еще ниже склонил голову и смотрел на Джованну исподлобья. Маршал храма не ограничивал меня в выборе средств.
      - Маршал Храма рассчитывал на то, что вы сами способны трезво оценить обстановку и действовать неуклонно, но умеренно. - Джованна не скрывал своего раздражения. - Он, вероятно, не учел вашу невероятную гибкость и склонность к самообману и преувеличениям, известные еще со времен Тивериадской битвы в Святой Земле, когда вы умудрились не только потерять армию, Иерусалим и все завоевания великого Готфрида, но даже утратить священное древо Животворящего Креста, которое до сих пор неизвестно где покоится. Я запрещаю вам применять кислоту, - приказала герцогиня. - Более того, по примеру мусульман вы обкладываете целые деревни сухой травой, древесными ветвями, поливаете все это привезенной с Востока нефтью и поджигаете, обрекая людей на страшную гибель живьем в этом устроенном вами подобии Саладиновой феерии из греческого огня. Своими действиями вы достигаете совершенно противоположного результата. Нам нужен страх. Страх порождает сомнения, слабость, неуверенность. Вот что необходимо нам, чтобы поколебать византийскую веру. Страх, безволие погубили Константинополь. Не забывайте об этом. Вы же заставляете людей страдать, страдать сильно. Вы отнимаете их близких. А страдание, когда оно излишне велико, приводит совершенно к обратному - оно пробуждает волю к сопротивлению, объединяет, порождает мужество, стойкость, подвиг, а значит, укрепляет дух и веру. Затем ли мы пришли сюда? Такого ли итога мы добиваемся? Немедленно прекратите! Я приказываю.
      - Воля ваша, Командор, - с трудом сдерживая злость, глухо промолвил де Ридфор. - Мое дело - подчиняться вам. - И тут же снова очень мягко, почти елейным голосом предложил: - Коли вы не голодны, Командор, не желаете ли утолить жажду с Дороги? Я угощу вас кислым молоком молодой верблюдицы. Вкуснятина - пальчики оближешь. Очень питательно. - И ласково улыбнувшись, звонко щелкнул пальцами.
      В зал вошла тоненькая мулатка, чье нежное и гибкое тело являло переход от отрочества к юности, с узкой повязкой у бедер, не скрывавшей ее прелестей. В руках она держала широкую алебастровую чашу. Грациозно ступая по звериным шкурам босыми ногами, перевитыми золотыми цепочками и браслетами, мулатка приблизилась к герцогини и протянула ей в поклоне чашу. Джованна приняла ее. Но неожиданно какой-то внутренний голос подвиг ее взглянуть в лицо служанки. Быстрый предупреждающий взгляд, брошенный из-под пышных черных ресниц, встревожил герцогиню. Она посмотрела на Ридфора. Тот подозрительно широко улыбался, весь растворившись в выражении дружелюбия. Черный пифон в волосах герцогини, лежавший до того неподвижно, зашевелился и враждебно зашипел. Почувствовав неладное, Джованна отставила чашу в сторону. Мулатка быстро выскользнула из комнаты.
      - Признаться, я так озадачена тем, что видела, и тем, что предстоит нам еще сделать для выполнения плана Маршала, что даже столь изысканные угощения не привлекают меня, - ответила герцогиня Ридфо-ру. - Прошу меня простить, кавалер.
      Тот улыбаясь развел руками: мол, что поделаешь, - но в глазах его мелькнуло едва заметное разочарование.
      - Скажите мне вот еще что, кавалер, - холодно спросила его Джованна, входя в ваши апартаменты, я увидела в прихожей ассасинов, посланцев Старца Горы. Да, да, не удивляйтесь. Я вполне способна отличить членов этой весьма опасной касты от прочих мусульман. Не соблаговолите ли вы разъяснить мне, кавалер, с какой целью они находятся здесь, и известно ли Маршалу об их присутствии?
      Подушки рядом с герцогиней зашевелились, и из-под одной из них вылез, деловито пофыркивая, еж. Не обращая внимания на присутствующих людей, он сразу же устремился к чаше с молоком и толкнув ее носом, опрокинул. Молоко разлилось на ковер. Еж принялся с удовольствием лакать его и вдруг... все тельце его сковало судорогой, он бешено завертелся на одном месте, несколько раз кувырнулся через голову и, опрокинувшись на спину, издох. Джованна почувствовала, как все похолодело у нее внутри - молоко было отравлено.
      Не глядя на Ридфора, хранившего молчание, она вытащила пифона, спрятавшего голову под ее плащом, и протянула руку к ежу. Вытянувшись черной стрелой вдоль ее руки, пифон повис своей треугольной головой над мертвым животным. Благодаря раскрывшимся железам, морда его заметно увеличилась, а потом быстро сжалась в комок. Из глаз пифона скользнула вниз одна драгоценная перламутровая капля, которая упала на живот ежа. Совершив вираж на хвосте, пи-фон снова уполз за спину госпожи. А еж... Еж неожиданно ожил. Он торопливо задергал лапками, стараясь подняться. Джованна перевернула его и спрятала под своим плащом.
      - Вы хотели убить меня? - спросила она наконец Ридфора, так и не проронившего ни слова. В голосе герцогини не слышалось ни тени страха. Он звучал спокойно, даже заинтересованно.
      - Что вы, госпожа! - ответил тот, буравя итальянку открыто ненавидящим взглядом и даже не стараясь разыгрывать удивления. - Как такое могло прийти мне в голову? Ведь вас охраняет гелиотроп! - Он ядовито улыбнулся. - Ваша светлость предпочтет остановиться в моем шатре?
      - Нет уж, благодарю, - ответила Джованна, поднимаясь, - вы и так вполне продемонстрировали мне, кавалер, свое горячее гостеприимство. Я остановлюсь на своей галере. Надеюсь, она по-прежнему в целости и сохранности?
      - А как же, госпожа! - картинно поклонился ей Ридфор. - Я не забываю приказов Маршала.
      - Я тоже ничего не забываю, кавалер - бесстрастно предупредила его Джованна. - Теперь Вы не смеете совершить ни единого шага без моего разрешения. В противном случае обещаю, кара настигнет вас быстро и не покажется излишне легкой.
      - Слушаю, госпожа.
      - И кстати, вы не ответили мне насчет ассаси-нов, - напомнила герцогиня. - Зачем они здесь?
      - На всякий случай, госпожа, - уклончиво ответил Ридфор.
      - На какой случай?
      Командор Пустыни промолчал. Но Джованна и сама догадалась. Выйдя из шатра, она сунула поджидавшему ее Гарсиа в руки ежа:
      - На вот, возьми, отпустишь в лесу.
      - Вот дьявол! - Гарсиа от неожиданности уколол пальцы об острые иголки на спине зверька. - Откуда он взялся?
      - Не знаю, - невесело ответила ему Джованна. . - Но если бы не он, меня сейчас бы не было в живых.
      - Как это понимать? - с неприятным удивлением взглянул на нее Гарсиа. Мы остаемся здесь?
      - Нет, мы едем на галеру. И поторапливайся. Она скинула на руки Гарсиа тамплиерский плащ и быстро направилась к привязанным у леса лошадям. Отпустив ежа в кусты малины, Гарсиа поспешил за ней. Едва они отъехали от лагеря, как за небольшими пушистыми елочками, облепившими с обеих сторон лесную тропку, мелькнула какая-то тень. Гарсиа мгновенно схватился за рапиру. Но тут же увидел, что из-за ветвей деревьев испуганно выглядывает восточного вида девушка, в которой Джованна сразу узнала мулатку, приносившую ей по приказанию Ридфора молоко. Юная красавица накинула шелковое покрывало и осторожно ступала босыми ногами по усыпанной еловыми иголками земле, что и дело морщась от уколов. В огромных голубых глазах девушки застыли слезы. Видя, что герцогиня заметила ее, наложницаГ забыв об иголках, выбежала из-за деревьев и бросилась колени перед конем Джованны.
      - Простите, простите меня, ваша светлость, - просила она на хорошем французском языке, умоляюще сложив руки у груди, - меня заставили причинить Вам зло. Я не знала, как предупредить вас, и пустила в зал своего дрессированного ежа, зная заранее, как он любит молоко. И хотя он был для меня всем, моей единственной радостью, я погубила его, но вы живы, ваша светлость... Я так рада! Простите меня!
      - Встань, девушка. Как тебя зовут? - спросила ее Джованна.
      - Тана. Меня зовут Тана, - пролепетала та, поднимаясь. - Я родом из Каира. Я очень люблю Маршала и знаю, как Маршал относится к вам. Проклятый Ридфор насильно увез меня из Лазурного замка, когда Маршал отсутствовал, и теперь издевается здесь надо мной. Вот, посмотрите, - она протянула свои тонкие почти прозрачные руки кофейного оттенка, показывая глубокие ссадины от побоев. - Я так страдаю, госпожа! Но более всего печалит меня, что Маршал наверняка думает, что я предала его. Помогите мне, госпожа!
      - Вот что, Тана, - наклонившись с седла, Джованна ласково погладила девушку по волосам, - спасибо тебе за предупреждение. Твой маленький друг жив. Капитан де Армес только что отпустил его на поляну, и ты легко сможешь его там найти. Он наверняка уже поджидает тебя под каким-нибудь кустом. Она улыбнулась. - Что же касается Маршала, - продолжила герцогиня уже серьезнее, то теперь не только тебе - все нам предстоит послужить ему и доказать свою преданность.
      - Я на все готова, - горячо согласилась девушка. - На все, на все.
      - Тогда терпи. Терпи, что бы Рифор ни делал с тобой, любую боль, любое унижение. Внимательно смотри по сторонам, запоминай, что увидишь и услышишь. Только очень осторожно. Все, что тебе удастся узнать, передавай вот этому сеньору, - Джованна указала на мулатке на де Армеса, - он сам будет приходить к тебе. Тем самым ты окажешь большую услугу мне и поможешь выполнить приказание Маршала. А я потом, если все выйдет по-нашему, обещаю, что замолвлю словечко перед ним. Поняла?
      - Поняла! - радостно улыбнулась девушка.
      - А теперь беги назад. Твое отсутствие могут заметить.
      - Слушаю, слушаю, госпожа, - кланяясь, мулатка быстро скрылась за еловыми лапами. Легко простучали по земле ее резвые молодые ножки.
      - Что все-таки случилось, госпожа? - дождавшись, пока девушка убежала, тревожно спросил Джованну капитан де Армес.
      - Ридфор предал Маршала, - мрачно ответила ему герцогиня, - он не с нами. Мы теперь одни, Гарсиа. Но пока не будем подавать виду, что понимаем это. Все поворачивается не совсем так, как мы ожидали. И как ожидал Маршал. Теперь вполне может статься, что принц де Ухтом из нашего противника легко превратиться в нашего союзника, так как он менее опасен, чем наши теперь уже бывшие друзья. - Она взглянула на Гарсиа и увидев по его недоумевающему лицу, что капитан все еще не понимает ее, пояснила: - Ридфор затеял собственную игру. Я видела ассаси-нов в его шатре. И если учесть, что Ридфор давно уже принял ислам и состоял в весьма крепкой дружбе с их предводителем, все это может означать для нас только одно - Командор пустыни хочет захватить Цветок Луны, но не для Маршала, а для вождя ассасинов Старца Горы, как его называют. Ридфор попытался отравить меня. Может быть, чтобы проверить, есть ли у меня гелиотроп. Думаю, он рассчитывает похитить его у меня. Но если Командор Пустыни узнает, что гелиотропа у меня нет - мне конец. Один из ассасинов убьет меня, и Ларец отправится к царю шахидов.
      - Я говорил Вам, госпожа, что не нужно отдавать гелиотроп принцу де Ухтом! - отчаянно воскликнул Гарсиа.
      - Тсс, - остановила его герцогиня, оглянувшись вокруг. - Не говори излишне громко. Не исключено, что нас слушают. Что же касается гелиотропа, то принцу Никите против Ридфора придется еще потрудней, чем мне, - возразила она почти шепотом капитану, - Командор Пустыни действует очень жестоко и безжалостно и не остановится ни перед чем. У меня есть ты, есть черный пифон, есть зеркало Храма. У принца же де Ухтом против Ридфора нет ничего, только гелиотроп. А принц Никита теперь как никогда нужен нам с тобой живым и здоровым. Так что поторопимся на галеру, Гарсиа. Нам необходимо тайно поговорить с Маршалом.
      - А кто такие эти ассасины? - задумчиво поинтересовался капитан, - я никогда не слышал о них.
      - О, это очень древняя история, - ответила Джованна. - Ассасины страшная мусульманская каста. Каждый воин - живой кинжал, нацеленный на свою жертву, от которого еще никому не удавалось уйти в течение столетий. Они настигают своего врага, чего бы это им ни стоило. Их небольшое королевство когда-то находилось в горах Сирии. "Старцы Горы" - так назывались мусульманские имамы, которые веками сменяли друг друга и вели свой род по преданию от Али, зятя Магомета. Внук Али, жестокий Аль Хасан захватил в восьмом веке замок Аламут, "Орлиное Гнездо", который и стал впоследствии резиденцией вождей ассасинов. По легендам, в замке росли чудесные сады, где приверженцы Старца Горы, его гвардейцы-сеиды, проводили время в изощренных удовольствиях, вдыхая редкостные благовония, то есть гашиш, "ассасин" на местном наречии. Отсюда и название касты - ассасины. Коварные благовония превращали людей в послушных рабов, они воображали себя в раю и воспевали Коран в отстроенной позднее величественной горной мечети Аль-Азар, неподалеку от замка. Главной обязанностью воина, согласно их религии, считалось убийство, убийство того, на кого указывал ему Старец Горы, и самого себя после исполнения приказа. Только исполнив повеление господина и уничтожив при этом самого себя, такой рыцарь-шахид мог рассчитывать на дорогу в рай. Последователями этой касты в одиннадцатом-тринадцатом веках была полным полна Сирия. Они отстроили свои замки до Междуречья и Персии. Старца Горы побаивались турецкие и египетские султаны, и даже сам Са-ладин почитал за честь дружить с ним, хотя знал наверняка, что ассасины дважды пытались убить его.
      Среди мусульман эта каста всегда держалась обособленно. Ради своих интересов имамы не брезговали тайными связями с "неверными", то есть с христианами. Это Старец Горы открыл в свое время Великому Магистру ордена тамплиеров Эду де Сент-Аману тайну чудотворной слезы пифона и указал место, где можно найти это почти уже исчезнувшее с лица земли животное. На поросших дикими розами скалах в окрестностях замка Аламут аббатисса монастыря святой Бернардины, графиня Алинор де Тулуз д'Аргон, отыскала последних уцелевших от истребления священных особей Карфагена и сотворила из их "слезинок" эликсир по древнему персидскому рецепту, спасший позднее жизнь самому Эду де Сент-Аману и многим его воинам. По мусульманским канонам, асса-сины принадлежат к шиитам, хотя и проповедуют свое особое колдовское учение, прозванное исмаэлитским. Среди них встречались и чрезвычайно образованные, просвещенные люди. Короли Иерусалима Балдуин Второй и Генрих Шампанский нередко посещали замок Аламут. Тогда Старцы Горы стремились вступить в союз с христианами и развлекали своих гостей, приказывая своим гвардейцам совершить самоубийство на их глазах. Но когда коварные имамы вновь обращались к союзу со своими единоверцами, от кинжалов их шахидов лишались жизни Раймунд Второй, король Триполи, заколотый у ворот собственного дома, мужественный защитник Тира Конрад де Монферрат, князь Антиохии и многие другие. С середины тринадцатого века ассасины почти исчезли с территории Сирии. Монголы захватили Аламут и выгнали имамов в Персию, а затем и в Индию. Великие Магистры храмовников всегда чурались особой приязни со стороны мусульман, а тем более от столь опасной и коварной касты, как ассасины. Они не доверяли их неверной дружбе. За исключением разве что Эда де Сент-Амана и нашего друга Ридфора, который, став Великим Магистром ордена, до самой Тивериадской катастрофы, да и после отречения своего - тем более, плел совместно с ассасинами серьезные тайные интриги. Вот и теперь он притащил их из Индии за собой.
      - Чего же нам ждать от них? - спросил весьма озадаченный Гарсиа.
      - Всего, что угодно. С них станется, - ответила ему Джованна. - Но более всего нам необходимо теперь беречь пкфона. Они все знают о нем. Безусловно, они станут следить за нами, если уже не следят, и, конечно, попытаются похитить его также как и гелиотроп, чтобы лишить нас силы.
      - Как вы считаете, госпожа, - осторожно поинтересовался де Армес, - мы намного опередили принца де Ухтом?
      - Думаю, что нет. По счастью. Так как теперь для нас с тобой, как это ни смешно, чем скорее приедет Никита со своими людьми - тем лучше.
      * * *
      - Ибрагим! Ибрагимка! Погодь, ты никак помирать, что ли, собрался?! Никита отчаянно тряс за плечи своего друга, посеревшего и корчившегося в муках на широкой лавке у тусклого затянутого промасленной холстиной оконца в покосившейся от времени крестьяской курной избе где-то на полпути между Москвой и Белозерском. Едва отряд под предводительством князя Ухтомского и Ибрагим-бея подъехал к этой деревушке, не имеющей даже и названия, татарский принц, до того чувствовавший себя великолепно и полный решимости отомстить за гибель отца, вдруг ощутил приступ необъяснимой слабости, тошноты, и не успел Никита послать Фрола к хозяевам самой крайней от проезжего шляха избушки спросить, нельзя ли остановиться ненадолго, как Ибрагим-бей, потеряв сознание, рухнул наземь с коня, а вслед за ним завертелся, закружился в диком припадке бешенства его любимец-аргамак.
      Татары перенесли своего князя в избу, где хозяева, пожилые уже крестьяне, предоставили для больного лучшую лавку поближе к окну. Старуха предложила покормить государя пропаренной овсяной кашей - может, подустал с дороги-то, авось, полегчает. Но не тут-то было. Все, что принимал Ибрагим в рот, тут же и выходило из него обратно в мучительных приступах рвоты с кровью. Испарина покрывала его широкоскулое лицо крупными желтоватыми каплями, то и дело стекавшими вниз по щекам. Озноб охватывал все тело, переходя в судороги. На растерянные вопросы Никиты, что болит-то, Ибрагим жаловался то на страшную ломоту в спине и ногах, то на свинцовую тяжесть в голове и желудке.
      - Ты уйди, уйди подальше, Никитка, - просил он едва слышным от слабости голосом Ухтомского князя, - ведь заразишься от меня, кто тогда Гришке-то поможет? - Темно-коричневые глаза его опухли, глазные яблоки налились кровью. - Вот, видать, судьба мне, Никита Романович, за отцом последовать, сокрушался Ибрагим. - Об одном жалею - не удастся супостатов-то порубить, не выйдет...
      - Да погоди, погоди ты, Ибрагимка, придумаем что... - Никита метался по комнате вокруг ложа друга, как загнанный зверь, лихорадочно раздумывая, что предпринять в этом медвежьем углу.
      В какую сторону ни пошли за доктором, что в Москву, чта в Белозерск, гляди - только деньков через десяток воротятся, не раньше.
      Какой же больной дождется? Монах Арсений усиленно читал молитвы над головой Юсупова, но помогало мало. Под окном, у которого лежал больной князь, раздалось слабое призывное ржание. Всеми забытый и брошенный на дороге аргамак сам как смог приполз к дому, чтобы быть ближе к хозяину, и обессиленный повалился на бок. На крепких ровных зубах его, оскаленных в страдальческой гримасе, проступила кровавая пена. Татары, опомнившись, сняли с него сбрую с украшениями, но что делать дальше - не знали. Услышав призыв боевого товарища, Ибрагим со-" брал силы и попробовал подняться со скамьи. Никита поспешил поддержать его. Но Юсупов гордо отверг его помощь.
      - Что ты меня, как девицу, хватаешь? - спросил он недовольно. - Что ж я, сам не дойду? - Хватаясь рукам за бревенчатые стены, он кое-как выбрался на крыльцо. - Хоть на солнышко красное еще разок взглянуть, - улыбнулся грустно. Всем телом навалясь на хлипкие низкие поручни лестницы, спустился, почти съехал, вниз и тяжело сел на траву рядом с неподвижно лежащим на боку аргамаком. С горькой жалостью обнял он руками голову коня, ласково перебирая руками пышную его челку на лбу. Конь очнулся от оцепенения и благодарно замотал ушами, тихо заурчав, будто кошка.
      - Вот как все повернулось-то, дружок, - приговаривал, обращаясь к коню, Юсупов. - Вместе росли мы с тобой, вместе служили царю-батюшке, вместе отца схоронили, вместе, видать, и сами жизнь кончим. Ты, Никита, - он с трудом повернул голову к князю Ухтомскому, - со мной здесь не сиди. Брось. Бери моих людей. Скачи во весь опор Григорию на выручку. Ну, а мы, - он легко похлопал рукой по шее лошади, - что нам? Смерть свою встретим - не испугаемся, чай, не робкого десятка уродились. Жаль, пожили мало, дружок, верно? Где ты, Никита? Что-то темно в глазах стало, не вижу я тебя. Ты поближе-то подойди...
      - Здесь я, здесь, Ибрагимка, - Никита присел на корточки рядом с Юсуповым. Обнял его голову, прижал к груди своей, едва сдерживая слезы. Никуда я не поеду, - прошептал он, - не брошу я тебя ни за что.
      - А Гришку бросишь? - спросил Юсупов.
      - Ох, попортили, попортили, сударика, - запричитала на крыльце от жалости старуха-хозяйка.
      И тут Никиту осенило. Оставив Юсупова, он подошел к снятой с аргамака богато украшенной сбруе, брошенной посреди двора. Наклонился, перебрал ее и... вытащил запрятанный внутри белый холщовый мешок, от прикосновения к которому у него тут же зачесались пальцы.
      - А ну, поди сюда, - позвал он к себе старуху. - Скажи-ка мне, есть в Ваших местах какой добытчик, ведовством али колдовством искусный? - спросил ее строго.
      Старуха в ужасе замахала на него руками:
      - 'Что ты, государь, батюшка священник наш местный уж так запужал нас всех, что и думать-то не смеем!
      - А все же? - допытывался Никита. - Никому не скажу, клянусь.
      Старуха опасливо оглянулась по сторонам и, привстав на цыпочки, шепотом сообщила:
      - Мельник наш, мастеровой по этой части. О-о-ой, каков!
      - А где живет этот мельник? - быстро спросил Никита.
      - А где ж ему жить? Там, где мельница его, на речке, значит. Внучок мой знает, показать может.
      - Так зови его, мамаша, поскорей.
      Старуха побежала на сеновал и вскорости привела Никите белобрысого босоного мальчонку лет тринадцати. Увидев столько вооруженных людей вокруг, пацан боязливо озирался по сторонам. Особенно пугали его своей непривычной внешностью татары.
      - Знаешь, где мельник живет? - спросил, присев перед ним, Никита.
      - Ага, - мальчишка слабо кивнул.
      - Покажешь?
      - Ага.
      - Тогда полезай ко мне в седло. - Никита бегом бросился к своему Перуну и вскочил в седло. Затем подъехав, наклонился из седла и одной рукой подхватил пацана наверх. - Фрол, со мной поедешь! Вы же, - приказал он Растопченко с Лехой, - здесь оставайтесь и от Ибрагим-бея ни на шаг не отходите. Головой мне отвечаете за него! А это, - он указал на брошенный рядом со сбруей аргамака холщовый мешок, - пусть пока здесь лежит. И никто пусть не смеет прикасаться, покуда я не ворочусь! Сейчас, Ибрагим, сейчас я ворочусь! И все поправится, вот увидишь! - прокричал он Юсупову, пришпоривая коня. - Правда? - погладил по голове немного похрабревшего мальчонку. - Тебя как звать-то? Филя? Верно, Филя? Вот тот-то.
      Застоявшийся Перун сходу радостно взял в рысь, только пыль завилась из-под копыт.
      Глядя.на страдания Юсупова, Витя чувствовал себя очень нехорошо. Забылись все мытарства похода: и как сам он дважды падал с лошади, и как при переправе вброд чуть не утонул Рыбкин, свалившись в воду. Сейчас все это как-то само собой испарилось из Витиной памяти. Его мучили угрызения совести. Хоть и не в его голове родилась вся задумка с зельем и не сам он отраву в сбрую аргамака клал, а все-таки ощущал свою причастность - ходил ведь к Машке-Козлихе за этим самым треклятым голубцом. Знал, что не на благое дело используют его, но что так все выйдет - Витя никак не ожидал. Даже спасительные мысли о грядущем богатом вознаграждении сейчас ему в голову не лезли. До вознаграждения еще далеко, да и неизвестно, будет ли оно, но что во всей этой истории легко и помереть можно, сам не заметишь, это Витя усек. Он с ужасом думал, что могла же Козлиха сыграть с ним злую шутку: вот, взяла бы и не сказала про то, какую голубиная травка опасность представляет. Что тогда было бы? Он бы сам так мучался, как сейчас Ибрагим-бей? Слава Богу, честная бабка попалась. Но не все же такие. И еще далеко не ясно, не передается ли эта зараза от одного человека к другому каким-нибудь только колдунам ведомым путем. Положили же зелье аргамаку, а хозяин тоже заболел.
      Исполняя приказание князя Ухтомского, Витя старательно высиживал рядом с умирающим сыном Юсуф-мурзы, но все же старался держаться подальше и даже соорудил себе на удивление всем татарам из носового платка некое подобие марлевой повязки на рот и нос, вспомнив советы по профилактике из программы "Здоровье". Рыбкин же наоборот забыл все предосторожности. Он так разжалобился, что чуть не плакал и, гладя аргамака по гриве и хвосту, все время приговаривал: "Хорошая лошадка, жалко лошадку...л. Витя попробовал прикрикнуть на него: "Ты, Леха, подальше отойди. Не трогай руками!" Но бывший сержант, похоже, даже и не услышал его. "Вот полоумный, - ворчал про себя Витя, - но вдруг татарин этот и вправду кончится - грех на моей душе будет, точно. Ну и влип..."
      Встав на колени в кружок, татары громко молились по-своему, воздевая руки к небесам.
      Поцеловав аргамака в лоб, Юсупов с огромным трудом стал подниматься на ноги.
      Витя понимал, что надо бы помочь ему, поддержать, но никак не мог себя заставить. Татары тоже не шелохнулись, но не из страха заразиться, а по другой причине - они не смели прикоснуться даже к ногтю своего предводителя.
      К Витиному стыду его опередил Рыбкин, который смело подставил Ибрагиму свое плечо, но сам Юсупов с благодарностью отослал Леху прочь: "Подальше, подальше поди, не трогай меня".
      "Он что, думает, у татарина просто грипп, что ли?" - думал с раздражением Витя, но сидеть на месте уже становилось неприличным.
      - Да мы не боимся, не боимся, нам что! - довольно громко произнес он, чтобы подбодрить самого себя, и тоже подскочил к князю.
      Но по-прежнему отмахиваясь от них, Юсупов сделал шаг, другой и вдруг громко застонав, споткнулся и ухватился за шаткие перила лестницы.
      Витя с Лехой бросились к нему и подхватили Ибрагима под руки.
      - Вы бы присели, ваше сиятельство, - уговаривал князя Витя. - Нельзя вставать-то вам. Скоро уж Никита Романович прибудет.
      - Воды! Пить хочу, ужасно пить хочу! - прохрипел Юсупов и высунув язык, старался облизнуть губы. Витя увидел, что язык князя весь распух и покрылся отвратительными гнойниками.
      "Господи, что же это с ним? - в панике думал Витя. - Можно ли воды-то ему давать?" Он где-то слышал, что при некоторых заболеваниях жажда мучает страшно, но пить воспрещается категорически, только вот при каких - он не помнил. "Дашь воды, а он концы отбросит. Кто виноват будет?"
      - Ты жив, дружок? - Ибрагим слабо похлопал по спине своего аргамака, лежащего неподвижно с закрытыми глазами. Конь всколыхнулся, дернул ногой и снова затих. - Жив еще... Что же Никита так долго не едет? - Ибрагим с трудом напрягая слезящиеся глаза, всматривался в дорогу. - Так и помру, попрощаться не успеем... Воды принеси, не слышал разве? - попросил он стоявшего поближе Леху.
      Рыбкин вопросительно взглянул на Витю. Рас-топченко пожал плечами, можно или нельзя - кто знает-то?
      Но под требовательным взглядом князя Леха послушно направился в избу. Старуха налила ему полный кувшин свежей колодезной воды. Выхватив кувшин из рук Лехи, едва он возвратился, Ибрагим почти залпом выпил с полкувшина и с глубоким вздохом снова опустился на траву.
      - Ему дай, - сказал он Лехе, отставив кувшин в сторону и указывая на аргамака, - тоже, наверное, пить хочет.
      Рыбкин послушно принялся поить аргамака. Вдали, там, где желтоватый вытоптанный шлях сливался с выцветшим от полуденного зноя небом, завертелось небольшое облачко пыли.
      - Едут, едут! - возвестила старуха.
      Татары прервали свою молитву. Ибрагим-бей с облегчением улыбнулся дождался. Все кинулись к дороге. Только Рыбкин остался с Юсуповым. Действительно вскоре уже можно было легко различить двух всадников, мчавшихся по шляху во весь опор. А по воздетой вверх золотой стреле на шлеме первого из них, сиявшей на солнце, легко узнали князя Ухтомского. Татары, повеселев, засуетились вокруг своих коней. Еще никто не знал, везет ли Никита Романович с собой мельника, а тем более, сможет ли тот мельник излечить Ибрагима, но угнетающее чувство безысходности, казалось, совершенно беспричинно сменилось у всех радостной надеждой.
      Всадники стремительно приближались. Теперь уж без труда можно было увидать, что за спиной Фрола сидит, крепко держась за наездника, маленький седоволосый старичок в серой холщовой рубахе и лаптях, обмотанных на босу ногу. За спиной у старичка болталась котомка, сплошь покрытая цветными заплатами.
      Подскакав, Никита сходу спрыгнул с седла, бросив поводья Вите, который от неожиданности едва сумел поймать их на лету, снял с седла мальчонку и буквально стащил вниз старика. Мощными руками пронес его, держа подмышки, над землей и поставил перед Ибрагимом.
      - Вот. Что хочешь делай, отец, но без твоей помощи не вытащить мне дружка моего из беды. Если выдюжишь - что хочешь проси, ничего не пожалею.
      Мельник хитро прищурился подслеповатыми глазами, закивал головой и подошел поближе к Ибрагиму, разглядывая его.
      - Ты посмотри, что нашли-то мы в сбруе коня его, говорил я тебе, Никита указал деду на холщовый мешочек с "голубцом", все еще лежащий на прежнем месте. - Может, от него все приключилось? А? - Он хотел взять мешочек в руки, но старик быстро остановил его:
      - Не трогай, не трогай, сударик мой, дай сам погляжу...
      И, сильно сутулясь, зашаркал лаптями по траве к "голубцу". Некоторое время он как-то странно пританцовывал вокруг него, а затем воскликнул:
      - Ах ты нечисть, ах ты нечисть болотная! Отрава окаянная! Да кого ж сподобило такое бесово зелье подсунуть! Огонь, огонь несите, сжечь его надо! - приказал он.
      По знаку Никиты Фрол тут же принес из избы зажженную лучину. Нашептывая какие-то только ему ведомые слова, мельник обложил "голубец" березовыми палочками, наломанными от вязанки дров на задворке, присыпал сверху березовой корой и поджог от лучины, читая вполголоса наговор. К удивлению всех
      присутствующих, "голубец" вспыхнул высоким сизым пламенем, в отблесках которого можно было различить даже при солнечном свете мелькания каких-то уродливых морд и змеиных хвостов. Фрол перекрестился, целуя образок. Татары пали на колени и в один голос завопили "аллах! аллах!". Даже князь Никита осенил себя знамением: "Господи, помилуй! - прошептал он, - откуда же свалилось такое?".