Вскоре мимо Вассианы проскользнула Стеша, закрывая лицо платком. Вслед за ней вышел Никита, на ходу застегивая ворот рубахи:

– Что случилось? – еще раз спросил он.

– Волки страшно воют, – тихо ответила Вассиана, неотрывно глядя ему в глаза. – Князь Алексей спит, не хотела будить его, намаялся он. А вот вышла, слышу, ты еще не спишь. Может, сходишь, посмотришь, что там? Как бы во двор не забрались.

– Волки воют, верно, – прислушался Никита, – близко черти подобрались. Опять в хлев метят на теленка новорожденного, как чуют. И собаки лают, как остервенелые. Сейчас, кистень возьму. Иди, спи, я посмотрю все.

– Нет, – отрицательно покачала головой Вассиана, – не спится мне, я с тобой пойду.

– Озябнешь… – он окинул взглядом ее легкий прозрачный наряд, не сумев скрыть восхищения тем, на что и смотреть не имел права.

– А я платок накину… – и добавила почти шепотом: – Глаза у тебя итальянские, Никита, солнечные…

Князь смутился.

– Русич я, Вассиана, и на какого-то черномазого Джованни походить не хотел бы.

Гречанка отвела взгляд и грустно улыбнулась.

Витя тоже проснулся от воя волков. Вообще, спать на поставленной к стене деревянной лавке, покрытой медвежьей шкурой, с сапогами под головой, да еще накрывшись вонючим войлочным одеялом, было непривычно и крайне неудобно. К тому же, народу в поварне собралось: кто на полу, кто на лавках да на скамейках, воняет от всех, хуже чем в армии, даром что в бане сегодня парились. А тут волки вой подняли – громко, словно под лавку забрались.

– Отлить пойти, что ли? – Витя поднялся, дошел до двери, отворил ее и тут же шарахнулся назад в сумрак комнаты: по двору к озеру брели князь Ухтомский и княгиня Вассиана, закутанная в цветную персидскую шаль. Волки выли все злее, но оба они, как казалось, были намного меньше Вити озабочены их близким присутствием.

– Вот и фарт мой пришел… – тихо пробормотал Растопченко и побежал назад к лавке, обуваться.

Подойдя к краю берега, княгиня откинула шаль и взобралась на большой гранитный валун. Лунный свет освещал ее красивую стройную фигуру, безупречную даже по стандартам придирчивого витиного века, избалованного женской красотой. Стоя на камне, она держала в руке зажженную свечу, которую прятала до того под шалью. Она подняла руку со свечой, все тело ее, облитое лунным светом, казалось совершенно обнаженным.

Отбросив ружье, Никита осторожно обхватил ее за талию и снял с камня. Потом, держа на руках, опустил голову на ее высокую грудь.

Некоторое время он крепко прижимал ее к себе, затем поставил на землю. Свеча погасла. Подхватив шаль, княгиня заспешила к дому, но Никита задержал ее, подняв волочившийся по земле край шали, и прижал его к лицу. Вассиана выдернула у него шаль и быстро скрылась на крыльце. Проводив ее взглядом, князь Ухтомский тоже подошел к дому и уселся на ступенях.

“Ай, да Витя, ай да сукин сын, – похвалил себя Растопченко, переврав великого поэта, который, впрочем, все равно еще не родился. – Вовремя проснулся!”

Он лежал у стены, совершенно невидимый в ночном сумраке, и пытался ответить себе на вопрос, почему ему не понравилась свеча в руках княгини. С одной стороны – влюбленные голубки просто хотели остаться вдвоем. С другой – уж очень ненатурально махала она свечой, словно знак кому подавала. А огонь-то, небось, далеко видать…

И тут он неожиданно понял, что не один наблюдал за прогулкой княгини несколько минут назад. От хозяйственных построек отделилась темная фигура, закутанная в плащ, и быстро пробежав, скрылась за домом.

Сидя на крыльце, князь Ухтомский видеть ее не мог. Кто это был, Витя заметить не успел. Но интуиция разведчика подсказывала ему, что, судя по всему, это был испанец де Армес. Как-то не по-русски побежал, не по-нашему.

Что такое бегать по-русски, Витя и сам объяснить не мог, но был уверен, что не ошибся.

Только что этот испанец тут по ночам сшивается? Он же на галере ночует. Леха говорил, ночью Гарсиа доступа в усадьбу не имеет, комнат ему тут не отведено. Похоже, вынюхивает что-то. Тоже мне, Отелло…

Витя прижался к земле, ожидая продолжения, и неожиданно для себя задремал. Но почти тут же его разбудил глухой топот копыт по земле. Вскочив, бывший чекист увидел всадника, всего в черном, который вылетел галопом из-за угла дома и понесся к воротам усадьбы. Длинные черные темные волосы развивались за его спиной.

“Вассиана! – мелькнуло у Вити в голове. – Что-то неладно.”

– Вассиана! Стой! Куда! – князь Никита сбежал с крыльца и попытался остановить ее. Но, едва не сбив его с ног, всадница пронеслась мимо, ворота усадьбы распахнулись, и княгиня исчезла в темноте. Никита бросился к конюшне.

Появились заспанные, растерянные конюхи и подворники, не понимающие спросонья, что происходит. Наконец кто-то принес свет. Князь Ухтомский уже вскочил в седло, чтобы мчаться за княгиней, но тут на крыльце появился князь Белозерский.

– Что происходит? Почему Вассиана ускакала? Отвечай! – властно потребовал он от Никиты.

Никита спрыгнул с седла и передал ему своего коня:

– Скачи за ней! Волков много – задерут. Алексей молча смотрел на него. Взгляд его был жестким.

– С моей стороны беды не жди, – глухо произнес Никита, не отводя глаз. – Ты же брат мой. Деды наши и отцы дрались вместе. Мой отец тебя как сына родного любил. Мы кровь свою в походах проливали, Ивана схоронили. Я желаниям своим – хозяин. Княгиня перед Богом твоя.

– Смотри, Никита, коли что…

– Знаю, государь. Торопись. Как бы не заплутала княгиня. Не знает она здешних мест.

Князь Алексей вскочил на коня и поскакал за Вассианой, вслед за ним помчалось еще трое холопов. Никита подошел к озеру и, скинув сапоги да шелковые порты из объяри, в рубахе бросился в прохладную ночную воду. Все стихло. Переполошившийся было народ, успокоился, большинство снова пошли спать, а остальные дожидались князя, позевывая у ворот. Вдруг вдалеке раздался выстрел. Князь Ухтомский, уже переодевшись, насторожился и, толкнув посапывавшего на ступенях Сому, приказал: “Коня седлай! Саблю неси! Хватит спать, Сомыч!”

Но не успел даже Сома досмотреть последний сон, как в ворота усадьбы ворвался один из смердов, уехавших с князем. Лицо его было окровавлено.

– Князь, – крикнул он Никите, подлетев к крыльцу. – Беда, поляки в лесу. Князь Алексей Петрович в засаду попал. Скачи скорей! – и упал, потеряв сознание, на руки дворовых. Никита ринулся к конюшне, вскочил на уже оседланного коня и, на ходу вырвав саблю у подоспевшего Сомыча, крикнул подвернувшемуся Вите:

– Одет? Давай со мной! Пока соберутся, время упустим. На коня, на коня давай!

Раздумывать было некогда: Сомыч уже стоял рядом, держа под уздцы серую в яблоках лошадь под седлом. Несколько уроков верховой езды, полученные от того же Никиты, да князя Гришки Вадбольского не сильно сказались на умении бывшего водителя “Жигулей” обращаться с четвероногим транспортом, но делать было нечего. С трудом попав ногой в стремя, Витя повис на спине лошади, и наверное перевернулся бы вниз головой, если бы Сомыч не поддержал его и буквально не усадил в седло, сунув в руки поводья.

– Скорей! Скорей! – Никита нетерпеливо гарцевал перед крыльцом на лоснящемся вороном скакуне. Сомыч сунул Вите копье, оказавшееся совсем не легким, и Витя снова едва не кувыркнулся с седла на землю. Но князь уже несся по аллее к воротам, за ним устремились еще пять всадников с факелами в руках, и, видимо, повинуясь инстинкту, Витина лошадь сама поскакала вслед за ними, не дожидаясь приказа наездника. Растопченко болтало в седле как в хорошую качку на корабле, и он едва держал равновесие, чтобы не грохнуться на землю на скаку.

Седло было жесткое, деревянное, обитое, правда, сафьяном, но от того было только хуже – скользило сильно, стремена короткие, ноги из них постоянно выскакивали. Витя даже не сразу заметил, что Рыбкин бежит рядом с ним, хватаясь рукой за стремя, благо Витя тащился самым последним, заметно отставая от остальных и ориентируясь скорее по свету факелов.

Северная летняя ночь, прозрачная и безоблачная, позволяла довольно ясно различать очертания всадников впереди, пока ехали вдоль озера, но когда начался лес… Огромные черные стволы деревьев неслись навстречу с угрожающей быстротой, того гляди лоб расшибешь, ветви цепляли за одежду, кустарники больно хлестали ветками по ногам. Полная луна оранжевым шаром мелькала за черными кронами.

“Надо бы поосторожней ехать, – пролетело у Вити в голове, – так ведь отстанешь, неровен час, заблудишься – потом ищи-свищи.”

Дробный топот копыт по земле, на который майор ориентировался, стих, послышалось ржание лошадей, лязганье стали и крики людей. Через несколько мгновений Витя и запыхавшийся Леха выскочили на небольшую полянку. Схватка, если она здесь была, уже закончилась. Огни факелов неярким танцующим светом озаряли высокие сосны, окружающие поляну, кустарник малины, небольшие канавки, пересекающие ее вдоль и поперек, гранитные холмики и большой муравейник, кишащий растревоженными рыжими лесными работягами.

“Вот так да! – изумился Витя. – А ляхи-то где? Зря спешили что ли?”

– Как заслышали, что на подмогу скачем, разбежались все, – ответил на немой Витин вопрос сокольничий Фрол, сопровождавший князя Никиту. – Немного их было, человек семь, наверное, да в темноте сразу не разглядишь. Только мы подскакали, они сразу все в кусты. И даже мертвых утащили.

– А вы кусты осмотрели? – Витя с облегчением слез с лошади, но никак не мог вытащить ногу из стремени. – Леха, черт, помоги! – крикнул он Рыбкина.

– А чего осматривать-то? – махнул рукой Фрол – Потикали, и ладно. Может, и не ляхи вовсе, а так, разбойники какие.

– Так это-то как раз и надо определить – кто такие! Ну, вы даете, работать совсем не умеете, – возмутился Витя. – Обследовать все надо вокруг. Вдруг следы какие обнаружатся? Может, и сами они притаились недалеко. Где князь? Надо доложить сейчас же. Витя огляделся вокруг.

– Да там они, у той сосны, – Фрол указал рукой в противоположную сторону, – вон, столпились все. Княгиня сильно расшиблась. О дерево ударилась с испуга, как налетела-то на них.

Витя направился к князю. Княгиня Вассиана сидела на расстеленной у дерева попоне, бледная как полотно, на лице ее запеклась кровь. Князь Алексей Петрович заботливо склонился над ней, они тихо разговаривали. Тут же стоял князь Ухтомский, за его спиной сгрудились несколько спешившихся ратников, остальные гарцевали с факелами по поляне, подъезжали к кустам, даже пытались углубиться в лес, но тут же возвращались обратно.

“Не дело это все, не дело!” – свербело у Растопченко в голове. Неправильно тут все происходило, элементарных вещей никто не выполнял.

– Э-э… ваше сиятельство… то есть, государь, – обратился он к Никите, – я, собственно…

– А, свен, – Никита хлопнул его приветственно по плечу, – добрался-таки, а я думал, ты по дороге отстал, да назад вернулся. Вишь – удрали все. Струхнули, нехристи.

– Я вот думаю, обыскать надо бы все кругом, – предложил Витя. – Мне бы пару человечков, так мы бы тут за милую душу разобрались.

– Обыскать? – слово явно было незнакомо Никите. – Что это значит?

– Ну, осмотреть все, – пояснил Витя

– Товарищ майор, – подскочил Рыбкин. – Разрешите доложить: там, ну, метров пятьдесят отсюда будет, в можжевельнике сидит кто-то. Ветки хрустнули и закачались, словно кто-то там зашевелился.

– Точно видел? – насторожился Растопченко.

– Так точно, товарищ майор.

– Ладно. – Витя, учуяв след реального противника, сразу почувствовал себя в родной тарелке, начисто забыв о Никите и вообще о том, где он находится.

– Давай за мной. Только осторожно. Не шуми, а то спугнем. Если кто есть, брать будем живьем.

– Есть.

– Ты давай сзади обойди, а я с фланга зайду. Нападай по команде. Крякну два раза, вот так, – Растопченко показал. – Понял? Да факел-то тебе зачем? В темноте, в темноте действовать будем.

– Чего это ты, свен, надумал? – Никита внимательно прислушивался ко всем витиным распоряжениям.

– Ваше сиятельство, – попросил его Витя, уже не стесняясь, – мешать не надо, ладно? А вот помочь – другое дело. Вы бы тут на поляне пошебуршали малость, будто уезжать собираетесь, отвлекающий маневр, а?

– Хорошо, – Никита согласился. – Эй! – громко крикнул он своих людей. – По коням, отъезжаем к дому!

– Кстати, – Витя поглядел на кинжал, пристегнутый у Никиты на поясе, – нельзя ли ножичек на время попросить? А то с голыми руками неловко как-то, а с копьищем этим не повернешься. Я верну потом.

– На, держи, – Никита с готовностью отдал ему нож, – только в лесу-то не потеряйся, свен, а то с волками одним кинжалом не справишься. А мы тебя до утра точно не разыщем.

– Не потеряюсь, не волнуйтесь. Не волнуйтесь, не волнуйтесь, дорогие товарищи, – бубнил Витя себе под нос, раздумывая о предстоящем захвате. – Все, Леха, пошли.

Рыбкин не ошибся. Подобравшись поближе к пышному кусту можжевельника, Растопченко сразу заметил, как среди ветвей блеснул какой-то металл. Похоже, наконечник стрелы. Тут же подав сигнал Рыбкину, Витя бросился вперед, и через мгновение они уже вдвоем выволокли на поляну перепуганного ляха, все еще сжимающего в руках лук и невыпущенную стрелу.

– На князя метил, гад! Леха, пусти его, – командовал Витя зычным голосом на всю округу. – К стене, сволочь, то есть к дереву, к дереву вставай, лицом к дереву, я сказал, брось это барахло свое, руки за голову, за голову! Не понимаешь? Вот так! Леха, обыщи его! Карманы, карманы смотри! Стволов нет?

– Никак нет, товарищ майор!

– А в штанах? Что ж, он с одной этой рогаткой шастал? Ну, ладно, браслеты давай!

– Так нет браслетов, товарищ майор! – растерялся Рыбкин.

– А, да, – спохватился Витя, – тогда кушаком его вяжи! Быстро!

– Сейчас! – по-профессиональному легко заломив ляху руки за спину, Рыбкин ловко скрутил его кушаком и заткнул рот носовым платком.

– К князю веди, – приказал Витя и только сейчас обратил внимание, что на поляне кроме них с Лехой никто не двигается и даже не разговаривает между собой. Оба князя, княгиня, ратники и слуги как завороженные в изумлении наблюдали за спорыми действиями иноземцев. Наконец Никита Романович выдавил с легкой усмешкой, обращаясь к князю Белозерскому:

– Ловко орудуют, свены, ничего не скажешь. Сразу видать, вояки отменные. Где ж научились? – спросил он Витю.

– Да так, – Витя явно поскромничал, – была практика.

– Теперь верю я, – покачал головой Никита, – что твой царь Феликс Эдмундович на тебя не жаловался. А что жаловаться? Отличная служба! Он там, наверняка, в своем царстве без тебя скучает.

– Алексей Петрович, – снова обратился он к князю Белозерскому, – свен-то тебе жизнь спас.

Но не дав князю ответить, Витя тут же выпалил то, что считал в данный момент гораздо более важным, чем личная благодарность:

– Ваше сиятельство, государь. Надо бы срочно ехать до дому да допрос снять. Первый допрос, знаете ли…

– Что-что снять? – : одновременно переспросили оба князя.

– Он хочет сказать, – впервые за все время подала голос княгиня Вассиана, – что иноземца надобно подробно расспросить.

Она была бледна, стояла, опираясь на руку князя Алексея. Но, как ни странно, именно в ее лице Витя не заметил ни изумления, ни особенной радости по поводу произошедшего. Княгиня была непроницаемо спокойна.

– Что же, свен дело говорит, – согласился князь Белозерский, – надо ехать. За храбрость и сноровку благодарю тебя, свен, – князь протянул Вите руку, затянутую в перчатку.

Витя сразу не понял, что надо делать, но Фролка подсказал ему:

– На колени и целуй княжью руку. Это ж честь какая, самому князю руку целовать.

Витя возмутился было про себя – князь, ведь, не барышня, но ничего не попишешь: в чужой монастырь со своим уставом не лезь, – преклонил колени и к руке княжьей приложился. После этого князь снял с указательного пальца украшавший его поверх перчатки перстень с крупным изумрудом и вырезанной княжеской печатью на нем и протянул его Вите:

– Дарю тебе, за верную службу. А дружку твоему дома Ефросинья серебряную ложку, да миску с росписью выдаст, княгиня распорядится.

– Благо дарствуем, – еще раз поклонившись, Витя взглянул на княгиню. В подтверждение слов князя Вассиана кивнула головой, но мысли ее явно были далеко. Во взгляде, который она кинула на пойманного ляха, Витя заметил скрытую тревогу.

– Ты сама поедешь верхом, или я довезу тебя? – спросил Алексей Петрович супругу.

– Сама, государь. Я чувствую себя лучше.

– Тогда не будем терять времени.

На востоке уже занималась заря, когда впереди показались шпили и башенки княжеского дома. Никто в доме не спал, все ждали возвращения хозяев.

– Вот не зря говорят, что волки воют, да куроклик стоит – все не к добру, – встретила их причитаниями Лукинична на крыльце, – вот и несчастие приключилось: матушка, красавица наша, княгинюшка, убилася…

– Ну, начала, начала, – одернул ее Сома, принимая поводья княжеского коня, – на все воля Божья, сама знаешь.

Лукинична и Груша помогли княгине подняться наверх, в свои покои, а князь Алексей Петрович приказал Вите ляха пленного развязать, дать ему воды да еды, если голоден, и привести к нему в кабинет для разговора.

“Кто ж сначала поит, да кормит, – подумал про себя Витя с осуждением. – Сначала допросик надо срисовать, пока задержанный тепленький, да растерянный. Запротоколировать все, оформить. Уж потом – ешь себе, сколько хочешь, дело-то сделано. Гуманисты какие!”

Но спорить с князем он не рискнул и повел он ляха в кухню. Правда, девкам дворовым да парням, которые там ночевали, приказал всем убраться со своими пожитками, помещение осмотрел, колюще-режущие предметы убрал, как полагается, и только после этого крикнул Лехе: – Заводи!

Пленный лях вид имел отнюдь не сытый, рыскал глазками по столам, с жадностью схватил миску с гречневой кашей, которую Витя с разрешения Ефросиньи достал ему из печки, и радостно застучал ложкой, откусывая от большого ломтя ржаного хлеба. Мундирчик на нем был староватый, драненький, без всяких знаков отличия. То ли серый с красным, то ли с рыжим.

“Ничего, сейчас наестся, мы его расколем живо!” – сказал про себя Растопченко. Вдруг ему показалось, что из-за слюдяного окна кто-то пытается рассмотреть, что происходит в кухне. Чекисту это не понравилось:

– Леха, – приказал он Рыбкину. – Пойди, глянь там, кому неймется. Гони всех в шею, нечего из любопытства глаза таращить.

Рыбкин вышел во двор, но вскоре вернулся.

– Никого нет, товарищ майор, – пожал плечами бывший милиционер.

– Как это? – неприятно удивился Витя. – Как нет? Что мне, мерещится что ли?

– Да убежали, наверное, – предположил Рыбкин

– Убежали… – Витя нахмурился. – Пойди, встань там. Да гляди в оба. Ложку-то свою с миской здесь оставь, чай, не звезда героя, не украдут. Давай, топай. Нам сейчас рисковать нельзя. Только-только масть в руки пошла…

Едва поднявшись в свои покои, княгиня Вассиана умылась розовой водой и, раздевшись с помощью Груши, легла в постель, накрывшись бархатным черв-чатым одеялом, подбитым соболем. Ее бил крупный озноб. Груша принесла горячей воды, и теперь Лукинична готовила хозяйке теплое питье, приговаривая:

– Вот микхстурку государыне сейчас сделаем. Маслице от Якутска, ростом кругло как яблоко, ходит живо, а живет, сказывают, в глухих и глубоких озерах, поглубже нашего будут. Вот частица масла ентого, потом большую часть нефти, часть скипидару, часть деревянного масла, да полевых кузнечиков добавим, что по травкам скачут, да лапки коростеликов красных, что в полях летают, и все это в вино разведем. А там тело-то натереть надо и закутаться, покуда состав войдет. Слышьте, государыня? А не поможет, так другое средство есть – зверобой-трава, на водке настоянный, лося бьет, любую болезнь выгонит… Дверь в спальные покои приоткрылась.

– Государыня, позвольте войти? – князь Никита Ухтомский появился на пороге и склонился в поклоне.

– Да, князь, входи, – разрешила Вассиана, приподнимаясь в постели. – Лукинична, иди – приказала она травнице. – Потом доделаешь.

– Там тебе, Лукинична, Сомыч земляную грушу раскопал, – шутливо сообщил ей Никита. – Говорит, против испуга хорошо помогает. Только не знает, в чем мочить, в вине али в уксусе.

Старуха гневно взглянула на молодого князя, но, смолчав, послушно удалилась из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Никита приблизился к постели княгини.

Не говоря ни слова, достал спрятанную под кафтаном алую розу и положил на постель. Щеки его смущенно зарделись:

– Негоже это, я знаю, не принято у нас такое, женщинам цветы дарить, – не поднимая глаз он почти оправдывался, – но там, где ты родилась, я видел… Я думал, тебе будет приятно…

– Спасибо. Правда, неожиданно, – княгиня взяла цветок, на мгновение поднесла его к лицу, потом быстро спрятала под одеяло. – Спасибо, князь. – Она нежно прикоснулась пальцами к руке Никиты, он быстро поднял глаза, они блестели, как два отполированных куска яшмы.

– Плохо тебе у нас? – спросил он взволнованно, беря ее руку в свои. – Знаю, что плохо. Не привыкла ты к такой жизни. Зачем ты приехала сюда? Почему не жила у себя в Италии, где все родное, все по сердцу?

– Потому, что здесь я живу, а там… – Вассиана помолчала с мгновение, потом добавила, почти неслышно: – Там бы я давно уже умерла.

Никита сжал ее руку.

– Убили! Убили! – донесся до них чей-то пронзительный крик с улицы.

– Что там? Что случилось? – заволновалась княгиня.

– Лежи, сейчас я узнаю, – Никита быстро вышел из комнаты и спустился во двор.

Пленный лях лежал рядом с крыльцом дома, лицом вниз, в спине его торчал кинжал. Вокруг столпились дворовые девки и парни, ратники, кухарки, домашняя прислуга. Тут же стояли не на шутку озадаченные герои недавних событий в лесу: пожалованные князем Белозерским за храбрость и сноровку свены. Старший был бледен, но спокоен, младший же пребывал в полной растерянности.

– Кто? Кто сделал это? – Никита подошел к старшему свену и строго потребовал с него ответ: – Тебе князь Алексей Петрович поручил следить за ним.

– Если б знать, Никита Романович, – ответил вместо Вити Сомыч. – Вот шли они, я видел, от поварни к дому. Князь Алексей Петрович позвал их, вот шли, а тут – как с неба упало. Уж и обегали все вокруг – никого, дьявольщина какая-то, прости Господи, – Сомыч перекрестился.

Никита наклонился над убитым и вытащил кинжал из спины. Черная агатовая рукоятка была украшена вензелем: переплетенные латинские буквы “С” и “В”, рассеченные посередине, как клином, знаменующей победу буквой “V”. Весь вензель был усыпан мелкими рубинами, сияющими в лучах встающего над Белым озером рассвета. С остроконечного, чуть искривленного по итальянской традиции лезвия, стекала кровь. Никита пристально просмотрел на Витю. Тот только пожал плечами, ответить он ничего не мог.

– Уберите его, – приказал Никита, указывая на труп.

Тело убитого ляха утащили. Народ стал расходиться. Князь Ухтомский, взяв с собой кинжал, поднялся в кабинет к Алексею Петровичу.

– Чуешь, чем дело пахнет? – спросил Витя Леху, когда они остались одни.

– А чем? – не понял тот.

– Диверсанты. Чистой воды диверсионная разработка. Надо бы нам, сержант, агентурную сеть создавать, чтоб информашку получать, сечешь?

– А как? – опять не понял Рыбкин.

– Ну, что ты заладил, – разозлился на него Витя. – Что, да как. А вот так. Тебя в милиции хоть чему-нибудь учили? Агентура нужна. Стукачи, если по-русски. Чтоб, если где чего, мы уже наперед все знали и упреждали, не ясно что ли?

– Ясно, – угрюмо ответил Рыбкин, покручивая в руках подаренную серебряную ложку, в которую при желании можно было бы разом налить кастрюлю щей, настолько она была объемная, да еще украшена резьбой, всякими кантиками. Как ее в рот-то засовывать, разольешь все.

– Только где ее взять? – неожиданно спросил Рыбкин.

– Кого? – удивился Витя.

– Да агентуру вашу.

– А-а, – усмехнулся Витя, – тут дело тонкое, вербовать надо. Вот этим мы с тобой сейчас и займемся. Я вон туда в сторонку, за дом отойду, чтоб глаза не мозолить, а ты мне давай-ка туда Стешку, Грушу да Лукиничну позови. И сам приходи, хватит в игрушки играть.

Рыбкин тут же отправился выполнять приказание Вити. Стешка и Груша пришли быстро, Лукинична же упорствовала – ей, мол, к Вассиане надо, отвар готовить. Так что Рыбкину пришлось тащить ее силком.

– Ты, мать, не кричи, не кричи, – начальственным тоном выговаривал старухе Растопченко. Всех трех женщин он усадил на скамейку под раскидистой вишней и прохаживался перед ними, заложив руки за спину, – мы тоже по серьезному делу собрались. И мы о государыне заботимся, а о государе тем паче. Так что, согласитесь, нет у нас более неотложных дел, как об их здравии, а главное, безопасности печься. Так что терпеньице попрошу, и без саботажа, без увиливаний, то есть. Рыбкин, сядь тоже, не маячь, – прикрикнул он на Леху.

– Да ладно, – отмахнулся сержант, но сел.

– Вот, значит, слушайте меня, бабоньки. Вы сами видали только что, что порядка у нас нет.

– Так я и говорю… – подала голос Лукинична.

– Сейчас, мать, слушай меня, – строго оборвал ее Витя. – У нас тут не дискуссионный клуб, а оперативка. Каждому будет дана ориентировка, а потом вопросы…

Видя, что женщины от изумления открыли рты, Витя вздохнул и постарался объяснить доступнее:

– Необходимо, бабоньки, присматривать вокруг, что да как. За людьми, что в усадьбе проживают, за пришлыми всякими, за иностранцами особенно. Вот случилось сегодня, а мы и не знаем, кто сделал, как это у него получилось. А лях этот, которого в лесу пленили, он на жизнь нашего князя умышлял. Шутка ли? Так вот, с сегодняшнего дня все, что увидите, услышите странного, подозрительного, необычного по любой причине – сразу мне пересказывайте. Весь день слушайте, наблюдайте, а вечером – на доклад, но не прямо бежать, глаза вытаращив, а по порядку. Порядок сейчас установим. Во-первых, у каждой из вас будет кличка. Так и докладывать: не Стешка видала или слыхала, а… – Витя задумался на секунду, как бы ее обозвать, – ну, ладно, Лаймой будешь. Поняла?

– Не-е-е… – на глазах Стеши появились слезы, – а почему нас как коров-то, по кличкам?

– Это для секретности, – с досадой объяснил Витя, – чтобы не догадался никто, что ты – это ты. Ясно?

Стеша в недоумении пожала плечами

– Ну, хорошо.

– Ой, я не буду! – всхлипнула вдруг Груша и закрыла руками лицо. – Я боюсь!

– А ты князя любишь? А княгиню? – спрашивал ее Витя обвинительно-скорбным тоном. – Они тебя кормят-поят. Никто не обещает, что будет легко. Конечно, трудно, а надо, надо, девочка. – Витя хотел погладить Грушу по волосам, но наткнулся на кокошник. – Извините. Вот, – деловито продолжал он, снова возвращаясь к Стеше, – значит вечером, время установим позже, подходишь не ко мне прямо, поняла, не ко мне бежишь, а вот к товарищу Рыбкину, и говоришь, мол, Лайма просит связь.

– Что-что? – снова изумились в один голос женщины

– Связь, – повторил Витя, – так это называется. Рыбкин сообщает тебе, когда и где я буду тебя ждать. И ты мне тихонечко, во время прогулки или еще как, все сообщаешь. Но долго не болтать, быстренько все. Поняли? Вопросы есть? Нет. Очень хорошо. Теперь с кличками. Значит, Стешка, мы решили – Лайма, ты Груша, – Витя потер лоб, – ты Груша Аллой будешь, запоминай. Ал-ла. Ну, а Лукинична….. Лукинична… Ну, а Лукинична – Жасмин.

– Ой!

– Что такое? – Витя обернулся: Рыбкин, пытаясь сдержать смех, упал со скамейки.

– Товарищ Рыбкин, прекратите паясничать! – рассердился Витя. – Вы же на совещании.

– Виноват, – Рыбкин поднялся, потирая ушибленное место, но все равно сдавленно хихикая.

– Всем все ясно? – еще раз обратился Витя к аудитории. – Есть вопросы, товарищи?

– Есть, – снова встряла Лукинична

– Слушаю вас. – Витя подошел к ней. Лукинична встала и, уперев руки в бока, спросила подозрительно:

– А ты кто таков, чтоб мне тут указания выдавать. Не князь, никто, вообще, без роду, без племени, иноземец заезжий. Почем я знаю, что ты сам не замышляешь чего? Девчонки-то, они глупые, они тебе поверят, а меня не проведешь – знаю я вас, окаянных, чего только не придумаете, только чтоб девок за мягкие места хватать. Так что иди ты, милок, подобру-поздорову, а то вот княгине-то матушке как расскажу, узнаешь тогда.

– Я князю жизнь спас, – Витя совсем не собирался отступать. Он уже почувствовал себя на рабочем месте и был уверен в себе как никогда. – Вот, полюбуйся, старая дура, – он показал Лукиничне перстень. – Узнаешь? Княжеский. Князь Алексей Петрович мне сегодня ночью за храбрость подарил, что я того ляха в плен взял. Так что я теперь головой отвечаю за жизнь его и за жизнь княгини. А вы все должны мне помогать. А княгине ничего говорить не надо, ни к чему ее тревожить раньше времени, она, бедолага, и так вон сколько пережила сегодня, так что поберечь ее надо. И вообще, рты держите на замке. Никому ни слова. Знаем только мы, кто здесь присутствует. Ясно? Все. Никаких вопросов. Встать. Нале-во!.. Ой… – Тут Витя опомнился, что зашел слишком далеко, и окинув взглядом вскочивших ошарашенных женщин, промямлил уже без прежнего задора:

– Ну, расходитесь, расходитесь. Но не вместе, а по одному, и в разные стороны. Рыбкин, покажи, – и все-таки не удержался, хлопнул по заду проходящую мимо Стешу.

“Хороший материальчик! Есть с кем работать”, подумал он, довольный собой.

Петухи уже пропели зорьку. Солнце вставало – шел первый час дня. Князь Никита Романович Ухтомский вошел в кабинет Алексея Петровича и, поклонившись, положил перед ним на стол кинжал, завернутый в тряпицу. Князь Белозерский писал к своему двоюродному брату князю Захарию Сугорскому в Смоленск, окна его кабинета выходили на противоположную от парадного крыльца сторону, потому криков и шума у дома он не слышал. Оторвав глаза от письма, он с удивлением взглянул на сверток, положенный перед ним Никитой:

– Что это? Где свен с пленным? Что-то долго он его не ведет.