Ревниво поглядывал с мостика галеры на незваного русского принца, капитан, молчаливый, гордый, наполовину испанец, наполовину араб, как выяснилось позднее, выходец из знатного кастильского рода, дон Гарсиа де Армес де Лос-Анхелес. Он начал служить еще при отце Вассианы и был единственным человеком на корабле кроме нее самой, кто не только слышал, видел, но и говорил. Это его команды беспрекословно выполняли чернокожие матросы, это он каждый день обедал и ужинал за одним столом с хозяйкой, скрашивая беседой морские путешествия. Дерзко и уверенно он вел галеру по зеленоватым зыбям Тирренского моря, мимо базальтовых скал островов, небрежно стряхивая с ботфорт клочья соленой морской пены, залетающие на мостик.

По словам Вассианы, ее отец однажды повстречал де Армеса в порту Барселоны. Испанец понравился ему, и грек пригласил дворянина к себе на службу. Когда-то капитан служил на испанском флоте и даже принял участие во втором походе Кортеса в страну ацтеков.

Аристократические манеры испанца, его изысканный вкус в одежде и в еде, расшитые золотом неизменные брабантские манжеты и фамильный кастильский клинок на поясе с усыпанным алмазами и сапфирами эфесом свидетельствовали о благородстве происхождения, а шрамы на теле и лице – о недюжинной отваге и яростных схватках в далеких странствиях.

Теперь “золотая” галера качается на волнах Белого озера прямо напротив княжеского дома. Вассиана скорее бы умерла, чем рассталась с единственной памятью о своем отце, и преданный ей капитан привел сюда судно северным торговым путем, по которому издавна ходили русские торговые суда в Англию и Европу – через Белое море и Онежское озеро, по холодным ледовитым морям, на которые не отваживались высовываться датские пираты и балтийские витальеры.

Католик по вере, капитан де Армес с завидным хладнокровием принял решение хозяйки переехать жить в православную страну. На Белозерье он на удивление быстро выучился понимать и даже немного говорить по-русски, сдружился с Никитой Ухтомским. Вместе они ездили на охоту и даже ходили в русскую баню. Ныне почти все обитатели усадьбы воспринимали его как своего, и давно забыли, что всего пару лет назад шарахались, как от чумного…

Впереди показалась княжеская усадьба, основанная еще князем Глебом Васильевичем Белозерским, но неоднократно перестраивавшаяся с тех пор. По величине она была огромна, почти равнялась царской – около четырех десятин земли – и стояла на одном из холмов, дабы избежать паводков, нередких в этих местах весной. Оборонял усадьбу высокий прочный частокол с пряслами и смотровыми вышками от набегов незваных гостей из соседних лесов: волков, лисиц, да и разного бродячего люда тоже. Внутрь вело семь ворот. Главными считались те, что выходили к озеру – их украшали киот с иконами и столбы, покрытые резной росписью. Почти всегда, и днем и ночью, ворота держали на запоре – лучше лишний раз створку распахнуть, чем единожды ворога внутрь пустить.

Княжеские хоромы располагались на самой вершине холма. Это был четырехугольной формы дом с каменным подклетом и двухэтажной надстройкой из дубовых бревен. Он состоял из восьми отдельных строений, соединенных вместе переходами и общей крышей. Каждая ветвь рода белозерских князей, в том числе и три уже угасших, имели под этой крышей свои отдельные покои.

Княжеский дом отнюдь не отличался стройностью: его достраивали, перестраивали, надстраивали на протяжении веков, и гармонией пропорций он вряд ли мог порадовать глаз. Крыша терема, сделанная из теса, была покрыта от сырости березовой корой и потому казалась пестрой. На фронтонах и на стенах дома резьбой были выполнены украшения: сцены из истории белозерского края, из сказаний о князе Васильковиче, просто листья, цветы, травы. Тончайшая резьба, напоминающая работу белозерских кружевниц, окаймляла окна и выписаны ставни.

Окон в здании имелось немало: как большие, так называемые “красные”, так и обычные, поменьше, причем маленьких несравненно больше. Окна поменьше закрывались по традиции прозрачной слюдой, расписанной узорами, в “красных” же окнах красовалось недоступное простым дворянам и боярам драгоценное цветное венецианское стекло, привезенное князем из Италии.

За домом и по обеим сторонам усадьбы вдоль забора располагались различные хозяйственные постройки. Тут были хлебни и поварня, для приготовления еды, причем небольшая поварня для разогревания уже готовой еды находилась прямо в доме. Рядом – домик для пивоварения и винокурня, так как белозерские князья с давних пор имели государево разрешение варить пиво и курить вино. Далее виднелась мыльня, отдельный домик с печью и притвором, в дополнение к тем маленьким мыльням, которые устраивались для хозяев в первом этаже их покоев.

Отдельный сосновый сруб у самого озера – просторная русская баня с мостками, выдающимися в озеро: чтоб и охладиться после парилки, и чтоб белье прополоскать. За господским домом, дабы не мозолили глаз, стояли двухэтажные клети для хранения имущества и погреба с ледниками. В отдельных дворах, отгороженных заметами от главного – житница, конюшня с сенницей наверху, рядом – сараи для экипажей, сараи для дров, хлев для свиней и коров, птичники для кур, уток и гусей, омшанники для зимовки пчел. Между дворами располагались гумно и овин с печами и ригами. По краям усадьбы обосновались кузнецы, а за двором на одном из притоков Белого озера высилась мельница. Перед господским домом был разбит пышный сад из вишневых, грушевых деревьев, яблоневые аллеи окаймляли его с обеих сторон. Где-то вдалеке виднелись теплицы и огороды, на которых княжеские люди выращивали не только привычные русские огурцы, морковь, свеклу, репу, но и апельсины, и сладкий виноград.

Со стороны княжеский дом напоминал настоящий город. Да что там напоминал – в близкой Европе имелось не так уж много городов, которые могли бы своими размерами и богатством соперничать с просторной усадьбой белозерских князей.

Всем хозяйством в доме Алексея Петровича заведовали ключник Матвей и его жена Ефросинья. Коренные белозерцы, жили они княжеской усадьбе давно, служить начали еще при отце Алексея Петровича. Княгиня Наталья Кирилловна, вникавшая в хозяйственные дела, Матвея и Ефросинью жаловала, дарила подарками, доверяла всецело.

Главным же распорядителем по служилому люду считался дворецкий Василий, помнивший не только отца Алексея Петровича, но еще и его деда. Был он вдовец, жил с внучкой Настасьей, главной поварихой и творительницей знаменитых застолий белозерских князей, не раз встречавших на пиры в своей усадьбе посещавшего Кириллов монастырь государя московского.

Все вместе они преданно берегли княжеское имущество, чтобы ничего не разворовывалось и не ломалось, и будучи в дальних отлучках по делам государевым, князь Алексей Петрович мог быть вполне уверен, что по возвращении найдет свой дом в целости и сохранности.

Проехав по аллее уже отцветающих пышным розовым цветом яблонь, князь Алексей подскакал к дому. Еще издалека, он услышал раскаты громкого хохота на площади перед крыльцом.

Князья Ухтомский и Вадбольский в вышитых шелковых рубахах, лихо подпоясанных золототкаными поясами, испанец де Армес, чопорный и застегнутый до последней пуговки на рукаве, холопы, дворовые девки в узорчатых белозерских кокошниках и с цветными лентами в волосах, даже ключник и дворецкий, хотя время было предобеденное, самое горячее по хозяйству – одним словом, весь честной народ, кроме княгини, сгрудились вокруг двоих захваченных по дороге в Белозерье свенов, один из которых, тот что поплотнее и повыше, активно жестикулируя, что-то рассказывал окружавшему его собранию. Второй же, тезка князя, сидел рядом с вытянутым лицом и явно не разделял общего настроения.

Явление на лесной поляне двух иноземцев, хотя и говорящих по-русски, но в неведомых одеждах, со странными манерами, в первую минуту побудило князя отдать приказ повязать их и сдать в ближнем городе в Разбойный приказ. Мало ли кто бродит по лесам? То ли ведуны какие, то ли и того хуже – сатанинская сила во плоти.

И не жить бы иноземцам, если бы Вассиана не вступилась за них. Как она сказала, когда-то много лет назад ей довелось побывать в их краях, и чудные нравы свенов не должны никого пугать. Оба они христиане. Более того – православные. Могут оказаться полезны во многих делах. А что до речей их, да до манер – так все же люди на земле говорят по-разному и по-разному одеваются.

Она распорядилась, чтобы иноземцам выдали одежду, и теперь в кафтанах да в отороченных мехом шапках они, по крайней мере на первый взгляд, ничем не отличались от окружавших их служивых людей. Только вот верхом плоховато ездили.

– Ну, расскажи, расскажи еще о своем царе! – подбивал Никита Романович одного из свенов, Виктора. Именно так, на французский манер, с ударением на последний слог называла Вассиана старшего из иноземцев, – Как ты говорил, его величают? Чудно как-то…

– Феликс Эдмундович, – солидно повторил Витя – Ты, боярин, не смейся зря. Я там, – он на миг замялся, – ну, в княжестве своем, в большом уважении был. Феликс Эдмундович меня примечал. Он без меня ни одного решения не принимал. Чуть выйдет какое дело, ну, война там, значит, или еще что, так он сразу, позво… ой, нет, пригласите, да, сразу, пригласите Растопченко, говорит, я без Растопченко не могу принять решения. И все бегут, ищут меня. А я всегда готов. Днем и ночью. Сразу оперативка, ой, то есть это… вече собираем, думу, ну, нашу, в княжестве. Я быстро всем распоряжения даю. А Феликс Эдмундович во всем со мной соглашается. Только и говорит: спросите Растопченко, Растопченко лучше знает…

– А этот твой Феликс Эдмундович к Сигизмун-ду, королю польскому, никакого отношения не имеет? – поинтересовался молодой Гришка Вадбольский. – Что-то звучит похоже.

– Да, не-е, – Витя махнул рукой, – какой там Сигизмунд, не смешите меня. Он похож… Да кстати, у меня же портрет его есть, – Растопченко вспомнил, что обнаружил в старой своей одежде в кармане наградной значок “80 лет ВЧК” с изображением Дзержинского и теперь все время носил при себе. – Во, смотри.

– Ну-ка, ну-ка, – князь Ухтомский выхватил значок из рук Вити и присвистнул: – Гриш, гляди, на царя-то Иоанна Васильевича как похож, прям, одно лицо. Не родственник ли Рюриковичам будет?

– Как не быть, – уверенно ответил Витя. – Самый что ни на есть прямой. Царь же.

Сидевший рядом с ним Рыбкин закашлялся. Витя стукнул его по спине и как ни в чем не бывало продолжал:

– У меня один раз такой случай вышел. Война шла большая там у нас. С немцами. С тевтонами, значит.

– И у вас с тевтонами? – удивился Вадбольский

– И у нас с тевтонами. А меня послали на важное дело. В самое логово их, поразузнать, что там да как. Иду я, значит, по коридору рейхсканцелярии…

– Где идешь? – в один голос спросили слушавшие.

– Ну, по замку иду, по замку их, – опомнился Витя

– А-а…

– Вот, говорю же, а тевтон их главный, Мюллер, фамилия у него такая, он меня уже подозревать начал, стакан мне сует. Выпей мол, водички. А я ему: “Чего водички-то, водки давай!”

– Вот правильно, – согласился Никита – Ну и что, дал?

– Налил. И я ему тост сразу: “За победу, говорю, за нашу победу!”. И выпил залпом, не закусывая. Он так и обомлел. А пока он там раздумывал, я сразу за Катюшей…

– Верно, с молодухой-то оно веселее, – поддержал Никита.

– Да нет, темнота, это пушка такая у нас есть, “Катюша” называется. Я из нее как шарахну. Вся эта рейхсканцелярия, то есть замок их – вдребезги. Я документы прихватил, ну, свитки всякие там, грамоты, летописи, и к своим. Разгромили мы их за милу душу. Меня Феликс Эдмундович потом награждал. Я отказывался, ведь не за награды же старался – за Родину. А он мне: “Виктор, помни, с чего начинается Родина”. Аж прослезился. И товарищ Сталин меня хвалил. Всем в пример ставил.

– А это еще кто таков? – удивился Ухтомский, – что-то мы о нем пока не слыхивали. Тоже царь?

– Да нет, боярин там один… – Витя, понимая, что слегка запутался, постарался уйти от ответа. – А работать как тяжело было, – перевел он тему, – все самому, самому, поручить некому. Тугодумы все такие. Вот подчиненный у меня был, ну, порученец, Безруков фамилия. Так выгнать пришлось, ни черта не соображает, только портил все. Уж я ему и так, и так объяснял…

– Да ты бы приказал его выпороть хорошенько, – весело посоветовал Никита. – Коли работать не хочет, пороть надо, вот и весь сказ. Верно я говорю? – он обернулся и тут заметил подъехавшего князя Алексея.

– Вот рассказывают нам свены о жизни ихней заморской, – весело сообщил Никита, беря под уздцы княжеского коня. – Ты бы послушал, Алексей Петрович. Не скучают свены за морем, воюют, да все с молодухами на войну ходят. Тевтоны, знаешь, и до них добрались, оказывается.

– Некогда мне слушать, – ответил князь, спрыгивая с лошади, – пойдем, Никита, надо потолковать. А остальные пусть слушают, коли охота. Тебе потом расскажут.

Видя, что князь настроен серьезно, даже озабочен, Ухтомский перестал шутить, пожал плечами и послушно последовал за Алексеем в дом. Настроение князя повлияло и на остальных, народ постепенно разошелся. Витя спрыгнул с опрокинутой бочки, сидя на которой он выступал перед публикой. Рыбкин, помалкивавший перед тем, наконец, высказал свое отношение к его рассказам, покрутив пальцем у виска:

– Спятили, что ли, товарищ майор, – тихо, чтоб не услышали, сказал он, наклонившись к витиному уху, – про Дзержинского такое говорить? Стыдно ведь, а вдруг раскусят?

– Да ладно, – отмахнулся Витя. – Откуда им знать-то? Ты вот что лучше мне скажи, тебе испанец этот, который на золотой лодке капитан, как? Подозрительным не кажется?

– Нет, а что? – удивился Рыбкин.

– Да так, ничего пока, – ответил Витя, – но иностранец все-таки. Ты присматривай, присматривай за ним. Католик он, а католики православных не любят. Читал, наверное, в учебниках? Так что гляди в оба.

– А зачем? – не понял Рыбкин

– Гляди, я тебе сказал, – повысил голос Растоп-ченко. – Мы с тобой что, даром тут хлеб едим? Работать должны. Мало ли что… Коли не хочешь, чтобы тебя в огородники на задний двор сослали, показать себя нужно. Хоть как-то. Полезность свою доказать.

– А-а…

– Вот тебе и а-а… Все вы в милиции лопухи. Вот, гляди, все разошлись, а испанец все ходит и ходит по двору. А чего ходит? И князя вон каким взглядом проводил. Недобрым. А с чего бы это?

– Да как с чего, ревнует просто, – уверенно заключил Рыбкин – Он же давно с княгиней был, как Никита рассказывал, а тут, здрасьте, приехали в Московию.

– Простофиля ты, – еще раз одернул его Витя. – Если ревнует – не наше дело. Но разобраться надо. Может, он еще чего надумал. А вдруг покушение организует? У князя охрана-то вроде тебя, такие же оболтусы. Ни пароля у них, ни информации никакой, что за люди там на лодке – знать не знает никто, и даже в ус не дуют. А они не откуда-нибудь, из Италии приплыли. Иностранцы у нас с сотворения мира всегда напакостить норовят, нутро у них такое. Желание подгадить в крови, по наследству передается.

– Не надо нам лезть, – засомневался Рыбкин, – разгневаем княгиню. А она единственная наша заступница. Худо нам будет. Князь княгиню очень любит. Убьет за нее, если обидим.

– А мы княгиню не тронем, – пообещал Витя, – мы ее людишек пощупаем. Она сама-то, наверняка, не все про них знает. А мы узнаем. И если что – князю доложим. Тогда за место свое можно уже не бояться будет, говно выгребать не сошлют.

– Ну, если так… – кисло согласился Рыбкин.

– Ладно, не ной, пошли в дом, – Витя хлопнул приунывшего сержанта по плечу. – Делай, что я говорю, и полный порядок будет.

Сообразив, что ухнулся он в дебри веков окончательно и бесповоротно, и к своей обычной жизни ему уже никогда не вернуться, Растопченко, отоспавшись, да отъевшись немного на княжеских харчах, слегка успокоился, осмотрелся и решил, что раз так вышло, надо бы поудобнее устроиться в новой обстановке. Используя старый опыт работы в органах, путь для этого Витя видел только один и весьма привычный – выслужиться. А для этого проще всего кого-нибудь заложить. Выслужиться необходимо перед начальством – это был, конечно, князь Белозерский, он тут самый главный. А вот кого заложить?

Людишек вокруг много, весьма разномастных, ближайшее окружение трогать опасно – можно нарваться на неприятности. Какие там у них отношения – сразу не разберешь. Настучишь на доверенного человека – тебе же хвоста и накрутят. А вот кто подальше, меньше на княжеских глазах, тех и подставить можно. Князь, он ведь и в Африке князь. Он, как и все начальники, мыслит крупно, глобально, в мелочах копаться не станет, если правильно материальчик поднести – рубанет и готово. Старания Растопченко запомнит – тогда и положение укрепится, и доверия больше.

Только вот кого? Надо бы кого послабее, бабу какую найти, не княгиню, конечно – тут уж Вите не тягаться, тут, наоборот, прогнуться не грех. Надо выбрать какую-нибудь попроще, которую князь меньше знает. С бабой-то безопаснее выдвинуться. Она пока на эмоциях, а дело-то быстро сделается, коли правильно преподнести. Только вот незадача – все женщины тут по домам сидят, да с детьми заняты, больше ничем. На улицу не выходят вовсе. А дворня – так ее, опять же, князь куда лучше, чем его знает. Им скорее поверит.

Еще можно за иностранцев взяться, с ними привычнее. Огрех какой заметить, поступки подозрительные, да и донести. Даже если оправдаются – это уже неважно будет. Главное – старание показать.

Лучше всего, конечно, сделать князю настоящую услугу. Да такую, чтоб помнил. Жизнь спасти или деньги. Тогда все – будущее обеспечено. Но такая удача в руки идет редко, тут действительно постараться нужно. А потому нужно не лениться на мелочи внимания обращать. Мелкие “прогибы” тоже хороши. Например, по охране Витя подготовил свои соображения, ждал только удобного случая. Но князь Растопченко мало примечал, вообще в упор не видел. А с шестерками, вроде Ухтомского, как решил Витя, распространяться особенно не стоит.

“Подождем, – думал про себя бывший майор советской госбезопасности, поднимаясь по лестнице в княжеский дом, – подождем. Терпение и труд, как говорится, все перетрут. Главное помалкивать пока и впросак не вляпаться. И наблюдать, смотреть по сторонам, все примечать.

Глядишь, и найдется что-то интересное, на что другие внимания не обращают. С начальством главное – на глаза по хорошему поводу попасться. А там проще будет. Там совет дать, тут к незнакомцу первым подойти, как бы собой князя закрывая. Просто беседу интересную завести. Глядишь, и дослужусь до генералов здешних. Какие мои годы?”

– Весело рассказывал, Виктор. Забаву большую затеял. – Рыбкин поотстал, а Растопченко прямиком на пороге дома столкнулся с княгиней.

Вообще, княгиню Витя побаивался. Даже больше, чем князя. Было в ней что-то непонятное. Он толком сообразить не мог что именно, но подсознательно ощущал, не находя пока разумного объяснения. Пугала она его какой-то таившейся в ней неизвестностью, да и чувствовал он себя в ее присутствии плохо – квелым становился, вялым, будто вся энергия из тела утекала. Аж ноги порой подкашивались.

И еще эта тварь мерзкая, которая постоянно по ней ползала. Тоже еще украшение – людей пугать! Вот и сейчас из-за плеча княгини показалась жуткая треугольная голова змеи, и раздвоенный язычок замелькал в воздухе.

Витя в ужасе отступил на шаг назад. “Черт подери! Говорят, она даже спит с этой гадиной в изголовье. И как князь такое терпит…”

– Интересно рассказывал, – повторила княгиня. – Только почему не поведал, – она коварно улыбнулась, – что царь ваш Феликс Эдмундович давно умер, еще до того как ты родился?

Витя остолбенел – ей-то откуда знать?!

– Не бойся, – видя, как побледнел Растопченко, успокоила княгиня, – я никому не скажу. Но впредь будь осторожнее. Не все люди глупцы, помни об этом.

И не произнеся более ни слова, прошла в сад.

Хвост змеи оплетал ее распушенные волосы как серебряная лента, блестящая на солнце.

– Ты чего стоишь-то тут? – подбежал наконец Рыбкин.

– Да, ничего! Тебе-то что? – прикрикнул на него Витя, срывая зло. – Где ты шляешься?

– Я по нужде… – оправдывался Рыбкин. – А что она тебе сказала?

– Сказала, что ты давно в кустах сидишь, как бы кто не укусил за голый зад, сечешь?

– Да я… Простите, товарищ майор…

– Помалкивай, – строго оборвал его Витя. – Не все глупцы – помни об этом. Пошли.

Растопченко снова оглянулся вслед княгине.

“Не бойся, никому не скажу”… Майор хорошо знал, что означают подобные фразы в его работе. Чаще всего именно с них начинается вербовка…

В столовой под руководством дворецкого Василия уже накрывали столы алыми подскатертниками с золотошвейной бахромой, а сверху стелили алтабасовые скатерти.

В прежние времена, по русской традиции, столы покрывали скромными полотняными кусками, а дорогие скатерти доставали только по праздникам. Но княгиня Вассиана не любила, чтобы добро пропадало в сундуках, и приказала даже в будни стелить нарядные скатерти и подавать дорогую посуду.

– Как поохотились? – спросил Алексей Никиту, когда они поднялись в княжеские покои.

– Да, зря проносились, – ответил тот, усаживаясь за широкий деревянный стол и наливая себе в круглую кружку с крышкой медвяного кваса из кувшина, – устали мы с Гарсиа, да и только. Лошадей зря умучали. Пара зайцев да лисица – невелика добыча. А ты как съездил? Как батюшка Геласий? Здоров?

– Здоров. Благословение тебе передавал. И Григорьюшке тоже. Князь Воротынский, говорит, сослан к нам на Белое озеро. В Москве Голицыны и Трубецкие, используя момент, гнут против нас, хотят настроить государя. Андрюшка наш царю прошение подал об отчуждении в его пользу Белозерских земель, включая монастырские…

– Монастырские?! – Никита чуть не поперхнулся. – А брюхо-то у него не лопнет?! Государь Кириллову обитель почитает, не может он монастырь обидеть.

– Ехать надо, Никита Романович, не время отдыхать, наследство родительское защитить надобно.

– Поедем, конечно, – с готовностью согласился Ухтомский. – С охоты возвращаясь, зЛехал я к Сугорским. Там тоже новости неутешительные. Князя Ивана Куракина в монахи постригли, имения отобрали. Поначалу за участие в сговоре казнить хотели, но государь помиловал.

– Ехать надо, Никита, – еще раз решительно повторил Алексей, пристукнув ладонью по столу. – Негоже нам по окраинам отсиживаться и царской милости али немилости дожидаться. Чему бывать – того не миновать. А сдаваться самим Андрюшке – умереть нам всем на месте со стыда.

– Правда твоя, Алексей Петрович, – согласился Никита. – Мы с тобой вместе выросли, вместе в сече бились, вместе в страны дальние по царскому указу ездили, и на плаху вместе пойдем, коли выпадет.

– Так-то так, да есть у нас еще одна забота, – промолвил задумчиво Алексей, подходя к узорчатому слюдяному оконцу, – здесь, на Белозерье.

– Какая еще? – удивился Никита. – Вроде, все тихо кругом.

– А вот не тихо. Ты людей разошли по соседним деревням, пусть расспросят, не появлялись ли какие чужаки в лесах, не просили ли проводников. Если да – то кто такие, откуда. Словом, все. Если кто видел таковых, пусть сюда привезут, сам потолкую. Сделай это немедленно, как от меня выйдешь.

– А откуда чужаки-то? Не слыхали тут в усадьбе ничего. Уж Матвей доложил бы.

– До Геласия слухи дошли со стороны Белозерска, Вологды да Устюга Великого. Шастает там кто-то. Тайно шастает. И не озорничает, делом разбойным не занимается, от людей таится. Но замечали чужаков люди, замечали. В Москве Юсуф затревожился, к нему тоже кто-то подходы тайные копает.

– Жив мурза? – улыбнулся Никита

– Жив пока. Но ищут его по Москве тоже какие-то людишки. Сынок его, Ибрагимка, говорит: убить хотят.

– Ну, а мы при чем? От Москвы до Белозерска почитай сколько верст! – Никита присвистнул.

– Рубины выкрасть хотят, а мурзе за то убийство стародавнее отомстить. Вот и весь сказ. А кто такие – неведомо никому. Тот иностранец, которого Юсуф убил ненароком, тоже неизвестно, кто таков был и откуда прибыл.

– Рубины, что уж лет двадцать в ризнице Кириллова монастыря лежат?

– Да. Так что рассылай людей поскорей, Никита. Надо выяснить все. Коли тревога ложная, завтра после праздничной обедни сразу и отправимся в Москву.

– Понял, государь, – Никита поднялся. – Только надо бы до того, как пред царские очи явимся, помыться по русскому обычаю, баньку справить, да рубаху чистую надеть. Негоже пред царем немытыми стоять.

– Верно, – кивнул Алексей, – распорядись.

– Свенов тоже искупаем? – спросил Никита уже на пороге.

– Каких свенов? – князь Белозерский не сразу понял, о ком идет речь.

– Да двух иноземцев, что по дороге привязались…

– Ну, искупай их, коли противиться не станут. С Европы, чай, у них наши обычаи не в чести.

– И с собой в Москву возьмем?

– Поглядим еще, как с ними быть. Может, тут оставим. Что зря таскать с собой? Пусть Матвей себе возьмет. Княгиня дома или на галере?

– Была дома. Прогуляться хотела в саду, с “подружкой”, – Никита засмеялся.

– Ладно, сам разыщу, иди пока.

Князь Ухтомский поклонился и вышел.

В домовой церкви зазвонили к обедне, созывая домочадцев и слуг. Храмом служила огромная крестовая комната, занимавшая первые этажи двух из восьми строений дома. На обедню сюда собрались все, кто жил в усадьбе. Только матросы с галеры слушали католические псалмы в отведенной под церковь каюте, где вместо священника службу вел капитан де Армес. “Просто не протолкнуться”, – посетовал Растопченко, которого затерли в самый дальний угол. Некоторым дворовым вовсе не хватило места, и они слушали службу, стоя у раскрытых окон. Зато Виктору со своего угла было хорошо видно все помещение, и он внимательно приглядывался к людям, выискивая, кого “взять в разработку”.

Женщины стояли отдельно, у дальней стены. Княгиня вообще особняком, у образа святого Спиридона Тримифунтского – особо почитаемого греческого старца. Растопченко уже узнал, что икона досталась ей в наследство от матери, и Вассиана привезла ее с собой из Италии.

“Зачем было этот кусок доски с собой тащить? – пожал плечами бывший майор. – Вон, здешние иконы куда красивее будут”.

Домашний иконостас князей Белозерских представлял собой целую стену, увешанную образами, среди которых только изображений Богородицы насчитывалось около двадцати. В основном образа копировали иконостас в Кириллово-Белозерском монастыре – святые во весь рост в ярких, праздничных тонах, но встречались и оплечные изображения, в более сдержанном стиле.

На иконах поблескивало множество медалек, золотых и серебряных, на которых также чеканились лики святых и слова из святого писания. Вся крестовая комната была залита ярким светом множества свечей, горевших в высоких золоченых канделябрах, и украшена букетами роз, выращенных в усадьбе, и полевых цветов. Витя попробовал сосчитать, сколько же образов было в комнате, но сбился со счета: что-то около сорока, а то и более. У каждого образа был прикреплен отдельный убрусец, а внизу спускалась дорогая материя, называемая пеленой. Все ткани блестели серебристой вышивкой и жемчугом. Под образами располагался аналой с книгами и просфоры Богородицы, полы покрыты богатым ковром.

Когда служба кончилась, позвали к обеду. Князь обедал в просторной светлой столовой на втором этаже, прямо над домовой церковью. К обеду он приглашал всех членов своей семьи мужского пола, а также испанского дворянина де Армеса. Княгине полагалось есть отдельно. Но Алексей Петрович неоднократно нарушал эту традицию – в отсутствие Вассианы кушанья не доставляли ему удовольствия. Велел он позвать госпожу и в этот раз. Князь Алексей сидел во главе стола, по правую руку от него – князь Ухтомский, по левую – Вассиана, еще к обедне накрывшая волосы белым платком с богато вышитым жемчугами убрусом. За князем Ухтомским на заранее отведенном месте согласно родовитости – молодой Григорий Вадбольский. Испанец де Армес, как гость, находился рядом со своей хозяйкой.

Посуду подавали на стол великоустюгскую, из черненного серебра, подставки под торели и кубки были сделаны из резной березовой коры, тонкостью работы соперничавшей с вологодскими кружевами, которые украшали обитые персидской парчой стены столовой.

После традиционной чарки водки, открывавшей любой русский обед, последовали холодные кушанья – вареное мясо под пряным взваром, горячее – щи, забеленные сметаной, жареная яловичина с чесноком и хреном с запеченными яблоками и, наконец, на сладкое – груши в патоке и малиновый морс. Ко всем блюдам обильно подносили пироги, то с капустой, то с зайчатиной, весь стол был уставлен серебряными сосудами с квасами, медвяным да ягодным, хмельными ягодными медами и пшеничной водкой.

Для княгини особо стряпчий вынес фрукты, в том числе персики и янтарный виноград и налил ей в кубок красного итальянского вина – водки княгиня не пила, разве что пригубила в самом начале обеда.

Витя с Лехой обедали в поварне с прислугой. Тут все было намного проще. Ели вместе, все скопом, не разбирая мест, по двое-трое из одной большой миски, что особенно коробило Витю. Ложку каждому надо было иметь свою и всегда держать при себе. Еда больше всего напоминала грузинскую кухню – совсем не соленая, но очень пряная. Ключница Ефросинья дала “свенам” по большому ломтю ржаного хлеба к гречневой каше с молоком, кусок жареного мяса один на двоих да несколько сырников с киселем.

– И не наедайтесь, – предупредила. – Баню князь велел стопить для дворни. Тяжело будет с набитым брюхом париться.

Известие о бане поначалу обрадовало Витю. Пропотеть с веничком на полке, а потом – в озеро. Да еще пивка холодненького или что они тут пьют – душевно. Однако когда их позвали мыться, неожиданно обнаружилось, что в отличие от привычной ему прежде раздельной бани, здесь предполагается мыться совместно. Рыбкин тут же незаметно исчез, оставив “товарища майора” один на один с реальностью, а Растопченко деваться было некуда – его крепко держал под локоток Никита Ухтомский, явно предвкушая удовольствия от редкостного зрелища: иноземца впервые в жизни от грязи отмывать станут.