Не менее изумленный, чем все остальные, Витя вернулся к своему столу и передал браслет притихшему Захарке. Не зная, в чем причина происшедшего со скоморохом, Витя тем не менее пришел к выводу, что случившееся весьма поучительно для Паука. По крайней мере, у того не останется даже мысли обмануть, если он таковую лелеял втайне. Раздумывая, Витя почувствовал, что сзади кто-то очень близко прошел за его спиной. Он повернул голову.

Где-то у выхода, в клубах табачного дыма, за головами вновь раздухарившихся посетителей, мелькнул черный плащ де Армеса. Или ему почудилось? Однако настроение Растопченко сразу улучшилось. Он был уверен теперь, что не одинок. Его страхуют силы поважнее Рыбкина, значит, нечего теряться. Еще раз взяв с Захарки слово, что тот не подведет, Витя со значением сказал ему:

– Надеюсь, ты уразумел, что никаких фокусов я не потерплю? Так что приходи сюда каждый день. Думаю, скоро понадобишься. Время зря не трать. Готовься роль свою сыграть, чтоб комар носа не подточил. Помни, ты богатый купец, у тебя широкая торговля, денег и драгоценностей – девать некуда. Об одежде, да о всяких причиндалах не беспокойся – это я обеспечу тебе в нужный момент, ты себя в соответствующий вид приведи, чтобы должное впечатление произвести. Понял меня?

– Как не понять, – покорно ответил Захарка, – все понял, батюшка. Буду стараться.

– Вот то-то, – довольный собой заключил Витя, – ну, давай еще по одной тяпнем на ход ноги, и разбегаемся. Ты меня не видел, я тебя не знаю.

– Ага, – Захарка схватил кружку с вином, они. чокнулись и выпили. Витя пошарил в карманах, нашел Никитины монеты и, подозвав служку, расплатился с ним, прибавив даже на чай. Тот благодарно раскланялся и ушел, собрав посуду на поднос. Застегнув кафтан, Витя холодно кивнул Захарке на прощание и направился к выходу. К его удивлению, посетители корчмы теперь подобострастно расступались перед ним, открывая ему дорогу. Гордо распрямив плечи, Витя важно прошествовал мимо и вышел на улицу.

Стояла глубокая ночь. Небо переливалось мириадами крупных июльских звезд, время от времени скользящих по темному бархату вниз – начиналась пора звездопадов. В трепетной ночной мгле, освещенной прозрачными голубоватыми лучами овальной луны, висящей как соблазнительный кусок добротного желтого сыра прямо над корчмой, заливались в окрестных садах соловьи. Они рассыпали свои мелодичные трели, соревнуясь друг с другом в искусстве пробуждать мечтания и раздумья.

Витя глубоко вздохнул, набрав полные легкие душистого ночного воздуха.

– Товарищ майор, – тихо окликнул его вылезший из-за угла ропаты Рыбкин, – я здесь. У вас все в порядке? Помощь нужна?

– Да нет, Леха, все нормально. Полный у нас, как говорится, ажурчик, – Витя довольно хлопнул Рыбкина по спине. – Ты не замерз тут сидеть-то?

– Да нет, тепло. Только, – бывший сержант поежился, – боязно как-то с непривычки. Тихо больно. Хуже, чем в наряде стоять у нас. Ни тебе машина не проедет, ни телевизора не услышишь, ни радио. Вообще, человеческих голосов не слыхать, разве что пьяница какой, когда его из кабака выбpocят, завопит благим матом, какого я и дома-то не слышал, а так…

– Ну, если ты в своей ментуре такого мата не слыхал, тогда верю, – засмеялся Витя. – Уж там всегда отборные специалисты по этому профилю собираются. – Ты дорогу-то к Князеву дому запомнил? В какую сторону идти?

– Помню, вон туда, – Леха махнул рукой куда-то вправо.

– Ну, пошли тогда, что стоять, – решил Витя и первым двинулся вперед. И тут же наткнулся на какую-то широкую яму с нечистотами, в которую сходу чуть не упал. Никакой тропинки, по которой они шли в корчму с Никитой, здесь не было и в помине.

– Вот, черт, – выругался он, едва удержав равновесие, – ну и вонища! Рыбкин! – позвал он. – Где этот Сусанин? Куда ты меня загнал? – накинулся он на подскочившего сержанта. – Ты что лепишь, дурья твоя голова? Где дорога, я тебя спрашиваю? Темень такая, хоть глаз коли. Тут вон что…

Рыбкин глянул в яму и чуть не подавился.

– А я… я… не знаю, – растерянно захлопал он глазами, – была здесь дорога, товарищ майор, честное слово была…

– Да иди ты! – разозлился на него Витя. – Вот менты, вечно так. Что ни поручишь, все провалят. Была дорога, – передразнил он Рыбкина, – только куда она делась?

Витя осторожно отступил назад и снова огляделся, раздумывая. Соловьиные трели смолкли, и до Вити донесся негромкий свист. Витя обернулся в ту сторону. Впереди под лучистым покровом лунного света он отчетливо увидел затянутую в черное стройную фигуру де Армеса, который махнул ему рукой.

– Дурак ты, Леха. Пошли… – Витя резко схватил Рыбкина за руку. – Дорога у него тут была!.. Дорога совсем в другой стороне. Вот послал Бог помощничка, дите малое да и только, возись с ним…

И он заторопился, таща за собой сержанта.

Оставив Витю в корчме, князь Никита Ухтомский вернулся в дом Афанасия. Улицы уже запирали решетками, появились первые метельщики, обязанности которых состояли не только в том, чтобы подметать кривые московские улочки, но и обходить по ночам город с фонарями и колотушками – специальными палками с привязанными на них деревянными шариками на веревках.

Навстречу ему попалась Стеша. На ней была широкая холщовая рубаха с вышивкой, заправленная под темно-синюю поневу, длинную юбку, завязывающуюся у пояса. Светло-русые волосы заплетены в длинную косу и украшены повязкой из широкой алой ленты. Под рукой она несла ушат с бельем, чтобы полоскать на реке.

Завидев Никиту, девка тут же юркнула с главной аллеи, ведущей к дому Шелешпанских, на боковую тропинку. Князь успел заметить, что лицо у нее заплаканное. Верный своему обещанию, данному княгине Вассиане, Никита не уделял теперь Стеше прежнего внимания и даже хотел отправить ее обратно на Белое озеро к Ефросинье, но Стеша в слезах умоляла его позволить ей остаться, и он сдался.

Втайне она, конечно, надеялась, что “любимый князь” переменит свое отношение к ней и все пойдет по-прежнему, но старалась пореже попадаться ему на глаза, как бы наказывая его своим отсутствием. Она никак не хотела смириться с тем, что князь Ухтомский разорвал их отношения окончательно. Груша и Лукинична раззадоривали ее своими разговорами, то доводя до отчаяния, то успокаивая и снова пробуждая надежду. Теперь же, когда князь Ухтомский временно занял место Алексея Петровича и стал старшим среди белозерских князей, они втихомолку, когда никто не слышал, называли Стешку “государыней” и тем сердили и расстраивали ее еще больше.

Подъехав к дому, князь Ухтомский спешился, бросил поводья подоспевшему Сомычу и, поднявшись на крыльцо, кликнул Верку, служанку княгини Вассиа-ны, чтобы та узнала, примет ли его княгиня сейчас. Было уже поздно, все в доме спали. Княгиня Белозерская, оставив мужа на попечение Лукиничны, тоже отправилась в свои покои отдохнуть. Потому Верка в некотором замешательстве пошла выполнять поручение молодого князя: разве ходят к замужней женщине чужие мужчины в такое время?

Но княгиня еще не спала. И, к еще большему удивлению Верки, тут же распорядилась позвать князя Ухтомского к ней.

Сбросив шапку и шелковый плащ, Никита поднялся в ее покои. Вассиана сидела на постели, подогнув ноги и слегка прикрыв их атласным одеялом, подбитым мехом. На ней была золотистая атласная рубашка с длинными широкими рукавами, расшитая розоватым жемчугом, распущенные черные волосы в беспорядке вились по плечам. Бледное лицо выглядело слегка утомленным, огромные синие глаза смотрели устало, но приветливо. Закрыв за собой дверь, Никита молча подошел к постели и, опустившись на колени, прислонился головой к ее рукам, целуя тонкие пальцы. Она склонила голову, прижавшись щекой к его волосам.

– Отвел ли ты свена к тому человеку? – тихо спросила она князя.

– Да, государыня, – ответил он, продолжая ласкать ее руки, – надеюсь, все сладится, как ты хотела.

– Если так, то готовь подарки младшенькому братцу своему, – негромко засмеялась Вассиана. – Пир ожидается шумный, на всю Москву.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – Никита поднял голову и посмотрел на нее. В полумраке его зеленые глаза под резко очерченными темными бровями казались почти черными и бездонно глубокими.

– Узнаешь, Никитушка, узнаешь, – лукаво покачала головой Вассиана, – не торопись. Повеселимся мы все на славу… давно, я думаю, ты так не смеялся, как в этот раз придется, но пока чу! – она прижала указательный палец к губам. – Ты же охотник, должен знать, что зверя надо сперва выследить, загнать, а уж потом потешиться с ним вволю. А зверь у нас нешуточный, поверь мне, – она нежно обвила его шею руками и прислонила голову к своей высокой груди. Едва сдерживая себя, побледнев от бушевавшей в сердце страсти, Никита отступил на шаг от постели.

– Позволь идти мне, государыня, – сказал он, не поднимая на нее глаз.

– Позволь узнать, куда пойдешь, – спросила его княгиня, и в голосе ее прозвучал вызов, – не к Стешке ли утешения искать?

Никита промолчал.

– Позволь уйти мне, – через мгновение снова повторил он.

– Не позволю! – затаенная ревность наконец вырвалась наружу, горячий итальянский пыл затмил все разумные доводы в ее голове, и Вассиана почти крикнула на него: – Не позволю! Не позволю, – во второй раз она понизила голос и едва слышно прошептала слова.

Грудь ее возбужденно вздымалась, она вся подалась вперед, как грациозная дикая кошка, приготовившаяся к прыжку. Никита поднял голову. Глаза их встретились. Взор княгини был темен, как еловая чаща ночью. И только в самой глубине ее индиговых глаз мерцали голубоватые искорки огня, сжигавшего ее. Княгиня снова откинулась на подушки, напряженное тело расслабилось. Не глядя на князя, она медленно, одну за другой расстегнула жемчужные пуговицы на рубашке. В плавном движении рук угадывалась упругость молодых ветвей.

Не сводивший с нее глаз Никита сбросил терлик и, в миг оказавшись рядом, заключил женщину в объятия. Приникнув страстным поцелуем к ее трепещущим губам. Его сильные руки сжали округлые бедра, безжалостно сминая золото атласа, рубашка соскользнула с ее плеч, открывая молочную белизну полных грудей. Она дышала все глубже, и казалось, сквозь тонкую шелковистую кожу он мог видеть ее сердце, готовое выскочить наружу.

Тело княгини увлажнилось от охватывающей ее страсти и источало тонкий аромат карибской ванили и свежих листьев зеленого чая. Он опустил свои уста на ее грудь. Едва слышный стон вырвался у нее и тут же стих, приглушенный. Ее быстрые пальцы, сорвав кушак с его одеяния, скользнули под рубахой по жестким мускулам живота, к бедру, а затем еще ниже – к паху, и застыли на мгновение, плененные жаром страсти, кипевшей внутри него…

Вдруг окружавшую их тишину разорвал громкий тревожный стук, еще, еще, еще… Княгиня, опомнившись, оттолкнула от себя Никиту и в большом волнении соскочила с постели, поправляя одежду. Кинулась к окну, затем к двери… Никита в растерянности наблюдал за ней.

– Что с тобой? Что случилось? Кто стучал?

Он тоже поднялся, подошел к окну, вынул втулку, посмотрел сквозь мутную слюду наружу – никого, пустой двор. Затем подошел к двери, открыл ее – тоже никого. Он в недоумении обернулся на Вассиану.

– Не ищи, там никого нет, – тихо сказал она, присев на табурет и сжав руками виски. – Это предупреждение мне, чтоб не забывала…

– О чем? – Никита присел на корточки перед ней. – Я не понимаю…

Она молча рассматривала мелкие коричневые точки на своих руках; одна из них, у самого указательного пальца, как-то подозрительно увеличилась.

– Иди к Стеше, иди к кому хочешь, – горестно произнесла она, в глазах ее стояли слезы, – для меня все кончено уже давно. Любовь – это непозволительная роскошь. Владея состоянием, на которое можно купить весь мир, я не могу себе позволить то, что доступно нищей простолюдинке: счастье любить и быть любимой. Ступай. И лучше тебе вообще позабыть обо мне.

– Я не смогу о тебе забыть, – горячо возразил Никита, обнимая и прижимая ее к себе, – я не хочу о тебе забывать. Я думал, ты не любишь меня, но если что-то мешает тебе быть со мной, нет такой силы, которую я бы не одолел ради этого.

– Есть такая сила, Никита, – тихо ответила Вассиана, – эта сила: смерть. За тобой стоит жизнь со всеми ее радостями и печалями, иди своей дорогой. А я дорогу эту уже прошла, теперь все то, что волнует тебя, не имеет для меня значения. Там, где живу я, нет ни любви, ни горя, ни счастья, ни слез. Есть только безмолвие и цель, одна-единственная цель для каждого, кто там находится, ради которой он там очутился. Вот и все. А остальное – в прошлом. Мое несчастье в том, что, в отличие от прочих, все человеческое еще живо во мне, но я не имею права забывать о своем предназначении.

Никита молча отстранил ее от себя и внимательно посмотрел в ее лицо. Затем взял ее руку, на которой сияла золотая цепь тамплиеров, и некоторое время так же молча разглядывал золотую печать, украшающую браслет.

– Не знаю, кто надел на тебя эти путы, – мрачно произнес он наконец, – но кто бы он ни был, я разорву их. Я вижу, что ты тяготишься ими, и ноша сия давит тебе плечи. Мне кажется, я догадываюсь, кто ты и что произошло с тобой прежде, но ты сама расскажешь мне, когда захочешь. По сути, это не имеет для меня значения. Я люблю тебя и без тебя мне не жить. Значит, я должен вырвать тебя у тех сил, которые стоят между нами. Я сделаю это, обещаю. Главное, чтобы ты хотела того же. Ты хочешь, скажи мне, Джованна? – он впервые назвал ее настоящим именем.

Вассиана вздрогнула и как-то сжалась, низко опустив голову. Но Никита снова поднял ее лицо вверх, чтобы видеть глаза.

– Скажи, ты хочешь? – настаивал он.

– Хочу, – ответила она едва слышно, – но это невозможно, любимый мой. Если ты сделаешь это, страшные язвы снова покроют мое тело, и я умру. Никто не может победить смерть.

– Но если мы будем бороться вместе, ты и я, – не отступал он, – мы преодолеем все.

– Ты не знаешь, с кем тебе предстоит бороться, – грустно улыбнулась Вассиана, – ты человек, а значит, ты слаб. Все твои слабости известны тем силам, которым ты собираешься бросить вызов, они сыграют на них, и ты предашь меня. Поверь, такое со мной уже бывало. И я не смогу предостеречь тебя, потому что они знают твои тайные слабости, а я не знаю их, и ты сам их не знаешь, вот в чем опасность. Как же ты сможешь уберечься?

– Господь поможет мне, – уверенно ответил Никита. – Я верю в Господа, и он направит мой меч, ведь цель моя чиста, а значит, Бог на моей стороне.

– Что ж, – задумчиво произнесла Вассиана, прижимаясь щекой к его ладони, – коли ты в самом деле думаешь так, как говоришь, возможно, именно в тебе мое спасение. Но если ты кривишь душой, принц Ухтомский, то мне ты хуже уже не сделаешь, но навлечешь на себя и род свой нескончаемые беды, поверь мне. Так что спроси себя, готов ли ты идти до конца, и спроси своего Господа, поможет ли он тебе, когда уже никто из живых не сможет протянуть тебе руку. И тогда решай. На меня не рассчитывай. Я не могу делать то, что хотела бы, и буду продолжать свой путь скитаний и одиночества, покуда ты не вызволишь меня. Так что подумай, принц Никита Романович, стоит ли жертвовать своей молодостью и будущим своим, да и всей своей княжеской семьи ради полумертвой итальянской принцессы, имя которой проклинают даже у нее на родине. Ведь никто не изменит прошлого. Все, что я сделала в жизни своей, останется со мной, все, что я сделала после смертельного ранения своего – останется со мной, все, что я еще сделаю, а я сделаю, не сомневайся, мне не позволят не сделать того, что я должна, никто не помешает мне, даже ты – все это тоже останется со мной. Джованна де Борджа не предстанет, как по мановению волшебной палочки, сияющим белизной ангелом перед тобой, я – черный ангел, Никита, я – падший ангел. Моя жизнь останется со мной, жизнь моего отца, прошлое всего нашего рода. Готов ли ты к этому? И зачем тебе такая печаль в приданое? Не проще ли жениться на боярской дочке Шереметевой, народить с десяток маленьких ухтомских княжат и жить себе припеваючи, не забивая голову ка-, нувшими в лету делами каких-то далеких от Московии латинов? А?

– Ты обижаешь меня своими словами, – ответил, выслушав ее, Никита. – Я знаю, были у тебя примеры обмана и разочарований. Но я не зря сказал тебе когда-то, что не желаю походить на какого-нибудь черномазого итальянского Джованни. Быть может, он и продал тебя за драгоценные безделушки. Я – другой. Я из другого теста, если хочешь. Наши калачи, сама знаешь, и покруче, и посытней вашей итальянской макаронной соломки, а каков хлеб, говорят у нас, таков и человек. Так что еще посмотрим, чья возьмет. И не пугай меня лихом понапрасну, у нас на Руси на любое чужое лихо своего вдвойне хватит, так что пуганые мы.

– Ну, так и возьми жену себе под стать, чтоб и телом, и душой добра была, – ревниво подзадорила его Вассиана.

– Нет уж, – беззлобно рассмеялся Никита, – не отлынивай, не отлынивай, герцогиня де Борджа. Уж не знаю, скольким ты Джованни головы закрутила, но, полагаю, бойцов этих, битых тобой, на целый полк хватит, да еще на резерв останется…

– Я жена твоему брату, не забывай об этом, – напомнила ему Вассиана, – венчанная жена, законная.

– Вот это похуже для меня, чем все твои Джованни вместе взятые, и силы поднебесные, которыми ты меня пугаешь, – вздохнул Никита. – Не могу я брату своему подлость делать. Он тоже любит тебя и не уступит. Так что придется тебе решать, кого выберешь. Он ведь не знает ничего о тебе. И я ему не скажу, не волнуйся. Никому не скажу, пока сама не разрешишь.

– А сам-то как догадался? – спросила его Вассиана.

– Сердце подсказало, глаза твои, слова, как говорила ты об итальянке, которую вроде бы и не знала никогда, а будто сама через все прошла, что той пережить довелось. Когда любишь, все замечаешь за любимым человеком, каждый вздох его и каждый взгляд, разве ты не знала этого никогда?

– Знала, – ответила Вассиана, снова опуская голову на его руки, – я и теперь знаю, сага mia.

В дверь постучали. Два коротких удара, затем через некоторое время еще один – де Армес. Не дожидаясь разрешения княгини, он открыл дверь и вошел в спальню. Увидев князя Ухтомского, в удивлении остановился.

– Простите, госпожа, – извинился он, поворачиваясь, чтобы уйти.

– Нет, нет, заходи, Гарсиа, – остановила его Вассиана, – князь Никита Романович только что рассказал мне, как он проводил Виктора до корчмы. Вернулся ли наш свен? Удалось ему выполнить мое поручение?

– Вернулся, – испанец искоса взглянул на смятую постель, потом на терлик Никиты, валявшийся на полу рядом с кроватью, и на губах его мелькнула тонкая, едва заметная усмешка. – Вернуться-то вернулся, – . повторил он, – да без глупостей не обошлось.

– Князь, извините нас, – обратилась Вассиана к Никите, – нам с капитаном надо обсудить важные дела.

– Я ухожу, государыня, – Никита поклонился княгине и направился к двери, бросив недовольный взгляд на де Армеса. Свой терлик, лежащий на поАу у постели княгини, он позабыл и пошел как был, в помятой темно-синей шелковой рубахе с золотым воротом и бархатных портах, заправленных в сафьяновые сапоги. Гарсиа быстро подхватил терлик и остановил Никиту:

– Сеньор, постойте, – притворно-услужливо поклонился он. – Вы курточку забыли.

Никита, с трудом скрывая раздражение, взял терлик из рук испанца и вышел из спальни Вассианы. Де Армес поплотнее закрыл за ним дверь.

– Так что за глупости? – строго спросила его княгиня. – Тебя я для чего посылала? Как раз для того, чтобы глупостей не было.

– Вот и пришлось вмешаться, госпожа, . – пояснил де Армес. – Уж не знаю, за какие заслуги доверяете вы свену столь рискованные дела, но человек он не наблюдательный, по сторонам зевает, опасности не видит, самонадеянность неоправданную проявляет. Чуть не украли у него браслет, которым велели ему с новгородским мужичишкой расплатиться. Если бы не я, не знаю, как бы он из истории этой выпутывался. Да и до дома бы к утру не дошел. Неделю бы еще его ждали, если бы вообще дождались.

– Я ему доверяю, говорила уже, – повторила Вассиана, – оттого, что неизвестен он здесь никому, и лицо у него русское. Мне бы легче тебя везде посылать, так тебя как ни одень, а лицом ты все иноземец, к тому же Андома тебя, хоть персидским шахом наряди во тьме непроглядной, и то узнает. А мне надобно, чтоб он и не догадывался ни о чем. Сговорились они с мужиком?

– Сговорились. Я того новгородца на примету взял, он теперь, даже если захочет, никуда не денется.

– Что ж, хорошо, – заключила Вассиана. – Невеста у нас есть, папаша ее знатный тоже нашелся. Пора и жениха сватать, что скажешь?

– Согласен, – кивнул головой Гарсиа.

– Узнал ты, где бывает Андомский князь, помимо того, что при царе в Слободе сидит?

– Узнал я, госпожа, что завтра, – сообщил де Армес, – готовится большой пир в московском доме знатного князя Афанасия Вяземского, именины празднуют, а князь Вяземский, знаете сами, госпожа, среди новых государевых телохранителей за заводилу будет. Все дружки съедутся к нему, будет там и Голенище, я уверен.

– Удачный случай сам стремится нам навстречу, – княгиня легонько постучала пальцами по табурету, раздумывая. – Вот что, Гарсиа. Пир, наверняка, начнется с обеда, так что отправляйся ты завтра со свеном к этому времени к дому князя Вяземского и постарайся, чтобы сват наш Андоме на глаза попался, да не просто так, чтоб внимание он ему уделил, и немалое, чтоб время было у свена про невестушку нашу рассказать. Да научи его, как вести себя следует, чтобы уж без глупостей на этот раз. Царские опричники это не какие-то мелкие воришки в корчме, тут на большие неприятности нарваться можно, коли неладное заподозрят. Только надо мне, чтобы Андома завтра наживку нашу заглотил. Другой случай представится не скоро. Пусть богатство, богатство невестино расписывает. Красота ее задаром АН доме не нужна. У него долги непомерные, а аппетиты волчьи, ему натуру свою насыщать надобно, да желательно, за чужой счет. Вот и клюнет, не устоит. Ну, а не справитесь – все дело испортите.

– Справимся, госпожа, – успокоил ее Гарсиа, – и не с такими делами справлялись. Только бы свен лишнего не брякнул…

– А ты стой рядом, да коли что, рот-то ему затыкай. Пусть лучше чудным покажется, чем выставит все замыслы наши напоказ. А уж как его с Андомой свести, ты, друг Гарсиа, помозгуй. Надо, чтоб на пир он его с собой взял, там бы попроще было свену нашему, когда уже выпьют все вина, то не такие внимательные становятся. Погляди там по обстоятельствам.

– Погляжу, госпожа, не волнуйтесь, – ответил испанец, – Все устрою как следует. Позвольте спросить, госпожа, – капитан осторожно заглянул под полог кровати, где Вассиана прятала под одеялом правую руку. – Почему руку прячете? Что у вас с рукой, госпожа?

Княгиня молча вытащила руку из-под одеяла и показала ее де Армесу. На ней во всю длину указательного пальца простиралась кровавая, язва, на которой уже начал выступать первый гной. Вассиана попробовала согнуть пальцы и тут же, побледнев, скорчилась от боли.

– Что же медлите, госпожа? – забеспокоился де Армес. – Надо сейчас же смазать рану лекарством Великого Магистра. – Он кинулся к стоящему под привинченной к стене лавкой сундучку княгини и начал доставать из него янтарную шкатулку, разворачивая яркие шелковые платки, в которые она была завернута.

– Боюсь, что лекарства во флаконе больше нет, – прошептала Вассиана.

Де Армес открыл шкатулку и достал красный флакон. Действительно, лекарства осталось на самом донышке.

– Это последнее предупреждение, – продолжала Вассиана, – в следующий раз его не будет вовсе.

Капитан де Армес быстро поднес флакон к ее постели и вылил несколько капель на рану. Гной начал быстро исчезать.

– Госпожа любит принца Ухтомского? – спросил испанец, не отрывая взгляда от кровоточащей язвы на руке Вассианы, которая затягивалась с неимоверной быстротой.

– А разве в твоей прежней жизни, Гарсиа, не было ничего, что согревало бы воспоминания твои нежностью и теплом? Ты никого не любил? – спросила его в ответ Вассиана.

– Любил? – пожал плечами Гарсиа. – Не помню. О той жизни в Мадриде и Барселоне теперь у меня не сохранилось в памяти ничего. Точнее, воспоминания у меня, конечно, есть, но они пусты, в них не осталось содержания, исчезли эмоции, которые их наполняли. Была ли у меня любимая женщина? Пожалуй, нет. Я никого не любил тогда. Была одна девушка, она любила меня сильно. Я оставил ее, когда уплыл с Кортесом в Америку. Сокровища ацтеков привлекали меня намного больше, это их я любил по-настоящему. Уже потом, когда Великий Магистр возвратил меня к жизни, я узнал, что девушка та после моего отъезда родила ребенка, а так как она была знатного рода и родила вне брака, родители отреклись от нее, а инквизиция замуровала заживо в склепе ее и младенца. Но я бы не узнал ничего этого, потому что из похода Кортеса назад в Испанию я не вернулся, меня зарезали индейцы на жертвенном алтаре, так что я все равно ничем не смог бы ей помочь,

– И ты никогда не жалел, что не остался с ней, а уплыл с Кортесом?

– Конечно, нет, – усмехнулся испанец. – Если бы я был способен на это, я бы сейчас нянчил внуков где-нибудь у себя в Кастилье, а не сидел бы здесь с тобой, плетя интриги ради награды в тамплиерских алмазах. Каждый получает то, чего желает и чего заслуживает. Так зачем скорбеть о том, чего все равно не может быть, или о том, что прошло?

– А не пытался ты встретиться с ней после смерти?

– Зачем? Я – грешник, она – мученица. Впрочем, она тоже согрешила, ведь никто не заставлял ее пускать меня к себе в постель, я же не обещал жениться на ней, не просил ее руки у отца. Я просто соблазнил ее. И она поддалась, несмотря на запрет церкви. Так в чем разница между нами?

Княгиня промолчала. Кровавая рана на руке почти Закрылась, оставалось маленькое коричневое пятнышко, которое уменьшалось с каждым мгновением.

– Я должен сказать, госпожа, – произнес де Армес, целуя ее руку, – что вы обязаны отречься от принца Ухтомского. Вы нанесете себе непоправимый вред, дадите ход необратимому процессу, который погубит вас, принца Никиту и очень сильно огорчит меня. Ведь я привязался к вам, а мне придется делать выбор. Я не хотел бы с вами расставаться, и не хотел бы вновь видеть вас в муках и страданиях, как тогда, когда мы впервые узнали друг друга. Я не смогу остаться с вами, простите, как бы я этого ни хотел…

– Я знаю, Гарсиа, – остановила его Вассиа-на, – я знаю, что позволено мне, а что нет, и я не намерена нарушать запрет. Не сомневайся.

– Я надеюсь, госпожа, – испанец поднялся и убрал почти пустой флакон в шкатулку, – очень надеюсь на ваше благоразумие. И на то, что эта склянка скоро снова наполнится спасительной жидкостью. Вам надо отдохнуть, госпожа, вам необходим сон. Я ухожу, – он убрал шкатулку в сундучок и снова задвинул его под лавку.

– Да, ступай, Гарсиа, – тихо откликнулась Вассиана. Она забралась под одеяло, укрывшись им почти с головой. – Спасибо тебе за заботу.

– Мой долг – служить вам, госпожа, и оберегать, – поклонился капитан.

Княгиня не ответила. Уходя, он видел, как по ее лицу, почти белому в уже тающем перед утренней зарей свете луны, струящемся сквозь слюдяное оконце, скатилась жемчужная слезинка, оставляя поблескивающую дорожку на щеке. Скатилась – и затерялась в мягких атласных складках.

Княгиня не шелохнулась. Капитан Гарсиа, осторожно ступая, дабы не потревожить госпожу, вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. На востоке уже замелькали первые лазоревые блики утра.

На именинный пир к знатному князю Афанасию Вяземскому в его недавно отстроенные поближе к новому царскому дворцу в Слободе палаты съезжались видные гости со всей Москвы. Князь Афанасий слыл царским любимцем, и присутствовать на празднестве в его доме почитали за честь многие. Однако князь в дружбе своей был разборчив, близостью к государю и милостью царской дорожил, от того большинство знатных боярских и княжеских родов, в той или иной степени провинившихся в последнее время перед государем, на пир его приглашения не удостоились.

Большинство приглашенных составляли соратники царского келаря по “особой тысяче” доверенных телохранителей, отобранной Иоанном, и духовные лица высших и средних званий. Учредив пир, князь особо близких сподвижников своих приглашал сам, к тем, кто попроще да подальше, посылал слуг.

Уже с раннего утра, пока сам хозяин служил молебен с государем в Александровской Слободе, множество холопов в его дворце начали готовиться к празднеству, застилая дорогими персидскими коврами полы в просторных сенях, отведенных для пира, развешивая на окнах червчатые с золотом занавеси, клали бархатные наоконники на карнизах, стелили по несколько скатертей, одна на другую, в ярко-алых тонах, на столы, расставленные рядами, и такие же полавочники на длинные скамьи для гостей, заправляли свечи в паникадила и уставляли поставцы золоченой и серебряной посудой.

В большой двусветной палате, разделенной узорчатыми расписными столбами, столы стояли в три ряда, в каждом ряду было по десять столов, по пятнадцать-двадцать приборов на каждом. Для хозяина и особо дорогих гостей стояли особые столы в конце палаты, с резными креслами, убранными жемчужными кистями.

Дубовые столы едва выдерживали тяжесть драгоценной посуды, выставленной на них. Огромные литые блюда из серебра с сердоликовыми изразцами с трудом поднимали за узорчатые ручки шестеро холопов. Тяжелые ковши и кубки, усыпанные драгоценными камнями, сердоликовые и яшмовые чары, турьи рога, оправленные в золото, серебряные чеканные кубки в виде львов, петухов, павлинов, журавлей – вся эта роскошь, сияя и переливаясь начищенными до блеска полями и гранями, высилась до самого потолка.

Растопченко и капитан де Армес направились из Москвы в сторону Александровой Слободы загодя, чтобы приглядеть удобное местечко поблизости от княжеского терема, откуда было бы удобно наблюдать за тем, как станут прибывать гости на пир, и дожидаться – подходящей возможности завести знакомство с Андомским князем.

По указанию княгини Вассианы, специально для этого случая Гарсиа принес Вите новую одежду. Одели его неброско, но добротно, как и подобает быть одетым подручному деловитого, порядочного купца, умеющего считать копеечку, выходца из новгородских земель, где, в отличие от Московии, одевались менее ярко, хотя и богаче, в холодных северных тонах: длинный серый кафтан почти до пят, расшитый серебром с алыми нашивками вдоль разреза с пришитыми к ним жемчужными ворворками на груди.