Услышав его слова, Вассиана резко оттолкнула его.

– Ступай, – сухо приказала она, отводя взгляд, – ступай немедленно. Поторопись отослать гонца к государю.

– Сейчас отошлю, – пожал плечами Никита, – чем только, скажи, я обидел тебя? Сравнением со злющей итальянкой?

– Злющей итальянкой, – чуть слышно повторила за ним Вассиана. – Ведь ты же не знал ее… – она снова обратила к нему свои грустные глаза. – Не знал ее жизни, не видел ее врагов, не ведал ее чувств. Кого любила она, с кем боролась, как страдала, как предали ее, как кровь ее текла по ступеням дворца в Париже, как все тело покрылось гнойными язвами от яда, которым ее отравили, как жизнь ее оборвалась во цвете лет – ничего ты не знал и не видел, – с горьким упреком говорила она Никите. – Зачем же судишь о том, чего не знаешь, да еще со слов какого-то лекаришки, давно бежавшего из Италии и никогда не смевшего и близко подступить к де Борджа, что повторяешь чужие сплетни? Ладно, ступай уж, – и снова отвернулась от него.

Никита посмотрел на нее, потом в глазах его мелькнула догадка. Он тихо сказал по-итальянски:

– Простите, синьора, – и вышел, поцеловав, по римской традиции, длинный рукав ее платья. Вассиана в смятении вскинула голову. Но дверь за князем Ухтомским уже закрылась. Ключ, звякнув, упал на пол рядом с порогом. Шаги Никиты растаяли в тишине.

Посланный к царю гонец вернулся с известием, мол, государь очень рад, что князь Алексей Петрович остался жив, желает ему скорейшего выздоровления и готов даже прислать своего лекаря, если потребуется. Победы Андомы в поединке царь не признал, так как Голенище нарушил устав боя, предписывающий не наносить удары с тыла и с боку, а только лицом к лицу, а также запрещающий что-либо держать в кулаке или в рукавице во время схватки. Как ни убеждали Иоанна сам Андрюшка и дружки его во главе с князем Вяземским, государь остался при своем мнении и постановил рассмотрение дела о владении землей белозерской пока отложить, “а как Алексей Петрович поправится, там и поглядим”.

Новость, что князь Алексей Петрович .“счастливо смертушки избежал, и даст Господь, скоро поправится, быстро разнеслась среди дворовых, вызвав безудержную радость, которую не омрачила даже внезапная болезнь старой княгини Емельяны Феодоровны. Потрясение от “встречи с самим диаволом” уложило самодуршу в постель с приступом нервной лихорадки.

Она лежала в своих покоях, неотлучно держа при себе сынка и повелев домашнему священнику Григорию беспрестанно молиться в ее спальне при образах об отпущении грехов. Но, видать, молитва помогала мало, и вскоре Емельяна Феодоровна приказала звать к ней Лукиничну с ее снадобьями.

Дворовые смеялись втихомолку, что на самом деле у “беззубой ведьмы” никакой лихорадки нет, а случился, как нередко бывало прежде, “заклад” от возраста, и теперь Лукиничне, чтоб призор-то со старухи снять да колун тот пробить, немало лиственничной губки да травы-свечки земляной с вином и молоком горячим извести придется. Никто особенно старой хозяйке не сочувствовал, наоборот, каждый желал в душе, чтобы пролежала она в своей спальне, не выходя, как можно дольше.

На радостях устроили на лужайке за скотным двором игру “в пышку”. Парни и девки разделились на две команды, каждый в руках держал железную палку с загнутым концом. Один из игроков поддевал лежащий на земле кожаный мяч, набитый шерстью и конским волосом, и все члены его команды гнали этот мяч в одном направлении, стараясь не позволить игрокам другой команды мяч отобрать или отбить в сторону. Первая команда выигрывала, если догоняла мячик до условленного места, а если теряла, успеха добивались ее соперники. Шум, азартные молодые крики, смех разносились по всей усадьбе.

Вернувшись с Даниловского подворья, Витя плотно пообедал богатыми щами с курицей и гречневой кашей с хлебом и свининой, после чего завалился на лавку, соснуть часок. Он справедливо полагал, что самому ему с докладом к княгине лезть не стоит. Когда надо будет, позовут.

Но пока княгиня Вассиана была занята лечением князя Алексея Петровича, Витю никто не трогал. Он вволю отоспался, а когда открыл глаза, уже вечерело, и со стороны скотного двора доносились всплески какого-то непривычного для дома Шелеш-панских веселья.

“Никак, старуха концы отбросила? – подумал про себя Витя, потягиваясь. – Что-то народ радуется. Надо пойти, поглядеть…”

Он встал с лавки, ополоснул лицо свежей водой из дубовой бадьи, стоявшей у печки, пропустил кваску из горлышка глиняного кувшина со стола и вышел во двор. Здесь вовсю играли, как показалось Вите, в хоккей на траве. Растопченко сел на пенек оставшийся от спиленного дерева на углу поляны и от нечего делать принялся смотреть за игрой, лениво пожевывая травинку. Здесь и нашел его де Армес.

Завидев испанца еще издалека, Витя сразу понял, что тот направляется к нему, и чтобы не привлекать внимания дворовых – правда, тем и без того было не до Вити, но конспирация есть конспирация, – Растопченко незаметно сделал капитану знак, мол, встретимся за тем сараем. Когда испанец свернул в условленное место, Витя тоже, как бы по нужде, поспешил за сарай. Де Армес уже ждал его там.

– Княгиня Вассиана видеть тебя желает, – сообщил он Растопченко, – она в покоях князя Афанасия сейчас, за супругом своим ухаживает, так что поднимись к ней туда, она тебя ждет.

– Понял, – коротко ответил чекист и тут же направился в дом.

Поднявшись в покои князя Шелешпанского, он некоторое время помедлил перед дверью спальни, где, как сказал де Армес, находилась княгиня, ожидая, не откроется ли она ему навстречу сама, как уже было недавно. Но на этот раз ничего сказочного, похоже, не предвиделось, так что Вите пришлось стучать самому и, услышав разрешение княгини, проходить внутрь.

Вассиана сидела в кресле у изголовья постели, на которой спал, укрытый бархатным одеялом, князь Алексей Петрович. В руках она держала толстую книгу, переплет которой, сделанный из тонких деревянных досочек, был обтянут алой кожей; застежки у переплета были золотые, а на углах поблескивали такие же золотые наугольники. Весь переплет был усыпан драгоценными каменьями в золотых медальонах. Страницы книги из тонкого пергамента сплошь пестрели какими-то письменами, выведенными темными чернилами, а заглавные буквы каждой строки выделялись ярко-красным цветом и украшались золотым рисунком. Рядом с креслом княгини на узеньком столь-це, разрисованном какими-то изображениями, похожими на библейские картинки, стоял массивный серебряный канделябр в форме двух медведей, поддерживающих лапами шесть горящих в нем свечей. Еще один канделябр, но поскромнее, в три свечи, стоял в нише у окна.

– Здравствуй, свен, – поприветствовала Витю княгиня, оторвав глаза от книги.

– Здрастьте, ваше сиятельство, – шаркнул ногой Витя, неловко поклонившись. Язык никак не поворачивался произнести принятое здесь “государыня”, а как-то само собой все время вылетало знакомое по фильмам “ваше сиятельство”, но княгиня не возражала против такого обращения к себе, и Растопченко это устраивало.

– Возьми стул, Виктор, – указала ему Вассиана на стоящий у закрытого втулкой окна широкий стул с украшенной резьбой спинкой, – и садись рядом со мной.

Витя с опасением взглянул на спящего Алексея Петровича:

– Не потревожим?

– Его сон очень глубок, – загадочно ответила женщина. – Он сейчас еще далеко от нас, и не услышит голосов. Садись.

Витя послушно придвинул стул и сел у стольца рядом с княгиней. Только сейчас он заметил, что ножки стольца, а также стула, на котором он сидел, сплошь выложены кусочками бирюзы с серебряными прожилками и упираются в пол как бы растопыренными звериными лапами с серебряными когтями.

Княгиня, перекинула длинную черную косу на грудь. От ее волос струился какой-то удивительный южный аромат, заключавший в себе запах спелого апельсина, терпкого олеандра, складковатой цветущей липы, смолистой пинии и мечтательную нежность солоноватого морского бриза. Это был не искусственный запах духов, хотя Витя и не отличался особыми познаниями в парфюмерии. Скорее, он вообще в ней не разбирался, – но интуитивно почувствовал, что аромат этот, наполнявший, по его еще школьным представлениям, воздух античных городов, например, Древнего Рима или Помпеи, имел происхождение природное.

Он с рождения, вместе с первыми лучами света, с молоком матери, проникал в плоть и кровь человека, с детских лет принизывал все его существо, сопровождая потом всю жизнь.

И неудивительно, что этот аромат цветущей родины, взрастившей столько гениальных людей, с самой юности впитался в кожу и волосы княгини, долго прожившей, а может быть и родившейся, – Витя не знал наверняка, – под синим небом Италии. Он был неотделим от нее и делал очарование этой и без того прекрасной женщины неотразимым.

Княгиня придвинула к себе книгу и перевернула страницу.

– Скажи, Виктор, – спросила она Растопченко, – понимаешь ли ты по-французски?

– Нет, ваше сиятельство, – честно признался Витя, – плохо очень. Бонжур, пардон, оревуар – и только. Ленился в школе, а потом времени не было.

– А по-итальянски? – улыбнулась княгиня его словам, и ослепительно-белые ровные зубы ее, окаймленные алыми влажными губами, блеснули, как комочки нетающего горного снега в атласных лепестках цветущих на склонах роз.

– Тоже нет. Соле, кантаре, пьяно, – вспомнил Витя отдельные слова из песен итальянских певцов, которых часто слушал в конце восьмидесятых.

– Нерадивый ты ученик, я гляжу, – пожурила его княгиня. – Что, так ни одного языка и не знаешь толком?

– Нет, – Витя даже покраснел от стыда, – только русский, да и то пишу с ошибками.

Вассиана неодобрительно покачала головой.

– Да, ленив ты, ленив, братец. Познание тебя не увлекает. Как же государь твой, Феликс Эдмундович, за образованием твоим не проследил?

– Да он следил, конечно, – вступился Витя за “отца всех чекистов”, – на учение сколько раз посылал, да только… – Витя запнулся и почесал затылок.

– Только, поди, обманывал ты его, – закончила за него Вассиана. – Вы, русские, заметила я, соврать горазды. И баклуши бить большие ловкачи. На печи полежать любите. Да чтоб само собой все вокруг делалось, чтоб ручками да ножками не работать. Чтоб и печка сама ехала, куда надобно, и чтоб гуси-лебеди сами на скатерку падали, причем уже поджаренные да под взваром. Только махни рукавом – и обглоданные косточки сами собой в пироги превращаются, а ты знай себе сиди, пей мед, да и в ус не дуй – вот и вся народная мечта, в легендах да сказаниях выраженная. И своровать вы не прочь, прихватить что плохо лежит. А самое главное, вера ваша и благочестие церковное – неискренние. Можно согрешить, а покаялся – и как будто нет греха, дальше греши, батюшка простит. С виду вроде боитесь Бога, а в душе нет, совсем не боитесь, к язычеству тянетесь. Духовники ваши проповедей не читают, к причастию народ едва ли раз в год ходит, и то не про все грехи рассказывает даже перед крестом. Иностранцев не любите вы, потому что видите, что далеко они ушли, есть чему поучиться у них. И за неученость свою отомщаете им высокомерием. Женщины не знают прелестей любви и наслаждение почитают мукой. Царь Иоанн умен, он понимает все это, да вряд ли удастся ему враз развернуть к Европе такую огромную страну.

– Развернет, мало не покажется, – буркнул в ответ чекист. – Рим и Париж по одному разу завоюем, Берлин три раза штурмом возьмем. Уж чья бы корова мычала, да только не из Европы. Сперва умываться по утрам научитесь.

– Что-что ты там говоришь? – возмущенно вскинула подбородок прекрасная итальянка.

– Говорю, ключник Матвей в Белоозере жаловался, что бегут люди на Русь из прекрасной Европы сотнями, от рабства, голодухи, да грабежа дворянского непосильного. Что ни год, несколько десятков семей на землю осаживать приходится, в крепостные сами просятся. Скоро наделов хватать перестанет.

– То простолюдины бегут, да ремесленники необразованные, – покачала головой княжна. – Ленивые, такие же, как вы. Работать в полную меру не хотят, вот и ищут жизни попроще.

– Князья Трубецкие, например, – опять не удержался Растопченко.

– Похоже, ты уверен, что русские духом и разумом превосходят европейские народы, свен? – не столько возмутилась, сколько удивилась Вассиана. – Ладно, так и быть, – вздохнула она, – прочитаю тебе одно стихотворение. И уж коли неискушен ты в языках, попробую тогда прочесть тебе по-русски. Вот, послушай.

Она склонила голову над пергаментной страницей и начала негромко читать:

Гранитный пик над голой крутизной,

.Глухих лесов дремучие громады,

В горах поток, прорвавший все преграды,

Провал, страшаший темной глубиной…

Проигран бой, войска мои разбиты,

Я отступаю вспять, коварством сокрушен,

Доносит мне отбой трубы охрипшей стон,

Полвека за спиной толпятся вместо свиты.

Грядет моя зима: нет от нее защиты…

Произнеся последнюю строку, княгиня замолчала и некоторое время сидела, не отрывая взгляда от рукописного текста. Затем сказала негромко:

– Эти стихи написаны знаменитым французским поэтом, родом из Наварры. Они посвящены моему отцу.

– Вот как? – удивился Витя.: – А мне говорили, что он был моряком.

– Можно сказать, что и моряком он тоже был, – грустно улыбнулась Вассиана, глаза ее повлажнели от нахлынувших воспоминаний. – Он очень любил море, но не оно стало главным в его жизни. Ну, так что? Хоть кто-нибудь из русского племени способен написать такие же прекрасные стихи? Или написать картины, подобные полотнам Боттичелли?

– Если судить по этим признакам, – упрямо буркнул себе под нос Растопченко, – то самым цивилизованным народом являются папуасы из Новой Гвинеи. Вы бы видели, какие прекрасные тотемы они вырезают из простого дерева, какие красивые песни поют, какие шьют наряды и как красиво танцу…

– Хватит! – резко оборвала его княжна. – Я вижу, ты туп и упрям, как все русские. Надеюсь, ты не оказался столь же ленив. Ты выполнил мое поручение?

– Так точно, ваше сиятельство! – Витя вскочил со стула и вытянул руки по швам. Раз уж его считают дураком – почему бы таким и не прикинуться? Дуракам завсегда легче живется. Это, как могла бы заметить Вассиана, во всех русских сказках написано.

– Что это ты? – удивилась княгиня. – Ну-ка присядь обратно. И не кричи. Расскажи лучше, нашел ты мне бесноватую невесту на моего охотника?

– Нашел одну красотку… – Витя в подробностях доложил княгине о своем походе на Даниловское подворье. Правда, о пане Дроздецком и о заключительной драке с оборванцами он умолчал. Вынужденное бегство особенно ранило его самолюбие, и он не хотел, чтобы самодовольная иноземка княгиня посмеялась еще и над этим.

Вассиана внимательно выслушала.

– Что ж, – задумчиво произнесла она, облокотившись на поручень кресла и опустив на руку свою красивую античную голову. – Пожалуй, твоя страдалица нам подойдет. Если ее опоить каким-нибудь снадобьем, она побудет некоторое время тихой, а затем, в нужный момент, устроит шум на всю Москву, что, собственно, нам и нужно.

Видя, что Растопченко не понимает, о чем идет речь, она спросила:

– Как ты считаешь, Виктор, какой самый лучший способ лишить важную персону уважения государя и публично унизить ее?

Чекист пожал плечами – в его практике такими делами заниматься не приходилось.

– Этот способ прост, – ответила за него Вассиана. – Надо высмеять эту персону на глазах как можно большего числа людей, и тогда ее репутация будет погублена навечно. Самое же главное – она лишится поддержки государя. Властители не любят тех, кто жалок и смешон. Такие особы компрометируют их самих. И подобные неудачники быстро попадают в опалу. Именно таким способом я хочу избавиться от одной весьма назойливой персоны, которая позволяет себе шантажировать меня. Убить его было бы слишком просто и скучно. Пусть умрет сперва морально, для друзей и знакомых. А уж потом по-настоящему. Игра рискованная, Виктор, мы можем сделать один неверный шаг и навлечем на себя такой гнев государя, что нам всем не поздоровится, но если разыграем партию разумно и аккуратно, то успех будет на нашей стороне, и ты со своим другом благополучно вернешься домой.

– И с долларами, – напомнил Растопченко. Раз уж, по воле судьбы, приходится работать под началом этой русофобки, то нужно хотя бы вытряхнуть из нее максимум бабок. Слушать россказни о русской лени задаром он не собирался.

– Сегодня, как стемнеет, – кивнула Вассиана, – отправишься с князем Ухтомским в корчму. Там он покажет тебе человечка, которого отыскал для нас. Это законченный пропойца, но ума бойкого, надеюсь, он сообразит, что ему выгодно потрудиться для нас. Ему предстоит сыграть роль отца богатой невесты, а ты выступишь сватом. Как одеваться и что говорить жениху, я тебя потом научу. Что касается приданого и вознаграждения для мнимого отца, тут ты тоже не морочь себе голову зря и не скупись: Гарсиа обеспечит любую сумму, хоть золотом, хоть серебром, хоть драгоценными камнями. Все равно, если дело скрутится, как я того желаю, все наше при нас и останется. Твое задание сегодня состоит в том, чтобы сговориться с будущим папашей, а если найдете вы с ним общий язык, отправишься завтра к той знатной особе сватать за нее невестушку нашу.

Князь Алексей Петрович, лежавший до того неподвижно с закрытыми глазами, приподнял веки и тихо застонал.

Вассиана быстро присела к нему на постель, склонившись над мужем.

– Иди, Виктор, – отпустила она Растопченко, – князь Никита Романович разыщет тебя сегодня вечером. Ступай, ступай…

– Хорошо, только мне со старухой-то расплатиться надо, – вспомнил вдруг Растопченко.

– С какой старухой? – не поняла Вассиана.

– Да с той, что на подворье меня водила. Лукинична меня к ней послала.

– Да, это верно, – согласилась княгиня и сняла с руки тонкий золотой браслет. – Вот, отдашь своей старухе. А этот, с жемчугами, – она протянула Растопченко еще один, – в корчме сегодня будущему папочке нашему как задаток дашь. И угостишь его как следует, на то у Никиты несколько монет попроси.

– Ага, – Витя быстро схватил драгоценности. Почувствовав себя платежеспособным, он сразу повеселел. С иностранцами всегда приятно иметь дело, он и раньше это знал. В чем они понимают толк в жизни, так это поесть вкусно, да попить винца хорошего, и женщину соблазнительную заполучить. А певцов итальянских послушать – просто удовольствие. Витя направился к двери, напевая себе под нос словечки из песни Тото Кутуньо, как он помнил их по пластинке.

– Что это ты там шепчешь? – с интересом остановила его княгиня.

– Да вот, мотивчик один, – пожал плечами Растопченко.

– По-итальянски? Это в вашем царстве так поют?

– Ну, да…

– Хорошая, наверное, песня, – улыбнулась княгиня. – Ладно, Виктор, иди. Слова потом мне запишешь.

– По-русски? – изумился Витя.

– По-русски, – подтвердила княгиня, – коли ты неуч такой. А я уж как-нибудь разберусь.

Пожав плечами в недоумении, Витя скрылся за дверью. Едва он вышел, в комнате Вассианы появился капитан де Армес.

– Слышал? – спросила его княгиня размешивая в широком достакане с разложистыми краями отвар из трав, который она заранее приготовила для мужа, чтобы сон его был глубок и спокоен.

– Слышал. Прикажете проследить за ним, госпожа?

– Прикажу, – кивнула Вассиана. Она приподняла голову Алексея Петровича с подушки, дала ему попить отвара. Затем поправила подушки на постели и снова заботливо уложила супруга. – Но не потому, что не доверяю свену. Думаю, его желание вернуться домой, да еще с немалыми деньгами в кармане, достаточно велико, чтобы он честно выполнял мои поручения. Ты находись рядом, чтобы чего неожиданного с ним не приключилось. Человек он из времен далеко ушедших вперед, с обычаями, нравами предков своих не знаком. Мало ли, на что нарвется. Себя попортит, и нам все дело сорвет. Потому и пообещала я ему награду высокую, что для нас он ценен сейчас. В первую очередь тем, что его никто здесь не знает. Голенище никогда в глаза его не видел. Ни за что не догадается он, откуда ветер дует. Может и покажется Витя наш ему слегка странным, я не исключаю. Но до истины Голенище никогда не додумается, а алчность все его сомнения вмиг затушит. Потому предупреждаю тебя: не вздумай где-либо показываться, Гарсиа. Тихонько следуй за ним, оберегай, но в дело носа не суй. Заметят – все испортишь. Так что будь осторожен. Ну, а так, действуй по обстоятельствам.

– Слушаюсь, госпожа. Полагаю, денег своих свен не увидит, так же как и Андома своих камушков? – язвительно спросил де Армес.

– Почему? – возразила ему княгиня. – Он же не золото у меня просит, не камни драгоценные, а всего лишь два мешка зеленых шершавых бумажек. Ты один наш камень обменяешь в их государстве на пять мешков таких бумажек, тогда как здесь за любую услугу, например, князя Андомского, мне приходится горстями бесценные изумруды да топазы отсыпать. Так что народец в их царстве весьма дешевый, недорого стоит мне его усердие. И потом, если он от сердца послужит мне да с умом, почему бы и не выполнить обещание? Отец мой к слугам своим был не скуп, цену слову своему знал. Я тоже.

– Воля ваша, госпожа. Позвольте идти, – слегка удивленный честностью хозяйки, испанец поклонился и вышел вслед за Витей из покоев князя Афанасия Шелешпанского.

Как только первые фиолетовые сумерки окутали Москву, князь Никита Ухтомский пришел за Витей. Одет он был в короткий темный терлик, без особых украшений, сверху наброшен темный шелковый опашень. Высокие красные сафьяновые сапоги с железными подборами и серебряными подковками только по бокам были расшиты серебром, бобровая шапка с вишневым вершком низко надвинута на лоб. Вопреки своему веселому нраву, Никита был задумчив и молчалив.

– Что, человече, готов? – спросил он вышедшего ему навстречу из домика для слуг Витю. – Тогда поехали, что время зря терять.

– Поехали.

Часть пути проскакали верхом, довольно быстро. Стало уже совсем темно, и Витя потерял из виду бежавшего сзади Рыбкина, которому он приказал страховать себя на всякий случай. Он очень надеялся, что Леха не отстал и не потеряется в темноте.

Доехав до окраины Москвы, князь Ухтомский спешился и велел Вите сделать то же самое.

– Дальше пойдем пешком, чтобы в глаза не бросаться, – мрачно пояснил он Растопченко. – Знатные люди сюда не ездят.

Слезая с лошади, Витя заметил невдалеке запыхавшегося Рыбкина, который тут же юркнул в какое-то укрытие, и вздохнул с облегчением: слава Богу, не отстал.

Привязав коня у постоялого двора, Никита направился в глубь ямской слободы недалеко от Дорогомиловской заставы. Витя поспешал за ним. Корчма, в которую князь Ухтомский привел Растопченко, представляла собой деревянную избу с большим подвалом для хранения питья. Рядом находился омшанник, – утепленное помещение, предназначенное для зимовки пчел, но предприимчивый хозяин кабака использовал его для нагревания воды, которой разводили водку.

К основной избе примыкали ледник для хранения продуктов с построенным над ним сушилом, где висело соленое мясо, а также вяленая, ветреная, прутовая и пластовая рыба в рогожах. Тут же рядом располагалась поварня и стояльная изба.

Внутри кабака можно было с непривычки потерять сознание от духоты и вонищи. Здесь было не пробиться от всякого рода бродяг и пьяниц, покупавших вино кружками и ведрами. Там и здесь у грубо оструганных столов на потемневших, засаленных лавках сидели люди. Одни резались в азартные игры, карты и зернь, другие просто пили, наблюдая за ними. Торговля спиртным шла бойко. То и дело служки относили в специальную горницу над погребом полные фартуки монет, разных предметов и вещей, которыми посетители расплачивались за свои утехи.

Между столами сновали скоморохи: потешники в масках-личинах, разыгрывавшие непристойные сцены с эротическим уклоном, поводыри таскали на цепи устало мычащего медведя, звенящего бубенцами на ошейнике, музыканты дудели в медные рога и сурны. Где-то слышались звуки гуслей.

Никита Ухтомский легонько подтолкнул Витю под локоть и указал на тощего рыжего мужичишку в потертом армяке с рваными грязными кружевами на рукавах и оборванной вышивкой по воротнику.

– Вон тот человек, – тихо сказал он. – Постарайся подсесть к нему незаметно. На меня сошлешься, скажешь, крестьянский сын Василий Лопатин давеча говорил с тобой, так вот от него я, за меня он радел. Ну, и дальше дело свое изложишь, как княгиня тебе велела. А я поеду, покуда он меня не увидел здесь в шелках и бархате. Вернуться потом за тобой?

– Нет, Никита Романович, не надо, что тебе таскаться туда-сюда. Ты мне лучше денежек оставь, а то княгиня велела угостить мужика… А на что?

– На, возьми, – Никита сунул ему в руку несколько монет. – Гляди тут в оба, мало ли что. Да возвращайся поскорее.

– Не волнуйся, постараюсь я, – ответил Витя бодро.

Князь Ухтомский дружески хлопнул Витю по плечу и вышел из ропаты.

Пощупав в кармане браслет с жемчугами – не потерял ли? – Витя начал проталкиваться через шумную толпу завсегдатаев кабака к рыжему мужичонке.

Добравшись наконец, присел на скамью напротив, крикнул служке, чтоб тот принес две кружки вина доброго, да соленой яловичинки закусить, и объяснил своему визави, вцепившемуся в него маленькими коричневыми глазками из-под косматых рыжих бровей:

– Угощаю, браток. Как звать-то тебя?

– При крещении родители Захаром нарекли, – ответил мужик, – а так народ Пауком кличет. Вот и зовусь, значит, Захарка-Паук. А ты кто таков?

– Ну, а я – Иван по прозвищу Шестак, – на ходу сочинил Витя. – Прибыл издалека, с северных озер, по делам торговым, да еще по одному делу тайному и очень важному.

Витя сделал многозначительную паузу. Мужик навострился. Служка принес две кружки вина. Растопченко вздохнул и придвинул одну Захарке:

– Давай, тяпнем, браток, за знакомство.

– Давай, – Захарка опорожнил кружку разом до дна, тогда как Витя только пригубил, ибо твердо помнил, что голова ему нужна холодная, без хмеля, неизвестно ведь, как еще дело повернется.

– К тебе ведь сотоварищ мой, крестьянский сын Василий Лопатин подходил давеча? – осторожно, как бы невзначай, спросил Захарку Витя.

– Ага, подходил, – уже веселее ответил тот.

– Вот по тому делу и подсел я к тебе. Разумеешь?

Захарка проглотил кусок говядины, вытер рукавом усы и внимательно посмотрел на Витю:

– А что делать-то надо? И сколько заплатишь?

– Заплачу, доволен будешь. Задаток сегодня получишь, вот, глянь.

Витя украдкой показал Захарке под столом браслет с жемчугами.

– Как видишь, человек я не бедный, – солидно добавил он, заметив, что у Паука загорелись глаза. – Не поскуплюсь, за ценой не постою, сторгуемся. Только дело-то у меня щекотливое, понимаешь ли…

Растопченко сделал вид, что слегка замялся.

– Ну, говори, я, чай, не барин, чего только не видал, – подбодрил его Захарка, – где только не побывал, не побоюсь.

– Эй, служивый! – крикнул Витя кабацкого служку. – Давай еще винца сообрази, давай, давай.

Захарка, услышав, что еще принесут выпить, совсем повеселел.

– Ну? – нетерпеливо заерзал он на скамье. – Чего делать надо?

– Есть у меня сродственница одна, – осторожно начал Витя, – так, ничего, молодая еще, да, знаешь ли, кривовата на лицо, да и не в своем уме немного. Понимаешь сам, коли в открытую действовать, женихов на нее днем с огнем не сыщешь, а с рук сбыть надо, засиделась девка, позор прямо. Я тут приглядел одного, из видных людей, хочу посватать, вдруг выгорит, приданое-то за ней немалое даю. Да вот незадача, родителей у нее нет, а я один в двух ипостасях не справлюсь, вот и ищу человека, кто бы роль отца на свадьбе выполнил, – Витя выжидающе посмотрел на Захарку. Тот хлебнул вина, хитро прищурившись.

– Да, видать, и впрямь девица у вас раскрасавица, коли вы отца ей в кабаке выискиваете, поприличнее места не нашлось, – сообразил Паук. – Или еще что удумали. Всяко дело, жениху вашему не позавидуешь. Да только мне-то до его хлопот интереса мало. Если заплатишь сполна – согласен я. Сколько даешь? – нагнулся он к Вите.

– А сколько попросишь? – также нагнулся к нему Растопченко.

– Браслет в задаток, да еще с десяток таких, как выгорит все, – прошептал ему Захарка.

– С десяток много ты заломил, – возмутился Витя. – Еще неизвестно, как отработаешь. Восемь дам, и все, и баста.

– Десять давай, – схватил его за руку Паук, – а не то откажусь.

– Хорошо, – Витя слегка отстранился от него, – дам восемь. А коли споешь мне как положено, по нотам все, так еще два ожерелья добавлю, идет?

– Идет, – согласился Захар.

– Ну, тогда по рукам.

Служка принес еще две кружки вина.

– А где поручительство мне, что не обманешь? – с сомнением поглядел на Паука Витя. – Я тебе браслет отдам сейчас, а тебя и след из корчмы простынет. Ищи ветра в поле.

– Да я Богородицей клянусь, что не денусь никуда, – ударил себя кулаком в грудь разгоряченный Захарка, – здесь и буду ждать тебя, когда скажешь. Вот, образ целую, – он достал из-под грязного зипуна иконку Богоматери, висевшую у него на шее на веревке и смачно поцеловал его, перекрестившись, – веришь?

Витя, конечно, ему не очень поверил, но ничего другого не оставалось. Он достал из кармана браслет и протянул его под столом Захарке.

Вдруг подскочивший скоморох в маске свиньи выхватил браслет из рук Растопченко и скрылся в толпе.

Захарка вскрикнул.

Витя ринулся за похитителем. Однако сразу понял, что найти его в полутемной корчме, переполненной народом, будет трудновато.

Что же делать? Витя отчаянно тыкался от стола к столу, как вдруг услышал за спиной пронзительные вскрики. Он обернулся: один из потешников, уже успевший сменить маску свиньи на медвежью харю, болтался вверх тормашками под самым потолком, и его трясло, как оглашенного. Все посетители корчмы собрались вокруг, не понимая, что происходит. Одежда на потешнике сползла вниз, его грязный впалый живот трепыхался, как будто его колотили палкой по спине. Наконец, что-то звякнуло, выпав из кармана штанов. Витя обомлел: браслет с жемчугами упал на стол и покатился прямо ему в руки. Когда Витя схватил браслет и спрятал его, потешник со стонами грохнулся об пол и уже не мог сам подняться, приятели унесли его из корчмы.