ГЛАВА 1

Слезы Пифона

Яркое солнце, застывшее в голубом небе Италии, припекало голову даже через широкополую шляпу и волосы, по европейской манере небритые. Над узкими римскими улицами висел стойкий запах затоптанного в тонкую желтоватую пыль навоза и конского пота, перемешанный с тонким, чуть кисловатым ароматом цветущего шиповника. Князь Алексей Петрович Белозерский, царский посланник к венскому, французскому и папскому дворам остановился, оглядывая развалины Форума: изъеденные временем каменные столбы, высокие осыпи гранитной крошки, отдельно стоящие изящные высокие арки.

Вот здесь далекие предки некогда великого народа в те самые годы, когда пророк Андрей крестил русичей на Волхове и Ладоге, принимали решение травить христиан львами и распинать на крестах. Разумеется, Бог покарал язычников, наслав на них беды войны и обратив города и селения в развалины, предав их мечу и огню…

Внезапно взгляд посланника приковала изящная фигурка черноволосой девушки, окутанная полупрозрачной туникой.

Римлянка не шла – она скользила по ступеням амфитеатра, подобно призраку одного из некогда великих предков этого народа, и белая голубка, распушив перья, ласково ворковала у нее на плече.

Именно голубка и заставила князя остаться на своем месте, а не последовать за незнакомкой: уж очень странной и колдовской показалась ему девушка. Словно морок, наведенный чародеем, чтобы подманить неосторожного прохожего. Да еще белый голубь – символ нежданной близкой смерти… Князь покачал головой, перекрестился и тихонько тронул пятками бока коня, двинувшись дальше по улице.

Но с незнакомкой они все равно встретились, причем в тот же день. Это случилось уже поздно вечером, когда Андрей Петрович, отправив холопов с подарками государю на постоялый двор, неспешно прогуливался по древним улицам, с интересом поглядывая по сторонам и прислушиваясь к громкому смеху и крикам подвыпивших гуляк, доносящемуся из дверей встречных кабаков.

Из любопытства он свернул в узенький, тихий переулок и вдруг увидел, как из дверей одного из богатых домов быстро выскользнул человек, закутанный в черное платье, и остановился, прижавшись к стене дома, а потом крадучись заскользил вдоль стены, постоянно оглядываясь и прислушиваясь к чему-то.

Рука князя тут же опустилась вниз, к эфесу висящей на поясе сабли. Здесь, в дикой немытой Европе, не существовало воевод или сотников, следящих за порядком на дорогах и городских улицах, не имелось Разбойных и Посольских приказов, а потому выходить из дома без оружия было равносильно самоубийству. Перед прекрасными творениями Микеланджело и Берругете, о которых так любили рассказывать латиняне, богато одетому человеку, не прихватившему охраны, местные душегубы могли безнаказанно вспороть живот после первого же шага.

Из окна ближнего дома послышались громкие мужские голоса, говорившие по-французски:

– Де Бельер, послушайте меня, ее необходимо уничтожить, – горячо настаивал один из говоривших. – Не миновать нам беды, если…

– Вы жестоки, герцог! – со смехом ответил другой – Убить такую красотку!

– Коварная флорентийка не простит нам второго промаха…

– Тсс… Она может быть рядом и услышит нас…

Человек в черном замер под окном, прислушиваясь, потом отчаянно вскинул руку, словно ища опоры, метнулся в тень, затем назад – на освещенную лунным светом сторону улицы, попробовал открыть соседнюю дверь – та оказалась заперта….. Голоса стихли, а через минуту дверь распахнулась, четверо мужчин с обнаженными мечами выбежали из дома и ринулись на одинокую фигуру, тщетно пытавшуюся спастись бегством. Один из нападавших первым догнал ее, схватил за руку, капюшон плаща, скрывавший лицо незнакомца упал с его головы…

В прозрачном ночном сумраке Алексей узнал полные смертельного ужаса синие глаза неизвестной римлянки из амфитеатра. Отчаянно пытаясь освободиться, она изо всей мочи рванулась из рук своего преследователя, но силы, увы, были неравны.

Прекрасно зная, что в европейских столицах иностранным послам лучше не ввязываться в ночные стычки, и что незнакомка сама могла оказаться виновницей своего приговора: быть отравительницей, изменницей, детоубийцей – князь, тем не менее не выдержал: стать равнодушным наблюдателем того, как четверо мужчин зарежут одну женщину он не хотел.

– Оставьте ее! – потребовал царский посланник, обнажив саблю и давая врагам время повернуться. Не мог же он, честный русский воин, бить кого бы то ни было в беззащитную спину. – Оставьте ее, или объяснитесь!

Французы, если это были они, поначалу растерялись, сгрудились в кучу, но быстро перестроились. Один остался держать женщину, трое молча бросились на Алексея. Князь сделал шаг влево и навстречу, отвел выброшенный в его сторону клинок своим и резко рубанул врага саблей поперек лица. Тот откинулся назад и рухнул в уличную пыль.

Двое других сразу остановились, и разошлись в стороны, перегородив улицу широкой испанской стойкой: меч в правой руке и длинный стилет в левой. Алексей с облегчением рассмеялся: французы совершенно не умели драться. Они не понимали, что человек, держащий по клинку в каждой руке, проигрывает своему врагу почти целый шаг в дальности удара. Ничего удивительного, что схизматики отдали османам половину Европы и басурманы уже сейчас стоят под стенами Венеции – татары, и те лучше сражаются.

– Бегите, – предложил им Белозерский. – Вас всего трое.

Французы, не вняв совету, начали медленно подкрадываться, и князь тут же продемонстрировал правому из них отличие боковой стойки от прямой: он попытался прямым ударом ударить ночного татя в грудь.

Тот, естественно, принял саблю на меч, остановив острие в паре ладоней от себя, и попытался нанести ответный угол трехгранным кинжалом – в этот миг Алексей и толкнул вперед правую руку, просто вытянув ее в плече и чуть наклонившись вперед всем телом. Сталь зловеще прошелестела по стали, кончик клинка легонько коснулся шеи – но этого вполне хватило, чтобы из-под кожи ударил кровавый фонтан.

– А-а-а-а!!! – забыв о тишине, кинулся в бешеную атаку последний из троих, яростно размахивая мечом. Князь, продолжая спокойно улыбаться, отступил на пару шагов, легко парируя удары, но пока не нанося своих. Пусть разбойник постарается. Сабля, даром что прочнее любого из мечей, а в ударе еще и сильнее получается – она ведь по весу, почитай, вчетверо легче. Пусть устанет француз, потом проще спор закончить будет. Не даром и князья московские, и султан османский сабли в Европу продавать запрещают. Сколько душ христианских запрет этот спас – не счесть.

Взглянув на оскаленное лицо ночного татя, князь внезапно подумал, что никакой кольчуги у него под пурпуаном быть не может: ну откуда дорогой доспех у нищего французского дворянина? Он встретил очередной удар меча на саблю, вскинул ее вверх, а потом стремительным рывком рубанул врага сверху вниз. Изогнутый точно по окружности движения руки клинок упал разбойнику на плечо, заскользил по нему, разрезая сукно, ватную подбивку, кожу, мясо под ней, кость ключицы, верхние ребра, а потом, завершая круг, вернулся в верхнее положение, снова встретив меч еще до того, как тот успел куда-то сместиться.

Француз покосился себе на плечо, на моментально обвисшую руку, а потом медленно сел на камни.

Последний из врагов отпустил женщину, прыгнул вперед, взмахнул рукой – и князь ощутил сильный тупой удар в левый бок. Рубаха моментально начала намокать, что-то теплое поструилось по ноге. Предательски подогнулась нога. Князь припал на колено, нащупал левой ладонью торчащую из тела рукоять кинжала.

“Не успел доделать… Дела государева…” – подумал он, видя набегающего со вскинутым мечом татя.

Но в последний миг, когда он уже приготовился предстать пред Господом, на занесенной над ним руке внезапно повисла женщина. Мгновение растерянности стоило французу жизни – Алексей со всей силы ткнул острием сабли ему в живот и потерял сознание…

Очнулся он в незнакомой постели, под парчовым балдахином, в маленькой комнате, освещенной тремя полуобгоревшими свечами в бронзовом канделябре. Где-то совсем близко слышался плеск волн, легкий морской бриз доносил солоноватый запах водорослей и далекие крики птиц над водой. Рана была перебинтована, боль совсем не ощущалась.

Приподнявшись на локте, царский посланник осмотрелся, пытаясь вспомнить, как он попал сюда, но все его воспоминания обрывались на неравной схватке в римском переулке… Где он? Как тут оказался? В полумраке, царившем в комнате, трудно было различить обстановку, но что не вызывало сомнений, так это море, плескавшееся за раскрытым окном. Князь вспомнил о своих людях. Сбились, поди, с ног, разыскивая хозяина…

Совсем рядом послышался шорох шагов. Алексей повернул голову: римлянка молча приближалась к его постели.

“Слава Богу, жива!” – мелькнуло у него в голове.

Тусклый огонь свечей бледно-багряным отсветом отражался в глубокой синеве ее глаз. Она безмолвно протянула бокал… Что-то звякнуло у нее на руке… А-а, браслет… Толстая золотая цепь с вензелем сжимала ее запястье, как кандалы узника.

“Такой браслет не снимешь, – подумал тогда Алексей, – закована навечно. Но кем?”

Спросить он не успел. Широкий кожаный пояс из серебристой змеиной кожи, опоясывавший тонкую талию незнакомки вдруг зашевелился и… пополз. А через мгновение на постели появилась треугольная голова змеи, увенчанная, как диадемой, серебристым сиянием вокруг себя.

Алексей почувствовал, как все похолодело у него внутри: вечный, библейский страх человека перед ползучим гадом.

– Не бойтесь, – почувствовав его напряжение, по-французски проговорила женщина. – Я знаю, вы понимаете меня. Это не враг, – она указала взглядом на змею почти полуторасаженной длины, – это ваш доктор.

Не обращая никакого внимания на человека, змея заползла на подушку и начала совершать какие-то странные круговые движения, свернувшись вдвое, шипя и кусая свой хвост.

– Черный карфагенский пифон, порождение ила и земных недр, – продолжала римлянка, – он кусает свой хвост, описывая круг жизни и мудрости. Он не ядовит. Слезы его – лучшее лекарство для воина. Выпейте, – она снова протянула ему бокал.

– Что здесь?

– Слезы пифона. Пейте. Завтра же от вашей раны не останется и следа.

Алексей взял бокал, недоверчиво пригубил: ничего особенного, вино как вино. Но только он выпил содержимое, как змея вдруг перестала кусать свои хвост и успокоилась, свернувшись клубком, как кошка. Незнакомка наклонилась, взяла змею на руки и уложила в корзинку.

– Он спит, – пояснила она и впервые улыбнулась князю. – Теперь вы поправитесь. Вы спасли мне жизнь.

– Откуда вы знаете, что я понимаю по-французски? – поинтересовался Алексей, слегка успокоившись.

– Я слышала, как вы говорили по-французски с кардиналом перед папским дворцом. Еще я знаю, что вы приехали из далекой страны, где все не так, как у нас в Италии. И еще я знаю, что вы очень смелый и благородный человек, принц.

Комнату качнуло.

– Что это? – Алексей попытался встать.

– Нет, нет, – женщина удержала его. – Вам нельзя вставать.

– Где мы?

– Мы в море. Вы гость в моем доме. Мой дом – галера, доставшаяся от отца. Другого жилища у меня нет…

– Но мне надо быть в Риме…

– Конечно, мы сегодня же причалим, и вы сойдете на берег. Но в море безопасней. Вокруг столько врагов, принц…

– Кто были те люди, которые хотели убить вас? – вспомнил Алексей о ночных событиях.

– Враги моего отца… – уклончиво ответила молодая женщина.

Поднявшись на третий этаж, майор Виктор Растопченко, оперативный сотрудник службы экономической контрразведки Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и так далее на Северо-Запад остановился перед обшитой жженой рейкой дверью и задумчиво посмотрел на звонок.

– Ладно, выгонит, пойду в скверик на скамейке пить, – решительно махнул он рукой и нажал кнопку звонка.

Спустя несколько секунд щелкнул английский замок и в приоткрытую дверь выглянул полноватый высокий мужчина лет сорока, одетый в тренировочный костюм. Удивленно приподнял брови.

– Привет. Какими судьбами?

– Вот, – показал Витя зажатую в руке бутылку “Флагмана”. – Меня со службы выгнали.

– Что же, хороший повод выпить, – согласился мужчина.

– И жена из дома выгнала.

– Это с каждым рано или поздно случается, – кивнул хозяин и посторонился: – Заходи.

Капитан местной районной ментовки Иван Иванович Логунов был разведен уже несколько лет и жил один, нисколько этим не тяготясь. Стиральная машина, микроволновка для разогревания магазинных полуфабрикатов и работающие последнее время чуть ли не круглосуточно кафешки полностью заменяли ему и даму сердца, и жену, и вообще всех, кто хотел бы внести в холостяцкую квартиру хоть какой-нибудь уют. Семейной жизни капитан нахлебался с головой.

– Ну, давай, – кивнул Иван Иванович, выставляя на стол стопки и выкладывая упаковку уже порезанной ветчины. – Рассказывай.

– Чего тут рассказывать? – пожал плечами Растопченко, сворачивая “Флагману” пробку. – Видел я тут восьмого марта, как из кабинета начальника отдела голые поблядушки шастали… Ну и сболтнул по пьяни в компании. Кто-то, видать, и настучал Безрукову. Знаешь этого урода? Он у нас начальник службы. Сынок генеральский. Лезет наверх, как танк, прямиком в Герои России. Министром, небось, лет через десять станет.

– Ну, за Россию, – взявшись за стопку, предложил капитан.

– За нее, – кивнул Витя. Против России он ничего не имел.

– А теперь скажи, – стукнув опустевшей стопкой о стол, Иван Иванович кинул в рот ломоть ветчины. – Так в приказе и написали: “уволен за обнаружение в кабинете начальника голых баб”?

Растопченко сразу погрустнел и налил еще по одной.

– Давай выпьем?

– Давай, – усмехнулся капитан, опрокинул водку в рот, после чего поинтересовался: – Молча квасить будем, или расскажешь все-таки?

– В конторке я тут одной экспортно-импортной куратором числился, – вздохнув, Витя налил еще по стопке. – Российско-шведское предприятие одно. И начался в ней процесс, скажем так, “разгосударствления”. То есть те, кто доил ее официально, в качестве хозяев, решили кинуть тех, что доил контору от имени государства. Ну, “доверенные представители владельца контрольного пакета акций” это называется.

– А ты прохлопал?

– Да ничего я не прохлопал, – недовольно поморщился Растопченко. – Провентилировал я этот вопрос, пару служебок написал. Ну, всем все по барабану, так и я против ветра плевать не стал.

– Много дали? – ехидно поинтересовался капитан.

Витя прикусил губу, помолчал, потом кивнул:

– Хорошо обещали дать. Мне за такие бабки десять лет пахать пришлось бы. Но дать обещали, когда дело закончат. Теперь – ку-ку, на хрена я им нужен?

Он опять выпил водки, на этот раз даже не закусив.

– Хочешь, угадаю, что дальше было? – предложил Иван Иванович. – Ребята, которых из бизнеса выкинули, написали к вам в контору, что бандиты государство ограбили, а ты ничего не заметил. Так? Тебя начали трепать, как половую тряпку. Вот тут ты и выложил на стол свои служебки, которые у начальства в толстых папках пылятся. И получилось, что ты хоть и не в белом весь, но все-таки и не в дерьме. Поскольку нужен был крайний, твой генеральский сынок назначил служебное расследование. Тебя отстранили от дела, помурыжили по допросам, проверили связи, контакты, знакомых. Кое-что накопали – а кто из нас без греха? Ткнули тебя пару раз носом и предложили схлопотать выговор или “неполное служебное соответствие”. Потому, как если ты себя крайним не признаешь, пистон придется вставлять твоему шефу, который служебкам ходу не дал.

Капитан откинулся на спинку стула и, склонив набок голову, стал дожидаться ответа.

– Да я тоже думал, что выговор влепят и отстанут, – кивнул Растопченко, разливая водку. Он поболтал бутылку, удивляясь тому, что осталось в ней слишком мало, поставил на стол. – Думал. Но этот генеральский выкидыш, оказывается, уже хрен знает сколько времени заявы копил, что теща на меня писала. Вот он их все пачкой комиссии на стол и выложил. И принялся вслух зачитывать. С выражением, с повтором самых интересных моментов. Как я “регулярно являлся домой в нетрезвом виде”, как “угрожал жене проткнуть ее вилкой”, а на тещу, несчастное забитое существо, замахнулся подушкой и обещал вообще удушить ее одеялом, если она еще будет встревать в мои отношения с женой. Короче, полный букет аргументов “характеризующих Виктора Растопченко, как абсолютно аморального типа, пребывание которого в органах компрометирует нашу службу в глазах общественности”. И мне в тот же миг – бац пинка под зад коленом!

– Где же ты нашел такую змеюгу? – удивился капитан. – Женился зачем?

– Штирлица в детстве насмотрелся, – выпил Витя и разлил остатки водки. – Разведчиком захотелось стать. Вот и пошел учиться. Как учебку закончил, кадровик прозрачно намекнул, что благонадежными считаются только семейные сотрудники. И что холостякам с карьерой никогда не везет. А у меня как раз знакомая симпатичная была, лимитчица. Ну, я ей предложил… Она согласилась… Такая стерва оказалась! Как я это сразу не понял, ума не приложу!

– Еще бы! – расхохотался Иван Иванович. – Ты ей, мой милый, был нужен, только чтобы прописку получить. А потом на все наплевать стало. Хоть разводись – она все равно уже питерская, прописана по всем правилам.

– Хрен разведешься, – хмуро ответил Растопченко. – Ты что, не знаешь, что у нас есть “моральный кодекс”? Чекист должен быть чист, как слеза и с такой же чистой биографией. А развод – это признак морального и полового разложения.

– Хорошо излагаешь, – хохотнул капитан. – Так с чего это теща тебя десять лет терпела, а тут вдруг ты ей врагом номер раз оказался? Давай, давай. Начал колоться, так уж колись до конца. Как ее зовут?

– Лика, – не стал отпираться бывший чекист. – Месяца три назад в метро познакомился. У меня от нее прямо крыша съехала. Деньги все на нее тратил, дома не ночевал, даже службу забросил. Для всех, как в запой, в местную командировку пропал, и все. Жене-то наплевать, а теща, похоже, учуяла и стала телеги катать по старой советской привычке… В общем, все. Я-то думал, как деньги после перехода фирмы к новым хозяевам получу, кину все, и жену, и службу, да вместе с Ликой сорвусь куда-нибудь, куда глаза глядят. А теперь что? Ни дома, ни службы, ни денег. Вот кто я теперь, Иваныч? Пустое место…

– А чего не к Лике своей побежал, а ко мне? – поинтересовался капитан.

– Стыдно… Кому я теперь такой нужен?

– Ладно, – милиционер поднялся и достал из подвесного шкафчика початую бутылку “Смирнова”. – Теперь слушай меня. Слушай и вникай. Сейчас тебе выпал фарт. Повезло тебе дико. Контора тебя все равно не прокормит, а деньги, что ты срубить хотел, в конце концов кончатся. Так что слушай и вникай. Сейчас, как служба медным тазом накрылась, со стервой своей разводись. Тварям твоим грудастым кроме квартиры ничего с тебя не нужно. Плюнь, избавься от этого дерьма, освободись. Хрен с ней, квартирой. Это первое. Второе: выкинули тебя не по статье, не по дурости, а за “аморалку”, это хорошо. Слава Богу, не при Брежневе живем, по постелям никто сейчас за работниками не смотрит. Был бы спец хороший, а там – хоть голубой, хоть розовый, на это всем плевать. Третье… С Ликой твоей все ясно теперь станет. Ты у меня дня три отсидись, успокойся. Потом к ней поезжай. Если примет такого, значит не зря ты из-за нее с ума сошел. Бросит, тоже хорошо. Нет на нее надежды, значит. Лучше сразу рвать, чем по второму кругу стерву вместо жены заполучить.

– Да что ты говоришь, Иваныч! – возмутился Растопченко. – Да она для меня… Да я для нее…

– Вот это ты как раз и узнаешь, – рассудительно кивнул капитан. – Давай-ка выпьем, и слушай дальше. Значит, недельку покантуешься так, попривыкнешь к вольной жизни, с делами разберешься ну, а потом…

– К себе участковым, что ли, возьмешь? – поморщился от выпивки Витя. – Бомжей по подвалам гонять, да бабулек с укропом от метро?

– Тебе сколько лет, Витя? – усмехнулся капитан. – Тридцатник? Ну и чего ты панику наводишь? Жизнь только начинается. Причем стартовая позиция у тебя чертовски хорошая: все ведь знают, что дураков в чекисты не брали. Десять лет отслужил, значит, спец толковый. А аморалка… Плюнуть и растереть.

– Ну да! Каждый первым делом в послужной…

– Проснись, Витя! Конец двадцатого века на дворе! – помахал рукой капитан. – Кто кроме замшелых кадровиков старой закалки в таких же старых замшелых конторах сейчас личное дело смотрит? Смотрят на человека!

Они опрокинули еще по стопке, и Иван Иванович наклонился вперед:

– Сейчас куча крупных фирм народилось, которые настоящим делом занимаются. И почти все с темным прошлым. Всем службы безопасности нужны, всем требуются спецы новую информацию копать, а старую замазывать. Достаточно сказать, что ты бывший кагэбешник, оторвут с руками. Получать будешь в десять раз больше, работа привычная. Хотя вкалывать, конечно, придется по-настоящему.

– Да я охраной никогда не занимался!

– Ну да, – рассмеялся капитан. – В охранке работал, а охраной не занимался! Все везде почти одинаково. Ну, может профиль чуть поменять придется. Ну, да ведь ты один черт спецподготовку в полном объеме проходил, начальные навыки есть, а там уже по месту присмотришься.

– Не знаю… – задумался Растопченко, но его думы о будущем стали уже не столь печальны.

В общем-то, кое-что он и вправду умел. Чай, в учебке отличником “боевой и политической” был. Работать тоже по молодости приходилось сутками… Закон тайной службы прост. Нужно в любых обстоятельствах делать свое дело на совесть, копить информацию и искать на нее покупателя. Проявишь себя так или иначе, окажешься заметным – вернешься в струю. А как живут сотрудники охраны в солидных фирмах, он видел… Иваныч прав: жену нужно скидывать сейчас, пока хреново. Балласт она на шее, а не супруга. Потом не отделаться будет.

– Ага, понимаешь, – ободряюще хлопнул его по плечу капитан. – Это юнцам в нашем деле тоскливо. А мы люди с опытом, не пропадем. Наливай.

– Вот только как найти хорошую фирму? – почесал в затылке Растопченко. – Объявление в газету ведь не дашь: “бывший чекист ищет работу по профилю”.

– Не дрейфь, работа сама найдет, – сладко потянулся милиционер. – Ты, главное, перья начисти и морду кирпичом держи, они это любят. Покрутишься среди новых буржуев месяцок, примелькаешься, потом сами интересоваться начнут.

– Где покрутишься? Кто меня знает? В старых фирмах теперь и на порог не пустят, наверняка предупреждены.

– А зачем, по-твоему, нужны друзья, Витя? – укоризненно покачал головой капитан. – Мы этим хомякам постоянно то презентацию помогаем охранять, то сабантуи всякие прикрываем. Поездишь немного со мной, будешь называться “консультантом по безопасности”. Если вовремя несколько советов дельных дашь, сами спрашивать начнут. А потом и в консультанты звать, а потом… А потом будешь на Канары со своей Дикой в отпуск ездить. Если сейчас не бросит, конечно.

Иван Иванович сладко зевнул, и продолжил:

– Вот возьми завтра. Нам завтра дворянское собрание охранять нужно, фестиваль какой-то буржуйский. Ну, ты знаешь этих новоявленных воевод?

Витя кивнул. По работе в экспортно-импортной конторе он знал, что в последнее время среди “новых русских” появилось поветрие: нажитые “честным трудом” “скромные сбережения” подтверждать громкими титулами, иногда как бы наследственными, но в основном – “дарованными за подвиги”. Естественно, список подвигов всегда прилагался, отпечатанный готическим шрифтом на лазерном принтере.

Новых Потемкиных и Орловых уродились, как грязи. Куда ни глянь, этот – граф, а тот – князь. Создали специальный клуб. Председатель, с липовой грамотой от Романовых, был уполномочен, как утверждали, самолично царской фамилией титулы присуждать. Ставки соответствующие: три тысячи долларов – граф, пять тысяч – князь.

Новоявленные князья, по пять тысяч долларов за штуку, в описаниях подвигов своих не скромничали. Чего стоило, например, такое: “Накормил всю страну хлебом в 1991-1992м годах”. Тогда как Витя точно знал и все бесспорные доказательства видел, что деньги-то, выделенные государством на закупку упомянутого хлеба, “князь” доблестно положил себе на счет в зарубежном банке, а дело преподнес так, что зерно, мол, червячок съел, а что поделаешь-то? Против природы не пойдешь. Червячок съел – и все тут.

Вступление в славную когорту российских князей обставлялось торжественно, с должной пышностью: квартиры покупались в бывших дворянских особняках в центре города, меблировались роскошно, с претензией на великосветский стиль и вкус начала века. Освящались титулы в Соборе святого Александра Невского, за отдельную плату, конечно, обязательно в присутствии подчиненных из офиса.

Вите тоже довелось побывать на одной такой церемонии, где новые русские дворяне, “достойнейшие граждане страны”, по словам священника, чье отнюдь не бескорыстное красноречие придавало особый колорит происходящему, перевязанные синими лентами через плечо, на которых сияли купленные по прейскуранту звезды и со шпагами, длиннее их самих в полный рост на боку, роняли скупую слезу признательности Отечеству перед алтарем. А потом из окна столовой в экспортно-импортной конторе Витя не раз наблюдал, как из дома напротив, некогда принадлежавшего бабушке Лермонтова, титулованные княгини в дутых стеганых пуховиках китайского производства семенят по осенней слякоти с авоськами в магазин…

Витя проснулся поздно, около полудня. Проснулся с тяжелой головой, не сразу вспомнил, где находится. Первая мысль, пробившаяся сквозь туман вчерашних возлияний была отнюдь не нова: жена. Сейчас как выскочит из-за двери и понесет, словно ее ужалили: “Опять шлялся! Надрался, пьянь болотная!” Но неожиданно долгая тишина, изредка нарушаемая шуршанием проезжающих за окном машин, обнадежила: слава богу, он все-таки не дома.

– А хорошо все-таки без жены, – пробормотал он, начиная припоминать обрывки вчерашнего разговора.

Иваныча дома не было. На столе лежала записка: “Уехал по службе. Звони в дежурку” и номер телефон криво приписан сбоку.

“Куда его понесло?” – удивился Витя.

Похмелиться было нечем. На столе в тарелке сиротливо куксился ломтик докторской колбасы, оставшийся от вчерашнего “банкета”, над ним деловито кружились мухи. Откуда взялась колбаса, Витя не помнил – помнил ветчину. Еще он помнил “Флагмана”, пустая бутылка из-под которого в окружении других, рангом поменьше, валялись на полу под столом.

– Не хило мы вчера посидели, – прикинул количество выпитого бывший чекист, потирая виски и прикидывая, что можно пожрать.

В холодильнике было пусто, не считая палочки пересохших дрожжей еще советского производства, оставшихся Иванычу на память о семейной жизни. В буфете Витя нашел два черствых пирожка с морковкой, которые и разогрел на сковородке. В сахарнице едва наскреблось две ложки сахара на стакан чая. Но все-таки немного полегчало.

Подкрепившись пирожками, Витя позвонил по телефону, указанному в записке. Дежурный милиционер, проинструктированный Иванычем, сообщил ему, что капитан Логунов уехал на фестиваль, наблюдать за порядком.

– Что за фестиваль-то? – поинтересовался Витя. – Песни и пляски МВД?

– Да не… – вдруг как-то кисло протянул дежурный – Чокнутые там какие-то военно-историческую игру затеяли: высадка шведов на Неве. Князья там всякие, иностранцы, сам понимаешь. Короче, развлекаются от нечего делать. А мы следи, чтоб они там друг друга не покалечили, или не побили чего спьяну.

– Ага, – кивнул Растопченко, вспоминая вчерашний разговор.

Точно ведь, было дело. Иваныч хотел ввести его в круг новых буржуев, дать возможность примелькаться, сойти за своего. Интересно, почему он тогда уехал в одиночку? Впрочем, номер телефона все-таки оставил. Может, разбудить не смог? Или хотел еще какие-то делишки до начала фестиваля закончить?

– Алло, дежурный? А где этот фестиваль, куда ехать?

– На Неве, около железнодорожного моста. Станция Келыма. Военно-исторический фестиваль. Там поляна должна быть оцеплена на берегу реки. В заявке на проведение мероприятия полтысячи человек предполагается.

– Понял, спасибо, – Витя повесил трубку и присвистнул. Он и представить себе не мог, что тащиться придется в такую даль, к черту на рога, в какую-то глушь.

Растопченко полагал, что новые русские князья проводят свой военно-исторический фуршет где-нибудь в царских апартаментах, типа Петергоф, Павловск, Ораниенбаум. Устроить какой-нибудь светский раут у себя в конторе за государственный счет, не за свои кровные, конечно, посидеть в ложах ВИП на концерте какой-нибудь заезжей звезды, опять-таки за счет предприятия – на это новые русские князья были способны. Но чтобы военно-исторический фестиваль на полтысячи человек?! Где денег-то наковыряли? Вряд ли свои тратят. Не те люди. Ишь выдумали: высадка шведов! Какой это век-то? Семнадцатый? Восемнадцатый?

С историческими датами у Вити было плоховато. В школе еще что-то помнил, а теперь… Интересно, а почем титул князя в семнадцатом веке? Тоже пять тысяч баксов за штуку? Или подороже? Может, поехать посмотреть, как богатенькие развлекаются? На широкую ногу жируют, сто процентов. Шведский стол из “Европейской”, живой оркестр, танцовщицы… Если Иваныча найти – с голоду не умрешь.

Даже чутье контрразведчика, о котором без устали твердили преподаватели в учебке и начальство всех калибров, ничего ему не подсказало. Витя наскоро принял душ, побрился и быстрым шагом отправился на метро.

Растопченко пожалел, что поехал, едва только сошел с электрички. Садиться на нее пришлось на Финляндском вокзале, скакать с пересадками с поезда на поезд, выйти где-то за Невой на станции Келыма и топать пешком по Кировскому шоссе.

Еще в самом начале путешествия у него зародились сомнения, что он вообще попадет туда, куда собрался. Он никак не мог припомнить какие дворцы находились в районе этой станции Келыма, и у него крепли подозрения, что никаких дворцов там в помине не было. Подустав, он уже не мог точно определить, что ближе от Питера – Петергоф или Келыма, но по всему выходило, что Петергоф явно лучше.