- Гнать ее надо... и его! - вдруг звучно подала голос Дуня. - Мам, гони ее... не верю, наш отец не мог! - сама пережившая неверность и потерю мужа, она не хотела ни понять, ни поверить.
      - Да как же гнать-то, Дуня, она ж здесь все и делала, и готовила, я-то уж чуть хожу... Как же без нее. Да и в чем виноваты-то, такая уж жизнь.
      - Врет она все!
      - Да она и не говорит ничего, это ж отец, как умирал, позвать их велел... повиниться.
      - Не в чем нам перед ними виниться, - упрямо стояла на своем Дуня. Она уже не лежала, а, сбросив с кровати ноги, сидела, похожая на мегеру: растрепанная, с помятым лицом, с набухшими мешками под глазами.
      - Не знаю я, - мать перевела растерянный взгляд на сына. - Вась, ты- то как думаешь?
      - Пусть будет, как отец решил... раз такая его воля.
      - А что люди скажут, ты подумал... кто у нас потом все здесь купит? почти взвизгнула сестра. - Наш отец до сих пор считался уважаемым человеком, а теперь на поверку окажется ходок!
      - Какой ходок, что ты мелешь... Ты подумала, какое тогда было время... это же... ну правильно мама сказала - житейское дело, - попытался вразумить сестру Мельников.
      - Кобелизм это, а не житейское дело... мама вон сколько его ждала.
      - Тогда не нас, а мужиков поубивало, - по-прежнему глухо возразила ей мать. - Всегда парней меньше, чем девок, было, а тогда... Ох, господи, не дай еще кому такое пережить.
      Дуня с изумлением и непониманием воззрилась на мать - ее логика сорокапятилетней разведенки коренным образом отличалась от логики семидесятипятилетней матери.
      - Ладно, Дуня, хватит. Мы сюда отца хоронить приехали, а не лаяться. А Клава со Степаном... они и так ни за что наказаны, и мы тоже перед ними в долгу, - попытался подвести черту под спором Мельников.
      - Ничего я им не должна, у меня жизнь тоже не сахар... хоть самой в петлю... - голос Дуни вдруг сорвался, и она стала шмыгать носом.
      - Ну, нам с тобой на родителей пенять нечего, и вырастили и выучили. Помнишь, как в девках: кого родители лучше всех одевали? Тебя. Форсила, первой невестой на деревне была, парней футболила. Скажешь, потому что красивая была? Верно. А почему красивая? Да потому, что за отцом зампредседателя да матерью завфермой жила, и ела досыта, и в поле тебя, как других, не гоняли... А в институт как поступала, а когда училась? Забыла, как деньги тебе слали и продукты мешками? Не в общаге жила, комнату снимала. А Клава, она даже семьи не завела, на ней же с детства клеймо нагулянной лежало...
      - Не знаю я ничего и знать не хочу! А то, что она уродиной уродилась, я не виновата. И вообще, что-то не верится, чтобы от нашего отца такая могла... Может, к ее матери еще кто ходил...
      4
      Покойного провожали в последний путь четверо детей. Василий держался с новоявленными родственниками подчеркнуто дружелюбно. Он несколько раз ласково заговаривал с Клавой. Та на радостях величала его Василием Николаевичем. Со Степаном они обменялись крепким рукопожатием. Дуня держалась отчужденно и на робкие попытки сближения со стороны Клавы, именовавшей и ее, будучи на десяток лет старше, Евдокией Николаевной, отвечала брезгливым поджиманием губ и холодным молчанием.
      После поминок, когда гости разошлись, стали решать, что делать с избой и матерью...
      - А что решать, - вдруг подал голос Степан, до того в основном молчавший и, казалось, к делу отношения не имевший - не его мать-то.Аграфене Петровне лучше здесь остаться... Вася, Дуня... вы уж извините, мы тут покумекали... изба ваша еще крепкая, не то что у Клавы в Новоселке, ее уж и ремонтировать не стоит, а ваша еще ого сколь простоит. Так не лучше, если Клава сюда переедет да и будет и за домом и за огородом присматривать, Аграфене Петровне помогать? Ну а я со своей стороны тоже помогу, чем могу, слава богу, не в Москве, рядом живу.
      Мельников удивленно взглянул на мать, и та, опустив глаза, косвенно подтвердила его догадку о "сговоре".
      - Мам, ты действительно собираешься здесь остаться? - Мельников все же не до конца верил в то, что мать предпочтет чужих людей родным детям.
      - Ты уж не серчай, Васенька... чего уж... Ну на что я вам в Москве-то, обуза да и только. У вас и у самих дети и внуки... а квартеры маленькие, и я вас стесню, и вы меня пинать будете.
      Мельников поглядел на спокойного, деловитого Степана, на робкую Клаву.
      - Клава, а ты-то как?
      - Вы уж позвольте, Василий Николаич... с мамой вашей пожить... и вы, Евдокия Николаевна... я уж отблагодарю... вот отца, родных хоть под конец бог послал... хоть какой семьей пожить...
      То, что мать не поедет в Москву, наконец-то дошло до сознания сохранявшей до последнего момента надменность Дуни. От такой перспективы она буквально на глазах оттаивала, а Мельникову вдруг стало нестерпимо стыдно:
      - Уж и не знаю как... как-то неудобно.
      - Васенька, не тяни меня к себе. Я здеся всю жизнь прожила и лечь рядом с отцом хочу...
      Оставшись с Клавой и Степаном наедине, Мельников достал деньги:
      - Здесь двенадцать тысяч, отцу на памятник... и избу все-таки подремонтировать надо... в общем, это от нас с Дуней.
      - Ты что, Вась, зачем много-то так! Да на эти деньги у нас тут новую избу можно поставить! - удивленно смотрел на пачку купюр Степан.
      - Возьмите... вы здесь... мы там... Возьмите, пожалуйста... брат, сестра,- с мольбой просил Мельников.