И потому что он забылся и не старался кого-то догнать, не боялся промашки, дело шло споро и ловко.
      Пластинки, позванивая, падали в железную коробку, как монеты в копилку.
      Час пролетел незаметно. Степан Степанович понял, что пришла смена, послышались голоса вокруг, и сразу появились девушки и Сеня Огарков.
      - Это что же получается?-спросил Сеня и поднял недоуменно свои знаменитые брови.
      - Да так вот... захотелось... Все равно не спится, - выключив станок, начал объяснять Степан Степанович.
      - Ой, хитрый наш бригадир!-воскликнула Галка.
      - А вообще-то это нехорошо, - сказал Сеня Огарков.
      - Почему?
      - В перерыве разъясню.
      Вдруг что-то случилось. Степан Степанович заметил, как Клепко переглянулся со своим бригадиром Пепеловым, быстро выключил станок и побежал к проходу между цехами.
      Там ехал автокар, вез детали, подавая их к станкам и участкам. Так бывало каждый день. На этот раз произошло необычное. Автокар со всех сторон окружили рабочие, отталкивая друг друга плечами, стали хватать детали, засовывать их в прихваченные с собой, коробки.
      - Жирные детали привезли!-крикнул Сеня Огарков, на минуту отрываясь от работы.
      Степан Степанович хотел спросить, что это такое, но Сеня уже занялся своим делом.
      Возле автокара появился мастер, и по тому, как он размахивал руками и широко открывал рот, было понятно: Дунаянц ругается на чем свет стоит. Рабочие нехотя начали складывать детали обратно в ящики и расходиться по своим местам.
      Вернулся и Клепко, сплюнул со злости и вновь запустил свой станок. Он еще некоторое время шевелил губами, вероятно проклинал начальство.
      "И что это за жирные детали? И чем он недоволен?
      И почему так разъярился мастер?"-думал Степан Степанович, наблюдая за Клепко.
      За спиной его послышалось гудение и голос мастера:
      - Принимай, полковник. Принимай, дорогой бригадир.
      Перед ним остановился автокар. Из ящиков торчали концы неотточенных валиков, похожих на немецкие гранаты с длинными ручками.
      - Ты о наряде заботился, пожалуйста, - морща горбатый нос, говорил Дунаянц.-Мы тебя без заработка не оставим.-Он сверкнул глазами и покосился в сторону Клепко. - Некоторые недовольны... Но знаем, что делаем...
      С помощью водителя автокара Степан Степанович сгрузил ящики и поставил их в сторонку.
      Как только уехал автокар и ушел мастер, к Степану Степановичу подскочил Клепко,
      - Что, тебе пенсии мало?
      - Хватает.
      - Так что же ты? Дай заработать... Тоже офицер...
      - Как это?-не понял Степан Степанович.
      Клепко указал на ящик.
      - Махнем?
      - Что на что?
      В один момент Клепко притащил коробку с реостатными рамами.
      - Ну, что молчишь? Жадность обуяла? - Клепко смотрел в упор злыми глазами.
      Степан Степанович не знал, так ли он поступает, то ли делает, но понимал одно: он должен принять этот вызов.
      - Согласен.
      В ту же секунду к ним подбежал Сеня Огарков.
      - Пользуетесь, да? - спросил он звонко.
      - Не твое дело, - буркнул Клепко.
      - Не меняйтесь, Степан Степанович.
      - Я уже согласился,
      - Так это ж среди бела дня!.. Эх, не понимаете!
      - Нечего, нечего, - проворчал Клепко, торопливо берясь за ящик и уволакивая его к своему станку.
      * * *
      В перерыве Сеня Огарков подошел к Степану Степановичу.
      - Идемте, объясню.
      Они прошли в конец цеха, поднялись по винтовой лестнице и очутились в красном уголке.
      Степан Степанович огляделся и заметил у самой двери гипсовую фигуру белой свиньи на черной подставке.
      - Что это? - спросил он.
      - Переходящая, - с усмешкой ответил Сеня. - Самой грязной бригаде в конце месяца преподносят.
      - Да-а?
      - Увидите сами... Многое поймете, когда поработаете. А сейчас... Вот насчет этого я и хочу. - Сеня повел бровями. - Существуют детали жирные и обезжиренные. - Он взял в одну руку чернильницу-непроливашку, в другую-пепельницу.-Жирные-это дорогие, обезжиренные-дешевые. Вот и не хотят их брать некоторые. - Сеня резко отставил пепельницу в сторону.Вроде этого...
      Они посмотрели вниз, на видневшегося вдали Клепко.
      - А кому же делать эти, как их? Обезжиренные? - спросил Степан Степанович.
      - Вот и идет вечный спор, все от них отказываются.
      - Значит, из-за денег?
      - Не только, но и это тоже. Всем заработать хочется.
      - Это-естественно,-согласился Степан Степанович.
      Сеня перебил:
      - У нас мастер регулирует. Только ловчат. Вот сейчас Клепко. Он же среди бела дня вас ограбил. Вы же с этими рамами прочикаетесь, а заработаете в десять раз меньше его.
      - Кому-то надо,-возразил Степан Степанович,
      - Почему вам?
      - А почему не мне?
      Сеня пожал плечами.
      - И рано пришли - тоже плохо, потому что рабочее время имеет свои часы.
      Он покосился на Степана Степановича, точно хотел узнать, не обидел ли его?
      - Рабочий день у нас семь часов, а у вас восемь получается.
      - Что же в этом плохого? Я ж добровольно.
      - А что хорошего? - в свою очередь спросил Сеня и, вновь схватив пепельницу и чернильницу, словно они придавали ему спокойствие, стал объяснять:-Тут все просто. Скажем, мы обязаны выдавать за смену сто пластинок, а вы дадите сто сорок.
      - Это ж не для себя - для государства.
      - Но вы же работаете не семь государственных, а восемь. Восемь, повторил Сеня. - Только об этом никто не знает, все думают, что вы за смену выдаете сто сорок процентов. И что получается? - Сеня поднял палец над головой. - Смотрят там нормировщики - видят сто сорок процентов. Ну и увеличивают норму, дескать, равняйтесь на передовых. Раз они могут, почему вы не можете? Р1 выходит: норма растет, а заработок уменьшается.
      - Значит, все дело в деньгах?
      - Да нет же. Ну как вы не можете понять?!
      Сеня тяжело вздохнул и снова хотел начать объяснения. Степан Степанович опередил его:
      - Значит, приходить на работу пораньше-это плохо?
      - Конечно.
      - И брать эти, как их? Обезжиренные-тоже нехорошо?
      - Точно.
      - Но ведь это на пользу службе.
      Сеня покачал головой:
      - Нет, не на пользу.
      - Но я ж пошел навстречу товарищу...
      - Деталями командует мастер.
      Степан Степанович выпрямился, глянул на Сеню недоверчиво.
      - А вы у Кузьмы Ильича спросите, - нисколько не смущаясь, вопреки ожиданиям Степана Степановича, проговорил Сеня. Он смотрел на него открыто, как смотрит человек, уверенный в своей правоте.
      * * *
      Степан Степанович понял одно: он опять подвел свою бригаду, крепко подвел, добровольно, никого не спросясь, ни с кем не посоветовавшись. Сделал это один, а отвечать придется всем - и Сене, и Галке, и Нюсе е Нелькой: заработки в этом месяце у всех полетят.
      После некоторых колебаний он решился обратиться за советом прямо к начальнику цеха.
      Кузьму Ильича он встретил на выходе.
      - Смываюсь,-сказал тот, не останавливаясь.- А ты что хотел? Разговор, говоришь? Тогда идем ко мне.
      Он подхватил Степана Степановича под руку и потащил к выходу.
      На улице шел дождь и светило солнце. Блестящие струйки были хорошо видны. Казалось, что между небом и землей протянуты серебряные струны. Басовито звенели крыши, тоненько и отрывисто-листья деревьев, протяжно и нежно - веселые струйки, бьющие из водосточных труб, и даже асфальт и тот как будто звенел, упруго и глухо.
      - Подождем. Это скоро пройдет,-сказал Кузьма Ильич, встав под узкий карниз книжного киоска.
      Степан Степанович молча согласился. Глядя на дождь, на солнце, он забылся. Дома, деревья, дорога, проносящиеся по ней машины-все блестело. Серебряные струи ударялись о шоссе, высекая искры. Асфальта не было видно, только эти искры. Сплошные искры. Они ослепительно сверкали и переливались всеми цветами спектра.
      - Ты о чем хотел поговорить? - спросил Кузьма Ильич.
      - Да влип я сегодня, - с усмешкой ответил Степан Степанович. Добровольно - как это сказать? - на фланговый огонь напоролся. В общем, махнулся деталями с Клепко.
      - Вот великий комбинатор! Клепко, говорю, комбинатор.
      - Да нет, я сам. Теперь отступать нельзя. Вот я и хотел посоветоваться насчет этих... реостатных рам. Ничего там нет... Какой-нибудь рационализации?
      - Пробовали. Ты Сеню Огаркова спроси.
      Степан Степанович покачал головой:
      - Хм... Сеню... Он мне мораль прочитал... Яйца курицу...
      - Он может.
      Степан Степанович насупился.
      - Молодняк у нас, полковник, что надо, - с гордостью произнес Кузьма Ильич. - Ты в нем разберись получше. Тут не яйца курицу..
      - Что ж хорошего? - возразил Степан Степанович, вспомнив обидевший его разговор с Сеней. - То, что выгодно,-делаем, невыгодно-пусть дядя делает.
      - Это мы регулируем. А материальная заинтересованность-стимул, ее надо еще выше поднять.
      - Мне кажется, если так, - неуверенно возразил Степан Степанович,-да особенно по отношению к молодежи, так мы ее испортим. Деньгами...
      - Не беспокойся. Если растет заработок у бригады Цыбулько, то не за счет погони за жирными, а за счет рационализации.
      Он опять полез за папиросой, раздумал, махнул рукой.
      - Завтра договорим. Ты заходи в контору... А сейчас поехали. Кажись, прошел дождик. У меня сегодня вроде бы праздник, сыну десять лет стукнуло. Приглашаю.
      - Никак не могу.
      - Тогда пока. И не унывай. Что-нибудь придумаем с этими рамами. - Он улыбнулся сдержанно. - Не дадим тебе и твоей бригаде с голоду погибнуть. Кузьма Ильич подал руку и заспешил к троллейбусу.
      * * *
      Перед Степаном Степановичем стояла ближайшая задача: реостатные рамы. Он чувствовал: с решения ее начинается его авторитет в бригаде, в цехе.
      На самой середине проспекта его окликнули. От трамвайной остановки навстречу шел Сеня Огарков.
      - Бог есть! - воскликнул Степан Степанович, устремляясь к Сене.
      Он не дал парню выразить свое удивление.
      - Сказали: ты занимался рамами?
      - Да бросьте вы! Наряд общими силами закроем.
      - Я спрашиваю: ты что-пибудь придумывал?
      - Ну, было...
      - Что? Выкладывай.
      Сеня покосился на подходивший трамвай, сдвинул брови на переносье так, что из них образовались крылышки.
      - Там с кондуктором морока. Наклоняется, перекашивается. Сверла ломаются. Не представляете?-он пошарил по карманам, достал авторучку, пачку сигарет. - Смотрите.
      Сеня стал рисовать на коробке и объяснять торопливо;
      - Рама вставляется в кондуктор, кондуктор-в тиски. Тиски эти тяжелые, зараза...
      - Ну, а что придумал?
      - Не успел. Мастер рамы другим передал.
      - Эх!-не то осудил, не то пожалел Степан Степанович и заспешил домой, чтобы в тишине поразмыслить над Сениным разъяснением.
      У пивного ларька он увидел Самофала.
      - Ты чего здесь?
      - Выпьем по кружечке.
      Степан Степанович стал в сторонку, разглядывая Самофала. Друг явно сдал за последние месяцы. Вместо боевого, подтянутого офицера, каким был Иван Дмитриевич совсем недавно, перед ним стоял сутулый, седой, небритый человек в полинялой рубашке и плохо отглаженных брюках.
      Они обошли ларек, сдунули пену с кружек и отпили по глотку.
      - Свежачок,-одобрил Самофал и, крякнув от удовольствия, поставил кружку на покрытый пятнами выступ.
      - Слушай, Иван. Тебе работать надо.
      Блаженное выражение с лица Самофала исчезло. Он помрачнел и снова схватился за. кружку.
      - Ты катастрофически стареешь. Со стороны это видно.
      Самофал сделал усилие над собой, улыбнулся как-то виновато и робко.
      - Переломный возраст. Закон природы.
      - Оставь. Добра желаю. А закон один: работать.
      - Ладно, ладно. Дай спокойно выпить.-Он пригубил и поспешно перевел разговор: - Ну, побывал у дочери?
      - С ней порядок.
      - А что жена? Сын?
      - Молчат.
      - А работа как? Пошла?
      - Да нет. У меня день ото дня не легче. Все никак не могу найти своего места, все еще не в своей тарелке, а главное, не могу войти в новую жизнь, в новый ритм, в новые порядки... Все что-нибудь не так... Хочу как лучше, а получается не то... Сегодня вот с одним типом, неким Клепко, нарядом махнул. Отдал ему жирные, ну, подороже, значит,-он посмотрел на Самофала, что-то сообразил и заговорил быстрее: - Иван, ты же артиллерист. В технике соображаешь. И на заводе до армии работал.
      - Анкетные данные правильные,-подтвердил Самофал.
      - Слушай, посоветуй. Влип я.
      Степан Степанович огляделся, поднял с земли обгоревшую спичку и начал чертить ею на стенке ларька все, что чертил ему на коробке сигарет Сеня Огарков.
      Несколько раз им кричали, требуя кружки. Неоднократно возникал и затихал шум в очереди. Они не слышали ничего. Лишь когда буфетчица скрипнула дверью и потребовала возврат посуды, они извинились и направились к дому.
      - Подумай, Иван,-еще раз попросил Степан Степанович, протягивая руку на прощанье.-Может, что сообразишь.
      * * *
      Сеня Огарков делил жизнь на три разряда: мягкий, так себе, жесткий. Мягкий - когда все идет как по маслу. Так себе - ни то ни се, ни больших трудностей, ни больших радостей. Жесткий - когда все в жизни сразу не покоряется, все дается с бою, когда вот-вот, кажется, сломаешься от напряжения, как сверло от вязкого металла, и все-таки выдерживаешь, побеждаешь.
      Вот такая жесткая жизнь была ему по душе.
      Наверно, потому что сам он все делал по-своему, Сеня не терпел несамостоятельных людей. Он не любил малодушных, хнычущих и податливых, скисающих при первой трудности. Поэтому его и взволновал разговор у трамвайной остановки с бригадиром. То,.что тот полковник, Сеню мало трогало: он ценил людей не по прошлым заслугам, а по сегодняшнему дню, по сегодняшним делам. То, что бригадир "накололся" с этими рамами, тоже не очень расстраивало, хотя вопрос и касался всей бригады. Спор с ним также не задел его. Сеня видел, что полковник, несмотря на возраст и офицерс-кий опыт, в делах заводских-салага. Но то, что он не скис, не размяк, не успокоился и не отказался от своего, а хочет что-то придумать, преодолеть трудности,-это привлекло Сеню Огаркова. В своем бригадире он увидел те качества, что были в нем самом, и не мог. не поддержать их, как не может человек не подтянуть мотива, услышав любимую песню.
      Сене пришла в голову ценная мысль, только необходимо было согласие девчонок. И он не поехал по своим делам, вернулся в общежитие, зашел в комнату девушек.
      Их на месте не оказалось.
      - Носятся где-то, - буркнул Сеня.
      Он прошел к себе, достал из-под кровати баян и начал подбирать на слух новую песню: "Бухенвальдский набат". За игрой и не услышал, как в комнате появились девушки-Галка, Нюся и Нелька; лишь когда они засмеялись, вздрогнул, обернулся.
      - А мы постучали, - оправдалась Галка.
      - А он, как тетерев, кроме себя, никого не слышит, - засмеялась Нюся.
      К удивлению девушек, Сеня не свел, как обычно, брови и не сказал: "Вы можете не мешать хотя бы?", а быстренько поднялся, поставил баян на стол и произнес вполголоса:
      - Девчонки, я вас искал.
      - Мы потому и пришли. Нам комендантша сказала.
      - Дело есть... Полковника встретил. Мучается. Все из-за этих рам. Помочь бы ему надо.
      Девушки почти одновременно пожали плечами.
      - Он - не подумайте - не скис. Я сначала тоже думал... А он, оказывается... молодчага. Думает, ищет...
      Девушки слушали.
      - У меня план есть. - Сеня поманил их, чтобы подошли поближе, словно кто-то посторонний мог подслушать разговор.-Давайте завтра придем на час раньше. Сделаем этих рам штук по десять. А за пять минут до работы скроемся.
      - А он? - спросила Галка.
      - Он теперь вовремя приходить будет.
      - А куда готовые рамы денем?
      Нюся вновь засмеялась, хотя ничего смешного в ее вопросе не было.
      Сеня при разговоре о нею так хмурился, что это всегда смешило девушку,
      - Это я беру на себя, -сохраняя серьезность, объяснил Сеня. - Ну, как?
      Девушки схватились за руки, образовали вокруг него хоровод и запели:
      Как для нашего для Сени Мы что хочешь совершим.
      Он попробовал рассердиться, но не выдержал и улыбнулся, как улыбаются детям, на которых нельзя сердиться. Хотя все они были примерно одного возраста, Сеня почему-то считал себя старше девушек и был к ним снисходителен.
      - Ну, ладно, ладно, - произнес он басовито и свел свои знаменитые брови на переносье.-Вам бы только хаханьки.
      - Сенечка, поиграй. Ну, Сенечка.
      Он отказывался для приличия, а потом согласился, потому что любил, когда людям бывало весело от его игры.
      * * *
      Как и предполагал Куницын, Песляк остался им недоволен, И никакие объяснения причин неявки Стрелкова, никакие советы работникам радио повременить, никакие ссылки на новую должность полковника в отставке, б которой он еще не освоился, - ничего не помогло.
      - М-да, - хмуро промычал Песляк. - Вот так... Ты свободен.
      А уж Куницын по опыту знал: если начальство сразу не выговаривает-хорошего не жди, все время на страже будь, как будто идешь по минному полю.
      Когда в конце рабочего дня Песляк вновь вызвал его к себе, Куницын даже обрадовался: "Слава тебе! Сейчас взорвется!"
      Но Песляк не взорвался, указал на кресло.
      - Тут на твово друга, - он так и сказал полунасмешливо-полусерьезно*-"твово",-сигнал поступил. Говорят, деталями махнулся.
      К^ницын молчал, про себя думал: "Взъелся ты на него и повода ищешь прижать Стрелкова".
      - Тебе поручение,-продолжал Песляк после паузы. - Разберись принципиально, по-партийному. Начни с Клепко. Есть такой товарищ в бригаде Пепелова.
      Он снова помедлил. Куницын все молчал.
      - Не тяни только. Действуй.
      Выйдя от Песляка, Куницын понял всю коварность возложенного на него поручения.
      - Стрелять по своим заставляет,-проговорил он глухо и закрыл свой кабинет изнутри.
      Нужно было посидеть одному, все взвесить. Положение резко менялось. Теперь вопрос шел о конкретном случае и о его, Куницына, человеческой совести. В то, что Стрелков сделал что-то плохое, он не верил. В то, что Песляк задумал столкнуть его с товарищем, в это Куннцын. верил.
      "Так и есть... Подумаешь - преступление, деталями поменялся. Это-повод. Песляк хочет отплатить за непослушание".
      Куницын видел конечный результат поручения. Оправдание Стрелкова окончательная и бесповоротная ссора с Песляком. Обвинение товарища-ссора с ним, со всеми отставными, но реабилитация себя в глазах секретаря парткома.
      Если бы Куницын не столкнулся с Песляком, он поступил бы просто: отказался от поручения и подал заявление об уходе, как когда-то подавал рапорт об отставке.
      Но он не мог поступить так, как должен был бы поступить. Подача заявления об уходе немедленно была бы истолкована Песляком как нарушение партийной дисциплины. Поди докажи, что ты прав.
      Куницын был новым человеком на заводе, о нем, о его деятельности могли слышать лишь из уст секретаря парткома и по этим отзывам судить о его деловых качествах.
      Куницын вынужден был выполнять указания' Песляка.
      Кроме всего, он был военным человеком и привык выполнять распоряжения.
      "Ничего не попишешь. Надо идти в цех, искать этого Клепко".
      Смена кончилась. Он застал Клепко в опустевшей раздевалке.
      - Я к вам, - с ходу начал Куницын.
      - Чего еще? - буркнул Клепко. - Опять насчет...
      - Относительно полковника Стрелкова.
      - Полковника!-повторил Клепко и раздраженно передернул губами, точно муху согнал.-Я не тянул вашего полковника за язык. А ежели сам согласился, то нечего пятиться раком. Мне черт с ним, что он полковник, я тоже офицер, майор запаса.
      Клепко передернулся, схватил чемоданчик и выскочил из раздевалки.
      Куницын принял решение: ехать к начальнику цеха, сегодня же распутать все дело, чтобы знать завтра, как поступать.
      Спросив в отделе кадров адрес Кузьмы Ильича Сидорова, он взял такси и помчался на квартиру начальника цеха.
      В раскрытых дверях его встретила улыбающаяся женщина, выглядевшая совсем молодой, если бы не седая прядка в волосах.
      Куницына тотчас пригласили к столу. Он отказался, сославшись на занятость и важный разговор.
      - Только недолго, - попросил Кузьма Ильич. - У меня сегодня вроде как праздник, сынишке вот десять лет исполнилось.
      Куницын обещал не задерживать.
      Они вышли на балкон.
      - Я насчет Стрелкова,-с места в карьер начал Куницын.
      - А-а,-протянул Кузьма Ильич.-Своим братом отставником интересуетесь. Он заметил, что Куницыну не до шуток, перешел на серьезный тон. - Правда, нынче он нарвался, но это по неопытности.
      - А что случилось?-тотчас поинтересовался Куницын.
      - Да с одним рабочим - есть у нас такой комбинатор, Клепко фамилия, деталями махнулся.
      - Ах, вот оно что!
      Куницын пригладил усы, раздумывая, как быть дальше. И без вопросов было ясно, на чьей стороне начальник цеха и что он приблизительно скажет. Но спросить всетаки надо было, и Куницын спросил:
      - А хорошо ли это? Нехорошо говорят об этом, об обмене.
      - Говорят? - переспросил Кузьма Ильич, будто не понял вопроса.
      - Так точно. Поручение выполняю.
      - Понятно. - Кузьма Ильич потер лицо, будто проверил, побрит он или нет.-Догадываюсь. Нам этот стиль известен.
      - Уж не посетуйте. Поручение выполняю, - повторил Куницын.
      Кузьма Ильич неожиданно помрачнел, выпрямился, словно собрался уйти.
      - Так вот, передайте этим говорунам: я разрешил обмен. И полковник тут ни при чем.
      - Ясно,-пробасил Куницын.-Прошу извинить за беспокойство.
      Ему было приятно, что начальник цеха заступился за Стрелкова, где-то в глубине души, вроде бы втайне от самого себя, он ожидал именно этих слов и обрадовался, услышав их.
      "А как же я-то?" - возник вопрос.
      "Подумаешь, легенда", - отмахнулся Куницын и пошел к выходу.
      Детишки высыпали провожать его. Их было четверо.
      Все они были приодеты, чистенькие и праздничные. Он не удержался, наклонился и подхватил самую младшую на руки. Она моментально освоилась и, дотронувшись пальчиками до усов, спросила:
      - Это меховое?
      Куницын засмеялся и, еще раз извинившись, поспешил уйти.
      * * *
      Клепко рассердился на Стрелкова и испугался за себя. Под горячую руку он не обратил внимания на вмешательство этого молокососа Сеньки Огаркоаа, а потом у него возникло опасение: "А вдруг шум поднимет? Он ведь такой!"
      Клепко заметил, что в обеденный перерыв Сенька утянул своего бригадира куда-то, а к нему, Клепко, по* дошли девчонки-соплюхи из бригады Цыбулько и начали стыдить его, как нашкодившего мальчишку.
      Клепко огрызнулся и кинулся упреждать события, прямо к Песляку.
      С Песляком у него установились добрые отношения.
      Возникли они давно, как только Песляк появился на заводе. Как-то в цехе проходило собрание. Песляк присутствовал. И выступил. Клепко уж запамятовал, к чему тогда тот призывал, но был этот призыв их цеху, что называется, не в жилу. Рабочие ответили на призыв секретаря парткома неодобрительным шумом. Клепко посочувствовал Песляку, взял слово: "Что ж вы, мол, шумите? Если товарищ секретарь не знает всех наших тонкостей, так это еще не значит..."
      После собрания Песляк поблагодарил Клепко за поддержку, попросил заходить в партком. На этот раз Песляк внимательно выслушал рассказ Клепко о Стрелкове.
      - Значит, махнул и глазом не моргнул?
      - Точно... Он будь здоров.
      - А ты?-строго спросил Песляк.-Он по неопытности... А ты?
      Клепко не ожидал такого поворота, смутился.
      - Он же не этот... не ребенок... И потом у него пенсия. А нам заработать надо, Прокопий Васильевич.
      - Заработать,-повторил Песляк неодобрительным тоном. - Самовольство это. Нарушение дисциплины...
      И у молодежи на виду было?
      - Точно, - поспешил подтвердить Клепко и, вспомнив Сеньку Огаркова, добавил;-Этот факт на них отрицательно подействовал.
      Песляк все записал.
      - Проверим... Стрелкова поправим... А тебя предупреждаю,
      - Так я же объяснил...
      - Не дело это... Заходи...
      "В порядке. Будь здоров", -думал Клепко, возвращаясь в цех.
      И вдруг этот усач с расспросами. "Видать, за своего брата полковника вступаться решил". Клепко вновь испугался. Бросился искать своего бригадира, Пепелова.
      Он знал, где его искать.
      Иван Гаврилович имел одну страстишку: шахматишками баловался. Частенько после работы он встречался с дружками-приятелями и проводил час-другой за любимой игрой, зимой или в плохую погоду - в красном уголке, в ясные дни в заводском скверике.
      Клепко туда и направился. И вскоре разыскал в тенистом уголке сквера своего бригадира. Пепелов играл С рыжим парнем из третьего цеха. Вокруг них стояло и сидело не менее десятка болельщиков.
      Едва Клепко приблизился к играющим, они заспорили. Рыжий сделал ход и тотчас взял его обратно,
      - Матец!-воскликнул Пепелов, хватая партнера за руку.
      - Так я же еще не сходил.
      - Схожено - сгажено.
      - Так я же руки не оторвал.
      В спор вступили болельщики. Мнения разошлись.
      - Сходил... Будь здоров, - вмешался Клепко.
      Пепелов покосился на него и будто не узнал.
      - Ну ладно. Давай новую, - согласился Рыжий.
      - Не буду. - Пепелов отодвинул доску.
      - Заслабило. Зевку обрадовался.
      - Просто люблю сильных партнеров. - Пепелов встал, пригладил свою черно-бурую шевелюру по-мальчишески, всей пятерней, и повернулся к Клепко, давая понять Рыжему, что разговор окончен.
      Они пошли по аллейке.
      Пушинки с тополей падали им на одежду, на лица и щекотали кожу. Клепко сдувал их, а Пепелов отмахивался, как от комаров.
      - Чего приперся?-спросил он, как будто был недоволен приходом своего товарища, его вмешательством в спор с Рыжим.
      - Да вот так... Действовать надо.
      И Клепко рассказал о приходе в цех усатого Куницына и о своем опасении.
      - Будь здоров, приятели. Защищать пришел... Мнето что - на бригаду тень...
      - Не думаю, - возразил Пепелов.
      - Смотри. Повернут. Завистников сколько угодно.
      Давно тебя с доски Почета содрать собираются.
      Пепелов даже приостановился. Честолюбие было его слабинкой. Не раз по поводу своей фотографии он слышал насмешки и колкие реплики товарищей, не однажды пытались возражать: "Почему все он? А другие?" Но всякий раз Пепелов доказывал своей работой право на эТо фото. И карточку не менял-нравилась. Он привык к своему месту на доске Почета. И к нему привыкли.
      Клепко почувствовал колебания бригадира, поддал жару:
      - Да тут еще факт с этим Кирилкой-бандюгой. Ты думаешь что? Забыли? Как бы не так. Прикрыли только, А надо-так в любое время вытащат и звбн поднимут.
      Раздуют, будь здоров.
      Пепелов шагал молча, все еще не принимая никакого решения.
      - Вот и объединят, - не унимался Клепко. - Факт морального разложения. Факт этот... ну, как сказать?..
      махинации, что ли... Конечно, я... мы ни при чем-.. Ты сам знаешь... Но пришить могут.
      Пепелов выругался и кивнул Клепко: пошли, Они повернули к заводоуправлению, к Песляку.
      * * *
      Весь день работа не клеилась. Перекашивались рамы. Летели сверла. Стало ясно: оснастка не годится. Но другой не было.
      Степан Степанович весь извелся. К концу рабочего дня в его активе всегда тридцать две рамы, зато в пассиве - пять сломанных сверл.
      Каково же было удивление Степана Степановича, когда к нему подошел приемщик-сухонький старичок, заглянул в ящик с выработкой и сказал:
      - Похвально. Такая неудобная деталь, и в первый же день почти норму дали.
      - Какая там норма!
      - Эти рамы, смею заметить, только по доплатным нарядам выполняли, потому что нормы завышены, работа трудоемкая, нерентабельная...
      Степан Степанович догадался: старичок тоже удивлен тем, что он добровольно взял невыгодную деталь.
      - Что делать? Надо ж кому-то?
      - Похвально, похвально... Норма семьдесят две за смену. А у вас что получается? - он заглянул в свои бумаги. - Вы сдали тридцать семь да тут тридцать две...
      - Какие тридцать семь?
      - А утречком? Запамятовали?
      И тут выяснилось: Сеня и девушки без его разрешения, тайком, рано утром выполнили часть его работы.
      "Что же это?! Я же их подвел, и они еще мне помогают... Да еще втихаря".
      Степан Степанович кинулся к начальнику цеха.
      Он не знал, как реагировать на помощь молодежи.
      Возмутиться? Снова обидятся. Они, вероятно, из чувства товарищества, из добрых побуждений выполнили часть его работы.
      Сделать вид, что ничего не произошло? Это уж совсем по-детски. Даже приемщик знает: работа сделана.
      Смириться? Еще больше совесть будет мучить, как ни крути, он подвел бригаду, эти рамы всем выйдут боком-заработок у всех полетит.
      Кузьма Ильич был не один. Перед ним сидел "немолодой рабочий в черном берете и что-то говорил, перекладывая руки то на стол, то к себе на колени.
      Кузьма Ильич держался неестественно, напряженно:
      не смотрел в глаза собеседнику, а только старался сделать каменное лицо-не выдать своего истинного отношения к разговору. И это усилие было заметно.
      Напряжение Кузьмы Ильича заставило Степана Степановича вслушаться в происходящий разговор.
      - А возни с ним сколько, - проговорил рабочий и переложил руки. Отрезать, подрезать, зацентровать, протащить, и еще канавку. И за все две с половиной коп.
      И за смену выходит один рубль двадцать пять коп.
      А почему? Почему, я спрашиваю, другой вал всего на двадцать миллиметров подлиннее, та же работа, а десять коп штука? Почему такое? Объясни . мне, Кузьма Ильич.
      - Не от нас же, Георгий Фадеевич, сам знаешь.
      - Как работать, так от нас, как платить-на кого-то ссылаемся.
      - Вспомни, как в сорок первом, в эвакуации, чуть не под открытым небом станки устанавливали,-произнес Кузьма Ильич, все еще пытаясь смягчить рабочего. -Сперва станки ставим, потом крышу ладим.