Нет, он не спал. Зимобор протер лицо, взъерошил волосы. Небо за окошком побледнело, созвездие Трех Вил погасло. Близилось утро, давно уже бы кричали петухи, если бы в Смоленске сохранился хоть один.

Он не спал. Младшая из трех Вещих Вил, Дева Будущего, говорила с ним. Обещала помощь. Он хорошо помнил ее советы, но не мог сообразить, что же такое она сказала ему на прощание. Что-то такое хорошее, но... тревожное. Что-то слишком невероятное, чтобы быть правдой.

Но где-то в глубинах сохранились последние отголоски, воспоминания о мгновенном блаженстве, которое подарило ему ее прикосновение. Это было на самом деле, такого не выдумаешь.

Храпящая старуха вздрогнула, обвалилась с лавки на пол, завозилась — проснулась. Зимобор неслышно встал и скользнул за дверь, благо ее смазали, чтобы не скрипела. Никому не надо знать, что он провел возле тела последнюю земную ночь души. То, что с ним случилось, принадлежит только ему.

В последующие дни княжий двор был полон гостей: понаехали старейшины со всех подвластных земель, и княгиня принимала их весьма радушно и с почетом. Собрать, как в былые времена, всех взрослых свободных мужчин племени было уже невозможно, и прибывали только старейшины, которые будут говорить от имени своих родов — с верхнего течения Днепра, с Вопи и Вотри, с верховий Сожи (там жило немало радимических родов, плативших дань смоленскому князю), с Каспли и Осьмы. С Торопы приехали новый староста и его родичи, знавшие Кореню. Из уважения к княжьей родне им достались довольно почетные места в гриднице, но, строго говоря, знатностью они похвастаться не могли.

По вечерам в гриднице, где собиралась вся смоленская и приезжая знать, не утихали споры. Бояре и старейшины хотели что-то решить между собой еще до веча, но договориться никак не удавалось.

— Служил я князю Велебору верно, в чем дух его над нами свидетель! — говорил воевода Беривой. — Хочу и дальше роду Велеборову, роду князя Тверда и потомков его, служить. Перун и Макошь князя Велебора благословили добрыми сыновьями, и сыну его старшему Зимобору я в верной службе поклянусь. Кто обычай предков чтит и племени кривичей славы хочет — тот говори как я. Верно говорю, дружина?

— Верно! Верно! Хорош у князя старший сын — лучше нам не надо! — кричали кмети ближней князевой дружины. Они дружили с Зимобором, не раз ходили с ним в походы и были совсем не прочь увидеть именно его своим новым повелителем.

— Дай я скажу! — вышел вперед Секач. — Не одним сыном боги князя нашего благословили. Старшее его дитя — княжна Избрана, и в ней благословение богов. Мать ее княгиня Дубравка род свой ведет от воевод Белояричей, от князя Белояра, сына Вербницы и Стоимира, внука князя Волеслава. В ней две реки княжьей крови священной сливаются воедино. И княжна Избрана, как заря ясная, земле кривичей послана богами. После всех неурожаев нам больше всего милость Макоши нужна, чтобы поля наши родили, скотина плодилась. А чьи мольбы скорее услышит Великая Мать, как не правнучки и служительницы своей? Пусть княжна Избрана будет княгиней — тогда благословят боги нас и землю нашу! А случится война — изберем воеводу, как предками завещано.

Никто не ждал, что грубоватый боярин сможет говорить так красиво и гладко. Подобной речи следовало бы ожидать от волхва, и волхвы, кстати, согласно кивали, слушая боярина. Зимобор заметил напряженное лицо княгини Дубравки и сообразил: истинным творцом этой красивой речи была она, а Секач ее затвердил, как ребенок, чтобы теперь произнести своим громким уверенным голосом.

Но гораздо больше удивляло то, что Секач поддерживает уже не Буяра, своего воспитанника, а Избрану. Правда, удивлялся Зимобор недолго. «Изберем воеводу...» Понятно, кто будет этим воеводой. Похоже, Дубравка и Избрана твердо пообещали Секачу, что эта должность будет его, и поклялись той самой богиней, именем которой он теперь убеждает остальных...

— Да большой милости на княжне не видно! — крикнул Бражко, староста смоленских кузнецов. — Мужа у нее Макошь быстро отняла, детей не послала. А больше замуж она идти не хочет, вон какие князья к ней сватались, а все попусту! Ждет, что ли, когда к ней Белый Всадник явится, сам Перун? Поднялся шум, все заговорили разом.

— Не гневи богов! — возмущенно крикнула княгиня. — Сам Перун будет ей небесной защитой, а на земле защитник найдется!

Тесня друг друга, вперед выбрались несколько старост и волхв. Все заговорили разом, но только мешали друг другу. Княгиня злилась, но не могла их прервать. Кмети и даже челядинцы зашумели.

— А ну тихо! Молчи! — кричал Беривой, размахивая могучими кулаками. — Говори один! Не на торжище!

— Княжна Избрана благословение богов, на ней лежащее, явила нам! — выкрикивал волхв Радомысл, которого выпустили-таки вперед. — После славной княгини Летомиры, после Вербницы, дочери Болеслава, не бывало у князей смоленских такой девицы, как княжна Избрана. Разумом она остра, как молния Перунова, помыслом быстра, как вихрь Похвистов, мудрость ее, как море Варяжское, широка, как Велесово подземелье, глубока. Суд она судить может, ибо все законы и обычаи ей ведомы, и справедливостью ее Перун наградил в полной мере. Духом она тверда, как меч булатный, и нет такой беды, какая ее устрашила бы. Разумность, справедливость, доброту и милость дадут нам боги в ней.

— Коли так она хороша, так забирайте ее себе в святилище, нам не жалко! — опять закричал староста Бражко. — Отдадим, да всех ее варягов крутолобых в приданое дадим! А князь должен меч в руке держать, а не веретено!

Опять поднялся шум, в гриднице засмеялись.

— Княгиня Летомира правила Смоленском, пока князь Зареблаг во взрослый разум не вошел, и никакого урона не было земле кривичей! — крикнул Секач.

Он напоминал о том случае, когда новым князем был избран семилетний сын прежнего — правда, его мать, княгиня Летомира, и при жизни мужа пользовалась большим уважением. А ее родной брат был прославленным воеводой, так что, собственно, этим-то двоим вече и вручало судьбу племени. Сам Зареблаг, повзрослев, оказался далеко не таким способным правителем, как его мать, и после него был выбран человек из другого рода. То есть Велебор Старый. Но все же женщина когда-то правила днепровскими кривичами, хоть и от имени сына.

— Так у нас есть княжич в разуме — куда уж лучше! — отвечал ему Беривой, взмахом показывая на Зимобора. — Ждать нечего!

Кругом кипел спор, только сами Избрана и Зимобор молчали. Их черед говорить еще не пришел. Избрана держалась прямо и гордо, только ее тонкие брови сдвинулись, а глаза сверкали острым блеском, как две голубые звезды. А Зимобор думал о той ночи, когда три Вещие Вилы шили рубаху для Велеборовой души. «Хочешь — сделаю тебя смоленским князем», — сказала ему Дева, та самая, во власти которой переменчивое и ненадежное будущее. Сама судьба была на его стороне, и что значили перед ее волей все происки княгини Дубравки, все вопли ее сторонников? Ему дана такая сила, которую не одолеет никто. Страх перед нечеловеческим существом прошел, теперь Зимобор твердо верил, что младшая из Вещих Вил поможет ему.

Но не только надежда на помощь его согревала. Дева не показала ему своего лица, но ее нежный, ласковый голос, чарующий аромат ландыша, само ощущение блаженства от ее присутствия кружили голову даже в воспоминаниях.

— Если княжна Избрана так хороша и богами любима — место ей в святилище, пусть богам служит! — кричал тем временем десятник Достоян. — А на княжьем престоле мужчина нужен! Засмеют нас, кривичей, все земли, если мы при двух взрослых сыновьях княжеских на престол девицу посадим!

— А кто смеяться вздумает, тот вот что понюхает! — Секач выразительно показывал собственный могучий кулак.

— Надо вопрошать богов, кто угоден им на престоле смоленском! — восклицала княгиня Дубравка.

Вопрошать богов... Княжеский посох со смертью Велебора забрали в святилище, и теперь он ждет нового владельца перед идолом Сварога. И волхвы не отдадут его тому, кто не угоден... богам? Или самим волхвам? Ведь читать божественную волю будут они сами.

Крики становились все громче и беспорядочнее, никто уже не слушал других, ожесточение нарастало. Пора было вмешаться, пока дело не дошло до драки.

Зимобор встал и поднял руку.

— Тихо! — рявкнул на расходившуюся толпу воевода. — Дай княжичу сказать!

— Не буду оспаривать достоинства сестры моей Избраны, но и себя в обиду не дам! — сказал Зимобор. Народ умолк, люди тянули шеи и хмурились, стараясь ничего не упустить. — О чем вы спорите, кривичи? Не дочерям своим, но внукам отдал Крив в наследство свою землю. И не девицы, но мужчины из рода князя Тверда наследуют его престол. Я, Зимобор, старший сын князя Велебора, заявляю свое право на престол моих предков. Если кто-то видел мою трусость — пусть сейчас выйдет и скажет. Если кто-то терпел от меня обиду или несправедливость — пусть выйдет и скажет. Именем Перуна я вызову на поединок любого, кто хочет оспорить мое право.

— Вот молодец! — одобрительно воскликнул Беривой. — Это дело! Нечего богов гневить бабьей болтовней.

— Я выставлю человека биться за мое право! — звонко объявила Избрана и тоже вскочила, словно само ее сердце рвалось в битву.

— Что это за человек? — быстро спросил Зимобор.

Избрана поймала его пристальный взгляд и поняла, что он для нее приготовил подвох. Но отступить она не могла и не хотела.

— Вот мой человек! — Без раздумий она показала на Хедина, стоящего чуть позади нее, и варяг расправил плечи в знак своей готовности.

— Кривичи! — Зимобор обернулся к гриднице. — Если за вас будет биться варяг, кто же будет вами править? Хотите, чтобы чужак был вашим воеводой?

По толпе пробежал гул: вручить варягу оружие на священном поединке означало дать ему и в дальнейшем слишком много прав. Лицо Избраны дрогнуло: она поняла, что такая замена и неугодна смолянам, и опасна в будущем для нее самой.

Но ее не зря хвалили за твердость духа: она была готова на все, лишь бы настоять на своем, и первое же препятствие не могло ее остановить. Мать порывалась что-то тайком подсказать ей, но она не слушала.

— Тогда... — так же звонко, со стальной решимостью объявила Избрана, — тогда я сама буду биться с моим братом! Как велит обычай: пусть его зароют в землю по пояс и дадут мне оружие — я своей рукой отстою мое право!

Толпа опять заволновалась: смелость и сообразительность княжны вызывали восхищение.

— Эх, жаль, что двое вас! — задорно крикнул кто-то из смолян. — Ни одного князя — беда, а двое — две беды! Один бы кто из вас был — вот тут бы мы зажили!

— Кривичи! — воскликнул Зимобор, перекрикивая возбужденный шум. — У вас много врагов! И ни один из них не позволит зарыть себя в землю еще до битвы!

Толпа шумела не переставая: теперь посадить на престол девицу казалось немыслимо, и сами разговоры об этом выглядели досужей болтовней. Княгиня Дубравка в ярости сжала кулаки: все ее приготовления оказались напрасны. Даже если бы Зимобора не поддерживал ни один человек, он все равно имеет право отстоять свое наследство поединком. Даже вече едва ли пойдет против воли богов, явленной на божьем суде. А ее дочь не могла даже принять вызов, и древняя слава, на которую они хотели опереться, повернулась против них!

— Да, у нас много врагов! — воскликнула княгиня. Все же не зря эта женщина вела свой род от богов и много лет правила главным святилищем днепровских кривичей. — Но ты, Зимобор Велеборич, можешь ли ты сказать, что у тебя нет врагов?

— О чем ты, матушка? — изумился Зимобор. Что у него имеются враги, видел даже слепой, но едва ли княгиня говорит о себе!

— Скажи-ка, нет ли у тебя врагов на Той Стороне! — внушительно и вместе с тем вкрадчиво намекнула княгиня. — Все знают, даже если кто-то забыл, что княжич Зимобор был обручен, что невеста его умерла, но не дала ему свободу! Он связан с мертвой, связан обручальным кольцом и обетом, и она считает его своим! Все об этом знают! — Дубравка с торжеством обвела взглядом притихшую толпу. — Все знают, что мертвая невеста не позволяет Зимобору найти себе жену. Всякую девушку, что полюбит его, душит и сушит мертвая! Как можете вы, смолинцы, отдать свою судьбу в руки человеку, который связан брачным обетом с мертвой!

— Ну, мать, это ты что-то... не того загнула... — Беривой тоже был ошарашен, но пытался найти возражение. — Если так рассуждать... Это что же тогда — если у кого жена померла или там, скажем, муж... Ты, княгиня, — вдова! И дочь твоя — вдова! — осенило его. — Так что же теперь — и вас по ночам мертвые мужья душить придут? Так, что ли? Чем вы лучше-то, ты мне скажи?

— Мой муж достойно погиб и достойно погребен, он ни разу за семь лет не тревожил моего покоя, а по прошествии семи лет я снова свободна, как девица! — с торжеством объявила Избрана. Ее глаза сияли, она гордилась умом своей матери, который, разумеется, и сама унаследовала. — А что мы знаем о смерти твоей невесты? — Она бросила на Зимобора поистине уничижительный взгляд. — Скажи, ты знаешь, как она умерла?

Зимобор молчал. Он этого не знал. Посланцы полотеского князя просто сообщили о смерти малолетней невесты, безо всяких подробностей, а спросить ему не пришло в голову. Мало ли от чего умирают девочки-подростки? Марена никого не щадит — ни старых, ни малых, ни простых, ни знатных.

— Ты не знаешь! — Избрана правильно истолковала его молчание. — Тебе не сказали правды. Наверняка дочь князя Столпомира умерла дурной смертью![16] Поэтому ей нет покоя в могиле. И поэтому она не даст покоя тебе! Никогда! Она погубит тебя, а ты навлечешь на землю смолян великие беды! Ты никогда не сможешь жениться, потому что она задушит любую твою избранницу! У тебя не будет детей, и ты не оставишь наследника! Так не лучше ли тебе... не навлекать на нашу землю такой опасности, от которой не можешь защитить?

Понятно... Последний пример ревнивой злобы его мертвой невесты — Стоянку из Полоха — все видели вот только что. А Буяр наверняка нажаловался матушке. А матушка сделала выводы... И попробуй ее опровергни...

— Так, может... это... Ее прогнать как-то можно? — Десятник Моргавка вопросительно посмотрел сначала на княгиню, потом на волхвов. — Невесту-то эту пропащую?

— Может, и можно. — Громан, верховный жрец смоленского Перунова святилища, пожал плечами. — Может, и можно. Только сперва надо выяснить, отчего она умерла, где похоронена, могилу искать, вопрошать Велеса, — он кивнул в сторону Велесовых волхвов, одетых в медвежьи шкуры, — чем она недовольна, жертвы приносить... Еще вызнать, какая жертва ей угодна... А мало ли чего она запросит! Княжеский сын — дорогая добыча, за цыпленка не выкупишь!

А Зимобор снова вспомнил о Вещей Виле, и у него мелькнула надежда. Она — та, кто перерезает нити человеческих жизней. Она, несомненно, знает о его мертвой невесте все, как знает обо всех живших и умерших, сколько их ни было.

— А может быть, это не так трудно, как ты думаешь! — ответил он Громану, уже без прежнего уныния глянув на жреца, а потом на княгиню. — Я узнаю, как она умерла и чего теперь хочет. Это моя невеста, и я сам с ней разберусь. А живые пусть на нее не надеются и за мертвую не прячутся. Что я сказал про поединок — так и будет.

— Так и поединщик тебе будет! — рявкнул Секач и, схватив за плечо, вытолкнул вперед Буяра. Тот опять был порядком пьян: на щеках его полыхал румянец, а душу переполняла отвага.

— Я выйду на суд божий против брата моего Зимобора! — крикнул и сам Буяр. В раздоре старших брата и сестры он мог неожиданно оказаться победителем. — Я тоже — сын князя Велебора и княгини Дубравки, во мне кровь Тверда и Белояра! Если я одолею — я буду смоленским князем!

— Нечего тут разговоры разговаривать! — раздавалось со всех сторон. — Как повелось! Кто одолеет — тот наш князь! Тот богам угоден! А кто проиграет, тот, стало быть, больше не спорь! А драться нам нечего, чтобы всю землю нашу в чужую добычу отдать!

Но выступление нового поединщика Зимобора не смутило. «Если вызовется быть тебе соперником младший брат — выходи на бой без тревоги, победа будет твоя», — обещала ему Та, Которая Знает. Буяра как соперника он не боялся, поскольку был сильнее, опытнее и хладнокровнее. Всю свою жизнь они чуть не каждый день сражались тупым учебным оружием, и ни единого раза Буяр у него еще не выиграл. Только спьяну тот мог об этом забыть, а Зимобор хоть сейчас мог перечислить все те ошибки, которые Буяр наверняка сделает. А значит, если мертвая невеста не вмешается опять, он уже может считать себя новым смоленским князем.

Неподалеку от крайних смоленских дворов широко раскинулось так называемое Княжеское поле. Когда-то давным-давно там был погребен князь Тверд, основатель города и старший внук древнего Крива. Его курган и сейчас еще возвышался над всеми, а вокруг за века вытянулись курганы других знатных родов — длинные, способные вместить прах множества умерших. Небольшие родовые насыпи простых смолинцев были разбросаны поодаль. Огромный жальник с годами все рос, и в поминальные дни здесь было оживленно: везде дымили костры, греющие души дедов и бабок, на высоких курганах знати приносились жертвы и пелись поминальные песни, везде слышался говор — живые рассказывали мертвым про оставленную ими жизнь.

Все дни, пока готовилось погребение, старухи со всего города, распустив седые космы и посыпав головы золой, причитали по умершему князю.

Вечером последнего дня перед погребением дружина собралась на кургане князя Тверда. Он был хорошо виден на Княжеском поле, потому что был самым высоким и широким. По преданию, сам князь Тверд завещал перед смертью: «Пусть над тем насыплют курган выше моего, кто превзойдет меня славою дел своих». Такого удальца, конечно же, не находилось: древние подвиги тем и священны, что они неповторимы, и превзойти их нельзя, как нельзя достать рукою до неба. Песни о подвигах всех трех внуков Крива — как они взрослели и мужали, как добывали себе оружие, коней и жен, как строили свои города, как расчищали свои земли и как погибли, самой смертью вложив в потомков чувства ужаса и гордости, — пелись отдельно. Тот самый Дивий бор, где дети князя Велебора недавно охотились, тоже видел юношеский подвиг князя Тверда — он изгнал оттуда Змея, жившего в Змеевой горе, и за это смолинцы, терпевшие от чудовища неисчислимые беды, избрали победителя своим князем...

В густеющей прохладной тьме весеннего вечера еще издалека было видно дрожащее пламя. Цепочка огней колебалась примерно на высоте человеческого роста и ограждала довольно большое пространство. При взгляде на эти факелы Зимобора пробирала дрожь. Ребенком, пятнадцать лет назад, он уже видел эту цепочку из огней, горящих как бы на воздухе, как бы сами по себе. Стена из факелов на высоких подставках окружала временную могилу, куда тело помещали перед погребением. Когда-то он видел внутри такой временной могилы своего деда, князя Годомысла. Зимобор и сейчас помнил это зрелище: выдолбленный дубовый ствол, в нем, как птенец в яйце, лежит тяжелое неподвижное тело со страшным, опухшим мертвым лицом под боевым шлемом, с седыми усами, такими знакомыми и совсем чужими... Зрелище было жуткое и неприятное. Невозможно было поверить, что там, за этими огнями, теперь точно так же лежит отец. Вернее, то, что от него осталось. Сброшенная одежда души, которая давно ушла по радужному мосту в белой рубахе, сотканной из нити дней и дел его...

Пронзительный голос плакальщицы взлетел последний раз и умолк: ночью не причитали. Ночью мертвец был опасен: ведь неизвестно, какое порождение мертвого мира пожелает воспользоваться освободившимся телом. Для безопасности и зажигалась цепочка освященных огней, позади нее ставили второй заслон, из воткнутых в землю копий, остриями вверх. Места плакальщиц занимали волхвы, с железными ножами и секирами, с трещотками и билами, которыми они гремели всю ночь, отгоняя Марену и все ее черные порождения.

Красноватое поле вечерней зари на закате все больше одевалось ночной темнотой, отблески багряных лучей таяли — солнце умирало на ночь, отдавая землю во власть тьмы. Священные огни сиротливо трепыхались на ночном ветерке и казались такими жалкими под черными крыльями Марены. Стало холодно, и Зимобор чувствовал себя бесприютным, словно изгой[17], а не наследник славнейшего из кривичских князей.

Хорошо, что Судимир позаботился о бочонке березовой браги: она и согревала, и прогоняла излишнюю мрачность, помогая в этом тем песням, которые тут сегодня пелись. Воевода Беривой сам, играя на гуслях, густым голосом пел старинные песни о подвигах князя Тверда и его битвах:

Уже совсем стемнело, на вершине кургана горел костер, и на верхушке каждого из старых курганов тоже был виден огонек. Казалось, сами курганы проснулись и переглядываются между собой, правят своим собственным ночным вечем. Зимобору были хорошо видны все эти огоньки в ночной темноте, и казалось, что это светятся души умерших. Он знал каждого из них — князя Тверда, которого сейчас восхваляет песней Беривой, и следующих смоленских князей — Вышегора, Болеслава и его сына Вербнича — их род тоже пытался, было утвердиться на смоленском престоле навсегда, но прервался. Здесь были князь Блискав, отец будущей княгини Летомиры и ее брата-воеводы, ее муж князь Девясил, князь Зареблаг. Княгиня Летомира, которая четырнадцать лет мудро и благополучно правила кривичами, удостоилась особой чести — ей возвели отдельный курган, и прах ее потомков клали под его насыпь. Секач с Красовитом тоже когда-нибудь туда попадут...

Одним из самых любимых в Смоленске было сказание о том, как княгиня Летомира сама ездила за море сватать своему сыну невесту, хитростью и мудростью отбилась от посягательств на нее саму заморского правителя и привезла Зареблагу невесту, прекрасную, как ясная звезда, от которой родился его сын Громиик. О Зареблаге и Летомире была и другая песня — о том, как взрослеющий княжич, входя в силу, вызывал на кулачный бой целые роды и всех побивал, приходя в такое исступление, что только одной его матери и было под силу его унять, о чем ее слезно просили отцы и матери:

Все это было живо, ярко — прошлое никуда не делось, оно существовало здесь и сейчас, наравне с настоящим и будущим, и только легкая невидимая грань скрывала его от невнимательных глаз, но для Зимобора этой грани сейчас не было. Река времен едина, и чуткая душа может жить в любой ее струе. Даже те потомки Тверда, которым не суждено было княжить, — воевода Красногост или воевода Молислав, отец Велебора Старого, — все они были здесь. Они стояли цепью, как воины в строю, вдоль длинной насыпи Твердова кургана, и Зимобор вдруг ощутил, что на темном, пока пустом краю есть место для него. А за ним потянутся сыновья, внуки, обретая свое место в строю поколений... Сердце сильно билось, дух захватывало.

А с неба смотрели на него звездные глаза той, которая обещала ему победу всегда и во всем. Она сказала: «Ты будешь смоленским князем», и Зимобор уже чувствовал себя им. Предки смотрели на него десятками огненных глаз и ждали, что он не опозорит свою кровь, текущую от самого Перуна.

Поднявшись на ноги, Зимобор побрел вниз с кургана в ночную тьму. Ему хотелось побыть одному, послушать землю, вдруг заговорившую с ним в полный голос, и он взмахом руки остановил кметей, по привычке потянувшихся за ним. Коньша и Жилята послушно сели: от браги у них слабели ноги, и в мыслях тоже наступала блаженная расслабленность.

У Зимобора слегка кружилась голова. Самого себя он видел как бы издалека, в общем течении реки веков, и судьбу свою видел как уже свершившуюся. О нем тоже сложат песни, в которых будет все, что нужно князю: его рождение, его взросление, приобретение оружия, борьба за далекую прекрасную невесту...

А может быть... Зимобор стоял у подножия еще одного старого, темного кургана, заросшего травами, и мысленно видел старинное сказание, что часто пелось на свадьбах. Это уже случилось однажды в его роду: молодой смоленский князь Смелобран охотился в лесу, отбился от дружины и увидел в густой чаще круглое озеро, а в нем купались девять прекраснейших девушек. Лебединое оперенье лежало на берегу, и князь тайком утащил пару крыльев. Восемь девушек обернулись лебедями и улетели, а одна осталась... От жены-вилы у князя Смелобрана был сын, вот только сама Белая Лебедь покинула его через три года, вернулась в небо, к своей заоблачной родине... Конечно, это сказание, почти сказка, но... Но ведь одна из трех Вещих Вил сама пришла к нему и обещала что-то такое... Сердце сладко сжималась, по коже пробегала дрожь наслаждения, Зимобор сам боялся своих мыслей и упивался ими.

Непонятная сила вдруг бросила его куда-то в сторону, заставила отскочить, пригнуться и выпрямиться, в руке внезапно оказался меч, и только потом Зимобор очнулся от своих мечтаний. Он еще ничего не понимал, а тело уже сражалось, отбивая мечом удары, дождем сыпавшиеся из темноты. В свете луны Зимобор видел перед собой две, три темные фигуры с блестящими мечами в руках. Многолетняя выучка, выработанное чутье спасли его и заставили защищаться, пока мысли еще блуждали очень, очень далеко. Зимобор отбивался от троих, еще не сообразив, кто и почему напал на него, люди это или нечистые духи. Это было похоже на страшный, дикий сон: темнота, полночная луна, курган позади, густая трава погребального поля и трое черных противников, как будто вышедших из-под земли. В свете луны, облитые черными тенями, они казались огромными и безликими, но все же это были не призраки. Зимобор слышал человеческое дыхание, и в их привычках вести бой угадывалось много очень знакомого. Навьи не отличаются дружинной выучкой, приобретенной, скорее всего, не здесь, а за Варяжским морем. Но и Зимобор не зря с семи лет учился держать оружие. Его поединок за право владеть отцовским престолом уже начался — внезапно, без жертв богам и просьб о благословении, без свидетелей и судей, кроме молчаливых курганов — хотя они-то, пожалуй, и были самыми зоркими, самыми справедливыми судьями.

Противников было трое, а Зимобор был все-таки не князь Тверд, чтобы одного схватить за ноги и им же поколачивать остальных, но крутой склон кургана защищал его со спины, а вынужденные нападать все втроем спереди неизвестные бойцы мешали друг другу. Зимобор двигался, не останавливаясь даже на самое короткое мгновение, ломал расстояние между собой и каждым из троих, тем самым не давая провести каждый удар, как им хотелось, и заставляя их отражать свои собственные удары с короткого замаха — а удар с короткого замаха гораздо опаснее, потому что его не успеваешь понять. Криков он не слышал, но знал, что меч его не однажды достиг цели, и двое из нападавших двигались уже не так уверенно. Сам Зимобор пока был невредим. Уходя из-под ударов, он бил, пока противник в проваленном ударе был беспомощен, — и один из них вдруг упал, получив по горлу самым концом клинка.

Двое оставшихся вдруг кинулись бежать, и Зимобор, притворившись, будто поддался на древнюю, как Твердов курган, варяжскую уловку, устремился за ними. И точно угадал, когда те двое резко развернулись и бросились на него, надеясь застать противника бегущим и беспомощным. Зимобор ждал их, и теперь сами они оказались беспомощны, потому что его не было там, где они думали его застать. Быстрый удар, прыжок, еще один удар. Два черных великана рухнули в траву, но Зимобор стоял, не расслабляясь, готовый к тому, что падение — тоже уловка. Хотя едва ли. На него напали, желая убить, и оружие само работало, чтобы убить. Как ему еще в детстве объясняли, воин в бою не думает. Выработанный навык в каждом движении опережает мысль, и в этом спасение того, кому думать некогда.

И стало тихо. Луна спряталась в облака, как будто вдруг устыдилась своего участия в таком неприглядном деле, и только стебли травы слегка покачивались на ночном ветерке. Тишина стояла полная, во тьме виднелись только огоньки на верхушках курганов, и самый большой из них — на кургане Тверда. Там были люди, но отсюда их нельзя было разглядеть, и Зимобору казалось, что он остался один на один с ночной темнотой, с черными крыльями Марены, с миром мертвых, который так внезапно протянул к нему лапы и хотел утащить. Но вместо одного Марене достались трое. Кто же это?

Зимобор еще раз прислушался. Кроме него, поблизости не дышало ни одно живое существо. Все его до предела обостренные чувства улавливали покачивание травы под ветром, легчайший шорох стеблей, но ничье живое сердце рядом не билось.

Держа меч наготове, Зимобор подошел к ближайшему из упавших, но не сразу нашарил тело в темной траве. Тот был мертв. Рука Зимобора наткнулась на еще горячую кровь, и он брезгливо вытер пальцы о траву. Мертвец лежал лицом вниз. Зимобор перевернул его, но лица в темноте все равно не мог рассмотреть. На шее убитого была широкая серебряная гривна — Зимобор еще раньше слышал, как звенит его клинок, задев за нее, — а к гривне были подвешены серебряные подвески. Зимобор ощупал одну из них. Подвеска имела три конца и напоминала... торсхаммер, «молот Тора», любимый оберег варягов.

Тыльной стороной ладони, чтобы не испачкать лицо чужой кровью, Зимобор вытер лоб.