В гридницу вбегали какие-то люди, толпились у стен, но Брендольв смотрел только на двери. Шум множества шагов и голосов приближался. Вошла кюна Далла с маленьким Бергвидом на руках, держа ребенка, как щит, с ней кто-то из ее приближенных. Лицо кюны побледнело от страха, рот уже приоткрылся, чтобы выпустить наружу поток оправданий, отговорок, обвинений, упреков… Каждую новую фигуру в дверях Брендольв встречал с замиранием сердца, но Вильмунд конунг все не появлялся. Казалось, он растворился, потерялся по дороге, а может, его и не было никогда. На Квиттинге один конунг, и зовут его Стюрмир Метельный Великан.

И только одно лицо из тех, кто прибыл с кюной Даллой, сейчас не выражало ни растерянности, ни удивления, ни страха. Ингвильда дочь Фрейвида стояла позади кюны и смотрела на быстро багровеющего Стюрмира с гордым спокойствием норны*, чье предсказание сбылось.

* * *

Сторвальд по прозвищу Скальд сидел на ступеньке крыльца и сочинял песнь к вечернему пиру. Перед его глазами кипела обычная суета усадьбы Эльвенэс, усиленная приготовлениями к важному и значительному событию. Волнение, вызванное квиттами, улеглось, а Рагневальд Наковальня, напротив, поднялся с одра болезни. Проще говоря, выздоровел. А как только он стал ходить, его тут же со всеми почестями пригласили к конунгу, и сам Хильмир предложил ему в знак примирения взять в жены йомфру Альвборг. Нечего и говорить, какой ответ он получил. Польщенный и осчастливленный Рагневальд немедленно начал готовиться к свадьбе, и сегодня вечером он станет родичем конунга. Вот только стихи к этому радостному событию он снова заказал Сторвальду. Ну что ж, как говорится, никто не спасет обреченного. Только дурак не учится на своих ошибках, а если человек дурак, то это обычно надолго.

Во двор загоняли стадо блеющих овец, которым уже сегодня вечером предстояло стать угощением для многочисленных гостей конунга. Бегали туда-сюда служанки, над усадьбой висел шум, но Сторвальду это не мешало. Складывая строчки, он всегда и везде видел перед собой Эльденланд – удивительную страну, где так много бурого острого камня и так мало земли, где прямо из расселин причудливых, будто изгрызенных драконьими зубами скал поднимается густой горячий пар, а в каменистых ручьях струится горячая вода – хоть мясо вари. Дрова там собирают не в лесу, которого почти нет, а на берегу моря, где прибой порой выносит самые разные вещи: от старого дырявого башмака до золоченого щита с маленькой девочкой внутри (разные ведь бывают колыбели). На памяти Сторвальда такое однажды случилось, притом девочка была жива, здорова и весело гулькала, когда сбежавшиеся женщины рассматривали ее и охали. А в глубинных областях полуострова живут тролли и, бывает, запросто приходят к людям попросить молока для своих троллят. И в обмен на горшочек сметаны оставляют такие подарки, за которые конунги насыпают тот же горшочек доверху золотыми кольцами… Сторвальд очень любил свою родину. Вот только всех эльденландцев от рождения тянет странствовать, и он охотнее других поддавался этой страсти.

Так, значит, Рагневальд желает прославлений своей доблести и своей невесты… «Только ты непременно там расскажи, как этот квиттинский гриб хотел взять себе мою Альвборг, а я ему объяснил, что этот орешек не по его гнилым зубам!» – требовал Рагневальд, такой же гордый и шумный, как раньше. Пожалуйста! Сторвальд слегка пожал плечами, вспомнив разговор. Я расскажу… Рагневальд несколько своеобразно в тот раз проявил доблесть, но в итоге все сложилось так, как он хотел. А это уже много. Можно сказать, та самая удача, о которой все так мечтают. И которой обычно надо помогать. Так вернее.

Значит, кто смел, тот не медлит… Хорошая пословица и хорошо укладывается в строчку. И хендинг* в ней так и просится: не медлит смелый. Но это уже было, и не так давно, а Сторвальд не любил повторяться. Это плохой скальд однажды нападет на удачный образец и потом строгает одинаковые висы*, только имена меняет. А Сторвальд считал себя хорошим скальдом. Он охотно брал деньги за свои стихи, но складывал их для собственного удовольствия. А что за удовольствие вечно жевать одно и то же?

Короче, пословица нужна другая. Что-нибудь о доблести и преимуществе одного перед другим. Не поет кукушка, коршуна завидя… Крик кукушки смолкнет жалкий, Коль заклекчет грозно коршун… Слишком много «к». Да и «клекчет» – пусть Рагневальд сам такое сочиняет. Простирает руки ворог… Руки ворог жадно тянет… Тьфу! Дева дивная досталась… Деву в дар кормильцу вранов… Какой тут дар, тролли и альвы*! Жаден враг, и ждать не время… Самому непонятно, какое созвучие ставить в начало следующей строчки – на «ж-д» или на «в-р». Тролли и альвы!

Стараясь отвлечься, Сторвальд принялся разглядывать молодых служанок. Пусть пока дрянные строчки утонут, а подходящие всплывут. Тогда их можно будет еще покрутить. Что там говорил соплеменник и друг (эльденландцы все друзья) Эгиль Угрюмый? Что он так и сыплет стихами, как обычной речью? Как бы не так! Так не бывает, и лучший скальд Морского Пути знал это лучше всех. Ничто хорошее не дается без труда, и хороший стих тоже. Лучший скальд мучается так же, как и самый захудалый. Различны бывают лишь плоды их трудов. Не всякий усердный подбиратель строчек станет хорошим скальдом, но лентяй не станет хорошим скальдом никогда. Закон такой есть. Чтобы вещь казалась легкой, в нее должно быть вложено много тяжелого труда. И сила хорошего скальда в том, чтобы не обнаружить своего усилия.

В раскрытых воротах показалось светлое пятно – знаменитая накидка из меха белого медведя. Наследник шел не спеша, помахивая подхваченным где-то прутиком. С такой же легкостью и с таким же спокойным лицом он мог бы помахивать и двуручным мечом. Но это не значит, что боги от рождения дали сыну конунга, как в сагах о древних героях, силу и умение. Просто он не любит, чтобы люди видели, как он упражняется. И стихи он тоже сочиняет не на ходу, что бы там ни болтали. Правда, основания для болтовни Хеймир поставляет сам. Даже умный человек бывает несвободен от мелкого тщеславия. Особенно когда рожден сыном конунга.

Сейчас Наследник был как-то задумчив больше обычного. Забыв на время о стихах, Сторвальд внимательно изучал его знакомое и неприметно изменчивое лицо. То есть изменчивое для него – остальные ничего не замечали, но от глаз эльденландца не укрывались перемены чужого настроения. Сторвальд сам не знал, правда ли то, что среди его праматерей имелись троллихи, но человеческие лица казались ему прозрачными, и в ранней юности он удивлялся, что слэтты, рауды, вандры, барландцы и прочие временами похожи на слепых котят и не видят очевидного.

Заметив Сторвальда, сидевшего на крыльце, Наследник приостановился. Сторвальд слегка наклонил голову и сделал неприметный знак глазами: если я тебе нужен – располагай мной. После той ночи в Волчьих Столбах сын конунга и эльденландский скальд ощутили расположение друг к другу, но оба, как умные люди, старались не привлекать к своей дружбе постороннего внимания.

Однако сегодня Наследник не был так осторожен, как всегда. Кивком отпустив трех своих хирдманов, Наследник направился к Скальду. Сторвальд хотел встать, но Хеймир сделал ему знак сидеть и сам опустился на ступеньку рядом с ним. Сторвальд удивленно дернул левой бровью – решительное нововведение. Обычно Наследник не снисходил до столь низменного (во всех отношения) сиденья. Несколько служанок и челядинцев оглянулись, растрепанная девчонка застыла с открытым ртом, с усилием держа за дужку тяжеленный котел и не догадываясь поставить его на землю, чтобы поудивляться с полным удобством. Но Наследник ничего не заметил.

– Скажи-ка, потомок троллей, не было ли в твоем роду ясновидящих? – негромко спросил Хеймир.

На «потомка троллей» Сторвальд не обиделся, поскольку Наследник имел в виду не оскорбить его, а подчеркнуть достойную уважения необычность его происхождения.

– Что-то не припомню, – сочувственно ответил он. – А тебе нужен ясновидящий?

– Не помешал бы, – с подавленным вздохом сознался Наследник. – Но к Гудрун Ворожее я не пойду. Я заранее знаю, что она мне скажет. Скажет, что я скоро женюсь и это пойдет всем слэттам на пользу. А потом намекнет, что ее племянница Фрейгерда отвечает всем приметам невесты для меня… Это я уже слышал.

– Я не ясновидящий, но могу угадать, о чем ты думаешь, – намекнул Сторвальд. Он очень надеялся, что Наследник думает о том же, о чем и он сам. – Ты хотел бы знать, добрался ли до места Стюрмир конунг и как его дела дома.

Наследник ответил тихим вздохом. Он и в самом деле очень хотел бы это знать. Он отдавал Альвборг за Рагневальда, чтобы обеспечить прочный порядок у себя дома и сильное войско в случае необходимости. Он дал обещание помогать Стюрмиру, которого терпеть не мог, но дружба с которым приносила большие выгоды слэттенландской торговле. Обещание надо выполнить, но сначала следует убедиться, что Стюрмир сумеет толком распорядиться помощью. Погибать вместе с ним слэтты не обещали.

– Есть еще такая поговорка: кто знает свой долг, тот не ждет, что подскажут сны, – добавил Сторвальд. – Если бы я был сыном конунга…

Он умолк, учтиво придержав совет, которого пока не просили. Наследник повернул голову и вопросительно посмотрел ему в лицо: и что бы ты сделал? Эльденландец с косящим левым глазом не слишком походил на вещую норну, но по сути был к ней ближе, чем любой убеленный сединами мудрец. Рассуждения не приводили Хеймира к решению, и он предпочитал положиться на нерассуждающее и никогда не ошибающееся чувство, которым от рождения обладают эльденландцы.

– То я сам посмотрел бы, как у квиттов идут дела! – окончил Сторвальд.

– А ведь тебе и самому этого хочется! – проницательно заметил Наследник. – Неужели тебе надоело у нас?

– Нам везде быстро надоедает, – легко сознался Сторвальд. – Мы такой беспокойный народ, все привычное нам скучно. Нам весело только узнавать – землю, людей. А знать – скучно. Кроме того… На Квиттинге сейчас Эгиль. Нас, эльденландцев, знаешь ли, всегда тянет на родину, а нашей родиной станет любое место, где нас соберется хотя бы двое. А еще среди квиттов есть несколько человек, которых я зову своими друзьями. Мне понравился этот юный Бальдр меча, сын Хельги хёвдинга. И еще есть один человек, ты его не знаешь… Короче, мне небезразлично, что станется с полуостровом, который они зовут своей родиной. Так что один спутник у тебя уже есть.

Наследник благодарно кивнул, прикидывая, как отнеслись бы к такому предложению остальные его люди.

– И другие найдутся! – добавил Сторвальд. Он не читал мыслей Хеймира, а просто думал так же. – Уже сегодня вечером!

А вечером состоялся свадебный пир Рагневальда Наковальни и Альвборг дочери Хильмира. Ярко наряженный жених светился от гордости и счастья, блестящая золотом невеста улыбалась, довольная, что никакой Стюрмир ей не грозит, а об ее отношениях с эльденландцем Рагневальд не подозревает. А быть женой такого знатного и доблестного человека даже для дочери конунга почетно! Так что все складывалось для нее наилучшим образом. Хеймир убедил ее, что она будет счастлива, и она уже чувствовала себя счастливой. И она чистыми, сияющими глазами смотрела на Сторвальда, когда пришло время для заказанной женихом песни.

Крик кукушки смолкнет жалкий,
Коль расправит крылья коршун.
Ту, что Видар* копий выбрал,
В руки враг прибрать желает!

– начал Сторвальд, и Рагневальд подбоченился, довольный грозным началом, которое обещало ему блистательную победу в конце.

Славу сыщет Тор секиры,
Смело к делу коль стремится.
Не робея, Улль* кольчуги
Ливень пива вранов начал.

Строчки лились легко, звонко – будто так и родились где-то в гуще медового кубка в руках самого Одина. Как обычной речью, говорите? А то как же!

Воин доблесть видит в битве —
Враг разгромлен громом копий.
Фрейю* колец клену брани
Конунг дал – не медлит смелый^[6]

Все-таки не обошелся без «не медлит смелый», ну да ладно. Здесь никто не слышал той, более ранней песни, а нестареющие истины надо напоминать вновь и вновь. Тем более эту, которая так важна именно сейчас. Хеймир смотрит внимательно, значит, понимает.

Слово скальда слышат люди —
Славен Рагнвальд в ратном деле,
Враг коварен, ждать не время, —
Вихрем копий конунг правит.

Под гром приветственных криков Рагневальд извлек из-за пазухи золотое обручье и торжественно протянул его Сторвальду. Плата была велика, но это золото даритель считал частью жертвы, которую он приносил богам в преддверии своей славной женитьбы.

Когда Скальд шел обратно, Наследник сделал ему знак подойти и тоже подал подарок – хороший длинный нож с серебряной, выложенной золотом рукоятью. Богато. И с намеком. Хеймир сын Хильмира тоже услышал в песни Скальда все, что было предназначено для него.

Глава 3

После появления Стюрмира конунга Брендольву уже не приходилось жаловаться на скуку и бездействие. В тот же день события понеслись, как бешеные кони. Первым делом конунг страшно разругался с родней жены, поскольку для него отнюдь не составляло тайны, что кюна Далла выступала первой и едва ли не самой горячей сторонницей его сына-соперника. И, как ни старались Йорунн хозяйка и сама Далла представить ее поведение в самом выгодном свете, Стюрмир их почти не слушал. Он не был мудрецом, но достаточно хорошо знал свою молодую жену, и провести его, однажды обнаружив свою сущность, никому не удавалось.

Не желая иметь дело с Лейрингами, Стюрмир конунг в самый день приезда ушел жить к Адильсу хёльду, чья усадьба под названием Железный Пирог стояла чуть дальше от моря в глубине Острого мыса. Старый Адильс хёльд слыл большим мудрецом, потому что на пирах и тингах предпочитал отмалчиваться и никогда ни во что не вмешивался. Кюна Далла осталась у родни, дрожа от угрозы Стюрмира поменять ее на другую. Как оказалось, конунг слэттов Хильмир предложил ему в жены свою дочь Альвборг. Узнав об этом, весь Острый мыс немедленно понял, что никакого иного конунга никогда и не желал: человек, которого согласился поддерживать осторожный, расчетливый, но богатый и могущественный конунг слэттов, несомненно любим богами и судьбой.

Вильмунд конунг не появлялся. Люди кюны Даллы рассказывали, что он заболел и остался в той самой усадьбе Овсяные Клочья, хозяин которой предупреждал Брендольва о разбойниках. Но, как поговаривали на Остром мысу, у молодого конунга заболел живот от страха перед отцом. Стюрмир же держался так, будто у него вообще нет никаких сыновей. Вильмунда он назвал трусом, не стоящим того, чтобы с ними считались, маленького Бергвида оставил вместе с Даллой в усадьбе Лейрингов. И ее гибкое воображение уже складывало ужасные саги: она и ребенок брошены конунгом, а их место занято Альвборг дочерью Хильмира и ее новыми детьми.

Брендольв перебрался в усадьбу Железный Пирог вместе со Стюрмиром, тем самым избавившись от необходимости объясняться с Йорунн хозяйкой и йомфру Мальфрид. Но много думать о них было некогда. Узнав, что Брендольв собирался ехать домой, на восточное побережье, Стюрмир конунг решительно затряс белыми космами:

– Нечего тебе там делать, Брендольв сын Гудмода. О сборе тамошнего войска позаботится Даг сын Хельги. Мы расстались с ним возле Ворот Рассвета: он уже дома и передал Хельги хёвдингу все мои распоряжения. А верные люди нужны мне и здесь. Тебе найдется дело!

Дело действительно нашлось. Уже на другое утро Брендольв со своей дружиной выехал в глубь полуострова: конунг поручил ему, наряду с прочими доверенными людьми, разосланными в разные стороны, готовить войско Квиттингского Юга к скорому выступлению. Брендольв ездил по усадьбам, рассказывал о возвращении конунга, считал годных для сражения мужчин, проверял коней и оружие, которые у них имелись, подсчитывал недостающее. Он был воодушевлен и захвачен, зная, что наконец-то делает дело, которое приближает квиттов к сражениям, а значит, к победе. И каждую усадьбу он оставлял подбодренной, решительной, словно людей звали не в битву, а на праздник. Измученные и униженные беглецы с Севера воспрянули духом, южане тоже повеселели. После долгой поры тревог и неуверенности первые же добрые вести заставляли всех верить в скорое и полное окончание бед. В честь приезда конунговых посланцев устраивали пиры, и хотя угощение подавали небогатое, в бедности речей, боевых песен и головокружительных обетов никого упрекнуть было нельзя.

Захваченный всеми этими хлопотами, Брендольв иногда вспоминал Дага и жалел, что тот сейчас его не видит. Даже теперь, по прошествии нескольких дней, Брендольв краснел, вспоминая свое расставание с ним (как давно это было!). Стыдно подумать: ведь он чуть не назвал Дага трусом, который бежит от войны, – Дага, который вскоре после этого вместе с конунгом пробивался из горящей усадьбы прямо на мечи и копья врагов! А он, Брендольв, который так горячо размахивал мечом и оглашал воздух призывами к доблести, что с тех пор успел? Выиграл бой коней и огрел Гаутберга Свиную Голову шестом. Нечего сказать, славные подвиги! Сигурд Убийца Фафнира штаны намочит от зависти! Но уж теперь… Уж теперь Брендольв был полон решимости не оплошать и горел, рвался, не ел, не спал, загонял коней, изо всех сил стремясь объехать побольше усадеб, собрать как можно больше людей, чтобы к битве выглядеть достойно, чтобы Даг и другие люди из Хравнефьорда видели, что он тоже не сидел сложа руки.

На Острый мыс Брендольв вернулся дней через десять. Проезжая по берегу к оконечности мыса, он с замиранием сердца вглядывался в гущу кораблей во фьорде, надеясь найти знакомые – например, «Длинногривого Волка». Умом Брендольв понимал, что войску восточного берега прибыть еще не время, но все равно надеялся. Настроение его было приподнятым, любые добрые чудеса казались вероятными и даже естественными.

– Нет ли новостей от Хельги хёвдинга? – первым делом спросил он, въезжая во двор усадьбы Железный Пирог.

– Нет. И от Фрейвида Огниво тоже нет, – ответили ему несколько голосов. – Так что если он не поторопится, то его дочка расстанется с головой.

Ведро ледяной воды из фьорда не могло бы быстрее погасить бодрое горение в душе Брендольва.

– Что? – Соскочив с коня, он едва не схватил сказавшего эти слова хирдмана за накидку на груди, но опомнился и воинственно упер руки в бока. – Что ты сказал? При чем тут его дочка? Как – расстанется с головой?

– А разве ты не слышал? – Хирдман удивленно посмотрел на него. – Или в день тинга тебя тут уже не было?

– Тинга?

Похоже, Стюрмир конунг тоже много чего успел за это время. Но нетерпеливо-гордое желание Брендольва скорее рассказать ему о своих свершениях и заслужить похвалу как-то поугасло.

– Какого тинга? – снова спросил он у хирдмана.

– Конунг собирал тинг, – принялся рассказывать хирдман со всей мерой доступной ему обстоятельности. – И сказал, что другому конунгу не бывать, да и зачем он нужен, другой? А на измену Вильмунда, как видно, подбил Фрейвид Огниво. Вот Стюрмир конунг и велел ему приехать поскорее, если он верен. А если, значит, не приедет, то конунг ему обещал голову его дочки послать.

– Она здесь? – Брендольв покосился на бревенчатую стену девичьей.

– Где же ей быть? – Хирдман пожал плечами, потом ухмыльнулся. – Свою-то жену конунг Лейрингам оставил, а эту с собой взял. Лейрингам бы лучше наоборот.

Брендольв бессмысленно кивнул. Набычившись, он смотрел на закрытую дверь хозяйского дома и медленно наливался краской от волнения, напряжения зреющей решимости. Конунг, которому он только что был предан всей душой, вдруг показался врагом – хотя бы в одном-единственном деле, потому что этого решения Брендольв никак не мог одобрить. Еще в тот первый день он услышал, как Стюрмир конунг пообещал, поскольку обручение с Вильмундом отныне ничего не значило, отдать Ингвильду в жены Аслаку Облако, если Лейринги докажут свою преданность. Брендольва еще тогда покоробили эти слова. Перед отъездом он успел раза два увидеть Ингвильду, и она, невозмутимая и прекрасная, как младшая из вещих норн, снова завладела его мыслями. Про Мальфрид он даже не вспоминал, а если и вспоминал, то мимоходом поздравляя себя с удачей: хорош бы он был, если бы по глупости связал себя с этой глазастой козой!

– Стюрмир конунг дома? – спросил он только и пошел к крыльцу. Решение созрело как всегда стремительно, и он чувствовал в себе великаньи силы для его выполнения.

Стюрмир конунг сидел в гриднице. Увидев Брендольва, он дружелюбно махнул рукой, и мужчины вокруг него закричали Брендольву приветствия. Что ни говори, а приятно вступать вот так вот в гридницу самого конунга! Сразу чувствуешь, что и твой род, и ты сам – не последние на свете.

– Ты оправдал мои надежды! – говорил конунг, когда Брендольв рассказал ему о своей поездке. – Верно говорят: видно птицу по полету! Ты вошел ко мне, как верный и смелый человек, и я сразу понял, что на тебя можно положиться! Думаю, и в битве ты проявишь себя не хуже! И можешь быть уверен, что до конца жизни я буду ценить надежных людей и оказывать им все почести, каких они заслужили!

– Я рад это слышать, конунг! – ответил Брендольв. Сидя возле Стюрмира среди прославленных, опытных людей, он и себя самого ощущал старше, умнее, достойнее раза в два. – И тебе не так уж трудно наградить меня прямо сейчас. Я не требую всего сразу, но твоего слова мне будет достаточно.

– Чего же ты хочешь? – одобрительно спросил Стюрмир. Ему нравился горячий молодой задор, поскольку в битве именно это будет важно. – Все, чем я сейчас располагаю, я готов тебе дать!

– Я помню, что ты обещал Аслаку Облако завидную награду… – начал Брендольв. – Скажи-ка: разве Аслак уже отличился больше меня?

– Где ему! – презрительно бросил Стюрмир конунг. Он не вспоминал действительных заслуг Аслака (и правда, небольших), но вообще не желал признавать за одним из Лейрингов какие бы то ни было заслуги.

– Тогда я хотел бы получить то, чего добивался он! – решительно закончил Брендольв, чувствуя, что его несет волна удачи и у него все получится. – Ингвильду дочь Фрейвида!

По гриднице пробежал ропот. Судьба Ингвильды дочери Фрейвида так или иначе занимала всех, потому что была связана с переменами конунгов, со сбором войска, с фьяллями, с миром внутри Квиттинга – со всем, что касалось всех квиттов.

– Малый не промах! – буркнул кто-то. – С таким приданым можно взять хоть кривую троллиху!

– Мне не нужно ее приданое! – гордо ответил Брендольв. – Я хочу получить ее в жены. Что ты скажешь на это, конунг? – прямо спросил он.

Стюрмир двинул бровями, не сразу найдя ответ. Он не мог обещать кому-то руку Ингвильды, пока не знал, удержится ли на плечах ее голова. Слово прислать Фрейвиду в случае неповиновения голову дочери он дал перед тингом, и теперь отступить не мог бы даже более слабый духом конунг, чем Стюрмир. Но и отказать Брендольву прямо он не спешил. Раз парень отказывается от приданого – значит, влюблен по уши. Если лишить его надежды, может сгоряча натворить глупостей – Стюрмиру хватало ума, чтобы все это сообразить.

– Не дело говорить о свадьбах перед битвой! – ответил он после недолгого молчания. – Людьми правит судьба, и никто не знает, не обнимет ли его назавтра валькирия. Пока что я скажу тебе одно: если ты и дальше будешь служить мне так же верно, Ингвильда дочь Фрейвида не достанется никому, кроме тебя.

С лица Брендольва спало напряжение, он с трудом подавил явный вздох облегчения, но не смог сдержать улыбки. В душе вскипело яркое ликование, хотелось кричать от радости. Спасена! Ингвильда будет спасена, и не кем-нибудь, а им, Брендольвом! Отныне ее жизнь зависит только от его доблести! И этим самым она в полной безопасности! Сейчас Брендольв без колебаний вышел бы в одиночку против целого войска. Уж теперь она узнает, светлая богиня со звездными глазами, что за человек Брендольв сын Гудмода! Душу приятно грела мысль, что Ингвильда будет ему благодарна за спасение. Не так давно Брендольва делало счастливым только то, что она удостоила его словом, а теперь он уверенно воображал ее своей женой – и женой любящей! Золотое колечко, подаренное ею после боя коней (ни на один палец Брендольва оно не налезло, и он носил его на ремешке на шее), уже казалось предзнаменованием совместного будущего. О Хельге он даже не вспомнил – по сравнению с возможностью получить Ингвильду все остальное казалось ерундой.

В этот вечер Брендольв заснул мгновенно, усталый и счастливый, полный самых радужных ожиданий, как будто его не ждали впереди близкие битвы. Впрочем, разве не с битвами было связано исполнение всех его надежд? Все-таки он получит все, чего хотел, уезжая из дома: дружбу и уважение конунга, воинскую славу, богатство… да еще и такую девушку в жены, о которой и не мечтал, потому что не знал, что такие бывают. Так да здравствуют битвы, настоящая жизнь смелого сердца! Счастье с гулом и треском пылало в душе Брендольва, как исполинский костер, что, однако, не помешало ему заснуть раньше, чем голова коснулась подушки – глубоко и без сновидений.

Но судьба хитра и завистлива – бурное счастье даже в бурных душах не бывает слишком долгим.

* * *

Наутро Брендольв столкнулся в сенях с Оддбрандом Наследство.

– Послушай! – окликнул Брендольв хирдмана. – Где йомфру Ингвильда? Не передашь ли ты ей, что я хочу с ней говорить?

Оддбранд ответил не сразу, а сначала окинул Брендольва неторопливым, внимательным взглядом из-под полуопущенных век, точно оценивал, а стоит ли вообще с ним разговаривать. Можно было подумать, что Оддбранд начисто его забыл. Это показалось тем более обидным, что люди с такими цепкими глазами никогда ничего не забывают.

– Я не хотел бы беспокоить ее сейчас, – невозмутимо ответил Оддбранд после осмотра. – Госпожа плохо спала ночь. Ей снился дурной сон. Я полагаю, лучше дать ей отдохнуть.

– А я полагаю, что ей будет любопытно поговорить со мной! – настаивал Брендольв. Ему действительно очень хотелось знать, как отнесется Ингвильда к переменам в ее судьбе, и он не доверял Оддбранду. Похоже, «воспитатель» просто отгораживает ее от людей. И неизвестно, насколько это отвечает ее собственным желаниям.