Елизавета Дворецкая

Блуждающий огонь

Краткое изложение предшествующих событий

В ожидании близкой войны с Фьялленландом^[1] конунг квиттов Стюрмир отправился в Слэттенланд, чтобы найти там союзников. Пока его не было, конунгом был провозглашен сын Стюрмира, Вильмунд. Узнав об этом, Даг, сын Хельги хёвдинга с Квиттингского Востока, отправился в Слэттенланд, чтобы понять, что же случилось со Стюрмиром. Там он находит конунга, который собирается возвращаться домой, и знакомится с Хеймиром, сыном конунга слэттов. Пообещав Дагу свою дружбу, Хеймир передал ему подарок для его сестры Хельги – серебряные застежки на платье в виде воронов с красным и зеленым самоцветами в глазах.

В это время Брендольв, друг Дага и жених Хельги, уехал к Вильмунду конунгу, чтобы вместе с ним воевать против фьяллей…

Глава 1

Брендольв сын Гудмода лежал в спальном покое усадьбы Малый Пригорок, что над озером Фрейра*, смотрел в переплетение закопченных потолочных балок и ждал вечернего пира. Хозяин, Гудфинн Мешок Овса, не так давно кормил своих гостей и домочадцев завтраком, но Брендольв уже ждал ужина, и не потому, что чувствовал голод, а потому, что другого занятия все равно не имелось. На озере Фрейра, куда он приехал больше полумесяца назад в поисках молодого Вильмунда конунга, заняться было решительно нечем. С той же самой благородной целью – совершить подвиги, прогнать фьяллей и навек прославить себя и свой род – сюда съехалось довольно много знатных людей с дружинами почти со всего Квиттинга. Но Вильмунд конунг выжидал. Его будущий тесть, Фрейвид Огниво, еще до приезда Брендольва отправился собирать войско западного побережья, а Гримкель Черная Борода, брат кюны* Даллы, с той же целью объезжал южную четверть страны. А пока дружины не собраны, с подвигами приходилось повременить.

Заскрипела дверь, в нее пролезло длинное и тощее тело Асмунда сына Хродгарда. Они с Брендольвом были ровесниками, их привели сюда одни и те же побуждения, и они сдружились за время бесполезного ожидания. Вместе они принимали участие во всех играх и развлечениях, которые только могли выдумать, вместе с полусотней других героев соревновались во всех девяти искусствах, кроме плавания (и то потому, что озеро Фрейра замерзло).

– Лежишь? – спросил Асмунд.

Брендольв не ответил, потому что и так было видно. И сегодня южный выговор Асмунда раздражал его как-то больше обычного.

– Ну, лежи, – позволил Асмунд и сел на край лежанки.

После вчерашнего пира его длинное лицо со впалыми щеками и высокими скулами выглядело помятым, но выспаться он просто не мог, потому что имел нерушимую привычку подниматься до рассвета. Дома его ждало обширное хозяйство, требовавшее постоянного присмотра, а поскольку других взрослых мужчин в роду не имелось, все заботы висели на узких, но как из железа отлитых плечах Асмунда. Соскучившись среди работников и скотины, он с восторгом по первой же вести устремился к молодому конунгу, и теперь скучал вдвое сильнее, беспокоясь о напрасно оставленном хозяйстве. Именно он придумывал большую часть развлечений.

– Может, съездим поохотимся? – предложил Асмунд чуть погодя. – Снег ночью выпал, следы видно.

Брендольв повернул голову и нашел взглядом их третьего товарища, Эрнгельда. Это был плотный круглолицый крепыш с короткой русой бородкой, года на два старше их с Асмундом. Сидя на краю лежанки возле самого очага, он обломанным наконечником стрелы выцарапывал на широкой костяной ручке ножа какой-то рисунок.

– Пойдем на охоту? – спросил его Брендольв.

– Да ну! – хмуро отозвался Эрнгельд. – Всех зверей распугали. Тут каждый день в одной роще охотится по три дружины. Скоро будем на деревья кидаться. Даже удобней – они никуда не убегают.

Асмунд рассмеялся:

– Можно, если так, и на быков поохотиться. Тут народ богатый, скотины много. А, Брендольв?

Он слегка подтолкнул товарища, и Брендольв усмехнулся, подвигал плечом. Два дня назад в соседской усадьбе, которая гордо именовалась Большим Пригорком, поскольку стояла на берегу чуть повыше, из хлева вырвался бык. В другое время это посчитали бы большой неприятностью, но сейчас два десятка молодых героев с восторгом накинулись на него, потрясая копьями и издавая боевые кличи, точно это был сам дракон Фафнир*. Несчастное животное поспешило укрыться в хлеву, но перед этим успело-таки чуть задеть рогом Брендольва, который оказался к нему ближе всех. Брендольв прокатился по земле и ударился плечом о кучу поленьев. Этот несильный ушиб в шутку уважали, как боевую рану, герой в шутку гордился.

– А еще говорят… – опять начал Асмунд. – Заходил один парень из Утиного Пруда, так он сказал, что у них один хёльд* из северян ездил на охоту и видел старый курган. Съездим пошарим? Может, там лежит что-нибудь забавное?

– Ну, вы совсем сдурели! – в сердцах бросил от очага Эрнгельд. – Курган! Вы бы у северян спросили, как копать курганы! Они бы вам рассказали, как у них мертвец из кургана передавил сто человек, так что потом воевать стало некому! У вас от безделья мозги усохли! Курган им! Хотите, чтобы и нас тут всех мертвец передавил?

– Да ну, не ворчи! – закричали в один голос Брендольв и Асмунд. – На Севере было не так! Никого у них мертвец не передавил! Они сами его задавили! И еще отняли копье, которое пробивает десять человек разом! Где ты гулял, когда рассказывали?

– Ну, и где же оно, это чудесное копье? – Эрнгельд бросил наконечник стрелы и повернулся к товарищам. На его круглом лице отражалась досада. – Где же оно? Где оно было, когда фьялли и рауды разоряли Север? Женщины на него мотали шерсть? Рабы на нем сушили рыбу? Я слышал, тамошний хёвдинг* теперь рассказывает совсем о другом!

Общее безделье досаждало Эрнгельду тем сильнее, что в поход он отправился не по своей воле. Его чуть ли не силой вытолкали из дому мать и молодая жена. Жена даже пригрозила, что вернется назад к родичам, если ее муж покажет себя рохлей и трусом. Эрнгельд не был ни тем, ни другим, зато сильно подозревал, что его отъезд молодой хозяйке понадобился для того, чтобы удобнее любезничать с торговцем Торлейком Красавчиком. Тот всю зиму разъезжал по округе со своими товарами, жил то в одной усадьбе, то в другой, и Эрнгельд заложил бы хоть голову, что сейчас любимец всех окрестных женщин расположился именно в его доме. И ради чего он допускает такой позор? Чтобы сражаться с быками и выслушивать глупости?

– Ну его! – Асмунд встал и потянул Брендольва за рукав. – Пойдем в Конунгагорд. Может, есть новости.

В усадьбу конунга Брендольв ходил каждый день. Бормоча что-то, он принялся одеваться с таким видом, будто его зовут на тяжелую и скучную работу. Смысл его бормотания сводился к тому, что новостей никаких он не ждет, но все равно пойдет, потому что идти все же веселее, чем лежать и смотреть в потолок.

На дворе перед хозяйским домом двое парней боролись, собравшиеся кружком гости подбадривали их криками. Брендольв и Асмунд обошли толпу – подобное зрелище повторялось каждый день и им надоело.

От ворот виднелась усадьба конунга, стоявшая южнее по берегу озера, и к ней уводили цепочки следов на свежем снегу. Асмунд и Брендольв побрели по следам. Идти было не так уж далеко, и они не спешили, с удовольствием после духоты и дыма жилых покоев вдыхая свежий прохладный воздух. За прошедшие дни, длинные и однообразные, они так привыкли к озеру Фрейра, точно провели здесь всю жизнь и выросли среди этих длинных холмистых берегов, заснеженных и покрытых густым кустарником, этих дерновых крыш окрестных усадеб и дворов, рыбацких лодочек возле холодной воды. И будет ли этому когда-нибудь конец?

На дворе Конунгагорда им навстречу сразу вышла Глатта – дочка одного из здешних хирдманов*, пятнадцатилетняя девица с глупеньким миловидным личиком, на котором всегда играла шаловливая улыбка. Женщины недолюбливали Глатту, зато мало кто из мужчин мог спокойно пройти мимо. При взгляде на Глатту каждому казалось, что она хочет что-то ему сказать, и каждый, не дождавшись, заговаривал с ней сам. А она только смеялась и играла глазами в ответ на всякую речь, так что любой дурак чувствовал себя рядом с ней мудрым и доблестным мужем.

Увидев знакомую фигурку с прижатым к боку деревянным корытом, оба молодых героя разом замедлили шаг и заулыбались. Встречи с Глаттой заметно скрашивали здешнюю жизнь им обоим. Девушка поставила корыто на землю и улыбнулась обоим сразу так открыто и располагающе, будто с утра только и мечтала об этой встрече. А светлый, трогательный и пустоватый, как у котенка, взгляд скользил с одного на другого, выбирая, на ком сосредоточить внимание.

– Ну, как поживаешь? – осведомился Асмунд и взял Глатту за руку.

Еще не ответив, она потянула руку назад, но не слишком сильно. Асмунд тянул ее руку к себе, а она – к себе; не произнося ни слова, они состязались так некоторое время, и все выглядело так, будто в этом действии заложен некий глубокий смысл, недоступный посторонним.

Наконец Глатта отняла руку.

– Что видела во сне? – спросил Брендольв. – Не белого медведя?

– А к чему это – белый медведь? – Глатта проявила похвальную любознательность. – К северному ветру?

– К битвам и сражениям! – грозно прорычал Брендольв и оскалил зубы, изображая Фенрира Волка*.

Глатта фыркнула, потом скривила личико в несерьезной обиде:

– Наша Исгерд, старая коровища, так храпела, что не заснешь! Хоть беги из девичьей!

– А ты бы бежала к нам! – предложил Асмунд и подмигнул. – У нас никто не храпит!

– Знаю я, как у вас никто не храпит! – Глатта качала головой, а игривый блеск глаз выдавал, что она отлично понимает намеки. – Отсюда слышно!

– Ну, что ты! – возразил Брендольв. – У нас все тихие-тихие! Вот разве что он похрапит немного, – Брендольв подтолкнул локтем Асмунда, – и то так тоненько-тоненько, словно соловей поет. Тьу-тьу! – просвистел он, и Глатта залилась хохотом.

– А у нас новости! – сказала она, отсмеявшись.

– Да ну? – воскликнули разом оба друга. Асмунд подумал о Фрейвиде хёвдинге, а Брендольв – о Стюрмире конунге. – Что же ты молчишь! Какие? Откуда гонец? Выступаем?

– Вчера у нас был Хёгни из Каменного Мыса, предложил устроить бой коней. Конунг согласился. Вы будете участвовать? Или у вас нет подходящих коней?

– Тьфу! – Асмунд махнул рукой и отбросил руку Глатты, которая шаловливо поправляла ему застежку плаща. От разочарования у него пропало всякое желание шутить. – Новости! Да разве это новости! Тролли бы побрали этого Хёгни со всеми его конями!

В гриднице конунга сидело много народу, но самого Вильмунда не было видно. Зато здесь имелся Ингстейн Осиновый Шест, хёвдинг Квиттингского Севера. Он все еще назывался хёвдингом, хотя Квиттингский Север уже почти весь оказался под властью фьяллей и раудов. Ингстейн напрасно пытался собрать войско для отпора, был разбит в нескольких битвах и привел на озеро Фрейра едва полсотни воинов, зато сотни три беженцев, женщин, детей и неспособных к битвам стариков, которых теперь приходилось где-то размещать и чем-то кормить. Его не занимала ни охота, ни девушки, ни саги, ни тавлеи*. Им владела только одна мысль: скорее выйти с оружием навстречу врагам и отбить свою землю назад, так что ни о чем другом он не говорил.

– Фрейвид хёвдинг слишком долго собирает войско! – горячо рассуждал Ингстейн, потрясая жилистым кулаком. На его высоком залысом лбу лежали три глубокие мрачные морщины, а лицо так осунулось, что он выглядел гораздо старше своих сорока пяти лет. – Если он в ближайшие дни не даст о себе знать, его можно будет счесть трусом и предателем!

– Не говори так! – возражал ему кто-то из хёльдов. – Западное побережье велико, так быстро его не объедешь. И помни, что говоришь о родиче нашего конунга!

– Мне больше хотелось бы знать, что думает делать Хельги Птичий Нос, – подал голос кто-то еще, и Брендольв прищурился, пытаясь в полутьме гридницы разглядеть говорившего. – Под его властью целая четверть страны. Он-то думает присылать войско? Ведь восточный берег – самая спокойная земля. Туда враги еще и близко не подходили.

– Тут есть кое-кто, кто нам ответит, – сказал Ингстейн, поглядев на Брендольва. – Ваши люди думают воевать или предпочитают отсидеться с женщинами?

Брендольв покраснел: его сильно задевали сомнения в верности и смелости людей с восточного побережья, но достойный ответ он находил с трудом. Он был здесь единственным, кто привел оттуда дружину, а с него спрашивали за всех, кто этого не сделал.

– Хельги хёвдинг строит корабли и собирает войско, – ответил Брендольв то, что и всегда. – А если он его не прислал, так это потому, что конунг не просил его это сделать. Как только конунг пошлет к нему гонца, он сразу…

– К нему послали гонца! – перебили Брендольва сразу несколько голосов. – Еще на Середине Зимы*! Сразу после тинга*! А ответа все не слышно!

Брендольв пожал плечами:

– Может, гонец не доехал. Или войско не успело дойти.

– Или Хельги хёвдинг не слишком посчитался с волей Вильмунда конунга! – проворчал какой-то мрачный мужик с красным свежим шрамом на лбу.

Брендольв предпочел бы этого не слышать. Внутренний голос говорил ему, что так оно и есть, и вот здесь он никак не мог оправдать будущего родича. Да и зачем его оправдывать? Пока восточное побережье не созвало тинг и не признало нового конунга, его распоряжения необязательны. Хельги хёвдинг не обязан присылать войско. Только если люди сами захотят. А они, выходит, не хотят.

– Ко всем троллям! – Брендольв хмуро махнул рукой. – Что толку молотить обмолоченную солому! Новостей получше мы тут, как видно, не найдем!

Досадливо пиная двери, Брендольв и Асмунд пошли назад во двор. В сенях они услышали смех Глатты: она стояла, прижавшись спиной к стене, а какой-то высокий светловолосый парень что-то шептал ей и поигрывал цепочками на ее груди. Услышав шаги, Глатта в притворном смущении хихикнула, извернулась и выбежала за дверь.

Парень обернулся, и Брендольв узнал Вильмунда конунга.

– А, это ты! – приветствовал он Брендольва. – Что там – опять Ингстейн созывает «домашний тинг»? Если бы еще можно было собрать домашнее войско и победить домашнего врага, ему бы цены не было!

Асмунд фыркнул – его легко было насмешить. Но Брендольв даже не улыбнулся. У него вдруг раскрылись глаза на все положение дел, и он чуть не завыл от досады. Фьялли разоряют север Квиттинга, с каждым днем подходят все ближе, у квиттов нет войска, люди маются от безделья. А молодой конунг заигрывает со служанкой! Брендольв все никак не мог примириться с мыслью, что приписал Вильмунду свои собственные стремления к славе и скорейшей победе. Того, как видно, занимало что-то другое.

– Слышали – Хёгни предлагает бой коней! – продолжал Вильмунд конунг. – Будете участвовать? Если у тебя, Брендольв, нет подходящего коня, я тебе одолжу.

– Спасибо, конунг! – весело и учтиво ответил Асмунд. – Конечно, мы будем участвовать. И если твой конь победит, то и славу поделим пополам!

Хороша слава! Но Асмунду повезло – он имел много маленьких, легко выполнимых желаний, и потому почти всегда был доволен жизнью.

* * *

Бой коней в усадьбе Каменный Мыс удался на славу. Все окрестные жители и их отважные гости обрадовались приглашению и в назначенный день съехались к Хёгни хёльду. Набралось целых шесть коней, годных принять участие в схватке. Они бились друг с другом по парам, и в конце концов Брендольв с жеребцом по кличке Виндвин – Друг Ветра – вышли победителями. Они были друг другу под стать: вороной огненноглазый жеребец оказался сильным и злобным, а Брендольв еще дома, в Хравнефьорде, не раз участвовал в этой забаве и знал в ней толк. Ему хватало и силы, и умения, и азарта, чтобы вовремя придержать жеребца за хвост, вовремя толкнуть шестом, побуждая кусаться злее. Правда, Виндвин не нуждался в подталкивании и даже в последней схватке, к которой оба бойца подустали, выглядел свежее противника.

Зрители, тесной толпой обступившие луговину возле усадьбы Каменный Мыс, были в восторге. Не меньше радовался и сам Брендольв. Шум, воодушевление, общее внимание всегда нравились ему, и сейчас он находился в своей стихии. Довольный, гордый собой и уверенный, он лишь изредка бросал взгляды в ту сторону, где стоял настоящий хозяин коня – Вильмунд конунг. Тот нарядился ради этого веселья в лучшее платье, в плащ, отделанный зеленым шелком, в красную рубашку и вышитый кюртиль*, а на руке его ослепительно сверкало золотое обручье в виде дракона с льдистыми камешками в глазах. Про это обручье рассказывали много всякого невероятного, но Брендольв ни на какое сокровище не променял бы удовольствие – на глазах у двух сотен зрителей показать, на что способен! А это не так уж мало!

Поглядывая в сторону конунга, Брендольв почти не замечал его самого. Возле Вильмунда пестрели наряды женщин, и взгляды Брендольва неодолимо притягивала стройная, невысокая, но величавая фигурка девушки с длинными, прямо лежащими светло-русыми волосами. Это была йомфру* Ингвильда, дочь Фрейвида хёвдинга и невеста Вильмунда конунга. Брендольв изредка видел ее на пирах в Конунгагорде – она выходила в гридницу* не каждый день – и любовался, затаив дыхание и забывая о еде. Именно такой и должна быть невеста конунга! Даже этого боя коней Брендольв ждал не без тайной надежды, что Ингвильда придет, и сознание, что она тоже видит его торжество, делало его вдвое счастливее.

В последней схватке Брендольву с Виндвином достался в противники рыжий жеребец с черной гривой, из здешних, из какой-то усадьбы на берегу. Его хозяин, Гаутберг Свиная Голова, такой же рыжий, точно они с жеребцом состояли в родстве, был очень недоволен успехами восточного пришельца. Во время боя Гаутберг все лез со своим шестом вперед, и Брендольв мог бы поклясться, что тот отпихивал шестом Виндвина. Но, если и так, жеребец ничего не замечал и решительно теснил противника. Над луговиной возле усадьбы Каменный Мыс висело шумное облако конского ржания, хруста промерзшей земли, криков зрителей; клочья мерзлой травы, выбиваемой копытами, взлетали в воздух, ветер с близкого озера трепал волосы и гривы, освежал пылающие лица. Веселый, торжествующий, полный упоительного осознания своей силы, Брендольв вился и прыгал возле скачущего Виндвина, ударами шеста понуждая его: скорее вперед, к победе!

– Э, так не пойдет! Нечестно! – вдруг завопил Гаутберг. – Он отталкивает моего коня! Отталкивает своим шестом! Вот тебе!

Брендольв едва успел открыть рот, чтобы отвергнуть несправедливое обвинение, а Гаутберг уже толкнул Виндвина в грудь концом шеста. Жеребец взвился, а разъяренный Брендольв бросился вперед.

– Рохля! Не любишь проигрывать! – заорал он и со всего размаха ударил противника своим шестом.

Тот увернулся, и вместо головы удар пришелся в плечо. Толпа вокруг площадки закричала громче: бой коней превращался в бой людей. Оба жеребца, выпущенные хозяевами, рванулись в сторону: Виндвин гнал рыжего и бил копытами. Они мчались прочь, а Брендольв и Гаутберг остались вдвоем на месте схватки, сжимая в руках шесты.

– Давайте! А ну, кто кого! Это смелые мужи! – радостно вопили зрители.

– Давай, Брендольв! Не отступай! Покажи им, как надо биться до конца! – донесся до ушей Брендольва чей-то крик, и на него точно в духоте продымленного покоя повеяло свежим ветром.

Это был голос женщины: молодой, звучный. Один-единственный на свете, который Брендольву удавалось услышать так редко и которого он не ждал услышать сейчас. Не оглядываясь, он знал, что это она – Ингвильда дочь Фрейвида. Она сама подбадривает его! Брендольв не ждал такой чести, даже не думал, что она знает его имя. И один этот выкрик влил в него больше сил, чем рев всей толпы; чувствуя в себе мощь и азарт настоящего берсерка*, он бросился на Гаутберга, как Тор* на великана Хрунгнира*.

Тот едва успел поднять свой шест, чтобы защититься, но перед Брендольвом сейчас не устоял бы и более серьезный противник. Несколькими сильными и точными ударами Брендольв выбил шест из рук Гаутберга, а самого его опрокинул на землю. В мыслях мелькнуло воспоминание, как Вальгард вот так же опрокинул Ауднира и потом… Брендольв отскочил и потряс головой. Хватит. И так ясно, за кем осталась победа.

– Молодец! Вот это мужчина! Вот как надо! С такими воинами нам любые фьялли нипочем, а? – кричали вокруг. – Теперь его надо звать Гаутберг Битая Голова!

Опираясь на шест и рукавом вытирая мокрый лоб, Брендольв украдкой бросил взгляд на йомфру Ингвильду. Но она отвернулась и что-то говорила своему воспитателю, рослому мужчине, могучему, невозмутимому, чьи глаза были всегда полузакрыты, но взгляд – остр и зорок.

Однако Ингвильда дочь Фрейвида заметила удаль победителя. Вечером, когда гости попроще разошлись по своим дворам, а всех знатных Хёгни хёльд рассадил за столами, она поднялась со своего места и налила пива в окованный серебром рог.

– Я хочу поднести этот рог тому, кто сегодня так славно позабавил нас, – сказала она, и Брендольв, не сводивший с нее глаз, ощутил, как внутри у него что-то оборвалось и провалилось, а все тело наполнилось мелкой, тревожной и приятной дрожью. Еще миг – и она поднимет на него свои звездные глаза…

Держа рог обеими руками, Ингвильда повернулась и нашла Брендольва взглядом. Краснея, он поднялся, точно невидимая рука подняла его за шиворот. Ни перед одним противником он не робел, но сейчас не мог справиться с дрожью под взглядом этих светло-серых, ясных, строгих глаз. Несмотря на средний рост и хрупкое сложение, Ингвильда казалась ему валькирией*, нет, богиней! У валькирий не бывает таких тонких белых пальцев, таких мягко струящихся волос, и глаза их не сияют, как чистые озера небесной росы. Сами боги умелыми руками вырезали из белого дерева эти нежные и ровные черты, отделали каждую черную ресничку. Только богиня может быть так прекрасна, так спокойно-величава, только богиня может таить столько мудрости, скрытой и тихо светящейся во всем облике. На досуге Брендольв как-то сравнил Ингвильду с Хельгой и поразился их несходству. Хельга была вся снаружи, каждый ее помысел, каждое движение сердца сразу же отражалось на лице, и душу ее можно было рассматривать, держа на ладони. А Ингвильда таила в себе скрытые глубины, точно прямо под белой кожей спокойного лица начинаются звездные бездны, непостижимые для смертных.

– Я хочу поднести этот рог тебе, Брендольв сын Гудмода, – сказала Ингвильда, и Брендольв все еще не верил в свое счастье. – Я рада, что нашелся такой человек, как ты. Я рада, что люди увидели, как надо биться до конца! Тот мужчина, кто не боится действовать! Раз уж взял шест, то не пяться! Пусть каждый сделает то, что сегодня сделал ты!

Она шагнула вперед, и Брендольв пожалел, что стол мешает ему пойти ей навстречу и вынуждает ждать.

– Почему бы тебе не поднести рог и мне? – крикнул с высокого почетного сиденья Вильмунд конунг. – Ведь этот конь принадлежит мне! Брендольв только выводил его!

Ингвильда остановилась и обернулась. Лицо ее погасло, и Брендольв вдруг ощутил такую ненависть к молодому конунгу, вольно раскинувшемуся на сиденьи, что краска схлынула с его лица, и рябинки на его щеках стали заметнее.

– Это мой конь! – повторил Вильмунд конунг. Он выпил уже немало, а пьянел легко, потому речь его была неустойчивой и разболтанной. – Это мой конь, потому и рог ты должна первым поднести мне! – упрямо требовал он. – И вообще… – Вильмунд махнул рукой и пошатнулся, так что близко сидевшие хирдманы сделали движение поддержать его. – Ты – моя невеста, и каждый рог ты должна сначала подносить мне!

– Если это твой конь, то лучше бы тролли сломали ему спину! Если сам конунг не находит своему коню лучшего применения, чем потешать ротозеев, то лучше бы тому вовсе не родиться на свет! – внешне спокойно, но четко и уверенно произнесла Ингвильда.

Гридница охнула и затаила дыхание: такой прямой, непримиримый вызов прозвучал в ее голосе. Неожиданный на мирном пиру, он струей ледяной воды остудил общее веселье.

– Ты тратишь время в пьяных забавах, а в это время фьялли подходят все ближе! – ясно и твердо продолжала Ингвильда, глядя прямо в лицо своему жениху. – Скоро Торбранд конунг сядет на твоего жеребца. Как говорят, на хваленого коня плохая надежда!

Гости втягивали головы в плечи, ожидая чего-то ужасного, как после ослепительной вспышки близкой молнии ждут, затаив дыхание, тяжелого громового удара. Эти слова тем точнее били в цель, что каждый из собравшихся, кроме уж совсем дураков, думал примерно так же.

У Брендольва захватило дух: он не ждал, что у кого-то хватит смелости сказать это вслух, в лицо самому Вильмунду конунгу, но он был и восхищен Ингвильдой. Правильно! Давно пора! Пусть же конунг наконец скажет, долго ли они будут, как подростки, играть в мяч и метать камни, в то время когда враги, как море в прилив, пожирают землю квиттов!

Вильмунд конунг встряхнулся, сел прямо, вцепившись обеими руками в подлокотники сиденья.

– Фьялли? – с пьяным раздражением крикнул он в ответ, и голос его сорвался, прозвучал тонко и жалко. – Те самые фьялли, где твой рябой дружок! И у тебя еще хватает бесстыдства упрекать меня! Ты… предательница! – с мучительной тоской воскликнул Вильмунд. – Ты и твой отец – вы два локтя от одного полотна! Где он пропал? Почему не ведет войско? Наверное, сговаривается с рябым троллем о вашей свадьбе!

– Я была бы рада, если бы это было так! – отчеканила Ингвильда. – Хродмар сын Кари – не из тех, кто станет пьянствовать, забыв о деле! За это время он успел больше тебя!

– Я уже догадываюсь, что он успел! – ответил Вильмунд, глядя на свою прекрасную невесту с болезненной ревностью, уже похожей на ненависть. Эти не слишком достойные чувства так ясно отражались на его покрасневшем лице, что всем в гриднице было стыдно и жалко смотреть на своего конунга – точно грязное тряпье каждого стирается у всех на глазах. – Я кое-что тоже помню… – бормотал Вильмунд.

– Ах, конунг, не стоит вести такие речи на пиру! – вмешалась кюна Далла. – Пьяный не знает, что делает, и что говорит – тоже. Лучше тебе сейчас помолчать. Не стоит лить полынь в кубки всем этим добрым людям!

Маленькая, нарядная, звенящая золотыми цепями, застежками и обручьями, кюна Далла суетливо выбралась из-за женского стола и устремилась к Вильмунду. Гридница облегченно вздохнула. На ходу кюна прихватила чью-то чашу и, забравшись на первую ступеньку почетного сиденья, стала поить Вильмунда конунга из своих рук, как больного. Не замечая этой несообразности, он жадно припал к чаше, накрыв своими широкими ладонями маленькую руку мачехи.

Ингвильда стояла на том же месте. Оторвав взгляд от Вильмунда и кюны, она повернулась к очагу, подняла рог и медленно вылила пиво в огонь. Очаг резко зашипел, в пламени образовалась широкая проплешина черных, гладких, влажно блестящих головней, под кровлей поплыл душистый пар. Но тут же огонь, проглотив угощение, бурно запылал снова. Держа рог в опущенных руках, Ингвильда прошла через гридницу и скрылась за дверью девичьей.

Про Брендольва она совсем забыла.

* * *

Этой ночью Брендольв почти не спал. После долгой скуки на озере Фрейра этот день принес ему слишком много впечатлений. В полудреме ему мерещился то бой коней, то строгое, решительное, заледеневшее лицо Ингвильды; то Гаутберг с искаженным злобой лицом и шестом над головой кидался прямо на него, то Ингвильда на вытянутых руках протягивала рог к очагу и медленно опускала, пиво лилось нескончаемой струей… Возле усадьбы Лаберг был один поминальный камень; никто уже не помнил, по кому он поставлен, но на нем в обрамлении полустертых, слизанных языками ветров и времени рун виднелся рисунок: богиня Фригг* с длинным покрывалом на голове вот так же протягивает рог Одину, вернувшемуся из битвы, но только от изображения Одина сохранилась одна голова Слейпнира и три передние ноги…^[2]

Брендольв ворочался, так что Асмунд, спавший на той же лежанке, пару раз просыпался и толкал его локтем: дескать, потише, герой, дай поспать простым смертным.

– Что, слава не дает глаза сомкнуть? – пробормотал он однажды. – Сбегай в отхожее место – полегчает.

Но Брендольв не ответил: славная победа над Гаутбергом почти забылась. Из ума его не шла Ингвильда. За те несколько мгновений он узнал и понял больше, чем за предыдущие полмесяца. А он-то, дурак, еще завидовал Вильмунду конунгу, которому досталась в невесты молодая богиня Фригг! А тому, оказывается, эта богиня принесла не много счастья. О каком рябом фьялле он говорил? Почему подозревает Фрейвида хёвдинга в предательстве? Но теперь Брендольву стало ясно, почему войско все никак не может собраться и выступить. Власть над Квиттингом сейчас принадлежит Вильмунду конунгу и Фрейвиду хёвдингу, а их, будущих родственников, едва ли кто-нибудь назовет друзьями.

Утром гости Хёгни хёльда тронулись обратно. Постояльцам Малого Пригорка почти до самого конца нужно было ехать вместе с людьми из усадьбы конунга, и Брендольв старался не терять Вильмунда из виду. Может быть, конунг захочет сказать ему несколько слов о вчерашнем бое: как-никак благодаря Брендольву конунгов жеребец вышел победителем. Но Вильмунд конунг едва ли думал об этом: после вчерашнего пира его лицо выглядело помятым, несвежим, с неестественной краснотой на щеках и на лбу, веки его опухли, глаза спрятались в щелочки, рот часто кривился, точно Вильмунд жует что-то очень горькое. Брендольву не верилось, что конунг моложе его года на три.

Зато Ингвильда дочь Фрейвида выглядела так, будто ничего не произошло. Она держалась поодаль от жениха, иногда совсем терялась со своим воспитателем в толпе хирдманов и разговаривала только с ним одним. Брендольв иногда бросал на нее короткий взгляд и тут же отводил глаза, точно обжигался. Но через некоторое время он снова искал ее, не в силах удержаться. Ему мучительно хотелось подъехать к ней, сказать, как он восхищен ее вчерашней речью, как согласен с ней. Но он не смел. Это он-то, раньше и не знавший, что такое смущение! Она ведь так и не донесла до него тот рог. Значит, не сочла достойным. Ей дела нет, что его отец – самый знатный из всех людей на восточном побережье. Видно, себя саму она считает знатнее. На кого-нибудь другого Брендольв обиделся бы, а на нее не мог. При взгляде на Ингвильду он чувствовал только благоговение, которого никогда не испытывал раньше и даже не знал, что к женщине можно испытывать подобное чувство. Ее конь, ее синий плащ, ее маленький башмачок с цветными ремешками казались облитыми особым светом, как святыни. Единственный луч бледного зимнего солнца, пробившийся сквозь серые косматые облака, светил на нее одну. И воспитатель со змеиными глазами, который время от времени перебрасывался с ней словом, казался Брендольву служителем божества, а не просто доверенным хирдманом, которому поручено охранять дочь хёвдинга.