При первом взгляде на Гудмода рождалось недоумение: почему восточное побережье выбирает хёвдингом тюленя Хельги, а не этого нового Сигурда? А все дело было в том, что Гудмод Горячий был горяч, но легкомысленен и серьезно относился только к одной вещи: своей родовой чести. Только из-за нее он и мечтал когда-то о звании хёвдинга. И когда десять лет назад тинг впервые избрал (вместо умершего Гейрмода Побивалы) не его, а Хельги, Гудмод посчитал себя настолько оскорбленным, что едва не вызвал Хельги на поединок. Но тот, всегда предпочитавший решать дела миром, по совету матери и жены предложил Гудмоду отдать ему сына на воспитание. И Гудмод Горячий, сразу остыв, согласился. Известно: кто кому воспитывает ребенка, тот из двоих и младший. И ему только прибавится чести, если его сына будет воспитывать сам хёвдинг!

«На самого норовистого коня можно накинуть уздечку, если только знать, как взяться! — приговаривала Мальгерд хозяйка, годы спустя рассказывая двум своим внукам эту повесть. — А для большинства уздечку не так уж трудно подобрать — все лежит на поверхности, только дай себе труд присмотреться!»

Домочадцы Хельги хёвдинга, как всегда, обрадовались гостям. Их провели в гридницу, Гудмода усадили на почетное место напротив хозяйского, между столбов, где были вырезаны подвиги Тора в стране великанов. Гудмод очень любил саги об этих подвигах, всегда смеялся, слушая, как Тор едва не выпил море, но не смог поднять старую кошку, и эту резьбу Хельги хёвдинг заказал нарочно ради него. Мальгерд и Хельга обносили пивом Гудмода, Брендольва, Ауднира, Кнёля, служанки угощали их хирдманов. Поначалу все были оживлены, веселы, но первые же слова приезжих озадачили хозяев.

— Я знаю, что ты мне рад, Хельги! — отвечал Гудмод на приветствия хозяина. — Но, по правде сказать, я сам ждал тебя к себе, еще вчера!

— Разве я обещал приехать? — удивился Хельги.

— Нет, такого уговора не было, но мы думали, ты найдешь это уместным. Моя жена так думала… и я сам, конечно, тоже, — поспешно добавил Гудмод.

Его жена, Оддхильд хозяйка, решительно управляла своим столь решительным на вид мужем. Гудмод в душе был рад довериться руководству умной женщины, но скрывал это и делал вид, что все решения принимает сам. Эта невинная хитрость всем была известна, но соседи учтиво держали свою осведомленность при себе. В конце концов, это Один решает, кому и насколько умным быть.

Мальгерд хозяйка поджала губы и незаметно бросила сыну предостерегающий взгляд. Сама Оддхильд не приехала — это означало, что она послала мужа с каким-то спорным делом, от которого хочет для вида остаться в стороне.

— Твоя жена здорова? — спросила Мальгерд у Гудмода. — Уж теперь-то, мы надеемся, никто не будет ворошить ваши овощи на полях!

— Надеюсь, что нет! — самодовольно ответил Гудмод и бросил горделивый взгляд на сына.

Из всего рассказанного в его памяти задержалось главным образом одно: опасных троллей больше нет, и к этому причастен его сын Брендольв. Этим он гордился, а об участии в деле Дага и Хельги не вспоминал. Он был достаточно хорошего мнения о детях хёвдинга, но никогда о них не думал.

— Кстати, о троллях! — не утерпел Ауднир. Он-то хорошо помнил, зачем они приехали, и не мог дождаться, когда его чересчур довольный собою братец соизволит вспомнить о действительно важном. — Мы ведь приехали из-за троллей. Из-за тех троллей, которых ты, хёвдинг, принял у себя в доме, как дорогих гостей!

— Не выгнать же голодных людей на улицу зимой! — ответила Мальгерд хозяйка. Она была готова к этому разговору. — Если бы эти двое были троллями, то тебе было бы не в чем нас упрекнуть. Но это люди, и к ним нужно относиться по-человечески. Надеюсь, твой родич Брендольв рассказал тебе обо всем, что сам узнал?

— Уж конечно! Он рассказал, что двое бродяг сожрали нашу лошадь! И зерно, которое у нас украли! И рыбу! Как они думают все это нам возвращать, хотелось бы мне знать!

Из кухни вошел Вальгард и уселся среди хозяйских хирдманов.

— Это он? — Гудмод сразу догадался, что видит того самого «тролля».

— Еще бы не он! — негодующе воскликнул Кнёль. — Эту разбойничью рожу я и в кургане буду помнить!

Равнир дернул за рукав Сольвёр, стоявшую у него за спиной с кувшином из-под пива в руках; она наклонилась, и он что-то шепнул ей на ухо. Сидевшие рядом уловили слова «мокрые штаны»; Сольвёр фыркнула, стараясь подавить смех, кое-кто вокруг тоже засмеялся. Кнёль покраснел от досады, Ауднир бросил на Равнира неприязненный взгляд. Этому востроносому нахалу слишком много позволяется!

— А я тебя что-то не припомню, — с невозмутимым добродушием сказал Вальгард, глядя на Кнёля.

Они сидели довольно далеко друг от друга, но и на расстоянии разница между приземистым, коренастым Кнёлем и рослым, могучим Вальгардом была очень заметна. Свартальв и великан, иначе не скажешь.

— Не помнишь? — возмутился Кнёль, не заметив, что лезет в ловушку. — У разбойников и бродяг плохая память! У кого украли, кого ограбили — никогда не помнят!

— Как же мне было запомнить? — Вальгард повел плечами. — Вы ведь так быстро бросились бежать, что я вас всех видел только со спины. Повернись ко мне задом — тогда, может, узнаю.

— Придержи язык, бродяга! — заорал возмущенный Ауднир.

Крик его потонул в громе общего смеха. Кнёль побагровел так, что, казалось, кровь сейчас просочится сквозь кожу и потечет по лицу[15]. В первый миг он замер, но тут же взвился и кинулся на обидчика, хватаясь за длинный нож на поясе. Сидевшие вокруг хирдманы успели перехватить его и силой усадили снова на скамью. Брови Кнёля топорщились, из открытого рта вырывалось невнятное пыхтение и всхрипы, точно он подавился. Четыре или пять рук со всех сторон держали его, вокруг гремел хохот. Но встать он больше не пытался, оскорбленное самолюбие не одолело рассудка, поскольку было ясно, что самому Кнёлю никогда не одолеть Вальгарда. А тот даже не шелохнулся и поглядывал вокруг с тем же спокойным добродушием.

— Я не за тем ехал сюда, чтобы терпеть оскорбления! — кричал Ауднир, обиженный за своего управителя. — Уйми этого мерзавца, хёвдинг, если хочешь, чтобы я бывал у тебя!

— Там же был настоящий тролль — наши сыновья видели его! — поспешно вставил хёвдинг. — Такой, с заячьей мордой. Ведь сын рассказал тебе, Гудмод? И на Седловой горе до сих пор полным-полно духов. Это они всех сбили с толку. Но теперь лучше все позабыть и помириться. Какое возмещение ты, Ауднир, хочешь за твою лошадь и припасы?

— С этого и надо было начать! — ворчливо ответил Ауднир. Но эти слова смягчили его, и он продолжал уже спокойнее: — Лучше всего, если мне вернут лошадь и припасы. Но только что с него взять, с бродяги? Или ты, хёвдинг, хочешь заплатить за него?

— Ты уже считаешь его своим человеком? — уточнил Гудмод.

— Пожалуй, да, — согласился Хельги. — Я заплачу за него все, что нужно. Не такое уж большое преступление он совершил. Я не обеднею от цены одной лошади!

Хирдманы и прочие домочадцы облегченно заговорили, довольные, что все решается так просто.

— А я считаю, что не совершил вовсе никакого преступления! — неожиданно подал голос Вальгард. — Если ваши люди так трусливы, то вина в этом не моя и глупо с меня спрашивать. Не понимаю, почему хёвдинг должен что-то тебе возвращать.

— Это разбой! — закричал Ауднир, на миг онемевший от такой наглости. Это выпад касался уже не Кнёля, а его самого! — Ты напал на моих людей! Это разбой, а за разбой отвечают не одним возмещением убытков! Тебя надо объявить вне закона! На весеннем тинге я этого потребую!

— При чем здесь разбой! — крикнул Даг. Он не хотел на людях противоречить собственному отцу, но с готовностью поддержал Вальгарда. — Разве Вальгард поднял против Кнёля оружие?

Вальгард мотнул головой, не трудясь отвечать вслух. «Этого не потребовалось», — хотел он сказать.

— У него было оружие! — вмешался Кнёль, который наконец настолько отдышался, что снова смог подать голос. — У него был и щит, и секира, и меч, и копье!

— А шлема не было? — уточнил Даг.

— И шлем был!

Даг развел руками, и хирдманы Тингфельта засмеялись. Они уже разглядели все оружие Вальгарда и помнили, что никакого шлема у него не имелось.

— А ворованные овощи? — вспомнил Ауднир. — Скажете, что брюква сама убежала с наших полей к вам в животы?

— А разве там была и твоя брюква? — спросил Вальгард. — На морковь уже объявлялся хозяин, и на брюкву тоже, и оба уже простили нам убытки. Один бонд даже пожалел, что у Атлы сроду не было ребеночка и его матери померещилось. Если ты тоже на что-то предъявляешь права, то сначала разберись с теми людьми, кто из вас хозяин. Скажи-ка мне лучше: ты — богатый человек?

Ауднир помедлил с ответом. В вопросе он чуял какой-то подвох, но как покривить душой, если все в этой гриднице не многим хуже него самого знают все его имущество?

— Бедными нас никто не назовет! — горделиво ответил он наконец, мудро решив обратить это обстоятельство к себе на пользу. — У меня большая усадьба, восемнадцать коров в стаде, тринадцать рабочих лошадей да шестнадцать коней в дружине. Два больших торговых корабля и товары стоимостью, на эту зиму считая, на тридцать четыре марки серебром. Утварь перечислить?

— Не надо, — уважительно ответил Вальгард, но в его глазах светилась тайная усмешка. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. Непонятно как этот немногословный и сдержанный человек умел приковать к себе внимание прочнее, чем иные болтуны. — А у меня всего только и есть, что щит, меч, копье и секира. Все вместе не покроет стоимости твоей лошади и припасов. Да еще присчитай обиды твоим людям, тогдашние и сегодняшние. Получается многовато!

— Наконец-то ты это понял! — обрадованно воскликнул Гудмод.

— Но не годится достойному человеку оставаться в долгу! — продолжал Вальгард. — Раз уж ты считаешь, что я тебе должен, то пусть боги решат, кому из нас владеть всем этим добром. Если ты одолеешь, то можешь убить меня или взять в рабы. А если я одолею, то твои корабли и товары будут мои. Усадьбу и скот я не возьму, это уже слишком. Что, годится?

В гриднице повисла тишина. Никто не ждал, что такое пустяковое дело завершится вызовом на поединок, да еще с такой большой ставкой. Жизнь и воля против огромного богатства! И все из-за жалкой лошади с двумя мешками ржи, которые на пиру йоля съели бы за один день и никогда больше не вспомнили бы! Но, глядя на спокойное, сильное, как из камня вырезанное лицо Вальгарда, каждый понимал: нет значительных или незначительных дел, а есть значительные или незначительные люди. И каждое дело приобретает размер того человека, который за него берется. А у Вальгарда ничего не может быть маленьким.

Ауднир медлил. В случае победы он слишком мало приобретал (убить наглеца — не слишком большое удовольствие, а взять в рабы — какой из него раб?), зато в случае поражения терял слишком много. Больше половины состояния. Но честь неумолима, как сама судьба. Откажись он сейчас, даже измыслив чудом достойный предлог — его уже никогда не будут уважать так, как раньше.

— Еще не было такого случая, чтобы сыновья Гейрмода Побивалы отказывались от законно назначенного поединка! — воскликнул его старший брат. Вот теперь Гудмоду все стало ясно и понятно: раз вызывают на поединок, надо соглашаться, а дальше все решит воля богов.

Вальгард кивнул, считая вопрос решенным:

— Я здесь никого не знаю, потому свидетелей назначайте сами. Я только надеюсь, что хёвдинг не откажется быть при этом. Должен же ты знать, кого берешь в дружину, — прибавил он, поглядев на самого Хельги.

— А все тролли! — среди общей тишины шепнул Равнир Сольвёр. — Давненько не припомню, чтобы у нас в усадьбе назначались поединки. И вот тебе!

Во всей округе не было дома, где не говорилось бы о предстоящем поединке. Такие случаи были редки, непривычны и у каждого вызывали смешанное чувство тревоги и тайного восторга перед тем, что нескоро удастся увидеть снова. В усадьбе Тингфельт все волновались так, будто участвовать в поединке предстояло каждому, от хёвдинга до хромого старика раба. Один Вальгард оставался невозмутим, точно он-то имел ко всему самое последнее отношение.

Зато Атла не знала покоя ни днем, ни ночью. Служанки, спавшие с ней в одном покое, то и дело просыпались ночью, слыша, как она ворочается с боку на бок и досадливо вздыхает. Но никто не бранился: понятное дело, что она беспокоится! Кто бы на ее месте был спокоен? «Старик идет! — слышался ей глухой, озабоченный голос Вальгарда. — Старик догоняет!» А она еще надеялась, глупая, что ушла от него! От Старика так просто не уйдешь! Он догонит!

Хельга тоже тревожилась. Недобрые предсказания Хравна начинали сбываться. Напрасно она радовалась, что они с Дагом и Брендольвом выдержали испытание на Седловой горе — духи не так-то просто оставляют в покое. Вот они пришли и сюда, прямо в усадьбу Тингфельт. «Если люди не одолеют вражду, вражда одолеет их!» — как-то так сказал Хравн, а он знал, что говорил. И пока вражда одолевала. Вот он, поединок, который еще неизвестно чем закончится. «Кому-то не бывать в живых!» — заметила Троа, и Хельга, противясь в душе, поневоле ждала, что это предсказание оправдается.

Вечером перед поединком она не утерпела — натянула накидку и выскользнула из дома. Коров еще не пригнали (снег опять растаял, и их можно было пасти), ворота оставались открыты. Хельга выбралась из усадьбы и со всех ног побежала к берегу моря, потом по тропе к Лабергу. Сначала она бежала, потом стала замедлять шаг. Потом совсем остановилась, не зная, стоит ли идти дальше. Пока она сидела дома, ей очень хотелось увидеть Хравна. А сейчас, на полутемном берегу, между рокочущим морем и шепчущим лесом, ей стало одиноко и страшно. «Куда ты, Хельга дочь Хельги, собралась одна в густых зимних сумерках? Кого ты хочешь повидать? — шептал ей голос невидимой доброй дисы-охранительницы. — А знаешь ли ты, кто он?» «Ведь он меня не съест…» — растерянно отвечала Хельга этому голосу. А голос возражал: «Как знать?» И на это было нечего ответить.

Но увидеть его казалось необходимым. «Ваша судьба ждет вас в избушке на Седловой горе,» — сказал Хравн, но Хельга так и не поняла, что он имел в виду. Почему Вальгард и Атла — судьба Хельги и Тингфельта? Или их горькая участь — предсказание? Хельга не хотела так думать, но куда деться от правды: едва появившись на восточном побережье, беглецы с севера принесли тревогу и раздор. Если это злая судьба — как с ней бороться? Хельга не могла, не хотела мириться с грозящей бедой, а кто мог ей помочь, подать совет, кроме Хравна?

Хельга вышла на то самое место, где впервые увидела его. Застыв, она смотрела на валуны и кусты шиповника, которые в сумерках казались гуще и плотнее, и ждала, затаив дыхание. Дул ветер, кусты шевелились, и все время казалось, что кто-то живой раздвигает их на ходу. Еще миг — и он появится, ветер будет трепать полы его черного плаща, как крылья… Крылья ворона… У Хельги замирало сердце. Неужели это он сам и есть, Восточный Ворон, дух-покровитель Квиттинского Востока? Тот, про кого есть столько разных сказаний, и все они противоречат одно другому. Он, в котором живет то ли дух побережья, то ли сам Один? И что ему за дело до нее? Чего он от нее хочет? Дух захватывало от восторженного ужаса, когда Хельга воображала, какие огромные силы протянули к ней руку. Но что несет эта рука? Помощь или угрозу? Один, Повелитель Ратей, Отец Богов — он непостижим и переменчив, как грозовые тучи. Мудрый и коварный, проницательный и мстительный, милостивый и хитрый. Нет поддержки сильнее, чем его, но нет и благосклонности более ненадежной.

Вот сейчас он появится… И что она скажет ему? В уме Хельги теснились десятки вопросов, сердце замирало от страха, каменистая земля под ногами казалась зыбкой и ненадежной. Ее томило нетерпение скорее увидеть Хравна и одновременно мучило желание повернуться и бежать, пока не поздно.

Она не знала, долго ли стоит. Вокруг совсем стемнело, а море все так же шумело рядом, равномерно накатывало на песок и отступало. Ветер трепал кусты, но ветки качались все так же однообразно и безжизненно. Вдруг испугавшись, что окаменеет в этом нечеловеческом мире, Хельга торопливо сошла с места. Он не пришел. Сразу показалось, что она стояла здесь слишком долго. Достаточно долго, чтобы понять: ждать не стоит.

Да и был ли он на самом деле? Не померещилось ли ей? Но тревога в ожидании встречи сменилась тоской, и Хельге было больно оттого, что он не пришел. Теперь, когда надежды не было, она стала дорога; лучше тревога, лучше это ощущение туманной пропасти, чем пустота и немые ветки шиповника между спящими валунами…

Обратно домой Хельга брела медленно, то и дело оборачиваясь, хотя и знала, что никого там не увидит. Ей вдруг стало дорого то место, где она встретила Хравна, хотя раньше она тысячи раз пробегала его и не замечала в нем ничего особенного. Ничего особенного и не было — но вдруг эта каменистая площадка между валунами под обрывом ельника показалась ей священной, как сам жертвенник Ворона над полем тинга.

Детям Хельги хёвдинга с самого рождения во многом повезло. Им никогда не приходилось, как другим, просить и умолять отца, чтобы он взял их с собой на тинг. Хельги хёвдингу не требовалось ехать на тинг — каждую весной на Праздник Дис тинг сам приезжал к нему. Поле Тинга, тесно окруженное земляночными ямами, раскинулось совсем поблизости от усадьбы. Там же, под холмом, где на вершине темнел каменный жертвенник, лежала площадка поединков. Она была плотно утоптана и окружена белыми камнями. Обычно зимой никто туда не заглядывал и на всем поле тинга нельзя было найти ни единого человеческого следа. Но сейчас следы появились: от усадьбы Тингфельт к площадке поединков протоптали целую дорожку. Площадку очистили от снега, посыпали мелкой галькой и заново утоптали, чтобы бойцам не пришлось поскользнуться.

В назначенный день чуть ли не вся усадьба Тингфельт отправилась к месту поединка. Хельга воспользовалась случаем надеть серебряное ожерелье, которое подарил ей Брендольв, и часто на ходу распахивала накидку, чтобы поглядеть, как красиво узорное серебро сверкает под солнцем. На сердце у нее было весело, ярко, как в праздник. Каждое скопление людей казалось ей праздником, и она почти не вспоминала о том нерадостном поводе, который их собрал. О Хравне она сегодня не думала — толпа живых людей прогнала темный призрак.

На глаза ей попалась Атла, идущая в толпе женщин. Не слыша разговоров вокруг себя, она куталась в свою накидку, словно в этот ясный, солнечный, полный теплого влажного ветра день ей одной было холодно. Женщины Тингфельта то и дело бросали тревожно-любопытные взгляды на ее хмурое лицо, но не пытались заговорить, уже зная, что приветливого слова в ответ не дождутся.

Вид этого бледного, замкнутого лица как-то разом пригасил радость Хельги. «Вот такая она, жизнь!» — прозвучал в ушах резкий, непримиримый голос. Другая жизнь, одинокая, неприютная, безрадостная, не согретая ни огнем родного очага, ни любовью и привязанностью, шла бок о бок рядом с нею. На миг Хельге стало стыдно своего счастья: солнца, блестящего ожерелья и нарядного синего платья с красной полосой по подолу, Брендольва, который все это подарил, Дага, спокойного и надежного, шагающего рядом. А она, как дурочка, радуется… Ей просто очень повезло с рождением. А всякое везенье — ненадежно и в любой миг может изменить. Хельге хотелось обнять весь свой мир, спрятать, уберечь. Она схватилась за руку Дага, и брат сжал ее пальцы. Он думал о другом, но тоже тревожился.

От тяжелых мыслей Хельгу отвлекли взрывы смеха, долетающие от площадки поединка. Возле ее края толпился народ, глазеющий на что-то.

— Что там такое? — Хельги хёвдинг вытянул короткую шею, силясь увидеть причину общего веселья.

— Равнир забавляется, — предположила Мальгерд хозяйка.

— Вон он. — Даг показал назад, где Равнир шел следом за ними, окруженный двумя или тремя девушками.

Хельга промолчала, но по ее лицу было видно, что для нее тут тайны нет. Ее прямо-таки распирал смех, и она сдержанно фыркала, отводя глаза. Даг вспомнил, что с утра не видел в усадьбе ни ее, ни Равнира, а несколько мальчишек бегало по двору, гогоча и перемигиваясь.

Вскоре все выяснилось. Завидев хёвдинга с родичами, смеющиеся люди расступились.

У края площадки стоял вылепленный из снега великан почти в человеческий рост — со смешной огромной головой, толстыми сложенными на животе руками, с угольками вместо глаз, с щепкой вместо носа. А возле его ног желтела на снегу широкая лужа вполне понятного происхождения.

— Это Мёккуркальви! — объясняла какая-то женщина своему сынишке. Но тот едва ли слышал, безудержно и звонко хохоча: снежный великан совершил детскую провинность! — Такого великана себе в помощь приготовил из глины Хрунгнир, когда вышел на поединок с Тором. Только у глиняного великана было сердце кобылы, и видишь, что с ним случилось от страха?

— А от такого помощника немного бывает толку! — смеялись люди вокруг. — И нетрудно догадаться, кто сегодня будет Хрунгниром, а кто Тором! Правда, Даг?

Жителям усадьбы Тингфельт шутка понравилась, но о жителях Лаберга и особенно Ауднирова Двора того же нельзя было сказать.

— А вот и наш Хрунгнир, увенчанный славой! — вполголоса запел Равнир, завидев подходящую со стороны Лаберга толпу людей с черным быком позади. — Обладатель если не каменного сердца, то уж точно каменного лба! Как-то ему это понравится?

Равнир не даром беспокоился об успехе: ведь он все это и придумал. И произведенное впечатление не могло его не порадовать.

— Уберите эту дрянь! — возмущенно потребовал Ауднир, еще более разозленный самозабвенным хохотом брата и племянника. — Не позорьте перед богами наш поединок!

— Уберите! — Хельги хёвдинг тут же сделал знак рабам. И правда, не годится гневить богов таким издевательством. Тем более «поединщика» все уже увидели.

Снежного великана быстро разметали, позорную желтую лужу засыпали. По обе стороны от площадки рабы держали бычков, предназначенных в жертву. На жертвеннике Ворона уже был разложен огонь, и столб дыма поднимался к небесам, давая знать богам о скорой жертве. Жертвенник был сложен из крупных, плотно пригнанных один к другому валунов, и на него можно было уложить целого быка. Между камнями оставались узкие щели, по которым жертвенная кровь стекала в землю.

— А Восточный Ворон появится? — приставал к Ингъяльду Стрид, его восьмилетний сын. — А его можно будет увидеть?

— Не знаю, — отвечал Ингъяльд, не подозревая, что с не меньшим волнением его ответа ждет и идущая чуть впереди Хельга. — Он редко показывается. Только если ему уж очень нравится жертва. Или когда Один хочет подать какой-то знак.

— А правда, что он иногда бывает человеком? — спросила одна из девочек.

— Не знаю! — повторил честный Ингъяльд. — Я такого не видел. Я его и в виде ворона-то видел не больше трех раз, а человеком… Нет, уж это, скорее всего, болтовня.

Хельга не знала, что и подумать. Ей все еще казалось, что Хравн то ли приснился ей, то ли она выдумала его. Его облик, как она его запомнила, был так необычен, так не вязался с привычными лицами, даже с видом привычных мест, что в его существование сейчас не верилось. Верилось вечером, в сумерках, возле огня, когда углы кухни полны теней и весь мир за пределами светлого круга кажется таинственным, полным небывалого… Но не сейчас.

Тем временем Хельги хёвдинг вышел вперед. От волнения он разрумянился больше обычного: ему слишком редко случалось объявлять поединки и он тревожился, что не сумеет подобрать нужных слов для такого важного дела.

— Я, Хельги из рода Птичьих Носов, хёвдинг восточного побережья, объявляю всем людям, собравшимся здесь, о поединке между Аудниром сыном Гейрмода с Ауднирова Двора и Вальгардом Певцом с Квиттинского Севера! — начал он. — Объявляю также условия поединка. Если Вальгард будет побежден, то Ауднир волен убить его и владеть всем его имуществом или взять в рабы на десять лет. Если Ауднир будет побежден, то Вальгарду принадлежит часть его имущества, то есть два торговых корабля и товары стоимостью тридцать четыре марки серебра. После окончания поединка победитель принесет в жертву богам двух бычков. Свидетелями объявляю Гудмода сына Гейрмода из усадьбы Плоский Камень, Хальвдана хёльда из усадьбы Сенокос… А так же всех свободных людей, кто присутствует здесь! — выговорил наконец Хельги хёвдинг и облегченно вздохнул, чувствуя, что теперь ответственность снята с него одного и разделена между всеми.

Вальгард, стоявший у края площадки, едва ли слушал эту длинную речь и перечень незнакомых ему свидетелей. В новом шлеме, который ему подарил Хельги, со своим красным щитом, с секирой, грозно торчащей из-за пояса, с копьем в руке он выглядел воинственно и очень уверенно. Ауднир, стоявший напротив него через площадку, был вооружен богатым и красивым оружием, но лицо его, в противоречии с этим блеском, выглядело замкнутым и злым. Для Вальгарда бой был привычной стихией, в которой только и могли раскрыться его сила и достоинство, а для Ауднира — досадным, опасным и крайне нежеланным происшествием. Это не летний торг в Эльвенэсе, где ни один самый хитрый говорлинский купец не может его провести. Перед лицом настоящей опасности для жизни Ауднир чувствовал неодолимый ужас и разжигал в себе злость против северного наглеца, стараясь злостью заглушить страх. И всем, кто смотрел на него, делалось тревожно.

— Пахнет покойником! — шепнул Дагу Равнир. — Очень свежим, но вполне готовым.

Даг не ответил. Он примерно представлял, что должно твориться в душе Ауднира, и невольно радовался, что судьба не поставила в такое положение его самого.

Хельга притихла и жалась к плечу бабушки Мальгерд. По мере того как замирал шум вокруг, она проникалась важностью предстоящего события. Ее чуткая душа как сеть ловила общее напряжение, повисшее над площадкой, и Хельга уже устала от тяжести этого бремени.

Вальгард первым шагнул в круг. Закрываясь щитом, в правой руке он держал секиру, а меч висел у него в петле на запястье. Каждое его движение изобличало опытного бойца. Ауднир, точно испугавшись, что его заподозрят в нерешительности, поспешно сделал несколько шагов ему навстречу и с размаху ударил секирой по красному щиту чужака. Вальгард легко отбил удар и ударил сам; Ауднир успел закрыться, но пошатнулся, и Вальгард тут же нанес второй удар. Аудниру пришлось отпрыгнуть назад. Поняв, что отступление только навлечет на него град новых ударов, которые он не сумеет отбить, он сделал стремительный выпад и ударил не в щит, а по руке Вальгарда, держащей секиру. Железо громко звякнуло о железо, толпа вскрикнула; клинок Ауднира соскользнул, раздался треск дерева, секира упала, и Вальгард бросил на землю оставшийся в руке обломок древка. Толпа возбужденно кричала, бессознательно сочувствуя слабейшему из двоих.

Приободренный успехом и криками Ауднир снова замахнулся, но Вальгард вовремя подставил щит. С треском лезвие секиры врубилось в край, а Вальгард рванул щит книзу и вырвал оружие из рук противника. А в руке северянина уже был меч, подхваченный в петле на запястье. Потеряв равновесие, Ауднир отпрыгнул назад, и толпа разочарованно вздохнула. Но Ауднир успел выхватить меч; возможно, Вальгард нарочно помедлил, давая ему эту возможность.

Хельга мельком оглянулась на брата: она не знала, что обо всем этом следует думать, а выражение лица Дага нередко служило ей указателем. Ей снова хотелось спросить: они это всерьез? Даг был сосредоточен и даже прикусил нижнюю губу. Он видел, что Вальгард, похоже, забавляется: двигается то стремительно, как ветер, то медленнее, будто нехотя. Он выбирает удобный случай, не торопится и отлично знает, что ему делать. Боем управлял он и только он. К чему он ведет дело?

Общий крик заставил Хельгу поспешно глянуть на площадку. Красный щит Вальгарда, с застрявшей в краю секирой, огромным тревожным пятном пламенел на земле, а сам пришелец, держа меч обеими руками, неистово нападал на Ауднира. Тот закрывался своим щитом, отступал шаг за шагом, кружил по площадке. Люди кричали единой грудью, не смолкая: при виде этого мощного вихря стали всем стало так страшно, точно сама смерть носилась поблизости. Лица Ауднира за щитом нельзя было разглядеть, но судорожные движения выдавали отчаянный страх. А Вальгард был свиреп: ставшее привычным спокойствие исчезло, растворилось в пламени боевого возбуждения, его лицо раскраснелось, черты пришли в страшное, дикое оживление. Он оскалил зубы, нанося дар за ударом с такой невероятной быстротой, что отдельных движений его меча нельзя было различить и все они слились в один блестящий неукротимый вихрь. Вальгард исчез, вместо него появилось какое-то другое существо, дикое, неистовое, опасное, и толпа вопила, как при виде оборотня.

И вдруг Вальгард завыл. Низкий, нечеловеческий, жуткий вой вырывался из его глотки, как голос иного мира, жестокого и нерассуждающего. В нем проснулась сила берсерка, над которой и сам он не был властен, на него снизошел дух Одина, Отца Ратей, кормильца волков и воронов. Толпа в едином порыве отшатнулась назад.

Потеряв всякое самообладание, Ауднир бросил в берсерка свой щит; летящий меч мгновенно отшвырнул его. Но и меч был сбит и под напором собственной скорости врезался концом в грунт. А Вальгард, ни на миг не остановившись, бросился на противника, обхватил его и повалил на землю. Над площадкой взвился визгливый крик, и трудно было поверить, что издает его взрослый, гордый мужчина.

Крик потонул в вопле толпы. Вальгард упал вместе с противником и вцепился зубами в его горло. Красный поток, как сок из лопнувшей ягоды, потек по шее Ауднира; тело его задергалось, ноги вскинулись, руки били по земле, с каждым ударом слабее. Вальгард поднял голову, а Ауднир остался лежать неподвижно — не вскочил, не побежал… Не верилось, что за эти несколько мгновений случилось непоправимое. Борода Вальгарда была сплошь вымазана блестящей свежей кровью, и ужасающе огромное пятно крови растекалось по мерзлой земле между головой и плечом Ауднира. А сам он застыл, разбросав руки и ноги. Только что бывший самой сердцевиной происходящего, он вдруг стал равнодушным, посторонним. Это был уже какой-то другой Ауднир: дух и тепло жизни, уходя, изменяют облик тела, уносят с собой нечто настолько важное, что без этого человек уже не человек.