Хельга улыбнулась, опять услышав прозвище, которым Брендольв был награжден после своей недавней шутки. Но на самом деле ей было не до смеха. Даг с беспокойством посмотрел на сестру; у Хельги горели глаза, щеки разрумянились ярче, дыхание участилось, а внутренние концы бровей подрагивали, как крылья бабочки. Она уж слишком близко к сердцу принимала все эти события.

— Значит, Ауднир хочет колдовать! — опять заговорила Троа, и все ее круглое полное лицо ходило ходуном от сдерживаемого негодования. — До добра это не доведет! Когда в округе живут колдуны, это никого не доводит до добра! Если они кого невзлюбят, то могут погубить! И тогда прогонять их будет поздно! Я всегда говорила! И люди говорили! А наш хёвдинг не хочет слушать! Он, конечно, хороший хозяин и мудрый человек, — Троа бросила взгляд на хозяйского сына, имея в виду подтвердить свое уважение, — но многие скажут, что напрасно он позволяет Трюмпе и ее родне жить здесь!

Люди молчали, но по лицам было видно, что все согласны с Троа. А Хельга вдруг прижала ладони к щекам, с которых разом сошел румянец.

— Я слышу! — шепнула она, глядя на мерзлую грязь двора и не видя ничего. — Я слышу… Она поет… Она будит духов… Я слышу…

— Дождались! — мрачно бросил Равнир.

Сольвёр сделала движение, как будто хотела обнять Хельгу, и на лице ее было беспокойство, как при виде больного. Но Даг опередил девушку и обхватил сестру рукой за плечи. Хельга уткнулась лицом ему в грудь и затихла. Даг смотрел поверх ее головы на север, туда, где жила старая Трюмпа, и лицо его было таким суровым, словно перед усадьбой стояло целое полчище врагов. Подвижный и впечатлительный нрав Хельги имел еще одну особенность: она была необычайно чувствительна к переменам погоды, с солнечным затмениям, к обращению луны. И к колдовству. Пропетое за три горы отсюда заклинание эхом отзывалось в ее душе, и она дрожала, не в силах защититься от холодного ветра чужой недоброй воли.

Вершину фьорда венчала гора, которую так и называли — Вершина. Кое-где она поросла еловым лесом, но по большей части каменистые склоны оставались открыты, и даже трава здесь не росла. Поэтому вокруг Вершины никто не хотел селиться, поэтому старая Трюмпа, явившаяся сюда еще лет тридцать назад, еще пока муж ее был жив, выбрала это место для жилья. Никто не понимал, каким образом ее муж в одиночку, всего за одно лето, сумел построить избушку из толстых елей, которая стояла вот уже тридцать лет, низкой дверью на север[10], похожей на провал беззубого старческого рта. Наверное, здесь не обошлось без колдовства. «Тролли ей помогали!» — говорили люди, и Хельга, бывало, смеялась, воображая несчастных остроухих троллей, изнемогающих под тяжестью огромных бревен. Никто не знал, как Трюмпа растила своих сыновей, и родниться с ними никто не хотел. Когда прошел слух, что один из них женился, все были уверены, что он взял в жены троллиху. Правда, кое-кто встречал его жену возле моря, но от разговоров она уклонялась, чем сильно укрепляла подозрения. И само собой понятно, что жители округи старались не приближаться к Вершине, где можно было встретить кого-то из этого семейства.

И только Ауднир Бережливый, младший брат Гудмода Горячего, изредка наведывался в жилище Трюмпы. Старуха действительно умела колдовать и могла помочь кое-чем: отыскать пропавшую корову, направить косяки рыбы прямо в сети. Она умела даже погонять болезнь от скотины, а если при этом заболевала лошадь у кого-то другого, то это Ауднира не заботило.

Сегодня он пришел уже во второй раз и принес то, что Трюмпа велела принести — лошадиный череп. Выставив из дома всех трех домочадцев и даже самого Ауднира, старуха села на пол возле очага, положила себе на колени ореховую жердь и особым ножом принялась царапать на ней заклинания. Длинные цепочки рун вились, как змеи, и самому Аудниру, когда он увидел работу старухи, стало не по себе. А Трюмпа была очень довольна: она всегда радовалась, когда Ауднир приходил к ней по делу и давал случай показать себя.

— Теперь-то троллям непоздоровится! — хихикала она, моргая красными веками без ресниц. На первый взгляд старуха не казалась зловещей, и только потом, когда разглядишь мелкую недобрую суетливость в ее морщинистом лице и движениях, становилось неприятно. — Теперь-то они узнают, как воровать чужих лошадей! А когда лошадь найдется, ты отдашь ее мне, да?

Моргая, Трюмпа повернулась к Аудниру и ловила его взгляд, но он торопливо кивнул, пряча глаза. Целая лошадь сначала показалась ему слишком большой платой за колдовство, но потом, когда пошли слухи, что тролли воруют овощи, он решил, что от них надо скорее избавляться, чтобы со временем убытки не превысили цену лошади.

Бормоча что-то, старая Трюмпа пошла со двора. В одной руке она несла лошадиный череп, а в другой волокла ореховую жердь. Конец длинной жерди царапал мерзлую землю, слышалось шуршание, будто ползет дракон. Небольшой, но очень опасный. Ауднир моргнул, затряс головой: ему вдруг показалось, что облик старухи — только морок, а на самом деле это какое-то совсем другое существо, нечеловеческое и опасное. Не стоило сюда приходить… И связываться с ней вообще не стоило… Тролли с ней, с лошадью… Лучше бы хёвдинг их прогнал… А не хочет — и не надо. Могут же все четверо, старуха с сыновьями и невесткой, случайно все вместе упасть в море? Еще как могут — склон крутой горы кончается обрывом…

Склон горы от избушки и до самой вершины представлял собой сплошную каменную пустошь. Старуха отошла уже довольно далеко и казалась совсем маленькой — вроде усталой старой мыши, за которой волочится длинный хвост. Неприятное чувство прошло, Ауднир нахмурился: нет, спускать троллям-грабителям нельзя. Пусть колдует. И лошади не жалко. Так и так ее не вернуть — если она не попадет к старухе, то останется у троллей. Пусть жрет, старая крыса. Может, подавится.

Ауднир колебался: пойти следом или не пойти? Как всякий достойный человек, он презирал колдовство, занятие злых женщин. Наряду с презрением в глубине души жила боязнь, а с боязнью боролось чувство хозяина, привыкшего проверять, как выполняется оплаченная работа. Ауднир шагнул вслед за старухой, но из-за угла дома вдруг выскользнула неслышная тень. Вздрогнув, Ауднир обернулся: это была невестка Трюмпы, та самая, что взялась неизвестно откуда.

— Не ходи туда, — негромко и невнятно, почти не двигая губам, обронила она. Голос ее звучал так глухо, что Ауднир едва разобрал слова. — Духи кинутся на первого, кто им попадется. Не нужно, чтобы это был ты. Тебе и так… Тебя погубит жадность. Напрасно ты все это затеял.

— Пошла прочь, троллиное отродье! — злобно бросил Ауднир. В нем закипела злоба, он готов был ударить негодяйку, но боялся прикоснуться к ней, как к змее.

Пряча глаза, женщина отступила назад. Она была маленького роста, худая, бледная, с невыразительным лицом и пугливыми глазами.

— Я вижу, — шепнула женщина и коротко глянула на Ауднира, но не в глаза, а на лоб, как будто там под волосами пряталась тайная печать.

Ауднир не успел спросить, что же она видит, как женщина опять опустила лицо и метнулась в дом. Да и пропади она пропадом со своими бреднями!

Раздраженно хмурясь, Ауднир посмотрел на склон горы. Трюмпа уже была на самой вершине и установила ореховую жердь, зажав нижний конец между большими камнями. Длинный лошадиный череп она надела на верхний конец, обернув его зубами к горловине фьорда. Ауднир содрогнулся: в этом черепе, оставшемся от сдохшего еще год назад рабочего коня, теперь были злые духи. Это они скалили крупные желтые зубы, это они норовили сожрать все, что дышит и движется там, внизу… Хотелось спрятаться куда-нибудь от этого оскала, от пустого взгляда сквозных глазниц, но войти в дом колдунов Ауднир не решался. Холодная слабость выползла откуда-то из живота и сковала его, и он стоял перед дверью, сжимая в ладони амулет, не в силах оторвать взгляда от черепа на жерди и маленькой серой фигурки, которая суетилась между камнями.

Старая Трюмпа тем временем набросила на голову полу своей грубой серой накидки и медленно двинулась вокруг жерди, направляясь против солнца. Через каждый мелкий шажок она останавливалась и топала ногами по земле, будто хотела разбудить что-то скрытое в темных каменных глубинах.

— Духи подземные, духи подгорные! — выкрикивала она, по повышая голос, то понижая, словно хотела голосом расшатать что-то огромное и неповоротливое. — Тролли лесные, племя камней! Зову вас, проснитесь! Услышьте меня! Зову на добычу, зову на поживу! Услышьте меня! Пусть тот, кто взял лошадь, не знает покоя! Гоните его, кусайте его! Рвите его! Пусть он бежит без оглядки, если сумеет! И нет вам покоя, подгорные тролли, пока он живет здесь! Я вас заклинаю именем Имира! Именем Видольва, и Видмейда, и Ангрбоды, и Сколля, и Гати! А кто ослушается меня, тот будет съеден Гармом[11]!

Старой колдунье не требовалось складывать особых заклинаний: она полагалась на силу вырезанных рун, на лошадиный череп и ореховое дерево, а еще больше на свою способность будить и направлять скрытые силы земли и камней. Она думала о духах гор — и приближалась к ним; она обращалась к ним — и они ее слышали; она приказывала — и они выполняли ее желание. А приказывать она умела только одно: беспокоить и гнать. Сама душа старухи была вечно беспокойна и голодна, и за долгие годы ненасытная колдунья хорошо научилась бросать свое беспокойство на другого — на человека, на зверя, на духа! Разлад — прилипчив, он везде найдет щелку! Он расшатает любую стену, он подроет любую гору! Он тоже вечно голоден, надо только позвать его и указать дорогу. Старуха звала, и тролли, слыша знакомый голос, визжали в жадном нетерпении: прежняя добыча доставляла им и новую.

Холодный пронзительный ветер загудел над вершиной, стал раскачивать лошадиный череп. Вокруг Трюмпы вились стаей невидимые существа, знакомые и неведомые, мнимо покорные и явно опасные. И уже она не властна была над вызванными силами; пробужденные, теперь они кружили ее в своем хороводе, и она кричала, не помня себя, как часть чужого мира: холодного, бессмысленного, жадного, как лавина из снега и камня.

Ауднир смотрел от дверей избушки, как старуха мечется и прыгает вокруг жерди, точно в нее вселился тролль. Нет, сотня троллей! Ему хотелось закрыться руками от ветра, режущего, бросающего дрожь в каждый сустав, словно в нем летят все недуги, какие только есть. Ветер доносил обрывки пронзительных криков, но это был не голос Трюмпы. В них смешалось множество голосов, резких и визгливых, точно целая свора троллей готова накинуться на жалких человечишек, которые добровольно отдали себя в ее власть.

Да, но он-то пришел сюда не за тем, чтобы любоваться судорогами безумной старухи и слушать ее тошнотворные завывания! Хватит. С усилием стряхнув оцепенение и взяв себя в руки, Ауднир повернулся и пошел прочь от избушки, словно спохватился и удивился, зачем оставался тут так долго. Можно не сомневаться: если Трюмпа берется за колдовство, то делает дело как следует. Ауднир все ускорял шаг, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Вслед ему скалил зубы лошадиный череп и раскачивался, угрожая пуститься вдогонку.

Внезапно налетевший ветер рванул крышу, избушка содрогнулась. Атла вздрогнула тоже, как будто составляла одно целое со своим случайным пристанищем. Выронив ложку, которой мешала в котелке, она судорожным движением обернулась к двери: показалось, что прямо сейчас в избушку ворвется что-то огромное и страшное. Вальгард, дремавший на своей лежанке, открыл глаза и сел, резко втянул ноздрями воздух. Все это: шквал ветра, содрогание избушки, движение людей — составило один общий порыв, дрожь единого существа, которое чувствует близкую опасность.

Сильный сквозняк пробирал до костей, дым очага пригнуло к полу. Опомнившись, Атла бросилась к двери, на ходу стараясь плотнее запахнуть полысевшую накидку. Схватившись за холодный чурбачок, заменявший здесь дверное кольцо, она дернула дверь на себя, чтобы получше захлопнуть, бросила беглый взгляд наружу. Там было не светло и не темно, а как-то серо. Едва миновал полдень, но небо погасло, деревья дрожали, точно боролись с кем-то невидимым. Издалека катился вал ревущего ветра, хотелось пригнуться, закрыть голову руками. Испуг мешался с недоумением, и Атла стояла, держась за приоткрытую дверь и стараясь понять, в чем же дело. Странные бури у них на побережье…

«Старик идет!» — вспомнился навязчивый недавний страх, и Атле захотелось вжать голову в плечи. Она боялась глянуть вверх — а вдруг там уже нависла, заслоняя небо, серая громада Старика в развевающемся плаще, жадного до жертв Повелителя Битв, догнавшего их и здесь?

А на полянке перед избушкой прямо на снегу сидело что-то серое, живое. В глаза Атле бросилась круглая голова, знакомое лицо с обвислыми бледными щечками… Тот самый тролль, которого она встретила в лесу, сидел в трех шагах перед дверью и таращил на нее круглые бессмысленные глаза. Только теперь на нем не было шапчонки, и над серой, ржаво отливающей рыжиной шерстью, заменявшей ему волосы, поднимались торчком два длинных и тонких заячьих уха…

Увидев Атлу, тролль пошевелился. Невероятным усилием она дернулась, всем существом стремясь назад, в избушку, но не могла двинуться. Тролль суетливо и поспешно поднялся на ноги, шагнул к избушке, поднял вверх руки, и Атле померещились вместо рук заячьи лапы. Дрожа крупной дрожью, тролль подпрыгнул на месте, и на его серой морде было дикое выражение: он словно бы хотел напугать Атлу, но в то же время сам боялся ее до жути. Тролль выглядел так нелепо, что Атла не верила, что все это происходит на самом деле. Ее челюсть судорожно дернулась, обозначая то ли смех, то ли рыданье, горло сжала судорога. Тролль явился сюда не по своей воле, а чья-то сила пригнала его и держала за шиворот, не давая убежать. Не думая, только глядя на тролля застывшим от ужаса взглядом, Атла как-то разом почувствовала все это. Дикий страх перед этой невидимой силой затопил душу.

А сила была уже здесь. Это она раскачивала деревья, она несла в лицо колючий невидимый снег, она ревела и гудела в небе, бешено мчала облака. У нее нет лица, и она — везде.

— Вот чего придумали! — буркнул рядом знакомый голос, и сильная рука отшвырнула Атлу от порога назад, в глубину избушки. — Сожри вас всех Фенрир!

Вальгард шагнул через порог наружу, и в руках у него был щит, который он вынес из погибающей усадьбы Перекресток. Не обращая внимания на тролля, не сгибаясь под ветром, он сделал несколько шагов вперед, поднял щит перед собой. Разрезанный надвое ветер завизжал, завертелся вокруг Вальгарда, кусая его сотней ртов и не в силах причинить вреда. Горячие зола и пепел с погасшего очага слепящим вихрем кружились по избушке, Атла закрывала лицо руками, но не могла отвести взгляда от Вальгарда и следила за ним через щелочку между пальцами. Она сидела на полу перед очагом, и снизу мощная фигура Вальгарда за порогом казалась исполински огромной. Он был как великан, вышедший на бой с великаном, и щит в его руках вызывал в памяти саги о битвах богов.

Истошно визжащий ветер через раскрытую дверь врывался в избушку, и вместе с ветром до слуха сжавшейся и дрожащей Атлы стали долетать еще какие-то неразборчивые, но могучие звуки. И постепенно до нее дошло, что это Вальгард поет. Его голос был так же могуч и дик, как ветер. В этой песне сверкали острые копья молний и проносились тяжелые щиты туч; здесь были стрелы дождей и жаркое дыхание грома. Вальгард ревел и выл, как выла и ревела буря, он грохотал и хохотал, так что жизнь и нежить в испуге пятились, отступали. Теперь Атла почти не дрожала, а просто ждала: она поверила, что Вальгард справится с той силой, которая обрушилась на них неведомо откуда.

В усадьбе Перекресток его звали Вальгард Певец. Женщины посмеивались: никто и никогда не слышал, чтобы он пел. Глупые! Его песни предназначались не для них.

Постепенно ветер утих. Песня Вальгарда тесно переплелась с ним, связала, скрутила и унесла куда-то прочь. Напряженно ловя слухом ее отзвуки, Атла не сразу заметила, как Вальгард вернулся в избушку. Тяжелые шаги вдруг бухнули прямо у нее над головой; вздрогнув, она отшатнулась от нависшей темной исполинской фигуры. Сейчас Вальгард казался чужим и страшным, почти неузнаваемым. Как испуганный зверек, Атла проворно отползла в дальний угол, чтобы великан ненароком не растоптал ее.

— Больше не будут так забавляться, — сказал Вальгард, опуская щит на пол в углу.

— Кто? — осмелилась подать голос Атла. Теперь, когда все успокоилось, недавний ужас казался невероятным. Уж не померещилось ли ей это все?

— Тот, кто вздумал разбудить всю эту стаю бешеных волков, — ответил Вальгард и сел на лавку, стал шевелить палкой в погасших углях. — Не знаю.

Вспыхнуло несколько искр, потянулся дымок. Атла глубоко вздохнула: человек сидит на лавке и помешивает палкой в очаге. Никаких великанов!

— Не знаю, — вполне по-человечески повторил Вальгард. — Кому-то мы помешали. А в этой земле смирные духи. Тут тихо. Кто-то их разбудил и силой послал на нас.

— А теперь? — недоверчиво спросила Атла.

— А я их послал обратно, — просто ответил Вальгард, будто говорил о самом обыденном деле. — На того, кто все это затеял. Будет знать.

— И правильно! — удовлетворенно одобрила Атла. Ей вспомнились фьялли: хорошо бы все беды этой войны послать на тех, кто ее затеял! Если бы нашелся кто-то достаточно сильный…

Взяв несколько маленьких поленьев, Атла принялась устраивать новый огонь взамен потухшего. Померещилось ей это, не померещилось — если много об этом думать, то уж точно сойдешь с ума!

— Послушай, а ты не великан? — поколебавшись, все же спросила Атла и снизу глянула в спокойное лицо Вальгарда.

Он выглядел усталым, веки опустились, и даже морщины на лбу углубились. А может, просто в полутьме так казалось.

— Нет, — коротко ответил он, не открывая глаз. — Был бы я великан…

«… я бы им еще не то показал!» — слышалось в умолчании. Атла деловито раздувала огонь, стараясь как-то примириться с мыслью, что рядом с ней живет если не великан, то кто-то весьма на него похожий. После первой растерянности эта мысль даже порадовала ее: внезапно она оказалась хозяйкой гораздо большего богатства, чем то, на что рассчитывала. Ни троллей, ни даже здешних жителей с таким товарищем можно не бояться.

Бояться самого Вальгарда Атле не приходило в голову. Она долго жила рядом с ним еще на усадьбе Перекресток и привыкла считать за своего.

«И все же надо отсюда уходить!» — внезапно сказал голос внутри нее, и она молча кивнула. Вот только подсказал бы кто-нибудь куда.

Весь вечер Хельга не знала покоя и чувствовала себя больной. У нее кружилась голова, мелкая дрожь сбивала дыхание, непонятное беспокойство не давало сидеть на месте, но при любом движении ее охватывало ощущение, что она падает в бездонную пропасть.

— Я пойду и разберусь с этой старой колдуньей! — возмущался Даг. — Отец, я возьму человек десять, и мы прогоним этих колдунов! А дом их сожжем! Я помню, что ты говорил про «мирную землю», но это уже чересчур! Нельзя стерпеть, что Хельга из-за них заболела!

— Подожди, это дело надо как следует обдумать! — уговаривал сына хёвдинг, который никогда и ничего не делал впопыхах. — Прогнать колдунов нужно, но как бы от этого не стало хуже! А убивать их надо умело — иначе после смерти они наделают еще больше вреда! Надо послать к вашему деду Сигурду посоветоваться.

— Так что же, сидеть и ждать, пока Хельге станет совсем плохо! Ты слышал, на тинге рассказывали, у одного человека с Запада колдуны своими заклинаниями погубили сына? Он только вышел за порог, как упал мертвым от их заклинаний!

— Поезжайте к Гудмоду! — посоветовала Мальгерд хозяйка. — Пусть он поговорит со своим братом и выяснит, что за брагу он там заваривает вместе со старой Трюмпой! Конечно, Гудмод и сам не великий мудрец, но Оддхильд должна понимать, что шутки с колдовством до добра не доводят. Она умная женщина. Только, Хельги, не говори ей всего этого прямо, а так подведи, будто она сама догадалась. А то она назло мне сделает все наоборот. Ты же ее знаешь.

— Надо совсем сойти с ума, чтобы связываться с колдунами! — негодовал Даг, в глазах которого Ауднир был не меньше виноват в нездоровье Хельги, чем сама старая Трюмпа. — У них, как видно, вся семья такая — не в своем уме! Один притворяется морским конунгом и думает, что это очень смешно, другой корчит из себя великого колдуна! О чем они только думают!

— Тише, сын мой! — Хельги хёвдинг положил руку на плечо Дагу, который был выше его на целую голову. — Твое возмущение понятно, но не скажи ничего такого им самим. Что бы ни случилось, с Лабергом мы должны жить мирно. Ты сам знаешь, что это за род и сколько он весит на восточном побережье.

— Значит, их предки были умнее! — непримиримо отозвался Даг. Он волнения и негодования он разрумянился, его глаза сердито сузились и спрятались в такие щелочки, что даже их цвета нельзя было бы разглядеть. — И умели добывать славу на самом деле, собственными заслугами, а не дурацкими шуточками и не женским колдовством!

— Ничего! — утешила его бабушка. — В конце концов каждый получит то, что заслужил. При жизни или после смерти, но каждый получит свое.

Даг не ответил. У него хватало благоразумия держать свое мнение при себе, когда высказывать его было неуместно. Но, судя по выражению его лица, заслуженное родом из Лаберга будущее представлялось ему незавидным.

В усадьбу Лаберг хёвдинг с сыном отправились наутро. К этому времени Хельга почти успокоилась, но вчерашняя дрожь еще жила где-то в глубине.

— Скажи Брендольву, чтобы заезжал в гости! — просила она Дага. После наплыва гостей во время йоля будничное течение дней казалось особенно скучным.

Провожая отца и брата, Хельга добрела до берега моря и долго стояла на мысу, глядя вслед удаляющимся всадникам. Но вот они скрылись за выступом прибрежных скал, последнее человеческое движение растворилось в покачивании еловых лап. А ели все не могли успокоиться, трясли зелеными рукавами под порывами влажного морского ветра — то ли прощались, то ли подавали знак… Хельга следила за их суетой, пока не устали глаза, но так и не поняла. А ели все махали руками, и это движение стало казаться одноообразной, бессмысленной.

Хельга огляделась вдруг и внезапно ощутила себя одинокой. Вернее, непохожей на все, что вокруг. Все было знакомо ей с детства: и море, шуршащее ледяной крошкой в полосе прибоя, и коричневые мокрые скалы, и огромные валуны, широкой полосой лежащие на песке, как спящее стало тюленей. По спинам «тюленей» можно уйти далеко-далеко, ни разу не ступив на песок. Меж валунами кое-где торчали тонкие метелки колючего шиповника, выше по берегу начинался ельник, а дальше горбили мохнатые спины прибрежные холмы, тоже похожие на заснувших зверей… Неживые создания вовсе не казались Хельге мертвыми — они только заснули в ожидании своего часа. И она слышала их дыхание — глубокое, очень ровное и очень медленное. Сон, рассчитанный на долгие-долгие века, жизнь, измеряемая иными мерами времени… Что такое человеческий век рядом с веком камня? И, наверное, человеческая беготня с места на место елям и валунам кажется бессмысленной.

Вдоль моря пролетел крупный черный ворон. Он держался точно над полосой прибоя, как страж, обходящий границу. Медленно взмахивая крыльями, вестник Одина ловил потоки морского ветра, и почему-то смотрел вслед уехавшим. Увидеть ворона, следующего за путниками — добрый знак. Хельга помахала рукой вслед птице, по-детски, бессознательно приветствуя в ней Отца Богов.

Ах, как хорошо валунам и елкам — им незачем торопиться жить, они не ссорятся, не воюют… Зачем же Ауднир потащил к Трюмпе лошадиный череп? — ломала голову Хельга, уже не глядя по сторонам. В глазах обитателей Хравнефьорда старая Трюмпа была воплощением всего самого темного и злого, и даже думать о ней казалось опасным. Лучше бы Аудниру к ней не ходить! Сумеет ли Хельги хёвдинг отговорить его? Если еще не поздно… Хельга тревожилась за исход их поездки и всем сердцем желала, чтобы отец нашел средство поправить дело. Но бесполезно было бы спрашивать, что именно она считает нужным «поправить». Жадность Ауднира, который из-за несчастной лошади готов разбудить духов земли и неба и сам Мировой Ясень поставить с корней на крону? Войну, во время которой отовсюду выползает худшее, что только есть в людях и нелюдях? Мир, в котором это худшее существует и лезет на глаза охотнее хорошего? Или мы лучше его замечаем?

Хельга вздохнула, посмотрела вдаль. Ее внимание привлекло движение на берегу: из-за кустов шиповника меж валунами показалась высокая человеческая фигура. С первого взгляда Хельга не узнала пришельца и посмотрела внимательнее, недоверчиво моргая. Откуда в Хравнефьорде возьмется незнакомый? Кораблей никаких не приходило…

Пришелец был высок ростом, худощав, блестящие черные волосы были зачесаны ото лба назад и лежали очень гладко. Он кутался в широкий черный плащ, под которым не виднелось ни оружия, ни дорожного мешка. Его лицо со впалыми щеками и удивительно густыми черными бровями было спокойно, он шагал размеренно, и только ветер беспокойно трепал полы черного плаща.

Хельга заинтересованно шагнула вперед. Пришелец направлялся прямо к ней. Чем ближе он подходил, тем выше ростом казался; Хельга еще никогда не встречала такого высокого человека.

— Да хранят боги твой путь! — торопливо воскликнула она. — Кто ты такой?

— Боги хранят тебя, Хельга дочь Хельги! — ответил пришелец и остановился в трех шагах перед ней. — Зови меня Хравном, другого имени у меня нет.

Его отрывистый голос резанул уши и показался похожим на крик ворона: что ни говори, а имя у незнакомца оказалось подходящее[12]. А облик его настолько поразил Хельгу, что она рассматривала нового знакомого, не спросив даже, откуда он ее знает и откуда он вообще взялся. В его лице было что-то странное, какая-то неподвижность в чертах, как у спящего, хотя глаза были открыты и живо блестели. У Хравна были умные глаза, но Хельга почему-то вспомнила помешанного Фюри, сына одного из соседей, который жил зиму и лето на дальнем пастбище. Почти то же выражение — внешнее спокойствие и внутренняя жизнь, совсем не похожая на общую и непонятная никому. Только помешанный Фюри и сам никого не понимал, а Хельга была уверена, что Хравн понимает ее отлично. Почему же она его не знает? Может, он тоже живет на дальнем пастбище…

— Я видел, как уехали твои отец и брат, — продолжал Хравн. — С ними ничего не случится, а вот тебе не стоит ходить здесь одной.

— Почему?

Эти слова удивили Хельгу: она не привыкла бояться чего-нибудь возле своего дома.

— Потому что сейчас тут стало неспокойно, — ответил Хравн.

У Хельги что-то дрогнуло внутри. Она всегда была чутка к настроению собеседника, а Хравн излучал тревогу. Не угрозу, а именно тревогу, точно видел опасность, грозящую ей, Хельге. Ей хотелось оглядеться по сторонам в поисках этой неведомой опасности, но Хравн не отпускал ее взгляда ни на мгновение. В его неподвижном, четком лице пряталась восхитительная, волнующая тайна и мучила Хельгу своей неразгаданностью. Казалось, что прямой крупный нос, жестко сомкнутый рот, твердый подбородок есть только оболочка, а из-под всего этого тайно смотрит какой-то совсем другой взгляд. Брови Хравна были надломлены ближе к внешнему краю и загибались вниз дальше, чем у всех. Из-за этого глаза были обрисованы четче и властно притягивали к себе взгляд.

— Хельги хёвдинг поздновато собрался в дорогу — Ауднир уже сделал свое дело, — добавил Хравн. — Старая Трюмпа разбудила духов.

— Разбудила духов? — ахнула Хельга.

Хравн кивнул, но Хельге и не требовалось подтверждений. Со вчерашнего дня ее тревожило смутное ощущение, что в мире за низкой каменной стеной усадьбы что-то изменилось. И сейчас она вдруг прозрела, точно Хравн распахнул дверь и впустил свет в темный дом. Опоры мира пошатнулись. Лес, земля, горы, даже само море утратили покой; их существо волновалось, двигалось, неясные силы искали выхода. И ветер вдруг загудел по-иному: в нем слышалось трудное, лихорадочное дыхание больного побережья. Вокруг царил разлад, и Хельга слышала его в каждом дрожании ветки. Где-то здесь невидимо бродили духи, разбуженные и не нашедшие применения своим силам. «Спящие тюлени» на песчаной полосе зашевелились в сумеречных тенях, готовые проснуться и сдвинуться с места, горы дрогнули и круче выгнули спины, собираясь потянуться, подняться… Хельга ахнула, тряхнула головой: все пропало, успокоилось. Но она не верила этому покою.

— Что же это? — торопливо воскликнула она, надеясь, что Хравн что-нибудь ей объяснит. — Я знаю, я их слышу! Они проснулись! Что же будет?

— Они ищут себе поживы! — перебил ее Хравн. Его крылатые брови подрагивали, высокий выпуклый лоб морщился от усилия, точно он с трудом подбирал слова. Слова, но не мысли. Хельга твердо знала, что ему есть что сказать, и она с настоятельным терпением следила за его прерывистой речью. — И они нашли старую Трюмпу. Те, на кого она думала натравить духов, оказались сильнее и послали духов обратно. Теперь духи вцепились в Трюмпу и терзают ее. Они съедят ее и тогда бросятся на остальных.

Его черные глаза при этом смотрели так серьезно и тревожно, точно он хотел сказать ей больше, чем мог. Он чего-то хотел от нее, то ли подталкивал к какой-то мысли, то ли ждал вопроса. Хельгу пробирала дрожь от мучительного желания понять, что же все это означает. Эта дрожь поднималась откуда-то изнутри все то время, что Хравн стоял рядом с ней, и сейчас так выросла, что Хельге было трудно дышать. Она уже видела всех этих духов — неясные, туманные вихри, неукротимые и опасные. Горы сдвинутся с места… «Солнце черно; земли канули в море. Звезды срываются вниз с вышины…» — запело в памяти древнее пророчество, и опять возник вопрос, полный ужаса и недоверия: неужели это — про нас?

— Но что же делать? — с мольбой спросила Хельга, моля избавить ее от страшных видений. — Кто же теперь их уймет? Только тот, кто вызвал?

— Нет, почему же? — Хравн слегка дернул плечом вверх, и это движение показалось Хельге странным. Она не знала почему — просто люди так не делают. — Унять их может кто угодно. Главное, чтобы хватило сил.

— А у кого хватит? — спросила Хельга. Она не очень-то понимала, что говорит: сейчас и вокруг нее, и внутри нее происходило что-то настолько странное, что она не могла опомниться. Неясное, но грозное движение сил захватило и ее.