— Наш хёвдинг похож на воинственного тюленя, — успел и сейчас шепотом сострить Равнир.

Хмурая от беспокойства Сольвёр толкнула его локтем: час был неподходящим для шуток.

— Ну, ладно, на грозного Ньёрда в обличье тюленя, — поправился Равнир.

Шлем Хельги хёвдинг пока что держал в руке, его лицо с высоким залысым лбом оставалось открыто, и вид у розовощекого «Ньёрда» был и правда не слишком угрожающий. Зато на поясе у него висел отличный меч с волчьей головой на рукояти — подарок самого Стюрмира конунга. Два месяца назад, проплывая мимо восточного берега к слэттам, у которых собирался просить помощи в грядущей войне, конунг несколько дней прожил в усадьбе Тингфельт и был очень доволен радушным приемом. Дорогой подарок заново скрепил его дружбу с хёвдингом Квиттинского Востока, и оба были рады этому. Но сейчас Хельги хёвдинг совсем не радовался тому, что подарок конунга придется так скоро испытать в деле.

— Ах, какой ты красивый, Даг! — восторженно ахнула Хельга, когда ее брат вышел из дома совсем одетый. — Настоящий Тор!

На Даге тоже была кольчуга, туго перепоясанная красивым поясом с золочеными бляшками, вместо накидки на плечах был длинный красновато-коричневый плащ, а на голове шлем с железной стрелкой, прикрывающей нос. Такие шлемы привозили из-за моря, с говорлинских торгов, и в последние годы они считались самыми красивыми. Высокий, прямой, широкий в плечах и тонкий в поясе, Даг казался молодым богом рядом со своим расплывшимся отцом.

Но у него было не то настроение, когда хочется любоваться собой, и мрачное лицо не соответствовало блестящему наряду.

— Я же говорил тебе: не болтай, не зови беду! — упрекнул он Хельгу, вспоминая разговор трехдневной давности. — Тролли, тролли! Троллей тебе не хватало для счастья! Вот и выпросила! Иди в дом и сиди с бабушкой. И не высовывайся, пока… Пока не будет можно, — несколько неопределенно закончил Даг. Он сам не представлял, когда и как все это кончится.

— Я не буду сидеть дома! — радостно, словно он ее об этом и просил, заверила брата Хельга. — Я пойду с вами. Мне дома будет гораздо страшнее. Ты подумай, что со мной будет, если вы все меня бросите — и ты, и отец, и даже Ингъяльд!

— Ингъяльд остается! — успел только возразить Даг, но тут Хельги хёвдинг заторопил его: хирдманы были готовы.

Скорым шагом отряд в тридцать хирдманов вышел из ворот усадьбы. Женщины провожали их напутствиями, челядинцы решительно сжимали выданное оружие, всей душой надеясь, что пускать его в ход им все же не придется.

Усадьба Тингфельт, хотя и стояла на самом берегу моря, была довольно хорошо защищена. Перед усадьбой дно на целых два перестрела было усеяно множеством камней, которые не позволяли кораблю приблизиться к берегу. В часы отлива они высовывали головы из воды, как целое войско, в прилив прятались под волнами. Только самые крупные несли вечный дозор, каменной грудью, точно щитом, закрывая берег. Полоса камней тянулась далеко, и любому кораблю приходилось причаливать на заметном расстоянии от усадьбы. Это создавало известные неудобства гостям и торговцам, зато препятствовало врагам. Рассказывали, что сам Восточный Ворон, дух Квиттинского Востока, когда-то давно набросал в море эти камни, чтобы защитить поле тинга от врагов. А потом поднял своими крыльями такую бурю, что все вражеские корабли были выброшены на эти камни и разбиты. Правда, еще говорили, что Восточный Ворон заколдовал вражеское войско, когда оно уже высаживалось, и превратил в камни, не позволив ни одному человеку ступить на берег. Так или иначе, но еще в незапамятные времена после какой-то войны на холме был сложен каменный жертвенник, и с тех пор жители Квиттинского Востока собираются на тинг именно в Хравнефьорде — Фьорде Ворона.

Когда дружина Хельги хёвдинга добрался до того места, где полоса камней начиналась, чужие корабли уже были видны. Четыре корабля шли на веслах от горловины фьорда. Они были не так велики, как показалось напуганному Сквальпу, весел на двенадцать-пятнадцать. Но на мачте каждого из них злобным кровавым глазом светился красный щит, говоривший о самых недобрых намерениях.

— Это они всерьез, да? — тихо спросила Хельга, слегка придерживаясь за локоть Дага. Вид чужих кораблей прогнал ее возбуждение и веселость, наполнил неясным, но очень неприятным чувством. Она только сейчас осознала, что все это не шутки.

— Это они всерьез, — так же тихо повторил Даг, не сводя глаз с медленно приближающихся кораблей. Пришельцы заметили камни и правили к берегу. — Но, может быть, они не станут нападать, когда увидят, что мы готовы к отпору.

— Там вдвое больше людей, чем у нас, — негромко сказал Стольт, один из хирдманов. — Но это не рауды. Это кварги. Видите, на штевнях змеиные головы?

— Ничуть не лучше, — бросил еще кто-то из стоящих поблизости. — Теперь пошли слухи, что квиттов бьют, теперь найдется много охотников нас пограбить.

— Они увидят, что еще не дошли до тех мест, где это можно, — сказал Даг. Он старался выглядеть спокойным, но внутри у него все кипело. Вот сейчас и выяснится, имеет ли он настоящее право носить меч. — Наверное, в Лаберге уже знают.

— Да уж, Гудмод хёльд не упустит случая прославиться!

— Только бы они успели подойти! Тогда-то нас будет не меньше!

— Вот что значит конунга нет в стране!

Тем временем Хельги хёвдинг подошел к самой полосе прибоя, и Даг поспешил догнать его. По привычке всегда быть рядом с братом Хельга дернулась было следом, но Равнир удержал ее. Сейчас он тоже не улыбался, его востроносое лицо натянулось и немного побледнело, серые глаза смотрели с неудовольствием. И — чудесное дело! — Хельга послушалась и осталась на месте. Бурное возбуждение уже полностью уступило место растерянности, и она готова была послушаться любого, кто скажет, что ей делать.

Сам светлый день, казалось, померк, пятна снега на горах за фьордом выглядели серыми, мелкие серые волны сердито шуршали, накатываясь на смерзшийся серый песок. С севера тянуло ветерком, особенно пронзительным, холодным и каким-то ехидным; злорадно посвистывая, он шевелил волосы, слизывал тепло со щек и шептал: «Дождалис-с-сь, вот вам и вс-с-се-с-с…» Хельга молчала в ответ, крепко сжав пальцы на локте Равнира. Все как бы зависло, и ей требовалась опора. Ее тревожный взгляд перебегал между чужими кораблями и спиной уходящего Дага.

Самый большой из чужих кораблей подошел к берегу, с него спрыгнуло несколько человек. Хирдманы хёвдинга не снимали рук с оружия. Но большинство пришельцев оставалось на кораблях. Красные щиты в их руках образовали над бортами сплошную полосу, над щитами поблескивало железо шлемов, остро кололи взор наконечники копий. «С севера страшный корабль приближается — мертвых везет; правит Локи рулем…»[2] — мелькнули в памяти строки древнего пророчества. Неужели это — про нас?

— Они видят, что мы готовы! — шепнул Хельге Равнир. От напряжения одни замыкаются в себе, а другие становятся разговорчивыми, и ему по привычке хотелось поговорить. — Наверное, будут требовать выкуп.

— Вот еще! — обиженно и враждебно шепнула Хельга, исподлобья, как ребенок, глядя на троих мужчин, медленно идущих по берегу навстречу Хельги хёвдингу и Дагу. Перед лицом опасности в ней вдруг проснулась гордость, которой она в себе раньше не подозревала. — Наш род никогда и никому не платил выкупов!

— А вдруг они этого не знают? — отозвался Равнир и кривовато усмехнулся. — Хорошо бы Восточный Ворон сейчас принес в клюве камушек-другой и сбросил на них! Случай как раз подходящий!

Никто ему не ответил. В древности все было иначе, а сейчас людям приходится полагаться только на себя.

Тем временем трое пришельцев сблизились с Хельги хёвдингом шагов на пять и остановились. Двое держали в руках секиры, а один — копье, на поясе у каждого висело по мечу. Ярко раскрашенные щиты издалека резали глаз, а шлемы с железными наглазьями придавали лицам чуждое, нечеловеческое выражение. Напряжение висело над берегом так ощутимо, что у Хельги закладывало уши и хотелось потереть их ладонями, но оно же давило и не давало двинуться.

— Кто вы такие и что вам здесь нужно? — твердо и сурово спросил Хельги хёвдинг. Его округлая фигура с маленькой головой, сидящей прямо на плечах, не выглядела особенно устрашающей, но он так плотно упирался ногами в песок, словно хотел сказать: «Может, я и не величайший воин Квиттинга, но сдвинуть меня с этого места будет непросто!»

— Я — Логвальд сын Моднира, по прозванию Неукротимый! — громко и дерзко ответил ему предводитель пришельцев, стоявший на полшага впереди. Его голос разнесся по берегу, как крик чайки, и Хельга поморщилась: таким резким и неприятным он ей показался. — И никто из тех, кто мне встречался, еще не был рад этой встрече. Я предлагаю вам выбор: вы отдаете мне весь ваш скот, запас зерна для моей дружины на месяц и в придачу даете двадцать марок серебра. Тогда мы уйдем и вас не тронем. Иначе все вы будете перебиты, а мы сами возьмем все, что нам нужно.

— Ты слишком торопишься! — крикнул Даг. Умом он понимал, что излишне злить пришельцев не стоит, но не мог сдержаться: их наглость слишком возмутила его. — У нас много скота — если вы съедите его весь, у вас разболятся животы.

— Не лучше ли тебе проплыть подальше на север — до раудов? — предложил Логвальду Хельги хёвдинг. — У них такой миролюбивый конунг, что охотно отдаст тебе все, чем богаты его подданные.

Глядя в мрачное лицо собеседника, где только и видно было, что железные кольца вокруг глаз и короткую бородку снизу, Хельги хёвдинг чувствовал неприятное беспокойство, как всегда, когда рядом назревала неприятность. Любой раздор был ему отвратителен. Только бы дотянуть переговоры до появления дружины Гудмода Горячего, а там этот Модвальд… или Логнир, как его там? — и сам предпочтет убраться восвояси.

— Я сам знаю, где и что мне взять! — резко и грубо ответил Логвальд. — И не надейся, что жалкая толпа твоих рабов сможет мне помешать!

При словах «толпа рабов» хирдманы коротко, единым движением вздрогнули и шагнули вперед, но только один раз.

— Так и ты не жди, что толпа твоих бродяг здесь найдет, чем поживиться! — не остался в долгу Даг. Все его волнение прошло, осталась ярость, желание немедленно свернуть шею этому наглому гаду в шлеме. — Может, вам везло в других местах, но здесь ваше везение кончится! Убирайтесь, пока целы, а не то вас всех зароют в полосе прибоя![3] Понял?

— Вижу, здесь есть кто-то очень смелый! — с издевкой ответил Логвальд. — Старый тюлень примолк, а молодой теленок рвется в бой! Хочешь первым попасть на вертел?

Вместо ответа Даг расстегнул пряжку на груди и скинул плащ на песок. Пусть женщины бранятся. Мужчины отвечают на оскорбления делом.

— Защищайся, а не то будет поздно, — коротко бросил он.

Хельга вскрикнула, когда ее брат вдруг выхватил меч и первым бросился на пришельца так стремительно и яростно, что тот едва успел отбить удар. Вся дружина дрогнула и невольно подалась ближе, но вмешиваться никто не мог: сначала предводители решают, кто из них сильнее. Изумленный Хельги хёвдинг шагнул назад: лишь в этот миг он, как прозрев, увидел мужчину в своем незаметно выросшем сыне.

Над притихшим берегом разлетался только резкий, беспорядочный звон клинков, все замерло, кроме двух яростно бьющихся фигур. Да еще волны прибоя одна за другой катились, лезли на берег, с жадным любопытством тянулись, норовя дотронуться до противников. Каждый всплеск стального звона точно вырывал у Хельги сердце; коротко отрывисто вдыхая, она не сводила глаз с бойцов и все еще не верила, что это правда. Еще удар — и Даг, ее брат, половина ее самой, будет убит… Встретится с чужим хищным клинком, упадет, обливаясь собственной кровью, и перестанет быть живым… Нет, нет, этого не может быть! Хельге было трудно оценить силы противников; она не разбиралась, правильно ли наносятся и отражаются удары, но она знала своего брата и видела: Даг тверд и решителен, он даже не думает об опасности и смерти, он весь — порыв и ярость. Не такой опытный, но сильный и уверенный, он рвался вперед, и недостаток опыта, как это иногда бывает с молодыми, служил ему добрую службу: иной раз незнание трудностей дает ту самую веру в себя, которая приносит успех.

И пришелец отступал, иной раз на два шага, потом наступал снова, злясь, что не может одолеть высокорослого юнца. Хельга впивалась в него глазами, точно хотела заставить споткнуться. Вся его фигура казалась ей мерзкой и отвратительной: железный шлем, из-под которого и лица-то не видно, красный плащ за плечами, блеск оружия, сапоги, нагло попирающие землю, которая много лет не видала врагов… На одной ноге ремешок красный, на другой — зеленый…

И вдруг Хельга пискнула, крепче вцепилась в локоть Равнира и принялась дергать, как бывало, Дага.

— Ты чего? — Равнир шевельнул локтем, не оборачиваясь и не сводя глаз с бойцов.

А она, не в силах вымолвить ни слова, дергала Равнира за локоть, впившись глазами в пришельца. Вернее, в его ноги. Подняв взгляд, Хельга по-новому осмотрела всю фигуру, в которой теперь видела много знакомого. Со странным звуком — то ли смех, то ли всхлип, — она шагнула вперед, растолкала хирдманов, вырвалась на свободное пространство и нетерпеливо крикнула:

— Брендольв! Это ты! Ты с ума сошел там за морем! Кончай валять дурака! Ведь это же ты, я тебя узнала! — кричала она, торопясь скорее остановить этот нелепый ужас.

Терзаемая напряжением и облегчением одновременно, она неровно засмеялась, потом закашлялась, торопилась сказать что-то еще, но не могла. Вся дружина вздрогнула при звуке ее голоса и обернулась. А Логвальд вдруг отскочил на несколько шагов назад. Даг остановился, держа меч наготове: за шумом схватки он не расслышал слов сестры и не понял, почему его противник внезапно обратился в бегство. А Хельга продолжала, поспешно делая еще несколько шагов вперед, и голос ее звучал умоляюще, точно она просила кого-то сделать все именно так, как она надеется:

— Как тебе не стыдно так шутить, Брендольв! Что ты еще придумал! Ты нас всех так напугал! Что за глупости? Ты так долго пропадал, а теперь придумал какую-то глупость! Брендольв!

Знакомое имя звучало как заклинание. Но оно же казалось невероятным, каким-то обманом слуха. А Логвальд вдруг сорвал с головы шлем и засмеялся, потряхивая волосами. Он поднял голову, и хёвдинг увидел изменившееся, но отлично знакомое лицо Брендольва, сына Гудмода Горячего и своего собственного бывшего воспитанника. Прошло почти четыре года с тех пор, как Брендольв уплыл за море к кваргам. С тех пор он возмужал, раздался в плечах, отрастил бородку, но все же не узнать его было невозможно. Только полная неожиданность не позволила хёвдингу и прочим сделать это раньше.

— Хельга! Ручеек! Птичка моя! Ты одна меня помнишь! — со смехом воскликнул Брендольв и шагнул навстречу девушке. Бросив на песок щит и шлем, он протянул руки к Хельге, а она взвизгнула от радости, что ее догадка оказалась верной. — Ты так выросла, а помнишь меня! Я тебя не заметил, а ты одна меня узнала!

Изумленный Даг опустил меч и замер с открытым ртом. После схватки он тяжело дышал и не мог собраться с мыслями. А Хельга, смеясь от счастья и облегчения, в несколько прыжков преодолела оставшееся расстояние и прыгнула на шею «грабителю». Брендольв обнял ее, а все остальные разом зашевелились, заговорили, закричали. До всех дошло то, что ничего страшного больше нет, но люди еще не взяли в толк, что же, собственно, произошло.

— Да это Брендольв!

— Ты что, стал морским конунгом[4]?

— Да возьмут тебя тролли, парень! Ты не слишком хорошо придумал!

— Вот так подшутил!

— А мы-то уже готовы…

— Твоему отцу это не слишком понравится!

— Великий Один!

— Да он всегда был с придурью!

— Слава асам, наконец-то ты вернулся!

— Не шути так больше, Брендольв! — приговаривал Хельги хёвдинг, сняв шлем и вытирая вспотевший лоб. Хельга прыгала вокруг и радостно повизгивала, почти заглушая его слова. — А если бы мы сразу встретили вас стрелами? Шутка получилась бы слишком дорогостоющей!

— Ну что ты, хёвдинг! — весело и лишь чуть-чуть виновато оправдывался Брендольв. Без шлема, с привычной широкой улыбкой, он уже всем казался прежним Брендольвом, и даже старые следы оспинок на щеках нетрудно было разглядеть сквозь поросль молодой рыжеватой бородки. — Я же знал, куда приплыл! Я же знал, что здесь «мирная земля» и что ты никого не встречаешь стрелами, не разобравшись! Зато теперь я знаю, что усадьба Тингфельт готова встретить любого врага как подобает!

— Да ты совсем сдурел! — восклицал Даг, сообразивший и узнавший Брендольва последним. Уж слишком неожиданным оказался такой поворот! Остатки боевого возбуждения превратились в гнев и мешали радоваться другу. — Брендольв! Ты в своем уме? Да кто же так шутит! Я тебе собирался снести голову всерьез! И тогда ты сам был бы виноват!

— Ты стал настоящим Сигурдом! — весело ответил Брендольв и хотел хлопнуть его по плечу, но Даг сердито оттолкнул его руку. Брендольв не обиделся: радость плескалась в нем и щедрыми брызгами разлеталась далеко вокруг. — И вырос выше меня! Я тебя тоже не узнал. Только догадался, что это должен быть ты.

— А я вот не догадался, что ты за морем так поглупел! — возмущался Даг, не в силах примириться с такой дурацкой и опасной шуткой. Ему самому никогда не пришло бы в голову проверять усадьбу Плоский Камень таким вот образом! — Это же надо такое придумать! Мы уже не дети, чтобы прятаться в сенях и изображать тролля!

— Да уж конечно! — хохотал в ответ на его негодование Брендольв, не без удовольствия вспоминая детские забавы. — Ты отличный боец, Даг! Когда сюда прибудет конунг фьяллей, ему придется плохо! Я тебя еще кое-чему научу — мне рауды показали. Я так рад, что ты не струсил!

— А ты этого ждал? — Даг был просто оскорблен этой похвалой и отталкивал Брендольва, который все порывался его обнять.

— А я догадалась! — ликовала Хельга, прыгая на месте. Теперь уже все это событие казалось ей очень забавным. — Я догадалась, когда увидела его сапоги! Красный и зеленый! Ты всегда путал красный и зеленый!

— Да ну! — охнул Брендольв и посмотрел на свои сапоги. — Они разные, да?

— Еще бы! — хохотала счастливая Хельга. Брендольв не умел различать красный и зеленый, и эта его особенность немало смешила ее еще в те годы, когда сын Гудмода жил у них в усадьбе. — Я так и знала, что ты никогда этому не научишься! Если даже я не смогла тебя научить, то не научит и конунг кваргов!

— Да уж, ему и погребальные башмаки так завяжут — один красным ремешком, а другой зеленым, — добавил Даг, уже немного остыв. Ему было стыдно за своей пропавший зря боевой задор, и похвалы Брендольва казались снисходительными — как раньше, когда двенадцатилетний мальчик был слабым соперником пятнадцатилетнему парню.

— Зато Один и валькирии сразу поймут, кто к ним явился! — без смущения ответил Брендольв и наконец обнял Дага, чтобы быстрее прогнать обиду. Сам он ни на кого не сердился подолгу и не понимал, какой в этом смысл. — Будь здоров, Альвард! — кричал он, тут же открывая объятия кому-то другому. — Привет, Равнир! Ты еще не женился? А где твое ожерелье? Дашь мне поносить?

— Ты, наверное, у конунга кваргов заслужил другое, не хуже! — ответил Равнир.

— Да уж конечно! — с удовольствием согласился Брендольв. — Я привез много занятных вещей. И если кто-нибудь пригласит меня на пир, то не останется без подарков!

И он подмигнул Хельги хёвдингу.

— Я знаю кого-то, кто уж точно скоро будет нашим гостем! — намекнула Хельга.

— А я знаю кого-то, кто еще не скоро отдышится! — вставил Хельги хёвдинг, намекая на себя самого, и еще раз вытер лоб, а заодно и шею. — Отправляйся домой, Брендольв. Мы уже предупредили твою родню. Но боюсь, они приготовили пир не тебе, а волкам и воронам.[5]

— И я знаю кое-кого, кому еще скажут несколько ласковых слов в усадьбе Лаберг! — шепнул Хельге Даг и показал глазами на Брендольва.

Но тот был так рад возвращению в родные места и встрече с семьей воспитателя, что не боялся отцовского гнева. Гудмод Горячий и сам не прочь пошутить.

Через несколько дней жизни в лесной избушке Атла уже считала, что здешние места населяет совсем не плохой народ. Жители восточного побережья имели милейший обычай хранить овощи прямо на поле, где они и выросли, в больших ящиках безо всяких замков, только под крышкой с засовом, чтобы не добрались олени или кабаны. Оказавшись внезапно хозяйкой избушки с очагом, Атла поддалась соблазну отдохнуть несколько дней и пока не заговаривала о том, чтобы идти куда-то дальше. Два раза она ходила тайком прогуляться по округе и натыкалась на такие хранилища, сколоченные из тонких бревнышек и стоящие на краю кривоватых клочков земли, которые здесь гордо именовались полями.

Однажды Атла вскрыла такое хранилище и нагребла полный подол моркови. Морковь пришлась кстати (помятый железный котелок был счастлив). Два дня Атла выжидала, но ничего не произошло. Непохоже было, чтобы кто-то искал похитителей.

— Наверное, здесь все очень богатые! — рассуждал Вальгард. Уж он-то не трогался с места по доброй воле и вставал с устроенной на полу лежанки только тогда, когда Атла гнала его за дровами. — Лошадью больше, лошадью меньше — никто и не заметит. А морковь они, как видно, оставляют в жертву местным троллям. Разве у нас кто-нибудь оставил бы еду на поле без присмотра?

— Ты исключительно умен и проницателен для берсерка, — снисходительно одобрила Атла. И Вальгард благодушно ухмыльнулся в ответ: он охотно прощал женщинам мелкие насмешки, справедливо полагая, что достоинство медведя не пострадает от комариных укусов.

Через несколько дней Атла снова собралась на добычу. У них еще оставалось сколько-то ячменя и рыбы, но Атлу уже воротило от сушеной рыбы и она не переносила даже ее запаха. Первый «разбой», оставшийся безнаказанным, придал ей уверенности: может, здешним жителям и правда ничего не надо? А ей надо, еще как надо! У нее же ничего нет!

На этот раз она пошла в другую сторону — на юг. Здесь лес скоро окончился, перешел в какие-то чахловатые рощицы из тонконогих осинок с серыми от холода щечками-листочками. Осторожно переставляя ноги, чтобы поменьше мочить ненадежные башмаки, Атла иногда придерживалась рукой за стволы, и осинки дрожали, словно хотели что-то ей сказать. «Ничего, ничего! — невнятно, без голоса бормотала Атла, обращаясь то ли к осинкам, то ли к себе самой. — Такие мы теперь все здесь: серые, одинокие, и дрожим… Только вы останетесь, а я пойду дальше…»

В осинник упирался конец длинной каменной ограды высотой в половину человеческого роста. Такими огораживают свои поля и пастбища богатые люди. На поле чернела мерзлая земля с полусгнившими остатками ботвы. Житейская мудрость, привычная и неосмысленная почти так же, как голос крови у зверя, повернула Атлу прочь отсюда: даже если тут и будет чем поживиться, богач рассердится за свое добро гораздо скорее и сильнее, чем простой бонд. Но соблазнительное хранилище вдруг показалось совсем рядом: тонкие осиновые бревна, жесткая солома сверху торчит во все стороны…

Быстро оглядевшись и нигде не заметив шевеления жизни, Атла подхватила повыше подол рубашки и быстро перебежала по краю поля к хранилищу. Оторвавшись от леса, она испытывала беспокойство и торопилась скорее вернуться под его надежную защиту. В открытом поле ей было так тревожно, что даже руки дрожали; впрочем, это может быть от холода. Деревянный засов разбух, почти врос в скобы и поддался не сразу; но решимость всегда придавала Атле сил, и скоро она уже подняла тяжелую крышку. Раскопав холодную солому, она увидела округлые желтовато-белые бока брюквы. Не земляника, конечно, но сойдет.

Согнув локоть, Атла наложила в него три или четыре брюквы, жалея, что у нее нет мешочка или корзинки. Вдруг тонкое и точное предчувствие толкнуло ее поднять голову. По дальнему краю поля шли двое мужчин, а на полшага сзади семенила толстая старуха в широченной короткой накидке. Смешно размахивая руками, она, как видно, просила тех двоих идти помедленнее; до Атлы долетали неразборчивые звуки голоса. Ее еще не заметили, как и она не заметила темную одежду среди серых стволов. Но сейчас…

Мгновенно Атла пригнулась и спряталась за хранилище. Дождалась! Впервые встреченные на побережье люди показались опасны, как звери. Помня о лошади Вальгарда, рядом с разоренным собственными руками овощным хранилищем Атла ощущала себя преступницей, и ее заливал такой страх, какого она не испытала и во время бегства от раудов. Сжавшись в комок позади бревенчатой стенки хранилища, она стремилась как-нибудь исчезнуть, уйти хоть под землю, только не быть замеченной.

Но те трое шли прямо сюда; на спинах у мужчин она мельком заметила ивовые корзинки. Отсидеться не получится, надо бежать. Стряхнув первое трусливое оцепенение, Атла поспешно бросилась назад к лесу, пригнувшись и теряя по пути брюкву. Она старалась не думать, заметят ее или нет, а сосредоточилась на одном стремлении: скорее оказаться в лесу. Открытое пространство до опушки казалось бесконечным и ненадежным, как тонкий лед; каждый миг Атла ожидала взгляда, как удара в спину. Страх не давал вздохнуть, а ноги двигались сами собой.

Позади раздался короткий вскрик сразу двух голосов: мужского и женского. Не оглядываясь, Атла разогнулась и во весь дух пустилась бежать к опушке, больше не скрываясь. Мерзлая земля то скользила, то проминалась под ногами, подол путался, предатель, словно хотел помешать ее бегу, волосы лезли в глаза, и Атла неслась почти вслепую, лишь смутно различая впереди частокол серого осинника. Преследователи мерещились уже совсем близко, и она напрягала все силы, стремясь к лесу, как рыба к воде.

Вот и опушка! Протиснувшись между двумя первыми стволами, Атла вдруг ощутила вокруг тишину и пустоту и разом поняла: никто ее не преследовал. Где же они? Атла обернулась.

Те трое стояли почти на том самом месте, где она их впервые увидела; к ней были обращены изумленные, искаженные страхом и оттого почти одинаковые лица. Глаза вытаращены, рты открыты в немом крике — язык отнялся! Один из мужчин сжимал рукоять ножа на поясе, другой прижал ладонь к груди — как видно, к амулету. Старуха подняла руки перед собой, то ли защищаясь, то ли готовясь бежать.

Учащенно дыша, Атла вытаращила глаза: что с ними? А потом поняла: они сами ее испугались. Видно, поняли, что сейчас она способна даже укусить. Изумление и ужас «противников» были нелепы, дики, даже смешны. Атла хотела засмеяться, вместо этого кашлянула, и звук получился глухим, отрывистым, похожим на лай.

Оба мужчины попятились, старуха слабо всплеснула руками, загребла ими холодный воздух, словно хотела отплыть назад. И Атла пошла в глубь осинника, теперь уже не торопясь, наслаждаясь своим призрачным могуществом и помахивая знаком победы — сморщенной маленькой брюквой, держа ее за хвост, как крысу. Она даже запела, вспоминая пиры в усадьбе Перекресток:

Троллей грозный недруг[6]

Топора на рати

Смёл врагов несмелых…

Но дальше трех строчек дело не пошло: собственный голос показался Атле каким-то зажатым, грубым, неприятным. Радость нелепой победы растаяла, мгновенное торжество сменилось тоской, вязкой, как мокрый снег, и непроглядной, как зимние облака. Нашла, чему радоваться! Атла снова вспоминала глупые лица напуганных рабов и злилась: на них, на себя, на весь свет. В этом испуге было что-то такое горькое для Атлы… Лучше бы ей их не встречать! Даже брюква уже была ей ненавистна, и только из упрямства она не выбросила «славную добычу». Надо же будет что-то показать Вальгарду. Пусть знает, что не он один способен наводить ужас своим видом…

Задумавшись, Атла не сразу заметила, как впереди мелькнуло что-то живое. До избушки было уже недалеко, она ощущала себя почти в безопасности, как вдруг из-за елей выскользнула человеческая фигура. Атла вздрогнула, подалась назад, впившись глазами во встречного. И застыла в изумлении: человечек, мелкими семенящими шажками спешащий ей навстречу, ростом был с десятилетнего ребенка, но по сложению казался взрослым мужчиной, чуть толстоватым, но довольно-таки ловким. Облезлая меховая шапчонка сидела на круглой голове боком, даже не без некоторой лихости; на ходу человечек кутался в короткий меховой плащ, пряча руки. Не замедляя шага, он проскользнул мимо Атлы и скрылся между деревьями; на нее он лишь бросил беглый, нагловато-приветливый взгляд и ухмыльнулся, показывая зубы с одной стороны рта. В ухмылке его было что-то заговорщицкое, точно они с Атлой шли, независимо друг от друга, по одному и тому же делу. Притом такому, какое не делает им чести.

Обернувшись вслед проходящему, Атла сразу же потеряла его из виду и снова осталась в лесу одна. Встречи с людьми, которых она так боялась, прошли нелепо: сначала ее испугались, потом не заметили… То есть заметили, но не удостоили словом. Атла чувствовала растерянность: подобного равнодушия, беглой ухмылки она не ждала. Если бы встречный накинулся на нее с расспросами, даже обвинил бы в краже брюквы — это было бы понятно. Что здесь за странная местность такая? Она ничего не понимала. Уж не померещился ли ей этот карлик…

И вдруг Атле стало так страшно, что на глазах выступили слезы. Земля дрогнула под ногами, захотелось уцепиться за ближайшее дерево, чтобы не провалиться куда-то. Карлик! Маленький рост, суетливые проворные движения, нагловатая ухмылка: а я все про тебя знаю… Тролль!

Никогда в жизни Атла не видела троллей и почти не верила в них, считая выдумками детей и глупых старух. Но сейчас она поверила безоговорочно, как будто иного и быть не могло. Тролль! Они с Вальгардом забрели в местность, где хозяйничают тролли! Сразу все стало пугающе ясным, даже непонятное добродушие здешних жителей приобрело зловещий смысл. Лес, только что бывший надежным убежищем, вдруг наполнился угрозой; деревья превратились в толпу врагов, за каждым стволом шевелились и скалили зубы тролли. Они даже не прячутся, открыто показываются на глаза, зная, что добыча не уйдет…

Задыхаясь от бега и прижимая руку к груди, Атла ворвалась в избушку и принялась теребить Вальгарда.

— Уходим отсюда! — сдавленно выкрикивала Атла, сквозь боль в груди жадно стараясь вдохнуть. — Здесь тролли! Я сама видела одного! Нужно уходить! Здесь дурное место!