– Говори, – предложил князь Вершина. – Спроси, кто он такой.

Замила была наиболее любимой из княжеских жен. Двадцать лет назад молодой еще Вершина взял хвалиску Замилу как добычу среди прочего имущества одного хорезмийского купца, но со временем очень полюбил, объявил свободной и стал называть ее своей женой. Двадцать лет спустя смуглая, черноглазая хвалиска, хоть и немного растолстела, еще оставалась довольно красивой, и Вершина баловал ее, не жалел серебра, вырученного у хазарских, булгарских и вятичских купцов, на шелка заморской работы, украшения и прочее, что может порадовать женщину. Единственного сына Замилы, которого поначалу в Ратиславле звали просто Хвалисом, Вершина в день первого взрослого посвящения нарек Хвалиславом – имя вроде бы и княжеское, и новое в роду, как раз под стать сыну чужеземки.

Родным языком Замилы, родившейся в Хорезме, был хвалисский, как его называли славяне. С хазарским он не имел ничего общего, но женщина, с детства воспитанная в мусульманской вере, немного знала арабский и теперь, запинаясь и с трудом подбирая слова, обратилась к пленнику на нем. Хазарин перевел на нее взгляд – похоже, этот язык он понимал. Помедлив немного, он что-то ответил.

– Его зовут Чаргай, сын Туганаша, – перевела княгиня.

– Как сюда попал?

– Приехал, сопровождая своего родича, Арсамана Пуяна, – ответила Замила, обменявшись с пленником еще несколькими словами.

– Разбойничать приехал? – грозно спросил Богомер. – Что же он нас так худо оценил – имея тридцать человек, на целую волость замахнулся?

– Они приехали не воевать. Арсаман хочет торговать с нами. Князь Святомер, как он говорит, свиет-малик всей земли Вантит,^[3] позволил ему проехать через его земли.

– Так то через его земли! Где вятичи и где мы! – Князь Вершина возмущенно всплеснул руками. – Заблудились, что ли?

– Князь Святко, как он говорит, заверил их, что вся эта земля в его власти и здесь они могут брать все, что захотят, – с некоторым злорадством перевела княгиня ответ Чаргая. – Похоже, муж мой, он хочет сказать, что оковский князь объявил нас своими данниками и смердами и разрешил ему делать тут все, что он захочет.

В братчине поднялся шум. Все прекрасно помнили, как этой весной сын оковского князя Святомера, Доброслав, уговаривал угрян присоединиться к походу на хазар, затеянному русскими князьями с Оки, Дона и Днепра. Угряне принадлежали к кривичскому союзу племен и находились под властью смоленских князей; без разрешения смоленского князя, вернее, правившей ныне княгини Избраны Велеборовны князь Вершина не мог выступить в военный поход, да и сам не горел ратным пылом. Не желая смириться с отказом, княжич Доброслав пытался силой заставить угрян идти воевать, выкрав двух старших Вершининых дочерей – Лютаву и Молинку. И хотя Лютомер вернул обеих девушек домой, не допустив ущерба родовой чести и не ставя под угрозу благополучие племени угрян, все понимали, что князья оковских вятичей затаили нешуточную обиду и та неприятная повесть обязательно будет иметь продолжение.

– Давно я говорил – князь Святко нам обиды не спустит! – наперебой кричали Ратиславичи, от гнева и волнения забыв о порядке.

– Он чего себе удумал, синец проклятый, – что нашу землю на разоренье раздавать может!

– Может, еще дань ему прикажет давать?

– Уведите! – Князь Вершина кивнул в сторону пленника. – Богоня, уйми ты народ! Давайте толком подумаем.

Старейшина принялся кричать, унимая сродников. Вершина сидел с мрачным лицом. Не поймешь, то ли сами хазары не заметили, где кончились вятичские земли и начались угрянские, то ли князь Святко нарочно выставил Угру своим владением, чтобы руками хазар нанести угрянам обиды и разорение. Конечно, самому ему не до того, небось увяз на Дону всеми копытами! Однако должен же он понимать, что трем десяткам хазар на Угре придется несладко. Так кто эти люди? Кто придет мстить за их смерть и плен? С кем князь Святко поссорил угрян?

– Стой, стой! – Боярин Будояр вскочил с лавки и побежал вслед за пленником, которого уже выводили из братчины. – Где те хазары-то его, сродники, что ли? Как, ты сказала, его звать, Вершинина? Погоди, спроси еще, где они? Тоже, поди, примериваются ограбить кого-нибудь?

Выслушав вопрос, пленник усмехнулся и произнес что-то такое, отчего Замила досадливо дернулась и даже слегка покраснела.

– Я не могу сказать, что он сказал, я не помню таких слов! – воскликнула хвалиска, но ее смущение выдавало, что все она помнит. – Что-то о том, что ты, Богоня, скоро сам услышишь о них.

Богомер некоторое время мерил взглядом пленника: молодой хазарин был ниже его ростом, но держался так гордо, словно смотрел на угренского медведя сверху вниз, – а потом от души ударил могучим кулаком ему в челюсть, так что хазарин отлетел и врезался бы в стену, если бы мужики его не подхватили.

Спускались сумерки, Ратиславль поспепенно затихал, собираясь ко сну. Князь Вершина сидел в братчине с теми из сродников, кто еще не разошелся, когда к нему подошла старуха из челяди Любовидовны.

– Пройди к жене, княже, она зовет тебя, – кланяясь, позвала старуха.

У Любовидовны Вершина застал и ее сына. Бороня сидел на большом ларе с мрачным и обиженным видом, и при виде отца только встал и поклонился, ничего не сказав.

– Звала, матушка? – спросил Вершина. – Что у тебя за дело на ночь глядя?

– Мы с Бороней подумали и решили, отец. – Большуха глянула на сына, словно искала подтверждения, но тот отвернулся. – Сегодня у него ссора вышла с Лютом, из-за пояса этого проклятого. Так мы подумали и поняли: зачем нам пояс этот, ну его совсем! Главное, чтобы лад в роду был и мир в волости, а поясов мы еще раздобудем, не таких еще! Не такое уж он сокровище, чтобы со старшим братом из-за него ссориться. Погорячился Бороня, да теперь одумался. Ты уж, батюшка, отдай Люту этот пояс да передай от нас, чтобы обиды не держал.

– Это вы молодцы! – одобрил Вершина и улыбнулся. Про пояс он совсем забыл, но теперь обрадовался, что Любовидовна уговорила сына отступиться, лишь бы не сделать Лютомера своим врагом. – Молодец, Бороня! – Вершина потрепал хмурого сына по плечу. Бороня рос упрямым и самолюбивым, и тем более жаль ему было терять такую ценную добычу, первую в жизни! – Права мать: будет случай, еще не таких поясов добудем. А я хочу, чтобы сыновья мои дружили, а не ссорились. Если Лют не уехал или Лютава здесь ночует, сейчас же и отдам.

И вздохнул, вспомнив Хвалиса. Дружба и поддержка других сыновей тому совсем не помешали бы, но надежды на это мало.

Однако ни Лютомера, ни Лютавы, ни кого-либо из бойников в Ратиславле не оказалось: дети Семилады уже ушли и увели своих назад в Варгу.

Вернувшись к Замиле, где собирался ночевать, князь между делом рассказал ей о разговоре с Любовидовной. Замила, которой в это время Галица расчесывала волосы, заволновалась и задергалась.

– Все ему! Все опять ему! – бормотала она, едва сдерживая злость. – Мало того, что из-за него моему сыну пришлось бежать! Теперь ему одному – слава, почет, добыча!

– Спроси, где пояс, – вдруг шепнула ей в ухо Галица, незаметно наклонившись.

После бегства Хвалиса Галица, выждав еще пару дней, вернулась в Ратиславль как ни в чем не бывало. На расспросы о Хвалисе, сыпавшиеся со всех сторон, она только разводила руками и делала большие глаза: не знаю, дескать, да и откуда мне знать? У свекра была, у Просима, а княжич там не показывался, мы и не знали, что тут такие дела творятся. Подумать только!

Не так чтобы все ей поверили, но с Хвалисом никто ее в эти дни не видел, сам он исчез, и все подозрения повисли в воздухе, а потом забылись. Шла жатва, было не до того. А сама Замила весьма обрадовалась возвращению Галицы и каждый день тайком жаловалась ей, изливая свою тревогу за сына и злость на его обидчиков.

Сейчас она удивленно обернулась к челядинке, но та быстро закивала: спроси, так надо!

– А что за пояс-то? – с деланным безразличием обратилась Замила к мужу. – И правда, есть за что ссориться?

– А вон там, в ларе. – Вершина кивнул в сторону ларя в углу. – Туда бросил, думал, пусть полежит, пока определимся. Ну, раз Бороня сам отказался, отдам Люту, чего уж! Заслужил! Сам носить не захочет, сестре отдаст, пусть бляшки отковыряет да в ожерелье подвесит – красота! Завтра и пошлю.

– Красоту такую завернуть бы во что-нибудь, – вставила Галица, пока Замила, подняв крышку, рассматривала при свете лучины пояс и его блестящие позолоченные бляшки. Мысль насчет того, чтобы сделать из них подвески к ожерелью, понравилась и хвалиске тоже – у нее хватало украшений, но разве их бывает слишком много? – Принесу сейчас!

Отложив гребень, Галица выскользнула в переднюю половину землянки. Почти сразу за ней вышла хозяйка.

– Ты что это надумала, – зашипела Замила в ухо челядинке, пока та рылась в куче выстиранных полотенец, только что снятых с веревки. – Перед оборотнем выслужиться хочешь?

– Вот что, матушка, – зашептала Галица, выудив красиво расшитый рушник. – Как князь заснет, ты из ларя этот пояс достань и мне принеси сюда, прямо в полотенце. Не разворачивай.

– Да что ты задумала?

– Я такое задумала, что и сыну твоему поможет, и врагам его отомстит. Тем, кто его из дома родного бежать заставил.

– Правда? – Замила схватила ее за руку.

– Истинная правда. Только пояс мне достань. И враги наши погибнут, и на нас никто не подумает. Это боги сами на нашей стороне, раз такой случай нам дают. Не упусти только!

– Но как же – князь ведь утром его хватится! Сказал, утром им отправит, а его нет! На меня сразу подумает, дом-то мой!

– К утру пояс на прежнем месте лежать будет.

– Правда?

– Вот клянусь чем хочешь. Назад положу. Только не обрадует врагов твоих такой подарочек.

– Ладно, жди, – согласилась Замила. – Как заснет князь, я дверь приоткрою, ты зайдешь и сама его вынеси.

Утром, когда князь Вершина поднялся и вспомнил о хазарском поясе, тот лежал на прежнем месте, завернутый в тот самый рушник.

Бойники в этот вечер тоже не сразу легли спать, несмотря на усталость после битвы. До самой темноты они сидели на поляне возле костра, заменявшей им братчину, обсуждая сегодняшние и завтрашние дела. Всего в землянках Варги, иначе называемой Волчьим островом, жило четыре десятка подростков и парней от двенадцати лет и старше, собранных со всей Ратиславльской волости. Обычно в возрасте семнадцати-восемнадцати лет парни возвращались в роды, чтобы жениться и дальше жить как все, но некоторые оставались в Варге навсегда, принимая полное «волчье посвящение», окончательно разрывшее их связь с прежним родом. Из таких в Варге имелось сейчас двое стариков – Ревун и Хортогость, и шестеро «отреченных волков» – Дедохорт, Хортомил, Лесогость, Чащоба, Серогость и Яроволк. На их положение указывали и «волчьи» имена, и накидка из волчьей шкуры или хотя бы полоска с волчьей лапы, которую они носили на поясе. Благодаря постоянным упражнениям бойники, несмотря на молодость, становились умелыми воинами, и князь Вершина часто использовал их для дальних поездок или поручений, которые могут быть опасны. В обмен за эти услуги он делился с Варгой взимаемой с племени данью – которую они же и собирали, объезжая зимой подвластные ему земли. Часть ее потом отвозили в городок Селибор в верховьях Угры, где ее забирало полюдье смоленского князя – светлого князя всех днепровских кривичей, власти которого подчинялось и племя угрян.

Благодаря хорошей выучке и снаряжению – у всех бойников имелись и стегачи из кожи и пакли, и щиты с железными умбонами – среди них никто не погиб, но трое оказались ранены, к счастью, не тяжело. Огневцу, сыну Вершининой сестры Молигневы, острая хазарская сабля снесла половину уха, и он теперь страдал, что девушки любить не будут – ему уже на следующий год подходил срок возвращаться в род и жениться, а десятник Хортомил смеялся над его горем: голову ведь могли срубить дураку! Тогда уж точно, кроме Марены, никто не полюбит.

– Правда, смотря какая Марена – от иной я бы не отказался, – добавлял Хортим, бросая взгляд на Лютаву.

К ней, воплощению «молодой Марены» и покровительнице братства бойников, многие из них питали теплые чувства, и Хортомил был одним из самых пылких ее поклонников. Возможно, ради нее он и отказался возвращаться в род, когда пришел срок – ему исполнилось уже года двадцать два или двадцать три, – и принял полное волчье посвящение, чтобы навсегда остаться рядом с Лютавой. Сейчас она сидела возле брата, задумчивая и сосредоточенная.

– Вот что я вам скажу: кроме этих хазар, еще другие есть, следом едут, – говорил Лютомер. – Тот хазарин, мой, говорил. Да где они и сколько их, не сказал, сволочь. Так что я думаю, надо нам в поход собираться.

– У них с собой ничего не было, только дичь кое-какая свежая, – заметил один из четырех десятников, Дедохорт, иначе Дедила. – Значит, где-то есть обоз.

– Недалеко к тому же, – дополнил Бережан, исполнявший в дружине обязанности кравчего. – Если бы от обоза больше чем на день уехали, что-нибудь с собой бы взяли. А у них ни котла, ни припасов, ничего. Видно, думали до ночи к своим вернуться. То есть свои эти недалеко.

– А если недалеко, почему нам никто знать не дает? – воскликнул Невесель.

– Кто нам должен – мы должны всем весть давать, если опасность! – возмутился Снеговей. – А мы не волки, а вороны глухие!

– Погоди себя ругать, – остановил его Гостила. – Если весть не дают, может, опасности особой нет. Не обижают никого, миром идут.

– Или всех перебили до одного, вот и жаловаться некому, – так же мрачно возразил Снеговей.

– Волки бы дали знать.

– Да и я бы услышала, если бы в нашей округе Марена сразу столько жертв получила, – заметила Лютава.

– А что же Богомер? – спросил Дедила.

– С Богомером я перемолвился, – ответил Лютомер. – Годила, правда, кричал, что всех хазар перестрелять надо, в разговоры не вступая, и братец Бороня даже сам уже стрелы точил, да князь торопиться не велел. Хазары – народ сильный. Мало ли что – окажется посольство от кагана, а мы всех перебьем, не спросив!

– Да! – подала голос Лютава. – Я уже подумала. Это князь Святко мог постараться. Нарочно этих людей послал, хотел, чтобы мы с ними передрались. А потом или каган войско пришлет, или сам Святко ему поможет.

– Да Святко сам с ними воюет!

– Как знать, до чего он за лето довоевался? Может, сам теперь хазарскому кагану дань платит и Семьюшку ему в жены отдал.

– Ну, это уж… – пробормотал Зимовец.

– И что теперь – они наших девок хватают прямо с поля, а мы терпи? – возмутился Снеговей. – Да их за это в бараний рог скрутить мало!

У Гореничей была одна девушка, по имени Смеяшка, которой на следующей год придет пора выходить замуж. И образ ее уже второй год подталкивал Снеговея к мысли о том, что и ему в бойниках ходить не весь век. Смеяшка, вместе с другими, была там у реки и благополучно вернулась домой, но из-за нее Снеговей возмущался хазарским разбоем гораздо сильнее, чем мог бы в другом случае.

– Так мы и скрутили! – возразил Лютомер. – Вон, пленных полтора десятка привезли, остальных там же и закопают! Но вот если это еще не все – остальных надо искать. Я с Богоней договорился. Мы будем хазар искать, а он войско собирать, если вдруг что.

– Когда пойдем? – бодро спросил Невесель и отчаянно зевнул.

– А завтра и пойдем. Времени нет, ждать некогда. Чует мое сердце, они уже где-то близко.

– Как же ты их найдешь? – спросила Лютава.

– А по следу. Этот Чугай, Пугай, как его там, ведь от них шел? Вот по обратному следу и найду.

Глава 2

Назавтра Хортогость, один из стариков, наставлявших молодых «волчат», еще в темноте растолкал пару отроков и послал их разводить огонь. В каждой землянке Варги имелась, разумеется, печка, которой обогревались в зимнее время, но летом предпочитали готовить еду на кострище под открытым небом, чтобы не дымить зря в жилых постройках.

Когда небо засерело и бойники стали по одному выбираться из землянок, каша уже булькала в большом котле. Хмурый и встрепанный Зубак помешивал ее ложкой на длиной ручке, а Зимовец, нарубивший дров сколько нужно, безмятежно досыпал на травке, положив голову на те самые дрова.

Из своей землянки вышла Лютава, уже умытая, с теплым шерстяным плащом на одной руке и с деревянной миской – в другой.

– Я так рассуждаю, эти хазары ваши охраняли своих купцов-то, – сказал ей Хортогость, пока она той же ложкой раскладывала кашу по мискам бойников, которые ей по одной подавал Зубак. – Стало быть, далеко от них уехать не могли. Где-нибудь близко их купцы, меньше дня пути. Даже если они и не едут, а сидят кукуют, охрану свою пропащую поджидают, быстро найдете.

– Найдем, конечно, – ответила Лютава. – Куда им деваться-то, дорога по реке одна.

Покончив с едой, старшие из бойников быстро собрались и выступили в поход. Младшие, которые пока оставались на хозяйстве, провожали их завистливыми взглядами: искать хазар гораздо веселее, чем мыть котел и миски!

Еще не достигнув места, где тропка от Варги вливалась в широкую, утоптанную тропу вдоль берега Угры, Лютомер, шедший впереди, вдруг замедлил шаг, насторожился и поднял руку. Побратимы тоже сбавили ход.

– Что там? – шепнула Лютава, но и сама уже разобрала топот копыт, отчетливо слышный в лесу.

Кто-то мчался со стороны Ратиславля. Судя по звуку, всадник был всего один, а значит, большой угрозы представлять не мог, но все насторожились. Все сразу подумали, что это как-то связано со вчерашними событиями. Мелькнула нехорошая мысль – уж не опоздали ли они с поисками? Может, хазары сами нашли Ратиславль?

Топот приблизился, уже виднелось между деревьями белое пятно рубахи сидевшего в седле. Завидев сгрудившихся на узкой тропе бойников и Лютомера впереди, всадник придержал коня и закричал:

– Варга Лютомер! Я к тебе! От князя!

По голосу все узнали Плакуна, одного из княжеских челядинцев.

– Что-то рано ты летишь, паробок! – крикнула Лютава, пробираясь вперед. – Что за спешка? Что там в Ратиславле? Что еще случилось?

– Ничего не случилось! – Плакун спрыгнул с седла, закинул повод за сук и подошел ближе, кланяясь на ходу. – Пока все слава чурам! Князь меня к вам послал. Велел раным-рано, чтоб еще до рассвета, сам приказал!

Приближаясь, парень доставал из-за пазухи что-то небольшое, завернутое в рушник. Судя по узорам – работы Любовидовны.

– Вот что вам князь посылает, тебе, княжич Лютомер! – Плакун откинул ткань, и они увидели свернутый кольцом хазарский воинский пояс. – Передал тебе, чтобы ты, стало быть, законной добычей своей почетной владел и на него и прочих сродников зла не держал. Ведь, как князь сказал, мы род единый и жить должны в любви, как предками завещано и богами заповедано, родовой закон не нарушая! И Любовидовна, и сын ее Борослав тебе кланяются и просят за вчерашнее зла на них не держать!

Лютава глянула на брата. Он оставался вполне невозмутим, но в глазах его она увидела скорее озабоченность, чем радость. Что ни говори, приятно, когда глава рода признает твои заслуги и права на добычу. Сам он уже забыл об этом поясе, так почему о нем вспомнила Любовидовна и ее сын, вчера так непримиримо отстаивавший свою добычу? Ведь он, Лютомер, едет навстречу хазарам! Конечно, можно хвалиться перед врагам добычей, но дразнить их лишний раз… Так не хотела ли Любовидовна, чтобы хазары посильнее злились, видя этот пояс на своем обидчике? Правда, на нее это не очень похоже…

Раньше у Лютомера не было причин ссориться с младшим братом. Правда, после исчезновения Хвалиса, стоявшего по годам между ними, в Ратиславле раз-другой кто-то обмолвился, что-де если варга Лютомер так и не надумает вернуться из леса, то первым наследником князя Вершины станет Борослав. Но этим разговорам Лютомер и Лютава не придавали особого значения: только что избавившись от одного врага, они не хотели сразу найти другого в следующем брате. Да и братец Бороня всегда вел себя смирно, и вчерашнее упорство, с которым он отстаивал свою добычу, Лютомера удивило. Может, вчера ему ярость битвы в голову ударила, а потом одумался? Или мать заставила? Любовида – не Замила, для нее лад в семье важнее всего. Да и Лютомера она опасается, и сохранить сына живым и здоровым для нее гораздо важнее, чем увидеть его угренским князем.

Видя, что они молчат и не двигаются, Плакун испугался, что упрямый княжич-оборотень не хочет принять дара. А кто окажется виноват? Конечно, он, посланец, – дескать, плохо уговаривал, не те слова говорил! А он чем виноват? Зачем его было посылать, глупого? Пусть бы Толигнев ехал или еще кто из старших и мудрых, а он кто? Да и оборотень сейчас обидится – скажет, ничего себе, батюшка честь оказал, паробка прислал!

– Ты посмотри, красота какая, варга Лютомер! – умоляюще и торопливо заговорил Плакун, пытаясь как-нибудь поправить дело. – Да такой пояс богатый, может, и во всей Хазарии один был! Красота какая, чисто серебро да золото, вон какие травы да цветы узорчатые! А пряжка одна какая – двух коней не пожалеешь за такую пряжку!

Он развернул пояс, вытянул, чтобы показать его богатство во всей красе, повернул пряжку, чтобы ее было лучше видно, и вдруг слабо вскрикнул и отдернул руку. Пояс упал на лесную дорогу, пряжка глухо звякнула.

А Лютомер и Лютава вздрогнули, словно прямо над ухом внезапно грянул гром. Лютава едва удержалась от крика, и даже в глазах Лютомера мелькнул ужас. Перед ними будто полыхнула вспышка черного пламени – совсем рядом высвободились силы колдовства.

Это была сила Бездны – той черной и жуткой беспредельности, из которой когда-то вышел упорядоченный мир и которая вечно стремится снова поглотить его. Как «нижние» волхвы, то есть посвященные богам-повелителям Нижнего мира и способные проникать в него, Лютомер и Лютава знали «запах» Бездны. Этому нарочно обучают «нижних» волхвов их предки-наставники, чтобы они чутко улавливали его и быстро находили те места, где бездна пытается прорваться в мир. И сейчас этот запах мгновенной вспышкой коснулся их душ, окатил жгучим ужасом, пронзил насквозь чуткое существо волхва – Волка Пограничья, стража, живущего на грани миров и не позволяющего им смешиваться.

Лютомеру и Лютаве казалось, что прошло очень много времени – что они целую вечность стоят на грани, видя прямо перед собой черную пропасть Бездны. А в Явном мире прошло только мгновение.

– Ой, прости косорукого! Укололся. – Плакун торопливо поднял пряжку и обтер ее о подол собственной рубахи, но теперь взял ее бережно, чтобы не уколоться еще раз. – Заклепка, что ли, острая попалась, ты осторож…

Голос его при последних словах вдруг почему-то резко ослаб. Парень не успел договорить, как колени его подогнулись, взгляд застыл, на лице замерло недоуменное и отчасти болезненное выражение… и он рухнул на тропу лицом вниз, снова выронив пряжку. Упавший на землю ремень вдруг показался всем похожим на змею, укусившую жертву насмерть.

Бойники молча глядели на тело. Никто ничего не сказал, только некоторые переглянулись, а Невесель негромко протяжно присвистнул.

Лютава шагнула к нему.

– Осторожнее! Не трогай! – раздалось сразу несколько голосов. Хортомил и Бережан бросились к ней, точно хотели удержать.

Но Лютава даже не оглянулась: сама не маленькая. Присев возле Плакуна, она сразу поняла – он действительно мертв.

Плакун-трава – оберег от нечисти и злых чар. Мать как знала, когда имя сыну нарекала, какая беда его в жизни стережет, – да не уберегла, чары оказались сильнее. Паробка сожрала сила самой Бездны, а против нее оберегов нет.

Лютомер тоже подошел ближе, встал на колени и осторожно обнюхал хазарский пояс. Потом взял за ремень, потянул и снова понюхал пряжку.

– Здесь? – спросила Лютава.

Лютомер кивнул.

– В реку бы его бросить, и все дела! – сказал Дедила. – Не трогайте его, чурами заклинаю!

– Идите кто-нибудь назад в Варгу, позовите отроков, пусть придут с волокушей да заберут его. – Лютомер кивнул в сторону тела Плакуна. – Не валяться же в лесу человеку.

– Может, в Ратиславль сразу? – предложил Теребила.

– Не хочу пока там объясняться.

– С кем? – тихо и выразительно спросил Дедила.

Это был самый важный вопрос, и бойники, неглупые парни, уже уловили суть дела. В поясе таилась какая-то опасность, скорее всего, яд, к тому же усиленный чарами. Потому-то ни Лютава, ни Лютомер не спешили прикасаться к подарку, когда несчастный посланец им его протягивал.

Заподозрить в злодеянии самого паробка, конечно, никому в голову не пришло бы, даже и не погибни он сам. Но кто это сделал? Пояс прислал князь – но князь Вершина никак не мог желать смерти своему старшему сыну и наследнику, вожаку Варги и своей первой опоре!

Тем временем совсем рассвело. Луч солнца упал на тропу, позолоченные бляшки на ремне заманчиво заблестели, словно упрекая, что такую красоту бросили на сырую от росы лесную землю и никому-то нет до нее дела.

Лютава подобрала с земли палку и перевернула пояс, точно это и впрямь была змея, которую вроде бы убили, но вдруг еще укусит? Встав на колени, она наклонилась и вгляделась. Под самую пряжку оказалась засунута короткая железная игла, скорее всего, обломок, когда-то не выдержавший сражения с плотным свежевытканным и еще не стиранным льном. Лютаве и самой не раз приходилось во время вышивания обламывать ушки иголок примерно вот так. Но уж явно не с целью лишить кого-то жизни. Иголка была вставлена таким образом, что при попытке засунуть пальцы за пояс, как часто делают мужчины, она непременно впилась бы в них.

Резкий запах Бездны уже рассеялся, но облачко злой ворожбы еще висело над поясом. Да без нее и не могло обойтись, потому что ядов, способных убить мгновенно, от одного прикосновения, не существует. Чтобы умереть от сока борщевика или наперстянки, их надо как следует глотнуть, – если имеешь дело с борщевиком, то еще и нос зажать, чтобы не мешал отвратный запах, – а потом подождать. Хорошо так подождать, основательно. Со всей родней успеешь проститься. Но чтобы мгновенно…

– Ну, что там? – не вытерпел Славята.

Все бойники к тому времени столпились вокруг жертвы хазарского пояса.

– Беги давай к Хортоге, пусть волокушу пришлет, – велел ему Дедила, вспомнив поручение.

С явным сожалением, но не споря, отрок бегом пустился обратно к Варге.

– Ядовитое зелье там, еще и зачарованное, – сказал наконец Лютомер. – Причем многократное. Если еще чьей крови попробует – опять убьет.

– Кто это? – шепнула Лютава.

У нее похолодело внутри, и во всем теле поселилась мерзкая, противная дрожь – следы прикосновения к силе Бездны. Больше всего она хотела знать – кто это сделал? Кто из их ближайшего окружения оказался способен сотворить этакую пакость, у кого хватило сил и умений на чары, убивающие одним прикосновением к крови жертвы – пусть и усиленные ядом?

Росомана и другие «верхние» волхвы тут ни при чем – вниз, к Бездне, им хода нет. Из «нижних» волхвов поблизости имеются еще бабка Темяна, Числомера и Велерог. Но зачем это могло бы им понадобиться?

Враг у них был один – Замила. Но пояс-то прислала Любовидовна! А она – обычная женщина, не волхва и не жрица. Как всякая женщина и мать, она немного разбиралась в лечебных травах, знала, чем останавливать кровь или усмирять кашель, знала, разумеется, что борщевик или наперстянка ядовиты. Опять же, как всякая женщина, она умела произнести простейшие заговоры, чтобы остановить кровь или сбить жар. Но она не умела накладывать таких сильных и сложных чар! Чар, убивающих мгновенно! Значит, кто-то ей помог? Но кто?

– Ничего не понимаю, – сказала Лютава. – Пояс прислала Любовидовна. Неужели они с Бороней так на тебя за вчерашнее обиделись, что через пояс решили извести? Но даже если бы и захотели – как им такое суметь? Такие чары даже я наложить не сумею. Бабка Темяна разве что, ну, Числомера, если очень постарается – да и все. Но этим зачем?

– Да ну, ты что – Числомера! – даже несколько обиженно возразил Дедила, который нередко навещал «зрелую Марену». – Она девка не злая, да и зачем ей?

– Сейчас узнаем, кто тут отличился, – негромко пообещал Лютомер. – И кто, и как, и зачем.

Посмотрев по очереди на пояс и на полотенце, валявшееся тут же на краю тропинки, он решил начать с полотенца. Вещь известная, родная, с ней говорить легче. Вытянув руку над полотенцем ладонью вниз, Лютомер прислушался. Он словно бы ничего больше не делал, но перед его внутренним взором вставали в обратном порядке все те, кто держал эту вещь в руках. Плакун, да примут его с радостью предки… Новожилка, челядинка Замилы… Замилы? Это уже кое-что… А может, и нет. Князь Вершина просто убрал спорную вещь в ларь у Замилы, куда пошел из братчины. А вот и сама Замила! Хвалиска-то зачем брала полотенце с поясом?

– Плакун, Новожилка, Замила, – объявил Лютомер плоды своих изысканий и посмотрел на Лютаву.

– Замила? – в изумлении повторила Лютава. – Но она-то… Ей-то откуда это суметь?

Что хвалиска питает к ним самые недобрые чувства, было понятно и ничуть не удивительно. Но та не умела даже заговорить разбитую коленку, чтобы не болела, и все детские ссадины Хвалиса заговаривала Северянка, его кормилица и нянька.

– Погоди, – Лютомер передвинулся к хазарскому поясу. – Давай здесь посмотрим.

К полотенцу прикасались те, кто держал пояс уже завернутым в это самое полотенце. Но чтобы вставить под пряжку заклятую иголку, нужно прикасаться к самому поясу.

Лютомер снова вытянул руку над поясом. И сразу перед его взором встала Галица – молочная сестра Хвалислава, дочь той самой Северянки. Будучи ровесницей Хвалислава, она успела выйти замуж за бортника, но быстро овдовела, еще какое-то время прожила в лесу, ведя хозяйство свекра, потом все-таки вернулась к матери – говорила, что не ужилась с другой невесткой, – и теперь терлась среди челяди княжьего двора. На глаза она особенно не лезла, выполняла всякие женские работы, всем низко кланялась, всегда старалась угодить, не избегала мужского общества и даже пользовалась известным успехом, благодаря своей гибкой фигуре и всегда широкой улыбке, которую лишь немного портил выступающий, как клык, особенно белый верхний зуб. Все знали, что она понимает в травах и ведает заговоры, и к ней, бывало, ходили за помощью в случае разных мелких хворей. Поговаривали, что промышляет она присушкой-отсушкой, за что неоднократно бывала бита мужиками и бабами, хотя всегда отпиралась, клялась, что ничего такого не делает, и требовала возмещения за напрасные побои. Князь Вершина, однако, такие дела в ее пользу не решал, подозревая, что дыма без огня не бывает. Замила, напротив, покровительствовала дочери Хвалиславовой кормилицы и всегда брала ее под защиту.