Сольвейг сказала бы, что судьба переменчива и никто не знает, что будет с ним завтра. Вспомнив о ней, Асвальд попытался смягчить надменное, чуть ли не брезгливое выражение своего лица, но получилось плохо – Гримкель конунг и все его люди не вызывали в нем уважения ни на единый пеннинг[30]. Ведь не из учтивости и радушия он задает пустые вопросы о погоде в пути, а только из желания оттянуть неизбежное. И дружелюбие его – притворное до тошноты. Понятно, почему горячий и прямодушный Хродмар приехал отсюда такой злой: всякая ложь была ему отвратительна.

Усадьба Лейрингов оказалась полна народу. В больших усадьбах всегда зимует множество торговых гостей, но сейчас тут вовсе не ощущалось присутствия хозяев. Ворота стояли нараспашку, запах навоза из хлева сбивал с ног, кругом щепки, всякий мусор, битая посуда, сломанная волокуша валяется полозьями кверху. Проходя через двор, Асвальд брезгливо кривился и подбирал полы плаща.

Внутри хозяйского дома было не многим лучше. В сенях храпела какая-то пьянь, из кухни несло густым запахом рыбной похлебки с чесноком. Двери спальных покоев стояли открыты, изнутри доносились выкрики, дробный стук бросаемых на доску игральных костей, смех, проклятия. Кто-то бранился, рядом кто-то торговался и клялся пастью Змеи Мидгард[31] (значит, из племени грюннингов или граннов). В переходах толпился народ, и не однажды Асвальд чуть не споткнулся о разложенные мешки и даже о баранью тушу. Тьфу! При виде хозяина с фьяллями люди расступались, но многие, бросив лишь один равнодушный взгляд, снова принимались за свои дела. Торговым гостям не было никакого дела до отношений квиттингского конунга с его победителями-фьяллями. Слава Светлым Асам[32], война закончилась, по морям снова можно ходить почти спокойно. Более или менее, как всегда.

В гриднице, слава Тору, торговой и бродячей швали не было: здесь суетились женщины, развешивая по стенам потрепанные ковры (хорошие тоже ушли на уплату первой дани, и у самого Асвальда в Висячей скале был ковер здешней работы). Ими руководила неприятная, сморщенная, похожая на троллиху старуха – Йорунн хозяйка, мать Гримкеля конунга. Невзгоды, гибель большей части рода, непривычная бедность за последние пару лет состарили ее, совсем спрятали глаза в сетке морщин, согнули спину, сделали движения резкими и злыми. Но старая Йорунн старалась держаться, и ее твердый нрав не дал трещин.

– Шевелитесь, вы, неряхи! – покрикивала она на женщин, то хватая кого-то за рукав, то подталкивая в сторону. – Не сюда! Туда! У тебя глаза есть или нет? Да встань ты на скамью! Я что, все должна делать сама? Борглинда! Где эта бестолочь? Асгерд! Где твоя дочь? Она принесет сегодня ключ или мне идти самой? Да кто же так кладет дрова? Принеси совок, выгреби золу сначала, тут очаг не чистили с Середины Лета[33]! Ты что, вчера родился, телятина! Что вы будете делать, безголовые, когда я помру, хотелось бы мне знать?

Асвальд усмехнулся, но тут же постарался принять прежний замкнутый вид. Он хорошо помнил старую Йорунн. Полтора года назад, когда Гримкель ярл приносил фьяллям клятвы верности, она, не стесняясь, осыпала их всеми проклятьями, какие только могла придумать. Арнвид Сосновая Игла хотел даже ее убить, но Модольв Золотая Пряжка не дал: в убийстве старухи не много чести, а если ее проклятья превратятся в предсмертные, то сбудутся непременно.

– А, уже пожаловали! – Завидев гостей, Йорунн хозяйка остановилась посреди гридницы и уперла руки в бока. Вид ее меньше всего можно было назвать гостеприимным. – Уже прибежали! Небось на берегу-то ветерком пробирает? Вот уж не знаю, где мне вас всех устроить на ночь! Если вы решили ходить к нам как к себе домой, то позаботились бы построить себе какие-нибудь конуры. У меня тут не Валхалла[34], где пятьсот сорок палат!

– Я так помню, вся твоя мужская родня уже в Валхалле, а мы пока, так уж и быть, займем их места! – бодро ответил Гейрбранд Галка и потер свой острый нос. Он тоже знал старую Йорунн и не ждал от нее ничего другого.

– Да, моя родня в Валхалле! А вы пока сидите на их местах! Ведь неизвестно, попадете ли туда вы! – съязвила в ответ старуха. – Борглинда! Где ты ходила? Загляделась на красавцев фьяллей? Давай ключ быстрее!

Асвальд оглянулся. Из девичьей вышла молодая девушка, стройная и довольно высокая, выше Сольвейг. Ее густые темно-русые волосы плотными тяжелыми прядями спускались чуть ниже локтей. Лицо у нее было румяное, свежее, и черные брови были заметны издалека. Пожалуй, ей было не больше пятнадцати лет, но многие сказали бы, что вид у нее не по годам гордый. Не глядя на мужчин, замкнутым лицом, как щитом, отражая брань старухи, девушка протянула ей большой железный ключ и вышла, не сказав ни слова.

– Садитесь! Прошу тебя, Асвальд ярл, садись сюда! – Гримкель указал на второе почетное сидение, напротив хозяйского. Две женщины как раз покрыли его косматой медвежьей шкурой. На остальных лавках расстилали крашеное сукно. – Для вечернего пира будут резные доски! – уверял Гримкель. – Я уже послал людей к фру Арноре... От Брюньольва Бузинного осталась пропасть всякого добра... То есть оставалась раньше... Но резные доски у нее отличные! У нас будет пир на славу!

Асвальд отвернулся и поставил ногу на ступеньку высокого почетного сидения. Если бы дань можно было платить одной угодливостью, то Гримкель конунг легко расплатился бы за все племя. Сердце Асвальда приятно грела гордость за себя и за Фьялленланд, а вид суетящегося Гримкеля вызывал брезгливое презрение. Понятно, почему квитты так плохо сражались.

За его спиной Гримкель конунг обменялся с матерью беглым взглядом. Надменность слепит глаза хуже сырого дыма, и управиться с этим ярлом будет нетрудно.

– Я рад, что квитты могут устраивать пиры и даже имеют резные доски для скамей! – заговорил Асвальд, усевшись. Гримкель тем временем устроился на хозяйском месте напротив, но и теперь, хотя они сидели на одинаковой высоте, Асвальд чувствовал себя больше конунгом, чем собеседник. – Но тем более удивительным кажется то, что ты отказался выплатить всю положенную дань. Ты дал даже меньше, чем можно собрать с двух подвластных тебе областей.

– Ох, Асвальд ярл! – воскликнул Гримкель. – Ты бы знал, чего мне стоило собрать даже то, что привез вам Хродмар ярл! Ты бы видел, что стало с землей квиттов...

– Да он видел! – встряла Йорунн. Прогнав женщин, сама она никуда не ушла и сидела возле Гримкеля. – Кто же все это сотворил, как не он и его доблестные воины! Вы сами отправили в Хель наших бондов, а теперь чего-то хотите от нас! Теперь они платят дань самой Хель! Если вам мало, то отправляйтесь туда и взыскивайте ваши убытки с дочери Локи[35]!

– Кто здесь конунг квиттов? – жестко спросил Асвальд. Брань старухи ему надоела. – Ты, Гримкель, или твоя мать? Если она, то почему бы тебе не пойти... отсюда?

Послать конунга прямо в девичью за прялку он не решился: тот не слишком хорошо себя покажет, кто начнет разговор с оскорблений.

– Помолчи, мать! – свирепо рявкнул Гримкель. Он покраснел, и с него разом слетела суетливая угодливость, даже голос стал густым и грубым, как рев морского быка. – Дай мне поговорить с гостем! Ступай распорядись насчет меда! Пока вы соберете ужин, можно с голоду помереть! Ступай!

Йорунн дернула головой, как будто хотела плюнуть, встала и поковыляла к двери. Весь ее вид говорил, что она уходит не по приказу, а потому, что ей противно здесь оставаться.

– Я знаю, что многие ваши земли разорены, – продолжал Асвальд, не дожидаясь, пока старуха закроет за собой дверь. – Но это твое дело – собирать дань, для этого ты и назван конунгом. Для того Торбранд конунг заключил с тобой мир. Если бы он думал, что ты не сможешь выполнить условия, то сейчас конунгом квиттов назывался бы кто-нибудь из наших людей. И собирал бы все, что положено! А еще я слышал, что одна из ваших областей не пострадала, а напротив, оживилась из-за этой войны. Я говорю о Медном Лесе. Там заметно прибавилось народу. И там столько железа, что вы могли бы платить всю дань только им! Ты сам об этом не подумал?

– Медный Лес! – повторил Гримкель, будто не совсем понимал, что это такое. – Должен сказать тебе, Асвальд ярл, что в словах твоих много правды. Там столько железа, что... э... как на берегах моря песка, Но его ведь надо добывать. Надо копать руду, надо жечь уголь, плавить... э... ковать крицы. Я не могу послать моих хирдманов это делать.

– Ты – конунг квиттов, – напомнил Асвальд. – И это твоя забота, кого ты туда пошлешь. Но мне думается, что тамошние люди и сами все это делают. У них ведь нет другого средства прокормиться. Они готовят крицы, чтобы потом менять их на хлеб и прочее. Почему ты сам не выменял всю ту рыбу и сукно на железо? Если ты не можешь сделать такого простого дела, то я пойду туда сам! Но только уже не с обменом. А просто возьму то, что мне причитается по праву.

– Ты хочешь идти в Медный Лес?

Гримкель вытаращил глаза. Асвальд посмотрел ему в лицо и понял: за показным изумлением и ужасом хитрец скрывает искреннюю радость. Даже недоверие, что все может сложиться так замечательно. Да он сам боится своего Медного Леса, как огня! И счастлив, что опасное дело за него сделает кто-то другой.

– Я сам пойду туда, – подтвердил Асвальд. – А ты позаботься достать нам лошадей и припасов на дорогу. У меня почти двести человек. Нам нужно... дней на десять. И постарайся найти место в сараях для наших кораблей. И чем быстрее ты все приготовишь, тем меньше мы будем обременять тебя здесь.

Гримкель открыл рот. Было видно, что он лихорадочно прикидывает, где взять столько еды и сколько лошадей нужно для ее перевозки.

Дверь с резким визгом распахнулась. Вошла Йорунн, за ней две женщины несли большой котел с медовым напитком, спешно подогретым на кухне. По гриднице поплыл сладкий беловатый пар с запахом мяты. Несколько женщин следом несли разные кубки и сосуды, маленькие ковшички, чтобы хватило на всех. Самой последней шла та молоденькая девушка, Борглинда. Она несла уже налитый серебряный кубок на высокой ножке. Не поднимая глаз, она приблизилась к сиденью Асвальда.

Значит, она из рода хозяев и, как видно, лучшая, кто у них остался. Помедлив, Асвальд встал. Победитель – тоже гость. Другое дело, если бы угощать его взялась сама старая троллиха Йорунн. Но ему было бы стыдно обидеть невежливостью эту девушку, почти девочку, которая даже моложе Сольвейг.

– Прими этот кубок в знак нашей дружбы, Асвальд ярл, сын Кольбейна, – ровным, невыразительным, но твердым голосом сказала девушка. Она собиралась четко выполнить все предписанное обычаем, но не скрывала, что чувства ее совсем иные. – Мы, род Лейрингов, и я, Борглинда дочь Халькеля, желаем тебе здоровья и благополучия под нашим кровом.

Асвальд взял кубок. Дочь Халькеля... Того самого Халькеля Бычьего Глаза, который стал первым погибшим в Битве Конунгов и тем приобрел легендарную славу.

Передавая кубок, Борглинда посмотрела ему в глаза. В полутьме гридницы зрачок стал таким огромным, что не разглядеть, какого же они цвета. Не голубые, это уж точно. У Сольвейг серо-голубые глаза, самые красивые на свете... Между Сольвейг и Борглиндой не было ничего общего. Взгляд девушки из рода Лейрингов был прямым и вызывающе-неприязненным. Это выражение вызова не слишком сочеталось с ярким, детским румянцем и вздернутым кончиком носа, и Асвальду даже стало смешно. Вот это нашелся достойный противник! Не то что Гримкель! Братья Сольвейг умерли бы от смеха... Ее можно назвать красивой, однако если у нее нрав, как у Йорунн...

– Благодарю тебя, Борглинда дочь Халькеля, – ответил Асвальд, не решив, относиться ли серьезно к этой полудетской враждебности. – Я постараюсь сделать все, чтобы ваш род не жалел об оказанном нам гостеприимстве. Все, что от меня зависит.

Девушка не ответила.

– Давайте быстрее! Ужин готов наконец? Несите все скорее, наши гости голодны! – суетился Гримкель конунг.

Женщины волокли котлы и блюда, гридница быстро наполнялась людьми. Асвальд обернулся, собираясь вернуть пустой кубок, но Борглинда исчезла.

Насчет резных досок Гримкель конунг не обманул: рабы притащили их и приладили ко всем скамьям в гриднице. Но веселья они не прибавили, и пиру в усадьбе Лейрингов явно не хватало единодушия. Фьялли разговаривали мало и только между собой, квитты косились на них и шепотом пересказывали друг другу беседу Асвальда ярла с Гримкелем конунгом. Веселы и оживлены были только торговые гости: им не было особого дела до хозяйских бед и они везде чувствовали себя дома. За столами увлеченно обсуждались торговые сделки, передавались сведения и слухи.

– В Ветроборе хлеб дешев, дешевле только даром! У говорлинов урожайный год, туда столько навезли...

– У кваргов тоже! Рамвальд конунг сам ездил! Говорят, хотел свататься к какой-то тамошней красотке, но привез один хлеб! С таким носом, как у него, только и свататься к красоткам!

– Кто пойдет к Воротам Рассвета, смотрите в оба глаза! Там объявился плавучий камень! Что – вру! Чтобы мне всегда так врали! Плавучий камень! Только что не было, и вдруг – хрясь! – ты на нем сидишь! А чтобы он не плавал, надо жертву...

– Ох, каких я коней видел летом в Эльвенэсе! Каких коней!

– Расскажи, Бьёрн, зачем ты таскаешь с собой точило? Разве ты такой воинственный человек, что тебе приходится часто точить оружие? Ха-ха!

– Много ты понимаешь, Ульв! Точило выручает меня на море! Ведь кусок точила застрял во лбу у самого Тора, ты знаешь об этом? Если мне грозит буря, я бросаю мое точило поперек корабля! Тогда и Торово точило начинает шевелиться, и он понимает, что кому-то приходится в море трудно! И помогает! Теперь будешь знать!

– Поищи где-нибудь еще такое сукно за такую цену! Ищи хоть до Гибели Богов!

– А с Медным Лесом у них ничего не выйдет! Говорят, там завелся свой собственный хёвдинг[36]. Понятное дело, его никто не выбирал, только все ему подчиняются. И это он сказал, что никакой дани и никакого железа! Кто, говорит, заплатит дань, того я...

Асвальд повернул голову и стал искать глазами говорящего. Им оказался пожилой торговец, из граннов, судя по серебряной гривне[37] в виде змеи, обвивающей шею.

– Да зачем им хёвдинг! – воскликнул кто-то из соседей по столу. – У них там всем заправляет великан и его жена-ведьма! Вот кто настоящий хёвдинг Медного Леса! И если бы у меня была голова на плечах, я бы не стал туда соваться.

Борглинда дочь Халькеля при этих словах посмотрела на фьялльского ярла. Слышал? Он небрежно усмехнулся: для себя, конечно, Асвальд ярл все угрозы считает несущественными. Ну и пусть идет, если такой умный! Он сам этого хотел! Борглинда никогда не бывала в Медном Лесу, но слышала столько рассказов о великане, который появился на поле Битвы Конунгов... Интересно, а Асвальд ярл там не был? Если был, то почему же так в себе уверен? А если не был, то он – пустой болтун, хоть и горд, как сам Один!

– Поди, пригляди за медом! – Йорунн толкнула ее локтем. – Нечего пялить глаза на фьяллей! А не то он начнет пялить глаза на тебя, а у нас нет дружины, чтобы защищать твою честь!

– Он же принял у меня кубок! – возмутилась Борглинда. Надменный и холодный фьялль все же имел вид благородного человека, а она не терпела, когда людей порочили понапрасну. – И обещал, что мы не будем жалеть о гостеприимстве!

– Ты их больше слушай! Фрейвид Огниво как-то тоже принимал их в гостях! С того-то все и пошло! Хорошо же они ему отплатили – усадьба, небось, травой поросла! Хочешь пойти заодно с Фрейвидовой дочкой, которая теперь в рабынях у того рябого урода?

– Она не в рабынях! – пылко воскликнула Борглинда. – Она его жена! Они обручились с согласия ее родичей, и Хродмар обменялся подарками с Фрейвидом!

– Зато вено[38] не платили! Едва ли фьялли считают ее его законной женой! Ты пойдешь или нет? Или я сама буду все делать, пока не помру?

В кухне тоже было полно народу – квиттов и всех прочих вперемешку. Раздавался стук игральных костей, разноголосый смех. Две молодые служанки стояли возле кружка гостей, но при виде Борглинды кинулись мешать в котле. Их ложки сталкивались, при этом девушки бросали друг на друга многозначительные взгляды и фыркали от смеха над чем-то своим. В самой середине кружка сидел высокий худощавый парень с продолговатым лицом и светлыми, почти серебряными волосами, обрезанными так, как носят в Барланде: сзади они достигали плеч, а спереди – середины лба. Потряхивая в руке деревянный стаканчик с костями, он увлеченно рассказывал что-то. Борглинда поймала ухом несколько слов:

– ... Тогда наш умный Грам вымазал себе лицо сажей, а на грудь приладил железную крышку от котла и в таком вот виде пошел к кургану. И вот в полночь курган раскрывается и вылезает оттуда мертвец, то есть Хари бонд. А Грам расхаживает себе вокруг кургана, будто так и надо. «Ты что, – спрашивает Хари бонд, – тоже мертвец?» «А как же? – отвечает Грам. – Сам потрогай!» Хари потрогал – и правда грудь холодная...

Слушатели смеялись, и Борглинда медлила, прислушиваясь. Ей было приятно хоть ненадолго отвлечься от фьяллей, дани и Медного Леса.

– ...До самого утра они пересчитывали серебро, а как Хари мертвец захотел его спрятать обратно, Грам его все взял и рассыпал по земле вокруг, – оживленно рассказывал парень, и в голосе его слышался теплый призвук скрытого смеха. – Хари спрашивает: «Ты чего делаешь?» Грам отвечает: «Сею! Если под полной луной посеять серебро, то из каждого пеннинга вырастет эйрир[39]!»

Заслушавшись, Борглинда хохотала вместе со всеми, забыв и о меде, и о Йорунн, о пире, о фьяллях – обо всем, что не давало ей смеяться в обычное время. Смех у нее оказался такой звонкий, что парень-барландец бросил на нее быстрый взгляд поверх голов прочих слушателей и заговорил еще увлеченней:

– ...Хари мертвец собрал было все деньги, а Грам их опять рассыпал. Хари говорит: «Ты не покойник!» А Грам ему отвечает: «Сам ты не покойник!»

Борглинда чуть не плакала от смеха. «Сам ты не покойник!» Это же надо придумать! Парень опять посмотрел на нее: глаза у него были светлые, узковатые, они блестели живо и весело. Он казался человеком какой-то другой породы, потому что у него была совсем другая жизнь: без крикливой старухи-тетки, без унизительной бедности, без вечной боязни проклятых фьяллей. Он был сам себе хозяин, не был привязан к девичьей и к прялке, не боялся за свою честь, видел разные земли и никому не кланялся. Он может быть веселым...

– А потом Грам женился на вдове, и у них родилось восемь детей! – ко всеобщему удовольствию закончил парень и ловко выбросил кости на подложенную доску. – Ну, что я тебе говорил, Фрем? Двенадцать! Смотри сам! Ты умеешь считать до двенадцати?

Несколько голов столкнулось над доской, а парень опять посмотрел на Борглинду. Она опомнилась: девушке из рода Лейрингов не очень-то пристало слушать болтовню заезжих торговцев. Но уходить отсюда назад к Йорунн и фьяллям не хотелось, и Борглинда все медлила, стояла возле кружка гостей и челяди, не сводя глаз с веселого парня, как медлит путник холодным вечером возле чужого костра.

– Да ты, парень, и кости умеешь заговаривать! – с неудовольствием проворчал бородатый вандр.

– Э, брось! – Парень махнул рукой. – Все у тебя на глазах! Спроси у кого хочешь: Гельд Подкидыш играет честно!

– А рассказывает? – спросила Борглинда. – Это все правда, что ты тут наговорил?

– Нет! – охотно отозвался парень, явно довольный, что она к нему обратилась. – Наврал половину. Но мне сдается, что эти добрые люди на меня не в обиде! Кстати, это правда, что Грам женился на вдове и у них родилось со временем восемь детей!

Слушатели пересмеивались, поглядывая на них обоих.

– Ты торгуешь лживыми сагами[40]? – опять спросила Борглинда.

– Лживые саги я раздаю бесплатно! – Гельд улыбнулся ей так открыто и дружелюбно, что Борглинда не в силах была удержаться от улыбки в ответ. – Сколько тебе надо, о прекрасная липа обручий? Тебе я готов рассказывать саги хоть до утра.

– В укромном темном месте! – добавил обиженный вандр, и слушатели опять грохнули хохотом.

Гельд смеялся вместе со всеми, а Борглинда попятилась. Ее щеки загорелись, веселье разом угасло, точно на огонек плеснули холодной водой.

– Придержи язык, бродяга! – гневно крикнула она. – Ты тут не у себя дома, и тут тебе не гостиный двор! Как проситься в дом на целую зиму, так вы все вежливые! Была бы моя воля, я бы на порог не пускала таких свиней!

С этими словами она повернулась и почти бегом бросилась назад в гридницу. Все в ней кипело от негодования и горького стыда. Никогда бы торговец не посмел бы сказать подобное девушке из рода Лейрингов, если бы все было по-прежнему, по-правильному. А сейчас все знают – квитты в грязи, и Лейринги в грязи. С этих, с постояльцев, Гримкель берет деньги вместо того, чтобы принимать бесплатно, как принято у знатных людей. И теперь мы вынуждены все это терпеть! И что она сделает? Они там смеются над ее возмущением: подумаешь, какая богиня из Асгарда[41]! Но разве у нее есть брат, который мог бы за не заступиться? Где вы – Аслак, Одд, Ивар, Свейн, Льот, Хринг, Атли? Что она может, если даже ее родич конунг лижет сапоги фьялльскому ярлу, который вдвое моложе его?

Пробегая через гридницу, Борглинда не поднимала лица, чтобы никто не видел слез у нее в глазах. И сама виновата! Нечего было тереться возле всякой сволочи!

В девичьей она села возле обтрепанного куска шкуры, где ползал среди деревянных игрушек ее племянник, Свейн, сын Свейна. Увидев Борглинду, он радостно загукал и полез к ней на руки, безжалостно упираясь в колени крепкими локотками и коленками. Борглинда поморщилась: карабкается, как на дерево. Она подняла тяжелого мальчишку и посадила. Вот он, мужчина из рода Лейрингов. Только за меч он возьмется нескоро – ему год и три месяца, он родился уже после Битвы Конунгов, отнявшей у него отца, родился сиротой. Лучше бы ему совсем не родиться. И ей тоже. Все вокруг было чужим и черным, и этот край непокрытой скамьи казался единственным оставшимся ей местом на земле.

Наконец несносный пир подошел к концу: у Гримкеля конунга довольно скоро кончалось угощение, а что за радость сидеть за пустыми столами? Гости устраивались на ночь, женщины в гриднице и в кухне убирали со столов, мыли посуду, перебирали объедки. Борглинда сидела в пустой девичьей и при тусклом свете жировой плошки покачивала Свейна. В дни пиров он плохо засыпал, потому что сюда долетал шум из гридницы. И Нельда, его нянька, куда-то запропастилась. Наверное, опять заигрывает в кухне с кем-нибудь из дружины. Даже рабыни совсем распустились.

Скрипнула дверь, Борглинда подняла голову и увидела Йорунн. Неужели опять погонит в кухню? «Не пойду! – с угрюмой решимостью подумала Борглинда. – Я ей не служанка!» Что-то не помнится, чтобы ее дочь Далла, бывшая жена бывшего конунга, в девичестве хоть раз прикоснулась к котлу или к рыбному ножу. Или Мальфрид, сбежавшая после Битвы Конунгов на восточное побережье, забрав сундуки с приданым, но второпях позабыв про собственную мать. Или Гудрун, тогда же очертя голову выскочившая замуж за какого-то мелкого хёльда из внутренних земель и уехавшая в глушь – подальше от фьяллей... А она, Борглинда, зачем здесь осталась? Она была еще слишком мала и не могла решать за себя, а ее мать так растерялась после гибели мужа... А теперь у них нет другой судьбы.

Следом за старухой в дверной проем просунулась борода Гримкеля. Ему-то что здесь нужно? – Говори быстрее, пока никого нет! – буркнула Йорунн, проходя в девичью. – Да закрой дверь! Не так! Ее надо приподнять, а потом уж закрыть, а то не закроется. Я десять раз говорила Хаги, да разве этот бездельник слушает... Говори быстрей! Сейчас эти неряхи все бросят работу и явятся спать.

– Такой случай упускать нельзя... – начал Гримкель, с трудом закрыв перекошенную дверь и почти на ощупь отыскав скамью.

Вдруг Свейн закряхтел на руках у Борглинды; Гримкель и Йорунн разом обернулись и увидели в углу темную фигуру.

– Это ты! – Гримкель вгляделся и различил блестящие глаза троюродной сестры. – Иди отсюда! Нам с матерью надо поговорить!

Сам иди отсюда! – непримиримо отозвалась Борглинда. – Тут не дружинный дом, а девичья, и я имею право сидеть здесь, сколько хочу! Не нравится – сам уходи!

Гримкель открыл рот и опять закрыл. Любой мужчина в роду Лейрингов был с детства приучен повиноваться женщинам, а Гримкель слишком уставал от своей нынешней жизни и не имел сил спорить даже с девчонкой. В ней течет кровь упрямых и своевольных Лейрингов – не захочет, так ее боевым кораблем не сдвинешь с места.

– Если ты задумал браниться с девчонкой, то я пойду обратно в кухню! – проскрипела Йорунн. – Хоть поменьше припасов разворуют. Ну, что ты там придумал спьяну?

– Фьялли собрались в Медный Лес, – опять заговорил Гримкель, не обращая больше внимания на Борглинду. Он всегда торопился поделиться с матерью любой важной мыслью, чтобы переложить на нее ответственность. – Такой случай упускать нельзя. Я подумал: пока Асвальд Сутулый будет там ходить, мы тут соберем кое-каких людишек... Ему и так несладко там придется, с тамошними ведьмами. А когда он пойдет обратно, мы его встретим на Ступенчатом перевале и... э... А когда Торбранд Тролль спросит, куда мы дели его ярла, мы ответим, что он не вернулся из Медного Леса. И поклянемся Волчьим Камнем, потому что это будет чистая правда! Пусть идет искать его кости, если хочет!

– А если он сумеет собрать какую-то дань, то нам она тоже пригодится! – добавила Йорунн. Она слушала молча – значит, была согласна. – Вот только где мы возьмем столько народу! Хотя бы двести человек найти надо.

– Он не приведет назад двести человек!

– Даже если он приведет двадцать, нам понадобится двести! Наши трусливые зайцы боятся фьяллей, как великанов! Всех смелых перебили сам знаешь когда, осталась одна дрянь! Надо иметь десять на одного, чтобы они посмели хотя бы вякнуть!

– Если бы Гутхорм Длинный успел вернуться!

– Что-то мне не верится, что твой Гутхорм вернется! Да он спит и видит провозгласить себя самого конунгом – хоть в Медном Лесу! Слышал, что болтают про какого-то тамошнего хёвдинга? Не про него ли это?

– Не говори так, мать! Не порочь достойных людей!

– Достойных! – Йорунн презрительно фыркнула. – Нашел достойных!

– Других у нас нет, – мудро заметил Гримкель.

– У нас и этого нет! – сварливо отрезала Йорунн, в пылу перебранки случайно вспомнив, о чем шла речь. – Твой Гутхорм, может, к весне вернется, не раньше. А без него нам не набрать людей!

– Нанять!

– На какие огрызки?

– Я уже подумал! – Гримкель конунг был воодушевлен уже тем, что мать не разругала его замысел целиком и не объявила его тупым тюленем. – Асвальд ярл так озабочен, где будут стоять его корабли... Мы уведем его корабли и продадим! От нас до кваргов – два дня пути, а уж Рамвальд конунг купит! И там же наймем людей! Кварги любят наниматься!

– Тогда о нашем деле будет знать весь Морской Путь!

– А пусть он докажет!

– Но ведь Асвальд оставит часть людей охранять корабли! – сказала Борглинда, из угла глянув на Гримкеля. Разговор заинтересовал ее больше, чем она ждала. – Он не похож на дурака!

– Вот и хорошо! – обрадовался Гримкель. В увлечении он закрывал глаза на трудности предприятия. – Он нам не доверяет, он обязательно оставит людей охранять корабли, человек пятьдесят, не меньше! Уж пятьдесят мы перебьем, да хотя бы во сне! Вот он уже и лишился четверти войска! Ты права, мать, – он приведет обратно из Медного Леса человек двадцать!

Йорунн не ответила, размышляя, и некоторое время в девичьей висела тишина, только Свейн сонно посапывал.

– Не очень-то честным все это выглядит! – сказала Борглинда. – Ты же давал клятвы и его конунгу, и ему... Только сегодня, на пиру.

– Я обещал ему гостеприимство и безопасность под моим кровом! – возразил Гримкель. – А это все будет не под нашим кровом. Безопасности в Медном Лесу я ему не обещал!

– Ты обещал ему дружбу и помощь, а не обман и предательство! – не сдавалась Борглинда. Ее юное сердце не мирилось с подлостью в любом виде и еще не умело жертвовать честью ради пользы дела. – Это бесчестно!

– Честь – удовольствие сильных людей! – наставительно ответил нынешний конунг квиттов. – Со слабого того же не спросишь. Нам сейчас честь не по средствам. Нам нужно делать дело, а не сочинять саги о подвигах!

Борглинда насупилась. Да уж, какие тут подвиги! У нее осталось одно крашеное платье – вот это, зеленое, с коричневой и желтой полосой. В остальных ходят дочери фьяллей – для последней дани пришлось выгребать все из сундуков. У нее почти не осталось украшений – жена того парня-барландца наверняка втрое богаче нее, дочери Лейрингов. Но честь... С этим сокровищем Борглинда не хотела расставаться. Вон, заезжие торговцы уважают ее не больше, чем какую-нибудь служанку! Борглинда ощутила новый прилив обиды и с ним всплеск какой-то неясной угрюмой решимости. Пусть торговцы болтают что хотят и подавятся своими языками! Но сама она будет себя уважать! Иначе жить вообще не стоит!

– Посмотрим, сколько людей они оставят охранять корабли, – сказала наконец Йорунн. – Можно послать к мужу Гудрун. Он даст человек двадцать, если соберет своих людей и бондов... И поговори с Ингвидом. Если он согласится и приведет свою дружину, то и все здешние станут малость посмелее. Но уж тогда, сын мой, не пяться! – Старуха прищурилась и погрозила Гримкелю пальцем. Темная, морщинистая, с блеском глаз под набрякшими веками, в эти мгновения она напоминала Урд, старшую из вещих норн[42]. – Если дело не слепится, если хоть один из фьяллей уйдет живым и Торбранд Тролль обо всем узнает, он напустит на нас Хродмара Рябого. А тот только и мечтает сжечь нас, как сжег усадьбу Фрейвида... И ты пойдешь к нему под бок на пару с Ингвильдой! – бросила она племяннице, заметив упорный, блестящий взгляд Борглинды.