Корабль во фьорде (№15) - Дракон восточного моря, кн. 1. Волк в ночи

– Девка тут ни при чем. – Сёльви, придерживая Торварда за плечи, сдувал светлые волосы со взмокшего лба. – Это же не он все это делает, это она ! Это Эрхина, это проклятье! Я же вам уже объяснял. Кюна Хёрдис перекрыла своими чарами почти все стороны проклятья Эрхины, кроме этой. Эрхина закляла его на то, что он будет вызывать в женщинах ненависть и презрение. И чем больше ему кто-то нравится, тем сильнее его боятся и ненавидят. Но если он будет брать женщин силой, то вызовет к себе еще большую ненависть Великой Богини! А для него это сейчас смерть! Та самая, на которую Эрхина его закляла и которая ему угрожает именно потому, что, когда он с женщиной, он умирать не хочет ! Его будет затягивать все глубже и глубже. Он погибнет, и нас всех погубит, и весь Фьялленланд. Видишь, что с ним творится. Ну, что объяснять? – Сёльви безнадежно покачал головой. – Это очень сложно, вы не поймете.

– Да там тролль ноги поломает, чтоб его! – буркнул Ормкель, который и правда ничего не понимал в хитросплетениях чар и их сложного влияния на судьбу конунга. – Дал бы ты ему эту девку, он бы успокоился! Который месяц в море, я сам бы тоже…

– Да нет же, болван ты, Ормкель! – сорвался Сёльви, не зная, как объяснить такие вещи хирдману, выросшему в дружине, но в делах богов ничего не смыслящему. – Он успокоился бы, только если бы она его хотела! Если бы она хотела, то через нее и Богиня полюбила бы его – ну, хоть капельку! Ему и капельки ее любви сейчас хватит, чтобы еще день прожить как человек, а не как бешеный волк! А не будет девчонки под рукой – он на тебя кинется! Забыл уже, что на Квиттинге было? Хочешь еще?

Хирдманы молча переглядывались. Именно проклятье Эрхины, упавшее на голову их конунга, было причиной того, что перед самыми йольскими праздниками они не сидят в тепле и безопасности возле собственных очагов, а мотаются по холодному зимнему морю и крышу над головой добывают с боем в чужих землях. Мало кто из них, кроме Сёльви и еще нескольких понимающих людей, смог бы объяснить все тонкости проклятия, но общий смысл его сводился к одному: все желания и стремления Торварда конунга приводят к полной противоположности того, чего он хотел. Он был до сих пор жив только потому, что благодаря заклятью, наложенному его собственной матерью уже поверх проклятья Эрхины, хотел умереть.

Однако самым удивительным можно было посчитать даже не это, а то, что и под грузом проклятья Эрхины Торвард оставался конунгом фьяллей. То, что Фьялленланд не отверг конунга, лишенного благословения и удачи, а вздохнул и подставил под его груз свои плечи. Губительное проклятье не привело ни к смещению, ни к изгнанию Торварда, и это он сам себя изгнал с родной земли, пытаясь таким образом ее уберечь. И дружина пошла за ним, потому что другого конунга у нее просто не было. На протяжении сорока поколений племя фьяллей связывало свое благополучие, свою силу и удачу с военными вождями из рода Торгъёрдингов. Иные из этих вождей прожили долгую и славную жизнь, как, например, отец Торварда, Торбранд конунг, погибший в возрасте шестидесяти двух лет, иным норны спряли совсем короткую нить, как Торвардову деду, Тородду Юному, который не дожил и до двадцати и не успел увидеть своего сына. «Всякому своя судьба!» – говорили люди, готовясь терпеть несчастья и неудачи вместе с сыном Торбранда, которому грозило прозвище Проклятый. В том, чтобы разделить его проклятье, они видели свой долг и даже свою честь, и никому не приходило в голову, что они могут просто от него отказаться.

– Ладно… пустите… тролли пещерные… – пробормотал сам Торвард. Он все еще лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, но больше не бился, и лицо его приняло уже не яростное, а просто очень усталое выражение. – Он прав. Это она , мать ее так… Это она хочет, чтобы я…

Телохранители убрали руки, и Торвард медленно сел. Стянув тесемки, он распустил косы и запустил пальцы в волосы – так он всегда делал, когда хотел расслабиться или поразмыслить.

– Спасибо, Сёльви, – не поднимая лица, сказал он и глухо простонал сквозь зубы, словно ему все еще было больно. – Ты прав. Когда женщина меня боится, мне хочется причинить ей боль. Это она заставляет меня. А я… не должен… Я знаю… Но я не могу…

– Ты можешь. Уже полгода прошло, а ты все еще жив. Мой отец правильно говорит: ты сам подорвал силу Эрхины и ослабил ее власть, потому она и не сумела проклясть тебя в полную мощь. Терпи, конунг, – грустно пожелал Сёльви Торварду, который по возрасту годился ему в сыновья и на которого он уже много лет смотрел снизу вверх. – Если ты сумел продержаться полгода, значит, это преодолимо.

– Продержаться… Сдохнуть бы поскорее…

Торвард наконец поднял лицо, откинул назад рассыпавшиеся волосы и глянул на Йору. Она все еще сидела на полу, где ее оставили, сжавшись в комок и не в силах пошевелиться.

– Если бы ты не испугалась, меня бы не сорвало… – безразлично сказал он и вдруг зажмурился, будто ее вид причинял ему боль. – Уходи.

Он рванул ворот рубахи, словно ему было душно и жарко, вцепился в кремневый молоточек на ремешке, висевший у него на шее, и сжал, стал безотчетно дергать, словно умолял родовой наследственный амулет фьялленландских конунгов помочь ему. А потом вдруг разжал кулак и отбросил торсхаммер, словно обжегся. Вспомнил о том черном камне, который помогал фрие Эрхине сдерживать ее собственные дурные порывы и с потерей которого она утратила последние остатки здравого смысла и справедливости. То, что его мучило, он должен был сжечь в самом себе, а не сливать в амулет. Но это было так тяжело, что вот уже полгода он жил с непрерывной томительной болью и тоской в душе, которые делали смерть более привлекательной, чем такая жизнь. «Пусть покинет тебя сила», – сказала фрия Эрхина, накладывая свое проклятье. «Силы сдерживать свою силу тебе будет порой не хватать», — добавила к этому кюна Хёрдис и тем вместо слабости вселила в сына дух разрушения, мучительный для него и опасный для окружающих. Почти непрерывно он находился в том состоянии, которое называют «боевым безумием» и которое превращает человека в берсерка. Мощь его в это время становится во много раз больше, но берсерку как воздух нужен бой, нужна возможность выплеснуть переполняющие силы, пока они не разорвали его самого. Торвард ушел из Фьялленланда, когда понял, что его тянет бросаться на людей. И если у него нет сил сдерживаться, пусть вокруг будут чужие, а не свои. «Ненависть и презрение будешь вызывать ты в женщинах!» – сказала фрия Эрхина, сама ненавидя его за то, что полюбила слишком сильно. «И через ненависть придешь ты к любви», — добавила кюна Хёрдис. Но пробиться к любви было так трудно, что Торвард стал избегать прежде дорогих ему женщин, не желая возбуждать в их сердцах ненависть. Пусть лучше под руку ему попадаются незнакомые женщины, чем Сэла или Хильделинд, дочь Сёльви…

Он поднялся, пошатываясь, как пьяный, подошел к лавке, улегся, не раздеваясь, и завернулся в плащ.

Йора, еще дрожа, окинула робким взглядом молчащих хирдманов. Ормкель повел плечом: конунг решает, а я что?

– Иди, йомфру, тебя никто не тронет, – сказал Сёльви, не сводя глаз с Торварда.

И Йора бочком двинулась к двери, едва смея поверить, что бездна миновала ее.

Выбравшись из дома, Йора опрометью кинулась в хлев. Ее все еще колотило от потрясения, и все увиденное волновало не меньше, чем чудом миновавшая беда. Перед глазами ее стояло смуглое лицо, искаженное мучительной болью, сильное тело, бьющееся в руках троих здоровых мужчин. Однажды она видела нечто подобное, когда пастух Хасти сорвался со скалы и сломал ногу, так что обломки кости пронзили кожу и торчали наружу, скотник Сварти пытался вправить ему кости и перевязать, а Хасти вот так же бился и кричал от невыносимой боли, и трое мужчин тоже с трудом удерживали его. Но у конунга фьяллей не было никаких внешних повреждений. В нем кричал и мучил его какой-то злобный дух – проклятье фрии Эрхины. То, о котором он говорил, которое считал своим сильнейшим врагом и которое сейчас чуть было не взяло над ним верх.

Что было бы с ней самой, если бы свои же люди его не удержали, Йора старалась не думать, просто выкинуть из головы эти мысли, будто ничего не было. Ей хотелось поскорее оказаться среди близких и постараться успокоиться.

Домочадцы, изгнанные чужаками с обычных мест, нашли приют на ночь в хлеву возле коров. Сидели без света, перешептывались в темноте. Кто-то уже спал, кто-то изводился от беспокойства за свою будущую участь, две-три женщины оплакивали погибших. Челядь усадьбы разом уменьшилась на восемь человек. Бьярни оказался прав: гибель этих восьмерых была совершенно бессмысленной, поскольку противостоять дружине фьялленландского конунга у хозяев Камберга не хватало сил.

Бьярни! В другое время Йора тоже поплакала бы над домочадцами, которые выросли в ее родном доме и окружали ее с самого детства. Но сейчас у нее была другая забота. Больше всего на свете ей хотелось сейчас оказаться рядом с Бьярни, ощутить себя под защитой брата. Какое счастье, что хотя бы он жив! Йора не задумывалась о том, что он сможет сделать один против трех сотен фьяллей, она просто хотела быть рядом с ним, как в детстве, – вместе не так страшно.

Мужчин фьялли заперли отдельно от прочих, в конюшне. Однако Йора сразу сообразила, как быть.

Лет семь назад к ним нанялся на зиму работник, конюх Лейк по прозвищу Дудочка. Тростниковую дудочку он всегда носил с собой и так хорошо играл на ней, что даже лошади, наверное, заслушивались. Заслушалась также Фино, жена Ранда Толстого. Не раз и не два она бегала к Лейку в конюшню, пока Ранд однажды не поколотил ее, уверяя, что догадывается, на какой, дескать, дудочке этот проходимец для нее играет. После этого Фино перестала ходить в конюшню. Но Бьярни, Вемунд и Йора, пронырливые, дотошные и любопытные, как все подростки, быстро разнюхали, в чем тут дело. Лейк проделал лаз в дощатой стене, разделявшей конюшню и коровник. Теперь Фино ходила якобы к коровам, но стоило ей отодвинуть пару досок, как открывалось отверстие, достаточно широкое для молодой стройной женщины. Сам Ранд Толстый никогда бы туда не протиснулся. Правда, подозрения его не утихли и однажды он все-таки полез в драку, так что Лейк предпочел убраться из усадьбы, пока дело не дошло до членовредительства. Но лаз, о котором больше никто не знал, остался, и теперь Йора очень кстати о нем вспомнила.

Однако вспомнить мало, его еще надо открыть. Фино, всю жизнь таскавшая ведра на скотный двор, была крепкой бабенкой, и Йора даже подумала позвать ее на помощь, когда с трудом тянула отсыревшие, холодные, такие жесткие доски! Но лишнего шума поднимать не стоило, поэтому Йора промолчала и справилась сама.

– Ой, кто здесь! Тор, Гроза Великанов, защити меня! Прочь, нечисть ночная! – заверещал кто-то по ту сторону стены, и Йора поняла, что она уже, считай, в конюшне!

– Тише, дурак! – зашептала она. – Это я, Йора. Как вы тут?

– Йомфру! – Кетиль Клин схватился за сердце и с облегчением привалился к стене. – Ну и напугала же ты меня! Я уж думал, все тролли на нас этой зимой ополчились и мертвецы из земли лезут! Ой, а как ты сюда попала? Вы что, разобрали стену?

– Вроде того. Где Бьярни? Он очнулся?

Сообразив, что она затеяла, женщины выбили огонь и передали ей самодельный факел из соломы на палке. Солома горела очень быстро, но ярко, конюшня осветилась, стали видны люди, сидящие и лежащие на полу, стойла и сено у дальней стены. Сопровождаемая предостережениями, чтобы она была осторожнее и не сожгла обе постройки, Йора пролезла в дыру и вскоре наткнулась на Бьярни. Факел погас, но она уже вцепилась в плечи брата и знала, что больше его не потеряет!

– Бьярни! Ты очнулся! Как ты? У тебя что-нибудь болит? – шептала она.

– Голова болит, – морщась и хмурясь, отвечал Бьярни, одной рукой обнимая сестру, а другой придерживаясь за перегородку стойла. – Ты как сюда пролезла?

– Да через тот старый лаз! Помнишь… – И Йора прикусила язык, потому что Ранд Толстый сидел где-то здесь в темноте, а его жена – по другую сторону стены, в коровнике. – Я сразу вспомнила. А там дверь не охраняют, вы можете выйти!

– А куда нам выходить, ведь их тут, поди, полно? – заворчал кто-то рядом. – Чтоб их хюльдры взяли, троллей фьялленландских!

– Чтоб им свои ножи проглотить, когда будут жрать наше мясо! – загудели голодные пленники, которых весь вечер мучил вкусный запах со двора. – Сожрали, небось, нашего черного бычка и не поморщились! Чтоб им подавиться!

– А ворота охраняют? – спросил Бьярни.

– Кажется, да, но всего несколько человек. Только чтобы поднять тревогу, если кто-то появится.

– А есть надежда, что кто-то появится?

– Не думаю! – сказал Кари Треска. – Если кто-то из соседей узнал, что наша усадьба захвачена, то никто уже не придет.

– Кто же захочет воевать, когда хёвдинга нет?

– Все, небось, уже собрали пожитки и бегом в лес!

– Зимой! Да кто же зимой в лес пойдет?

– А в рабство лучше? Да я бы хоть до Праздника Дис в лесу сидел, зато живой и на свободе!

– Но ведь еще есть Ивар хёльд, он нам поможет! Не может же он оставить в беде собственную сестру!

– Нет, лучше пусть мой брат Ивар сидит у себя дома! – Фру Лив покачала головой. – Справиться с фьяллями у него не хватит сил, так зачем ему зря погибать?

– Значит, надо выбираться самим. Да, а ты-то как? – обеспокоенно спросил Бьярни, вдруг вспомнив, какие опасности грозили девушке в захваченном доме. – Они…

– Меня… никто не тронул. – Йоре совсем не хотелось рассказывать о недавнем происшествии, тем более что ей все же удалось уйти невредимой. – Он даже сам приказал мне уходить.

– Он?

– Ну, Торвард конунг… Он очень странный, – почти шепотом добавила девушка. – В нем и правда какой-то злой дух. Проклятье…

– А что с Арнвидом? – спросил Бьярни.

Йора промолчала, только сильнее прижалась к нему.

– Значит, я остался один… – задумчиво проговорил Бьярни. Он имел в виду, «один из мужчин хозяйской семьи». – И я должен им отомстить. Это и правда конунг фьяллей?

– Да, – Йора кивнула. Перед ней как живое стояло смуглое лицо Торварда конунга со смеющимся ртом и тяжкой, какой-то волчьей тоской в глазах. – И ты знаешь… Он сказал, что его прокляла фрия Эрхина.

– Я слышал раньше. Значит, это правда. Ну, значит, судьба будет на нашей стороне! – решил Бьярни. – Имея таких союзников, как судьба и фрия Эрхина, можно кого угодно одолеть.

– Лучше бы фрия Эрхина со своими дружинами была здесь! – сказал Альв Куница.

– Фрия Эрхина – такая могущественная женщина, все равно что богиня! – утешил людей Бьярни. – Ей нет нужды бегать везде самой и даже посылать своих воинов. Любой камень превратится в воина против того, кого она прокляла! И вы скоро в этом убедитесь! Хоть нас и мало, но мы не позволим фьяллям с удобством отсыпаться в нашем доме! Греться над кровью Арнвида, которого они убили! И все мы будем опозорены, если позволим убийцам и грабителям просто так уйти!

Бьярни шагнул вперед, покачнулся и всем весом налег на хрупкую Йору, чтобы не упасть: у него еще очень кружилась голова и ноги были слабы. Но она промолчала, подставив ему плечи для опоры, и никто из домочадцев не заметил в полной темноте, что их вожак едва держится на ногах.

– Ты справишься, сын мой! – сказал голос из мрака, и Дельбхаэм вышла в круг света от факела. Ее глаза блестели, вид у нее был торжественный, а голос звенел какой-то лихорадочной радостью. Все это было так необычно и неожиданно в их положении, что все домочадцы оглянулись на нее и удивились еще раз: за двадцать пять лет никто не видел Дельбхаэм в таком волнении. – Ты справишься! – повторила она, причем не по-уладски, как обычно обращалась к Бьярни, а на языке сэвейгов, то есть хотела, чтобы ее поняли все. – Ведь твое происхождение ничуть не хуже, чем у этого морского разбойника! Я – дочь короля Миада из земли Клионн, а значит, ты – королевского рода! Я не говорила об этом раньше, чтобы не унижать мой род моей рабской участью, но теперь говорю, чтобы ты знал, как благородна кровь в твоих жилах и какую большую удачу ты получил в наследство от моих предков. Ты – внук короля, а значит, любой подвиг тебе по плечу. Пусть твоих врагов так много, пусть они сильны и полны злобы – ты одолеешь их всех! Ничего не бойся! И постарайся вернуть мой перстень, который эти разбойники у меня отняли. Это мое родовое сокровище, моя память о доме!

– Вот это новости! – пробормотал кто-то из темноты, кажется, это был Ранд Толстый. – Королевский внук… Ха!

А Бьярни даже не знал, что сказать. Какой-то частью сознания он понимал, что услышанное чрезвычайно важно. Может быть, это важнейшее известие из всех, что он слышал за свою жизнь. Но сейчас голова его была так занята предстоящий борьбой, что поразительному открытию просто не хватало места.

– Спасибо, матушка! – Он порывисто сжал руки матери, понимая, что должен ее поблагодарить. – Конечно, это мне поможет. Так ты говоришь, что во дворе никого нет? – спросил он вслед за тем, повернувшись к Йоре.

– Несколько человек, – растерянно ответила она, тоже обдумывая услышанное. – Но они не во дворе, а снаружи. Все-таки они боятся, что еще кто-то придет. Так ты, выходит… Клионн – это же один из Зеленых островов, я правильно помню? Твой дед – король целого острова? Большого? И там еще есть ваша королевская родня?

– Если они снаружи, значит, во дворе никого из них… – повторил Бьярни, уже думая о деле. – То есть… Вот что. Берем все по охапке соломы, сена… Только очень тихо. Все берем по охапке соломы и ждем, я сначала посмотрю…

Никто еще не понял, что он задумал, хотя кое-кто догадывался. Провожаемый удивленными и по-новому почтительными взглядами, Бьярни пролез сначала в хлев, оттуда через неохраняемую дверь выбрался во двор. Там действительно было пусто, только дымило остывающее кострище, возле которого были свалены кости и прочие остатки злополучного бычка. Тучи бежали по небу, и в разрывах то и дело проглядывала почти полная луна, выплескивая вниз потоки желтого света. Завывал ветер, вдали шумело море, со всей исполинской силой бросаясь холодной грудью на твердые камни. За воротами переговаривались несколько фьяллей. Слов разобрать было нельзя, но легко было догадаться, что дозорные жалуются на судьбу: все в теплом доме видят сладкие сны, а ты тут мерзни на ветру, как волк…

Крадучись, Бьярни обошел вокруг дома. «Длинный дом» Сигмунда хёвдинга был выстроен из бревен, стоймя вкопанных в землю, и покрыт двускатной соломенной крышей. Это был старый дом. Его уже неоднократно приходилось чинить, менять отдельные бревна, и хозяин даже подумывал разобрать его и построить новый, из камня, как у Рамвальда конунга. И очень хорошо, что Сигмунд хёвдинг не успел осуществить задуманное.

Хорошо знакомый двор стал вражеской землей, и Бьярни двигался бесшумно, держась вплотную к стене и стараясь прятаться в тень. Но возле дома никакой стражи не было. Если фьялли и ждали нападения, то лишь снаружи, а не изнутри усадьбы. Скоро они узнают, как ошиблись.

Вернувшись в хлев, Бьярни больше знаками, чем словами, отдал распоряжения. Рабы, женщины, подростки, волоча охапки соломы, сена, хвороста из запасов в сарае, на цыпочках бросились к дому. Бьярни шел впереди, показывая, кому куда. Горючее сложили с задней стороны здания, куда не доставал ветер.

– Теперь идите в хлев и отвяжите всех коров! – шепотом велел Бьярни. – И будьте наготове. И лошадей тоже отвяжите! Когда начнется, выгоните их во двор!

Он понимал, что идет на большой риск. Если ему удастся то, что он задумал, все домочадцы почти в равных долях разделят опасность со спящими фьяллями. Но другого выхода отстоять честь усадьбы он не видел.

Угли в кострище посреди двора еще тлели. Осторожно раздув их, Бьярни сначала поджег пучок соломы и перенес ее на кучу хвороста под стеной. Хорошо просохший в сарае хворост сразу загорелся, пламя лизнуло стену. Затлел мох, которым были законопачены щели между бревнами, и Бьярни постарался пучком горящей соломы поджечь его на всем протяжении стены, куда мог дотянуться. Взобравшись на бочку, он забросил факел на крышу, потом еще один и еще. В последние дни было тепло, снег растаял, и хотя солома на крыше отсырела, она все же понемногу задымила. Дым лез в горло, щипал глаза, Бьярни закрывал рот рукавом и давился, стараясь не кашлять, чтобы не разбудить фьяллей раньше времени.

Вся задняя стена дома уже была окутана дымом. Домочадцы тем временем выволокли из сарая большое бревно, предназначенное для замены одного из столбов в гриднице. Теперь починки не потребуется, и этим бревном подперли дверь снаружи.

– А сейчас к воротам! – шепотом приказал Бьярни.

Настоящего оружия ни у кого не осталось, домочадцы вооружились поленьями, шестами, лопатами и вилами из хлева. От них требовалось немного: помешать страже из-за ворот проникнуть во двор, когда дом загорится по-настоящему.

Стоя у ворот с крепким шестом, Бьярни мечтал только об одном: чтобы разгорелось посильнее до того, как кто-нибудь в доме проснется. Изнутри увидеть пламя невозможно, а если кто-то почует запах дыма, то заподозрит, разумеется, горящий очаг.

И вдруг крыша вспыхнула. Постепенно накалившись, воспламенилась задняя стена, огонь стал быстро распространяться по всему дому. Из-за ворот раздался отчаянный крик дозорных, и тут же кто-то попытался открыть ворота. Домочадцы Камберга дружно приготовились отражать новую осаду. Стража, увидевшая огонь и дым над стеной усадьбы, кричала и молотила в закрытые ворота, потом вдруг кто-то обрушился со стены прямо на голову Ранду Толстому. Завязалась потасовка, но первого и второго из перелезших стену удалось оглушить и связать.

Тем временем фьялли в доме проснулись и обнаружили опасность. Изнутри долетали приглушенные толстыми стенами крики, подпертая дверь сотрясалась от ударов, но держалась.

– Быстро выводим всю скотину! – распорядился Бьярни, когда ворота открыли. – И бегом отсюда, иначе сгорим вместе с ними.

Из конюшни и хлева поспешно вывели коров и лошадей и выгнали со двора.

– Быстрее все в лес! – Бьярни, стоя у ворот, подгонял отставших. – И все за мной, держаться вместе, не отставать!

– Куда мы пойдем?

– Пока в лес!

– Мы замерзнем!

– В любом доме сейчас опасно. Переждем, чем все кончится, а потом найдем себе приют. Быстрее, ну!

На лошадей посадили женщин и раненых, остальные бежали следом. Медлительных коров пришлось просто оставить за воротами, и они бродили, недоуменно мыча и глядя на все сильнее разгорающийся огонь.

Вдруг со стороны моря послышался шум. Фьялли, оставленные на берегу сторожить корабли, увидели огонь, а может быть, кто-то из дозорных у ворот сразу побежал к ним за помощью. Теперь еще два десятка фьяллей спешили к усадьбе, но беглецы уже скрылись в темноте и теперь направлялись к близкому лесу. Луна снова закуталась в облака, но они хорошо знали дорогу в своих родных местах.

Дозорные от кораблей подоспели вовремя. Задыхаясь в дыму, полуодетые фьялли рубили секирами дверь изнутри, а сверху уже вовсю сыпалась горящая солома, трещали и прогибались горящие балки. Тлел мох в щелях, стены светились, от дыма было почти невозможно дышать, и без малого триста сильных мужчин оказались просто заперты, не в силах ничего сделать. Наконец бревно, заграждавшее выход, вышибли и оттащили в сторону, полуразрубленную дверь вынесли, и фьялли повалили наружу. Над усадьбой стоял гул и треск пламени, крик, ругань, вопли обожженных. Кое-кого пришлось выносить на руках. Вырвавшись из дома, незваные гости Камберга спешили за ворота, на свежий воздух, подальше от пылающего здания, и там бессильно прислонялись к стволам или садились прямо на землю, жадно дыша, давясь и кашляя.

Взбираясь по узкой тропинке на гору, Бьярни обернулся. Усадьба пылала, как огромный буйный костер. От нее ничего не останется, но, как там фьялли, отсюда нельзя было разглядеть.

Рассвет те и другие встретили под открытым небом. Домочадцы Камберга нашли приют в пещере на склоне горы, но даже не смели развести огонь, боясь, что их найдут по дымовому столбу. С первыми проблесками света Бьярни, не сомкнувший глаз всю ночь, тут же отправился на разведку.

Фьяллей он нашел на берегу возле кораблей. Они-то не боялись жечь костры, без которых просто замерзли бы. Выскакивая из дома так, как спали, многие из них теперь оказались только в штанах и рубахах. Иные не успели даже натянуть башмаки, почти все лишились плащей, полушубков и шапок. Правда, меч, секиру или копье имел почти каждый – просыпаясь по тревоге, хирдман первым движением хватал свое оружие, а потом разбирался, что же случилось. Многие получили ожоги, многие опалили волосы, бороды или брови. Торвард конунг был почти цел, но сорвал голос и теперь только хрипел. Правда, все, что он хотел сказать, хирдманы понимали по жестам и яростному блеску его темных глаз. Его роскошная соболья накидка сгорела, и он издалека был виден благодаря своей красной рубахе. Чтобы согреться и дать выход своей злости, он, орудуя своим длинным мечом, воевал с невидимым противником. Бьярни надеялся, что каждым выпадом конунг фьяллей жаждет снести голову именно ему.

Уходить сразу, как рассчитывал Бьярни, фьялли не собирались. Да и как они могли уйти полуодетыми в зимнее море? С первыми лучами рассвета Торвард конунг принялся исправлять положение. Со всей дружины собрали одежду и обувь, чтобы снарядить три десятка человек во главе с самим Торвардом, а затем отряд отправился по ближайшим дворам. Сейчас, при свете, было нетрудно отыскать тропки и тропинки, соединявшие жилища с морем и между собой. Притаившись за толстой сосной на склоне и глядя, как они идут, словно ободранная, голодная и донельзя злая волчья стая, направляясь прямо к хутору Ульва Седой Шкуры, Бьярни почти пожалел о содеянном. Может быть, они переночевали бы в Камберге и ушли, больше никого не трогая. Все-таки это не «морской конунг», ищущий поживы там, где найдет, а настоящий «земельный» конунг, имеющий владения и дом, случайно занесенный волнами и ветрами не туда и не вовремя. Но было поздно. Да и не мог Бьярни, здраво рассуждая, действовать иначе. Сигмунд хёвдинг никогда не смыл бы позора, если бы чужаки захватили его дом, убили его сына, переночевали и ушли, забрав все, что пожелали. Нельзя было позволить конунгу фьяллей хвастаться своей победой, любой ценой его торжеству следовало помешать. И Бьярни заплатил эту «любую» цену. Может быть, платить придется не одному ему.

Усадьба Камберг лежала одним сплошным пожарищем, над которым и сейчас еще поднимался густой дым. За ночь выгорел и большой дом с пристройками для гостей и дружины, и помещения для скота, и кладовые с припасами. Вчера еще один из самых богатых хозяев округи, Сигмунд хёвдинг превратился почти в нищего. Все имущество беглецов теперь составляло то, что было на них надето, да еще девять лошадей и три коровы. Стадо из тридцати четырех голов осталось возле усадьбы, куда домочадцы пока не смели показываться, и только три коровы, блуждая ночью, забрели на гору, и их удалось привести в пещеру. Все домочадцы мерзли, все хотели есть, но ни у кого не было с собой даже корочки хлеба. Коровы тоскливо мычали, но подоить их было не во что.

– Придется нам пить молоко, как телятам! – решила фру Лив. – И мы не умрем с голоду, и коровам легче.

Жить в пещере на наломанных еловых лапах, даже без огня, было совсем не весело. Беглецы беспокоились, не будут ли фьялли их искать, чтобы отомстить за поджог, но тем хватало сейчас других забот. Весь день Бьярни следовал за ними, как тень, прячась за деревьями и скалами. Двор Ульва бонда оказался покинут – он располагался недалеко, и наверняка оттуда заметили пожар Камберга еще ночью. Но в такой спешке унести все имущество не удалось – Ульв был «большим бондом» и весьма состоятельным человеком, сам держал десяток работников, и его коровье стадо уступало только стаду Камберга и Бьюрстрёма. От него фьялли вышли нагруженные ворохами теплой одежды, шкур, связками сушеной рыбы. Один из них нес две-три пары грубых башмаков из пестрой коровьей шкуры. Должно быть, позаимствовал у Ульвовых работников или рабов. Выйдя за ворота, фьялли немного поспорили: белокурый кудрявый парень настаивал, судя по жестам, на том, чтобы поджечь хутор, но Торвард конунг ему не дал. Едва ли он пожалел хозяев – скорее подумал, что дружине понадобится теплый дом, если сегодня отплыть не удастся.

За день они обошли еще пять или шесть окрестных дворов и усадеб. В трех из них нашлись хозяева, не успевшие или не пожелавшие убежать, и везде фьялли забирали теплую одежду, одеяла и шкуры, обувь, разную утварь вроде ложек, котлов или кубков взамен собственных, потерянных в огне, оружие, в основном щиты и шлемы, и еще съестные припасы. Фру Сванлауг из Новой Росчисти причитала в голос, глядя, как переворачиваются ее сундуки и идут по рукам ее хорошие шерстяные одеяла, вязаные чулки, новые овчинные накидки, приготовленные в подарок на йоль для всех работников и сыновей.

– Это Бьярни поджег дом, больше некому! – воскликнула она, услышав, по какой причине сам конунг фьяллей натягивает на плечи медвежью накидку ее работника Сигге – единственного человека в округе, который был почти такого же роста, как Торвард.

– Какой еще Бьярни?

– Сын Сигмунда хёвдинга, средний сын.

– Но у него же было двое!

– А Бьярни побочный! – пояснил сам Хугвид бонд, опасливо косясь на незваных гостей, которые тем временем гремели котлами на кухне, выбирая подходящие. – Он родился от уладки-рабыни, вот его и не считают, но…

– Но один мужчина в доме у них все-таки нашелся, чтоб его тролли драли! – ругался Торвард конунг. – Вот всегда так! А, борода? Хлопот не оберешься с этими героями! Один решил ни за что не пускать меня в дом, другой решил во что бы то ни стало выпереть меня оттуда, раз уж я вошел! А по-другому, раз уж я вошел, меня не выгонишь, только крышу поджечь и осталось! Вот упрямые скоты! Ну, Эрли! Что ты там застрял, девчонку нашел? Лучше кожаную рубашку себе поищи.

Ближе к вечеру фьялли столкнули оба корабля и перешли ближе к усадьбе Челнок, жилищу Хольма бонда. Здесь не могло поместиться почти триста человек, поэтому около полусотни поневоле охраняло на берегу корабли, прохаживаясь вокруг костров и ожидая смены. На этот раз фьялли были умнее и выставили хорошую стражу снаружи усадьбы, убедившись сначала, что внутри не осталось ни одного человека из хозяйских домочадцев.

Утром они наконец отплыли. Бьярни смотрел с пригорка им вслед, остро жалея, что нет никакого средства поджечь эти корабли на воде и отправить их вместе с дружинами прямиком в Валхаллу.