– Хочу, – еле слышно выговорила сидевшая на лежанке. Девушка в подряснике бросила на нее быстрый взгляд, и она добавила: – Спасибо, княже.

– Спасибо, Ростислав Володаревич! – повторила девушка в подряснике и слегка поклонилась.

– А ты бы мне за услугу девку подарила! – Ростислав улыбнулся Кресте и глазами показал на Прямиславу.

– Если я раба, то раба Божия, ничья другая! – ответила Прямислава. – Я из Апраксина монастыря, и никому я не холопка. Ты над нами хозяин, Ростислав Володаревич, но только грех тебе беззащитных обижать!

– Так уж и обижать! Пошутил я, ладно уж! – вздохнул Ростислав и покаянно тряхнул жесткими черными волосами. – Простите! Если обидел чем, то не по умыслу. Выходите, рабы Божий, кибитка ваша готова. Некогда мне больше ждать, и так ради вас на сутки задержался.

Ростислав вышел. Крестя посмотрела на Прямиславу: все ли хорошо? А Прямислава посмотрела на Зорчиху: неужели это правда? Неужели их действительно повезут в Туров, к Вячеславу Владимировичу? Уж у войска в две тысячи копий их едва ли кто-нибудь по дороге отобьет! И если бы еще удалось скрыть от их неожиданного покровителя, которая из них на самом деле Юрьева княгиня, то она возблагодарила бы Бога! Ни за какие сокровища она не согласилась бы признаться, что ее, Прямиславу Вячеславну, князь Ростислав вчера обнимал. Сердце сильно билось от радости и от волнения… и даже самой себе она не хотела признаться в том, что возможность проделать путь к отцу вместе с этим человеком ее вовсе не огорчает. Отчего-то сын половчанки внушал ей не страх, а любопытство и желание понять, что же он за человек. У нее было странное, тревожное и сладкое предчувствие, что судьба преподнесла ей подарок, с которым вся жизнь ее изменится и станет ярче и краше, чем когда-либо была. Что это? Где он, подарок? Вроде бы ничего она не приобрела, кроме линялого Крестиного подрясника, но Прямиславе казалось, будто весь белый свет отныне принадлежит ей.

Как принял весть об их отъезде сотник Мирон, Прямислава не знала, по пути от горницы до кибитки он им не попался. Судя по полному отсутствию шума, он не забыл разницу между двумя десятками и двумя тысячами, а услужить берестейскому князю Юрию хотел все же не настолько, чтобы подставлять голову под меч.

Войско, кроме нескольких конных дружин, было в основном пешим и двигалось не слишком быстро. Прямислава опять оказалась в кибитке, но только теперь ей предстоял более долгий путь. От Турова их отделяло чуть меньше двухсот пятидесяти верст, а это, как сказал Тешило, дней восемь дороги. Веснушчатый отрок со своим приятелем, лохматым Рысенком, шел рядом с кибиткой: князь Ростислав велел им быть возле женщин и следить, чтобы те ни в чем не испытывали неудобства, насколько это возможно в дороге. Самого князя Прямислава не видела – он ехал верхом во главе своей ближней дружины. Но все же она помнила, что он где-то неподалеку, и ощущение полученного подарка не проходило, словно этот подарок висел на золотой цепочке у нее на груди.

В полдень войско остановилось отдохнуть на широкой луговине, упиравшейся в лес. Перемышльцы бегали в лес за дровами, прямо на опушке стучали топоры.

От возов тащили черные большие котлы, раскладывали костры, варили каши и похлебки. Для княгини Ростислав Володаревич распорядился поставить шатер, чтобы она могла прилечь. По пути от кибитки Прямислава невольно оглядывалась, выискивая глазами князя Ростислава, но когда она его все же заметила, ее почему-то пробрала дрожь. Он стоял возле костра, спиной к ней, но было в этой невысокой крепкой фигуре что-то такое, что Прямислава сразу узнала его, не могла бы не узнать.

Словно почувствовав ее взгляд, он хотел было обернуться, но Прямислава быстро отвела глаза и пошла вслед за Тешилой.

О Пресвятая Богородица! Зорчиха и Крестя тоже стояли и ждали ее. Прямислава гневно округлила глаза: вот ведь дуры бабы! Они совсем забыли, что княгиня-то здесь Крестя! Где же это видано, чтобы княгиня ждала свою служанку! Крестя не поняла, чем вызвала неудовольствие княгини, и только посмотрела виновато, а Прямислава, чтобы не привлекать внимания, скорее побежала к шатру, где Тешило уже ждал, откинув кошму, прикрывавшую вход.

На землю постелили войлочные кошмы, а сверху навалили целую гору разноцветных овчин, чтобы женщины отдохнули в тепле и уюте. Зорчиха, намаявшись в тряской кибитке, была особенно рада полежать, но сначала всем трем требовалось, понятное дело, прогуляться в лесочек. Тешило бежал впереди, колотя палкой по стволам, и орал во все горло, разгоняя народ, зашедший в лес по тому же самому делу, чтобы ненароком не смутить княгиню зрелищем мужицкого голого зада.

– Теперь-то кончай орать, кикимора! – бормотала Зорчиха, когда среди ольхи показалась укромная стайка небольших елочек. – Нечего людей скликать, тут не игрище!

Для Прямиславы и Крести, выросших в монастыре посреди города, все вокруг было внове: и свежая зелень мелких елок, и влажный слой прошлогодней листвы, пронзенный снизу тысячами острых копий молодой травы, и посеревшие, перележавшие зиму под снегом березовые листочки, похожие на круглые серебряные монетки. Особенно восхитили девушек лесные фиалки – крошечные, как ноготь на мизинце, фиолетовые цветочки на тонких светло-зеленых стебельках. Крестя принялась торопливо рвать их, а Прямислава вдруг ахнула. На земле лежало нечто, чему она не могла даже подобрать подходящего названия. Что-то округлое, светло-коричневое, причудливо сморщенное, оно имело такой отталкивающий вид, что княгиня невольно вскрикнула.

– Что там? Не змея? Где? – К ней подбежала обеспокоенная Зорчиха.

– Нет. Это… – Пятясь, Прямислава показала рукой. Тешило, уже держащий наготове палку, глянул и радостно охнул:

– Ой, сморчок! Ну, живем! Ты что, сморчка никогда не видела? А еще есть?

И кинулся к противной сморщенной кучке, хищно растопырив пальцы.

– Это гриб такой, сморчок! – пояснила Зорчиха удивленным девушкам.

– Да разве грибы такие? – усомнилась Крестя.

В монастыре, конечно, видели грибы, но их или покупали на торгу по осени целыми возами, или, что чаще, получали в подарок от богатых богомольцев. Совершив такое приобретение, мать Митродора усаживала всех послушниц чистить грибы для сушки и засолки, так что с видом и свойствами грибов Крестя была знакома. Но такого им никогда видеть не приходилось.

– Они только теперь, в березозол[40], и растут! – рассказывала Зорчиха, глядя, как довольный Тешило раскидывает ворохи листьев. – Их бы со сметаной, вкусные!

– И без сметаны сойдет! – радостно отвечал Тешило. – Молодец девка, что углядела! Горяшки там не видно? – Он вытянул шею и оглядел ближний лес. – Сейчас наберем, и в котел!

– Прокипятить да слить сперва, а то отравишься!

– Не учи, бабка, ученых! Не знал бы, давно бы помер!

Прямислава пожала плечами. Ей никогда не приходилось так голодать, чтобы радоваться любой съедобной малости, даже если та выглядит подобным образом. Горяшки видно не было, и они с Крестей побрели в разные стороны, отыскивая для Тешилы коричневые морщинистые шляпки, которых он вскоре набрал уже полный подол. Грибы кончились, но Прямислава все шла и шла: лесок словно бы сам расступался перед ней, манил идти дальше, словно обещая вот-вот, через три-четыре шага, показать невиданные чудеса. Прямислава вдруг вспомнила о лешем из вечерних повествований Зорчихи, который вот так же заманивает в чащобу и кружит, пока человек не упадет замертво…

Испугавшись, княгиня остановилась и прислушалась, но вокруг царила тишина, точно она и правда уже оказалась в глухой чаще, а не возле опушки, где галдело на луговине почти двухтысячное войско. Прямислава тревожно огляделась: тропы под ногами не было, на буром толстом ковре палых листьев не осталось ее следов, по которым можно было бы вернуться обратно. Во все стороны лес был одинаковым. Зная, что в лесу полагается кричать «ау», Прямислава уже собралась это сделать, но осеклась: среди деревьев мелькнула человеческая фигура. Сначала Прямислава подумала о лешем, потом испугалась на всякий случай, а потом увидела скуластое лицо князя Ростислава.

Она не удивилась: хотя возле опушки располагалось около двух тысяч человек, из всего войска ей должен был встретиться именно он, потому что она думала только о нем. Настороженно глядя на него, она ждала, когда он подойдет, но понятия не имела, что ему скажет. И у него самого вид был странный – отчасти довольный, отчасти нерешительный. Он был словно бы рад, что застал ее здесь, но не был уверен, то ли делает. Его половецкое лицо с этим озадаченным выражением показалось Прямиславе забавным, и она невольно улыбнулась.

– Что это ты в такую глушь забрела, да еще и одна? – Ростислав оживился при виде ее улыбки и тоже заулыбался.

– А кого же мне с собой было взять? – ответила Прямислава, довольная, что она одна: не хватало еще Зорчихе и Кресте смотреть на нее сейчас!

– Ну, няньку…

– Где это у послушниц няньки бывают?

– Ой, да! – Ростислав потер лоб, словно понял ошибку. – Я и забыл…

– Что забыл?

– Что ты… Веришь ли, все поверить не могу! – вдруг признался он, подойдя ближе. – Я ведь тебя вчера не шутя за княгиню принял. Теперь знаю, что ошибся, а все не верю!

– Да какая я княгиня… – Прямислава смутилась и отвернулась. Ей было неловко лгать, но признаваться не хотелось. И в то же время было приятно, что Ростислав никак не желает принимать ее за послушницу.

Ростислав усмехнулся:

– Какая! Много я княгинь видел, ни одна тебе в подметки не годится! Такие красавицы и князьям не всем достаются! Одна коса чего стоит! Если бы не подрясник, прямо русалка! Знаешь, русалки как раз весной по лесу гуляют и молодых парней завлекают.

– Не боишься? – поддразнила Прямислава, сама удивляясь своему задору. – А вдруг русалка защекочет?

– Щекочи! – Ростислав с готовностью подвинулся к ней и хотел обнять, но Прямислава, опомнившись, резво отскочила.

Прижавшись спиной к толстой березе, она смотрела на него, и ее черный подрясник был ужасающе неуместен в этом весеннем лесу.

– В монашки, значит, собираешься? – помолчав, спросил Ростислав. – А не жалко такой молодой в монастырь уходить?

– В монастырь не уходят, а приходят, – важно и даже отчасти надменно поправила Прямислава, повторяя слова игуменьи Евфимии, хотя в душе была полностью согласна с Ростиславом. – Да я уже там, меня игуменья отпустила только княгиню проводить – и назад. Матушка моя уже постриг приняла, скоро и мой черед.

– Матушка? Родная мать?

– Да.

– Что это вы с ней вдвоем надумали? Ну, она старая, ладно, а ты-то?

– После отца наследства осталось… всего ничего. На два подрясника, – повторила Прямислава слова Зорчихи. – Никакой жених не польстился бы. Вот мы обе и пошли в Христовы невесты.

– Ну-ну! – насмешливо одобрил Ростислав, потом вздохнул: – Я понимаю, вам надо было деваться куда-то, но Богу-то нужны разве такие невесты, которые от бедности или с горя к нему приходят? Я вот тоже теперь жених! – с каким-то насмешливым, несерьезным самодовольством продолжал Ростислав.

– Да уж, выросло дитятко! – согласилась Прямислава, скользнув по его крепкой фигуре снисходительно-оценивающим взглядом. Она уже немного привыкла к его внешности, и теперь его скуластое желтовато-смуглое лицо уже не казалось ей таким чуждым, как поначалу.

– Выросло! Как бы не так! – поддразнил ее Ростислав. – Я ведь, душа моя, вдовец уже!

– Уже! – Прямислава глянула на него широко открытыми глазами. Ей как-то не приходило в голову, что он может быть женатым, хотя в его возрасте что-то другое предполагать было бы странно.

– А то ж! Меня в пятнадцать лет повенчали. Года полтора прожили, только я с женой и познакомиться едва успел: то один поход, то другой. А в тот раз из Владимира возвращаюсь – все, говорят, Бог дал, Бог и взял. Простудилась, что ли, три дня, говорят, проболела всего, а уже похоронили и пироги поминальные все доели, как я приехал. Я и лицо-то ее не помню.

– Бедная! – искренне пожалела Прямислава. – Как звали-то ее?

– Мария. Ярославна, Ярослава тмутараканского дочь. Ну, как говорят, что Бог ни делает, все к лучшему. Князь Ярослав-то теперь не тмутараканский, а черниговский, и на кой мне леший черниговская родня? Да и оттуда племянники того и жди прогонят, загонят в муромские леса опять, одна морока от такой родни. Теперь мне бы с Вячеславом Владимировичем породниться. – Ростислав усмехнулся, и непонятно было, шутит он или нет. – Не знаешь, у него еще дочери незамужние есть?

– Нет, – ответила Прямислава, отводя глаза. Ее бросило в жар при мысли, что если бы не Юрий Ярославич, то ее мужем мог бы быть Ростислав. – Была еще одна… Верхуслава Вячеславна… Да тоже замужем, уж года три или четыре… что-то я со счета сбилась.

– Боюсь, будет мне теперь князь Вячеслав эту предлагать! – Ростислав кивнул в сторону опушки, и Прямислава догадалась, что он имеет в виду Крестю, которую считает дочерью туровского князя.

– Как же – эту? – ответила Прямислава, которую неприятно задел его отчасти небрежный, отчасти неприязненный тон. – Она ведь замужем!

– Да уже почти что и нет! Боярин Милюта рассказывал: князь Вячеслав ее назад к себе взять хочет и с князем Юрием развести.

– Развести! – воскликнула Прямислава, глядя на него во все глаза. Впервые она слышала что-то о намерениях отца, которые ввергли ее во все эти приключения. – А ты откуда знаешь?

– Говорю же, боярин Милюта рассказал. Милюта Веченич, князя Вячеслава старый воевода. Разве ты его не знаешь?

– Конечно, знаю! – ответила Прямислава и тут же поправилась: – Он за нами… за княгиней в Апраксин приезжал, там я его и видела. Только он нам… княгине ничего такого не говорил… Про развод… Правда ли? Да может ли это быть? Ведь сказано: кого Бог соединил, того человек да не разлучит!

– Это я не знаю, я ведь не монах ученый. – Ростислав пожал плечами. – Только я так думаю… У кого полки сильнее, тот и прав, и всякий закон ему повинуется, что божеский, что человеческий. Запрещено венчать девочек моложе двенадцати лет? Запрещено! А если кто девочку моложе тринадцати… ну, того… – Ростислав сделал неопределенное движение, не зная, как говорить о подобных вещах с послушницей в подряснике… – Ну, за такое дело отрок или, ну, мужик, в общем, в холопы продается, с битьем, и деньги за него со всем его имением той девчонке отдать следует. А княжеские невесты разве не бывают моложе двенадцати лет? Митрополиты князьям разрешают, понимают ведь – князьям ждать некогда!

– Это правда, – пробормотала Прямислава.

– Вот, сестру мою Ельку… Ну, Гремислава ее по-княжески звали, а по-крещеному Елена, – продолжал Ростислав. – Мы ее дома Елькой звали. Ее когда венчали, за Романа Владимировича, владимирского князя, отдавали, ей двенадцати не было. И там уж никто не следил, ждал ли князь Роман, когда ей тринадцать сравняется, или не ждал!

– Но, может, она в монастыре… – заикнулась Прямислава.

– В монастыре. – Ростислав кивнул. – Муж ее помер, ей восемнадцать лет было всего – в монастырь ушла! Эх! – Он в досаде стукнул кулаком по стволу ни в чем не повинной березы. – Елька, она как я была – веселая, бойкая! Как мы с ней по двору кругами носились! – Ростислав усмехнулся, вспоминая свое буйное детство. – В амазонок играла. Это такие были…

– Я знаю. В книге читала…

– Чего она домой-то не вернулась? Да разве бы мы ей не рады были? И еще бы другого ей жениха нашли, лучше прежнего. Хоть королевича! – Ростислав вспомнил Владислава, которого сейчас имел власть обвенчать хоть с хромой козой. – Вот Ирина, старшая моя сестра, замужем за цареградским царевичем. Мы и Ельке бы царевича нашли, не хуже!

– Да хоть бы и царевич был, а попадется опять такой, как князь Юрий… – Прямислава была полна сочувствия к незнакомой сестре Ростислава и отчасти понимала, почему та не вернулась домой. На вторую попытку не у каждой хватит смелости. – Слушай-ка, Ростислав Володаревич, ты все законы знаешь, а скажи мне: если женатый человек в блуд ударяется с рабой, за это наказание полагается?

– А то как же! – с готовностью ответил Ростислав. – «Если кто, имея жену, блудит с рабой, то мужа того бить, а ту рабу князь продаст в другую волость, а деньги за нее раздать убогим». Это если со своей рабой. А если с чужой… Ты чего?

Он заметил, как при этих словах вдруг изменилось лицо девушки: ожесточилось, замкнулось, в глазах засверкал гневный огонь. Значит, Прибаву следовало продать в другое княжество, деньги раздать убогим, а князя Юрия бить плетьми! И сколько таких женщин следовало бы распродать, и сколько плетей пришлось бы ему принять с тех пор, как его обвенчали с девочкой-недоросточком, если бы князья подчинялись божеским законам наравне с прочими!

– Ничего! – Прямислава отвернулась, стараясь выровнять дыхание. Она чувствовала себя женой преступника, грешника, от которого Бог и ангелы отвернулись! Но разве может быть она сама чиста, если муж ее такой!

А Ростислав пытливо заглядывал ей в глаза. У него опять возникло подозрение, что эта девушка из тех, кто подлежал бы продаже в чужую область, если бы князья подчинялись законам.

– И как это княгиня Юрьева не боится такую красоту рядом с собой держать! – нарочито безразлично обронил он. – Был бы я князь Юрий, то рядом с тобой никакой бы жены не заметил.

Но Прямислава попыталась отстраниться, охваченная смятением, и тогда он схватил ее за обе руки и горячо зашептал, склоняясь к ее голове, покрытой темным платком:

– Ну, не бойся меня, поверь, все, что хочешь, для тебя сделаю! Ты мне только скажи, кто ты на самом деле, вольная ты или раба, чтобы я знал! Если ты князя Юрия раба, то забудь про него, не отдам, хоть пусть войной идет! Сам у княгини выкуплю, не продаст – украду, недаром же я половец! – Он усмехнулся. – Будешь со мной – никогда я тебя не обижу, и платок этот черный, ну его к лешему, одену тебя в шелка и в оксамиты[41], будешь у меня как княгиня сама!

– Пусти, пусти!

У Прямиславы кружилась голова от его шепота, от его теплых рук, от этих слов. В них звучала подлинная страсть, с которой она никогда не сталкивалась и о которой даже никогда не слышала. Сердце билось, дышать было трудно, а в душе смешались ужас от новизны и опасности этого положения и какая-то странная, желанная отрада!

Она с усилием высвободилась из его объятий, отошла, прижала руки к груди, глядя в его смуглое скуластое лицо. Такое непривычное, по первому впечатлению чуждое и некрасивое, это лицо, оживленное искренним чувством, уже не отпускало ее взгляд, хотелось смотреть в него без конца и слушать, слушать то, что он говорил… Но она не могла так сразу забыть все то, чему ее учили, и отдаться этому новому чувству, о котором никогда раньше не думала. Мысль о разводе с мужем была слишком нова, непривычна, и не верилось, что это на самом деле возможно, что какая-нибудь грамота от митрополита сможет избавить ее от связи с Юрием Ярославичем, установленной венчанием навсегда, до самой смерти! Она – замужняя женщина, а значит, смертный грех ей даже слушать такие слова, даже думать о другом мужчине…

Другой! Какой же он другой? Ведь князя Юрия она совсем не знала, даже не помнила толком его лица. Появись он сейчас поблизости, он-то и будет другой! А князь Ростислав – первый мужчина, кто подошел к ней так близко, кто прикоснулся к ее руке, кто заставил ее сердце биться так часто…

– Что ты, Ростислав Володаревич? – еле слышно шептала она, словно умоляя не терзать ее ураганом этих чувств. – Грех… И тебе, и мне…

– Не бойся ничего! – Ростислав хотел опять взять ее за руку, но она попятилась, и он не стал настаивать. – Я ведь тоже князь, чего захочу, то и сделаю, и никто мне не указ, даже митрополит!

– Говорю же тебе, я не раба!

– Ну и пусть! Хоть послушница, а хотя бы и черница! Из княжьего терема никакой церковный суд не достанет, не придет носы резать[42]…

Прямислава ахнула, повернулась и пустилась бежать в ту сторону, где, как ей казалось, должна быть опушка.

– Тьфу! – Ростислав плюнул в досаде на собственную глупость, так напугавшую девушку. – Да пошутил я! Не бойся!

Но она не слушала и неслась через лес к светлеющей опушке, как будто за ней гнался весь легион бесов.

– А дружина-то на что! – со смехом кричал вслед Ростислав, видя, что ее не вернуть. – У меня дружина храбрая, отстоят наши носы как-нибудь!

Из леса они вернулись с заметным опозданием, но порознь (Ростислав даже еще помедлил у самой опушки и показался через некоторое время после того, как запыхавшаяся девушка скрылась в шатре). Его кмети только ухмылялись, а на Прямиславу Зорчиха обрушила целый град вопросов. Она говорила, что они с Крестей не хотели без нее уходить из леса, посылали Тешилу ее искать, но тот, больше всего озабоченный грибами, вернулся очень быстро и клялся, что девка не пропадет, свиненок. А особенно настаивать на поисках «девки» Зорчиха не решилась, а то как бы чего не подумали…

– И правильно! – шепотом, чтобы через войлочные стены их не услышали отдыхавшие совсем рядом кмети, набросилась на них обеих Прямислава. Бранить их за недогадливость ей было легче, чем самой отвечать на вопросы. – Где это видано, чтобы княгиня в лесу топталась и свою девку ждала? Что вы все меня ждете обе, все на меня оглядываетесь, без меня шагу ступить не смеете? – Она перешла на еле слышный шепот: – Крестя тут княгиня, пусть куда хочет, туда и идет, это я сейчас должна за ней бегать, не она за мной! Уразумели наконец? Смотрите мне! Спрашивают тебя, тетеря, так ты отвечай, на меня не оглядывайся! – Бедной Кресте тоже досталось. – А то тебя спрашивают, чего княгиня покушать хочет, а ты на меня глаза таращишь! Чего тебе хочется, то и выбирай!

– Но я же не знаю, чего тебе хочется! – пробормотала несчастная Крестя, не зная, как ей угодить.

– Ой, горе мое! – Прямислава тяжело вздохнула и наконец села на груду пушистых овчин. – Ну, чего вам тут принесли-то?