– А что, и поднесут, народ вроде не жадный. Торговые гости это, владимирские, везут всякое добро. А главное, слышь, княже, – направляются в Перемышль!

Обе девушки разом ахнули.

– Вот именно! – подтвердил довольный Звонята. – Нам бы к ним пристать, и без хлопот на месте будем. Я поговорил – согласны.

– А чего ты им наврал? – спросил Ростислав, все еще сидя верхом на толстой ветке.

– Наврал, что мы с тобой сами перемышльские, что ходили с полоцким князем Давидом воевать Смоленскую землю, а теперь домой направляемся.

– А девки?

– А девки… – Звонята кинул на Забелу хитрый взгляд и осклабился. – А девки, княже, наша с тобой добыча. Я про них молчал покуда, а скажем, что у князя Давида дела-то плохи, денег нет с дружиной расплачиваться, вот нам и выдал нашу долю полонянками. Посмеются и поверят. Ну что, идем?

– Идем! – Ростислав спрыгнул с дерева. – Там знакомых никого нет?

– Нет. Мы с тобой во Владимире были-то последний раз пять лет назад, не признают. Только я тебя Ростилой буду звать. И ты, Доброшка, не проговорись смотри.

– Ни в жисть! – Доброшка перекрестился. – Что я, глупый, что ли?

Все пятеро направились к луговине, где купцы сидели вокруг котлов с кашей. Завидев пришельцев, навстречу им вышел старший из купцов, по имени Толча. Это был рослый мужчина лет пятидесяти, с темной бородой и маленькими глазками, но, несмотря на низкий лоб, вид у него был неглупый. На левой руке у него не хватало двух пальцев, но выглядел Толча как человек разумный и невздорный, и вид его несколько успокоил встревоженную и смущенную Прямиславу.

– Ну, пожаловали? Милости просим! – приветствовал всю ватагу Толча, уже отчасти знакомый со Звонятой. – Да вас вон сколько! А говорил, трое!

– Мужиков трое! – подтвердил Звонята. – Это Ростила, это Доброшка.

– А девки откуда? Умыкнули, ясны соколы? – спросил Толча и нахмурился: погоня и разбирательство ему были ни к чему.

– Добыча наша! – небрежно пояснил Звонята и, не скрываясь, подмигнул Забеле. – Князь Давид денег-то сам не имеет, вот и расплачивается с кем скотиной, с кем полоном, с кем рухлядью всякой. Еще хорошо, дал нам по девке, а могли бы порты чьи-нибудь ношеные достаться! Вот эта моя, а вон та Ростилина! – И он ткнул пальцем сперва в Забелу, потом в Прямиславу, смущенно опустившую глаза.

– Красивые девки, повезло вам! – Купец со знанием дела оглядел обеих девушек.

– Еще бы! – с гордостью подтвердил Звонята. – Не такие мы, чтобы всякую дрянь брать. Моя-то еще простая, а Ростилина – боярская дочь!

Прямислава покраснела и опустила голову еще ниже. А между тем Звонята опять был прав: ее белые руки, нижняя рубашка из тонкого сукна, все ее повадки, совсем не похожие на простонародные, любому сразу бросались в глаза и требовали объяснения. А при княжеских распрях в плен может попасть кто угодно, от смерда до боярина, так что объяснение Звоняты могло вызвать зависть, но не удивление.

Толча Владимирец стоял, засунув руки за широкий пояс, и оглядывал гостей, слегка покачиваясь. Купцы, везущие деньги и товар, всегда с большим вниманием относились к спутникам в дороге, но в этих людях ничто не вызывало особого подозрения. Двое русских, третий половец или наполовину половец – вполне обычная ватажка, поскольку князья набирают в дружины всех, кто хорошо сражается, не глядя на цвет кожи и разрез глаз. В дружинах есть и русские, и варяги, и степняки, и чехи, и ляхи, и бодричи[66]… У посадника в Кучельмине даже грек один служит, по имени Феодул. Песиглавцев[67] только, кажется, нет. Ни на разбойников, ни на беглых холопов эти трое не были похожи. И хотя больше говорил Звонята, опытный глаз Толчи сразу определил, что главный здесь – молчаливый половец Ростила. Меч и пояс у него были богаче, и более ценная добыча досталась именно ему тоже не случайно… Заполучить в дорожных превратностях еще трех спутников, которые умеют держать в руках оружие, было немалой удачей.

– Ну, ребята, пойдете ко мне в дружину до Перемышля? – спросил наконец Толча. – Еда на всех и в придачу три куны[68] на брата.

– Четыре! – тут же возразил Звонята и приосанился, расправил плечи и выпятил могучую грудь, намекая, что такие богатыри за три куны никому служить не будут.

Половец Ростила спокойно кивнул, и в одном этом движении было столько уверенного достоинства, что Толча вздохнул и согласился.

Дальше их путешествие пошло веселее. «Полонянок» Толча разрешил посадить на телегу с мешками, согласившись, что весу особо не прибавится, и после вертлявого, ненадежного челнока эта езда поначалу казалась Прямиславе почти развлечением. Из ненавязчивых разговоров с владимирцами в первый же день выяснилось, что о событиях вокруг Белза в тех краях пока разговоров нет. Самой последней новостью во Владимире был развод Юрия Ярославича с женой и изгнание его из Берестья. Но гораздо больше волновали купцов отношения между перемышльским князем и ляшским королем, так как от этого зависела безопасность Краковской дороги.

– Пока королевич Владислав в руках у перемышльского князя, ляхи будут смирные. Так что этим летом, даст Бог, без войны обойдемся! – утешил их половец и перекрестился, думая при этом, что только ляхов ему теперь не хватало!

Сидя в тряской телеге и прикрывая голову березовой веткой от солнца, Прямислава могла только дивиться причудливым изгибам своей судьбы. Почему иные весь век живут теми, кем родились, и только она все время становится кем-то, кем вовсе не является? Сначала она называлась берестейской княгиней, не будучи ею на деле, потом внезапно стала послушницей Крестей, потом холопкой, потом опять туровской княжной, а теперь вот сделалась как бы полонянкой! Причем это «как бы» зависело только от совести Ростислава, во власти которого она полностью находилась. Когда наступил вечер и обоз устроился на ночлег, Ростислав и Звонята уложили девушек между собой, оберегая свою «добычу». Владимирцы посмеивались, подмигивали, бросали им какие-то шуточки, которых Прямислава предпочитала не слышать. Звонята бойко отшучивался, а Ростислав молчал, но Прямислава, прижимаясь к нему, знала, что он не спит и его томит ее близость.

На другой день это путешествие начало по-настоящему нравиться Прямиславе: погода была хорошая, солнечная, Толча Владимирец обращался с ними дружелюбно, а с самой Прямиславой – даже почтительно, поскольку не сомневался в ее высоком происхождении. Иногда он ехал рядом с телегой, где сидели девушки, и перебрасывался с ними несколькими словами. Прямислава не уклонялась от общения и только следила, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Толча качал головой, сожалея о судьбе знатной полонянки.

– Ну, слава Богу, не в Дикое Поле попала! – сказал он как-то. – Родичи-то живы у тебя хоть кто-нибудь?

– У меня отец есть, – ответила Прямислава, не сразу поняв, что он имеет в виду.

– Ну, может, еще выкупит! – заметил Толча. – Если с деньгами после ратей туго, пусть ко мне присылает, я помогу. Одолжу, чего уж, Бог зачтет.

Сообразив, о чем он, Прямислава покраснела и поблагодарила. А про себя подумала, что непременно попросит князя Вячеслава освободить Толчу Владимирца от всех торговых туровских пошлин на все времена.

Ростислав промолчал, но по взгляду, которым он обменялся со своей «пленницей», Толча понял: если неведомый смоленский боярин найдет свою дочь и окажется со средствами, то здесь понадобится не выкуп, а приданое.

В полдень снова остановились на отдых. До Любачева оставалось совсем немного, и Прямислава уже не ждала ничего плохого, как вдруг к кострам спешно примчался один из сторожей, которые несли дозор со всех сторон на любом привале.

– Там люди едут к нам, человек пять! – еще издалека кричал Янко по прозвищу Вихор. – Не знаю, кто такие, а передний разодет, чисто твой воевода!

Ростислав и Звонята разом поднялись, Прямислава невольно огляделась, словно искала, где бы спрятаться. На ум ей сразу пришел князь Юрий.

Но Ростислав прятаться не желал и вместе со Звонятой пошел навстречу приехавшим.

С первого же взгляда стало ясно, что к Перемышлю или даже Берестью они не имеют никакого отношения. Это были смуглые люди, с длинными темными усами и наголо выбритыми головами, по которым сразу можно было узнать венгров.

– Благословит вас Бог, добрые люди! – Подъезжая, воевода приветственно приподнял руку. Говорил он по-русски чисто и легко, но в голосе его слышался легкий иноземный призвук. – Вы – торговые гости?

– Торговые гости из Владимира! – подтвердил Толча, выходя вперед и по привычке держа руки за поясом. – А вы кто будете?

– Мой князь с княгиней едут к тестю, да вот беда, княгиня гребень потеряла! – Воевода улыбнулся и сошел с коня. – Нет ли у вас гребней?

– Есть и гребни! – Толча кивнул, не сводя с незнакомца настороженных глаз. – Вам каких надо?

– Самых лучших! – уверенно и весело ответил гость. – Наша княгиня лучше всех, и гребень ей нужно самый лучший!

– Ну, идем, покажу! – согласился Толча и повел гостя к телеге, где у него хранился в сундуке запас гребней и ножей с рукоятями резной кости.

Ростислав и Звонята вернулись к девушкам, чтобы их успокоить. Издалека было видно, как приехавший дружески беседует с Толчеи, держа в руках купленный гребень. Потом гость, оживленно кивая, вскочил на коня и уехал, а Толча засуетился, отпирая сундуки, где у него лежала лучшая посуда.

– Сейчас князь с княгиней в гости к нам прибудут, о новостях поговорить! – обрадованно бросил он Ростиславу. – Иди, молодец, расскажешь, как вы там Смоленск воевали.

– Что это за княгиня? – спросила Прямислава.

– Дочь венгерского короля или его родича, не понял я! Недавно свадьбу играли, теперь к отцу едут. И с нами по пути!

– Кто же это может быть? – Прямислава в недоумении посмотрела на Ростислава, который сам был на четверть венгром и именно из-за этого сомневался, стоит ли показываться гостям на глаза.

Вскоре из-за леса показалась целая дружина: впереди ехали верхом двое – мужчина и женщина – в ярких нарядах, и красные плащи так красиво развевались на ветру, что Прямислава ахнула от восторга. Их сопровождали еще человек двадцать кметей и слуг. Толча с другими купцами вышел навстречу, отроки держали коней, помогая мужчине сойти с седла, а женщину тот снял сам, обняв ее при этом и не сразу опустив на землю. Оба они были молоды, хороши собой и держались так весело и уверенно, что у Прямиславы защемило сердце. Мужчина был одет, как все венгры, но по лицу и по русым волосам было видно, что он-то как раз русский. Он часто улыбался, сверкая ослепительно белыми зубами, а кончики его усов были щеголевато закручены вверх. Блестели золотом перстни на его пальцах, сверкало позолотой и самоцветами оружие на поясе, и если бы Прямиславе сказали, что это сам венгерский король, – она бы сразу поверила.

Княгиня-венгерка была почти ровесница ей и удивительно красива: немного смуглая, с черными бровями и большими темными глазами, с тонкими чертами лица. Она держалась оживленно и дружелюбно. Непривычный, чужеземный, роскошный наряд делал ее похожей на райскую птицу, и Прямислава вдруг застыдилась своей холопской рубахи, которую была вынуждена носить, хотя по происхождению и по богатству отца ничем не уступала венгерке!

Толча усадил знатных гостей у костра на бревна, по такому случаю покрытые коврами и шкурами, велел подавать мясо на вынутых из сундука серебряных и медных, с чеканкой, блюдах.

– Ты для нас и товара своего не пожалел! Ай да хозяин! – смеялся князь, муж красавицы.

– Теперь еще дороже продам! – так же весело отвечал Толча, помахивая блюдом. – Такие белые ручки его держали, да ему теперь цены нет!

Княгиня смеялась, хотя не понимала его слов: она знала только венгерский язык и иногда обращалась к мужу или к кому-то из спутников. Те отвечали ей также по-венгерски, но почти все это были русские люди, кроме одного старика и служанки, которая приехала вместе с госпожой. Гости привезли с собой бочонок вина, что вполне возмещало хозяевам хлопоты и расходы, и разговор завязался самый дружеский и бойкий. Ростислав и Прямислава сидели поодаль от приехавших, но обрывки разговора часто долетали до них.

– И сколько же ты, княже, на Руси-то не был? – расспрашивал Толча, угощаясь золотым венгерским вином.

– Десять лет ровно, добрый человек! – отвечал князь, и стало ясно, почему в его русской речи звучит иноземный призвук. – Уехал отроком, семнадцати не было, там вырос, там и женился. Вот какую красавицу раздобыл! – Он с любовью и гордостью сжал руку жены, и она улыбнулась ему. – Вот, еду отцу ее показать.

– Отец-то благословил?

– Благословил, но через людей все не то! А ему, я слышал, сын понадобился!

– Конечно, годы идут, старики стареют! – согласился Толча и вздохнул, вспомнив собственного сына Тимоху, по прозвищу Беспута, который мог перепить и перепеть любого удальца в Владимире, но это были не те отличия, которыми его отец мог бы гордиться. – Помогать отцу надо, за это Бог наградит!

В это время княгиня заметила Прямиславу. Некоторое время она рассматривала ее и Забелу, потом повернулась к мужу и что-то сказала, показывая на них. Прямислава в смущении отвернулась, чувствуя, что Ростислав рядом с ней немного напрягся. Конечно, красота Прямиславы сама по себе привлекала внимание, но внимание посторонних людей им было ни к чему.

Беседа продолжалась, но Прямислава замечала, что князь и княгиня изредка поглядывают на нее и обмениваются негромкими замечаниями на своем непонятном языке. Язык венгров совсем не похож на чешский или польский, которые недалеко ушли от русского и позволяют хотя бы разобрать, о чем речь. В речи княгини нельзя было понять ни слова, и оттого беспокойство Прямиславы все росло. Красавица венгерка смотрела на нее с дружелюбным любопытством и вроде бы не имела ничего против нее, но в конце концов даже Толча заметил ее взгляды и вопросительно двинул бровью.

– А это кто? – Князь кивнул на Прямиславу. – Что у тебя там за красавица прячется? Такая стройная да беленькая – не дочь ли твоя?

– Что ты, княже! – Толча даже развел руками. – Она и не дочь, и вообще не моя. Со мной два молодца, с полоцкими князьями смоленские земли воевали, теперь в Перемышль пробираются. А эти девки – их полонянки.

– Полонянки? – Князь оживился. – Вот славно! А кто их хозяева? Позови-ка, сделай милость!

Ростислав и Звонята подошли; Прямиславе Ростислав сделал знак сидеть на месте, и она осталась, несмотря на призывные взгляды княгини.

– Ваши девки? – спросил князь, не вставая с места и легким кивком ответив на такой же легкий поклон. – Не продадите ли мне? Хорошую цену дам.

– Не продадим! – решительно ответил Звонята. – Самим нужны.

– Десять гривен даю. За каждую, – уточнил князь, видя перед собой по-прежнему каменные лица.

– Что уперлись, глупые? – зашептал Толча. – За десять гривен по три девки себе купите, не хуже этих!

– Я не продаю, княже. – Ростислав покачал головой. – Даже за пятнадцать гривен.

Князь обернулся к жене и сделал знак рукой: по лицу Ростислава она поняла, какой ответ он дал.

– Уважил бы княгиню! – шепнул один из воевод.

– Княгиню мы и так уважаем, но нам они нужнее! – Звонята осторожно хмыкнул. – Что, ей служанок не хватает?

– Доброе дело сделаешь, если продашь! – сказал князь и движением руки очистил место рядом с собой. – Садись! – Он кивнул Ростиславу, поняв, что из двоих этот главный. – Не слышал ты, что князь Юрий берестейский с женой развелся?

– Слышал! – Ростислав тревожно вскинул на него глаза.

– А развелся потому, что слишком любит красивых девушек! – Князь улыбнулся. – А мне сейчас с ним подружиться надо. Вот княгиня моя догадалась, с каким подарком надо ехать к такому человеку, как князь Юрий! Увидел бы он таких красавиц, как твоя полонянка, сразу бы все на свете забыл!

Ростислав переменился в лице: только этого ему не хватало! А Прямислава, издали жадно вслушиваясь в этот разговор, вздрогнула и побледнела.

– Да я этому князю Юрию… – с ненавистью начал Ростислав, но опомнился и поправился, – свинью кривую за гривну золота не продам! И девку мою я лучше своими руками задушу, чем ему отдам. Прости, княже!

Не желая больше разговаривать, он встал и отошел. Князь проводил его недовольным взглядом, княгиня – удивленным: она не понимала, отчего собеседник вдруг так рассердился. А Ростислав взял за руку Прямиславу, поднял ее и увел на берег за ивы, чтобы больше не мозолила глаза проезжим.

– Они что, нас узнали? – шептала она. – Да кто же они?

– А черт их знает, это князя Юрия какой-то друг-приятель! – с досадой отвечал Ростислав. – Да нет, не узнали, это вряд ли. Тогда сразу бы так и сказал, если бы узнал.

– У него ведь много людей? Я слышала, он говорил, у него там за лесом целое войско?

– Две тысячи. Говорил, помогать кому-то идет.

– Князю Юрию?

– Да уж выходит, что да. Будь он неладен! Еще слава Богу, что под Белз не успел! Откуда у князя Юрия друзья в венграх?

– Не знаю! – Прямислава в недоумении пожала плечами. – Ни разу не слышала, чтобы у него там были друзья.

– Может, он там уже успел за этого малого, князя Юрия берестейского, венгерскую княжну сосватать, пока мы тут по лесам бегаем?

– Да нужен он венгерской княжне, как собаке пятая нога!

– Ну и леший с ним. Делать-то что будем?

Прямислава даже растерялась: впервые Ростислав спросил у нее совета, и она даже не была уверена, что он на самом деле ждет ответа.

– А что мы можем сделать? – спросила она.

– Или дальше идем с Толчей, или опять в лес впятером.

– А как лучше?

– А тебе как больше нравится? Впятером – скрытнее, но уже без телеги, без лошадей, без припасов. На разбойников нарвемся – читай отходную. Доброшка – боец так себе, а мы вдвоем от ватаги не отобьемся. С купцами надежнее, но у людей на глазах.

Прямислава подумала немного. Ей было приятно, что Ростислав готов принять в расчет ее мнение, хотя опасности подвергалась не только она. В случае если их все же настигнут князь Владимирко и князь Юрий, самому Ростиславу придется еще хуже, чем ей.

– Лучше все-таки с Толчей! – решила она наконец. Ей очень хотелось немедленно исчезнуть в лесу, чтобы до самого Перемышля больше не попадаться на глаза ни одному человеку, но впереди их ждал еще долгий путь.

– Ну и ладушки! – Ростислав обнял ее. – Главное, что в нужную сторону идем, а венгры эти – в другую.

Из-под прибрежных ив они наблюдали, как князь и княгиня прощаются с Толчей, меняются подарками с ним и другими купцами, как садятся в седла и уезжают наконец за лес, где ждало их войско. Красный плащ князя, красный с золотом головной платок княгини еще долго мелькали и отсвечивали под лучами солнца, пока те удалялись. Только когда гости исчезли, Ростислав и Прямислава вышли обратно к кострам. Они ждали, что Толча будет недоволен их «неучтивостью», но он ничего не сказал им, только озабоченно покачивал головой, глядя, как половец Ростила идет к кострам, держа за руку свою светловолосую полонянку. Между этими двумя было что-то, чего нельзя было выкупить за десять или даже пятнадцать гривен, а Толча, хоть и был купцом, понимал, что не все на свете меряется на деньги.

Обоз тронулся дальше, но не успела последняя телега отъехать, как у передней сломалась ось. Пока ее чинили, приблизился вечер. До Любачева оставалось всего ничего, но ехать в сумерках Толча не хотел.

– Да и не откроют нам ворота в темноте, побоятся! – решил он и махнул рукой: – Распрягай, ребята, будем тут ночевать!

Начали распрягать лошадей и устраиваться на ночь. Звонята один приволок из леса целую ель, поваленную ветром, Забела бойко распоряжалась возле большого котла с кашей, даже хлопнула ложкой по лбу мальчишку, который недостаточно проворно выполнял ее указания. Ростислав и Доброшка обрубали ветки, Прямислава понемногу перетаскивала их к костру, чтобы сложить из них лежанки. Понимая, что здесь ей прислуживать некому, она старалась по мере сил сама заботиться о себе. Вообще ее представления о жизни заметно изменились с тех пор, как она покинула Апраксин монастырь, и ей казалось, что она ушла оттуда не три месяца, а десять лет назад. В монастыре один день был в точности похож на другой, и она отлично знала, кто она, где она и что ее ждет впереди. Или думала, что знает. Теперь же все менялось вокруг нее стремительно и непредсказуемо, и она, как ни странно, начала привыкать к этому. Каша из общего котла, жестковатое ложе из травы и веток, широкий плащ Ростислава и теплые объятия его крепких рук составляли сейчас всю ее вселенную, да она и не хотела ничего другого. Сейчас ей не нужно было думать, кто она – замужняя женщина, разведенная жена или снова невеста, княжна или полонянка, – она была просто женщиной, и она ничего не имела бы против, если бы это путешествие продолжалось вечно. Они сидели под березой на старом бревне, наблюдая, как Звонята все тянется попробовать кашу, а Забела отгоняет его ложкой, привязанной к длинной палке, которой она мешала в котле.

– А в Любачеве как будем? – спрашивала Прямислава. – Там тебя в лицо знают. Помогут нам или как?

– Сам все думаю! – Ростислав вздохнул. – Лучше бы нам перед Любачевым от купцов отстать и Доброшку вперед пустить – его там не знают, он и разведает, есть ли в городе люди Владимирка. Если есть – соваться туда нечего. Может, завтра на заре уйдем потихоньку?

– А если придется от Любачева дальше ехать?

– Тут на Сане торговых гостей много, прибьемся к кому-нибудь.

Прямислава прижалась лбом к его плечу. Ей уже не верилось, что где-то может она найти покой и убежище. Даже если они благополучно доберутся до Перемышля, война с Владимирком на этом не кончится. Но что о ней будут говорить по всей земле русской, если она выйдет из леса вдвоем с Ростиславом, да еще Бог знает в каком виде!

Вдруг какое-то слово из общего шума у костров коснулось ее слуха.

Венгры!

– Да вроде давешние, батюшка, я того, усатого, в красном плаще, признал! – докладывал Сивояр, которого первым послали сторожить на пригорок.

– А много их? – расспрашивал Толча.

– Человек тридцать. И сам князь скачет.

Ростислав внимательно слушал, глядя на Сивояра, который взмахами руки показывал, с какой стороны приближаются нежеланные гости. Толча хмурился: ему казалось подозрительным внезапное появление вчерашних знакомых, которые направлялись вроде бы совсем в другую сторону. Он беспокоился за свой товар, а Прямислава и Ростислав переглянулись. Очень нужны были венграм гребешки и ткани владимирского обоза! Если они пустились вдогонку, то только ради Прямиславы. Значит, они их все-таки узнали? Или догадались, уже расставшись? Или… Или с ними встретились посланные князем Владимирком, и венгерский князь узнал, с кем встретился? Узнал, что хотел купить для князя Юрия его собственную беглянку жену?

– Давай-ка, ребята, вооружаться! – сдвинув брови, решил Толча. – Пусть их там целая тысяча, а я своего товара задаром никому еще не отдавал! Не робей, мы за себя постоим!

Владимирцы побросали все дела и кинулись к щитам, топорам и копьям. Забела выронила ложку; Звонята поднял голову, отыскивая взглядом Ростислава…

А Ростислав, не говоря ни слова, подхватил с травы свой меч, другой рукой потянул за собой Прямиславу, и оба исчезли в чаще. Он не хотел и думать, нужен ли венграм Толчин товар, но был твердо уверен, что Прямиславу они больше не увидят, пока он жив. А для этого надо было бежать.

Не оглядываясь, они вдвоем неслись через лес, не зная куда, только бы подальше от берега. Лес не степь – конный пешего здесь никогда не найдет и не догонит. Уже почти стемнело, и Прямислава совсем не видела дороги; никаких тропинок тут не имелось, но это было к лучшему. На сухой лесной земле, на ковре из прошлогодней хвои мягкая обувь не оставляет следов, а рассмотреть в темноте примятую траву не сумеет даже самый опытный охотник-следопыт. Они бежали, прислушиваясь к происходящему позади, но опушка была уже далеко, и они не слышали ничего, кроме обычного шума леса и голосов ночных птиц.

Наконец Прямислава совсем запыхалась, и тогда они остановились под огромной старой елью, накрывшей их своей лапой, как пологом шатра. Было так тихо, как будто в ночной темноте весь мир растворился без остатка. Только наверху в щелочках между ветвями виднелось темно-синее ясное небо, а на нем блестела, как алмаз, единственная белая звезда.

Прямислава уткнулась лицом в грудь Ростиславу – ей нечего было ему сказать, в голове не осталось вообще ни одной мысли. Теперь они, казалось, окончательно порвали все связи с белым светом: они остались вдвоем, бросив даже последних своих спутников и друзей, очутились в лесу, где их никто никогда не найдет и откуда им никогда не выйти… Темнота завораживала, было прохладно, но от бега и волнения Прямиславу бросало то в жар, то в холод. Она крепче прижималась к Ростиславу, стараясь унять эту дрожь и обрести опору в единственном человеке, который составлял для нее весь мир…

Рано утром Прямислава проснулась от холода: уже совсем рассвело, и свежая утренняя прохлада заползала под плащ, которым они были укрыты. Теперь, при свете дня, все происходившее ночью казалось почти невероятным, но ощущение оторванности от мира не покидало их. Глядя друг на друга, они только улыбались и с трудом могли заставить себя думать о том, что будет с ними дальше. Голод давал о себе знать, но теперь у них был только меч, с которым, вообще-то, не охотятся. Собирая позднюю землянику и раннюю чернику, они побрели через лес, сами не зная куда, но вскоре наткнулись на пень, возле которого валялись вершина и стесанные ветки. Значит, здесь неподалеку жилье, раз кто-то таскал из лесу бревна.

– Если весь какая-нибудь или заимка – ничего, там про нас не знают, – сказал Ростислав. – Хлеба раздобудем. До Любачева рукой подать – проберемся как-нибудь.

Они оба понимали, что в Любачев, если там побывали венгры, соваться опасно, но это почему-то их не тревожило. Им вообще теперь ничего не было страшно.

Внезапно издалека донесся звук, такой неуместный здесь, что они остановились и прислушались.

– Пожар у них, что ли? – в недоумении пробормотал Ростислав, узнавая звон железного била, которым в городах созывают на пожары или на вече.

– Ежей и лягушек на вече скликают! – Прямислава улыбнулась. – Может, здесь целый город?

– Да нету здесь городов! – Ростислав пожал плечами. – Если бы поставили, я бы знал.

Идя на звук, они вскоре выбрались на опушку. Перед ними простиралась широкая скошенная луговина, серебряная от росы, а вдали стояло на пригорке село из полутора десятков дворов.

– Это мы, пожалуй, на Таишино село набрели! – сообразил Ростислав и провел рукой по черным волосам, стряхивая с них росу, накапавшую с веток. – Там же церковь! Ну, мы с тобой далеко ушли, я не ожидал даже! – Он усмехнулся. – У страха, говорят, и глаза большие, и ноги длинные! Отсюда до реки верст пять будет!

– Откуда церковь в такой глухомани? – удивилась Прямислава. – Не во всяком городе есть, а тут в селе!

– Тут раньше святилище стояло. Это место Яровитовой[69] горой называлось, и на праздники сюда со всей округи народ собирался. Епископ Иаков сюда прислал монаха, старца Пиония Людошу. Он было хотел и Яровитов идол свергнуть, а за то получил от народа топором по голове. Там же где-то под горой его похоронили, а потом в горе родник открылся, да такой, что даже зимой не замерзал. Когда пошел слух об этом, уже новый епископ был, Феодосии. Он прислал дружину, и тогда уж идол свергли и сожгли, а на горе поставили церковь Воскресения Господня. Ну, пойдем! – решил Ростислав. – Едва ли венгры сюда раньше нас успели.

Они пересекли влажный от росы луг и вступили на узкую тропинку, ведущую к погосту. Звон била не унимался, и над тыном видна была лемеховая, серебряная от старости крыша деревянной церкви с простым маленьким крестом. Церковь была совсем крошечной, а на стволе большой липы возле нее был повешен темный образок, должно быть Богородицы. У церкви не было даже паперти, но у входа был постелен пестрый домотканый половичок, придававший ей по-домашнему уютный и опрятный вид. Двери были открыты, и молодой короткобородый дьяк усердно лупил колотушкой в подвешенный железный блин, который здесь заменял слишком дорогие колокола.

Завидев пришедших, дьяк так удивился, что выпучил глаза, безотчетно продолжая колотить в било. Его можно было понять: немногочисленных окрестных жителей он знал наперечет, а эти двое были ему совершенно не знакомы. Мало того, вид парня с воинским поясом наводил на мысль о городе и княжеской дружине, да и девушка, хоть и была одета в простую потрепанную рубашку, тоже не походила на простолюдинку. Таким образом из леса выходит только нечисть, морочащая добрых людей, и молодой отец Орентий не знал, то ли ему попытаться отогнать видение крестным знамением, то ли спасаться бегством.

Странные гости приближались, а из дверей между тем выглянул сам отец Родион, священник.

– Ты что, Орейка, очумел совсем? – мягко, но выразительно поинтересовался он. – Все лупишь и лупишь, будто пожар, а пора службу начинать!

– О! – только и произнес отец Орентий в свое оправдание, показывая колотушкой на пришельцев. Но те уже подошли к крыльцу, и пугливый дьяк поспешил скрыться за стенами святой церкви.

Священник тоже удивился, но не настолько, чтобы испугаться. Он служил на бывшей Яровитовой горе уже пятнадцать лет и давно привык к мысли, что вполне может разделить когда-нибудь участь смиренного инока Пиония.

– Кто же вы такие будете, люди добрые? – спросил он, прищурившись, чтобы получше разглядеть их.

– Издалека мы, – вежливо ответил Ростислав. – Будь здоров, отче!

– И вам добрый день! Зачем же к нам пожаловали?

– Да вот, отче, – Ростислав кивнул на Прямиславу, – вышел грех, умыкнул я девицу. Обвенчаться бы нам, пока хуже чего не вышло.

– Идемте, – тут же согласился отец Родион и даже засуетился немного, пропуская их в дверь, такую низкую, что Прямиславе пришлось, входя, пригнуться. – Сейчас мигом и того… Начнем, благословясь!