– Да ты о чем?

– О том! Переяр – кормилец брата моего Владимирка! Дружины я не видел, но если Переяр тут главный, значит, от Владимирка все эти люди! Нет, а мне наплел с четыре воза, хрен с ушами! – Ростислав понял еще не все, но сообразил, что его пытались нагло обмануть. – Он ведь мне наплел, что сосватал Вячеслава туровского дочь за Игоряху! Гаврила Твердибоич, вишь, приболел! И меня все норовил отсюда выпихнуть! А тебе, значит, сказал, что от меня?

– Ну да, – нерешительно ответила Прямислава. Она уже поняла, что все обман, что Ростислав ее не сватал, и помертвела. Стало холодно и жутко, как будто под ногами вдруг обнаружился крутой высокий обрыв. – За тебя он меня сватал! Хоть кого спроси! – Она опять показала на дверь горницы, призывая в свидетельницы спящих боярынь. – Не могут они не знать, к какому жениху меня везут! Сватали за тебя, и еду к тебе! За Игоря не пошла бы! Быть тебе сестрой я не собиралась, истинный крест! А ты – нет…

– Ну, было дело, думали мы с боярами… Жениться-то надо, и с братьями нелады – союзник нужен. Сватай, мне говорили, Вячеслава туровского дочь. Но я когда еще собирался! Не до того мне пока. У меня и ляхи, и во Владимир надо ехать, и с Белзом что-то решать.

– Но чего же они хотели? За Игоря вашего меня выдать? Зачем? Им-то какая корысть? Игорь-то хоть знает? И зачем обманом?

– Думаю, сердце мое, что Игорь не больше нашего знает. Зря я на него телегу катил, не мог он такое дело затеять, а мне ничего не сказать. – Ростислав покачал головой. – Не к Игорю тебя везли.

– А к кому?

У Прямиславы совсем упало сердце. Крутой обрыв был у самых ног, и что там на дне – вода, камни? Она чудом остановилась на краю, но тот, кто привел ее сюда, еще стоял за спиной – вот-вот подтолкнет…

– А леший их знает…

Ростислав замолчал, раздумывая.

– Слышал, купцы говорили, что муженек твой блудный, Юрий Ярославич, в Звенигороде объявился, – сказал он наконец. – Видно, без него не обошлось, он рассказал, что Вячеслав Владимирович тебя с ним развести хочет.

– Юрий Ярославич! – в ужасе ахнула Прямислава, как будто при ней помянули о самом Сатане. – Он в Звенигороде? Но это что же получается…

Прямислава похолодела: ей все стало ясно. Не вода и не камни ждали ее на дне обрыва, а само адское пламя!

– Не тебя и не Игоря князь Владимирко задумал женить, – прошептала она. – Он хочет меня назад князю Юрию отдать… Уже разводная грамота вышла… Боярин Самовлад ее везет… И отдать… Это смерть моя будет… И правда лучше в монастырь…

– Не может быть! – воскликнул Ростислав, никак не ждавший такой подлости от собственного брата.

– Ну а что же еще? – Прямислава гневно глянула на него. – Как еще это объяснить? Меня за тебя посватали, ты знать не знаешь, а мой бывший муж у него в гостях сидит, «невесту» дожидается! Меня то есть! Ему меня везут, хотят назад отдать этому аспиду, а твой князь Владимирко помогает!

– Да как же мог Володьша на такое дело пойти? Он страх Божий имеет!

– Да небось Юрий Ярославич ему наплел, что-де грех мужа с женой разлучать! Ну, мой отец этого так не оставит! Сейчас же домой в Туров еду! Ни минуты здесь не останусь!

Оскорбленная Прямислава повернулась и шагнула к двери, собираясь немедленно перебудить весь терем и приказать собираться, но Ростислав удержал ее за плечи:

– Погоди!

Она обернулась, и при виде его помрачневшего лица ей стало стыдно, что она совсем не подумала о нем. После такой оскорбительной попытки обмануть ее и Вячеслава Владимировича никакая дружба между Туровом и Перемышлем невозможна, и едва ли у них с Ростиславом будет случай еще когда-нибудь увидеться.

И внезапно Прямислава разрыдалась: ей стало ясно, что все ее счастливые мечты разлетелись как дым, что никогда она не будет женой того, кого полюбила. Все, чем были полны ее мысли по дороге от Турова, стало невозможно; будущее, еще недавно одетое в такие яркие и радостные цвета, сделалось мрачным и одиноким. Она вернется домой и пойдет в Рождественский монастырь, потому что только Бог не обманет!

Ростислав опять обнял ее, прижал ее голову к плечу и стал гладить по волосам.

– Погоди, как же ты поедешь? – тихо говорил он, словно размышляя вслух. – Переяр, козел старый, мне врал, как сивый мерин, значит, ему-то весь этот подлый замысел известен. У него какая дружина?

– Копий сто! – сквозь слезы выговорила Прямислава, уже догадываясь, к чему он клонит.

– А у ваших?

– Копий восемьдесят, если всех считать.

– Люди надежные?

– Самовлад Плешкович… леший его знает… Он из тех, кто моего отца хотел с княжения согнать, потом вроде помирились.

– В чью пользу хотел согнать? Юрия?

Прямислава кивнула.

– Значит, он будет друг Переяру, а не нам. Кто же остается? С девками и бабами много не навоюешь!

– Не буду я его женой! Лучше утоплюсь, скажу епископу, что в монастырь пойду, он не позволит! – невнятно, но решительно твердила Прямислава.

– До епископа еще добраться надо. Не могу поверить, чтобы Володьша с твоим отцом воевать не побоялся! Ради Юрия! Да кто он нам, этот Юрий? Нет, они как-то хитрее задумали! Вы через леса когда собирались ехать?

– Завтра.

– Вот там и будет ждать! – подал с лестницы голос Звонята, который уже некоторое время назад, услышав наверху шум бурного объяснения, поднялся и прислушивался. – Там всегда шалят, вот у них и поп здешний такой ратоборец. Налетят в глуши, увезут, и ищи потом! И с князя Владимирка не спросишь!

– У меня всего-то тридцать человек! – с досадой пояснил Ростислав Прямиславе. – Ваш Андрей Владимирович изволил забояться, велел без дружины приезжать!

– А здешние, червенские?

– А не знаю! С кем они будут, со мной или с Володьшей, – Бог их весть! Пока разберутся, пока вече соберут – брат с князем Юрием уже здесь будут. Они-то знали, что им со мной воевать придется, а я-то не знал!

– Поехали назад в Любачев, – предложил Звонята.

– Сам же только что сказал, что по дороге ждать будут.

– Да, это я дурак, – согласился Звонята. – Знаешь что? Давай прямо в Белз рванем! Тут пятидесяти верст не будет, завтра приедем. А там нас ждут и за тебя уже клялись жизнь положить! Не выдадут, а там наши перемышльские подойдут, да любачевские тоже.

– И ее с собой? – Ростислав кивнул на Прямиславу. – Если где чертям скоро жарко станет, так это в Белзе.

– А лучше ее тут оставить, чтобы князю Юрию досталась, пока ты войско собирать будешь?

– А хрен ему трехсаженный, князю Юрию!

– Я лучше с тобой поеду! – быстро сказала Прямислава. – Все равно куда, но здесь не останусь!

Ей было противно оставаться среди этих людей, которые обманули ее и везли прямо в руки отвергнутому мужу. Вместе с Ростиславом она была готова ехать хоть в дремучий лес, только бы побыстрее уйти отсюда.

– Но если, по твоим словам, сват с Самовладом в сговоре, как же они меня отпустят? – сообразила она. – А у тебя тридцать человек против их двух сотен!

– А мы тебя тайком увезем! – Звонята подошел поближе и зашептал: – Мы обещали до зари уехать, уедем прямо сейчас. Оденешься отроком, на коня сядешь, лицо шапкой прикроешь, никто и не заметит! А когда хватятся, мы далеко будем!

– Верно! – одобрил Ростислав. – Возьми с собой девку какую-нибудь из своих, если есть надежные, и ждите здесь. А мы сейчас свою дружину тихонько поднимем и у отроков в мешках пошарим, у нас есть пара малорослых, подберем вам порты, плащи, башмаки. Ну, согласна?

Прямислава кивнула. Еще одно приключение с переодеванием, да еще в мужское платье, совсем ее не привлекало, но она не видела другого выхода.

Ростислав ушел поднимать дружину. Вскоре Звонята снова поднялся и вручил Забеле довольно тяжелый сверток. Прямислава ждала ее прямо за дверью в переднюю горницу; рядом с ней стояла Зорчиха с горестным недоумением на лице. Она проснулась и пришла в ужас, узнав, навстречу какой участи везла свою воспитанницу. Но и способ, избранный Прямиславой для избавления от беды, ей казался не многим лучше.

Настороженно поглядывая на спящих женщин, Прямислава и Забела быстро надели мужские рубахи прямо поверх своих, влезли в штаны, с трудом подавляя нервный смех, потом натянули ноговицы[60] и стали возиться с завязками. Косы они обкрутили вокруг головы и сверху надели шапки. Ничего не получалось: слишком длинные рукава мешали, завязки путались.

Зорчиха качала головой: нельзя было сказать, что девушки стали похожи на отроков, да и самим им было стыдно показываться в мужском платье – тут ведь не колядошные игрища!

– Утром как все встанут, наденешь мое платье на Крестю, ей не привыкать, – шепотом наставляла няньку Прямислава, пока Забела накидывала ей на плечи чужой тяжелый плащ и расправляла его, чтобы скрыть очертания женской фигуры. – Боярыням скажешь, что я, боясь разбойников, другой дорогой поехала и в Любачеве их встречу. А Крестя пусть боярам на глаза не попадается, проведите ее как-нибудь. Кибитку у тиуна потребуйте, чтобы «княжна» в седле не маялась. А там видно будет.

– Куда же ты, моя красавица?..

– Куда глаза глядят! – Прямислава даже няньке не назвала город, в который ее собирались везти. – Вернетесь в Туров – отцу расскажете. Я сама к нему пришлю. Ну, прощай!

– Благослови тебя Бог! – бормотала Зорчиха, а Звонята уже тихонько скребся в дверь, дескать, поторапливайтесь.

Увидев двух «отроков» с надвинутыми на лица шапками, в широких плащах и в башмаках, которые были обеим безбожно велики и шаркали по полу, Звонята не удержался и фыркнул, а Забела тут же двинула ему кулаком в бок.

– Распотешился! – зашипела она. – Давай веди! Лошади готовы?

– Ты отрок бойкий, еще в воеводы выйдешь! – шепнул в ответ Звонята. – Если лошадь со смеху тебя не сбросит!

Во дворе было совсем темно, но зевающая дружина безропотно готовилась в путь. Кмети хорошо знали, какая тревожная обстановка сложилась вокруг Белза, и верили, что если князь гонит их туда среди ночи, значит, так надо. Хорошо хоть, коней покормили и сами успели поесть. Чуть поодаль от крыльца знакомые Прямиславе Тешило и Рысенок держали двух коней, самых смирных, которые нашлись среди заводных коней дружины.

– Я же не умею! – испуганно сказала Прямислава Забеле.

Та ахнула и кинулась к Звоняте: никто и не подумал о том, что выросшая в монастыре княжна никогда не садилась в седло. Тот коротко выругался, подтянул к себе Рысенка и что-то приказал ему.

– Полезай, не бойся, я коня поведу! – сказал отрок Прямиславе, подойдя к ней. – Давай подсажу. Ты держись только.

Звонята своей широкой спиной загородил двух поддельных отроков, пока те с помощью отроков настоящих неловко взбирались в седла. Непривычная мужская одежда, огромные башмаки, смущение и тревога сильно мешали даже Забеле, которая умела ездить верхом. Что же касается Прямиславы, то здоровенное животное внушало ей ужас, но деваться было некуда. Она обеими руками вцепилась в переднюю луку седла. Ей казалось, что от этой высоты у нее кружится голова. А со стороны выглядело, что ездить верхом так просто!

Звоняте подали его собственного коня, он одним махом взлетел в седло и шагом поехал к воротам. Прямислава и Забела двинулись за ним следом, Тешило и Горяшка прикрывали их сзади. Рысенок вел коня Прямиславы в поводу, и от нее требовалось только сидеть, не падая.

Ровным строем дружина проехала по короткой улочке от тиунова двора к воротам, копыта стучали по сухой земле, но наблюдали за отъездом только дозорные да кое-где вороны.

– Кар-ка-ар! – раздавалось в предутренней мгле, и Прямиславе казалось, что эти черноперые наблюдатели смеются над их неуклюжей хитростью.

Но до самого утра их бегство оставалось незамеченным, и они были уже на полпути к Белзу, когда в горницах посадничьего терема только проснулись. Раньше всех поднялись боярыни Анна Хотовидовна и Еванфия Станимировна: первую разбудила сокрушенная Зорчиха, а вторая поднялась к плачущему ребенку и, качая его, с тем же вниманием слушала шепчущую няньку. Ее новостями обе были потрясены: если боярину Ядринцу, мужу Еванфии Станимировны, было известно о замысле передать Прямиславу бывшему мужу, то его жена об этом не знала ничего и была возмущена коварством, которое губило жизнь молодой женщины и наносило тяжкое оскорбление ее отцу.

К счастью, обе боярыни были женщинами неглупыми и умели держать себя в руках. Дальше они все взяли на себя, и бедной Зорчихе осталось только молиться за свою улетевшую голубку да разбирать вещи ее приданого. С собой Прямислава и Забела прихватили только мелочи вроде гребешков и одной рубахи на смену, а все роскошное, богатое приданое из драгоценных тканей и мехов осталось на попечение осиротевшего посольства. Зорчиха дала исподнюю рубаху Прямиславы с вышитыми наручьями, платье из тонкого желтого сукна и достала паволоку, покрывало из тончайшего византийского шелка со сложным восточным узором. Во все это боярыня Еванфия нарядила одну из своих девок, взятых в дорогу для услуг, круглолицую и скуластую, по имени Репка. Никакого сходства между нею и Прямиславой не было, но роста они были почти одинакового, и потому для сегодняшних целей Репка подходила гораздо больше, чем Крестя. Да и грех было, имея выбор, опять заставлять послушницу надевать мирское платье!

Репку, одетую в платье княжны, покрыли паволокой, якобы от сглазу, чему никто не удивился. Из-под паволоки виднелся только кончик косы с цветными лентами и серебряными привесками, но распознать, Прямиславе Вячеславовне принадлежит этот кончик или другой, туровские бояре и тиун Тудор не смогли бы, даже если бы задались этим вопросом.

На требование выкатить княжне кибитку тиун развел руками: у него были только колы, то есть двухколесные телеги для поклажи, да еще волокуши. Трепещущую от страха Репку посадили в седло, и обоз потихоньку двинулся на юго-восток.

Сначала дорога еще несколько верст шла вдоль реки до самого ее истока, а дальше пролегала через лес. Отец Тимофей со своим топором, как и обещал, сопровождал обоз – он шел впереди и зорко оглядывал опушку леса вдоль дороги. Именно он своим наметанным орлиным глазом первым заметил подозрительное шевеление веток на вершине березы.

– Вон, вон! – вдруг закричал поп диким голосом, скидывая топор с плеча. – Вон, на березе! Стреляй, стреляй!

Никто ничего не понял, женщины остановились, челядинки сбились в кучу возле своих хозяек. Еванфия Станимировна вырвала у няньки ребенка и прижала к себе, один из ближайших кметей схватил повод лошади, на которой сидела «княжна».

– Стреляй, ворона, что стоишь! – Расторопный отец Тимофей сорвал со спины кого-то из кметей лук, ловко согнул его, натягивая тетиву, выхватил стрелу, наложил, прицелился.

С вершины березы раздался громкий пронзительный свист: отец Тимофей выстрелил, стрела ударила куда-то в гущу веток на вершине, крона березы задрожала, наземь посыпались сорванные зеленые листочки. И тут со стороны опушки раздались крики, свист, многоголосый вой, и какие-то люди в боевых доспехах толпой побежали из-под деревьев к реке.

Женщины разом закричали, мужчины схватились за оружие; кмети вскинули круглые разноцветные щиты, побежали и растянулись цепью, загораживая женщин, выхватили из ножен мечи. А нападающие катились из леса сплошной волной; казалось, тут было целое войско. В мгновение ока вдоль всей растянутой линии ладей на катках завязалась схватка. Сам боярин Самовлад в блестящем железном шлеме с мечом и щитом, который ему быстро подал отрок, бился впереди своих кметей.

Но больше всех отличился в схватке отец Тимофей. В рясе, подпоясанный веревкой, без шапки, упавшей еще в самом начале боя, сверкая широкой лысиной, с развевающимися рыжеватыми волосами, держа свой топор двумя руками, он крушил нападавших, как ураган. Его необычный вид, зверское красное лицо, блеск топора и быстрота движений поражали врагов, и мало кто осмеливался подступиться к попу-ратоборцу.

Неразборчиво выкрикивая что-то, он сметал деревянные щиты и молотил по шлемам, а сам оставался невредим. То ли у мирян не поднималась рука на духовного пастыря, то ли его охраняли ангелы Господни, но отец Тимофей вскоре уже разметал вражий строй и пробился к тому, кого стоило считать главарем.

А у других дела шли не так хорошо: нападающие теснили защитников обоза, и те отступали, хотя имели за спиной реку. Где-то кмети под руководством сотника Чудилы попытались превратить пару перевернутых возов в подобие маленькой крепости, но вскоре были вынуждены ее оставить. Кмети боярина Самовлада падали один за другим, а вскоре и сам он был оглушен ударом по голове. Сват Переяр с собственной дружиной был оттеснен к реке, и многие из его людей уже прыгали в воду, не выдерживая давления. Все чаще то один, то другой защитник вынужден был сдаться. Пеструю стайку женщин уже с двух сторон окружали чужаки, и только с одной они еще видели спины туровской дружины, пытавшейся не допустить к ним нападавших.

Отец Тимофей, яростно и ловко орудуя топором, приблизился к высокому всаднику на гнедом коне: на всаднике была хорошая кольчуга под красным плащом, на голове шлем с кольчужной занавеской, закрывавшей нижнюю половину лица. Стоя на невысоком пригорке, он наблюдал за битвой и только иногда делал знаки своим приближенным, которые криком или звуком боевого рога руководили действиями войска. И вот довольно большой отряд туровцев, увлекаемый примером отважного попа, прорвался прямо к пригорку. Ближняя дружина разбойничьего вожака пыталась оттеснить их, но отец Тимофей проскочил между лошадьми, несмотря на попытки его задержать, и со всего размаху ударил коня топором в лоб. Конь повалился, и нарядный всадник едва успел соскочить, чтобы не оказаться придавленным; с негодующим криком он выпрямился, выхватил меч, и кто-то из кметей подал ему щит вместо того, что остался возле седла. С зверски вытаращенными глазами, крича что-то вроде «Ну, получай, Сатана!», отец Тимофей бросился к нему и ударил в подставленный щит, отскочил, чтобы не получить мечом по голове, замахнулся снова… и вдруг опешил, боевая свирепость на его лице сменилась изумлением.

Теперь, когда его главный противник стоял на земле, отцу Тимофею внезапно бросилась в глаза золоченая иконка на его шлеме. Такие золоченые чеканные изображения святых, своих покровителей, носили на шлемах князья. На потрясенного отца Тимофея смотрел лик святого Георгия. Он не мог сразу понять, кто именно перед ним, но нельзя было сомневаться, что противник – один из русских князей, и ошеломленный поп опустил топор. Его тут же обезоружили и связали. А подопечный святого Георгия торопливым шагом спустился к реке, где его дружина одержала полную победу, частично разогнав, частично пленив туровских и перемышльских кметей. Обезоруженные сваты стояли кучкой, окруженные победителями, витязь в красном плаще, окинув взглядом берег, направился к стайке женщин. Дородная Дарья Даниловна ехала в двухколесной повозке, весьма похожая на макошь, то есть последний сноп, по обычаю наряженный в цветное платье и пышный повой. Молодая боярыня Вера Нежатовна сидела верхом, но боярин Самовлад, кажется, ничуть не беспокоился за свою молодую жену, а жадным взглядом наблюдал за князем-разбойником. Минуя двух первых, не глядя на остальных, он подбежал ко второй всаднице, покрытой полупрозрачной паволокой.

– Не ждала меня, родная моя! – часто дыша после битвы с попом, проговорил он, протягивая руки к всаднице. – Лада моя, жемчужинка моя желанная! Говорил же я тебе, что нет мне без тебя жизни, что хоть с того света я к тебе вернусь, что хоть из-под земли достану, а будешь ты моей! Я от своего слова никогда не отказываюсь!

Он снял девушку с коня, нетерпеливо откинул покрывало с лица, ожидая встретить блестящий от гнева взгляд голубых глаз своей жены, но та отворачивалась и закрывала лицо руками.

– Это я, душа моя драгоценная, не бойся! – Юрий Ярославич схватил ее руки и оторвал от лица, но вдруг крякнул, точно слова встали у него поперек горла.

Он ждал, что Прямислава Вячеславна встретит его потоком упреков и будет клясться, что скорее утопится здесь же в реке, но не станет с ним жить, что она будет грозить гневом своего отца, который немедленно соберет войско и найдет его хоть под землей… Но он не был готов к тому, что под драгоценной византийской паволокой обнаружится скуластое лицо, круглое, как репа, почти такое же желтое от загара, с веснушками, с курносым носом и зажмуренными от страха глазами! Репка не смела даже глянуть на того, кого с ее помощью обманули, а Юрий Ярославич смотрел на нее, не веря глазам, и даже перекрестился по привычке, стараясь отогнать наваждение.

– Это что? – наконец пробормотал он и огляделся. – Это кто, я спрашиваю? Жена моя где, Прямислава Вячеславна?

Он тряхнул Репку за плечи, оттолкнул от себя и метнулся к стайке женщин. Тесно прижимаясь друг к другу, они опасливо посматривали на него, а он не находил среди них своей бывшей жены. Теперь-то он достаточно хорошо ее знал, чтобы ни с кем не спутать! Он видел ее няньку Зорчиху, к которой прижалась маленькая послушница, видел туровских боярынь – видел всех тех, кого привык встречать в гриднице князя Вячеслава возле Прямиславы. Не было только двух – ее самой и той шустрой девки, которую он так некстати обнял, приняв в первый раз за жену.

– Где она, где Прямислава Вячеславна? – кипя от гнева и досады, выкрикнул он. – Кто это чучело на лошадь посадил? Где моя жена?

– Да я посадила! – Боярыня Еванфия вдруг передала ребенка няньке и шагнула вперед, грозно уперев руки в бока. – Я посадила! Я и платье княжны на нее надевала! Да ведь еще не знала зачем! Теперь-то знаю!

– Где она?

– Не знаю где, а если бы знала, то не сказала бы! Что же ты задумал, ирод, идолище, зверь-коркодел[61]! Развели вас и грамоту разводную прислали, она тебе больше не жена, и тебе бы в монастырь идти, грехи замаливать, беспутному! А ты, как волк, на дороге залег, честную девицу хотел похитить! Людей не боишься, Бога побойся! Бог все видит, и днем, и ночью, и в городе, и в глухом лесу! От Него тебе не скрыться, лиходей! А Прямиславы Вячеславны не ищи, не найдешь!

– Так это что же получается? – К ним подошел боярин Самовлад, без шлема, весь взмокший, изумленный не меньше князя Юрия. – Это что же – не княжна? – Он окинул взглядом Репку, от смущения закрывавшую лицо рукавом, но из-под рукава было видно достаточно, чтобы он заметил разницу. – Куда же она делась?

– У тебя надо спросить, сват дорогой, где невесту потерял? – яростно бросил ему Юрий Ярославич. – По дороге посеял, точно рукавица из-за пояса выпала!

– Куда же она делась? – Ничего не понимая, Самовлад Плешкович обернулся к Переяру Гостиличу.

Тот тоже подошел поближе, недоуменно хмуря брови. Все вроде обошлось благополучно, половец исчез еще ночью, безо всякого шума, и невесту привезли куда следует – что еще случилось?

– Не в Червене же она осталась? Эй, Нежатовна! – Боярин Самовлад окликнул жену. – Где княжну забыли? Как это чудо на ее лошади оказалось? Где она, в Червене?

– Нет. – Дрожащая Вера Нежатовна сделала шаг вперед. Она боялась и Юрия Ярославича, и собственного мужа, которому, похоже, оказала бы услугу, предупредив пораньше о том, что ей было известно. – Ее уже утром не было. Ночью пропала. С вечера была, а утром нет. Сказали, что из-за разбойников ее другим путем повезут и она нас будет ждать в Любачеве. А эту одели, чтобы… ну, чтобы…

– Что же не сказала? – в досаде воскликнул боярин Самовлад. – Что же ты молчала, курица?

– Я думала, ты знаешь, батюшка, – еще сильнее задрожав, ответила Вера. – Сказали, что вы с Переяром Гостиличем и придумали.

– Кто сказал?

– Ядренцова боярыня… – Вера боязливо перевела взгляд на Еванфию Станимировну.

– Мы сами ее отправили другой дорогой! – сказала Анна Хотовидовна. – Бояр не спрашивали. Теперь вижу: правильно сделали.

– Какой другой дорогой? Что вы наделали, дуры-бабы! – опомнившись, заорал Самовлад Плешкович. – Кто ее повез?

Но его жена отводила глаза, прочие же смотрели на бояр с осуждением, а то и отвращением. И даже самоуверенный Самовлад Плешкович смутился: мало кто сможет невозмутимо стоять под взглядами, справедливо обвиняющими в предательстве.

– Кто повез? – Еванфия Станимировна усмехнулась и повела плечом. – Тот и повез, к кому ее везли.

– Что?!

– Князь Ростислав Володаревич ее повез! – с явным торжеством пояснила Анна Хотовидовна. – Тот, за кого ты ее сватал, Переяр Гостилич, с кем ее Бог и епископ Игнатий благословляли венчаться, он и повез. А куда – уж не взыщи, не знаю.

Юрий Ярославич в ярости сжал в руках плеть и переломил ее пополам.

– Как он здесь оказался, черт бы его побрал? – почти прорычал он, бросая обломки под ноги.

– Приехал вчера, это верно. – Переяр Гостилич мрачно кивнул. – Кто же знал, что его Сатана принесет в тот же день, что и мы приедем!

– Куда он ее повез?

– А куда мог повезти? Не в Любачев – с вами не хотел столкнуться. На западе ляхи, а ему сейчас лучше в воду, чем к Болеславу в руки попасть. Остается либо во Владимир, к князю Андрею…

– Или в Белз, – подсказал Стоинег Ревятич. – Его туда тамошние людишки звали.

– Она была с ним?

– Да кто же спрашивал? Если были бы с дружиной девки, у ворот заметили бы! Надо бы теперь в Червен вернуться, расспросить.

– Расспросить! Чтоб черти так грешников расспрашивали! – в гневе закричал Юрий Ярославич, окончательно убедившись, что опять одурачен. – Моя жена к чужому мужчине в руки попала, а я буду расспрашивать! Половец проклятый! Откуда он взялся на мою голову? Что же князь Владимирко за своими братьями уследить не может!

– Ну, ты князя Владимирка-то не очень… – забормотал Переяр Гостилич, считавший, что его князь и так очень много на себя взял, согласившись устроить это «сватовство». А с Юрием Ярославичем, похоже, не надо было связываться, потому что человек он неудачливый! Теперь же Юрий Ярославич, так плохо скрывая их причастность к заговору, оказывал звенигородским боярам и их князю очень плохую услугу!

Впрочем, и боярину Самовладу следовало орать поменьше. Он мог бы спастись только одним способом: убедить всех, что не участвовал в обмане и тоже, как сам Вячеслав Владимирович, поверил, что сваты приехали из Перемышля. Но свидетелей его вины было слишком много, и среди них женщины из самых знатных родов!

– Собирайся! – бросил он жене. – Поедем.

– Куда, батюшка? – робко спросила она, все еще вжимая голову в плечи.

Самовлад не ответил, поздновато поняв, что держать язык за зубами безопаснее. Слава Богу, здесь было близко до ляшских земель, а там врагу перемышльского князя будут рады.

Но князь Юрий еще не сдался и не собирался спасаться бегством. Он пнул сапогом обломки своей плети и бегом бросился к коням у пригорка. Проклятый половец не мог уйти далеко со своей добычей, а в распоряжении Юрия Ярославича по-прежнему оставались силы, значительно превосходившие ближнюю дружину Ростислава.

– Давай бегом! – крикнул он звенигородцам. – Уйдет половец – всех нас погубит, и меня, и вас, бараны безголовые! А не уйдет – еще посмотрим!

Переяр Гостилич кивнул и пошел к своему коню. Довести дело до конца по-прежнему было выгоднее, чем отступить ни с чем.