Прямислава понимала и отчасти разделяла ее сомнения, но все же мысль провести остаток жизни в Рождественском монастыре, который в округе по старой памяти продолжали звать Девичьей Горкой, не казалась ей такой ужасной. Здесь рядом с ней была ее мать, мир ее безмятежного детства, и сосны старого Ладиного бора ласково шептались над ее головой, когда она сидела на толстом бревне, глядя на полосы солнечного света в траве. Здесь был мир и покой, мир навсегда. Если ей не суждено было «мира и единомыслия» с мужем, то с Богом их можно достичь всегда, и этот путь к миру не закрыт ни для кого.

Но князь Вячеслав внезапно прислал людей, чтобы вернуть дочь в Туров, и то, что она там узнала, заставило все ее мечты о монастырском покое разлететься, как дым. К ней приехали сваты – и приехали из Перемышля! К ней прислал сватов новый перемышльский князь Ростислав Володаревич!

Явилось четверо знатных бояр – Переяр Гостилич, Стоинег Ревятич, Хотила Славомирич и его брат Радолюб, все со своими женами, которые на обратном пути должны были составить свиту невесты, а в будущем стать ее собственным двором. Они привезли грамоты, в которых князь Ростислав и город Перемышль честь по чести подтверждали их полномочия, и Вячеслав Владимирович с любопытством разглядывал новую княжескую печать Ростислава, которая заменила старую печать князя Володаря.

Когда Прямиславе сообщили о сватовстве, она чуть не села прямо на пол посреди гридницы.

– Удивляться тут нечему, я давно уж этого ждал! – говорил довольный князь Вячеслав, потирая руки. – Так и знал, что как пройдет слух, что моя голубка от злого мужа избавилась, так к ней сваты со всех концов света понаедут! У других девки-невесты не моложе тебя, всего восемнадцатый год! И знал, что из Перемышля раньше других приедут! Ведь Ростислав Володаревич-то видел тебя, знает, какая ты красавица! Небось приехал домой и решил: хоть расшибусь, а возьму за себя! Ну, какой ответ дадим?

Но Прямислава только закрыла лицо руками. Видя, как она взволнована, князь Вячеслав не настаивал на немедленном ответе и даже сам проводил ее до лестницы наверх.

– Подумай, душа моя, я тебя не тороплю! – говорил он, ободряюще поглаживая ее по плечу. – Ты его знаешь, видела, что за молодец, рассуди в покое, а там и решим. Бояр соберем, с ними поговорим, как народу понравится. Но с Перемышлем родниться неплохо. И как вовремя князь Володарь помер! Вот уж правду говорят: что Бог ни делает, все к лучшему! Земля там богатая! И соль, и торговая дорога большая! Если что, и от венгров, и от ляхов нас прикроют! Будет перемышльский князь мне сыном – дед в Киеве благословит, не сомневайся! Скорее послать ему сказать! – спохватился Вячеслав Владимирович. – Пусть скажет митрополиту, чтобы быстрее думал! Дело-то выгодное какое! Ну, иди, душа моя, отдыхай, а как надумаешь, так и скажешь.

И он убежал вниз снаряжать гонца. Для себя он уже все решил и потому не торопил Прямиславу с ответом, что ответ ему не требовался. Турову эта свадьба была выгодна, а значит, ей придется полюбить перемышльского князя!

В горницу несли подарки от сватов: ткани, ковры, меха, украшения в резных ларцах. Анна Хотовидовна и прочие ахали и охали над сундуками, даже Крестя, опасаясь попасть во власть мирской суеты, все же подошла и заглянула в ларец, опасливо вытянув шею, будто из-под крышки кто-то мог броситься и укусить. Но Прямислава, ни на что не глядя, сидела на лавке, уронив руки на колени. В голове у нее гудело, сердце часто билось. То, о чем она не смела даже мечтать, сбывалось наяву! Значит, Бог все-таки не гневается на то, что она захотела сломать венец, однажды связавший ее с Юрием Ярославичем. У нее будет муж, тот самый, кого она сама выбрала бы, если бы могла выбирать.

– Одно плохо – жених-то уж больно с лица нехорош! – бормотала Зорчиха, держа на распяленных руках тонкое покрывало-паволоку и щурясь, чтобы получше рассмотреть изящно переплетенный узор. – Половец! Глазки узенькие, рожа желтая, прости Господи!

Прямислава слышала ее, но только смеялась про себя: давно прошло то время, когда Ростислав казался ей некрасивым. Она вспоминала его желтовато-смуглое лицо с половецкими скулами, и сердце ее сладко замирало, и хотелось смеяться. Она вспоминала его горячие руки, его объятия, и мысли об этом доставляли ей удвоенное блаженство – ведь она будет его женой! Все то, что она вычитала у Златоуста о любви, покорности и взаимной верности супругов, теперь приобрело новый и такой сладкий смысл! Если ее мужем станет Ростислав, то каким блаженством будет любить его и покоряться ему! «К мужу твоему влечение твое, и будет он господствовать над тобою…»

Когда на другой день князь Вячеслав снова пришел к ней с разговором о сватовстве, Прямислава дала согласие. Начались приготовления: десяток девок шили приданое, купцы целыми днями толпились в сенях с мехами, тканями, расписной и чеканной посудой. Оружейники и седельщики трудились над подарками жениху и его мужской родне. Боярин Милюта надоумил заказать для Ростислава нож с образком Михаила Архангела на рукояти, в пару к его мечу, и Прямислава так обрадовалась, что даже поцеловала воеводу. Сама она то примеряла новые платья, то заглядывала в мастерские.

Сваты торопили: дескать, город Перемышль недоволен, что князь неженат, и свадьбе следует быть поскорее. Кроме них, с Прямиславой отправлялись туровские бояре с женами, и теперь Анна Хотовидовна, Вера Нежатовна, Дарья Даниловна и Еванфия Станимировна тоже собирались в путь. Кстати, Еванфия Станимировна была из рода Путиличей и приходилась игуменье Мелитине родной сестрой, но она-то целиком одобряла намерения Прямиславы и считала, что не замужество было бы для княжны грехом, а, напротив, отречение от него.

– Бог тебе дал молодость, красоту, здоровье, чтобы ты любовь в мире преумножала и род человеческий! – пылко приговаривала она, сама имеющая к тридцати годам семерых детей. – А такое богатство в монастырь нести – талант в землю зарывать, а за это Господь не похвалит! И святые в целомудрии жили, только когда им двоих детей Бог посылал, а у тебя и одного еще нету! Вот это грех – Божий завет отвергать!

Теперь осталось дождаться только разводной грамоты, а пока ее не было, князь Вячеслав чуть ли не каждый день закатывал пиры для сватов. Туровцы чередой тянулись на княжий двор поздравить, несли подарки, каждый по своим достаткам, – от дорогих золоченых ларцов до лукошка яиц.

Пока готовили приданое, прибыла грамота из Киева. Можно было собираться в путь. Все радовались, что сложное дело решилось так быстро, а монах, привезший ее, рассказывал, что в Киеве, с просьбой ускорить дело, были посланцы от князя Владимирка и, как ни странно, от Юрия Ярославича!

– Раскаялся, знать, в грехах-то, вину на себя берет и хочет жену освободить! – рассказывал отец Акиний. – Вроде даже говорил, что сам в монастырь пойдет, чего же жену держать, молода еще!

В раскаяние Юрия Ярославича верилось с трудом, но Господь всемогущ, и не таким еще грешникам посылал Он озарение. Главное, что грамота была на руках и препятствий к браку больше не имелось.

Наконец собрались. Настал четверг, который признавался подходящим днем для отъезда. Все приданое уложили в сундуки, пересыпая там и тут горстью льна или перекладывая головкой чеснока, чтобы уберечь будущую семью от бедности. Невесте на шею надели янтарное ожерелье, от сглаза в далеком пути. Вместе с Прямиславой ехали Зорчиха, Крестя, которую пока не с кем было отправить обратно в Берестье, Забела и еще три девушки-служанки, подаренные Вячеславом Владимировичем вместе с прочим приданым. Каждая из боярынь тоже ехала со своей челядью, а Еванфия Станимировна прихватила и младшего, полугодовалого, сына, которого не пожелала оставить так надолго. Вместе с приехавшими перемышльскими боярами и дружиной воеводы Переяра Гостилича обоз получался внушительный.

Сперва все разместились в ладьях и поплыли по Припяти. На первой стоянке Вячеслав Владимирович простился с дочерью.

– То с матерью провожали, теперь один провожаю! – говорил он, посмеиваясь и моргая, чтобы скрыть набежавшие слезы. – Да ты теперь уже не дитя! Ну, дай Бог! Дай Бог, чтобы муж тебя любил, как я люблю, остальное приложится! С любовью и бедность одолеешь, и болезнь, и опалу, с любовью всякая беда легкой покажется!

Ладьи вновь тронулись в путь. Утирая слезы, Прямислава оглядывалась на отца и епископа Игнатия, стоявших рядышком на берегу у самой воды. Она была рада новой жизни, ожидающей ее впереди, но было горько прощаться с отцом так скоро после того, как она по-настоящему его узнала.

– Ничего, княжна, не навек расстаешься, Бог даст, свидитесь! – утешала ее степенная боярыня Дарья Даниловна, пожилая женщина, провожавшая когда-то и Ростиславу при ее первом замужестве, и сестру Верхуславу. – Не на край света едем! И года не пройдет, как князь-батюшка в гости пожалует. На крестины приедет, как же не приехать!

Прямислава улыбнулась. Не пройдет и года, как у нее может появиться ребенок. Он будет на четверть половцем, но, воображая маленькое живое личико, в котором только разрез темных глаз немного напоминает о Диком Поле, Прямислава замирала от блаженства. Она уже любила этого ребенка, любила больше жизни, и любовь к нему изливалась из сердца, как огненный меч, пронзающий мир. Она страстно хотела, чтобы ее дети были детьми Ростислава, а значит, она не ошиблась, принимая его сватовство.

По рекам предстояло плыть около недели – сначала по самой Припяти, потом по ее притоку Турье до городка Турийска, где кончалась судоходная часть реки, а дальше надо было ехать сухим путем до города Владимира. Потом нужно было опять садиться в ладьи и еще несколько дней плыть по реке Гучве до города Червена. Оттуда сухим путем три дня до Любачева, а там опять на ладьях по реке Сан и до самого Перемышля. В Червене, как обещал Прямиславе Переяр Гостилич, будут ждать лошади, присланные князем Ростиславом. Ей очень хотелось, чтобы в Червене или хотя бы в Любачеве оказался и сам Ростислав, но, конечно, жених будет ожидать ее в церкви. Скорее у нее будет возможность познакомиться с его старшим братом Ярославом, который княжит теперь в Белзе, лежащем на реке Солокии неподалеку от Гучвы.

В дороге развлечься было нечем, и она, наблюдая, как мимо ладьи неспешно проплывают низкие, поросшие ивой берега, мысленно видела всю свою предстоящую жизнь: как она будет жить со своей челядью в тереме княжьего двора, ходить в церковь, заниматься хозяйством, дожидаться мужа из очередного похода…

Прямислава посмеивалась про себя, воображая, как он удивится, увидев лицо невесты! Ведь он-то сейчас думает, что к нему везут Крестю! Только это несколько охлаждало ее радость – Ростислав сватается, по сути, не к ней, а к Кресте! – но Прямислава легко находила ему оправдание. Теперь он князь, на нем лежит ответственность за весь Перемышль, и он обязан устраивать свою судьбу с наибольшей выгодой для волости. Но кого из них двух он любит, Прямислава не сомневалась и знала, что он вовсе не будет огорчен, когда увидит, к кому посватался на самом деле!

Может быть, под венчальным покрывалом он не разглядит ее и даже не будет знать, с кем венчается; так помоги ему Бог устоять на ногах, когда ему предложат поцеловать молодую жену, поднимут покрывало, и он, наклонившись к ней, увидит то самое лицо, которое так жаждал целовать там, в Небеле, под лестницей…

– Повезло тебе, княжна, ой как повезло! – приговаривала боярыня Вера Нежатовна. Ей самой еще не было двадцати лет, и собственная свадьба была свежа в памяти. – Ты своего жениха хоть в лицо знаешь. А меня как повезли, девку глупую, я и не знала, на что мой жених похож. Уже еду, смотрю, у дороги смерд в борозде возится, рожа вся бородой заросла – ну, думаю, и мой вот такой! На парня какого-нибудь гляну, у него один глаз смотрит в Киев, другой в Краков – и мой вот такой, думаю! Напугала себя до смерти, а потом увидела боярина Самовлада: глаза на месте, руки-ноги целы, человек не хуже других – и прямо гора с плеч! Ну, думаю, слава Богу! Живем, ничего.

Прямиславу мало интересовали чужие свадьбы, но она понимала правоту Самовладовой боярыни. Ей, Прямиславе, выпала редчайшая судьба: она выходила замуж взрослой девушкой, знала жениха до свадьбы и могла сама принять решение. Ей позавидовали бы десятки княжеских дочерей по всей Руси, которых сватали и маленькими девочками отправляли к чужим людям, а те зачастую годились своим невестам в отцы и имели детей от первого брака старше, чем новая жена!

Вышли в Турью, и здесь кончалось Туровское княжество, начиналось Владимиро-Волынское. Позади остались заболоченные земли, изрезанные речками и ручейками, лесистые и малонаселенные. Наиболее оживленное сообщение здесь развивалось зимой, когда вода замерзала, а в теплое время года была сущая беда: там, где по замерзшим болотам можно было дойти за час, летом приходилось в обход добираться целый день.

Впереди были более населенные места, холмистые и плодородные, не так густо заросшие лесами. Приехали во Владимир и два дня прожили у тамошнего князя Андрея Владимировича. Он был младшим братом Вячеслава Владимировича и Прямиславе, таким образом, приходился дядей, хотя был всего на четыре года старше ее. Еще пятнадцатилетним он женился, по воле отца, на половецкой красавице, дочери хана Тугоркана, в крещении Марии. Половчанка, немного странно выглядевшая в уборах русской княгини, держалась тихо и скромно, стесняясь стольких незнакомых людей, а Прямислава сразу почувствовала к тетке искреннее расположение – ведь своим смуглым лицом и узкими глазами она так напоминала ей Ростислава!

Князь Андрей принял племянницу как подобает, но видно было, что от предполагаемого брака он не в восторге, подозревая в союзе Турова и Перемышля некую угрозу собственному благополучию. Прямислава спросила, будет ли он на свадьбе, – оказалось, что его не звали. Сначала она очень удивилась – кого же звать на свадьбу, как не ближайших родственников невесты, к тому же живущих прямо по соседству! – но потом догадалась спросить, был ли уже здесь князь Ростислав.

Оказалось, что еще не был и союз, который был заключен между князем Андреем и прежним перемышльским князем Володарем, еще не подтвержден. Это кое-что объясняло, хотя свадьба с племянницей князя Андрея была бы чудесным поводом и подтвердить союз, и заручиться дружбой.

– Он обещал вскоре у меня быть, – сказал ей князь Андрей. – Людей присылал уже. Сам пока не едет, ждет к себе людей от ляшского короля и Перемышль не может оставить. Сына, что ли, Болеславова он в полон взял, я не знаю.

– Я знаю! – Прямислава уже слышала от самого Ростислава ту повесть о весеннем походе и битве на Вислоке и была счастлива рассказать владимирскому князю и боярам о том, какой молодец ее жених!

Отдохнув и распрощавшись с князем Андреем, двинулись дальше. Через три дня к вечеру прибыли в город Червен – старинный и знаменитый, по которому вся прилегающая земля издавна называлась Червенской. Чуть ли не два с половиной века назад еще сам князь Владимир Святославич, креститель Руси, отвоевал у поляков Червонную Русь – сам Червен, а с ним Перемышль, Белз, Звенигород, Радом и другие города. С тех пор уже ляхам приходилось отвоевывать эти земли назад, потом русские князья возвращали их снова, и борьба за Червонную Русь между двумя могущественными державами не ослабевала и по сей день. Поэтому Червен, стоявший на мысу левого берега Гучвы, был хорошо укреплен – рвом и валом со стороны мыса, высокими городнями с заборолом.

Своего князя тут не было, его заменял посадник[57] Людослав Стефанович. Вместе с посадником, мытником и кучей местных жителей встречать караван вышел отец Тимофей из церкви Козьмы и Дамиана. Увидев его, Прямислава вспомнила туровского попа Ахиллу Буяна. Во внешности их не было ничего общего, но отец Тимофей, рослый и плотный, с круглым лицом и густой бородой, имел очень воинственный вид. Бронзовый крест лежал на его выпуклой широкой груди, рукава рясы на могучих толстых руках были засучены почти до локтя, а за веревочный пояс был засунут настоящий боевой топор! Прямислава едва поверила глазам, увидев на пристани эту диковинную фигуру.

– Что это ты, отец, вооружился? – в изумлении воскликнула Анна Хотовидовна. – Или воюешь с кем?

– Тут, на дороге, всегда есть с кем воевать! – густым басом ответил настоятель церкви Козьмы и Дамиана, святых братьев-кузнецов. – Шалят ведь на дороге, боярыня!

– Не пугай княжну, отче! – одернул его тиун Тудор, заметив, как вытянулись лица женщин.

– Шалят? Это правда? – спросила Прямислава.

– Ну, пошаливают, княжна, не без этого! – уклончиво отозвался тиун. – Тут, между нами и Любачевом, городов больше нет, леса, а места наши порубежные, беспокойные – ну, водятся всякие людишки, то наши, то ляшские забредают. Ты не бойся, даст Бог, обойдется! Вон у тебя дружина-то какая! Иди в хоромы, мы для тебя там все наверху приготовили. Тесновато, правда, будет… – добавил он, провожая глазами боярыню Еванфию, перед которой нянька несла орущего ребенка, а следом три девки тащили короба.

Такие большие обозы здесь бывали нечасто, и столы накрыли и в гостином, и в посадничьем дворе. Услышав о том, кто и зачем приехал, на посадничий двор собрались все червенские бояре. Для них это было событие большой важности: ведь если перемышльский князь Ростислав берет в жены дочь Вячеслава туровского и приобретает таким образом сильного союзника – даже несколько союзников, потому что родство с Вячеславом повлечет за собой дружбу с владимирским и киевским князьями, – это означает большие перемены в расстановке сил на Червонной Руси. Имея за плечами такую мощную поддержку, Ростислав недолго будет довольствоваться одним Перемышлем и наверняка захочет собрать в своих руках все те земли, которыми владел его отец. А значит, червенские бояре видят перед собой ту, кто вскоре может стать и их собственной княгиней. Червенцы разглядывали Прямиславу, словно хотели разгадать по ее внешности свою судьбу, задавали осторожные вопросы. При нынешнем положении дел ее брак с Ростиславом представлял для них некую угрозу, но ради будущего им было полезно с ней подружиться, поэтому червенцы заверяли, что ее приезд – большая честь для города, и просили погостить несколько дней.

Прямислава, в общем, понимала, к чему они клонят, но о замыслах Ростислава и своего отца ничего говорить не решалась. Гораздо больше ей хотелось послушать отца Тимофея.

– Наши леса – самое разбойничье место! – рассказывал он и при этом ел за двоих. – На реке поди еще возьми, если на ладьях идут, а как по суше ехать, на волокуши и колы товар перегружают, ползут еле-еле, вот тут они и налетают! Да ты не бойся, я сам вас провожу до Любачева. При мне-то не тронут, меня-то эти бесовы отродья как огня боятся!

– Отец Тимофей у нас боец известный! – подтвердил и посадник Людослав. – С топором управляется лучше любого плотника! Его уж сколько раз убить пытались, да сами убийцы не всегда головы целыми уносили! Один раз вчетвером набросились, так он двоих на месте уложил, одного оглушил, один только сбежал! С тех пор не трогают, слава Богу, знают, кто таков поп Тимофей!

– Кто же на Божьего человека-то руку поднимает, какие лешие? – спрашивала Дарья Даниловна, пока остальные рассматривали бравого попа.

– Вот именно что лешие! – отвечал он, обгладывая баранью кость (день был скоромный). – Нехристи, на ком креста нет, кто за старых поганских богов держится! Я тут по селам и весям часто езжу, всех, считай, перекрестил, пару идолов каменных сам в реку поверг, да есть такие ироды, что хоть в леса бегут, а креста принимать не хотят! Ну а в лесу ведь не разжиреешь! Вот и охотятся на добрых христиан.

– Отец Тимофей сам каждый обоз провожает! – рассказывал посадник, то ли забавляясь, то ли гордясь своим попом. – Того гляди, князь меня прогонит, а его во главе дружины поставит!

– Мое дело иное, я не мечом, а честным крестом сражаюсь! – с набитым ртом отвечал отец Тимофей, но Людослав только смеялся. И гости улыбались: очень легко было представить отца Тимофея, этим вот топором крушащего разбойников-нехристей.

Уставшие в дороге женщины вскоре поднялись в горницы, дружина разместилась внизу. Уже было темно, и посадничий двор почти спал, когда к воротам городка подъехал отряд, как разглядели дозорные, из тридцати-сорока всадников. Тиун Тудор, который по ночам маялся бессонницей и потому обычно ходил к дозорным на стену травить байки и не давать ребятам заснуть, сам вышел на воротную башню и окликнул нежданных гостей:

– Кого Бог принес?

– Это я, Тудор! – ответил снизу от подножия вала знакомый ему молодой голос. – Ростислав Володаревич, князь перемышльский!

С тех пор как князь Володарь назвал Ростислава своим преемником и перемышльское вече согласилось с его решением, у нового князя было очень мало свободного времени. Он едва успел похоронить отца, как явилось посольство от ляшского короля Болеслава, желающее обговорить условия выкупа пленного королевича. Узнав, что князя Володаря больше нет и вести переговоры придется с его наследником, посольство посидело, подумало, а потом испросило позволения уехать, ведь разговаривать с князем Ростиславом оно не уполномочено и никаких договоров у короля Болеслава с князем Ростиславом еще нет. Поскольку между Перемышлем и Краковом пролегала часть большой торговой дороги из Киева в страны западных славян и дальше, Ростиславу пришлось срочно собирать бояр и старост, выбирать посольство в Краков и обговаривать условия союза, который он теперь предлагал польскому королю. Два посольства уехали вместе, увозя грамоты с новыми княжескими печатями. Время было тревожное, но благоприятное: пока Владислав здесь, король Болеслав будет сговорчивее.

– Жениться тебе надо, княже! – говорили Ростиславу перемышльские старосты. – Если князь без хозяйки в доме, какой порядок будет? Ищи себе тестя сильного, чтобы помог, если что. Жаль, у Болеслава дочери нет, а то время такое, что лучше и не сыщешь, чтобы с ним породниться.

– Вячеслав туровский подойдет? – спросил Ростислав.

– Вячеслав туровский? А у него разве есть дочери-девицы? – удивились бояре.

– Дочь есть, хоть и не совсем девица, а все-таки! – Ростислав улыбнулся и рассказал, как провожал дочь туровского князя, покинувшую мужа.

Мысль о необходимости жениться в связи с новым положением уже приходила ему в голову, и Туров сразу вспомнился, потому что князь, даже за всеми делами, часто вспоминал ту недолгую поездку от села Ивлянки до Небеля.

Бояре, выслушав его, принялись с сомнением покачивать головами. Разведенная жена – не лучшая невеста, и не зря в Священном Писании женитьба на разведенной приравнивается к прелюбодейству. Но Вячеслав туровский стал бы очень полезным и сильным союзником – в случае необходимости он прикроет Перемышль от притязаний города Владимира, и владимирский князь будет вынужден отступить, будучи младшим братом князю туровскому. Посомневавшись и подумав, бояре и старосты дали согласие на это родство.

Но приниматься за дело Ростислав не торопился. Киевская Русь – то есть собственно Русская земля[58] – уже не первый век пыталась присоединить к себе Червонную Русь, но та упорно и вполне успешно сопротивлялась притязаниям. Теперь, когда Червонная Русь разделилась на несколько самостоятельных княжеств, киевский князь наверняка возобновит попытки, решив, что ему будет легче заглотить их поодиночке.

– Да я не столько Владимира киевского или Андрея владимирского боюсь, сколько братьев любезных! – с досадой говорил Ростислав своему бывшему кормильцу Предибору Добровоевичу, который до сих пор оставался его советчиком. – Владимирко да Ярша меня всю жизнь половцем бранят, а теперь ведь обиделись поди, что не им старший город достался. Спят и видят, как бы меня из Перемышля прогнать. Или я не прав?

– Может быть, и так, – со вздохом отвечал боярин Предибор.

– Вот и начнут они сейчас меня воевать, я их. Прольем крови немерено, города разорим, села пожжем….

– Ну, мирных-то зачем воевать?

– А оно само собой как-то получается, уж тебе ли не знать, батюшка! Разорим друг друга, а кто обрадуется? Киевский князь! Тогда уж тот, кто из нас троих умнее, первый к нему на коленях приползет, крест поцелует и дань платить пообещает, только бы последнего не лишиться. А от двух других и памяти не останется.

– Может, тебе бы с братьями сперва помириться, а, княже? – предлагал другой боярин, из старинной волынской знати, Семислав Премыслич.

– А как мне с ними помириться прикажешь, если я с ними не ссорился? Если понимают, что нам между собой теперь драться – хуже смерти, то слава Богу. А если не понимают, то словами их не убедишь. Нет, или они мне шею свернут, или я им, пока не попробуем, не успокоимся. И выход вижу один: стать сильнее, чтобы они и не лезли. Чтобы им свои города войска не дали, потому как помирать напрасно никому неохота. А для того мне или с Андреем владимирским, или с Вячеславом туровским надо побыстрее договор утверждать. Лучше с Андрея начать – он и так пуганый. Да и ближе он. Сейчас к нему поеду, а оттуда уж прямо в Туров.

Бояре вздыхали. При всем своем уме и опыте они не могли ничего посоветовать двадцатилетнему парню, который по праву рождения и по отцовскому завещанию оказался владыкой Перемышля, отвечающим за все.

– Да, может, если с Андреем владимирским хорошо сговоришься, и не надо будет на Вячеславовой дочери жениться, – вздохнул Семислав Премыслич. – Все-таки венчанная, мужняя жена, а муж еще жив – зачем нам такая княгиня?

Ростислав не отвечал. Все это было верно, но при упоминании о Турове ему невольно вспомнилась девушка, которая к Турову, собственно, не имела отношения, – послушница Крестя из берестейского Апраксина монастыря. Вспоминая о ней, он понимал: да если бы ангел небесный ему предложил придумать для себя самую лучшую невесту, он придумал бы именно такую – стройную, красивую, смелую, умную, владеющую собой и в то же время готовую ответить на его любовь. Это ей надо было бы родиться княжной, и она украсила бы собой любой из русских городов!

Дочь Вячеслава Туровского, которую он видел рядом с Крестей, казалась привлекательнее других невест только благодаря Кресте – на нее словно падал отсвет красоты той, другой. Ростислав понимал, что жить ему придется не с Крестей и что разница между той и другой сделает его супружество только более тоскливым, но ничего не мог с собой поделать, и мысль о поездке в Туров к князю Вячеславу казалась заманчивой уже потому, что давала слабую, призрачную надежду увидеть Крестю или узнать, что с ней. Вероятно, она давно уже отправлена назад в Берестье и даже, может быть, успела принять постриг, но… Но Ростислав собирался во Владимир, а оттуда в Туров, и сердце учащенно билось при мысли об этом городе.

Бояре Червенской земли, старосты Перемышля и знатнейшее духовенство собирало, как положено, целое посольство, которое будет сопровождать князя. Во Владимир послали гонца. Князь Андрей ответил, что будет рад принять гостя, но просил приехать с малой дружиной, чтобы не тревожить народ. Наиболее осторожные из перемышльских бояр испугались, заподозрив предательство, но Ростислав отмахнулся: князь Андрей, скорее всего, сам боится большого войска.

– Невыгодно ему меня убивать, – сказал он Семиславу Премысличу, который наиболее настоятельно советовал взять всю ближнюю дружину и еще сотню бояр – Если я погибну, Перемышль ведь не он, а Владимирко захватит. Надо Андрею, чтобы Червонная Русь опять в одних руках собралась? Не надо. Так что он меня беречь и лелеять должен, если не дурак.

– А если дурак?

– А если дурак, то у него отец есть. Уж Владимир киевский своим сыновьям не даст баловать.

Но посольство не успело собраться, как приехали люди из города Белза. Двое бояр и священник жаловались на посадника Стужайла и князя Ярослава, который не желает разбираться по справедливости.

– И раз так, то лучше ты, князь Ростислав, владей нами, а мы тебе будем служить, как батюшке твоему служили, только дай нам самим тысяцкого выбрать вместо Стужайла навозного! – говорил боярин Завада, и Ростислав ухмылялся вместе со всеми, думая о приключениях незадачливого Стужайла.

Дать ответ Ростислав сразу не решился. Все-таки отец завещал Белз брату Ярославу, и забрать его себе было бы нарушением отцовской воли. Но, с другой стороны, и отец ведь хотел, чтобы города управлялись разумно и справедливо, а лишившись одного из двух своих городов, старшие братья поневоле будут вести себя смирно.

– Я приеду к вам и на месте с людьми поговорю, – решил Ростислав. – Если вы правы, то дам вам тысяцкого, какой вам угоден, но только тогда уж и вы меня не выдавайте. Ведь братья не успокоятся, Владимирко в Звенигороде рать соберет для Ярослава город назад отбивать. Тогда уж бейтесь со мной до конца, как я за вас, так и вы за меня.

– Батюшка, Ростислав Володаревич! Да чтоб мы? Да мы за тебя! Богом клянемся! – дружно завопило посольство, целуя шейные крестики.

Перемышльская дума одобрила это решение: нарушать волю покойного князя не хотелось, но забрать в руки еще один город всем казалось весьма соблазнительным. Каких-то враждебных действий от старших Ростиславовых братьев, обиженных отцовским завещанием, ждали все, и вырвать у них из рук такой город, как Белз, было бы залогом окончательной победы.

– Поезжай скорее к Андрею владимирскому, а там и к Вячеславу туровскому! – говорили Ростиславу теперь бояре. – С братьями воевать – помощь нам нужна будет. Поезжай, батюшка. А уж если приедут ляхи, мы их тут без тебя примем, пусть обождут.

Оставив за себя Предибора Добровоевича, здравому смыслу и честности которого он вполне доверял, Ростислав взял три десятка дружины – Звоняты, Мирошки и Давиды – и поехал в Белз.

Первым пригородом Белза был Любачев. Сюда уже дошли слухи о тамошних событиях, и новый любачевский посадник, помещенный сюда уже новым князем Ярославом, собрав имущество и домочадцев, сбежал. Прежний посадник, Микула Хромец, приехал из своего села и был в городе, но полномочий никаких не имел, и Любачев оказался вообще без власти. Ростиславу тут скорее обрадовались, хотя тоже подозревали, что он собирается захватить владения брата и начал с Любачева. То, что он приехал всего с тремя десятками, удивляло и смущало – люди не знали, как это понимать.