Вряд ли найдёшь в России человека, который ещё подростком не прочёл знаменитые романы американского писателя Марка Твена «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна». Гораздо меньше тех, кто знает, что через десять лет после выхода «Приключений Гекльберри Финна» Марк Твен снова вспомнил о своих героях и написал небольшие повести «Том Сойер за границей» и «Том Сойер - сыщик» - эти произведения тоже были переведены на русский язык, и, если очень постараться, их можно отыскать и прочесть. А вот судьба книги, которую вы держите в руках, не совсем обычна. Писатель приступил к ней через двадцать лет после выхода самой первой истории о Томе Сойере, но так и не закончил - не дописал, может быть, несколько страниц, а то и всего несколько строчек, - теперь этого уже никто не узнает. Но не волнуйтесь - перевернув последнюю страницу, вы точно узнаете развязку этой удивительной и увлекательной повести.
      Долгие годы, почти столетие, «Заговор Тома Сойера» оставался никому не известным - разве только ученым-филологам, которые изучали архивы великого писателя. На родине автора эту повесть смогли прочесть только в 1967 году, а теперь, спустя еще почти сорок лет, она выходит на русском языке.
      Мы снова встречаемся с давно знакомыми героями - озорником и непоседой Томом, честным и благородным Геком, добрым и простодушным Джимом. Том и Гек повзрослели, и забавы их тоже стали более взрослыми, не такими безобидными. На этот раз, «чтобы лето зря не пропадало», они решают устроить заговор. Настоящий заговор, с масками и переодеваниями, с листовками и тайными собраниями… Главный заводила, конечно, Том. «Если делать все правильно и с умом, то за три дня можно весь город на уши поставить», - говорит он. Так и вышло. Город в панике. Однако события развиваются совершенно неожиданно, и вместо заговора Тому и Геку приходится расследовать настоящее убийство.
      Рассказ ведётся от имени Гека Финна, парня смышлёного, но не слишком-то образованного. Потому он иногда невпопад употребляет сложные для него слова и путает имена исторических героев и библейских персонажей. Зато вы узнаете обо всём, можно сказать, из первых рук…
      Вперёд, ребята! Теперь вы можете прочитать всё, что Марк Твен написал о Томе Сойере и Гекльберри Финне.
      Издательство «Текст»
 
 

      Ну так вот, мы вернулись домой, и я жил у вдовы Дуглас на Кардиффской горе всю зиму и весну и снова набирался у неё и у старой мисс Уотсон хороших манер, а Джим работал у вдовы, чтобы на вырученные деньги когда-нибудь освободить жену и детей. Лето было уже на носу - вылезли первые листочки, и ветреница расцвела. Скоро придет пора играть в шарики, гонять обруч и запускать воздушных змеев; можно уже ходить босиком, а воздух такой мягкий и пахучий, и пар подымается от земли, и птицы в лесу поют. Из комнат выносят печурки и убирают на чердак, а на рынке уже продают пестрые соломенные шляпы и рыболовные крючки, и девчонки гуляют в белых платьях и голубых лентах, а мальчишкам не сидится на месте, и всем ясно, что проклятой зиме конец. Зима - хорошая штука, когда это настоящая зима - со льдом на реках, градом, мокрым снегом, трескучими морозами, вьюгами и всем прочим, а вот весна никуда не годится - сплошные дожди, грязь, слякоть, одно слово - тоска, и уж скорей бы она кончилась. Вот и Том Сойер то же говорит.
      Мы с Джимом и Томом радовались теплу и солнышку и в субботу с утра пораньше взяли челнок и поплыли к мысу на острове Джексона, где можно спрятаться от всех и построить планы на будущее. То есть насчёт планов - это была затея Тома. Мы с Джимом никогда планов не строим - незачем голову ломать и время впустую тратить, лучше просто сидеть и ждать, что дальше будет. Но Том говорит, что сидят и ждут одни лентяи, а на Провидение тем более нельзя надеяться - от него уж точно никакой пользы. Джим отвечает, что грех так думать, да и говорит:
      - Нельзя так, масса Том. Вы Провидению не поможете, да и не нужно ему помогать. И ещё, масса Том, если вы что-то задумали, а Провидению это не нравится, то старик Джим вам тоже не помощник.
      Том понял, что ошибся, - если так и дальше пойдёт, Джим ни о каких планах и слышать не захочет. Решил он попробовать по-другому, да и спрашивает:
      - Джим, а Провидение заранее знает всё, что должно произойти, так?
      - А то как же! С самого сотворения мира!
      - Понятно. А если я строю план (то есть мне кажется, что это я строю план, а Провидение тут вроде ни при чём) и ничего из него не выходит? Значит, Провидение не захотело?
      - Да, нельзя на него полагаться - вот что это значит.
      - А если план удается, значит, так хотело Провидение, а я просто попал в точку?
      - Так оно и есть, помереть мне на этом месте!
      - Значит, я должен и дальше придумывать, пока не угадаю, чего хочет Провидение?
      - Разумеется, масса Том, так и надо, греха в этом нет.
      - Выходит, можно предлагать планы?
      - Да, конечно, прилагайте сколько душе угодно. Провидение возражать не станет, если сможет спервоначала на них посмотреть. Но не вздумайте жить по ним, по планам этим, масса Том, - кроме как по одному, правильному, потому что грех совать нос куда не след и жить по плану, который не по вкусу Провидению.
      И снова всё шло как надо. Сами видите, он просто обвёл Джима вокруг пальца - опять мы начинали спор сначала, а Джим об этом и не подозревал. Том и говорит:
      - Значит, всё в порядке, и мы сейчас сядем вот тут на песок и что-нибудь придумаем - просто чтобы с тоски не помереть и чтоб лето зря не пропадало. Я читал книжки знающих людей, покумекал, и у меня есть в запасе пара-тройка отличных идей - выбирай любую.
      - Ну, - говорю, - выкладывай первую!
      - Первая, и самая замечательная, - это гражданская война, - если получится ее устроить.
      - Ерунда, - говорю. - К черту гражданскую войну. Так я и знал, Том Сойер, что ты выберешь одни сплошные опасности, хлопоты и расходы - без них ты не можешь.
      - И славу! - отвечает он с жаром. - Ты забыл самое главное - славу!
      - Ну да, - говорю. - Это уж само собой. Чтобы Том Сойер приволок план, в котором ни на грош славы, - да это всё равно как старый Джимми Граймс явится с кувшином без единой капли виски.
      Я нарочно съехидничал, чтобы его смутить, и своего добился: он притих, сделался неразговорчивым, а меня обозвал ослом.
      А Джим всё думал, думал, да и спрашивает:
      - Масса Том, а что значит «гражданская»?
      - Ну… как бы тебе объяснить… в общем, хорошая, добрая, правильная и всё такое прочее. Можно сказать, христианская.
      - Масса Том, но ведь на войне дерутся и убивают друг друга?
      - Разумеется.
      - И это, по-вашему, хорошо, правильно и по-христиански?
      - Ну… понимаешь… она просто так называется, только и всего.
      - Вот вы и попались, масса Том! Просто так называется! Только и всего! Гражданская война! Да не бывает такой войны. Подумать только: хорошие люди - добрые, справедливые, в церковь ходят - идут друг друга резать, рубить, крошить и убивать. Да быть такого не может! Это вы все напридумывали сами, масса Том. Да ещё говорите, это хороший план. Не затевайте вы гражданской войны, масса Том, - Провидение этого не позволит.
      - А ты откуда знаешь, пока мы не попробовали?
      - Откуда знаю? Да не позволит Провидение хорошим людям воевать - оно о такой войне и не слыхивало.
      - Ещё как слыхивало! Гражданские войны - дело старинное. Их столько было, что и не сосчитать.
      Джим даже ответить не мог, до того удивился. И обиделся, - мол, грех Тому так говорить. А Том и отвечает, что это правда, - это каждый знает, кто историю учил. Ну и Джиму ничего не оставалось, как поверить, но он не хотел и сказал, что Провидение больше такого не допустит; а потом засомневался, разволновался и попросил Тома больше гражданскую войну не предлагать. И не успокоился, пока Том не пообещал.
      Том уступил, но очень неохотно. Потом он только и делал, что говорил о своём плане и жалел о нем. Видите, какое у него доброе сердце: сначала он твёрдо решил устроить гражданскую войну, да ещё и думал подготовиться к ней с большим размахом, а потом все планы отбросил в сторону, чтобы угодить какому-то негру. Мало кто из ребят на такое бы решился. Но Том он такой: уж если ему кто понравится, он для этого человека на всё готов. Да, Том Сойер на моей памяти совершил немало благородных поступков, но, пожалуй, самый благородный - когда он отменил гражданскую войну, то есть отдал контрприказ. Да, так он и сказал! Ну и слово! Ему-то выговорить - пара пустяков, а у меня от таких слов язык отваливается. Он уже всё приготовил и собирался выставить целый миллиард солдат, ни больше ни меньше, а еще военное снаряжение - не знаю, что это за штука, наверное, духовые оркестры. Я-то знаю Тома Сойера: уж если он станет готовиться к войне и в спешке что-нибудь позабудет, то уж точно не духовые оркестры. Но он отказался от гражданской войны, и это один из лучших его поступков. А ведь мог бы запросто её устроить - стоило ему только захотеть. И где тут справедливость, что вся слава досталась Гарриет Бичер-Стоу и прочим подражателям, как будто они начали войну, а о Томе Сойере - ни словца, сколько ни ройся в книжках по истории, но ведь он-то был первый, кто дотумкал её устроить - за много-много лет до всех остальных. И всё-то он придумал сам, и уж куда лучше, чем они, и стоило бы это в сорок раз дороже, и, если бы не Джим, он бы всех опередил и вся слава была бы его. Я это точно знаю, потому что был там и хоть сейчас покажу то самое местечко на острове Джексона - на песчаной косе у мелководья. И где же памятник Тому Сойеру, хотел бы я знать? Нет его, да и навряд когда будет. Вот так всегда: один что-то сделает, а другому за это памятник ставят.
      Ну ладно, я его спрашиваю:
      - И какой твой следующий план, Том?
      А он отвечает, что хорошо бы устроить революцию. Джим облизнулся и говорит:
      - Слово-то какое длинное, масса Том, и красивое! Что такое революция?
      - Ну, это когда из всех людей только девять десятых одобряют правительство, а остальным оно не нравится, и они в порыве патриотизма поднимают восстание и свергают его, а на его место ставят новое. Славы в революции - почти как в гражданской войне, а хлопот с ней меньше, если ты на правильной стороне, потому что не нужно столько людей. Вот почему революцию устраивать выгодно. Это каждый может.
      - Слушай, Том, - говорю, - как может одна десятая людей свалить правительство, если все остальные против? Чушь какая-то. Не может такого быть.
      - Ещё как может! Много ты смыслишь в истории, Гек Финн! Да ты посмотри на французскую революцию и на нашу. Тут всё понятно. И ту и другую начинала кучка людей. Ведь когда они начинают, то не думают: «А давайте-ка устроим революцию!» И только когда всё закончится, понимают, что это, оказывается, была революция. Наши ребята сначала хотели справедливых налогов, только и всего. А когда закончили, огляделись - оказалось, что свергли короля. И ещё получили столько налогов, свободы - хоть отбавляй, даже не знали, что с этим делать. Вашингтон только в конце догадался, что это была революция, да и то не уразумел, когда именно она произошла, - а ведь был там с самого начала. То же и с Кромвелем, и с французами. С революцией всегда так: когда она начинается, ни у кого и в мыслях нет её устраивать. А ещё одна штука - что король всегда остаётся.
      - Каждый раз?
      - Конечно. Это и есть революция - свергаешь старого короля, а на его место ставишь нового.
      - Том Сойер, - спрашиваю, - где же мы найдём короля, чтобы его свергать? У нас ведь нет короля.
      - А нам никого и не надо свергать, Гек Финн. Наоборот, надо его посадить на трон.
      Он сказал, что на революцию уйдут все летние каникулы, и я был согласен. Но тут Джим говорит:
      - Масса Том, мне это не по душе. Я ничего не имел против королей, пока не провозился с тем королём всё прошлое лето. С меня довольно. Вот ведь был паршивец, правда, Гек? Хуже не бывает - не просыхал, да еще на пару с герцогом чуть не ограбил мисс Мэри и Заячью Губу. Нет уж, с меня хватит. Не хочу больше связываться с королями.
      Том сказал, что это был ненастоящий король и по нему нельзя судить обо всех остальных. Но как он ни пытался убедить Джима - всё без толку. Джим, он такой - уж если что-то решил, значит, раз и навсегда. Он сказал, что с революцией забот и хлопот не оберёшься, а когда закончим, обязательно появится наш старый король и всё испортит. Это уже было похоже на правду, и мне сделалось не по себе. Я подумал: а не слишком ли мы рискуем? - и перешел на сторону Джима. Жалко было снова огорчать Тома - ведь он так надеялся и радовался; но сейчас, когда вспоминаю, каждый раз думаю, что всё к лучшему. Короли не по нашей части. Мы к ним не привыкли и не знаем, как сделать, чтобы король сидел тихо и был доволен. Да и жалованье они вроде бы никому не увеличивают, и за житьё во дворце не платят. Сердце-то у них доброе, и бедных они жалеют, и благотворительными делами занимаются, и даже подаяние собирают - уж это я точно знаю; но им самим это ничего не стоит. Они просто делают вид, что экономят, только и всего. Если королю приспичит переправиться через реку, он возьмёт десяток кораблей, не меньше, и не важно, что паром рядом. Но самая большая беда - их ни за что не утихомиришь. Вечно они беспокоятся, кому передать корону, а стоит это уладить - им ещё что-нибудь подавай. И всегда норовят оттяпать чью-нибудь землю. Конгресс - одно сплошное наказание, да и то с ним лучше. По крайней мере, всегда знаешь, чего от него ожидать. И можно его поменять, когда захочешь. Новый наверняка будет хуже прежнего, зато хоть какая-то перемена, а с королём такое не пройдет.
      Пришлось Тому отказаться от революции. Он и говорит: раз так, давайте поднимем восстание. Ну, мы с Джимом согласились, да сколько ни думали, не смогли придумать, из-за чего восставать. Том стал было нам объяснять, но без толку. Пришлось ему согласиться, что восстание - это ни то ни сё, как головастик без хвоста. Обычный головастик - это просто бунт, когда хвост отвалится - это восстание, а когда и лапки отросли, и хвост отвалился - это уже революция. Погоревали немножко, но ничего не поделаешь, пришлось и эту затею оставить.
      - Ну, - спрашиваю, - а дальше что?
      Том и говорит, что у него в запасе остался ещё один план, в чём-то даже самый лучший, потому что главное в нём - тайна. Во всех предыдущих главное - слава. Слава, конечно, штука важная и ценная, но для настоящего удовольствия тайна всё-таки лучше. Не было нужды нам рассказывать, что Том Сойер любит тайны, - это мы и так знаем. Чего он только не сделает ради тайны! Такой уж уродился. Я и спрашиваю:
      - Что же это за план?
      - Просто отличный, Гек! Давайте устроим заговор.
      - А это трудно, масса Том? А у нас получится?
      - Ещё бы, это всякий сможет.
      - А как его делают, масса Том? Что значит заговор?
      - Это когда замышляют что-то против кого-то, тайно. Собираются ночью в укромном месте и замышляют. И уж конечно, в масках, с паролями и всё такое прочее. Жорж Кадудаль устраивал заговор. Не помню, в чём там было дело, но у него получилось. И у нас тоже получится.
      - А много для этого нужно денег, масса Том?
      - Денег? Да ни единого цента, если только не возьмёшься за дело с размахом, как в Варфоломеевскую ночь.
      - А что за ночь такая, масса Том? Что тогда случилось?
      - Точно не знаю, но они взялись за дело с размахом. Это было во Франции. Кажется, пресвитериане вырезали миссионеров.
      Джим огорчился и говорит с досадой:
      - Значит, не выйдет у нас никакого заговора. Пресвитерианцев у нас полно, а миссионеров нет.
      - К чёртовой бабушке миссионеров, зачем они нам?
      - Как зачем? Как же вы собрались устраивать заговор, масса Том, если у нас только половина того, что нужно?
      - Да неужто мы не найдём кого-нибудь вместо миссионеров?
      - А это будет правильно, масса Том?
      - Правильно? Не важно, правильно или нет. Чем больше в заговоре неправильного, тем лучше. Нам осталось только найти кого-нибудь вместо миссионеров, а потом…
      - Но, масса Том, разве они согласятся, пока мы им не объясним, что по-другому нельзя, что мы не нашли ми…
      - Замолчи, слушать надоело! Никогда ещё не встречал такого негра - только и знает, что спорить, а сам не понимает, о чём ему толкуют. Если помолчишь минутку, я устрою такой заговор, которому Варфоломеевская ночь в подмётки не годится, и притом без единого миссионера.
      Джим понял, что ему лучше не вмешиваться, но продолжал ворчать себе под нос, как у негров водится, что ничегошеньки не стоит заговор, если его устраивают не по правилам, а собирают из чего под руку попадется. Том его не слушал, и правильно делал: с негром надо как с ребёнком, пускай себе бормочет, пока самому не надоест.
      Том уставился в землю, подпёр рукой подбородок и как будто позабыл о нас и обо всём вокруг. А когда поднялся и стал ходить взад-вперёд по песку, качая головой, я сообразил, что заговор уже зреет. Растянулся на солнышке и уснул - ведь я пока здесь не нужен и могу отдохнуть. Вздремнул часок, а когда проснулся, Том уже был готов и всё продумал.
 

      Идея у него была отличная - я это сразу понял. Вот что он придумал: надо всех до смерти перепугать этими аболиционистами, которые все хотят негров освободить. Время было самое подходящее: уже больше двух недель ходили слухи о чужаках, которых видели в лесу на иллинойсской стороне, - они то появлялись, то исчезали, то снова появлялись. Думали, что они только и ждут случая, чтобы устроить побег какому-нибудь негру! Пока ещё никто не сбежал, да и вряд ли сбежит, и никакие это, видно, не аболиционисты. Но на чужака в те дни в наших краях смотрели косо, если он не говорил начистоту, кто он и откуда. В общем, в городе было неспокойно. Стоило к человеку подскочить сзади и крикнуть «Аболиционист!», чтобы он от ужаса подпрыгнул и холодным потом покрылся.
      И порядки ввели строгие: неграм запретили выходить на улицу после захода солнца. А всех молодых парней забрали в патрульные - охранять по ночам улицы и задерживать чужаков.
      Том сказал, что для заговора сейчас самое время - как по заказу! Стоит нам только начать, а дальше оно само пойдёт. Говорил, если делать всё правильно и с умом, то за три дня можно весь город на уши поставить. И я ему поверил - уж Том-то знал толк в заговорах и всём таком прочем, а в тайнах разбирался лучше некуда.
      Для начала, сказал он, у нас должно быть много «ран-де-ву» - укромных мест, где мы будем встречаться и строить планы. Лучше, если они будут в разных концах города: во-первых, так интересней, а во-вторых, где бы мы ни оказались, всегда какое-нибудь из них будет под рукой. Одно - в старом доме с привидениями, что стоял на отшибе в трёх милях к северу от города, где Рачий ручей вытекает из Сомовьей лощины. Другое - наша с Джимом пещерка на горе, в глухом лесу на острове Джексона. Ещё одно - большая пещера в трех милях к югу от города, та самая пещера Индейца Джо, где мы нашли деньги, которые спрятали грабители. И ещё - старая заброшенная бойня на южной окраине города, возле устья ручья. Вонь там стоит такая, что даже хорьки разбегаются. Мы с Джимом просили Тома придумать какое-нибудь другое место, а он ни в какую: во-первых, говорит, это отличная «стратегичная точка» (да, так он и сказал!), а во-вторых, туда хорошо прятаться в случае отступления - тамошняя вонь забьёт наш запах, так что никакие собаки не найдут! А если даже и найдут, то наши враги за ними не последуют, потому что задохнутся. Мысль была хорошая, и мы согласились.
      Мы с Джимом подумали: раз у нас так много работы, значит, и заговорщиков должно быть больше. Но Том только усмехнулся и говорит:
      - Вспомните, что погубило Гая Фокса? А Титуса Оутса?
      И посмотрел на меня строго-строго. Но я и виду не подал, что не знаю, кто эти ребята. Том посмотрел так же на Джима, но тот и ухом не повёл, так что больше и говорить было не о чем.
      Том назначил нашу пещеру на острове Джексона главным штабом и сказал, что это место священное: обычными делами можно заниматься и в других наших укрытиях, но Государственный Совет будет собираться только здесь. И еще для такого важного заговора, как наш, нужно два Государственных Совета: Совет Десяти и Совет Трёх. У Совета Десяти будут чёрные мантии, а у Совета Трёх - красные. И ещё у всех будут маски. Совет Десяти - это мы все вместе, а Совет Трёх - это сам Том. Потому что Совет Трёх - самый главный и может аннулировать (любимое слово Тома!) всё, что сделает другой Совет. Я и спрашиваю: может, тогда обойдёмся без Совета Десяти - сэкономим на жалованье? А Том отвечает:
      - Если бы я смыслил в заговорах столько же, сколько и ты, Гек Финн, я бы виду не показывал.
      А сейчас, сказал он, мы пойдём в Палату Совета и проведём первое заседание. Ничего страшного, что пока без мантий и масок - на следующем заседании объявим амнистию и сами себя оправдаем, и никто не будет объявлен вне закона. А дальше всегда будем заседать как положено. Такой уж он уродился, Том, - любил всё делать по правилам. Пока он рассуждал да порядок наводил, я бы успел стащить десяток арбузов!
      В нашей старой пещере всё осталось по-прежнему с тех пор, как мы с Джимом оттуда сбежали и отправились на плоту вниз по реке. Том созвал Совет Десяти и произнёс речь о том, какое важное дело нам предстоит и что каждый из нас должен это понять и выполнять свой долг без страха и упрёка. А потом взял с нас клятву устроить заговор во благо просвещенного христианского мира и навести ужас на весь город, и да поможет нам Господь в правом деле, аминь!
      Том избрал себя Председателем Совета и Секретарем и открыл заседание:
      - Мы должны обсудить множество вопросов - им нет числа. О них я расскажу по порядку, всему своё время. Но есть один самый важный вопрос - с него-то мы и начнём. Как думает Совет, с чего?
      Я честно сказал, что не знаю. Джим тоже.
      - Ну, тогда я скажу. Чем сейчас так напуганы люди? Чего они боятся? Думаю, вы знаете.
      - Наверное, что негры могут сбежать.
      - Правильно. Значит, в чём наш долг как заговорщиков?
      Джим не знал, я тоже.
      - Если бы ты хоть чуточку подумал, Гек Финн, ты бы сказал. Если люди чего-то ждут, мы должны им это дать. Неужели непонятно? Нужно устроить побег негра!
      - Да Господь с вами, масса Том! Ведь нас повесят!
      - Ну а чего же ты хотел? Для чего, по-твоему, заговоры? Чтобы всех на свете сделать бессмертными? Без риска это вообще никакой не заговор, и честности в нём ни на грош. А что значит честный заговор? Это если мы добьёмся, чего хотим, и всё сделаем правильно и с умом, и чтобы нас при этом не повесили. Так у нас и получится. А теперь - к делу. Для начала нужно найти подходящего негра, а потом устроить ему побег.
      - Ничего у нас не выйдет, Том. Здесь, в городе, ни один негр нас и слушать не станет - перепугается до смерти, побежит к хозяину и донесёт на нас.
      Том в ответ так посмотрел, будто ему за меня стыдно стало.
      - Что, по-твоему, я этого сам не знаю?
      Я не понимал, к чему он клонит.
      - Выходит, Том Сойер, нам не найти ни одного негра, который согласится сбежать. И что же нам тогда делать?
      - Пустяки. Мы приведём своего.
      - Ну да, привести - это проще простого. Только где мы его найдём?
      - Он уже здесь. Негром буду я.
      Мы с Джимом рассмеялись. А Том и отвечает, что уже всё продумал и у нас обязательно получится. И рассказал нам свой план - отличный, первый сорт. Он перекрасится в чёрный цвет под беглого негра и спрячется в доме с привидениями, а я должен выдать его старому Брэдишу из Сомовьей лощины - торговцу неграми и первому негодяю в городе. А потом мы устроим ему побег - вот тут-то и начнётся самое интересное. А если Том сказал - значит, непременно начнётся!
      Но стоило нам только обо всём договориться, Джима, как всегда, начала мучить совесть. Джим стал говорить, что он - человек верующий и не может делать то, чего религия не одобряет. Мол, сам по себе заговор - это ничего страшного, да только вот не взять ли нам лицензию?
      Само собой понятно, как ему это в голову пришло. Ведь если надумаешь чем-то заняться - трактир открыть, или торговать вразнос, или негров продавать, или грузы на телеге перевозить, или представления давать, или собаку держать, - на всё нужна лицензия. Значит, и с заговором так же, а без лицензии заговор устраивать - грех, потому что мы обманываем правительство. Джим очень тревожился и сказал, что молился, чтобы Бог вразумил его. А потом и говорит так жалобно - знаете, как негры, когда ничего не понимают и всего боятся:
      - Господь не ответил на мою молитву прямо, но по всему видно, он против заговора, если у нас нет лицензии.
      Я, разумеется, понял - нечего обижаться на бедного негра, он ведь хотел как лучше. Но всё равно досадно было: думал, вот-вот сорвётся наш план, совсем как революция и гражданская война, и ничего тут не поделаешь - ведь если Джим что-то вбил себе в голову, он никого и слушать не станет. Его уговаривать - только силы зря тратить. Может быть, Том попробует: раз у нас теперь в запасе один только заговор - значит, надо его спасать. Думал, он разозлится, вспылит - ведь ему и так порядком досталось, - и пропал тогда наш заговор!
      Но Том и не думал злиться. Наоборот, держался молодцом. Пожалуй, никогда он не поступал так мудро, как в тот раз. Мне его доводилось видеть во всяких переделках - кажется, и времени нет раздумывать, и не выйти ему сухим из воды - а он всякий раз выпутывался. Вот и сейчас не растерялся. Думаю, скажет слово - и всё пропало! Ничего подобного, он отвечает спокойно, как ни в чём не бывало:
      - Спасибо, Джим, молодец, что напомнил. Я про лицензию начисто забыл. Если бы не ты, мы бы поздно спохватились и ввязались в заговор, не освящённый законом. - И говорит своим серьёзным голосом, очень солидно: «Созвать Совет Трёх!» Взобрался на трон, то есть на ящик из-под гвоздей, и приказал дать нам лицензию на целый год, чтобы устраивать какие угодно заговоры в штате Миссури и близлежащих государствах, и велел Генеральному Секретарю записать это в протокол и поставить большую печать.
      Джим так обрадовался, что просто не знал, как благодарить Тома. Лицензия, по-моему, гроша ломаного не стоила, но я тогда ничего не сказал.
      Только одно теперь Джима тревожило, но мы сразу придумали, как ему помочь. Он опасался, что нехорошо продавать Тома, - ведь Том мне не принадлежит, а значит, это мошенничество. Том и не думал спорить, сказал, что, если хоть какая-нибудь мелочь в плане кажется нечестной, надо её из плана исключить - зачем ввязываться в заговор, если он нечестный? Ну, думаю, это уже не заговор, а воскресная школа какая-то получается! Но вслух я ничего не сказал.
      И вот решил Том сделать по-другому: написать листовки, где за него будет обещана награда. А я его найду, но продавать не стану, а выдам Кроту Брэдишу за часть награды. Крот - ненастоящее имя. Он совсем плохо видит, вот его и прозвали Кротом.
      Джим согласился, хотя, по-моему, какая разница: продавать мальчика, который тебе не принадлежит, или долю награды, если она ненастоящая и никто её не собирается платить. Я так и сказал Тому с глазу на глаз, а он и отвечает, что я смыслю в этом не больше курицы. С чего это я взял, что мы не заплатим Брэдишу? Конечно, заплатим!
      Я ничего не ответил. Но про себя подумал: если бы у меня были деньги, а Том позабыл бы про это и не вмешивался, мы бы и вдвоём с Кротом Брэдишем как-нибудь это дело уладили.
 

      Мы поплыли назад в город, и Джим пошел домой, а мы с Томом - в плотничью мастерскую и купили много гладких сосновых брусков, как Том хотел. А потом зашли в лавку, купили шило, долото и маленький резец и спрятали их у тёти Полли на чердаке. Я остался у Тома ужинать и ночевать, а ночью мы удрали из дома и отправились бродить по городу - хотели поглядеть на патрульных. Было темно и тихо, на улицах - ни души, разве что собаки да кошки, которым не спалось. Все огни были потушены - только в домах, где лежали больные, светились за шторами слабые огоньки. И на всех углах стояли патрульные и говорили: «Стой, кто идет!» - а мы в ответ: «Свои». А они спрашивают: «Пароль?» Мы и говорим, что никакого пароля у нас нет, а они смотрят и отвечают: «Ах, это вы! Отправляйтесь-ка лучше домой - мелюзге вроде вас давно пора спать».
      А мы улучили минуту и прокрались вверх по лестнице в типографию, задернули шторы и зажгли свечу. Старый седой мистер Дэй, подёнщик, спал на полу под печатным станком, подложив под голову саквояж. Он даже не шелохнулся, и мы заслонили свечу и принялись ходить на цыпочках по комнате. Мы взяли себе типографской бумаги - голубой, зелёной, красной и белой, - немного чернил, красных и чёрных, и отрезали маленький кусочек от нового валька, чтобы наносить краску, а на стол положили монету в двадцать пять центов в уплату. Потом нам захотелось пить. Мы нашли какую-то бутылку, подумали, что это лимонад, и выпили до донышка, а это оказалось лекарство от чахотки - на нём была этикетка, но оно было очень хорошее и помогло. Это было лекарство мистера Дэя, и мы положили на стол ещё двадцать пять центов; потом задули свечу, отнесли нашу добычу домой и были очень довольны. А ещё стащили у тёти Полли щётку для волос - пригодится, чтобы печатать, - и легли спать.
      Том не захотел браться за дело в воскресенье, а в понедельник утром мы достали с чердака наши лохмотья, в которые переодевались, когда играли в негров, и Том примерил свой парик, холщовую рубаху, драные штаны с одной подтяжкой и соломенную шляпу с провалившимся верхом и обгрызенными полями - вид у него был хоть куда, потому что рубашку сто лет не стирали, а остальное тряпьё пробовали на зуб крысы.
      А после Том написал листовку: «Сбежал превосходный глухонемой негритянский мальчик! За поимку награда 100 долларов», - и так далее и тому подобное. И описал подробно, как он будет выглядеть, когда переоденется и выкрасится в чёрный цвет. И добавил, что негра нужно вернуть «Саймону Харкнесу, поместье «Одинокая Сосна», Арканзас» - Том знал отлично, что такого места на белом свете нет.
      Потом мы отыскали нашу старую цепь с висячим замком и двумя ключами - мы с ней играли в «Узника Бастилии», - да ещё немного сажи и топленого сала, и положили вместе с остальными нашими пожитками (Том называл всё это «реквизит» - умное слово для барахла, за которое и сорока центов не дашь).