Вдова Купер, которую весь город фамильярно называл тетя Пэтси, жила в уютном красивом домике со своей дочерью Ровеной - весьма хорошенькой романтичной девицей девятнадцати лет, в остальном, впрочем, ничем не примечательной. У Ровены было два младших брата, тоже без особых талантов.
      У вдовы имелась большая лишняя комната, которую она сдавала с пансионом, если находился подходящий квартирант. Но, к ее сожалению, комната пустовала уже целый год. Доходов миссис Купер хватало только на самое необходимое, а на деньги от сдачи комнаты можно было позволить себе кое-какие скромные удовольствия.
      И вдруг однажды, в знойный июньский день, вдове Купер с неба свалилось счастье. Ее терпение было вознаграждено: объявление о комнате, данное в газете год тому назад, принесло долгожданный отклик. И главное, человек, выразивший желание поселиться у нее, был не какая-нибудь деревенщина - нет! Письмо пришло издалека, из таинственного, незнакомого мира, лежащего к северу от Пристани Доусона, - из Сент-Луиса. Вдова сидела на веранде, погруженная в радостные мечты, уставившись невидящим взором на сверкающую гладь величавой Миссисипи. Такое счастье ей и не снилось: ей предлагают не одного жильца, а двух!
      Она прочла письмо своим детям, и Ровена, как на крыльях, помчалась отдавать распоряжения рабыне - служанке Нэнси - насчет уборки и проветривания комнаты. Сыновья же поспешили в город разгласить радостную весть, ибо она представляла всеобщий интерес и каждый был бы удивлен и обижен, если бы его не поставили в известность. Но вот Ровена, вся пунцовая от радостного возбуждения, вернулась и попросила мать еще разок прочесть письмо. Оно гласило следующее:
      "Милостивая государыня! Я и мой брат прочли случайно Ваше объявление и решили обратиться к Вам с просьбой сдать нам Вашу комнату. Нам по 24 года, мы близнецы, родом мы из Италии, но длительное время проживали в разных странах Европы, а последние несколько лет живем в Соединенных Штатах. Нас зовут Луиджи и Анджело Капелло. Уважаемая сударыня. Вы выразили желание иметь одного квартиранта, но мы не доставим Вам никаких хлопот, если Вы разрешите нам жить вдвоем и платить за двоих. Мы приедем в четверг".
      - Итальянцы! Как романтично! Только подумайте, ма, ведь в наш город никогда не заезжал ни один итальянец! Всем захочется их повидать, все будут сгорать от любопытства, а они будут принадлежать только нам. Нам одним!
      - Да, шум поднимется изрядный.
      - Мало сказать шум! Весь город будет ходить на голове! Не шутка ведь жили в Европе и всюду побывали! А к нам в город ни один путешественник никогда не заглядывал. Они ведь, пожалуй, и королей видели, - правда, ма?
      - Трудно сказать, но шум и без этого будет.
      - Еще бы! Луиджи, Анджело! Какие прекрасные имена, благородные, иностранные, не то что там Джонсы или Робинсоны! Они собираются приехать в четверг, а сегодня только вторник, - ах, как долго еще ждать! Вот к нам идет судья Дрисколл. Значит, он уже прослышал. Пойду открою дверь.
      Судья, преисполненный любопытства, зашел их поздравить. Письмо прочли вслух и обсудили. Потом явился мировой судья Робинсон, тоже с поздравлениями; чтение и обсуждение письма повторилось. Затем один за другим стали приходить соседи, и поток посетителей обоего пола не прекращался весь день и в среду и в четверг. Письмо читали и перечитывали, пока оно не истрепалось до такой степени, что уже нельзя было разобрать ни слова; все восхищались его благородным и изысканным слогом, находя, что он свидетельствует о литературном опыте авторов, все были возбуждены, понимая великое значение этого события; что же касается Пэтси Купер и ее семейства, то они были на седьмом небе от счастья.
      В те допотопные времена суда ходили как попало, когда мелела река. На этот раз пароход, который ожидался в четверг, до десяти часов вечера еще не прибыл, и публика зря проторчала на пристани целый день. Но они оставались бы там и дольше, если бы не сильнейший ливень, который разогнал всех по домам и помешал видеть прибытие прославленных иностранцев.
      Пробило одиннадцать; во всем городе было темно; свет горел только в одном доме - у вдовы Купер. Дождь лил как из ведра, грохотал гром, но измученная волнением семья все еще не теряла надежды. Вдруг раздался стук в дверь, и все ринулись отворять. Вошли двое негров и внесли наверх, в комнату для гостей, два сундука. За ними следовали приезжие, и это оказались такие красавцы, такие элегантные благородные молодые люди, каких на Западе Америки никто и не видывал. Один был посветлее, другой потемнее, но в остальном они были похожи друг на друга, как две капли воды.
      ГЛАВА VI
      В ЛУЧАХ СЛАВЫ
      Давайте жить так, чтобы даже гробовщик пожалел
      о нас, когда мы умрем!
      Календарь Простофили Вильсона
      Привычка есть привычка, ее не выбросишь за
      окошко, а можно только вежливенько, со ступеньки на
      ступеньку, свести с лестницы.
      Календарь Простофили Вильсона
      На следующее утро, во время завтрака, близнецы пленили хозяйскую семью своими очаровательными манерами и обходительностью. Натянутость и официальность исчезли, и между хозяевами и гостями сразу установились дружеские отношения. Тетя Пэтси чуть ли не с первой минуты стала называть их по именам. Ей не терпелось выведать всю их подноготную, и она даже не скрывала этого; к ее вящему удовольствию, они охотно начали рассказывать о себе. Оказалось, что в детстве им пришлось испытать горе и лишения. Старушке очень хотелось задать им один-два вопроса, и, улучив подходящую, как ей казалось, минуту, когда брат-блондин, давая передышку брату-брюнету, рассказывал историю их жизни, она спросила:
      - Прошу прощения, мистер Анджело, может быть, неудобно вас спрашивать, но, скажите, как это случилось, что вы в детстве были такими несчастными и одинокими? Только, пожалуйста, не отвечайте, если вам не хочется про это вспоминать.
      - Отчего же, сударыня? В этом никто не виноват, просто неблагоприятное стечение обстоятельств. Наши родители были люди со средствами у себя на родине, в Италии, а мы с братом - их единственными детьми. Мы происходим из старинного флорентийского рода... (При этих словах у Ровены бешено заколотилось сердце, ноздри раздулись и загорелся взор.) Во время войны наш отец оказался в стане побежденных, и ему пришлось бежать, спасая свою жизнь. Все его владения были конфискованы, личное имущество тоже отняли, и мы очутились в Германии: беженцы, без друзей, без денег, попросту говоря нищие. Мне и брату тогда едва сравнялось десять лет, но мы уже были не плохо образованы для своего возраста, очень прилежно учились, любили книги, хорошо знали языки - немецкий, французский, испанский и английский. Кроме того, нас считали музыкантами-вундеркиндами, - пусть мне будет дозволено так выразиться, ибо это сущая правда.
      Наш отец не перенес всех злоключений и через месяц умер, и мать вскоре последовала за ним. Так мы остались одни на свете. Родители могли бы жить безбедно, если бы согласились, чтобы мы выступали перед публикой, - у них было много очень выгодных предложений, но гордость не позволяла им этого; они говорили, что скорее готовы умереть с голоду. Но то, на что они не давали своего родительского благословения, нам все равно пришлось делать. В связи с болезнью родителей и их похоронами понадобилось занять много денег, нас схватили за долги и поместили в дешевый балаган в Берлине, чтобы мы отработали задолженность. Из этого рабства мы сумели вырваться только спустя два года. Все это время нас возили по Германии и ничего нам не платили, даже есть не давали. Подчас, чтобы не умереть с голоду, нам приходилось просить милостыню.
      Вот и все, сударыня, остальное не представляет интереса. Когда Луиджи и я избавились от этого рабства, нам исполнилось по двенадцать лет и мы были уже до некоторой степени взрослыми. Эти два года кое-чему научили нас: мы научились заботиться о себе, знали, как избегать мошенников и жуликов, как бороться с ними и как выгодно вести свое дело без посторонней помощи. Много лет мы ездили по свету, выучились новым языкам, насмотрелись самых необыкновенных зрелищ и удивительных обычаев и приобрели широкое, разностороннее и довольно оригинальное образование. Это была интересная жизнь. Мы побывали и в Венеции, и в Лондоне, и в Париже, ездили в Россию, Индию, Китай, Японию...
      В эту минуту Нэнси, служанка-рабыня, просунула голову в дверь и крикнула:
      - Хозяйка, там в комнатах полно народу, все ждут не дождутся - хотят увидеть джентльменов! - Она кивнула в сторону близнецов и снова скрылась.
      Для вдовы настал великий миг, и она собиралась насладиться им вовсю, показывая заморских близнецов соседям и знакомым - простодушным провинциалам, которые вряд ли видели когда-нибудь иностранца вообще, а уж знатного и благородного и подавно. Тем не менее ее чувства не шли ни в какое сравнение с чувствами Ровены. Девушка была как в чаду, от радости она ног под собой не чуяла: этот день обещал быть самым замечательным, самым романтическим в бесцветной истории глухой провинции. А ей выпало счастье оказаться в непосредственной близости от источника торжества и ощутить на себе и вокруг себя ослепительное сияние славы; другие местные девицы будут только глядеть да завидовать, но не смогут приобщиться к этой славе.
      Вдова была готова, Ровена была готова и приезжие тоже.
      Близнецы и вся семья Купер прошли через переднюю и направились в гостиную, откуда доносился глухой гул голосов. Войдя, близнецы остановились у входа, хозяйка заняла место подле Луиджи, а Ровена - подле Анджело, и местные жители гуськом двинулись представляться чужестранцам. Миссис Купер с сияющим лицом принимала парад, а затем передавала гостей Ровене.
      - Доброе утро, сестра Купер! (Рукопожатие.)
      - Доброе утро, брат Хиггинс. Знакомьтесь, пожалуйста: граф Луиджи Капелло - мистер Хиггинс.
      Рукопожатие, и Хиггинс ест графа глазами.
      - Рад познакомиться!
      - Очень приятно! - ответствует тот, учтиво наклоняя голову.
      - Доброе утро, Ровена! (Рукопожатие.)
      - Доброе утро, мистер Хиггинс, разрешите познакомить вас с графом Анджело Капелла.
      Снова рукопожатие и взгляд, исполненный восторга.
      - Рад познакомиться!
      Граф Анджело, улыбаясь, вежливо кивает ему:
      - Очень приятно!
      И Хиггинс отходит в сторону.
      Нельзя сказать, чтобы местные жители чувствовали себя вполне непринужденно во время этой церемонии, но, будучи людьми бесхитростными, они и не пытались притворяться. Ни один из них никогда в глаза не видывал титулованных особ и не ожидал встретиться с ними здесь; то, что они сейчас услышали, ошеломило их, захватило врасплох. Некоторые попытались выйти из неловкого положения, прохрипев: "милорд!", или "ваша светлость!", или что-то в этом роде, но большинство было настолько подавлено непривычным словом, вызвавшим в их мозгу смутное, пугающее представление о раззолоченных залах, дворцовых церемониях и коронациях, что они лишь пожимали дрожащей рукой пальцы близнецов и молча отходили прочь. Время от времени какой-нибудь сверхдружелюбный чудак, какие попадаются на приемах повсюду, тормозил процессию и заставлял всех ждать, пока он осведомлялся, как понравился братьям городок и сколько они намерены в нем пробыть, и здоровы ли их родственники, а потом приплетал к разговору погоду и выражал надежду, что скоро станет попрохладнее, и так далее и тому подобное, чтобы потом иметь возможность сказать дома: "У меня была довольно продолжительная беседа с ними". Но вообще никто не сказал и не сделал ничего такого, что заставило бы город краснеть, и церемония знакомства состоялась по всем правилам этикета.
      Затем завязался общий разговор, и близнецы переходили от группы к группе, весьма непринужденно болтая с гостями, за что удостоились похвал и всеобщего расположения. Хозяйка с гордостью наблюдала за их победным маршем, а Ровена в приливе радостных чувств твердила про себя: "Неужели они и вправду принадлежат нам, целиком и полностью нам?"
      Ни мать, ни дочь не имели ни минуты покоя. Их рвали на части расспросами о близнецах, их теснили замирающие от любопытства слушатели, и только сейчас они осознали во всей полноте, что такое Слава, как грандиозна ее сила и почему во все времена и эпохи люди приносили на ее алтарь все свои скромные утехи, богатство и даже жизнь, лишь бы вкусить это великое неземное счастье. Поведение Наполеона и ему подобных нашло себе в этот час объяснение и... оправдание.
      Когда Ровена выполнила наконец свои обязанности хозяйки внизу в гостиной, она поднялась на второй этаж, где тоже собралось множество народа, ибо гостиная не могла вместить всех визитеров. Здесь ее снова окружили жаждущие что-нибудь узнать о приезжих, и снова она поплыла по розовому морю славы. Время близилось к полудню, и тут Ровена с грустью подумала, что кончается самый чудесный эпизод в ее жизни и ничто уже не может продлить или повторить это счастье. Но грех роптать, хорошо и так: торжество шло с самого начала по восходящей, это был замечательный успех.
      Вот если бы еще близнецы показали в заключение что-нибудь необыкновенное, что-нибудь из ряда вон выходящее, что-нибудь, способное вознести их еще выше в глазах публики, что-нибудь вроде "электрического фокуса"...
      В эту минуту дом задрожал от стука и грохота, и все кинулись вниз узнать, что там происходит. Оказалось, что это братья-близнецы уселись за фортепиано и принялись виртуозно барабанить какую-то классическую пьесу. Вот теперь Ровена была удовлетворена, вполне удовлетворена.
      Публика долго не отпускала молодых иностранцев от фортепиано. Обыватели были потрясены и восхищены их игрой и боялись даже подумать о том, что это наслаждение окончится. Музыка, которую им приходилось слышать до сих пор, вдруг показалась им бездушным ученическим бренчаньем, некрасивым и неизящным, по сравнению с каскадами пьянящих звуков, которые извлекали из инструмента приезжие. Жители Пристани Доусона чувствовали, что раз в жизни на их долю выпало счастье послушать подлинных виртуозов.
      ГЛАВА VII
      ТАИНСТВЕННАЯ КРАСОТКА
      Одно из главных различий между кошкой и ложью
      заключается в том, что у кошки только девять
      жизней.
      Календарь Простофили Вильсона
      Гости неохотно расходились по домам, горячо обсуждая сегодняшнее событие и выражая единодушное мнение, что вряд ли Пристань Доусона дождется другого такого дня. На этом приеме приезжие молодые люди приняли несколько приглашений и сами вызвались исполнить дуэт на фортепиано в любительском концерте, который устраивался с благотворительной целью. Местное общество встретило их с распростертыми объятиями. Но кому особенно повезло, так это судье Дрисколлу: он сумел заполучить близнецов для прогулки по городу и был преисполнен гордости, что он первый публично покажется с ними. Братья уселись в его экипаж и покатили с ним по главной улице; отовсюду на них взирали сонмы любопытных, облепившие все окна и заполнившие тротуары.
      Судья показал приезжим новое кладбище, тюрьму и дом главного городского богача, а также масонскую ложу, методистскую церковь, пресвитерианскую церковь и место, где будет построена баптистская церковь{342}, когда для этой цели соберут достаточно пожертвований; позволил им полюбоваться ратушей и скотобойней, затем вызвал добровольную пожарную команду в полном облачении и заставил ее тушить воображаемый пожар, а в заключение, захлебываясь от гордости, повел их смотреть мушкеты местной милиции и был безмерно доволен тем, какое впечатление произвело на гостей все это великолепие. Приезжие, умиленные его восторгами, стремились вызвать в себе такие же чувства, что, впрочем, было не так-то легко, ибо они уже видели подобные вещи миллион или полтора миллиона раз при посещении других стран и это обстоятельство лишало их восприятие известной свежести.
      Судья всячески старался доставить удовольствие гостям, и если это не всегда получалось, то уж не по его вине. Он так и сыпал анекдотами, каждый раз, впрочем, упуская соль, но братья приходили ему на помощь и дополняли недостающее, ибо все эти истории обладали длинной-предлинной бородой и в различных омоложенных вариантах были ими уже неоднократно слышаны. Судья не преминул поведать им о всех важных постах, которые он занимал на своем веку, - и платных и почетных; о том, как однажды он был избран в законодательное собрание, а ныне является председателем Общества свободомыслящих; он сообщил, что это общество существует четыре года, насчитывает уже двух членов и построено на прочной основе.
      Если молодым людям угодно посетить собрание общества, он готов заехать за ними сегодня вечерком.
      В обещанный час он явился за ними и по дороге выложил все, что знал о Простофиле Вильсоне, желая создать заранее благоприятное впечатление о своем друге и вызвать к нему симпатию. И это удалось: благоприятное впечатление было создано. Позже оно еще более укрепилось, когда Вильсон попросил отложить в честь гостей установленную тему дискуссии и посвятить часок обычной беседе, дабы создать атмосферу дружбы и доброжелательства; это предложение было поставлено на голосование и принято.
      В оживленной беседе незаметно пролетел час, после чего у одинокого, всеми отвергнутого Вильсона прибавилось два друга. Он пригласил близнецов заглянуть к нему в гости нынче вечерком, как только они освободятся от очередного визита, и они с удовольствием приняли это приглашение.
      Было довольно поздно, когда братья пошли к Вильсону. Простофиля был дома и, поджидая их, ломал себе голову по поводу случая, который произошел утром. Дело заключалось в следующем: он поднялся сегодня очень рано, можно сказать чуть свет, и, пройдя по коридору, делившему его дом пополам, пошел в одну из комнат взять там что-то. Окна той комнаты не занавешивались, - она находилась в нежилой половине, и Вильсон увидел через окно нечто весьма заинтриговавшее его. А увидел он молодую особу - молодую особу в таком месте, где молодым особам находиться не полагалось, ибо это была комната в доме Дрисколла, не то над кабинетом судьи, не то над его гостиной. Это была комната Тома. В доме жили только Том, судья, его сестра миссис Прэтт да трое слуг-негров. Кто же была эта молодая особа? Владения Вильсона и судьи Дрисколла разделял низенький забор. Через узкий дворик Вильсону была хорошо видна девушка, стоявшая у открытого окна с поднятой шторой. На девушке было скромное, но изящное летнее платье в широкую белую и розовую полоску, шляпка с розовой вуалью. По-видимому, она разучивала какие-то позы и движения и делала это грациозно и с увлечением. Кто она и как попала в комнату Тома Дрисколла?
      Вильсон поспешил занять положение, откуда мог наблюдать за девушкой без риска быть замеченным, и спрятался, надеясь, что она поднимет вуаль и откроет лицо. Увы! Минут через двадцать девушка исчезла и больше не появлялась, хотя Вильсон простоял на своем посту еще верных полчаса.
      Около полудня Вильсон заглянул к соседям и завел разговор с миссис Прэтт о главном событии этого дня - о приеме у Пэтси Купер в честь именитых иностранцев. Затем осведомился о ее племяннике, и миссис Прэтт отвечала, что Том приезжает домой - его ждут сегодня к вечеру; они с братом, добавила она, очень обрадовались, узнав из его письма, что он ведет себя скромно и благопристойно, - на что Вильсон в душе ухмыльнулся. Насчет гостьи Вильсон прямо не стал спрашивать, хотя задал несколько наводящих вопросов, ответ на которые пролил бы кое-какой свет на дело, - если бы миссис Прэтт могла его пролить, - и ушел от соседей, убедившись, что владеет секретом, неведомым даже самой хозяйке.
      Сейчас, поджидая близнецов, он не переставал гадать, кто же была эта девушка и как она очутилась чуть свет в комнате молодого человека.
      ГЛАВА VIII
      МИСТЕР ТОМ ДРАЗНИТ СУДЬБУ
      Дружба - это такое святое, сладостное, прочное
      и постоянное чувство, что его можно сохранить на
      всю жизнь, если только не пытаться просить денег
      взаймы.
      Календарь Простофили Вильсона
      Всегда помните о сути вещей. Лучше быть
      молодым навозным жуком, чем старой райской птицей.
      Календарь Простофили Вильсона
      Теперь давайте посмотрим, что сталось с Рокси.
      Ей было тридцать пять лет, когда она получила вольную и пошла служить на пароход. Ей удалось поступить младшей горничной на "Великий Могол", курсирующий между Цинциннати и Новым Орлеаном. После двух или трех рейсов она уже овладела всеми тонкостями новой профессии и успела влюбиться без ума в пароходную жизнь с ее вечным движением, независимостью и романтикой. Спустя некоторое время Рокси получила повышение - должность старшей горничной. Она была любимицей всего пароходного начальства, которое с ней любезничало, и Рокси очень гордилась этим.
      В течение восьми лет она проводила весну, лето и осень на "Великом Моголе", а зиму - на виксбергском пакетботе. Но последние два месяца у нее разыгрался ревматизм и от стирки невыносимо ломило руки. Пришлось оставить работу. Однако Рокси считала себя обеспеченной, чуть ли не богачкой, ибо вела скромный образ жизни и ежемесячно вносила по четыре доллара в банк в Новом Орлеане, припасая на старость. Она с самого начала сказала себе, что "обула босоногого негра для того, чтобы он мог потом топтать ее башмаками", и одной ошибки подобного рода с нее достаточно - отныне она желает быть независимой и ради этого готова трудиться день и ночь и во всем себе отказывать. Когда пароход причалил к ново-орлеанской пристани, Рокси простилась с друзьями и снесла свой сундучок на берег.
      Но не прошло и часа, как она вернулась. Банк лопнул, а с ним ухнули и четыреста долларов Рокси. Она осталась нищей и бездомной. А вдобавок еще инвалидом - сейчас, во всяком случае. Пароходное начальство посочувствовало ей в беде и собрало для нее небольшую сумму. Она решила поехать на родину: там у нее среди негров остались друзья детства, а бедняки всегда помогают своим собратьям по несчастью, - Рокси хорошо это знала и потому надеялась, что они не дадут ей умереть с голоду.
      В Каире Рокси села на небольшой пакетбот, идущий до Пристани Доусона. Время притупило ее ненависть к сыну, теперь она могла думать о нем без злобы. Она старалась выбросить из головы его отвратительные выходки и помнить лишь те редкие минуты, когда он относился к ней милостиво. Эти воспоминания Рокси так усердно приукрашивала своей фантазией, что они становились приятными; она даже начала тосковать по сыну. Она говорила себе, что явится к нему с видом верной рабы, припадет к его ногам, - да, да, именно так, - авось время смягчило его характер, и он вспомнит свою кормилицу, обрадуется и примет ее ласково. Эх, кабы так! Тогда она забыла бы все - и горе и нищету.
      Уж эта нищета! Чтобы подавить тревожные мысли, Рокси начинала строить воздушные замки: сын будет помогать ей, давать ей... ну, хотя бы доллар в месяц. Для него это пустяк, а ей все же подмога. Еще бы не подмога!
      И вот, когда пакетбот подплыл к Пристани Доусона, Рокси снова стала такая, как всегда: хандру как рукой сняло, и она была преисполнена розовых надежд. Ничего, все обойдется! В городе немало кухонь, где слуги поделятся с ней обедом да еще дадут на дорогу сворованного сахарку, или яблок, или других лакомств, а то и просто пустят ее в хозяйскую кладовую. Что ж, ей хоть так, хоть этак - безразлично. К тому же существует еще и церковь. Рокси превратилась теперь в весьма ревностную методистку, и вера ее была не притворной, а истинной и непоколебимой. Итак, если впереди столько хорошего и, может быть, удастся снова получить старое местечко в первом ряду скамеек в методистской церкви, чего тогда слезы лить? Живи и не тужи до самого смертного часа!
      Первый визит Рокси нанесла на кухню судьи Дрисколла. Ее встретили там с огромной радостью и превеликим почетом. То, что Рокси объездила столько городов и столько перевидала, казалось неграм величайший чудом и делало ее в их глазах героиней. Они с упоением слушали ее рассказы о необыкновенных приключениях, все время прерывая их нетерпеливыми вопросами, взрывами хохота, восторженными восклицаниями и хлопаньем в ладоши; Рокси даже подумала, что, как ни приятно ездить на пароходе, рассказывать об этом, пожалуй, еще приятнее. Слушатели накормили ее досыта и начисто обобрали хозяйскую кладовую, чтобы наполнить корзинку гостьи провизией.
      Том в это время находился в Сент-Луисе. Слуги сообщили Рокси, что последние два года он живет там почти безвыездно. Рокси являлась каждый день и подолгу судачила с неграми о Дрисколлах и их семейных делах. Однажды она спросила, почему Том так долго не возвращается. Мнимый Чемберс сказал:
      - Старому хозяину спокойнее, когда молодого хозяина нет в городе; он тогда и любит его сильнее. Вот он и дает ему пятьдесят долларов в месяц...
      - Не может быть! Ты шутишь, Чемберс!
      - Чесс-слово, матушка, мне мистер Том сам рассказывал. И что вы думаете, ему и этого не хватает!
      - То есть как не хватает?
      - А вот так не хватает. Сейчас я вам объясню, матушка. Мистер Том картежник.
      Рокси изумленно всплеснула руками, Чемберс продолжал:
      - Старый хозяин узнал об этом, когда ему пришлось заплатить двести долларов - карточные долги мистера Тома. Правда, правда, матушка, я не вру!
      - Да что ты мелешь! Двести долларов! Двести... долларов! Господи помилуй, ведь на эти деньги можно негра купить, пусть хоть неважного, но все же еще довольно крепкого! Признайся, детка, ты соврал, да? Неужто ты мог соврать своей старой матери?
      - Клянусь богом, это святая правда. Чтоб мне с этого места не сойти, если я вру! Старый хозяин весь трясся, злой был, как черт! Он даже лишил мистера Тома наследства.
      Выпалив столь важное сообщение, Чемберс даже облизнулся от удовольствия. Рокси начала было гадать, что это значит, но бросила ломать себе голову и спросила:
      - Что ты мелешь?
      - Я говорю: он лишил его наследства.
      - Как это лишил? Объясни!
      - Очень просто: взял да разорвал завещание.
      - Разорвал завещание? Ври больше! Так не делают! Бери назад свои слова, поддельный ты негр! И зачем только я мучилась, рожала тебя?
      Рокси чувствовала, как рушатся ее воздушные замки: жди теперь подачек от Тома! Ей казалось, что такого горя она не перенесет, даже подумать было страшно. А Чемберса это только развеселило:
      - Ха-ха-ха! Слыхали? Я поддельный! А ты что, нет? Уж раз на то пошло, так скорее мы с тобой оба поддельные белые! Ведь мы же как белые, точь-в-точь как они! На негров-то мы вовсе и не похожи, мы...
      - Хватит дурака валять, не то я тебе сейчас дам по уху! Расскажи мне лучше про это завещание. Успокой мою душу, скажи, что он ничего не уничтожил! Ну пожалуйста, миленький, скажи, и я буду вечно за тебя бога молить!
      - Ладно! Говоря по правде, так оно и есть. Судья составил новое завещание, и мистеру Тому не о чем тревожиться. Но ты-то, мать, чего расстроилась? Тебе вроде нет до этого никакого дела!
      - Как это нет дела? А кому ж тогда дело, скажи на милость? Не я ли пятнадцать лет заменяла ему мать, ну-ка скажи? Ты думаешь, я могу стерпеть, если его, бедного, несчастного, выгонят из дому? Эх ты, Вале де Шамбр! Не понимаешь ты материнского чувства, а то не стал бы чепуху городить!
      - Так я же тебе рассказываю: старый хозяин простил его и написал новое завещание! Довольна ты теперь?
      Да, теперь она была довольна, счастлива и полна самых нежных чувств. Она продолжала являться каждый день, пока наконец однажды ей не сообщили, что Том вернулся. Рокси вся затряслась от волнения и стала просить, чтобы ему передали, что "его бедная старая черная кормилица умоляет разрешить ей взглянуть на него хоть одним глазком, и тогда она сможет умереть спокойно".
      Молодой хозяин лежал развалясь на диване, когда к нему вошел Чемберс и передал эту просьбу. Хотя миновало уже много лет, но стародавняя неприязнь Тома к этому юноше, который в детстве был его верным слугой и защитником, нисколько не уменьшилась, а оставалась столь же сильной и неукротимой. Том приподнялся на диване и вперил ненавидящий взгляд в белое лицо того" чье имя он, сам того не ведая, присвоил так же, как и его семейные права. Он не сводил глаз со своей жертвы, пока не заметил с удовлетворением, что Чемберс побледнел от страха, и лишь тогда спросил:
      - Что нужно от меня этой старой карге?
      Чемберс робко повторил просьбу Рокси.
      Том вскочил с дивана.
      - Кто разрешил тебе являться сюда и тревожить меня? Нужны мне очень какие-то знаки внимания от черномазых!
      Теперь Чемберс трясся как осиновый лист и не в силах был этого скрыть. Он знал, что сейчас последует, и, пригнув голову, старался прикрыться левой рукой. А Том молча принялся колотить его по голове и по руке. При каждом ударе Чемберс умоляюще вскрикивал: "Не надо, мистер Том! Прошу вас, мистер Том!" Нанеся ему с полдюжины ударов, Том скомандовал: "Марш отсюда!" - и добавил еще два-три тычка в спину, так что белокожий раб вылетел за дверь и поспешил прочь, прихрамывая и утирая глаза рваным рукавом. Вдогонку ему Том крикнул:
      - Пошли ее сюда!
      Молодой хозяин снова растянулся на диване и сердито забормотал:
      - Он вовремя явился: меня замучили мрачные мысли, и я не знал, на ком сорвать злость. Здорово помогло! Сразу полегчало!
      И вот вошла его мать. Прикрыв за собой дверь, она шагнула к сыну олицетворение смиренной, подобострастной покорности, какую могут породить лишь страх и зависимость раба от хозяина, - и, остановившись на почтительном расстоянии, принялась ахать, какой он стал большой и красивый. А он, закинув руки за голову, а ноги - на спинку дивана, старался хранить подобающе равнодушный вид.
      - Ах господи, миленочек вы мой, вы же стали совсем взрослым господином! Честное слово, не узнала бы вас, мистер Том, ни за что бы не узнала! А вы-то узнали старую Рокси? Взгляните на меня хорошенько, драгоценный мой, узнаёте вашу старую черную кормилицу? Ну, теперь я могу умереть спокойно, раз я повидала...
      - Хватит ныть! Зачем пожаловала?
      - Слыхали? Мистер Том ничуть не изменился! Всегда веселый, всегда шутит со своей старенькой кормилицей! Я так и знала...
      - Хватит, хватит! Валяй выкладывай, чего тебе надо!
      Рокси была горько разочарована. День за днем она вынашивала, берегла и лелеяла надежду, что Том приветит свою старую няньку, подбодрит и обрадует ласковым словом, и лишь после второго грубого окрика убедилась, что сын не шутит и все ее прекрасные мечты - это глупое, безрассудное тщеславие, горькая ошибка, достойная сожаления.