Когда сенатор прибыл в церковь, она была битком набита, в окнах торчали головы, в приделах теснился народ, на паперти и даже во дворе стояла толпа. Он пробирался к кафедре об руку со священником, в сопровождении местных должностных лиц, окруженных в эту минуту всеобщей завистью, - и все изворачивались и вытягивали шеи, стараясь хоть одним глазом на него взглянуть. Люди постарше, указывая на него, говорили друг другу: "Вот, вот это он и есть, с таким высоким, благородным лбом!" Мальчишки подталкивали друг друга: "Эй, Джонни, вон он! Гляди, вон тот, плешивый!"
      Сенатор занял свое место на кафедре, священник уселся по правую его руку, директор воскресной школы - по левую. Люди власть имущие торжественно восседали в ряд пониже алтаря. Дети - ученики воскресной школы - занимали десять передних скамей; они были в своем лучшем и самом неудобном платье, тщательно причесаны и до того чисто умыты, что всем им было не по себе. Такое трепетное почтение внушал им одним своим присутствием настоящий, живой сенатор, что за долгих три минуты не было пущено ни единого снаряда из жеваной бумаги. Потом они стали приходить в себя, и чары рассеялись, школьники начали повторять заданное и дергать друг друга за волосы.
      Наскоро проведены были обычные занятия; потом поднялся священник и нагнал скуку на всех присутствующих речью, какие всегда произносятся в воскресных школах; потом настал черед директора; а там и местные заправилы не упустили случая сказать свое слово. Все они в высшей степени лестно отзывались о "нашем друге сенаторе", говорили о том, сколь он велик и знаменит и как много сделал для отечества, для укрепления веры и трезвенности, и призывали мальчиков быть послушными и прилежными и стараться в будущем походить на него. Всеми этими проволочками ораторы завоевали неугасимую ненависть слушателей. Но вот речи кончились, и ожила надежда; воодушевление готово было излиться.
      Сенатор Дилуорти поднялся и целую минуту молча, лучезарно улыбался собранию. Потом одарил снисходительной улыбкой детей и начал:
      - Мои маленькие друзья! (Ибо я надеюсь, что все эти юные создания, в чьих взорах светится живой ум, - мои друзья и позволят мне стать их другом.) Мои маленькие друзья! Я много путешествовал, я побывал во многих городах и штатах, в каждом уголке нашего великого, благородного отечества, и по милости господней мне дано было видеть много таких собраний, как это. Но с гордостью, с истинной гордостью говорю вам: нигде я не видел столько ума, столько благочестия и добронравия, как вижу в эту минуту вот на этих прелестных юных личиках. Я сидел сейчас и спрашивал себя: где я нахожусь? Быть может, в каком-либо далеком царстве, и предо мною маленькие принцы и принцессы? Нет! Быть может, я нахожусь в каком-нибудь многолюдном большом городе моего отечества, куда привезли лучших, избранных детей нашей страны как бы на выставку, для присуждения наград и премий? Нет! Быть может, я попал в неведомую часть света, где все дети - настоящее чудо, о каком мы и не слыхали? Нет! Так где же я? Да, где же я? Я нахожусь в простом отдаленном, скромном селении моего милого родного штата, и предо мною дети тех благородных и добродетельных людей, которые сделали меня тем, что я есть! Душу мою охватывает изумление при этой мысли! И я смиренно благодарю того, для кого все мы - лишь черви во прахе, за то, что ему угодно было призвать меня служить таким людям! На земле нет для меня поста выше и великолепнее. Пусть королям и императорам остаются их мишурные короны - мне они не нужны: мое сердце здесь!
      И вновь я подумал: не в театре ли я? Нет! Быть может, это концерт или пышная опера? Нет! Быть может, здесь какой-либо иной суетный, блестящий и красивый храм пагубных для души развлечений и веселья? Нет! Так что же это? Какой ответ дает мне мой разум? Я спрашиваю вас, мои маленькие друзья: что отвечает мне мой разум? Он отвечает: это храм господень! О, подумайте только! Я не в силах сдержать слезы, я преисполнен благодарности. О, какое прекрасное зрелище - эти ряды сияющих юных лиц, эти дети, собравшиеся здесь, чтобы учиться тому, как следует жить, чтобы учиться быть добрыми, полезными, благочестивыми, быть великими и славными мужчинами и женщинами, быть опорой и оплотом нашего государства, светочами среди мужей совета и у домашнего очага; быть знаменосцами и воинами святого креста в суровых битвах земной жизни и блаженными душами в райских кущах в жизни будущей.
      Дети, чтите своих родителей и будьте благодарны им за то, что они дарят вам драгоценное право посещать воскресную школу.
      А теперь, мои милые маленькие друзья, сядьте прямо и чинно - вот так! - и слушайте меня внимательно. Я расскажу вам об одном бедном маленьком ученике воскресной школы, которого я знал когда-то. Он жил на Дальнем Западе, и родители его были бедняки. Они не могли дать ему дорогостоящего образования, но, будучи людьми разумными и добрыми, они послали его учиться в воскресную школу. Он любил воскресную школу. Я надеюсь, что и вы любите свою воскресную школу - да, я вижу это по вашим лицам! И это весьма похвально.
      Так вот, этот бедный мальчик всегда сидел на своем месте еще прежде, чем прозвонит звонок, и уроки у него всегда были выучены, потому что учителя хотели, чтобы он учился, а он очень любил своих учителей. Всегда любите своих учителей, дети мои, ибо они любят вас сильнее, чем вы сейчас можете понять. Этот мальчик не слушал плохих мальчиков, которые звали его по воскресеньям играть с ними. Был один такой нехороший мальчик, который всегда уговаривал его поиграть, но он не соглашался.
      Так вот, тот бедный мальчик стал взрослым, и ему пришлось уехать далеко от родного дома и от друзей и самому зарабатывать свой хлеб. Множество искушений подстерегало его, и порою он готов был поддаться соблазну, но всякий раз вспоминал какой-нибудь из драгоценных уроков, усвоенных когда-то в воскресной школе, и это спасало его. Время шло, и его выбрали в законодательное собрание штата. Тогда он стал делать все, что только мог, для воскресных школ. Он добивался благоприятных для них законов, он открывал воскресные школы где только мог.
      А потом народ избрал его губернатором, - и он сказал, что всем этим он обязан своей воскресной школе. Через некоторое время народ избрал его в конгресс Соединенных Штатов, и он стал очень знаменитым. Теперь искушения осаждали его на каждом шагу. Люди уговаривали его пить вино, танцевать, ходить в театры, пытались даже подкупить его, чтобы он голосовал, как им хочется, - но нет: память о воскресной школе спасала его от всякого зла. Он помнил участь того нехорошего мальчика, который всегда уговаривал его по воскресеньям играть, а потом вырос пьяницей, и его повесили. Он помнил об этом и был рад, что никогда не поддавался соблазну и не играл в воскресенье.
      - Итак, что же в конце концов, по-вашему, случилось? Представьте, народ избрал его на высокий, видный пост, на большой и важный пост. Что это был за пост, как по-вашему? Как вы скажете, дети? То был пост сенатора Соединенных Штатов! Бедный маленький мальчик, который любил свою воскресную школу, стал сенатором. ОН СТОИТ СЕЙЧАС ПЕРЕД ВАМИ! И всем этим он обязан воскресной школе.
      Бесценные дети, любите своих родителей, любите своих учителей, любите свою воскресную школу, будьте благочестивыми, будьте послушными, честными, прилежными - и тогда вы преуспеете в жизни и все станут уважать и почитать вас. Превыше всего, дети мои, будьте честны! Превыше всего - будьте чисты душою, как снег. Помолимся!
      Когда сенатор Дилуорти отбыл из Кэтлвила, три десятка тамошних мальчишек усиленно принялись строить планы жизни, целью которой было попасть в сенат Соединенных Штатов.
      Когда он прибыл в столицу штата, в полночь к нему явился мистер Нобл, и они совещались три часа подряд, а перед уходом Нобл сказал:
      - Я работал не жалея сил и наконец убедил их.
      У шестерых не хватает духу круто повернуть и перейти на вашу сторону уже завтра, при первой баллотировке; они сначала будут, приличия ради, голосовать против, а уж во втором туре все единодушно проголосуют за вас, это я уладил. Завтра к ужину вы уже будете вновь избраны. Так что ложитесь и спите спокойно.
      А когда Нобл ушел, сенатор сказал себе:
      "Что ж, ради того, чтобы добиться такого положения вещей, стоило съездить на Запад".
      ГЛАВА XXIII
      СУД НАД ЛОРОЙ.
      УМНЫЕ ПРИСЯЖНЫЕ И ОБРАЗЦОВЫЙ СУДЬЯ
      gildag18.gif
      Sunkhya Karika, XLVIII*
      ______________
      * Есть восемь граней неизвестности и столько же граней заблуждения; у крайнего заблуждения - десять граней, у мрака их восемнадцать, и столько же - у совершенной тьмы. - "Санкхья Карика", XLVIII (санскрит.).
      Ny byd ynat nep yr dysc; yr adysco dyn byth ny byd ynat
      ony byd doethineb yny callon; yr doethet uyth uo dyn ny
      byd ynat ony byd dysc gyt ar doethineb.
      Cyvreithian Cymru*.
      ______________
      * Никто не может стать судьею посредством ученья; человек может учиться весь свой век, но он не станет судьею, если нет в его сердце мудрости; и однако, как бы ни был мудр человек, он не станет судьею, если к мудрости его не прибавится ученость. - Киврейтиан Кимру (староваллийск.).
      Дело штата Нью-Йорк против Лоры Хокинс было наконец назначено к слушанию на 15 февраля - менее чем через год после убийства Джорджа Селби.
      Если бы публика и успела забыть Лору и ее преступление, газеты, за несколько дней до процесса начавшие кричать о нем, напомнили бы все подробности убийства. Но публика не забыла. Убийца - женщина, да еще молодая и красивая, занимавшая видное положение в Вашингтоне и убившая человека с таким поразительным хладнокровием, - все обстоятельства как нарочно подобрались, чтобы случай этот запомнился прочно, хотя за это время еще чуть ли не триста шестьдесят пять убийств одно за другим нарушали однообразие и скуку столичной жизни.
      К тому же время от времени газеты сообщали читателям что-нибудь новенькое о прекрасной пленнице, томящейся в заключении, - о бедной жертве медлительности правосудия; проходил месяц за месяцем, и, вполне естественно, ужас содеянного отчасти изгладился из памяти, а в героине стали находить даже что-то трогательное. Возможно, защитники на это и рассчитывали. Возможно, по их-то совету Лора и стала интересоваться злосчастными преступницами, своими товарками по заточению, и, не жалея денег, помогала нуждающимся. Газеты незамедлительно сообщили об этом читателям, - такие сообщения показывали Лору в выгодном свете и вызывали к ней симпатии.
      Зал суда был переполнен задолго до появления судей, адвокатов и обвиняемой. Для иных людей нет большего наслаждения, чем любоваться медленной пыткой, которой терзается подсудимый, если ему грозит смертный приговор, - со столь изысканным удовольствием сравнится только зрелище смертной казни. Где еще во всем блеске проявляется человеческая изобретательность, ум и энергия, как не на крупном уголовном процессе, в выступлениях искусных юристов? Где еще можно любоваться подобной изворотливостью и проницательностью, подобной ловкостью и красноречием?
      В суде над убийцей есть все, что нужно, чтобы пощекотать нервы публике. Возможность роковой развязки придает особую значительность каждому слову и каждому взгляду. Стараясь ничего не упустить, зрители пожирают глазами каменные лица присяжных, воинственного прокурора и преисполненного энергии защитника, бесстрастного судью, снедаемого тревогой подсудимого. Жадно ловят они каждое слово в ожесточенных спорах юристов о толковании закона, тщательно взвешенные решения судьи, жадно следят за поединком между юристами и свидетелями. Сочувствие толпы непрестанно колеблется, следуя всем оттенкам благоприятных или неблагоприятных свидетельских показаний; затаив дыхание выслушивает она напутствие судьи присяжным. Она быстро проникается враждебностью или, напротив, симпатией к обвиняемому и столь же быстро отдает предпочтение прокурору или защитнику. Ее приводит в восторг смышленый свидетель, неожиданным ответом опрокидывающий все хитросплетения неугодного ей юриста. Нигде так не радуются шутке, даже самой убогой, нигде не награждают остряка столь бурным одобрением, как на процессе об убийстве.
      По ту сторону барьера молодые адвокаты и привилегированные завсегдатаи уже заполнили все места, свободны только стулья, отведенные за столом для тех, кто причастен к делу. По другую сторону, в зале, яблоку негде упасть люди сидят на подоконниках, стоят в проходах. Дышать уже нечем. Такая духота бывает только в суде: воздух точно отравлен всеми мыслимыми на земле преступлениями, которые год за годом входили сюда в образе неисчислимых преступников и преступниц.
      Возникает некоторое оживление, когда появляется прокурор с двумя помощниками, проходит к столу и раскладывает перед собою бумаги. Чуть погодя снова оживление - входит защита: мистер Брэм и его помощники мистер Квигл и мистер О'Киф.
      Всем, кто присутствует в зале суда, известен мистер Брэм, прославленный адвокат по уголовным делам, и, проходя к своему месту и раскланиваясь с приятелями-юристами, он сознает, что на него направлены все взгляды. Он высок, худощав, у него широкие плечи и большая голова, вьющиеся каштановые волосы падают сзади на воротник; у мистера Брэма привычка встряхивать ими, - принято думать, что так встряхивает гривой лев. Мистер Брэм чисто выбрит, у него крупный рот и небольшие темные, слишком близко посаженные глаза. На нем безупречный коричневый сюртук с розовым бутоном в петлице и светлые панталоны. На груди сверкает бриллиант, а когда адвокат садится на свое место и снимает перчатки, все видят на левой, очень белой руке массивный перстень с печаткой. Усевшись, мистер Брэм неторопливо обводит взглядом зал, говорит что-то одному из своих помощников, достает из кармана ножик с рукояткой из слоновой кости и, медленно покачиваясь на стуле, начинает подрезать ногти.
      Еще через минуту из двери в глубине выходит судья О'Шонесси и опускается в кресло; это джентльмен в черном, со слегка вьющимися рыжеватыми волосами, с лицом круглым, красным и довольно благодушным; он скорее смекалист, нежели умен, и вид у него весьма самодовольный. Карьера судьи О'Шонесси ничем не примечательна. Древний род его ведет начало от ирландских королей, и он первым вступил на престол, ибо королевство и престол их - город Нью-Йорк. Так низко пал сей род, что будущий властитель начал свою карьеру просто-напросто уличным мальчишкой в этом городе; но он, как всякий ирландец, был смышлен, притом честолюбив, быстро овладел искусством чистильщика сапог и продавца газет, а там и рассыльного в адвокатской конторе; нахватался кое-каких знаний, достаточных для службы в полицейском суде, добился звания адвоката, - и вот он уже молодой, но подающий надежды политический деятель, он входит в законодательное собрание штата; и, наконец, его избирают одним из вершителей правосудия, каковому он сейчас и оказывает честь, занимая председательское место в суде. В нашей демократической стране он вынужден скрывать свое королевское достоинство под внешностью простолюдина. Судья О'Шонесси никогда не занимал доходного места и не получал большого жалованья, но он благоразумно откладывал деньги, ибо всегда был убежден, что только независимый судья может быть беспристрастным, - и принадлежащие ему дома и земли оцениваются в триста, а то и четыреста тысяч долларов. Не при его ли содействии построено и обставлено само здание суда? И разве не знает его честь, что вот эта самая плевательница, которой он пользуется, обошлась городу Нью-Йорку ровнехонько в тысячу долларов?
      Едва судья опустился в свое кресло, началось заседание; с резким ирландским акцентом было объявлено о слушании очередного дела и шерифу велено было ввести обвиняемую. В зале наступила глубокая тишина, когда вошла Лора, опираясь на руку конвоира, который провел ее к месту рядом с защитником. За нею следовали мать и брат, им предложили сесть поблизости.
      Лора была очень бледна, но от этого огромные глаза блестели еще ярче и выразительное лицо казалось трогательно печальным. На ней было простое черное платье, чрезвычайно изящное, без всяких украшений. Тонкая кружевная шаль, наполовину закрывая лицо, не столько скрывала, сколько оттеняла ее красоту. И в светскую гостиную невозможно войти с большим самообладанием, в церковь - с более гордым смирением. В лице и манерах Лоры никто не заметил бы ни смущения, ни вызова; и, садясь на свое место - оно было на виду, и за малейшим ее движением могла неотступно следить добрая половина всех присутствующих, - она так и не подняла глаз. Ропот восхищения пронесся по залу. Карандаши репортеров забегали по бумаге. Мистер Брэм, словно в знак одобрения, снова обвел взглядом зал. Когда Лора наконец чуть подняла ресницы, она увидела неподалеку Филипа и Гарри, но ничем не показала, что узнает их.
      Затем секретарь приступил к чтению обвинительного акта, составленного по всей форме. Согласно этому акту она, Лора Хокинс, обвинялась в убийстве Джорджа Селби с заранее обдуманным намерением, посредством выстрела из пистолета, револьвера обыкновенного, револьвера шестизарядного, дробовика, винтовки, карабина, штуцера, скорострельного ружья, из пушки или иного огнестрельного оружия; в убийстве посредством пращи, кистеня, ножа столового, ножа охотничьего, ножа перочинного, скалки, серпа, кинжала, шпильки, молотка, отвертки, гвоздя и всех иных возможных орудий и видов оружия в отеле "Южный", а также во всех иных отелях и в любом ином месте тринадцатого марта и в любой иной день после рождества Христова.
      Лора выслушала все это стоя, и когда наконец секретарь дочитал до конца, на вопрос судьи: признает ли она себя виновной? - ответила негромко, но отчетливо: "Не признаю". Потом она села, и суд приступил к отбору присяжных.
      Первым был вызван Майкл Лениген, владелец пивной.
      - Составили ли вы себе мнение о настоящем деле, высказывали ли его вслух и знакомы ли с кем-либо из лиц, причастных к делу? - спросили его.
      - Нет, - ответил мистер Лениген.
      - Признаете ли смертную казнь?
      - Признаю, сэр, чего ж тут не признавать.
      - Читали ли вы что-нибудь об этом деле?
      - А как же, ваша честь, газеты я читаю.
      Мистер Брэм заявил отвод, и присяжному было предложено на сей раз считать себя свободным.
      Патрик Кофлин.
      - Чем вы занимаетесь?
      - M-м... да ничем определенным.
      - Не имеете определенных занятий, вот как? Ну а в основном чем занимаетесь? Чем зарабатываете на жизнь?
      - Держу терьеров, сэр.
      - Терьеры, вот как? Незаконный промысел? Крыс травите?
      - Приезжают джентльмены немножко поразвлечься. Я-то никогда с ними в эти дела не ввязываюсь, сэр.
      - А, понимаю... вы, должно быть, представляете собой комиссию по развлечениям при нашем муниципалитете. Слышали вы что-нибудь о сегодняшнем деле?
      - До нынешнего утра ничего не слыхал, сэр.
      - Читать умеете?
      - Только крупные буквы, ваша честь.
      Кофлина уже хотели привести к присяге, как вдруг мистер Брэм задал еще один вопрос:
      - А ваш отец умел читать?
      - Старик был дока по этой части, сэр.
      Брэм указал, что Патрик Кофлин не пригоден для данного процесса. Судья с этим не согласился. Защитник настаивал. В конце концов дан был отвод без указания причины.
      Итэн Добб, ломовой извозчик.
      - Читать умеете?
      - Умею, да только нет у меня такой привычки.
      - Слышали что-нибудь об этом деле?
      - Может, и слыхал... а может, то было про другое. Никакого мнения не имею.
      Прокурор. Э-э-э! Одну минуточку! Почему вы говорите, что не имеете по этому делу никакого мнения? Вас кто-нибудь научил?
      - Н-нет, сэр.
      - Поосторожнее, поосторожнее. С чего же вам вздумалось сказать такую вещь?
      - Так ведь про это всегда спрашивали, когда я бывал присяжным.
      - Ну, ладно. Допускают ли ваши нравственные принципы смертную казнь?
      - Мои... чего?
      - Вы не станете возражать против того, чтобы признать человека виновным в убийстве на основании улик?
      - Может, и стану возражать, сэр, ежели человек, по-моему, не виноват.
      Прокурор решил, что на этом его можно поймать:
      - Так, может быть, это чувство делает вас противником смертной казни?
      Присяжный заявил, что никаких чувств у него нет и что ни с кем из лиц, причастных к делу, он не знаком. Его признали годным и привели к присяге.
      Деннис Лефлин, чернорабочий. Не составил себе и не высказывал никакого мнения по делу. Никогда о нем не слыхал. Полагает, что тех, кто этого заслуживает, надо вешать. В случае надобности может и читать.
      Мистер Брэм заявил отвод. Присяжный явно слишком кровожаден. Дан отвод без указания причины.
      Ларри О'Тул, подрядчик. Крикливо одетый образец довольно распространенной разновидности "франта-выскочки"; глаза проныры и хорошо подвешенный язык. Газетные сообщения о данном деле он читал, но они не произвели на него впечатления. Свои выводы сделает на основании улик и свидетельских показаний. Не видит, почему бы ему не исполнить обязанности присяжного с совершенным беспристрастием.
      Прокурор задает вопрос:
      - Как объяснить, что сообщения газет не произвели на вас впечатления?
      - Отродясь не верил газетам, ни единому слову!
      (Смех в зале. Судья и мистер Брэм одобрительно улыбаются.) О Тула приводят к присяге, мистер Брэм шепчет О'Кифу: "Это он и есть!"
      Эйвери Хикс, мелочной торговец. Слышал ли он что-нибудь о рассматриваемом деле? Вместо ответа он качает головой.
      - Читать умеете?
      - Нет.
      - Смертную казнь не отвергаете?
      - Нет.
      Его уже готовы привести к присяге, но тут прокурор, обернувшись к нему, небрежно спрашивает:
      - Понятно ли вам значение присяги?
      - Там, - отвечает Хикс, указывая на дверь.
      - Я спрашиваю, понятно ли вам, что такое присяга?
      - Пять центов, - объясняет Хикс.
      - Вы что, смеетесь надо мной? - гремит прокурор. - Уж вы не полоумный ли?
      - Свежей выпечки. Я глухой. Я ничего не слышу, что вы тут говорите.
      Хикса отпускают восвояси. "А неплохой был бы присяжный, - шепчет Брэм. - Он поглядывал на обвиняемую сочувственно. Вот что для нас очень важно".
      Так они трудились - и за весь день отобрали только двух присяжных. Зато этими двумя мистер Брэм остался доволен. Всем незнакомым он давал отвод. Кому, как не сему знаменитому адвокату, было знать, что главное сражение дается именно во время отбора присяжных. Все последующее - опрос свидетелей, красноречие сторон, расточаемое перед присяжными, - все это нужно только чтобы произвести побольше впечатления. По крайней мере такова теория мистера Брэма. Впрочем, непостижимая штука - натура человеческая: иной раз уж так старательно отбираешь присяжных, а они в последнюю минуту ни с того ни с сего заколеблются и подведут тебя.
      Прошло четыре утомительных дня, прежде чем закончен был отбор присяжных, зато в полном своем составе эти двенадцать человек делали честь защите. Насколько известно было мистеру Брэму, только двое из них были грамотны, причем один - старшина присяжных, приятель мистера Брэма - тот самый франт-подрядчик. У всех двенадцати были низкие лбы и тупые физиономии; в двух-трех лицах сквозила животная хитрость, остальные были откровенно глупы. В целом они представляли собою хваленое наследие прошлого, гордо именуемое обычно "оплотом наших свобод".
      Первым выступил от имени штата Нью-Йорк окружной прокурор Мак-Флинн. Он говорил с едва заметным шотландским акцентом, оставшимся еще с младенческих лет. Он ограничился кратким изложением обстоятельств дела. Обвинение докажет, что Лора Хокинс, сидящая на скамье подсудимых, этот дьявол во образе красивой женщины, тогда-то и там-то выстрелом из револьвера убила Джорджа Селби, южанина родом. Что убийство было хладнокровное, неспровоцированное, с заранее обдуманным намерением; что обвиняемая давно его замышляла и давно угрожала своей жертве; что с этой целью она последовала за покойным Селби из Вашингтона в Нью-Йорк. Все это будет подтверждено показаниями безупречных свидетелей. Прокурор прибавил, что долг присяжных, хотя, быть может, и тяжкий, ясен и прост. Все они добрые граждане, люди женатые и, вероятно, имеют детей. Им известно, сколь небезопасной стала жизнь в столице. Что, если завтра и их жены останутся вдовами, а дети - сиротами, как та осиротевшая семья в упомянутом отеле? Что, если какая-нибудь кровожадная ревнивая фурия и их семью лишит главы и кормильца?
      Прокурор сел, и секретарь суда выкрикнул:
      - Генри Брайерли!
      ГЛАВА XXIV
      УЧЕНЫЙ АДВОКАТ
      "Dyden i Midten", - sagde Fanden, han sad imellem to
      Procutorer*.
      ______________
      * "Добродетель находится посередине", - сказал дьявол, сидя между двумя юристами (датск.).
      Eur breutaer braz eo! Ha klevet hoc'h euz-hu he vreut?*
      ______________
      * Это великий адвокат! Слыхали вы его речи в суде? (бретонск.).
      Генри Брайерли занял свидетельское место. Выслушав требование прокурора - рассказать присяжным все, что ему известно об убийстве Джорджа Селби, он стал описывать события и факты, уже знакомые читателю.
      Он сопровождал мисс Хокинс в Нью-Йорк по ее желанию, полагая, что она едет в связи с законопроектом, как раз назначенным к рассмотрению в конгрессе, чтобы просить находившихся тогда в отъезде конгрессменов вернуться вовремя. Ее записка к нему была уже здесь оглашена. Когда они встретились на вокзале в Вашингтоне, ему показалось, что мисс Хокинс чем-то очень взволнована. Она задала несколько вопросов проводнику, потом сказала: "Ему не ускользнуть". - "Кому?" - спросил свидетель, и она ответила: "Никому". Вечером он больше с нею не виделся. Ехали они в спальном вагоне. Наутро она пожаловалась, что провела бессонную ночь и у нее болит голова. Когда они переправлялись на пароме, она спросила, не видно ли пароходов, готовящихся к отплытию; он показал ей то место в гавани, откуда отходят суда в Европу. Утром они выпили в ресторане по чашке кофе. Она сказала, что хочет поскорее попасть в отель "Южный", где остановился один из отсутствующих конгрессменов, мистер Саймонс, так как боится не застать его. Она вполне владела собою, хотя и была несколько возбуждена; он не заметил в ее поведении ничего странного и необычного. Выпустив две пули в полковника Селби, она хотела затем выстрелить себе в грудь, но он, свидетель, вырвал у нее из рук пистолет. В Вашингтоне она часто встречалась с полковником Селби и, по-видимому, была очень увлечена им.
      К допросу свидетеля приступает защита.
      - Мистер... э-э... Брайерли! (Брэм в совершенстве владеет хитроумным приемом юристов, которые сначала бесконечно тянут обращение "мистер", будто никак не могут припомнить фамилию свидетеля, а когда он, обиженный и раздосадованный, уже готов выйти из себя, вдруг выпаливают эту фамилию неожиданно громко и быстро, сбивая его с толку.) Мистер... э-э... Брайерли! Род ваших занятий?
      - Я инженер-строитель, сэр.
      - Ах, строитель (взгляд в сторону присяжных). Что же, вы с мисс Хокинс что-нибудь строили? (Улыбки на скамье присяжных.)
      - Нет, сэр, - ответил Гарри краснея.
      - Как долго вы были знакомы с обвиняемой?
      - Два года, сэр. Я познакомился с нею в Хоукае, штат Миссури.
      - M-м... мистер... э-э... Брайерли! Были вы любовником мисс Хокинс?
      Протест прокурора.
      - Я полагал, ваша честь, что я вправе установить, какие именно отношения существовали между этим столь неохотно дающим показания свидетелем и обвиняемой.
      Протест отклонен.
      - Видите ли, сэр, - нерешительно говорит Гарри, - мы были друзьями.
      Защитник язвительно:
      - Вы и ведете себя как друг! (Присяжные начинают ненавидеть этого с иголочки одетого юнца.) Мистер... э-э... Брайерли! Мисс Хокинс отвергла ваши ухаживания?
      Гарри покраснел, замялся и жалобно посмотрел на судью.
      - Вы должны отвечать, сэр, - сказал его честь.
      - Она... она... была неблагосклонна ко мне.
      - Вот оно что. Я так и думал. Брайерли! Осмелитесь ли вы утверждать перед лицом присяжных, что вы не были заинтересованы в устранении вашего соперника полковника Селби? - громовым голосом вопросил мистер Брэм.
      - Конечно, не был, сэр, ничего подобного! - запротестовал свидетель.
      - Больше вопросов не имею, ваша честь, - сурово заключил мистер Брэм.
      - Еще одну минуту, - вмешался прокурор. - До того как обвиняемая стреляла в Селби, было ли у вас хоть малейшее подозрение о ее намерениях?
      - Ни малейшего! - горячо ответил Гарри.
      - Ну, разумеется, - сказал мистер Брэм, кивая присяжным.
      Затем обвинение вызвало других свидетелей убийства, портье в отеле "Южный", врачей, осматривавших раненого. Факт убийства был установлен неопровержимо. Ничего нового не обнаружилось, только портье, отвечая на вопрос мистера Брэма, заявил, что, когда обвиняемая осведомилась о полковнике Селби, она была в явном волнении и глаза ее дико сверкали.
      Затем были оглашены предсмертные показания полковника Селби. В них говорилось об угрозах Лоры, но имелось к ним весьма существенное добавление, о котором не упомянули в свое время газеты. Видимо, уже после того как показания были переданы властям, врачи впервые сказали полковнику, что раны его смертельны. Это его, видимо, потрясло, и, терзаемый страхом и какой-то тайной заботой, он объявил, что хочет дополнить свои показания. С большим трудом, надолго умолкая после каждого слова, он прибавил следующее: "Я... сказал... не все. Я должен... сказать... запишите это... я... перед нею... виноват. Много лет... назад... я... не могу... понимаете... О господи... я заслужил..." Это было все. Он впал в беспамятство и скончался, не приходя в сознание.
      Проводник вашингтонского поезда показал, что обвиняемая спросила его, уехал ли вечерним поездом некий джентльмен с семьей; по ее описанию он позднее узнал полковника Селби с семейством.
      Далее приведена была к присяге Сьюзен Каллум, негритянка, горничная в доме Дилуорти.