Вдруг в этот опьяняющий вихрь и смешение прекрасных тел и восхитительных красок врывается оскорбительный диссонанс: двенадцать чопорных богобоязненных христианских черных девиц, идут парами из миссионерской школы, одетые так, как летом одевают девочек по воскресеньям в английской или американской деревне.
      Трудно передать удивление и испуг, охватывающие вас при этом неожиданном зрелище. Близкого эффекта можно добиться, если воскресным утром внезапно выпустить десяток здешних, почти обнаженных сингалезок в сумрачно-благопристойную толпу прихожан, шествующих в церковь в каком-нибудь американском или английском городе.
      - Папа, салям, папа! - Маленькая нищенка трогает меня за ногу; прелестная маленькая девчушка.
      Мальчик-нищий говорит:
      - Здравствуй, отец!
      Единственное совсем голое существо - четырехлетний карапуз, но и его нагота не абсолютна, животик у него опоясан бечевкой.
      Бомбей, 20 января. - Все время взаперти из-за проклятого кашля. Пока улучшения нет. Пропади он пропадом, этот кашель.
      Воскресенье, 26 января 1896. - Оказывается, это был мистер Ганди{470} (делегат Всемирного религиозного конгресса в Чикаго), тот, кто давал нам вчера пояснения в храме джайнов{470}.
      Весь вчерашний день ехали по иссушенной солнцем земле, густо усеянной грязными деревушками в разных стадиях упадка. Печальная страна - страна невообразимой бедности и лишений.
      Три длинных седых обезьяны вприпрыжку прошли по дороге.
      Вот уже шесть часов мы плывем по реке Хугли, и невозможно распознать, что мы в Индии. Через каждые несколько миль видим на берегу большой белый дом с колоннами европейской архитектуры, господствующий над обширной равниной. На горизонте лес. Смотрите, луизианские плантации! А крытые тростником домики превращаются в негритянские хижины, столь знакомые мне по воспоминаниям более чем сорокалетней давности. В продолжение шести часов я плыл вдоль сахарного берега Миссисипи.
      28 марта 1896. В море. - Наш капитан красавец и геркулес, молодой, решительный, мужественный, крупная прекрасная голова, на него приятно смотреть. У нашего капитана есть странность: он не умеет так сказать правду, чтобы она не звучала ложью. В этом отношении он полная противоположность разбитному шотландцу, который сидит в середине стола; тот не может соврать так, чтобы ему не поверили. Когда капитан что-нибудь рассказывает, пассажиры переглядываются, как будто спрашивая: "Неужели вы верите?" Когда шотландец рассказывает, у всех на лицах читаешь: "Как интересно и удивительно!" Все дело в характере и в манере рассказчика. Капитан застенчив и не уверен в себе, и он говорит о самых обычных вещах, словно сам сомневается. Шотландец преподносит вам дичайшую выдумку с безмятежной уверенностью, и вы не можете не верить ему, хотя знаете, что все это вздор.
      Вот пример: капитан рассказал, как однажды вез в Англию шестьдесят малышей, самому старшему было не больше семи лет. Почти без исключения это были дурные дети, потому что всю свою жизнь они тиранствовали над туземными слугами и помыкали ими. Капитан рассказал, как семилетний мальчишка пытался бросить в море трехлетнего карапуза, как он, капитан, ухватил малыша за ногу и спас тем от гибели, а затем дал оплеуху обидчику, в ответ на которую получил несколько звонких пощечин от матери мальчугана. Дамы за столом вполголоса спрашивали: "Неужели вы верите, что она его в самом деле ударила?"
      Вступил в беседу шотландец и рассказал, как он выловил однажды акулу у ледяных берегов Антарктики. Когда туземцы выпотрошили акулу и вскрыли желудок, то обнаружили там сигары, головные щетки, молитвенник, пробочник, револьвер и другие мелкие вещи, принадлежавшие миссионеру, пропавшему без вести на Островах Согласия три года тому назад. Когда он потребовал от туземцев свою долю добычи, они рассмеялись ему в лицо и не дали ничего, кроме отсыревшего бумажного шарика. Но этот шарик оказался скомканным лотерейным билетом, на который в Париже пришелся выигрыш в 500 000 франков. Все за столом согласились, что рассказ изумительно интересен, никто не подверг сомнению ни малейшей детали.
      Капитан рассказал, как однажды сумасшедший гонялся за ним с топором вокруг мачты и как он уже выбивался из сил, когда на шум прибежал помощник и бросил шезлонг под ноги безумцу; потом навалился на него, вырвал из рук топор и спас таким образом жизнь капитану. Все это было правдоподобно, но капитан рассказывал вяло, и было ясно, что никто не поверил ни единому слову.
      Тут же шотландец рассказал о летающей рыбе, которую ему удалось приручить. Эта рыба долго жила в бассейне и летала на ближний луг ловить лягушек и птичек. Ему снова поверили. Ему верят, хотя он не говорит ни единого слова правды. Капитану не верят, хотя, как мне кажется, он никогда не лжет.
      Моя литературная судьба в этом смысле весьма любопытна. Мне никогда не удавалось соврать так, чтобы мне не поверили. Когда я говорил чистую правду, никто не желал мне верить.
      В Джайпуре я повторил некоторые опыты сэра Джона Леббока{472} с муравьями и получил сходные результаты. Потом я предпринял собственные опыты. Они показали, что муравьи хорошо ориентируются в сфере духовных интересов. Я соорудил четыре миниатюрных святилища: мусульманскую мечеть, индийский храм, еврейскую синагогу и христианский собор - и поставил их рядом. Затем я пометил пятнадцать муравьев красной краской и пустил их на волю. Они бегали взад и вперед, глядели на храмы, но внутрь не заползали. Я выпустил еще пятнадцать муравьев, пометив их синим. Они повели себя так же. Я позолотил и выпустил еще пятнадцать муравьев. Результаты не изменились. Все сорок пять муравьев суетились, подходили ко всем храмам, но ни в один из них не вползали. Я счел доказанным, что отобранные мною муравьи не имеют твердых религиозных воззрений; это было необходимой предпосылкой для следующего, еще более важного опыта.
      Я положил у входа в святилища по клочку белой бумаги. На бумажку перед мечетью я положил немного замазки, перед входом в индийский храм - чуточку дегтя, перед входом в синагогу капнул скипидара, а перед входом в собор положил кусок сахару. Теперь я выпустил красных муравьев. Они отвергли замазку, и деготь, и скипидар и набросились на сахар с жадностью и, как мне показалось, с искренним чувством. Я выпустил синих; они в точности повторили действия красных. Золотые поступили так же, без единого исключения. Это не оставляло сомнений в том, что муравьи без определенных религиозных воззрений, если им предоставить выбор, отдают предпочтение христианской религии перед всякой другой.
      Чтобы проверить опыт, я запер опять муравьев и переместил замазку в собор, а сахар - в мечеть. Я выпустил сразу всех муравьев, и они толпой ринулись прямо к собору. Я был тронут до слез и пошел в соседнюю комнату, чтобы записать этот замечательный опыт. Но, вернувшись, я увидел, что все муравьи изменили христианской вере и перешли в мусульманство. Я понял, что поспешил с первоначальными выводами, мне стало неловко и горько. Уже менее уверенный, я решил продолжить свой опыт. Я положил сахар в третий храм, а после - в четвертый. И что же? В какой храм я клал сахар, в тот и устремлялись мои муравьи. Таким путем я пришел к конечному выводу, что в отношении религии муравьи являются полной противоположностью людям. Человек идет в тот храм, где его учат истинной вере. Муравей же в тот, где ему дают сахар.
      Маколей{473} говорит о "гнусной" должности казенного палача. Если это гнусная должность, то закон, учреждающий ее, - гнусный закон, и закон, предусматривающий в качестве наказания смертную казнь, - тоже гнусный закон; суд, приговаривающий к смертной казни, - гнусное учреждение; судья, объявляющий смертный приговор, - гнусен. Все они в равной мере подлежат клейму и презрению. Если разобраться, должность генерала и должность казенного палача мало чем отличаются. Генерал убивает по закону и для блага своей страны; в точности то же делает и палач. Если признать первую должность почетной, будет нелепо отказывать в этом второй. Если же вы докажете, что одну из этих должностей следует почитать недостойной, презренной, вы увидите что доказали то же и в отношении второй. Не обманывая себя, вам не разделаться с этим.
      Какая странная затея детективный роман! Не знаю, найдется ли автор такого романа, который не испытывал бы чувства стыда (я исключаю "Убийство на улице Морг"{473}).
      Рассказ Смайта о Браунинге{473}. Однажды его просили растолковать значение одного пассажа в "Сорделло". Браунинг почитал, подумал, потом сказал: "Было время, когда двое могли ответить на этот вопрос". Он сперва указал пальцем на себя, потом поглядел на небо. "Теперь только один" - и поглядел на небо.
      Характерная черта американцев - невежливость. Мы нелюбезная нация. В этом мы намного переросли все народы, как цивилизованные, так и дикие (или не доросли до них).
      Нас называют изобретательной нацией, но другие народы тоже изобретательны. Нас называют хвастливой нацией, но другие народы тоже хвастливы. Нас называют энергичной нацией, но другие народы тоже энергичны. И только в нелюбезности, в невежливости, невоспитанности мы не имеем соперников - пока черти сидят в аду.
      Квикстаун, 4 июня. - Черный дикарь, которого вытеснил бур, был добродушен, общителен и бесконечно приветлив; он был весельчак и жил не обременяя себя заботами. Он ходил голым, был грязен, жил в хлеву, был ленив, поклонялся фетишу; он был дикарем и вел себя как дикарь, но он был весел и доброжелателен.
      Его место занял бур, белый дикарь. Он грязен, живет в хлеву, ленив, поклоняется фетишу; кроме того, он мрачен, неприветлив и важен и усердно готовится, чтобы попасть в рай, - вероятно понимая, что в ад его не допустят.
      Два-три года тому назад за обедом у Лоуренса Хаттона, Генри Ирвинг спросил меня, не слыхал ли я историю про то-то. Мне стоило труда сказать "нет". Он принялся рассказывать, потом помолчал и снова спросил: "Вы в самом деле не знаете?" Я мужественно подтвердил, что не знаю. Он стал продолжать, потом снова замолк и спросил, правду ли я говорю. Тогда я сказал, что могу соврать раз, могу из любезности дважды, но не более того. Я не только слыхал эту историю, я сам ее выдумал. Так оно и было в действительности.
      В Австралии, в тамошнем клубе, со мной вступил в беседу один господин, и я сразу увидел, что это местный присяжный рассказчик и что он сейчас будет распускать свой павлиний хвост. Он начал с того, что поезда в Новой Зеландии ходят ужасно медленно, и я понял, что это вступление к какому-то анекдоту. Ждать не пришлось. Он рассказал, как однажды посоветовал кондуктору снять с паровоза предохранительную решетку от коров и насадить ее сзади на хвостовой вагон поезда. "Нам все равно ни одной коровы не перегнать, - сказал он кондуктору, - а они могут в любую минуту забраться в задний вагон и искусать пассажиров". Я легко сбил бы его, сказав, что в Австралии нет в поездах решеток. Я еще легче сбил бы его, если бы сказал, что сочинил эту шутку, когда он был еще в младенческом возрасте. Это было очень, очень давно. Я сочинил ее для своего публичного выступления.
      Что сделать с человеком, который первым стал праздновать дни рождения? Убить - слишком мало. Дни рождения хороши до поры до времени. Когда у тебя подрастают дети, эти даты подобны веселым флажкам на дороге, по которой мчишься вперед. Но вдруг ты замечаешь, что с флагштоками что-то случилось они изменили форму, превратились в путевые столбы. Теперь по ним считаешь не выигрыши, а потери. С этой поры забудь, что ты отмечал день рождения.
      Если бы мне поручили сотворить бога, я наделил бы его некоторыми чертами характера и навыками, которых не хватает нынешнему (библейскому) богу.
      Он не стал бы выпрашивать у человека похвал и лести и был бы достаточно великодушен, чтобы не требовать их силком. Он должен был бы себя уважать - не менее, чем всякий порядочный человек.
      Он не был бы купцом, торгашом. Он не скупал бы льстивые похвалы. Он не выставлял бы на продажу земные радости и вечное блаженство в раю, не торговал бы этим товаром в обмен на молитвы. Я внушил бы ему чувство собственного достоинства, свойственное порядочным людям.
      Он ценил бы лишь такую любовь к себе, которая рождается в ответ на добро, и пренебрегал бы той, которую по договоренности платят за благодеяния. Искреннее раскаяние в совершенном грехе погашало бы грех навсегда, и от человека, раскаявшегося в душе, никто бы не ждал и не требовал словесных просьб о прощении.
      В его библии не было бы смертного греха. Он признал бы себя автором и изобретателем греха, а равно автором и изобретателем способов и путей к совершению греха. Он возложил бы всю тяжесть ответственности за совершаемые грехи на того, кто повинен в них, признал бы себя главным и единственным грешником.
      Он не был бы завистлив и мелочен. Даже люди презирают в себе эту черту.
      Он не был бы хвастуном.
      Он скрывал бы, что в восторге от себя самого. Он понял бы, что хвалить себя при занимаемом им положении дурно. Он не испытывал бы мстительных чувств.
      Не было бы никакого зла, кроме того, в котором мы все живем от колыбели и до могилы. Не было бы никакого рая, - и прежде всего того, который описан в библиях всех религий.
      Он посвятил бы толику своей вечности на раздумье о том, почему он создал человека несчастным, когда мог ценой тех же усилий сделать счастливым. В остающееся время он пополнял бы свои сведения по астрономии.
      [1896. ЛОНДОН]
      Все собаки здесь носят намордники и делают вид, что им это нравится. Наверно, какая-нибудь герцогская собака вышла однажды в наморднике, потому что зубы болели или так, для потехи. Другие переняли с готовностью.
      Державы (коронованные грабители) попали в славную переделку. Султан режет армян, как свиней на бойне, и Концерту держав следовало бы вмешаться, но Россия держит все карты в руках.
      24 октября 1896. - Сегодня написал первую главу новой книги.
      Английский железнодорожный магнат сказал: "Мы настаиваем на своем праве обращаться с наемными служащими так, как мы находим удобным".
      В Иоганнесбурге управляющий крупной шахтой сказал: "Мы не называем наших негров рабами, но это слово определяет их положение и, поскольку от нас зависит, будет определять и в дальнейшем".
      Юмор сновидений. - Вчера мне приснился фермер, у которого спрашивали, на какую из двух лошадей он делает ставку. Он отвечал: "По сто фунтов стерлингов на каждую лошадь". Тогда молодые люди, которые его спрашивали, стали смеяться; им было ясно, что он выиграет одну ставку и проиграет другую, и следовательно, мог бы вовсе не ставить. Нет, это было не так; они смеялись, увидев, что он готовится выиграть и ту и другую ставку, что им казалось нелепым; кроме того, они так смеялись, зная наверное, что он проиграет обе.
      Все это казалось во сне осмысленным. Такова особенность сновидений, они могут быть вздорными и ни с чем не сообразными, но это обнаруживаешь, только когда проснешься.
      Мы только эхо. Мы не имеем своих мыслей, своих суждений. Мы навозная куча разлагающихся наследственных признаков, физических и моральных.
      Основные конструктивные и механические принципы, определяющие устройство муравьев, убеждают меня, что муравей толково задуман и дельно выполнен. У него шесть ног: четыре по углам и две посередине. Вообще говоря, это много, но некоторые из них - запасные; он доползает на них домой, когда другие отгрызены. Муравьи отгрызают друг другу ноги, улаживая религиозные и политические конфликты.
      [СМЕРТЬ ДОЧЕРИ]
      Ливи приехала в Элмайру ровно через год и на том самом поезде, на котором уехала. Сюзи стояла тогда на платформе и махала рукой; теперь она лежала в гробу в нашем ленгдонском доме.
      Сюзи была близорука. Как-то, когда она была маленькой, я поднимался с ней вместе по лестнице и, обернувшись на полдороге, увидел через стеклянную дверь столовой кошку-трехцветку, свернувшуюся клубком на ярко-красной скатерти на обеденном круглом столе. Поразительное зрелище. Я сказал Сюзи: "Взгляни!" - и был очень удивлен, что она не сумела увидеть.
      В бреду она говорила многое, из чего было видно, что она гордилась своим отцом: "Это потому, что я дочь Марка Твена!" И когда читала о том внимании, которое нам оказали в Австралии и в Индии: "Кэти, это - моя семья!"
      В те дни в Париже, когда она так быстро росла, ее речь была подобна ракете; мне казалось иногда, что я вижу, как огненная полоса взлетает выше и выше и взрывается, разлетаясь цветными искрами. И мне хотелось сказать: "Чудесная моя девочка!". Но я молчал, и мне горько теперь вспоминать. Я вырос в семье, где было не принято обнажать свои чувства.
      Она так ликовала, когда моего "Простофилю Вильсона" взяли на сцену. Она так интересовалась всем, что я делаю, и мне так не хватает ее, и нет охоты работать.
      [1897. ЗАМЕТКИ]
      Как странно, что, будучи совершенно неспособен рисовать, писать красками, я иногда зажмурив глаза, вижу перед собой какие-то лица (всегда темные, цвета дубленой кожи), изящные, миниатюрные, различаю детали. Откуда они? Это незнакомые лица, совсем чужие. Откуда они пришли? И откуда эти прелестные лица, которые я вижу во сне? Сознательным усилием я не могу представить себе ни единого человеческого лица.
      Богу следовало бы переодеться в штатское платье и лично обследовать жизнь лондонских бедняков. Он был бы, наверно, тронут и сделал бы для них что-нибудь.
      Он не был лжецом, но любил внушать превратные представления. Причем не разменивался на мелочи. Если бы, например, он запачкал брюки разными красками, он не стал бы лгать, но сумел бы создать впечатление, что испачкался, скатываясь с радуги.
      18 марта 1897. - Снилось, будто я поймал прекрасную рыбу в четырнадцать дюймов длиной и предвкушал, какова она будет на блюде. Я был очень голоден. Потом я почувствовал тревогу и разочарование. Было воскресенье, и нести рыбу домой было нельзя: если Ливи узнает, что я удил в день субботний, она будет ужасно огорчена. Тут я решил, что могу подарить ей рыбу, и тогда она промолчит.
      Если не считать этого последнего обстоятельства, сон дает совершенно правильное представление обо мне и о ней. Во сне мне казалось, впрочем, естественным, что она поступится из-за рыбы своими религиозными взглядами.
      28 марта. - Твичел прислал мне большую газетную вырезку с заголовком на пять столбцов: "Конец блестящей карьеры". Там сообщалось, что я живу в Лондоне в нищете и что семья меня бросила. Если бы это исходило от собаки, коровы, слона или других высших животных, я преисполнился бы ярости и отвращения, но это дело рук человеческих и нужно быть снисходительным.
      Лондон. 13 апреля 1897. - Сегодня окончил книгу.
      18 мая 1897. - Снова окончил книгу. Дописал тридцать тысяч слов.
      Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент "Нью-Йорк джорнел", и показал две телеграммы из своей нью-йоркской редакции.
      Первая. "Если Марк Твен умирает в Лондоне в нищете, шлите 500 слов".
      Вторая (более поздняя): "Если Марк Твен умер в Лондоне в нищете, шлите 1000 слов".
      Я объяснил ему, в чем дело, и продиктовал ответную телеграмму, примерно такую: "Джеймс Росс Клеменс, мой родственник, был серьезно болен две недели тому назад; сейчас он поправился. Слух о моей болезни возник из-за его болезни. Слух о моей смерти сильно преувеличен. Я здоров. Марк Твен".
      [1897-1899. ШВЕЙЦАРИЯ. ИТАЛИЯ. АВСТРИЯ. АНГЛИЯ]
      На континенте невозможно получить приличный бифштекс; он всегда пережарен, как святой на костре.
      Одна лестница, другая, широкие ступени. Странная маленькая церковь, увенчанная двумя очень высокими шпилями, заостренными как зубочистки. Когда птица садится на такой шпиль, - кажется, что ее сажают на кол. Старинная дверь, украшенная барельефами: на одной стороне вооруженный рыцарь, на другой - епископ. В просторном притворе, в нишах, статуи шести святых в человеческий рост; снизу дощечки с надписями. Один - С.Петр, он держит золотой ключ. Под другим надпись - С.Клеменс; это мое имя, моя фамилия. Я был очень горд, что нашел своего прародителя в таком месте, в такой компании. Впрочем, наша семья отличалась всегда благочестием, и дай мне волю, из меня тоже получился бы отличный святой. На С.Клеменсе - каска; по-видимому, до того как выдвинуться, служил полисменом.
      Вокруг церкви большое кладбище. На могилах полувековой давности истлевшие цветы. Мир. Тишина. Аллеи обсажены кустарником.
      Не подлежит сомнению, что больше всех пресмыкаются перед монархами и аристократами и больше всех извлекают из этого радостей именно американцы. Не все, разумеется, но если уж американец берется за это - он вне конкуренции.
      В деревушке, в штате Миссури, зарыт клад. Из полустертой записи стало известно, что там должно быть 980 долларов. Деревушка охвачена духом стяжательства. Ссоры, убийства. Находят клад. В нем 9 долларов 80 центов.
      Духовных и военных судей из трусов, лицемеров и карьеристов можно фабриковать по миллиону в год, и еще останется сырой материал. Нужны пять веков, чтобы создать Жанну д'Арк или Золя.
      11 декабря. - Телеграмма из Кеокука, штат Айова: "Орион скончался сегодня". Ему было 73 года.
      30 декабря. - Все еще нет письма от Молли. Мы не знаем, болел он или смерть была неожиданной.
      1898. - В течение многих столетий Сатана занимает видное положение духовного главы четырех пятых людского рода и политического главы всего человечества; так что нельзя отказать ему в первоклассных организационных способностях. Рядом с ним все наши политики и папы римские - просто козявки, которых надо рассматривать под микроскопом.
      У него нет ни одного оплачиваемого помощника. У него врагов миллионы.
      Одни поклоняются чинам, другие - героям, третьи - силе, четвертые богу, и спорят из-за этого между собой; но все единодушно поклоняются деньгам.
      Настоящий друг с тобой, когда ты не прав. Когда ты прав, всякий будет с тобой.
      Есть только два рода мудрецов: одни кончают с собой, другие пьют, чтобы заглушить голос мысли.
      Богу не хватает стойкости, твердых убеждений, характера. Ему следует быть католиком или пресвитерианином или кем-нибудь, все равно - но не стараться поспеть повсюду.
      Давайте чертыхаться, пока есть время; в раю все равно не позволят.
      Верный способ испортить дружеские отношения - сказать: "Нет, вы не так рассказываете эту историю". Потом рассказать по-своему.
      Близкое знакомство ведет к фамильярности. Это верное замечание. Мы так почитаем истину, потому что редко имеем случай близко с ней познакомиться.
      Когда вспоминаешь, что все мы умалишенные, странное объясняется, и все становится ясно.
      "Правда всесильна, и она побеждает". Возразить действительно нечего, кроме того, что это не так.
      Нет сомнения, что христианство будет существовать даже через тысячу лет (в музее, в виде набитого чучела).
      Всякому - свое. Святой Франциск Ассизский{482} однажды сказал: "Каждый святой сумеет сотворить чудо, но кто из них сможет управлять приличной гостиницей".
      Хорошие друзья, хорошие книги и спящая совесть, - вот идеальная жизнь.
      Некоторые утверждают, что между человеком и ослом нет никакой разницы; это несправедливо по отношению к ослу.
      10 августа 1898. - Этой ночью видел во сне китобойное судно, плавающее в капле воды. Не под микроскопом, в действительности. Значит, люди, участвующие в этом плавании, уменьшились до такой степени, что почти незаметны богу, и он не обращает на них никакого внимания.
      Лежал, раздумывая над этим. Решил написать спор микроскопа с большим телескопом. Из этого спора можно извлечь мораль.
      Рассказ о Сатане-младшем, который появился в Ганнибале, посещал школу{482}; те, кто знал его тайну, дружили с ним и очень его любили. Другие завидовали; а девочки не водились с ним потому, что от него пахло серой. Он постоянно творил чудеса; его друзья знали, что это настоящие чудеса, другие думали - фокусы.
      [НАБРОСОК РЕЧИ, ПРОИЗНЕСЕННОЙ ТВЕНОМ
      ОСЕНЬЮ 1899 ГОДА В ЛОНДОНСКОМ "КЛУБЕ ДИКАРЕЙ"]
      Дорогие дикари! Со времени нашей последней встречи прошло двадцать семь лет. Многие из вас поседели с тех пор, облысели. Я был тогда ростом шесть футов, четыре дюйма; сейчас во мне пять футов и восемь с половиной дюймов; и с каждым днем я все убываю. Этот процесс коснулся и моих убеждений. Не могу сказать, чтобы я стал за это время специалистом по правде. Многие к тому времени, когда приходится умирать, уже истратили на земле всю правду, которой владели, и являются на тот свет с пустыми руками. У меня же осталось столько, что там просто ахнут...
      В то время я был молод и неразумен, сейчас - стар и еще неразумнее. Мои волосы были огненно-красными, как закатное солнце, сейчас они серые, как тусклый холодный рассвет.
      Я еще незнаком с XX столетием. Я желаю ему удачи, но мое сердце принадлежит предыдущему. Я захватил из него шестьдесят пять лет просто из любопытства; если бы я знал его так хорошо, как знаю сейчас, то забрал бы всю сотню.
      [1902. США]
      Среда, 4 июня. Колумбия, штат Миссури. - Получил степень доктора законоведения.
      Одно из доказательств бессмертия души то, что миллионы людей верили в это; те же миллионы верили, что земля - плоская.
      Создать человека - была славная и оригинальная мысль. Но создавать после этого овцу - значило повторяться.
      Самый подходящий момент начинать статью наступает, когда вы ее успешно закончили. К этому времени вам становится ясно, что именно вы хотите сказать.
      Мой наличный доход от книг за 1902 год 60 000 долларов (от двух издателей). Вместе с другими доходами несколько более 100000 долларов.
      В 1895 году хиромант Чейро, поглядев на мою ладонь, сказал, что на шестьдесят восьмом году жизни я внезапно стану богатым. В это время я был банкротом и был должен своим кредиторам после краха фирмы Чарльз Уэбстер и К° 94000 долларов. Двумя годами позднее Чейро повторил свое предсказание и снова добавил, что богатство придет ко мне неожиданно. Я суеверен. Я запомнил его предсказание и нередко о нем раздумывал. Когда оно, наконец, сбылось 22 октября 1903 года, до назначенного срока оставался месяц и девять дней.
      По контракту, заключенному в этот день, я передаю Харперу исключительное право на издание моих книг. А они сейчас в цене. Фактически это целое состояние. Харпер гарантирует мне в течение пяти лет 25000 долларов ежегодно; сам же, если поведет дело толково, - будет получать много лет вдвое больше.
      Человек был создан в последний день, когда бог уже утомился.
      [ОСЕНЬ 1903 ГОДА. ПОЕЗДКА В ИТАЛИЮ]
      На пароходе. За ужином оркестр играл "Cavalleria Rusticana"* интермеццо, связанное для меня с Сюзи. Я очень люблю эту вещь, но мне нестерпимо тяжело ее слушать.
      ______________
      * "Сельская честь" (итал.).
      В Гибралтаре встретил Майкла Бенунеса, который тридцать шесть лет тому назад был нашим гидом. Он по-прежнему самый видный мужчина в городе. Мы ездили с ним в Испанию: Джексон, Дэн, Джек, мисс Ньюэл и я; никого, кроме меня, кажется нет в живых.
      Когда читаешь Библию, больше удивляешься неосведомленности бога, нежели его всеведению.
      Трудно поверить, что кто-либо, прожив жизнь, не считал бы ее в глубине души неудачной.
      Вряд ли найдется разумный человек, достигший шестидесяти пяти лет, который согласился бы прожить свою жизнь снова.
      Если бы человека создал человек, он устыдился бы плодов своего труда.
      Видел забавный сон, будто наша прежняя кухарка пришла и сказала: "Графиня укусила бешеного осла, и он околел".
      27 апреля. - Джелли закончил мой портрет для Сент-Луисской выставки. Очень недурно. Ливи хвалит портрет, продержала его целый день у себя в комнате. Портрет переходит в мою собственность - за позирование - значит, и в ее собственность тоже. Она хочет, чтобы его привезли из Сент-Луиса снова сюда. Будет как она хочет.
      Американцы и англичане - чужие друг другу, хотя и в меньшей степени, чем другие народы. Мужчины и женщины, даже муж и жена, - тоже чужие друг другу. У каждого есть свое, скрытое от другого и недоступное его пониманию. Это как пограничная линия.
      [1904-1905. СМЕРТЬ ЖЕНЫ. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ В США]
      Отплыл вчера вечером в десять. Сейчас прогудел рожок к завтраку. Я узнал его и был потрясен. В последний раз мы слышали этот звук вместе с Ливи. Теперь он для нее не существует.
      Погода прекрасная, море тихое и необыкновенно синее.
      Я видел июнь шестьдесят восемь раз. Как бесцветны и тусклы они по сравнению с ослепляющей чернотой этого.
      2 июля. - За эти тридцать четыре года мы много ездили вместе по свету, дорогая Ливи. И вот наше последнее путешествие. Ты там, внизу, одинокая; я наверху, с людьми, одинокий.
      Кэти Лири была при кончине Сюзи в 1896 году и теперь - при кончине Ливи. Она у нас служит двадцать три года.
      29 июля. - Холодно. Мы затопили камин. Потом вспомнили, что в трубе поселились ласточки, и стали вытаскивать поленья, заливать их водой. Трагедия была предотвращена.
      1 сентября. - В Гринвиче, штат Коннектикут, скончалась моя сестра Памела Моффат в возрасте семидесяти трех лет. Из них шестьдесят лет она болела. Смерти этого года: 14 января, 5 июня, 1 сентября.
      13 октября. - Составил завещание.
      Единственное резко выраженное различие между средним цивилизованным человеком и дикарем в том, что первый предпочитает позолоту, второй раскраску.
      Бог свиреп в Ветхом Завете и обаятелен в Новом - доктор Джекиль и мистер Хайд священного романа{486}.
      Давайте жить так, чтобы даже гробовщик оплакивал нашу кончину.
      В шкуре каждого человека таится раб.
      Ничто не поражает сильнее, чем чудо, - разве только наивность, с которой его принимают на веру.
      Только мертвые имеют свободу слова.
      Только мертвым позволено говорить правду.
      В Америке, как и повсюду, свобода слова - для мертвых.
      Нет ни единого права, которое не было бы продуктом насилия.
      Нет ни единого права, которое остается незыблемым; его всегда можно уничтожить посредством очередного насилия. Следовательно, человек не имеет ни одного ненарушимого права.
      Бог представляет насилие (он хитер, ненадежен, злобен).
      "Папаша сейчас в хлеву. Вы отличите его от свиней, он в шляпе".
      Во время чреватых кровавыми событиями серьезных общественных кризисов толпа мало заботится, на чьей стороне правда. Она заботится только о том, чтобы быть на стороне сильного. В Северных штатах, в годы перед войной, тех, кто выступал против рабовладения, подвергали остракизму, презирали, травили. Это делали "патриоты". Потом "патриоты" перешли мало-помалу на сторону тех, кто боролся с рабовладением, и только тогда это стало считаться патриотичным.