поведение недопустимо! Нокс. То же самое и я говорю.
      К взрыву смеха присоединяются звуки концертино.
      Миссис Гилби (оживленно). Это сквиффер. Он купил ей в подарок! Гилби. Что за скандальная...
      Хохот еще громче.
      Нокс. Я это прекращу. (Выходит на площадку лестницы и кричит.) Маргарет!
      Сразу мертвая тишина.
      Маргарет! Голос Маргарет. Что, папа? Подняться нам всем к вам? С удовольствием. Нокс. Идите сюда! Как вам не стыдно: ведете себя, как дикие индейцы! Голос Доры (визг). Ой-ой-ой! Перестань, Бобби! Ох!
      Разбежавшись, Дора стремительно влетает в комнату,
      запыхавшаяся и слегка смущенная при виде гостей.
      Дора. Простите меня, миссис Гилби, что я так ворвалась, но, когда я
      поднимаюсь по лестнице, а Бобби идет за мной, он уверяет, будто кошка
      кусает меня за лодыжки, и я не могу не визжать.
      Бобби и Маргарет входят более робко, но, несомненно, в
      прекрасном настроении. Бобби становится рядом с отцом на
      коврике перед камином, потом садится в кресло.
      Маргарет. Здравствуйте, миссис Гилби! (Становится за стулом матери.)
      Входит Дювале, держит себя безупречно. Следом за ним
      Нокс.
      Маргарет. Позвольте вас познакомить. Мой друг лейтенант Дювале. Миссис
      Гилби. Мистер Гилби.
      Дювале кланяется и садится слева от мистера Нокса на
      стул, который пододвинул для него Джогинз.
      Дора. Ну, Бобби, будьте паинькой, представьте и меня. Бобби (слегка нервничая, но стараясь не падать духом). Мисс Дилейни. Мистер
      и миссис Нокс.
      Нокс встает, отвечает сдержанным поклоном и снова
      садится. Миссис Нокс степенно кланяется, зорко смотрит
      на Дору и беспристрастно оценивает ее.
      Дора. Очень приятно познакомиться.
      Джогинз ставит для нее детскую качалку справа от миссис
      Гилби, напротив миссис Нокс.
      Благодарю вас. (Садится и поворачивается к миссис Гилби.) А Бобби
      все-таки подарил мне сквиффер. (Обращаясь ко всей компании.) Знаете,
      что они там выделывали внизу? (Заливается неудержимым смехом.) Ни за
      что не угадаете! Учили меня, как держать себя за столом! Лейтенант и
      Рудольф говорят, что я настоящая свинья. А ведь я понятия не имела, что
      мне чего-то не хватает. Век живи, век учись! (Обращаясь к Гилби.)
      Верно, миленький? Джогинз. Миленький... это неприлично, мисс Дилейни. (Отходит к буфету у
      двери.) Дора. Ах, отстаньте! Должна же я как-нибудь называть человека! Он не
      сердится. Правда, Чарли? Миссис Гилби. Его зовут не Чарли. Дора. Простите. Я всех называю Чарли. Джогинз. Напрасно. Дора. Ну, на вас не угодишь. Хоть вовсе рта не раскрывай, а как бы вы об
      этом пожалели! Ах боже мой, что ж это я трещу, как сорока! Не сердитесь
      на меня, миссис Гилби. Нокс. Я хотел бы знать, чем это кончится. Не мое дело, Гилби, вмешиваться в
      ваши отношения с сыном. Несомненно, он знает, чего хочет, и, быть
      может, уже сообщил вам о своих намерениях. Но у меня есть дочь, о
      которой я должен заботиться. И мой родительский долг заставляет меня
      поговорить о ней начистоту. Нет смысла играть в прятки! Я спрашиваю
      лейтенанта... по-французски я не говорю и фамилию не могу выговорить... Маргарет. Мистер Дювале, папа. Нокс. Я спрашиваю мистера Дувале, какие у него намерения. Маргарет. Ах, папа, что ты говоришь? Дювале. Боюсь, что мое знание английского языка ограниченно. Намерения? Маргарет. Он хочет знать, намерены ли вы жениться на мне. Миссис Гилби | Как можно это говорить ?! Нокс } (вместе). Молчать, мисс! Дора | Вот это напрямик! Дювале. Но я уже женат. У меня две дочери. Нокс (встает в благородном негодовании). Вы волочились за моей дочерью, а
      теперь сидите здесь и преспокойно говорите мне, что вы женаты! Маргарет. Папа, так не принято говорить. Нокс мрачно садится. Дювале. Простите... Волочился? Что это значит? Маргарет. Это значит... Нокс (стремительно). Молчи, бесстыдница! Не смей объяснять, что это значит. Дювале (пожимая плечами). А что это значит, Рудольф? Миссис Нокс. Если ей не подобает говорить, то не должен говорить и мужчина.
      Мистер Дувалей, вы женаты, у вас есть дочери. Вы разрешили бы им
      разгуливать с посторонним человеком - а таковым вы являетесь для нас,
      не убедившись сначала в том, намерен ли он вести себя благородно? Дювале. Ах, мадам, мои дочери - француженки! Это совсем другое дело.
      Француженке неприлично идти куда-нибудь одной и разговаривать с
      мужчинами, как это делают англичанки и американки. Вот почему я так
      восхищаюсь англичанами. Вы так свободны, у вас нет предрассудков, ваши
      женщины так смелы и откровенны, склад ума у них такой... как бы это
      сказать? - здоровый. Я хочу, чтобы мои дочери получили воспитание в
      Англии. Только в Англии я мог встретить в театре "Варьете" прелестную
      молодую леди, вполне респектабельную, и танцевать с ней в публичном
      танцевальном зале, А где, кроме Англии, женщины умеют боксировать и
      выбивать зубы полисменам в знак протеста против несправедливости и
      насилия? (Встает и продолжает с большим подъемом.) Ваша дочь, мадам,
      великолепна! Ваша страна служит примером для всей Европы! Будь вы на
      месте француза, задушенного жеманством, лицемерием и семейной тиранией,
      вы поняли бы, как восхищается вами просвещенный француз, как завидует
      вашей свободе, широте взглядов и тому, что домашний очаг, можно
      сказать, не существует в Англии! Вы положили конец родительскому
      деспотизму! Семейный совет вам неведом! Здесь, на ваших островах, можно
      наслаждаться возвышающим душу зрелищем: мужчины ссорятся со своими
      братьями, бросают вызов своим отцам, отказываются разговаривать со
      своими матерями. Во Франции мы не мужчины: мы только сыновья, взрослые
      дети. Здесь мужчина - человек, он сам по себе ценен! О, миссис Нокс,
      если бы ваш военный гений был равен вашему моральному гению, если бы не
      Франция, а Англия завоевала Европу, открывая новую эру после революции,
      - о, каким просвещенным был бы теперь мир! Мы, к сожалению, умеем
      только сражаться. Франция непобедима. Мы навязываем всему миру наши
      узкие идеи, наши предрассудки, наши устаревшие учреждения, наш
      нестерпимый педантизм, - навязываем, пользуясь грубой силой - этим
      тупым военным героизмом, который показывает, как недалеко мы ушли от
      дикаря... нет - от зверя! Мы умеем нападать, как быки! Умеем
      наскакивать на наших врагов, как бойцовые петухи! Когда нас губит
      предательство, мы умеем драться до последнего вздоха, как крысы! И у
      нас хватает глупости гордиться этим! А чем, в сущности, гордиться?
      Разве быку доступен прогресс? Разве возможно цивилизовать бойцового
      петуха? Есть ли будущее у крысы? Даже сражаться разумно мы не умеем,
      битвы мы проигрываем потому, что у нас не хватает ума понять, когда мы
      разбиты. При Ватерлоо - знай мы, что нас разбили, - мы бы отступили,
      испробовали другой план и выиграли бы битву. Но нет! Мы были слишком
      упрямы и не хотели признать, что есть вещи, невозможные для француза.
      Мы были довольны, когда под нашими маршалами убивали по шесть коней и
      наши глупые старые служаки умирали сражаясь, вместо того чтобы сдаться,
      как подобает разумным существам. Вспомните вашего великого Веллингтона!
      Вспомните его вдохновенные слова, когда некая леди спросила его,
      случалось ли английским солдатам обращаться в бегство. "Все солдаты
      бегут, сударыня, - сказал он, - но это не беда, если есть резервы, на
      которые они могут опереться". Вспомните вашего прославленного Нелсона,
      всегда терпевшего поражения на суше, всегда побеждавшего на море, где
      его людям некуда было бежать. Вас не ослепляют и не сбивают с толку
      ложные идеалы патриотического восторга: ваши честные и разумные
      государственные деятели требуют для Англии соотношения морских сил два
      к одному, даже три к одному. Они откровенно признают, что разумнее
      сражаться трем против одного, тогда как мы, глупцы и хвастуны, кричим,
      что каждый француз - это армия и если один француз нападает на трех
      англичан, он совершает такую же подлость, как мужчина, который бьет
      женщину. Это безумие, вздор! На самом деле француз не сильнее немца,
      итальянца, даже англичанина. Сэр! Если бы все француженки были похожи
      на вашу дочь, если бы все французы обладали здравым смыслом,
      способностью видеть вещи, как они есть, спокойной рассудительностью,
      ясным умом, философской жилкой, предусмотрительностью и подлинной
      храбростью - качествами, столь свойственными вам, англичанам, что вы
      почти не замечаете их у себя, - французы были бы величайшей нацией в
      мире! Маргарет. Да здравствует старая Англия! (Горячо пожимает ему руку.) Бобби. Ура-а-а! Все мы с вами согласны!
      Дювале, пылко пожав руку Маргарет, целует Джогинза в обе
      щеки и падает на стул, вытирая вспотевший лоб.
      Гилби. Нет, такие разговоры выше моего понимания. Вы что-нибудь разобрали,
      Нокс? Нокс. Суть сводится, по-видимому, к тому, что он не может законным образом
      жениться на моей дочери, хотя следовало бы, после того как он побывал с
      ней в тюрьме. Дора. Я готова выйти замуж за Бобби, если это поможет делу. Гилби. Ну нет. На это я не согласен. Миссис Нокс. Ему следует жениться на ней, мистер Гилби. Гилби. Ну, если к тому сводится ваша религия, Эмили Нокс, то я не желаю
      больше о ней слышать. Вы пригласите их в свой дом, если он на ней
      женится? Миссис Нокс. Он должен на ней жениться, приглашу я их или нет. Бобби. Я чувствую, что должен, миссис Нокс. Гилби. Молчи! Не суйся не в свое дело. Бобби (вне себя). Если мне не позволят на ней жениться, я окончательно себя
      опозорю. Я пойду в солдаты. Джогинз (сурово). Это не позор, сэр. Бобби. Для вас - может быть. Но ведь вы только лакей. А я джентльмен. Миссис Гилби. Бобби, как ты смеешь так непочтительно разговаривать с
      мистером Рудольфом? Стыдись! Джогинз (подходя к столу). Считать службу своей родине позором - не
      джентльменская точка зрения. Жениться на леди, за которой вы
      ухаживаете, - джентльменский поступок. Гилби (в ужасе). Мой сын должен жениться на этой женщине и быть изгнанным из
      общества?! Джогинз. Ваш сын и мисс Дилейни, по неумолимому приговору респектабельного
      общества, проведут остаток своих дней как раз в той компании, которая
      им, по-видимому, больше всего нравится и где они чувствуют себя как
      рыба в воде. Нокс. А моя дочь? Кто женится на моей дочери? Джогинз. Ваша дочь, сэр, вероятно, выйдет замуж за того, кого выберет себе в
      мужья. У нее очень решительный характер. Нокс. Да, если он возьмет ее с ее характером и испорченной репутацией. Кто
      на это согласится? Вы - брат герцога. Ну, вот вы... Бобби | Что такое? Маргарет } (вместе) Джогинз - герцог? Дювале | Comment? [Что? {франц.)] Дора | А что я вам говорила? Нокс. Да, брат герцога. Вот он кто такой. (Джогинзу.) Ну вот вы, женились бы
      вы на ней? Джогинз. Я, мистер Нокс, только что хотел предложить вам такое разрешение
      проблемы. Миссис Гилби | Однако! Нокс } (вместе). Вы серьезно? Миссис Нокс | Жениться на Маргарет! Джогинз (продолжает). Как младший сын, живущий в праздности, неспособный
      себя содержать или хотя бы оставаться в гвардии, состязаясь с внуками
      американских миллионеров, я не мог бы просить руки мисс Нокс. Но как
      трезвый, честный, старательный слуга, которым, смею надеяться, доволен
      его хозяин (кланяется мистеру Гилби), я чувствую себя достойным. Решать
      должна мисс Нокс! Маргарет. Однажды мне устроили ужасный скандал за то, что я восхищалась
      вами, Рудольф. Джогинз. Мне самому устроили бы такой же скандал, мисс, если бы я не скрывал
      своего восхищения вами. Я с нетерпением ждал этих еженедельных обедов. Миссис Нокс. Но почему вы, джентльмен, унизились до положения лакея? Дора. Он унизил себя, чтобы победить. Маргарет. Молчите, Дора, я хочу знать! Джогинз. Я объясню, но поймет меня только миссис Нокс. Однажды я сгоряча
      оскорбил слугу. Он был человек верующий. Он упрекнул меня за то, что я
      заигрывал с девушкой из его круга. Я сказал ему, чтобы он помнил, кто
      он такой и с кем говорит. Он отвечал, что бог этого не забудет. Я
      немедленно его уволил. Гилби. Так и следовало. Нокс. Какое право он имел заговаривать с вами о таких вещах? Миссис Гилби. До чего дошли наши слуги! Миссис Нокс. И его слова сбылись? Джогинз. Они ранили меня, как отравленная стрела. Рана болела много месяцев.
      Потом я сдался. Поступил в учение к нашему бывшему дворецкому, который
      открыл отель. Он обучил меня моей теперешней профессии и нашел мне
      место лакея у мистера Гилби. Если я встречу когда-нибудь того человека,
      мне не стыдно будет смотреть ему в глаза. Миссис Нокс. Маргарет, дело не в том, что он герцог, это суета сует. Но
      послушался моего совета и выходи за него. Маргарет (берет его под руку), Я полюбила Джогинза, как только его увидела.
      Я инстинктивно почувствовала, что он служил в гвардии. Мистер Гилби,
      будете вы отпускать его со мной? Нокс. Не будь вульгарной, дочка. Подумай о своем новом положении.
      (Джогинзу.) Полагаю, ваши намерения серьезны, мистер... мистер Рудольф? Джогинз. С вашего разрешения, я намерен сегодня же начать ухаживать за моей
      невестой, если миссис Гилби может обойтись без меня. Гилби (в припадке зависти, обращаясь к Бобби). Долго придется ждать, пока ты
      женишься на сестре герцога! Эх ты, шалопай! Дора. Не кипятитесь, миленький! Рудольф обучит меня аристократическим
      манерам. Вот это я называю счастливым концом! Верно, лейтенант? Дювале. Во Франции это было, бы немыслимо. Но здесь... Ах! (Посылает
      воздушный поцелуй.) La belle Angleterre! [Прекрасная Англия! (франц.)]
      ЭПИЛОГ
      Перед занавесом. Четыре критика встают, усталые и со
      скучающим видом. Граф, ошеломленный и взволнованный,
      спешит к ним.
      Граф. Джентльмены, не говорите мне ни слова. Умоляю вас, не высказывайте
      своего мнения. У меня не хватит сил выслушать его! Я не верил своим
      глазам. Неужели это пьеса? Неужели это имеет какое-то отношение к
      искусству? Доставляет удовольствие? Может принести какую-то пользу?
      Щадит человеческие чувства? Неужели есть на свете такие люди? Простите
      меня, джентльмены: это вопль раненого сердца! Есть тайные причины,
      объясняющие мое волнение. Эта пьеса насыщена темными, несправедливыми,
      недобрыми упреками и угрозами по адресу всех нас - родителей. Тротер. Пустяки, вы это принимаете слишком близко к сердцу. В конце концов,
      в пьесе есть занимательные места. А все остальное отбросьте как
      дерзость. Граф. Мистер Тротер, вам легко сохранять спокойствие. Ежегодно вы видите
      сотни таких пьес. Но у меня, который никогда не видал ничего похожего
      на эту пьесу, она вызывает страшную тревогу. Сэр, будь это одна из тех
      пьес, которые принято называть безнравственными, я бы нимало не
      возражал.
      Воэн шокирован.
      Любовь освещает какой угодно вымысел и оправдывает любую смелость.
      Банел важно кивает головой.
      Но есть умолчания, которые обязательны для всех. Есть правила
      благопристойности слишком тонкие, чтобы можно было выразить их словами,
      но без них человеческое общество было бы невыносимым. Нельзя
      разговаривать друг с другом, как разговаривают эти люди! Ни один сын не
      станет разговаривать со своим отцом... ни одна девушка не станет
      разговаривать с юношей... никто не станет срывать покровы... (Обращаясь
      к Воэну, который стоит слева от него, вторым после Гона.) Ведь правда,
      сэр? Воэн. Ну, не знаю. Граф. Вы не знаете! Не чувствуете! (Обращаясь к Гону.) Сэр, я взываю к вам. Гон (с нарочитой вялостью). На меня эта пьеса произвела впечатление самой
      обыкновенной старомодной ибсеновской болтовни. Граф (поворачиваясь к Тротеру, который стоит справа, между ними и Банелом).
      Мистер Тротер, неужели и вы скажете, что не были поражены, потрясены,
      возмущены, оскорблены в лучших, благороднейших чувствах каждым словом
      этой пьесы, каждой интонацией, каждым намеком? И не дрожали всем телом
      в ожидании каждой следующей реплики? Тротер. Конечно нет! Любая неглупая современная девушка могла бы писать
      такие пьесы. Граф. В таком случае, сэр, завтра же я уезжаю в Венецию, уезжаю навсегда! Я
      не могу вам не верить. Я вижу: вы не удивлены, не встревожены, не
      озабочены. И мой ужас - да, джентльмены, ужас, подлинный ужас!
      кажется вам непонятным, смешным, нелепым; даже вам, мистер Тротер, а
      ведь вы почти мой ровесник! Сэр, если бы молодежь заговорила со мной
      так, как она говорит в этой пьесе, я умер бы от стыда, я бы не вынес! Я
      должен уехать! Жизнь прошла мимо меня, и я остался за бортом. Примите
      извинения старого, несомненно смешного поклонника искусства - искусства
      минувших дней, когда еще была какая-то красота в мире и какая-то тонкая
      прелесть в семейной жизни. Но я обещал своей дочери узнать ваше мнение
      и должен сдержать слово. Джентльмены! Вы избранные и передовые умы
      нашего времени! Вы живете в двадцатом веке, ничему не удивляясь, и
      созерцаете странные его порождения без всякого страха. Вынесите свой
      приговор! Мистер Банел, как вам известно, в военном суде младший офицер
      должен высказать свое суждение первым, чтобы не подпасть под влияние
      старших. Вы здесь самый молодой. Каково ваше мнение о пьесе? Банел. А кто автор? Граф. Пока это секрет. Банел. Как же я могу знать, что говорить о пьесе, если я не знаю, кто автор? Граф. Но почему вы не можете? Банел. Почему, почему? Допустим, вы должны написать рецензию на пьесу Пинеро
      и на пьесу Джонса. Неужели вы напишете о них одно и то же? Граф. Думаю, что нет. Банел. А как же писать, если не знаешь, какая из них Пинеро, а какая Джонса?
      И еще: какого рода эта пьеса? Вот что я хотел бы знать. Что это
      комедия или трагедия? Фарс или мелодрама? Какая-нибудь чепуха для
      репертуарного театра или настоящая ходкая пьеса? Гон. Разве вы не можете судить на основании того, что видели? Банел. Видеть-то я видел, но откуда мне знать, как нужно к ней отнестись?
      Это серьезная пьеса или мистификация? Если автор знает, что это за
      пьеса, пусть он нам скажет. А если не знает, пусть не жалуется, что я
      тоже не знаю. Я-то не автор. Граф. Но хорошая ли это пьеса, мистер Банел? Вопрос, кажется, простой. Банел. Очень простой, когда вам известен автор. Если автор хороший - стало
      быть и пьеса хорошая. Это само собой разумеется. Кто автор? Ответьте
      мне, и я вам дам детальнейшую оценку пьесы. Граф. К сожалению, я не имею права назвать имя автора. Он хочет, чтобы пьесу
      ценили только за ее достоинства. Банел. Но какие могут быть у нее достоинства, кроме достоинств самого
      автора? Как вы думаете, Гон, кто это написал? Гон. А вы как думаете? Мы видели дрянную старомодную семейную мелодраму,
      разыгранную обычными марионетками. Герой - лейтенант флота. Все
      мелодраматические герои - лейтенанты флота. Героиня, бросая вызов
      властям, попадает в беду (не попади она в беду, не было бы и драмы) и
      на протяжении всей пьесы из кожи вон лезет, чтобы добиться сочувствия
      публики. Ее добрая старая благочестивая мать нападает на жестокого
      отца, когда тот хочет выгнать ее из дому, и заявляет, что она; тоже
      уйдет. Затем комические роли: лавочник, жена лавочника, лакей,
      оказывающийся переодетым герцогом, и молодой повеса, который дает
      автору возможность вывести молодую особу легкого поведения. Все это
      старо и не первой свежести, как жареная рыба, выставленная на прилавке
      в зимнее утро. Граф. Но... Гон (перебивая его). Я знаю, что вы хотите сказать, граф. Вы хотите сказать,
      что вам пьеса кажется и новой, и необычной, и оригинальной. Лейтенант
      флота - француз, который превозносит англичан и ругает французов: это
      старый избитый прием Шоу. Действующие лица - не герцоги и миллионеры, а
      мелкие буржуа. Героиня вывалялась в грязи - в самой настоящей грязи.
      Никакой интриги нет. Соблюдены все старые сценические правила, выведены
      старые марионетки, но нет былой изобретательности и веселья. И все это
      с легким душком интеллектуальной претенциозности, с целью внушить вам,
      что автор слишком умен, чтобы снизойти до банального, и только потому
      не написал хорошей пьесы. А вы, трое искушенных людей, смотрели пьесу
      от начала до конца и не можете мне сказать, кто ее написал! Да ведь под
      каждой строчкой стоит подпись автора! Банел. Кто же он? Гон. Конечно Гренвилл-Баркер. Старик Гилби взят прямо из "Мадрасского дома". Банел. Бедный Баркер! Воэн. Какая чепуха! Неужели вы не видите разницы в стиле? Банел. Нет. Воэн (презрительно). А вам известно, что такое стиль? Банел. Вероятно, костюм Тротера вы назовете стильным. Но если уж вы хотите
      знать - это не мой стиль. Воэн. Для меня совершенно очевидно, кто написал эту пьесу. Начать с того,
      что она чрезвычайно неприятна. Стало быть, автор не Барри, несмотря на
      лакея, который списан с Великолепного Кричтона. Тот, если помните, был
      графом. Вы замечаете также оскорбительную манеру автора говорить
      глупейшие фразы, которые, если в них вдуматься, совершенно
      бессмысленны, - говорить только для того, чтобы дураки в театре
      хихикали. Далее, к чему это все сводится? К попытке разоблачить
      предполагаемое пуританское лицемерие английских мелких буржуа, таких
      же, в сущности, людей, как и сам автор. Ну, разумеется, выведена
      неизбежная фривольная особа: та же миссис Тэнкерей Айрис, и так далее.
      А если вы и теперь не угадали автора, то, значит, вы допустили ошибку
      при выборе своей профессии. Вот все, что я могу сказать. Банел. Почему вы так нападаете на Пинеро? А что вы скажете о приеме, который
      отметил Гон? Длинный монолог француза? Мне кажется, это Шоу. Гон. Вздор! Воэн. Чепуха! Можете выбросить эту мысль из головы, Банел. Как ни плоха
      пьеса, в ней есть нотка страсти. Чувствуется, что, несмотря на все свое
      напускное легкомыслие, эта жалкая бездомная женщина по-настоящему любит
      Бобби и будет ему хорошей женой. А я не раз доказывал, что Шоу
      физиологически не способен на страсть. Банел. Знаю. Интеллект - и никаких эмоций. Правильно! То же самое и я
      говорю. Если желаете знать мое мнение, у него гигантский мозг и нет
      сердца. Гон. Ах, перестаньте, Банел! Эта грубая средневековая психология сердца и
      мозга - Шекспир сказал бы: печень и ум - годится для школьников.
      Довольно с нас Шопенгауэра из вторых рук! Даже такой отсталый, вышедший
      из игры старик, как Ибсен, и тот постыдился бы ее. Сердце и мозг
      выдумают тоже! Воэн. У вас нет ни того, ни другого. Гон. Вы декадент. Гон. Декадент! Как я люблю это словечко эпохи раннего викторианства! Воэн. Во всяком случае, вы не можете отрицать, что действующие лица в этой
      пьесе отличаются друг от друга. Вот доказательство, что автор не Шоу.
      Все герои Шоу - это он сам; марионетки, высокопарно цитирующие Шоу.
      Только актеры делают их как будто непохожими одна на другую. Банел. Какие же тут могут быть сомнения? Это всем известно. Но Шоу пишет
      свои пьесы не так, как другие. У него одна цель - оскорбить всех и
      каждого и заставить нас говорить о нем. Тротер (устало). И сейчас мы, разумеется, говорим о нем. Ради бога, давайте
      переменим тему. Воэн. Однако мои статьи о Шоу... Гон. Ах, бросьте, Воэн! Довольно. Я вам всегда говорил, что Шоу... Банел. Ну вот, вы опять начинаете - Шоу, Шоу, Шоу! Перестаньте. Если вы
      хотите знать мое мнение о Шоу... Тротер | Нет, благодарю вас, не хотим! Воэн } (кричат). Замолчите, Банел! Гон | Да перестаньте же!
      Оглушенный граф, стоящий в центре группы, затыкает уши и
      прячется за спину Воэна.
      Банел (надувшись). Ну что же... превосходно. Простите, что заговорил. Тротер | Воэн } (дружно начинают). Шоу... Гон |
      Они умолкают, когда из-за занавеса выходит Фанни. Она
      чуть не плачет.
      Фанни (подходит к группе и становится между Тротером и Гоном). Я так
      огорчена, джентльмены! А пьеса пользовалась таким успехом, когда я
      читала ее в кембриджском Фабианском обществе! Тротер. Мисс О'Дауда, я как раз хотел сообщить этим джентльменам то, о чем
      догадался еще до поднятия занавеса: автор пьесы - вы...
      Общее изумление и смятение.
      Фанни. А вы все находите ее ужасной! Вас она возмущает. Вы думаете, что я
      тщеславная идиотка и никогда не напишу ничего хорошего. (Готова
      расплакаться.)
      Критиков захлестывает волна сочувствия.
      Воэн. Нет, нет! Я вот только сейчас говорил, что автор пьесы несомненно
      Пинеро. Говорил я это. Гон? Фанни (очень польщенная}. Неужели? Тротер. Я считал, что Пинеро слишком популярен для кембриджского Фабианского
      общества. Фанни. Да, конечно, но все-таки... О, неужели вы это сказали, мистер Воэн? Гон. Я должен извиниться перед вами, мисс О'Дауда: я сказал, что автор
      Баркер. Фанни (сияет). Гренвилл-Баркер! Нет, не может быть, чтобы все оценили ее так
      высоко! Банел. А я назвал Бернарда Шоу. Фанни. Ну конечно, там есть кое-что от Бернарда Шоу. Знаете - фабианский
      налет. Банел (поощрительным тоном). Очень милая пьеса, мисс О'Дауда. Заметьте: я не
      сравниваю ее с пьесами Шекспира - с "Гамлетом" или с "Леди из Лиона",
      но все-таки прекрасная вещица. (Пожимает ей руку.) Гон (следуя примеру Банела). Позвольте и мне поздравить вас, мисс О'Дауда.
      Прекрасно! Замечательно!
      Рукопожатия.
      Воэн (с сентиментальной торжественностью). Будьте только верны себе, мисс
      О'Дауда. Оставайтесь серьезной! Откажитесь от глупых острот! Сохраняйте
      нотку страсти! И вы создадите великие вещи. Фанни. Вы думаете, у меня есть будущее? Тротер. У вас есть прошлое, мисс О'Дауда. Фанни (пугливо взглянув на отца). Тссс... Граф. Прошлое? Что вы хотите сказать, мистер Тротер? Тротер (обращаясь к Фанни). Меня вы не обманете. Эта стычка с полицией
      списана с натуры. Вы суфражистка, мисс О'Дауда. Вы участвовали в той
      депутации. Граф. Фанни, это правда? Фанни. Правда. Я отсидела месяц с леди Констэнс Литон. И я этим горжусь так,
      как никогда ничем не гордилась и не буду гордиться. Тротер. И по этой-то причине вы пичкаете меня гадкими пьесами? Фанни. Да. Теперь вы будете знать, как себя чувствуешь, когда тебя кормят
      насильно. Граф. Она никогда не вернется в Венецию. Так же было у меня на душе, когда
      рухнула Кампанилья.
      Сэвоярд выходит из-за занавеса.
      Сэвоярд (графу). Не пойдете ли вы поздравить актеров? Они слегка растеряны,
      их ни разу не вызвали. Граф. Да, да, конечно! Боюсь, что я сделал промах. Джентльмены, пожалуйте на
      сцену.
      Занавес раздвигается. Декорация последнего акта. Актеры
      на сцене. Граф, Сэвоярд, критики и Фанни присоединяются
      к ним, пожимают руки и поздравляют.
      Граф. Что бы мы ни думали о пьесе, джентльмены, но относительно исполнения
      двух мнений быть не может. Не сомневаюсь, что вы со мной согласны. Критики. Правильно! Правильно! (Начинают аплодировать.)
      КОММЕНТАРИИ
      Послесловие к пьесе - А.С. Ромм
      Примечания к пьесе - А.Н. Николюкин
      ПЕРВАЯ ПЬЕСА ФАННИ
      Эта "легкая пьеса для маленького театра", как назвал ее автор в подзаголовке, была впервые поставлена 19 апреля 1911 г. на сцене "Литл-тиэтр" с участием Лилы Маккарти, исполнявшей роль Маргарет. С тех пор она неоднократно исполнялась различными английскими театрами. В Нью-Йорке впервые была исполнена актерами Театра комедии 16 сентября 1912 г.
      На сценических подмостках лондонских театров комедия появлялась как произведение анонимного автора. Шоу скрывал свое имя до 1914 г., когда пьеса была издана. В том же году он написал Б. В. Файндону, редактору журнала "Иллюстрированные пьесы", письмо, подписанное именем Банела, одного из персонажей комедии. Автор послания высказывал свое уважение к Шоу и напоминал, что он первый догадался о том, кто является автором пьесы. В 1916 г. драматург написал новый пролог в стихах в форме монолога Фанни, которая рассказывала творческую историю своей пьесы и говорила о том, что ей надоели пьесы о быте миллионеров и о женах, мужьях и любовниках, так как в них нет ни малейшего подобия жизненной правды. Именно поэтому, как объясняет Фанни, ей захотелось написать об обыкновенных людях.
      Согласно замыслу Шоу (оставшемуся нереализованным) монолог должен был произноситься актрисой, исполнявшей роль Маргарет.
      В пьесе Шоу сводит счеты со своими литературными противниками. Превратив комедию в плацдарм борьбы с враждебной ему консервативной критикой, драматург вместе с тем в духе "самоиронии" дает скептическую оценку и собственной деятельности. Такой замысел потребовал довольно сложной драматической конструкции, по типу "пьеса в пьесе". Подобный принцип драматического построения создал возможность для рассмотрения "пьесы Фанни" - произведения школы Бернарда Шоу - под разными углами зрения.
      Созданная по рецептам Шоу, пьеса Фанни использует их с преувеличенной старательностью.
      Идея этого произведения в ультрапарадоксальной форме сформулирована Шоу в предисловии к "Первой пьесе Фанни". Драматург пишет: "Я ненавижу зрелище ходячих мертвецов, ибо оно противоестественно. А наши уважаемые представители среднего класса мертвы, как баранина".