Бернард Шоу
      Первая пьеса Фанни
      Легкая пьеса для маленького театра
      ПРОЛОГ
      Конец зала в старомодном загородном доме (Флоренс
      Тауэрс, владелец - граф О'Дауда) отделен занавесом,
      образуя сцену для любительского спектакля. Лакей в
      великолепной испанской ливрее появляется перед
      занавесом, с левой стороны от актеров.
      Лакей (докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд.
      Сесил Сэвоярд входит; средних лет, во фраке и в пальто
      на меху. Он удивлен, что никто его не встречает. Удивлен
      и лакей.
      О, простите, сэр! Я думал, что граф здесь. Да он и был здесь, когда я о
      вас докладывал. Должно быть, он через сцену ушел в библиотеку.
      Пожалуйста сюда, сэр. (Направляется к проходу между полотнищами
      занавеса.) Сэвоярд. Подождите минутку.
      Лакей останавливается.
      В котором часу начинается спектакль? В половине девятого? Лакей. В девять, сэр. Сэвоярд. Прекрасно. Будьте добры, позвоните в гостиницу "Джордж", моей жене,
      что спектакль начнется не раньше девяти. Лакей. Слушаю, сэр. Миссис Сесил Сэвоярд, сэр? Сэвоярд. Нет, миссис Уильям Тинклер. Не забудьте. Лакей. Миссис Тинклер, сэр. Слушаю, сэр.
      Граф выходит из-за занавеса.
      А вот и граф, сэр! (Докладывает). Мистер Сесил Сэвоярд, сэр. (Уходит.)
      Граф О'Дауда (красивый мужчина лет пятидесяти, в изысканно элегантном
      костюме, устаревшем на сто лет; приветливо улыбаясь, подходит, чтобы
      пожать руку гостю). Прошу извинить меня, мистер Сэвоярд. Я вдруг
      вспомнил, что все шкафы в библиотеке заперты; в сущности, они не
      открывались с тех пор, как мы приехали из Венеции. Но ведь наши гости
      литераторы и, вероятно, будут широко пользоваться библиотекой. Вот я и
      поторопился все отпереть. Сэвоярд. А-а-а... вы имеете в виду театральных критиков! М-да... Курительная
      комната, полагаю, здесь есть? Граф. К их услугам мой кабинет. Дом, знаете ли, старомодный. Садитесь,
      мистер Сэвоярд. Сэвоярд. Благодарю.
      Они садятся.
      (Глядя на вышедший из моды костюм графа, продолжает.) Я понятия не
      имел, что вы сами участвуете в спектакле. Граф. Я не участвую. Этот костюм я ношу потому, что... но, пожалуй, я вам
      все объясню, если это вас интересует. Сэвоярд. Разумеется. Граф. Видите ли, мистер Сэвоярд, я - как бы чужестранец в вашем мире. Смею
      сказать, я отнюдь не современный человек. И в сущности, не англичанин:
      мой род ирландский, всю жизнь я прожил в Италии, преимущественно в
      Венеции, и даже титул мой иностранный: я граф Священной Римской
      империи. Сэвоярд. А где это? Граф. В настоящее время - нигде. Только воспоминание и идеал.
      Сэвоярд почтительно склоняет голову перед идеалом.
      Но я отнюдь не мечтатель. Я не довольствуюсь прекрасными грезами, мне
      нужны прекрасные реальности. Сэвоярд. Хорошо сказано! Я вполне с вами согласен, если только их можно
      найти. Граф. А почему бы их не найти? Трудность заключается не в том, что
      прекрасных реальностей нет, мистер Сэвоярд. Трудность в том, что очень
      немногие из нас узнают их, когда мы их видим. Мы унаследовали от
      прошлого великую сокровищницу прекрасного - нетленные шедевры поэзии,
      живописи, скульптуры, архитектуры, музыки, изысканный стиль одежды,
      мебели, убранства домов... Мы можем созерцать эти сокровища! Можем
      воспроизвести многие из них! Можем купить несколько неподражаемых
      оригиналов! Мы можем выключить девятнадцатый ве... Сэвоярд (поправляет его). Двадцатый. Граф. Век, который я выключаю, для меня всегда будет девятнадцатый, так же
      как вашим национальным гимном всегда останется "Боже, храни королеву",
      сколько бы королей ей ни наследовало. Англию я нашел оскверненной
      индустриализмом. Ну что ж! Я поступил, как Байрон: я попросту отказался
      в ней жить. Помните слова Байрона: "Я уверен, что кости мои не обретут
      покоя в английской могиле и мой прах не смешается с землей этой страны.
      Мне кажется, я бы сошел с ума на смертном одре при одной мысли, что у
      кого-либо из моих друзей хватит низости перевезти мой труп на
      английскую землю. Даже ее червей я бы не стал кормить, будь это в моей
      воле". Сэвоярд. Неужели Байрон это сказал? Граф. Да, сэр, сказал. Сэвоярд. Это на него не похоже. Одно время я очень часто с ним встречался. Граф. Вы? Как же это могло быть? Вы слишком молоды. Сэвоярд. Ну конечно, я был еще молокосос. Но я участвовал в постановке
      "Наших мальчиков". Граф. Дорогой сэр, это не тот Байрон! Лорд Байрон - поэт. Сэвоярд. Ах, простите! Я думал, вы говорите об известном Байроне. Так,
      значит, вы предпочитаете жить за границей? Граф, Англию я нахожу уродливой и пошлой. Ну что ж, я в Англии не живу.
      Современные дома я нахожу уродливыми: я в них не живу; у меня есть
      дворец на Grand canal. Современную одежду я нахожу прозаической: я не
      ношу ее, вернее, ношу только вне дома. Гнусавая лондонская речь
      оскорбляет мой слух: я живу там, где ее не слышно, говорю по-итальянски
      и слушаю итальянскую речь. Бетховен, по моему мнению, груб и неистов, а
      Вагнер лишен смысла и отвратителен. Я их не слушаю. Я слушаю Чимарозу,
      Перголези, Глюка и Моцарта. Ничего не может быть проще, сэр. Сэвоярд. Конечно, если ваши средства это позволяют. Граф. Средства! Дорогой мистер Сэвоярд, если вы обладаете чувством
      прекрасного, вы можете устроить для себя земной рай в Венеции за
      полторы тысячи фунтов в год, тогда как наши вульгарные
      промышленники-миллионеры тратят двадцать тысяч на развлечения,
      достойные маркеров. Могу вас уверить, что по современным масштабам - я
      человек небогатый. Однако я всегда имел лучшее, что может дать жизнь.
      Мне посчастливилось: у меня красивая и очаровательная дочь; и поскольку
      это от меня зависело, сэр, она не видела ни одного безобразного
      зрелища, не слышала ни одного безобразного звука. И уж конечно, она
      никогда не носила безобразных платьев и не прикасалась к грубой пище и
      плохому вину. Она жила во дворце, а ее детской коляской была гондола.
      Теперь вы знаете, что мы за люди, мистер Сэвоярд. И можете себе
      представить, как мы живем здесь. Сэвоярд. Так сказать, вдали от всего? Да? Граф. Вдали от всего! Вдали от чего, сэр? Сэвоярд. Ну... от всего. Граф. Вдали от копоти, тумана, грязи и восточного ветра, вдали от
      вульгарности и уродства, лицемерия и жадности, суеверий и глупости! Да,
      вдали от этого всего! Но в ярком солнечном свете, в зачарованной
      стране, которая открыта только великим художникам, - в священной стране
      Байрона, Шелли, Браунингов, Тернера и Раскина. Вы не завидуете мне,
      мистер Сэвоярд? Сэвоярд. Кое-кому приходится, знаете ли, жить в Англии хотя бы только для
      того, чтобы жизнь здесь не замирала. А кроме того, - но заметьте, я не
      говорю, что это плохо с точки зрения высокого искусства и так далее...
      кроме того, я лично от такой жизни через три недели впал бы в
      меланхолию. Впрочем, я рад, что вы мне это сказали: теперь я понимаю,
      почему вы не вполне ориентируетесь в Англии. Кстати, ваша дочь,
      надеюсь, осталась довольна? Граф. Кажется, она довольна. Она мне говорила, что присланные вами актеры
      прекрасно справляются со своими ролями и с ними очень приятно работать.
      Насколько мне известно, на первых репетициях у нее были какие-то
      затруднения с джентльменом, которого вы называете режиссером, но только
      потому, что он не читал пьесы, а как только он разузнал, в чем там
      дело, все пошло гладко. Сэвоярд. А вы сами разве не бывали на репетициях? Граф. О нет! Мне было запрещено даже встречаться с актерами. Могу вам
      сообщить только одно: герой-француз.
      Сэвоярд слегка шокирован.
      Я ее просил не выводить героя-англичанина. Вот все, что мне известно.
      (С грустью.) Со мною даже о костюмах не советовались, хотя здесь, мне
      кажется, я бы мог быть полезен. Сэвоярд (в недоумении). Да ведь никаких костюмов нет. Граф (потрясенный). Как! Нет костюмов! Неужели вы хотите сказать, что это
      современная пьеса? Сэвоярд. Не знаю. Не читал. Я передал ее Билли Бэрджойсу - это режиссер - и
      предоставил ему выбор актеров и все прочее. Но заказывать костюмы
      пришлось бы мне, если бы они были нужны. Их нет. Граф (успокаиваясь и улыбаясь). Понимаю! Костюмы она взяла на себя. Она
      знаток по части красивых костюмов. Кажется, я могу вам обещать, мистер
      Сэвоярд, что вы увидите балет с картины Ватто, в стиле Людовика
      Четырнадцатого. Героиней будет изысканная Коломбина, ее возлюбленным
      изящный Арлекин, ее отцом - колоритный Панталоне, а лакеем, который
      водит за нос отца и устраивает счастье влюбленных, - гротескный, но
      обладающий вкусом Пульчинелле, или Маскариль, или Сганарель. Сэвоярд. Понимаю! Три мужские роли, затем шут и полисмен - всего пять. Вот
      почему вам понадобилось пять мужчин в труппе. Граф. Дорогой сэр, неужели вы предположили, что я говорю об этом вульгарном,
      безобразном, глупом, бессмысленном, порочном и вредном зрелище - об
      арлекинаде из английской рождественской пантомимы девятнадцатого века?
      В конце концов, что это, как не дурацкая попытка идти по стопам
      гениального Гримальди, который имел такой успех сто лет назад? Моя дочь
      понятия не имеет о подобных вещах. Я говорил о грациозных и
      очаровательных гротесках итальянской и французской сцены семнадцатого и
      восемнадцатого веков. Сэвоярд. Ах, простите! Совершенно согласен с вами: арлекинады - вздор. От
      них отказались во всех хороших театрах. Но из слов Билли Бэрджойса я
      понял, что ваша дочь прекрасно здесь ориентируется и видела много пьес.
      Он понятия не имел о том, что она все время жила в Венеции. Граф. О, не все время! Я забыл сказать, что два года назад моя дочь
      рассталась со мной, чтобы закончить образование в Кембридже. Я сам
      учился в Кембридже. Конечно, в мое время там не было женщин, но мне
      казалось, что если дух восемнадцатого века еще сохранился где-нибудь в
      Англии, то только в Кембридже. Месяца три назад она в письме спросила
      меня, хочу ли я сделать ей подарок ко дню рождения. Конечно, я ответил
      утвердительно; и тогда она меня удивила и обрадовала: она сообщила, что
      написала пьесу и просит разрешить ей исполнение этой пьесы в домашнем
      кругу силами профессиональных актеров и в присутствии профессиональных
      критиков. Сэвоярд. Да, вот это-то меня и поразило. Пригласить труппу для спектакля в
      домашнем кругу - задача несложная, это делается довольно часто; но
      пригласить критиков - вот это было ново! Я просто не знал, как взяться
      за дело. Они никогда не получают таких приглашений, и, стало быть, у
      них нет агентов. Вдобавок, я понятия не имел, сколько им предложить. Я
      знал, что они берут меньше, чем актеры, у них ангажементы на большие
      сроки - иногда на сорок лет, - но это не имеет отношения к данному
      случаю, когда речь идет о случайной работе. А затем - критиков такое
      множество! На премьеры они расхватывают все кресла в первых рядах, вы
      для родной матери не найдете приличного билета. И нужно целое
      состояние, чтобы пригласить всю ораву. Граф. Конечно, я и не помышлял о том, чтобы звать всех. Только нескольких,
      первоклассных знатоков театра. Сэвоярд. Вот именно! Вы хотите выслушать всего несколько отзывов, так
      сказать характерных. Из сотни рецензий всегда найдется не больше
      четырех, непохожих на остальные. Ну-с, так вот я и раздобыл для вас
      нужную четверку. А как вы думаете, сколько это мне стоило? Граф (пожимая плечами). Не имею ни малейшего представления. Сэвоярд. Десять гиней плюс расходы. Эту десятку пришлось дать Флонеру
      Банелу. На меньшее он бы не пошел. А запросил он пятьдесят. Я должен
      был дать ему десять, потому что, если бы не пришел он, не пришли бы и
      другие. Граф. Но как же остальные, если мистер Фланел... Сэвоярд (шокированный). Флонер Банел!.. Граф. ...если мистер Банел получил все десять гиней? Сэвоярд. О, это я уладил! Так как спектакль великосветский, то прежде всего
      я пошел к Тротеру. Граф. Ах, вот как! Я очень рад, что вы получили согласие мистера Тротера. Я
      читал его "Веселые впечатления". Сэвоярд. Видите ли, я его немножко побаивался. Он не из тех, кого я называю
      доступными, и сначала он держал себя довольно холодно. Но когда я ему
      все объяснил, сказал, что ваша дочь... Граф (с беспокойством перебивая). Надеюсь, вы не сказали, что она автор
      пьесы? Сэвоярд. Нет, это хранится в глубокой тайне. Я сказал только, что ваша дочь
      просила поставить настоящую пьесу настоящего автора и с настоящим
      критиком и прочими аксессуарами. Как только я упомянул о дочери, он
      стал шелковым. У него самого есть дочь. Он и слышать не хотел о плате!
      Пожелал прийти только для того, чтобы доставить ей удовольствие.
      Обнаружил человеческие чувства. Я был изумлен. Граф. Чрезвычайно любезно с его стороны. Сэвоярд. Затем я отправился к Воэну; он вдобавок и музыкальный критик, - а
      вы говорили, что, по вашему мнению, там есть музыка. Я ему сказал,
      что Тротеру будет скучно без него, и он, молодчина, тотчас же обещал
      приехать. Затем я подумал, что вам захочется видеть у себя одного из
      самых передовых - из тех ребят, которые смотрят последние новинки и
      клянутся, что это старомодно. И я залучил Гилберта Гона. Словом,
      четверка хоть куда! Кстати (взглянув на часы), они сейчас придут. Граф. До их прихода, мистер Сэвоярд, не можете ли вы сообщить мне
      какие-нибудь сведения о них? Это помогло бы мне поддерживать с ними
      беседу. В Англии, как вы изволили заметить, я держусь вдали от всего
      этого и могу, по неведению, сказать что-нибудь бестактное. Сэвоярд. Что бы вам такое сообщить? Так как англичан вы не любите, то вряд
      ли вы споетесь с Тротером: он англичанин до мозга костей. Счастлив
      только в Париже и по-французски говорит до того безупречно, что, стоит
      ему раскрыть рот, в нем немедленно узнают англичанина. Очень остроумен
      и тому подобное. Делает вид, будто презирает театр, и говорит, что люди
      слишком носятся с искусством.
      Граф крайне возмущен.
      Но, понимаете ли, это он только из скромности, ведь искусство - его
      специальность... и, пожалуйста, не дразните его Аристотелем. Граф. Почему бы я стал его дразнить Аристотелем? Сэвоярд. Ну, этого я не знаю, но так уж принято его дразнить. Впрочем, вы с
      ним поладите: он человек светский и неглупый. Но вот с Воэном следует
      быть осторожным. Граф. В каком смысле, разрешите спросить? Сэвоярд. Видите ли, Воэн лишен чувства юмора, и, если вы с ним шутите, он
      думает, будто вы умышленно его оскорбляете. Заметьте: это не значит,
      что он не понимает шутки. Нет, шутку он понимает, но она ему неприятна.
      От комической сцены ему становится тошно, он уходит из театра сам не
      свой и шельмует всю пьесу. Граф. Не кажется ли вам, что это очень серьезный недостаток для человека его
      профессии? Сэвоярд. Еще бы! Но Воэн честен, он не заботится о том, нравится ли
      кому-нибудь то, что он говорит, или не нравится. А вам нужен хоть один
      человек, который будет говорить то, чего никто другой не скажет. Граф. Мне кажется, что в данном случае принцип разделения труда проведен
      слишком основательно - как будто честность и прочие качества
      несовместимы. А можно узнать. какова специальность мистера Гона? Сэвоярд. Гон - интеллигент. Граф. А разве не все они интеллигенты? Сэвоярд. Что вы! Боже сохрани! Вы должны быть осторожны в этом отношении. Я
      бы не хотел, чтобы меня кто-нибудь назвал интеллигентом; и вряд ли это
      придется по вкусу хоть одному англичанину! Интеллигенты, знаете ли, в
      счет не идут, но тем не менее важно их залучить. Гон - из молодых
      интеллигентов. Он сам пишет пьесы. Он полезен, потому что разносит
      старых интеллигентов, которые ему мешают. Но можете мне поверить, что
      ни один из этих трех молодчиков, в сущности, не имеет значения. Флонер
      Банел - вот кто вам нужен. Банел - действительно представитель
      английских зрителей. Если пьеса ему нравится, можно поручиться, что она
      понравилась бы и сотне тысяч лондонцев, узнай они только о ней.
      Вдобавок, Банел знаком с закулисной стороной театра. Мы его знаем, и он
      нас знает. Он знает все входы и выходы, знает, чего хочет, знает, о чем
      говорит. Граф (с легким вздохом). Должно быть, умудрен годами и опытом? Сэвоярд. Годами! Я бы ему дал двадцать лет, никак не больше. Но в конце
      концов, это ведь работа не для стариков, не так ли? Быть может, Банел и
      не задирает нос, как Тротер и прочие, но к нему я прислушиваюсь больше,
      чем к кому бы то ни было в Лондоне. Он рядовой обыватель, - а это как
      раз то, что вам нужно. Граф. Я готов пожалеть, что вы не удовлетворили требование этого
      джентльмена. Я охотно заплатил бы пятьдесят гиней за здравое суждение.
      Как бы он не подумал, что его обсчитали! Сэвоярд. Пусть думает. Это уже чересчур - запрашивать пятьдесят. В конце
      концов, кто он такой? Всего-навсего газетчик. Это для него большая
      удача - заработать десять гиней. Я уверен, что за такую же точно работу
      он частенько брал полфунта.
      Фанни О'Дауда стремительно выходит из-за занавеса; она
      возбуждена и нервничает. Девятнадцатилетняя девушка в
      платье той же эпохи, что и костюм отца.
      Фанни. Папа, приехали критики! Один из них в треуголке и со шпагой, как...
      (Замечает Сэвоярда.) Ах, простите! Граф. Это мистер Сэвоярд, твой импресарио, моя милая. Фанни (протягивая руку). Здравствуйте. Сэвоярд. Очень рад познакомиться с вами, мисс О'Дауда. Пусть треуголка вас
      не пугает. Тротер - член нового Академического комитета. Он уговорил их
      там ввести мундиры, как во Французской академии, а я попросил его
      явиться в мундире. Лакей (докладывает). Мистер Тротер, мистер Воэн, мистер Гон, мистер Флонер
      Банел.
      Входят четыре критика. Тротер - в мундире, со шпагой и
      треуголкой; ему лет пятьдесят. Воэну - сорок. Гону
      тридцать. Флонеру Банелу - двадцать, и он резко
      отличается от остальных: в тех можно с первого взгляда
      узнать профессионалов, Банел - человек, не нашедший себе
      применения в коммерции; он ухитряется зарабатывать на
      жизнь благодаря своеобразному мужеству, которое делает
      его беззаботным, веселым и дерзким, а этому мужеству
      помогает некоторая способность к писательству, тогда как
      удобное невежество и отсутствие интуиции скрывают от
      него все опасности и унижения, страх перед которыми
      сковывает людей более тонких. Граф радушно идет им
      навстречу.
      Сэвоярд. Граф О'Дауда, джентльмены. Мистер Тротер. Тротер (глядя на костюм графа). Я имею удовольствие приветствовать коллегу? Граф. Нет, сэр. У меня нет никаких прав на этот костюм, если не считать, что
      любовь к прекрасному дает мне право одеваться красиво. Добро
      пожаловать, мистер Тротер.
      Тротер кланяется на французский манер.
      Сэвоярд. Мистер Воэн. Граф. Как поживаете, мистер Воэн? Воэн. Прекрасно. Благодарю. Сэвоярд. Мистер Гон. Граф. Очень рад познакомиться с вами, мистер Гон. Гон. Очень приятно. Сэвоярд. Мистер Флонер Банел. Граф. Благодарю вас, что вы согласились прийти, мистер Банел. Банел. Не стоит благодарности. Граф. Джентльмены, это моя дочь.
      Все кланяются.
      Мы глубоко признательны вам, джентльмены, за то, что вы столь любезно
      согласились потворствовать ее капризу.
      Звонок - переодеваться к обеду. Граф смотрит на часы.
      Переодеваться к обеду, джентльмены! Наш спектакль начнется в девять, и
      я вынужден был немного передвинуть обеденный час. Разрешите проводить
      вас в ваши комнаты?
      Он выходит, за ним все мужчины, кроме Тротера, которого
      задерживает Фанни.
      Фанни. Мистер Тротер, я хочу кое-что сказать вам об этой пьесе. Тротер. Это не полагается. Вы не должны суфлировать критику... Фанни. О, у меня и в мыслях не было повлиять на вашу оценку... Тротер. Но вы это делаете, вы влияете на меня самым возмутительным образом!
      Вы меня приглашаете в этот прекрасный дом, где я буду наслаждаться
      прекрасным обедом, а перед самым обедом меня отводит в сторону
      прекрасная молодая леди, чтобы потолковать о пьесе. Можно ли ждать
      после этого, что я буду беспристрастен? Упаси меня бог выступить в роли
      судьи или посягнуть на большее, чем простой отчет о своих впечатлениях!
      Но и на мои впечатления можно влиять, - и в данном случае вы на них
      влияете без зазрения совести. Фанни. Не пугайте меня, мистер Тротер, я и так нервничаю. Если бы вы знали,
      каково мне! Тротер. Вполне понятно: это ваш первый прием, ваше первое выступление в
      Англии в роли хозяйки. Но вы прекрасно справляетесь со своей ролью. Не
      волнуйтесь. Все нюансы безупречны. Фанни. Как мило, что вы так говорите, мистер Тротер. Но не это меня
      беспокоит. Дело в том, что мой отец будет ужасно шокирован пьесой. Тротер. С прискорбием должен сказать, что ничего необычайного в этом нет.
      Добрая половина всех молодых леди в Лондоне занимается тем, что водит
      своих отцов на спектакли, которые не подобает смотреть пожилым людям. Фанни. Ах, мне это неизвестно, но вы не понимаете, как это может повлиять на
      папу. Вы не так невинны, как он. Тротер (протестуя). Дорогая леди... Фанни. Я говорю не о морали: всякий, кто читал ваши статьи, знает, что вы
      невинны, как агнец. Тротер. Что?! Фанни. Ну конечно, мистер Тротер! Я неплохо узнала жизнь с тех пор, как
      приехала в Англию, и могу вас уверить: вы сущий младенец, милый,
      добрый, благонамеренный, остроумный, очаровательный, и все-таки
      крошечный ягненок в мире волков. Кембридж уже не тот, каким он был при
      моем отце. Тротер. Однако, скажу я вам! Фанни. Вот именно! Это одна из наших рубрик в Кембриджском фабианском
      обществе. Тротер. Какие рубрики? Не понимаю. Фанни. Мы распределяем наших старых тетушек по категориям. И одна из
      категорий называется "Однако, скажу я вам". Тротер. Я беру назад "однако, скажу я вам". Вместо этого я говорю: "Черт бы
      побрал моих кошек!" Нет: "Черт бы побрал моих котят!" Заметьте, мисс
      О'Дауда, - котят! Я готов повторить еще раз, наперекор всему
      Кембриджскому фабианскому обществу, - котят! Дерзких маленьких котят!
      Черт бы их побрал! Их надо отшлепать. Я догадываюсь, что лежит у вас на
      совести. Вы заманили меня на одну из тех пьес, в которых члены
      фабианских обществ обучают своих бабушек искусству доить уток. А теперь
      вы боитесь, что ваш отец будет шокирован. Ну что ж, я надеюсь, так оно
      и будет! И если он спросит моего мнения, я ему порекомендую отшлепать
      вас хорошенько и отправить спать! Фанни. Это одна из ваших чудеснейших литературных поз, мистер Тротер, но на
      меня она не действует. Я, видите ли, лучше вас знаю, что вы собой
      представляете. Мы вас основательно проанализировали в Кембридже, а вы
      себя никогда не анализировали, правда? Тротер. Я... Фанни. Ну конечно не анализировали. Стало быть, и нечего вам со мной
      тротерствовать. Тротер. Тротерствовать! Фанни. Да, как это называется у нас в Кембридже. Тротер. Не будь это самым откровенным театральным штампом, я бы сказал: "К
      черту Кембридж!" Но лучше уж я отправлю к черту своих котят. А теперь
      разрешите вас предостеречь: если вы намерены быть очаровательной,
      здоровой молодой англичанкой - я могу попасться на вашу удочку. Если же
      вы намерены быть сварливой бесполой фабианкой - я буду обращаться с
      вами, как с человеком, равным мне по уму, как обращался бы с мужчиной. Фанни (с обожанием). А как мало мужчин, равных вам по уму, мистер Тротер! Тротер. От этого мне не легче. Фанни. О нет! Почему вы так говорите? Тротер. Разрешите вам напомнить, что сейчас будет звонок к обеду. Фанни. Ну так что же? Мы оба готовы. А я вам еще не сказала, что мне от вас
      нужно. Тротер. И не склонили меня исполнить вашу просьбу разве что из чистого
      великодушия. Ну, в чем же дело? Фанни. Я нисколько не боюсь, что эта пьеса явится для моего отца моральным
      шоком. Ему полезно получать моральные шоки. Единственное, что молодежь
      может сделать для стариков, - это шокировать их и приближать к
      современности. Но эта пьеса должна шокировать его как художника, вот
      что меня пугает! Из-за моральных разногласий пропасть между нами не
      разверзнется - рано или поздно он мне все простит; но в области
      искусства он не пойдет на уступки. Я не смею признаться ему, что люблю
      Бетховена и Вагнера. Что касается Штрауса, то, услышь он три такта из
      "Электры" - и между нами все кончено! А вас я хочу попросить вот о чем:
      если он очень рассердится, если будет возмущен пьесой - пьеса-то ведь
      современная, - скажите ему, что это не моя вина, что и стиль ее, и
      композиция, и все прочее считаются теперь самым высоким искусством.
      Скажите, что автор написал ее так, как полагается писать для
      репертуарных театров самого высокого разряда, - вы понимаете, какие
      пьесы я имею в виду? Тротер (настойчиво). Я, кажется, понимаю, какого рода представления вы
      имеете в виду. Но, пожалуйста, не называйте их пьесами. Я не считаю
      себя непогрешимым, но, во всяком случае, я доказал, что эти
      произведения, как их ни назови, конечно не пьесы. Фанни. Авторы и не называют их пьесами. Тротер (с жаром). Мне известно, что один автор - со стыдом признаюсь, это
      мой личный друг - без стеснения прибегает к трусливой уловке: называет
      их диалогами, дискуссиями и так далее, с явным намерением избегнуть
      критики. Но меня такими фокусами не обезоружить! Я говорю, что это не
      пьесы. Если хотите - диалоги, быть может, изображение характеров - в
      особенности характера самого автора. Пожалуй - беллетристика, но с той
      оговоркой, что здесь выводятся иногда реальные лица и, стало быть,
      нарушается святость частной жизни. Но только не пьесы. Нет! Не пьесы!
      Если вы с этим не согласны, я не могу продолжать наш разговор. Я к
      этому отношусь серьезно. Это вопрос принципиальный. И прежде чем мы
      продолжим наш разговор, я должен вас спросить, мисс О'Дауда, считаете
      ли вы эти произведения пьесами? Фанни. Уверяю вас, не считаю. Тротер. Без всяких оговорок? Фанни. Без всяких оговорок. Я терпеть не могу пьес. Тротер (разочарованный). Это последнее замечание все дело портит. Вы
      восхищаетесь этим... этим новым театральным жанром? Он вам нравится? Фанни. А вам? Тротер. Конечно нравится. Неужели вы меня за дурака принимаете? Думаете, что
      я предпочитаю популярные мелодрамы? Да разве я не писал самых
      похвальных рецензий? Но повторяю - это не пьесы. Не пьесы! Я ни секунды
      не могу остаться в этом доме, если мне хотят подсунуть под видом пьесы
      нечто, имеющее хотя бы отдаленное сходство с этими подделками. Фанни. Я вполне согласна с тем, что это не пьесы. Я только прошу вас сказать
      моему отцу, что в наше время пьесы - это не пьесы. Во всяком случае, не
      пьесы в том смысле, какой вы придаете этому слову. Тротер. А, вы опять о том же! Не в том смысле, какой я придаю этому слову!
      Вы думаете, что моя критика - только субъективное впечатление, что... Фанни. Вы сами всегда это говорили. Тротер. Простите, не по этому поводу. Если бы вы получили классическое
      образование... Фанни. Да я получила его! Тротер. Вздор! Это в Кембридже-то? Если бы вы учились в Оксфорде, вы бы
      знали, что точное и научное определение пьесы существует уже две тысячи
      двести шестьдесят лет. Когда я говорю, что такой вид увеселений - не
      пьесы, я употребляю это слово в том смысле, какой был дан ему на все
      времена бессмертным Стагиритом. Фанни. А кто такой Стагирит? Тротер (потрясенный). Вы не знаете, кто был Стагирит? Фанни. Простите! Никогда о нем не слыхала. Тротер. Вот оно - кембриджское образование! Ну-с, дорогая леди, я в
      восторге, что есть вещи, которых вы не знаете. И я не намерен вас
      портить, рассеивая невежество, каковое, по моему мнению, чрезвычайно
      идет вашему возрасту и полу. Стало быть, мы на этом покончим. Фанни. Но вы обещаете сказать папе, что очень многие пишут такие же пьесы,
      как эта, и мой выбор был продиктован не одной только жестокостью? Тротер. Решительно не знаю, что именно я скажу вашему отцу о пьесе, пока не
      видел пьесы. Но могу вам сообщить, что я ему скажу о вас. Я скажу, что
      вы глупенькая молодая девушка, что вы попали в сомнительную компанию и
      что чем скорее он вас возьмет из Кембриджа и Фабианского общества, тем
      лучше. Фанни. Как забавно, когда вы пытаетесь играть роль сурового отца! В
      Кембридже мы вас считаем bel esprit, [Утонченным (франц.)] остряком,
      безответственным, аморальным парижанином, tres chic.[Шикарным (франц.)] Тротер. Меня? Фанни. Есть даже Тротеровский кружок. Тротер. Да что вы говорите?! Фанни. Они увлекаются приключениями и называют вас Арамисом. Тротер. Да как они смеют! Фанни. Вы так чудесно высмеиваете серьезных людей. Ваша insouciance.
      [Небрежная манера (франц.)] Тротер (вне себя). Не говорите со мной по-французски: это неподобающий язык
      для молодой девушки. О боже! Как могло случиться, чтобы невинные шутки
      были так ужасно истолкованы? Всю жизнь я старался быть простым,
      искренним, скромным и добрым. Моя жизнь безупречна. Я поддерживал
      цензуру, презирая насмешки и оскорбления. И вдруг мне говорят, что я
      центр аморализма! Современного распутства! Высмеиваю самое святое!
      Ницшеанец! Чего доброго, еще и шовианец!!! Фанни. Мистер Тротер, неужели вы хотите сказать, что вы действительно на
      стороне серьезных людей? Тротер. Конечно, я на стороне серьезных людей. Как вы смеете задавать мне
      такой вопрос? Фанни. Так почему же вы их не поддерживаете? Тротер. Я их поддерживаю, но, разумеется, стараюсь не попадать в смешное
      положение. Фанни. Как! Вы не хотите даже ради великого дела оказаться в смешном
      положении? О мистер Тротер, это vieux jeu. [Устарело (франц.)] Тротер (кричит на нее). Не говорите по-французски! Я этого не допущу! Фанни. Но боязнь показаться смешным ужасно устарела. Кембриджское Фабианское
      общество... Тротер. Я вам запрещаю упоминать о Фабианском обществе. Фанни. Его девиз: "Ты не научишься кататься на коньках, если боишься быть
      смешным". Тротер. На коньках! При чем тут коньки? Фанни. Я не кончила. А дальше так: "Лед жизни скользок". Тротер. Лед жизни! Скажите пожалуйста! Вы бы лучше ели мороженое и этим
      развлекались. Больше ни слова не хочу слышать!
      Входит граф.
      Граф. Дорогая моя, мы ждем в гостиной. Неужели ты все это время задерживала
      мистера Тротера? Тротер. Ах, простите! Я должен привести себя в порядок. Я... (Поспешно
      уходит.) Граф. Милая, ты должна была бы сидеть в гостиной. Тебе не следовало
      удерживать его здесь. Фанни. Знаю. Не брани меня. Мне нужно было сказать ему очень важную вещь. Граф. Я посажу его рядом с тобой. Фанни. Да, пожалуйста, папа. Ох, я надеюсь, что все сойдет хорошо. Граф. Да, милочка, конечно. Идем! Фанни. Один вопрос, папа, пока мы одни. Кто такой Стагирит? Граф. Стагирит! Неужели ты не знаешь? Фанни. Понятия не имею. Граф. Стагирит - это Аристотель. Кстати, не упоминай о нем в разговоре с
      мистером Троте ром.
      Идут в столовую
      ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
      Дом в Дэнмарк-хилле. В столовой пожилая леди завтракает
      и читает газету. Она сидит в конце обеденного стола.
      Против нее, на другом конце стола, свободный стул; за
      стулом - камин. Рядом с камином, ближе к задней
      стене,- дверь. Рядом с ведерком для угля - кресло.
      Посредине задней стены - буфет, стоящий параллельно
      столу. Обстановку столовой довершают стулья, выстроенные
      вдоль стен, и детская качалка в том конце комнаты, где
      сидит леди. Леди - благодушная особа. Ее муж, мистер
      Робин Гилби, отнюдь не благодушный, неистово врывается в
      комнату с письмом в руке.
      Гилби (скрежеща зубами). Нечего сказать, веселенькая история. Это... черт... Миссис Гилби (перебивает). Пожалуйста, не продолжай. Что бы там ни
      случилось, руганью все равно не поможешь. Гилби (с горечью). Да, конечно, сваливаешь, по своему обыкновению, вину на
      меня! Заступаешься за своего сына! (Падает на стул против нее.) Миссис Гилби. Когда он ведет себя хорошо, он - твой сын. Когда плохо - мой.
      Ты что-нибудь узнал о нем? Гилби. Не хотелось бы говорить тебе. Миссис Гилби. Ну так не говори. Должно быть, его нашли. Это, во всяком
      случае, утешительно. Гилби. Нет, его не нашли. Мальчик, может быть, лежит на дне реки, а тебе и
      дела нет! (Слишком взволнованный, чтобы сидеть спокойно, встает и
      мечется по комнате.) Миссис Гилби. А что это у тебя в руке? Гилби. Я получил письмо от монсеньора Грэнфела из Нью-Йорка. Он порывает с
      нами. Не желает поддерживать знакомство. (Злобно поворачивается к ней.)
      Веселенькая история, не правда ли? Миссис Гилби. Но почему? Гилби (идет к своему стулу.) Откуда мне знать, почему? Миссис Гилби. А что он пишет? Гилби (садится и сердито надевает очки). Вот что он пишет: "Дорогой мистер
      Гилби. Весть о Бобби последовала за мной через Атлантический океан и
      дошла до меня только сегодня. Боюсь, что он неисправим. Мой брат, как
      вы легко можете себе представить, считает, что эта последняя эскапада
      перешла все границы. Да и мое мнение таково. Бобби нужно дать
      почувствовать, что подобные выходки не проходят безнаказанно..." "Как
      вы легко можете себе представить"! А мы знаем не больше, чем
      новорожденный младенец! Миссис Гилби. Что он еще пишет? Гилби. "Мне кажется, моему брату есть в чем и себя упрекнуть, и, стало быть,
      говоря между нами, я думаю со временем простить Бобби, сделав ему
      соответствующее внушение. Но сейчас нужно дать ему понять, что он в
      немилости и наши добрые отношения кончились. Остаюсь преданный вам..."
      (Снова не может справиться с волнением.) Хорошее дело - получить
      пощечину от человека, занимающего такое положение! И этим я обязан
      твоему сыну! Миссис Гилби. А я нахожу, что это очень милое письмо. Ведь он, в сущности,
      говорит тебе, что только притворяется возмущенным и делает это для
      блага Бобби. Гилби. О, прекрасно! Можешь вставить письмо в рамку и повесить над камином,
      как диплом. Миссис Гилби. Не говори глупостей, Роб. Ты лучше радовался бы, что мальчик
      жив. Ведь уже неделя, как он пропал. Гилби. Неделя! Ты хочешь сказать - две недели. Что за бесчувственная
      женщина! Вчера минуло четырнадцать дней. Миссис Гилби. Ах, не говори так! Четырнадцать дней, как будто мальчик сидит
      в тюрьме! Гилби. Откуда ты знаешь, что он не в тюрьме? У меня так расстроены нервы,
      что я даже этому готов поверить. Миссис Гилби. Не болтай чепухи, Роб. Бобби, как и всякий мальчик, может
      попасть в беду, но он не способен на низость.
      Входит Джогинз, лакей, с визитной карточкой на подносе.
      Джогинз - немного мрачный человек лет тридцати пяти,
      если не старше; красив, хорошие манеры, железная
      выдержка.
      Джогинз (подавая поднос мистеру Гилби). Леди хочет видеть родителей мистера
      Бобби, сэр. Гилби (указывая на миссис Гилби). Вот родительница мистера Бобби. Я от него
      отрекаюсь. Джогинз. Слушаю, сэр. (Подает поднос миссис Гилби.) Миссис Гилби. Не обращайте внимания на хозяина, Джогинз, он это не серьезно.
      (Берет визитную карточку и читает.) Однако! Гилби. Ну, что еще случилось? Миссис Гилби (читает). "Мисс Д. Дилейни. Милочка Дора". Тут так и написано
      в скобках. Что это за особа, Джогинз? Гилби. Какой ее адрес? Миссис Гилби. Вест Сэкюлер-роуд. Это респектабельный район, Джогинз? Джогинз. Очень многие респектабельные люди живут на Вест Сэкюлер-роуд,
      мадам, но адрес еще не является гарантией респектабельности. Гилби. Так вот до чего он докатился! Миссис Гилби. Не торопись с выводами, Роб. Ведь ты ничего не знаешь.
      (Джогинзу.) Эта особа - леди, Джогинз? Вы понимаете, о чем я говорю? Джогинз. В том смысле, в каком вы употребляете это слово, - нет, мадам. Миссис Гилби, Все-таки попытаюсь, не удастся ли мне что-нибудь узнать от
      нее. (Джогинзу.) Просите ее. Роб, ты не возражаешь? Гилби. Не возражаю, если ты не убежишь, оставив меня с ней наедине. (Встает
      и занимает наблюдательный пост на коврике перед камином.)
      Джогинз выходит.
      Миссис Гилби. Интересно, что ей нужно. Роб. Гилби. Если ей нужны деньги, она их не получит. Ни единого фартинга.
      Веселенькая история - все видят ее у нашего подъезда! Одна надежда, что
      она сообщит нам что-нибудь о мальчике, иначе я приказал бы Джогинзу
      выбросить эту девку на улицу. Джогинз (возвращается и докладывает). Мисс Дилейни. (Ждет приказания, чтобы
      подать гостье стул.)
      Мисс Дилейни входит. Смешливая молодая особа. миловидная
      и в сногсшибательном костюме. Она так приветлива и
      непосредственна, что единственное средство удержать ее
      на расстоянии - это вышвырнуть за дверь.
      Дора (сразу переходя на интимный тон и выступая на середину комнаты). Как
      поживаете? Я приятельница Бобби. Как-то, в минуту откровенности, он мне
      все рассказал о вас. Конечно, в полицейском суде он скрыл, кто он
      такой. Гилби. В полицейском суде? Миссис Гилби (опасливо поглядывая на Джогинза). Те... Джогинз, подайте стул. Дора. Ох, я уже все выболтала! (Одобрительно рассматривает Джогинза, когда
      тот ставит для нее стул между столом и буфетом.) Но он молодчина, сразу
      видно. (Берет его за пуговицу.) Ведь вы не разболтаете там, внизу?
      Правда, старина? Джогинз. Господа могут положиться на меня. (Уходит.) Дора (грациозно усаживается). Понятия не имею, что вы мне скажете. Я, знаете
      ли, никакого права не имела приходить сюда; но что мне было делать? Вы
      святого Джо знаете? Учителя Бобби? Ну конечно, вы его знаете! Гилби (с достоинством). Я знаю мистера Джозефа Грэнфела, брата монсеньора
      Грэнфела, если это вы о нем говорите. Дора (крайне изумленная, широко раскрывает глаза). Да что вы?!! У этого
      старикашки есть брат монсеньор? И вы католики? Понятия не имела, а ведь
      с Бобби мы давным-давно знакомы! Впрочем, так всегда бывает: о религии
      своих друзей узнаешь в последнюю очередь. Правда? Миссис Гилби. Мы не католики. Но когда Сэмюэлсы поручили воспитание своего
      мальчика сыну архидиакона, мистеру Гилби захотелось сделать что-нибудь
      в этом роде и для Бобби. А монсеньор - наш клиент. Мистер Гилби
      посоветовался с ним о Бобби, и он порекомендовал своего брата, которому
      не повезло в жизни, хотя и не по его вине. Гилби (томимый неизвестностью). Ее это не интересует, Мэри. (Доре.) По
      какому делу вы пришли? Дора. Боюсь, что это я во всем виновата. Гилби. В чем вы виноваты? Я с ума схожу! Я не знаю, что случилось с
      мальчиком! Вот уже четырнадцать дней как он пропал, и... Миссис Гилби. Две недели. Роб. Гилби. ...и с тех пор мы ничего о нем не знаем. Миссис Гилби. Не волнуйся. Роб. Гилби (кричит). Я не могу не волноваться! У тебя нет сердца! Тебе все равно,
      что сталось с мальчиком! (Вне себя от волнения садится на стул.) Дора (успокоительно). Вы беспокоились о нем? Ну конечно. Какая я глупая!
      Нужно было начать с того, что он в безопасности. Да, он, можно сказать,
      находится в самом надежном месте: сидит под замком. Гилби (в ужасе и тоске). О боже! (У него прерывается дыхание.) Стало быть,
      говоря о полицейском суде, вы имели в виду скамью подсудимых? О Мэри! О
      господи! Что он натворил? Какой ему вынесли приговор? (В отчаянии.) Вы
      будете отвечать или хотите, чтобы я вот тут, на этом самом месте, сошел
      с ума? Дора (ласково). Отвечу, отвечу, миленький... Миссис Гилби (пораженная такой фамильярностью). Однако! Дора (продолжает). Все расскажу, но вы не беспокойтесь: он цел и невредим. Я
      сама вышла только сегодня утром. А какая собралась толпа! И оркестр!
      Подумайте только: меня приняли за суфражистку! Дело, видите ли, было
      так: святой Джо рассказал, как он был чемпионом-спринтером в колледже. Миссис Гилби. Кем? Дора. Спринтером. Он говорит, что был лучшим в Англии бегуном на сто ярдов.
      Мы все отправились в тот вечер в старый коровник. Миссис Гилби. А что это за старый коровник? Гилби (со стоном). Да говорите же скорее. Дора. Ах, какая я глупая! Ну конечно, откуда вам знать! Это такой модный
      мюзик-холл в Степни. Мы его называем "старый коровник". Миссис Гилби. Разве мистер Грэнфел водит Бобби по мюзик-холлам ? Дора. Нет, Бобби его водит. Но святой Джо это любит; милый старичок, его
      хлебом не корми... Ну-с, так вот, Бобби и говорит мне: "Милочка..." Миссис Гилби (благодушно). Почему он вас называет милочкой? Дора. О, меня все называют милочкой! Такое уж у меня прозвище - "Милочка
      Дора". Так вот он и говорит: "Милочка, если ты заставишь старого Джо
      пробежать сто ярдов, я тебе презентую этот сквиффер с золочеными
      кнопками". Миссис Гилби. Неужели он в глаза называет своего учителя святым Джо?
      Гилби в нетерпении хватается за голову.
      Дора. А как же его еще называть? Святой Джо и есть святой Джо, а мальчики
      все одинаковы. Миссис Гилби. А что такое сквиффер? Дора. Ах, простите! Такое вульгарное выражение! Это концертино. В магазине
      на Грин-стрит есть один замечательный - инкрустация из слоновой кости,
      с золочеными кнопками, а самый мех из юфти. Бобби знал, как я о нем
      мечтаю, но он, бедняжка, не мог пойти на такие расходы, хотя я знаю,
      что ему ужасно хотелось мне его подарить. Гилби. Мэри, если ты будешь задавать дурацкие вопросы, я за себя не ручаюсь.
      Мальчик сидит в тюрьме, я опозорен, а тебе понадобилось знать, что
      такое сквиффер! Дора. Вы не забудьте - кнопки у него золоченые. И за него хотят пятнадцать
      фунтов, и ни пенни меньше. Это инструмент для подарка. Гилби (кричит на нее). Где мой сын? Что случилось с моим сыном? Вы мне
      ответите или будете трещать о своем сквиффере? Дора. Какой нетерпеливый! Впрочем, миленький, это вам делает честь. А
      волноваться нечего: никакого позора нет. Бобби держал себя как
      настоящий джентльмен. Вдобавок я одна во всем виновата. Уж так и быть,
      признаюсь: я выпила слишком много шампанского. Не то чтобы я была
      пьяна, нет, только навеселе, ну и разошлась немножко. И - каюсь - я
      хотела пофорсить перед Бобби: ему приглянулась какая-то актриса на
      сцене, а она дала понять, будто согласна на все. Видите ли, вы слишком
      строго воспитывали Бобби, и когда он закусит удила, никакого удержу
      нет. В первый раз вижу юнца, который бы так умел наслаждаться жизнью. Гилби. Не беспокойтесь о том, как его воспитывали, это мое дело. Расскажите
      о том, как его перевоспитали, вот это ваших рук дело. Миссис Гилби. О Роб, будь вежлив с леди. Дора. Я к этому и веду, миленький, не нужно так горячиться. Ну-с, так вот,
      ночь была прекрасная, лунная, а кеба под рукой не оказалось. Вот мы и
      пошли пешком; очень было весело, шли под руку, приплясывали, пели... и
      мало ли что еще делали. Выходим на Джемайка-сквер, а там, на углу,
      стоит молодой фараон. Вот я и говорю Бобби: "Милый мальчик, если я
      заставлю Джо пробежаться - сквиффер мой?" - "Твой, твой, милочка,
      отвечает он,- я тебя люблю". Я напустила на себя самый светский вид и
      подхожу к фараону. "Будьте добры, сэр, - говорю я, - скажите, как
      пройти на Карик-майнс-сквер?" У меня был такой аристократический вид и
      говорила я так любезно, что он тотчас же попался на удочку. "Я,
      говорит, никогда не слыхал о таком месте". - "Ну, - говорю я, - и
      дурачок же вы после этого!" Щелкнула его сзади по каске, нахлобучила ее
      на нос ему и задала лататы. Миссис Гилби. Что задали? Дора. Лататы. А святой Джо за мной! И пари держу, что милый старикашка
      никогда так не бегал в своем колледже. Он так-таки и удрал! Когда он
      догонял меня на площади, раздался свисток. Тут он пустился во всю
      прыть, только я его и видела. А меня сцапали. Вот уж не повезло,
      правда? Я напустила на себя самый невинный и благородный вид, но меня
      подвела шляпа Бобби. Гилби. А что случилось с мальчиком? Дора. Нет, вы подумайте только! Он замешкался, чтобы посмеяться над
      фараоном! Бедная овечка, он думал, что фараон оценит шутку. Об этом-то
      он и разглагольствовал, когда те двое, что сцапали меня, подошли
      узнать, почему был дан свисток, и меня с собой притащили. Конечно, я
      клялась, что никогда в глаза его не видела, но на нем была моя шляпа, а
      на мне - его. Фараоны взбесились и выложили все, что могли: будто мы
      были пьяны, и безобразничали, и напали на полицию... Я получила
      четырнадцать дней без права замены штрафом, потому что, понимаете... Ну
      да уж так и быть, скажу вам: я и раньше один раз попалась и получила
      предупреждение. Бобби был под судом в первый раз и мог отделаться
      штрафом, но у бедного мальчика не осталось денег, а вас он не хотел
      подводить и потому не назвал свою фамилию. Ну и, конечно, он не мог
      откупиться, а меня оставить в тюрьме. Вот он и отсиживает свой срок. За
      него нужно внести четыре фунта. А у меня есть только двадцать восемь
      шиллингов. Если я заложу свои платья, мне уж больше ничего не
      заработать. Значит, я не могу заплатить штраф и вызволить его. Но если
      вы дадите три фунта, я прибавлю еще фунт, и конец делу. А если вы
      добрые люди, вы уплатите целиком весь штраф... Но я не хочу на вас
      нажимать, я ведь не отрицаю, что одна во всем виновата. Гилби (мрачно). Мой сын в тюрьме! Дора. Э, миленький, бодритесь! Ему это не повредит. Посмотрите на меня: я
      четырнадцать дней отсидела - и только отдохнула за это время. Незачем
      вам впадать в тоску. Гилби. Позор - вот что меня убивает! И на нем до конца жизни останется
      клеймо. Дора. Чепуха! Вы не бойтесь. Я немножко воспитала Бобби: теперь он не такой
      неженка, каким был у вас. Миссис Гилби. Бобби совсем не неженка. Его хотели записать в фехтовальный
      кружок Христианского союза молодежи, но я, конечно, воспротивилась: ему
      могли выбить глаз. Гилби (сердито обращаясь к Доре). Эй, вы, послушайте! Дора. Ух, какой сердитый! Гилби. Ваше веселье неуместно. Это порядочный дом. Явились вы и довели до
      беды моего бедного невинного мальчика. Вот такие, как вы, и губят
      таких, как он! Дора. Вы, милые старички, всегда так говорите. А думаете совсем другое.
      Бобби сам пришел ко мне, - я к нему не ходила. Гилби. А разве он бы пришел, если бы вас не было под рукой? Отвечайте. Надо
      полагать, вы знаете, почему он к вам пришел. Дора (сострадательно). Бедняжка! Он так скучал дома. Миссис Гилби. О нет! Я принимаю в первый четверг каждого месяца. А по
      пятницам у нас обедают Ноксы. Маргарет Нокс и Бобби почти что
      помолвлены. Мистер Нокс - компаньон моего мужа. Миссис Нокс очень
      религиозна, но она совсем не скучная. Мы обедаем у них по вторникам.
      Значит, каждую неделю - два приятных вечера. Гилби (чуть не плача). Мы делали для сына все, что было в наших силах. Мы
      его нисколько не стесняли, мы только устраняли все соблазны. Чего ему
      еще нужно? Дора. Видите ли, миленький, ему нужна я, и все тут... И должна вам сказать,
      что вы не очень-то со мной любезны. Я его усовещивала, как родная мать,
      изо всех сил старалась, чтобы он не сбился с толку. Но что уж тут
      скрывать - я сама люблю повеселиться! И у нас обоих голова кружится,
      когда на душе легко. Да, боюсь, что мы с ним два сапога пара. Гилби. Не говорите глупостей! Какая там пара! Кто вы и кто он? Как он был
      воспитан? Изо дня в день видел перед собой такую религиозную женщину,
      как миссис Нокс! Понять не могу, как он дошел до того, чтобы появляться
      с вами на улице! (Жалея самого себя.) Я этого не заслужил. Я исполнил
      свой родительский долг. Я его оберегал от опасности. (Воспламеняется
      гневом.) Таких тварей, как вы, которые пользуются невинностью ребенка,
      следовало бы кнутом гонять по всем улицам! Дора. Ну, какая бы я там ни была, я все-таки леди и не позволяю себе
      забываться. И вряд ли Бобби понравится, если я вам выложу свое мнение о
      вас; ведь если я уж начну говорить, что у меня на уме, мне иной раз не
      обойтись без словечек, которые ниже моего достоинства. Но сейчас не до
      того: мне нужны деньги, чтобы выручить Бобби, а если вы не хотите
      раскошелиться, я разыщу святого Джо - пускай он выудит их у своего
      брата, монсеньора! Гилби. Не суйтесь не в свое дело. Мой поверенный все уладит. Я не желаю,
      чтобы вы платили штраф за моего сына, словно вы ему свой человек. Дора. Отлично. Стало быть, вы его освободите сегодня? Гилби. А как по-вашему, могу я оставить моего мальчика в тюрьме? Дора. Мне хотелось бы знать, когда его выпустят. Гилби. Хотелось бы? Вы намереваетесь встретить его у ворот тюрьмы? Дора. Так поступила бы любая женщина, которая умеет чувствовать, как леди.
      Верно? Гилби (с горечью). Ах, знаю, знаю! Ну что же! Придется, видно, заплатить за
      спасение мальчика. Сколько вы возьмете за то, чтобы убраться восвояси и
      оставить его в покое? Дора (жалея Гилби и очень добродушно). Что толку, миленький? Ведь есть,
      знаете ли, и другие. Гилби. Правда. Я должен отправить его куда-нибудь. Дора. Куда? Гилби. Все равно куда, только бы подальше от вас и вам подобных. Дора. Э, миленький, боюсь, что вам придется отправить его на тот свет! Мне
      вас жаль, хотя вы этому, может быть, и не поверите. И по-моему, такие
      чувства делают вам честь. Но не могу же я от него отказаться только для
      того, чтобы он попал в руки людей, которым я не доверяю, ведь правда? Гилби (вскакивает вне себя). Где же полиция? Где правительство? Где церковь?
      Где респектабельность и здравый смысл? Какой от них прок, если мне
      приходится спокойно смотреть, как вы присваиваете себе моего сына,
      словно он ваш раб, а сами только что сидели в тюрьме за пьянство и
      дебош! До чего мы дожили! Дора. Это, миленький, лотерея.
      Гилби в бешенстве выбегает из комнаты.
      Миссис Гилби (невозмутимо). Где вы купили эти белые кружева? Мне нужно
      подобрать кружево к воротничку, а у Пэрри и Джона я ничего не нашла. Дора. У Нага и Пэнтла. Шиллинг четыре пенса. Это машинная работа, но совсем
      как ручная. Миссис Гилби. Я никогда не плачу больше шиллинга двух пенсов. Но вы, должно
      быть, от природы мотовка. Моя сестра Марта была точь-в-точь такая же.
      Платила, сколько бы с нее ни запросили. Дора. В конце концов, миссис Бобби, что такое для вас два пенса? Миссис Гилби (поправляет ее). Миссис Гилби. Дора. Ну конечно, миссис Гилби. Ах, какая я глупая! Миссис Гилби. Должно быть, у Бобби был уморительный вид в вашей шляпе? Зачем
      вы поменялись шляпами? Дора. Не знаю. Просто так. Миссис Гилби. Я никогда этого не делала. И чего только люди не выдумывают!
      Не понимаю их. А Бобби мне ни разу не говорил, что встречается с вами.
      Родной матери не сказал! Дора (не удержавшись). Простите, ну как тут не улыбнуться!
      Входит Джогинз.
      Джогинз. Мистер Гилби поехал в Уормвуд-Скрабз, мадам. Миссис Гилби. Джогинз, вам случалось бывать в полицейском суде? Джогинз. Да, мадам. Миссис Гилби (слегка шокированная). Надеюсь, вы ни в чем не были замешаны,
      Джогинз. Джогинз. Был, мадам. Я был замешан в нарушении закона. Миссис Гилби. А, вот что! Скажите, почему женщину в мужской шляпе
      приговаривают к двум неделям, а мужчину в дамской шляпе к одному
      месяцу? Джогинз. Я об этом не знал, мадам. Миссис Гилби. Ведь это как будто несправедливо? Правда, Джогинз? Джогинз. Конечно, мадам. Миссис Гилби (Доре, вставая). Ну, до свидания. (Пожимает ей руку.) Очень
      рада, что познакомилась с вами. Дора (встает). Что вы, что вы! Это я должна благодарить вас за то, что вы
      меня вообще приняли. Миссис Гилби. Простите, я должна пойти распорядиться насчет завтрака. (Идет
      к дверям.) Скажите, как это вы называете концертино? Дора. Сквиффер, дорогая моя. Миссис Гилби (задумчиво). Сквиффер... ну конечно. Как забавно! (Уходит.) Дора (заливается неудержимым смехом). Ах, боже мой! Какая прелестная
      старушка! Как это вы ухитряетесь не смеяться ? Джогинз. За это мне платят жалованье. Дора (конфиденциально). Послушайте, мой милый, ваша фамилия не Джогинз. Нет
      такой фамилии - Джогинз! Джогинз. Мисс Дилейни, мне приказано, чтобы вас здесь не было, когда мистер
      Гилби вернется из Уормвуд-Скрабз. Дора. Иными словами, не суйся не в свое дело? Ладно, ухожу. Прощай,
      миленький Чарли! (Посылает ему воздушный поцелуй и уходит.)
      ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
      Днем, в тот же день. Миссис Нокс пишет письма в гостиной
      за письменным столом, который стоит у левой стены.
      Справа - дверь, слева - окно. Миссис Нокс сидит ближе к
      авансцене, спиной к старомодному фортепиано у
      противоположной стены. Рядом с фортепиано - диван.
      Посреди комнаты - маленький столик, на нем книги и
      альбомы с золотым обрезом, у стола несколько стульев.
      Незаметно входит м истер Нокс, он взволнован. Ему лет
      пятьдесят; он более резок, худощав и некрасив, чем его
      компаньон Гилби. Гилби - довольно плотный человек с
      седой головой и тонкой гладкой кожей, а у Нокса жесткие
      черные волосы и синий подбородок, который не может
      побелеть, как бы его ни брили. Миссис Нокс - некрасивая
      женщина, одевается не заботясь о моде. У нее задумчивые
      глаза и сдержанные манеры,- это создает вокруг нее
      атмосферу безмятежную и слегка торжественную. Она
      удивлена, видя, что муж вернулся домой в служебное
      время.
      Миссис Нокс. Почему ты пришел так рано? Узнал что-нибудь? Нокс. Нет. А ты? Миссис Нокс. Ничего. А что случилось? Нокс (садясь на диван). Мне кажется, что Гилби все известно. Миссис Нокс. Почему ты так думаешь? Нокс. Видишь ли, я и сам не знаю. Я не хотел тебе говорить, у тебя и без
      того много забот. Но с тех пор как это случилось, Гилби ведет себя
      очень странно. Я не могу сосредоточиться на делах и все время полагался
      на него, а он еще хуже меня. Решительно ни за чем не следит и меня
      избегает. Чувствуется какая-то натянутость. Он не пригласил нас обедать
      и даже не заикнулся о том, почему мы его не пригласили, хотя все эти
      годы мы дважды в неделю обедаем вместе. У меня такое впечатление, будто
      Гилби пытается порвать со мной. А зачем бы он стал это делать, если ему
      ни о чем не известно? Миссис Нокс. Странно! И Бобби к нам не заглядывал - вот чего я не могу
      понять. Нокс. Ну, это ничего не значит. Я ему сказал, что Маргарет в Корнуэлле, у
      тетки. Миссис Нокс (укоризненно). Джо! (Достает из письменного стола носовой платок
      и всхлипывает.) Нокс. Что ж поделаешь, пришлось солгать. Ведь ты лгать не станешь. А
      кто-нибудь должен был им объяснить. Миссис Нокс (пряча носовой платок). Вот и получается, что мы не знаем, чему
      верить. Миссис Гилби сказала мне, что Бобби поехал в Брайтон подышать
      морским воздухом. Тут что-то не так. Гилби нипочем не отпустил бы
      мальчика одного, без учителя, в такое веселое место, как Брайтон, где
      на каждом шагу соблазны; а учителя я видела на Кенсингтон-Хай-стрит в
      тот самый день, когда она мне об этом сказала. Нокс. Если Гилби что-то узнали, значит, все кончено между Бобби и Маргарет и
      между ними и нами. Миссис Нокс. Все кончено между нами и всем светом. Если девушка вот так
      убегает из дому, можно себе представить, что говорят о ней и ее
      родителях. Нокс. Она жила счастливо, в хорошей семье, все у нее... Миссис Нокс (перебивая его). Незачем повторять все сначала, Джо. Если в
      самой девушке не заложен источник счастья, она нигде не будет
      счастлива. Ты лучше вернулся бы в магазин и постарался отвлечься. Нокс (нервно встает). Не могу. Мне все время чудится, будто все об этом
      знают и втихомолку хихикают. Мне легче здесь. С тобой я успокаиваюсь, а
      быть на людях для меня пытка. Миссис Нокс (подходит к нему и берет под руку). Полно, Джо, полно! Конечно,
      мне бы хотелось, чтобы ты все время был со мной. Но ничего не
      поделаешь! На божьей ниве нужно работать изо дня в день, что бы там ни
      случилось. Мы должны нести свой крест. Нокс (под руку с ней идет к окну). Посмотри - люди снуют по улице как ни в
      чем не бывало. В этом есть что-то неестественное: кажется, будто они
      знают, но им нет дела. Миссис Нокс. Если бы они знали, Джо, перед нашими окнами собралась бы толпа
      зевак. Старайся не думать об этом. Нокс. Я знаю, что не надо об этом думать! У тебя, Эмили, есть религия. Я
      очень рад, что она тебя поддерживает. А у меня этого нет. Я упорно
      работал, чтобы завоевать себе положение и быть респектабельным. А
      сколько молоденьких приказчиц я уволил из магазина за то, что они по
      вечерам опаздывали на полчаса! И вдруг моя собственная дочь исчезает на
      две недели и не дает о себе знать, телеграфирует только, что она жива и
      просит нас не беспокоиться! Миссис Нокс (показывает на улицу). Джо! Смотри! Нокс. Маргарет! С мужчиной! Миссис Нокс. Джо, беги скорей! Догони ее, спаси ее! Нокс (медлит). Пожимает ему руку... идет к подъезду... Миссис Нокс (энергично). Слушайся меня! Задержи этого человека, пока он не
      ушел.
      Нокс выбегает из комнаты. Миссис Нокс с тревогой смотрит
      на улицу, потом открывает окно и высовывается. Входит
      Маргарет Нокс, возбужденная и раздосадованная. Это
      сильная, мускулистая девушка восемнадцати лет с
      широкими ноздрями и дерзким подбородком. Веселая,
      решительная, даже заносчивая, когда она чем-то
      раздражена, как сейчас.
      Маргарет. Мама!
      Миссис Нокс отступает от окна и поворачивается к дочери.
      Миссис Нокс (сурово). Что скажете, мисс? Маргарет. Ах, мама, пойди удержи папу, чтобы он не делал сцены на улице. Он
      бросился к нему и кричит: "Вы увели мою дочь!" Все останавливаются.
      Скоро перед домом соберется толпа. Постарайся его успокоить.
      Нокс возвращается с красивым молодым морским офицером.
      Маргарет. Ах, мосье Дювале, мне так неприятно, так стыдно. Мама, это мосье
      Дювале, он был так добр ко мне. Мосье Дювале, это моя мать.
      Дювале кланяется.
      Нокс. Француз! Этого еще недоставало! Маргарет (раздраженно). Папа, пожалуйста, будь вежлив с джентльменом,
      который оказал мне большую услугу.. Что он о нас подумает? Дювале (непринужденно). Но это вполне естественно. Я прекрасно понимаю
      мистера Нокса. (По-английски он говорит лучше, чем Нокс, так как изучал
      этот язык и в Англии и в Америке). Нокс. Если я ошибаюсь, я готов принести извинение. Но я желаю знать, где моя
      дочь провела последние две недели. Дювале. Могу вас уверить, что она была в самом надежном месте. Нокс. Быть может, вы мне скажете, что это за место? Я сам могу судить,
      насколько оно надежно. Маргарет. Холоуэйская тюрьма. Достаточно надежно? Нокс и миссис Нокс. Холоуэйская тюрьма! Нокс. Ты связалась с суфражистками? Маргарет. Нет. И жаль, что не связалась. Я бы могла испытать то же самое, но
      только в более приятной компании. Пожалуйста, садитесь, мосье Дювале.
      (Садится между столом и диваном.)
      Миссис Нокс, ошеломленная, садится против нее за стол.
      Нокс остается посреди комнаты.
      Дювале (садясь на диван). Это пустяки. Маленькое приключение. Пустяки. Маргарет (упрямо). Задержана за пьянство и нападение на полицию! Сорок
      шиллингов или месяц тюрьмы! Миссис Нокс. Маргарет! Кто обвинил тебя в этом? Маргарет. Полисмен, на
      которого я напала. Нокс. Ты хочешь сказать, что ты действительно это сделала? Маргарет. Да. Это удовольствие я себе, во всяком случае, доставила. Я ему
      выбила два зуба. Нокс. И ты преспокойно сидишь здесь и говоришь мне такие вещи? Маргарет. А где я, по-твоему, должна сидеть? Какой смысл в том, что ты
      говоришь? Нокс. Моя дочь в Холоуэйской тюрьме! Маргарет. Все женщины в Холоуэйской тюрьме - чьи-то дочери. Право же, папа,
      ты должен примириться с этим. Если бы ты просидел в камере четырнадцать
      дней, пытаясь с этим примириться, ты бы понял, что я совсем не в таком
      настроении, чтобы на меня таращили глаза, пока ты стараешься убедить
      себя, будто этого не могло быть. Такие вещи случаются каждый день, о
      них читаешь в газете - и думаешь, что так и полагается. Ну так вот: это
      случилось со мной, и дело с концом. Нокс (слабея, но не сдаваясь). Но с тобой это не должно было случиться!
      Неужели ты не понимаешь? Маргарет. Мне кажется, это ни с кем не должно случаться. Однако случается.
      (Порывисто встает.) Право же, я, кажется, лучше пойду и поколочу еще
      какого-нибудь полисмена и вернусь в Холоуэй, чем толковать без конца
      все об одном и том же. Если ты хочешь выгнать меня из дому, выгоняй, и
      чем скорее, тем лучше. Дювале (вскакивает с места). Это немыслимо, мадемуазель. Ваш отец должен
      думать о своем положении. Если он выставит дочь за дверь, это его
      погубит в глазах общества. Нокс. А, так это вы ее подстрекали? А разрешите спросить, при чем здесь вы? Дювале. Я здесь, потому что вы меня пригласили, и притом очень настойчиво.
      Но на мой счет вы можете не беспокоиться. Я принимал участие в
      печальном инциденте, который привел вашу дочь в тюрьму. Меня
      приговорили к двум неделям без права замены штрафом на том нелепом
      основании, что я должен был ударить полисмена кулаком. Знай я об этом,
      я бы с удовольствием это сделал, но я не знал и ударил его по уху
      башмаком - должен сказать, что это был великолепный мулине ногой. Мне
      сообщили, что я повинен в гнусном поступке, но из уважения к Entente
      cordiale ["Сердечному согласию" (франц.)] мне будет оказано
      снисхождение. Однако мисс Нокс, которая пустила в ход кулаки, получила
      месяц, но с правом замены штрафом. Я об этом не знал, пока меня не
      выпустили, после чего первым делом уплатил штраф. А затем мы явились
      сюда. Миссис Нокс. Джо, ты должен вернуть джентльмену его деньги. Нокс (покраснев). Разумеется. (Достает деньги.) Дювале. О, что вы! Это неважно.
      Нокс сует ему два соверена.
      Ну, если вы настаиваете... (Прячет деньги.) Благодарю вас. Маргарет. Я вам так благодарна, мосье Дювале. Дювале. Не могу ли я быть вам еще чем-нибудь полезен, мадемуазель? Маргарет. Пожалуй, если вам все равно, вы лучше уходите сейчас, а уж мы тут
      до чего-нибудь договоримся. Дювале. Разумеется. Мадам! (Поклон.) Мадемуазель! (Поклон.) Мосье! (Поклон.
      Выходит.) Миссис Нокс. Не звони, Джо! Ты сам можешь проводить джентльмена.
      Нокс поспешно выпроваживает Дювале. Мать и дочь. не
      говоря ни слова, растерянно смотрят друг на друга.
      Миссис Нокс медленно садится. Маргарет следует ее
      примеру. Снова смотрят друг на друга. Мистер Нокс
      возвращается.
      Нокс (отрывисто и сурово). Эмили, ты сама должна поговорить с ней.
      (Обращаясь к Маргарет.) Я оставляю тебя с матерью. Я свое слово скажу,
      когда узнаю, что ты ей сообщишь. (Уходит, величественный и
      оскорбленный.) Маргарет (с горьким смешком). Вот об этом-то мне и говорила суфражистка в
      Холоуэе. Он все сваливает на тебя. Миссис Нокс (укоризненно). Маргарет! Маргарет. Ты знаешь, что это правда. Миссис Нокс. Маргарет, если ты так ожесточена, я не вижу смысла говорить с
      тобой! Маргарет. Я, мама, не ожесточена, но я не могу болтать чепуху. Видишь ли,
      для меня это все очень реально. Я это выстрадала. Со мной грубо
      обращались. Мне выкручивали руки и иными способами заставляли меня
      кричать от боли. Швырнули в грязную камеру к каким-то несчастным
      женщинам, словно я мешок угля, который высыпают в погреб. А между мной
      и другими была только та разница, что я давала сдачи. Да, давала! И я
      еще хуже делала. Я держала себя совсем не как леди. Я ругалась.
      Говорила скверные слова. Я сама слышала, как у меня срывались слова,
      которых я как будто и не знала, словно их говорил кто-то другой.
      Полисмен повторил их на суде. Судья сказал, что отказывается верить.
      Тогда полисмен протянул руку и показал два зуба, которые я у него
      выбила. Я сказала, что так оно и было, что я сама ясно слышала, как
      говорю эти слова, а в школе я три года подряд получала награду за
      примерное поведение. Бедный старенький судья приставил ко мне
      священника, чтобы тот узнал, кто я такая, и установил, в своем ли я
      уме. Конечно, ради вас я не хотела назвать себя. И я не сказала, что
      раскаиваюсь, прошу прощения у полисмена, хочу вознаградить его или еще
      что-нибудь в этом роде. Я не раскаивалась! Если что и доставило мне
      удовольствие, то именно этот удар по зубам, - и я так и сказала.
      Священник доложил, что я, по-видимому, ожесточена, но, посидев день в
      тюрьме, конечно, назову себя. Тогда мне вынесли приговор. Теперь ты
      видишь, что я совсем не та девушка, какой ты меня считала. И совсем не
      та, какой я сама себя считала. И в сущности, я не знаю, что ты за
      человек и что за человек мой отец. Интересно, как бы он поступил, если
      бы разъяренный полисмен одной рукой скрутил ему руку, а другой тащил
      его за шиворот! Он не смог бы размахнуться ногой и, описав полный круг,
      сбить с ног полисмена чудесным ударом по каске. О, если бы все дрались,
      как мы двое, мы бы их побили! Миссис Нокс. Но как это случилось? Маргарет. Ах, не знаю! Кажется, в тот вечер были гребные гонки. Миссис Нокс. Гребные гонки! Но какое ты имеешь отношение к гребным гонкам?
      Ты пошла со своей теткой в Альберт-холл на праздник Армии спасения. Она
      посадила тебя в автобус, который проезжает мимо нашего дома. Почему ты
      вышла из автобуса? Маргарет. Не знаю. Собрание почему-то подействовало мне на нервы. Должно
      быть, всему виной пение: ты знаешь, как я люблю петь наши ритмичные
      бодрые гимны. И вот я почувствовала, что нелепо ехать домой в автобусе
      после того, как мы так чудесно пели о золотых ступенях, по которым мы
      всходим на небо. Мне хотелось еще музыки... счастья... жизни. Хотелось,
      чтобы рядом был человек, который чувствовал бы то же, что и я. Я была
      возбуждена, мне казалось недостойным бояться чего бы то ни было. В
      конце концов, что могли мне сделать против моей воли? Кажется, я
      немножко рехнулась. Словом, я вышла из автобуса у Пикадилли-серкус,
      потому что там было очень светло и людно. Я свернула на Лестер-сквер и
      вошла в какой-то большой театр. Миссис Нокс (в ужасе). В театр! Маргарет. Да. Очень много женщин входило туда без мужчин. Пришлось заплатить
      пять шиллингов. Миссис Нокс (не веря своим ушам). Пять шиллингов! Маргарет (сконфуженная). Да, ужасно дорого. Там было очень душно. И публика
      мне не понравилась,- мне казалось, что она скучает, но на сцене было
      чудесно, и музыка упоительная. Я заметила этого француза, мосье Дювале.
      Он прислонился к барьеру и курил папиросу. Он казался таким безобидным,
      ну и вдобавок он красив и настоящий моряк. Я подошла и стала рядом с
      ним, надеясь, что он со мной заговорит. Миссис Нокс (потрясенная). Маргарет! Маргарет (продолжает). И он заговорил так, как будто мы давным-давно
      знакомы. Мы болтали, как старые друзья. Он спросил, не хочу ли я
      шампанского, а я сказала, что оно слишком дорого стоит, но что
      потанцевать мне ужасно хочется. Я мечтала о том, чтобы поплясать на
      сцене с актерами. Там была одна чудесная танцовщица! Он мне сказал, что
      пришел сюда специально, чтобы посмотреть на нее, а потом мы можем пойти
      куда-нибудь, где танцуют. Так мы и сделали; он привел меня в какой-то
      зал, там на галерее играл оркестр, а внизу танцевали. Танцующих было
      очень мало, - женщины хотели только показывать свои туалеты; но мы
      танцевали без конца, и, глядя на нас, многие тоже стали танцевать. А мы
      просто удержу не знали и в конце концов выпили-таки шампанского. Я
      никогда еще так не веселилась. А потом все испортили студенты из
      Оксфорда и Кембриджа, приехавшие на гонки. Они напились, стали буянить,
      и явилась полиция. Тут началось что-то ужасное. Студенты полезли в
      драку с полисменами, а те вдруг озверели и начали выбрасывать всех на
      улицу. Они налетали на женщин, которые ни в чем не были виноваты, и
      обращались с ними так же грубо, как со студентами. Дювале возмутился и
      вступил в спор с полисменом, который толкал женщину, хотя та
      преспокойно шла к выходу. Полисмен вышвырнул женщину за дверь, а потом
      повернулся к Дювале. Вот тогда-то Дювале ударил полисмена ногой, и тот
      упал. А на француза набросились трое, схватили его за руки и за ноги и
      понесли лицом вниз. Двое других подлетели ко мне и стали толкать к
      двери. Меня это взбесило. И одному из них я изо всех сил дала в зубы.
      Дальше было ужасно. Меня тащили по улицам к полицейскому участку.
      Подталкивали коленями, выкручивали мне руки, издевались надо мной,
      оскорбляли, осыпали руганью. А я им напрямик сказала, что я о них
      думаю, и вывела их из терпения. Одно хорошо, когда тебя побьют: после
      этого крепко спится. В грязной камере, в обществе каких-то пьяниц, я
      спала лучше, чем дома. Нет слов, чтобы описать, как я себя чувствовала
      на следующее утро. Это было отвратительно. А в полиции хохотали; все
      утверждали, что это развлечение в английском духе, и вспоминали
      прошлогодние гребные гонки, когда было еще хуже. Я была вся в синяках,
      чувствовала себя больной и несчастной. Но странное дело - я не
      раскаивалась. И сейчас не раскаиваюсь. И по-моему, я ничего плохого не
      сделала. (Встает и потягивается, вздыхая глубоко, с облегчением.)
      Теперь, когда все кончено, я даже горжусь немножко. Хотя я теперь знаю,
      что я не леди. Но я не знаю, почему это так. Быть может, потому, что мы
      только лавочники. Или потому, что нельзя быть леди, если с тобой не
      обращаются, как с леди. (Садится в угол дивана.) Миссис Нокс (в полном недоумении). Но как ты могла дойти до этого, Маргарет?
      Я не браню тебя, я хочу только понять. Как ты могла дойти до этого? Маргарет. Не знаю, что тебе ответить. Я сама не понимаю. После молитвенного
      собрания я почувствовала себя свободной. Не будь молитвенного собрания,
      я бы ни за что этого не сделала. Миссис Нокс (глубоко потрясенная). Ох, не говори таких вещей! Я знаю, что
      молитва нас освобождает, хотя ты меня не понимала, когда я говорила
      тебе об этом, но она освобождает нас для добрых дел, а не для дурных. Маргарет. Ну, значит, я ничего дурного не сделала. А может быть, я получила
      свободу и для хорошего и для дурного. Как говорит папа: всего сразу не
      получишь. Дома и в школе я была - пользуясь вашим языком - хорошей, но
      не свободной. А когда я получила свободу, мало кто назвал бы меня
      хорошей. Но я не вижу ничего дурного в том, что я сделала, тогда как
      мне причинили много зла. Миссис Нокс. Надеюсь, ты не воображаешь себя героиней романа? Маргарет. О нет! (Снова садится к столу.) Я героиня реальной жизни, если уж
      ты называешь меня героиней. А реальная жизнь жестокая, грязная, когда
      приходится с ней сталкиваться. И все-таки она чудесна. Такая настоящая
      и полная! Миссис Нокс. Маргарет, мне не нравится твое настроение. Мне не нравится, что
      ты говоришь со мной таким тоном. Маргарет. Ничего не поделаешь, мама. Тебя и папу я люблю ничуть не меньше,
      но разговаривать с вами по-старому я уже не могу. Я, можно сказать,
      побывала в чертовом пекле. Миссис Нокс. Маргарет, какие слова! Маргарет. Ты бы послушала, какие слова произносили в тот вечер! Ты бы
      поговорила с людьми, которые других слов даже не знают. Но это
      выражение - чертово пекло - я употребила совсем не в ругательном
      смысле. Я говорила очень серьезно, как проповедник. Миссис Нокс. Проповедники говорят совсем другим тоном - благоговейным. Маргарет. Знаю, и этот тон показывает, что понятие "пекло" для них
      нереально. И для меня оно было нереально. А теперь оно стало реальным,
      как брюква. И мне кажется, навсегда таким останется. Я действительно
      побывала в аду. И вот что я теперь думаю: единственное, что стоит
      делать, это спасать людей от ада. Миссис Нокс. Они будут спасены, как только захотят уверовать в это. Маргарет. А что толку в таком спасении, если они в него не верят? И ты сама
      не веришь, иначе ты бы не стала платить полисменам за то, чтоб они
      выкручивали людям руки. Какой смысл притворяться? Вся наша
      респектабельность - это притворство, притворство и притворство! Слава
      богу, из меня ее выбили раз навсегда! Миссис Нокс (в сильном волнении). Маргарет, не говори так. Я не могу слышать
      от тебя такие греховные речи. Я еще могу вынести, когда дети мира сего
      говорят суетно и безумно на языке сего мира. Но когда я слышу, как ты,
      оправдывая свою порочность, призываешь имя божие, это ужасно! Кажется,
      будто дьявол высмеивает религию. Я учила тебя познавать счастье,
      даруемое религией. Я все ждала, когда ты поймешь, что счастье в нас
      самих, а не в мирских забавах. Ты не знаешь, как часто я молилась о
      том, чтобы на тебя снизошел свет. Но если все мои надежды и молитвы
      привели к тому, что мои слова и мысли перепутались у тебя с соблазнами
      дьявола, тогда я не знаю, что мне делать. Не знаю! Меня это убьет! Маргарет. Напрасно ты молилась о том, чтобы на меня снизошел свет, если ты
      не хотела для меня этого света. Уж коли на то пошло, мне кажется, все
      мы хотим, чтобы наши молитвы исполнялись только наполовину: приятную
      половину. А твоя молитва, мама, была исполнена целиком. Ты получила
      этого света больше, чем рассчитывала. Мне уже не быть такой, как
      раньше. Я никогда не буду говорить по-старому. Меня выпустили на
      свободу из этой дурацкой жалкой норы со всем ее притворством. Теперь я
      знаю, что я сильнее, чем ты и папа. Я не нашла этого вашего счастья,
      которое будто бы в вас самих, зато я нашла силу. Я обрела свободу и для
      добра и для зла, и теперь меня не может удержать то, что удерживало
      раньше.
      Входит Нокс; у него не хватило терпения дожидаться.
      Нокс. Ты еще долго будешь меня томить, Эмили? По-твоему, я что, железный?
      Что натворила эта девчонка? Что мы теперь будем делать? Миссис Нокс. Она вышла из-под моей власти, Джо, и ты над ней не властен.
      Теперь я даже молиться за нее не могу, потому что хорошенько не знаю, о
      чем молиться. Нокс. Не говори глупостей, сейчас не время молиться. Кто-нибудь об этом
      знает? Вот о чем надо думать. Если бы только нам удалось это скрыть, я
      бы ни о чем не беспокоился. Маргарет. Брось пустые надежды, папа: я всем скажу. Об этом нужно говорить,
      нужно! Нокс. Молчи, девчонка! Или убирайся сию же минуту вон из моего дома! Маргарет. Охотно. (Берет шляпу и поворачивается к дверям.) Нокс (загораживает ей дорогу). Стой! Куда ты идешь? Миссис Нокс (встает). Не выгоняй ее, Джо! Если она уйдет, я уйду вместе с
      ней. Нокс. Да кто ее выгоняет? Но ведь она хочет нас погубить! Хочет, чтобы все
      узнали про ее стыд и позор! Хочет лишить меня того положения, которое я
      сорок лет с таким трудом создавал для себя и для тебя! Маргарет. Да, я хочу все это разрушить, оно стоит между нами и жизнью. Я
      всем скажу. Нокс. Мэгги, дитя мое, не доводи своего отца до могилы. Я одного хочу:
      скрыть это все. Я, твой отец, я на коленях прошу тебя, можно сказать в
      ногах у тебя валяюсь: не говори никому! Маргарет. Я все скажу.
      Нокс - в глубоком отчаянии. Миссис Нокс пробует молиться
      и не может. Маргарет стоит с неумолимым видом.
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Снова в столовой Гилби. После полудня. Обеденный стол
      покрыт суконной скатертью, на нем чернильница, ручка,
      тетрадь и учебники. Бобби Гилби, съежившись в кресле у
      камина, читает иллюстрированную газету. Это красивый
      юноша с потугами на аристократизм, сильный и
      мужественный от природы; но он не тренирован и не
      развит, ибо его родители воображали, что воспитание
      сводится к системе запретов. Благодаря такой системе у
      него развилась только привычка ускользать от нее путем
      обмана. Он встает, чтобы позвонить, затем снова
      усаживается в кресло. На звонок является Джогинз.
      Бобби. Джогинз! Джогинз. Что прикажете, сэр? Бобби (угрюмо и саркастически). К черту сэра! Джогинз (бодро). О нет, сэр! Бобби. Я сидел в тюрьме, а вы ничем себя не запятнали. Джогинз. Это ничего не значит, сэр. Ваш отец платит мне за то, чтобы я
      называл вас сэром, а я беру деньги и не должен нарушать договор. Бобби. А вы называли бы меня сэром, если бы вам за это не платили? Джогинз. Нет, сэр. Бобби. Я говорил о вас с Дорой. Джогинз. Неужели, сэр? Бобби. Да. Дора уверяет, будто ваша фамилия не
      Джогинз и будто у вас манеры джентльмена. А я всегда думал, что у вас
      нет никаких манер. Во всяком случае, они не похожи на манеры
      джентльмена моего круга. Джогинз. Так и должно быть, сэр. Бобби. Вы, кажется, не расположены обсуждать точку зрения Доры? Джогинз. Да, сэр. Бобби (швыряет газету на пол и, перебросив ноги через ручку кресла,
      поворачивается лицом к лакею). По договору вы должны немножко
      прислуживать мне, не так ли? Джогинз. Да, сэр. Бобби. Ну-с, так вот, не укажете ли вы мне пристойный способ порвать
      помолвку с девушкой так, чтобы не доводить дело до скандала за
      нарушение обещания жениться и не быть последним негодяем? Джогинз. Нет, сэр. Не будучи негодяем, вы можете порвать помолвку лишь в
      случае, если леди сама не согласится выйти за вас замуж. Бобби. Но она не будет со мной счастлива, раз я не люблю ее по-настоящему. Джогинз. Женщины не всегда думают о счастье, когда выходят замуж, сэр. Часто
      они это делают для того, чтобы быть замужними женщинами, а не старыми
      девами. Бобби. Но как же мне быть? Джогинз. Жениться на ней, сэр, или поступить как негодяй. Бобби (вскакивает). Ну, так я на ней не женюсь - коротко и ясно! А что бы вы
      сделали на моем месте? Джогинз. Я сказал бы молодой леди, что не могу выполнить принятые на себя
      обязательства. Бобби. Но ведь нужен, знаете ли, какой-то повод. Мне хочется сделать это
      по-джентльменски: сказать, что я не достоин или что-нибудь в этом роде. Джогинз. Это не по-джентльменски, сэр. Как раз наоборот. Бобби. Ничего не понимаю! Вы хотите сказать, что это не совсем так? Джогинз. Это совсем не так, сэр. Бобби. Я мог бы сказать, что никакая другая девушка не будет для меня тем,
      чем была она! Ведь это правда, потому что мы были в исключительных
      условиях. А она подумает, что я ее люблю больше, чем могу полюбить
      другую. Видите ли, Джогинз, джентльмен должен щадить чувства девушки. Джогинз. Если вы хотите пощадить ее чувства, сэр, вы можете на ней жениться.
      А если вы ее оскорбляете отказом, то лучше уж не притворяться,
      прикрываясь деликатностью: это ей не понравится. И начнутся разговоры,
      от которых вам же будет хуже. Бобби. Но послушайте, ведь я действительно не достоин ее. Джогинз. Вероятно, она никогда и не считала вас достойным, сэр. Бобби. Послушайте, Джогинз, вы пессимист. Джогинз (собираясь уйти). Прикажете еще что-нибудь, сэр? Бобби (ворчливо). Не очень-то вы мне помогли. (Безутешно бродит по комнате.)
      Обычно вы меня учили корректному поведению. Джогинз. Уверяю вас, сэр, корректных способов бросить женщину нет. Это само
      по себе некорректно. Бобби (оживляясь). Вот что я сделаю: я ей скажу, что не вправе связывать ее
      судьбу с человеком, который сидел за решеткой! И конец делу!
      (Усаживается на стол. успокоенный и повеселевший.) Джогинз. Это очень опасно, сэр. Ни одна женщина не откажет себе в
      романтическом удовольствии пожертвовать собой и простить, если ей это
      приятно. Почти наверно она скажет, что после вашего несчастья вы стали
      ей еще дороже. Бобби. Какая досада! Просто не знаю, что делать. Послушайте, Джогинз, ваши
      хладнокровные и упрощенные методы действия не имели бы успеха в
      Дэнмарк-хилле. Джогинз. Не отрицаю, сэр. Конечно, вы предпочли бы придать этому такой вид,
      будто вы жертвуете собой ради нее, или спровоцировать ее, чтобы она
      сама порвала помолвку. И то и другое было испробовано не раз, но,
      насколько мне известно, без всякого успеха. Бобби. Черт возьми! Как хладнокровно вы устанавливаете законы поведения. В
      моем кругу приходится слегка маскировать свои поступки. Дэнмарк-хилл
      это, знаете ли, не Кэмберуэлл. Джогинз. Я заметил, сэр, что, по мнению Дэнмарк-хилла, чем выше вы стоите на
      социальной лестнице, тем меньше вам разрешается быть искренним, а
      вполне искренни только бродяги и подонки общества. Это ошибка. Бродяги
      часто бывают бесстыдны, но искренни - никогда. Хлыщи - если разрешите
      воспользоваться этим термином для высших классов - гораздо чаще ведут
      игру в открытую. Если вы скажете молодой леди, что хотите ее бросить, а
      она назовет вас свиньей, тон переговоров, возможно, оставляет желать
      лучшего; но все же так будет менее по-кэмберуэллски, чем если вы
      скажете, что недостойны ее. Бобби. Никак не могу вам втолковать, Джогинз: ведь эта девушка - не
      судомойка. Я хочу сделать это деликатно. Джогинз. Ошибка, сэр, поверьте, если только у вас нет к этому природного
      таланта... Простите, сэр, кажется, звонят. (Уходит.)
      Бобби, очень озабоченный, засовывает руки в карманы и
      слезает со стола, уныло глядя перед собой; потом
      неохотно возвращается к своим книгам, садится и что-то
      пишет. Входит Джогинз.
      Джогинз (докладывает). Мисс Нокс.
      Маргарет входит. Джогинз удаляется.
      Маргарет. Все еще готовитесь к экзамену в Общество искусств, Бобби? Все
      равно провалитесь. Бобби (вставая). Нет, я писал вам. Маргарет. О чем? Бобби. Так, пустяки. А впрочем... Ну, как поживаете? Маргарет (подходит к другому концу стола и кладет на него номер "Лойдз
      Уикли" и сумочку). Прекрасно, благодарю вас. Весело было в Брайтоне? Бобби. В Брайтоне? Я не был в... Ах да, конечно. Ничего, недурно. А ваша
      тетка здорова? Маргарет. Моя тетка? Вероятно. Я целый месяц ее не видела. Бобби. А я думал, вы гостили у нее. Маргарет. А, так вот что они вам сказали! Бобби. Да. А разве вы были не у нее? Маргарет. Нет. Я вам хочу что-то сказать. Садитесь, устраивайтесь поудобней.
      Она усаживается на край стола. Он садится рядом с ней и
      лениво обнимает ее за талию.
      Бобби, незачем это делать, если вам не хочется. Давайте отдохнем разок
      от наших обязанностей и посмотрим, как это получится. Бобби. Обязанностей? О чем вы говорите? Маргарет. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Бобби, разве вы
      когда-нибудь хоть чуточку любили меня по-настоящему? Не увиливайте,
      пожалуйста. Я-то к вам совершенно равнодушна. Бобби (обиженно отдергивает руку). Простите, пожалуйста, я этого не знал. Маргарет. Не знали? Бросьте! Не притворяйтесь. Ведь я сказала напрямик. Если
      хотите, можете свалить все на меня, но я не верю, что вы мной
      интересуетесь больше, чем я вами. Бобби. Вы хотите сказать, что нас толкали к этому папы и мамы? Маргарет. Да. Бобби. Но это все же не значит, что я к вам равнодушен. Видите ли, ни одна
      девушка не может заменить мне вас, но ведь мы выросли вместе и
      относимся друг к другу скорее как брат и сестра, чем... чем как-нибудь
      иначе. Правда? Маргарет. Совершенно верно. Как это вы обнаружили, что есть разница? Бобби (покраснев). Ну, Мэгги... Маргарет. Я узнала от француза. Бобби. Мэгги! (В ужасе соскакивает со стола.) Маргарет. А вы - от француженки? Видите ли, об этом всегда от кого-нибудь
      узнают. Бобби. Она не француженка. Она очень славная женщина. Но ей не повезло в
      жизни. Она дочь священника. Маргарет (в испуге). Ой, Бобби! Такая женщина! Бобби. Какая женщина? Маргарет. Глупый мальчик, неужели вы поверили, что она дочь священника? Ведь
      это ходячая фраза. Бобби. Иными словами, вы мне не верите? Маргарет. Нет, я не верю ей. Бобби (заинтересованный, снова подсаживается к ней на край стола). Что вы
      можете знать о ней? Что вы вообще можете знать о таких вещах? Маргарет. О каких вещах, Бобби? Бобби. Ну, скажем, о жизни. Маргарет. Я много пережила с тех пор, как мы в последний раз виделись. Я и
      не думала гостить у тетки, пока вы были в Брайтоне. Бобби. Я не был в Брайтоне, Мэг. Уж лучше я вам все скажу, все равно рано
      или поздно вы узнаете. (Смиренно начинает свою исповедь, избегая
      встречаться глазами с Маргарет.) Мэг, в сущности, это ужасно, вы
      сочтете меня последним негодяем. Я сидел в тюрьме. Маргарет. Вы?! Бобби. Да, я. За пьянство и нападение на полицию. Маргарет. Вы хотите сказать, что вы... ох, как это досадно! (Спрыгивает со
      стола и, безутешная, падает на стул.) Бобби. Конечно, после этого я не могу связывать вас. Я как раз вам писал,
      что вы можете порвать со мной. (Тоже слезает со стола и медленно идет к
      камину.) Должно быть, вы меня считаете последним мерзавцем. Маргарет. Выходит, что все сидели в тюрьме за пьянство и нападение на
      полицию? Долго вас держали? Бобби. Две недели. Маргарет. Столько же и я высидела. Бобби. О чем вы говорите? Где? Маргарет. За решеткой. Бобби. Но я не шучу. Я говорю серьезно. Честное слово, я... Маргарет. Что вы сделали фараону? Бобби. Ничего. Ровно ничего. Он возмутительно преувеличивал, я только
      посмеялся над ним. Маргарет (с торжеством вскакивает). Я вас перещеголяла! Я выбила ему два
      зуба. И один из них у меня. Он мне его продал за десять шиллингов. Бобби. Пожалуйста, перестаньте дурачиться, Мэг. Говорю вам, что я не шучу.
      (Надувшись, садится в кресло.) Маргарет (берет номер "Лойдз Уикли" и идет к Бобби). И я вам тоже говорю,
      что я не шучу. Смотрите. Вот тут все сказано. Ежедневные газеты никуда
      не годятся, зато воскресные - просто прелесть. (Садится на ручку
      кресла.) Слушайте. (Читает.) "Неисправима в восемнадцать лет. Скромно
      одетая, приличная на вид девушка, которая отказывается назвать свою
      фамилию..." Это я! Бобби (на секунду отрываясь от газеты). Вы хотите сказать, что пустились во
      все тяжкие только из озорства? Маргарет. Я ничего плохого не сделала. Я пошла посмотреть чудесные танцы, я
      познакомилась с очень славным человеком и тоже танцевала. Что могло
      быть невиннее и очаровательнее? А вот другие поступали скверно и, если
      хотите, делали это из чистого озорства. Как бы там ни было, Бобби, а мы
      с вами оба посидели за решеткой и навеки опозорены. Какое облегчение,
      не правда ли? Бобби (с чопорным видом встает). Но для девушки это, знаете ли, не так
      просто. Мужчина может делать то, что женщине не прощается. (Стоит на
      коврике перед камином, спиной к огню.) Маргарет. Вы шокированы, Бобби? Бобби. А неужели вы воображали, Мэг, что мне это понравится? Вот уж не
      думал, что вы такая! Маргарет (вскакивает, возмущенная). Я не такая! Пожалуйста, не
      притворяйтесь, будто вы считаете меня дочерью священника. Бобби. Очень прошу вас не шутить этим! Вспомните, какой разразился скандал,
      когда вы проболтались, что восхищаетесь Джогинзом!
      Она быстро поворачивается к нему спиной.
      Лакеем! А что это за француз? Маргарет (снова повернулась к нему лицом). О французе я знаю только то, что
      он славный малый, умеет размахивать ногой как маятником и сбил ею
      полисмена. Он сидел вместе с вами в Уормвуд-Скрабз, а я была в Холоуэе. Бобби. Конечно, можете потешаться, сколько вам угодно, Мэг, но это, знаете
      ли, уж слишком. Маргарет. Вы хотите сказать, что не могли бы жениться на женщине, которая
      сидела в тюрьме? Бобби (поспешно). Нет, я этого не говорил. Пожалуй, это даже дает женщине
      больше прав на мужчину. Любая девушка может попасть в беду, если она
      легкомысленная и выпьет лишнее. Всякий, кто ее знал, должен понять, что
      ничего плохого в этом нет. Но вы не из тех, которые любят проказничать.
      Во всяком случае, вы не были такой. Маргарет. Я не такая. И никогда не буду такой. (Подходит к нему.} Я не
      проказничала. Боб. Я это сделала по наитию. Потому что я - такой
      человек. Я это сделала под влиянием религиозного настроения. Я ведь
      неисправима в восемнадцать лет. Ну, так как же теперь насчет нашей
      помолвки? Бобби. Знаете, Мэг, мне кажется, вы не имеете права на ней настаивать.
      Конечно, смешно, если бы я вздумал возмущаться. Я ни в кого не могу
      бросить камень, да и не собираюсь. Я могу понять шутку, могу простить
      промах, если все согласны в том, что это шутка или промах. Но быть
      распущенной из принципа, связывать это с религией... Да, Мэг, должен
      сказать, что, на мой взгляд, это уж слишком. Надеюсь, вы говорите не
      серьезно? Маргарет. Бобби, вы безнадежны. Мне вы, во всяком случае, не нужны. Бобби (обиженно). Очень жаль, мисс Нокс. Маргарет. До свиданья, мистер Гилби. (Поворачивается на каблуках и идет к
      другому концу стола.) Вероятно, вы не захотите познакомить меня с
      дочерью священника? Бобби. Вряд ли ей это понравится. В конце концов, есть какие-то границы.
      (Садится за стол и углубляется в свои учебники: намек, чтобы она
      уходила.) Маргарет (направляясь к двери). Бобби, позвоните и скажите Джогинзу, чтобы
      он меня проводил. Бобби (краснея). Я не хам, Мэг. Маргарет (подходя к столу). Ну, так и ведите себя получше, чтобы нам потом
      было не противно вспоминать об этом разговоре. Пожалуй, вам следует
      поцеловать меня. Ведь больше вам никогда не понадобится это делать. Бобби. Не понимаю, какое это вам доставит удовольствие, если я безнадежен. Маргарет. О, это не для удовольствия! Если бы я думала о том, что вы
      называете удовольствием, я попросила бы француза поцеловать меня... или
      обратилась бы к Джогинзу. Бобби (встает и отступает к камину). Не говорите гадостей, Мэг! Не будьте
      вульгарны! Маргарет (твердо решив добиться своего). Ну, так я вас заставлю поцеловать
      меня, в наказание. (Хватает его за руку, тянет к себе и обнимает за
      шею.) Бобби. Нет! Оставьте! Пустите меня, слышите?
      Джогинз появляется в дверях.
      Джогинз. Мисс Дилейни, сэр.
      Входит Дора. Джогинз уходит. Маргарет поспешно отпускает
      Бобби и идет в другой конец комнаты.
      Дора (вслед уходящему Джогинзу). Ну, видно, вы никудышный лакей, если
      впускаете меня, когда тут гости. (Обращаясь к Маргарет и Бобби.) Не
      беспокойтесь, душенька, не беспокойся, дорогой: я подожду в буфетной у
      Джогинза, пока ты освободишься. Маргарет. Вы не узнаете меня? Дора (выходит на середину комнаты и пристально смотрит на нее). Как, да это
      номер четыреста шесть! Маргарет. Совершенно верно. Дора. Ну ни за что бы я вас не узнала, когда вы сняли казенное платье! Как
      вы оттуда выбрались? Ведь вас засадили на месяц? Маргарет. Мой ухажер уплатил за меня штраф, как только его самого выпустили. Дора. Настоящий джентльмен! (Указывая на Бобби, который стоит разинув рот.)
      Посмотрите на него! Он никак не может это переварить. Бобби. Должно быть, Мэг, вы с ней познакомились в тюрьме? Но уж если дело
      дошло до ухажера... нечего сказать! Маргарет. Да, я научилась жаргону, и он мне нравится. Еще один барьер
      рухнул. Бобби. Тут дело не в жаргоне, Мэг, но я думаю... (Смотрит на Дору и
      умолкает.) Маргарет (угрожающе). Что вы думаете, Бобби? Дора. Он думает, деточка, что вам не годится разговаривать со мной запросто.
      Это делает ему честь: он, знаете ли, всегда был джентльменом. Маргарет. Делает ему честь? Когда он вас так оскорбляет?! Бобби, да скажите
      же, что вы этого не думали! Бобби. Я не сказал, что я это думал. Маргарет. Ну, так скажите, что она ошибается. Бобби. Мне бы не хотелось говорить при Доре, но я действительно думаю, что
      это не одно и то же - мое знакомство с ней и ваше. Дора. Конечно, не одно и то же, миленький. (Обращаясь к Маргарет.) Я пока
      смоюсь и вернусь через полчаса. А вы тут успеете сговориться. Я и в
      самом деле неподходящая для вас компания, душечка, я вам не ровня.
      (Идет к двери.) Маргарет. Постойте. А он, по-вашему, мне ровня? Дора. Ну, уж я-то не скажу ничего такого, что помешало бы девушке сделать
      хорошую партию, а порядочному молодому человеку остепениться. У меня
      есть совесть, хотя я, может быть, и не так разборчива, как некоторые. Маргарет. По-моему, вы очень порядочный человек, а Бобби ведет себя как
      сволочь. Бобби (очень обиженный). Прелестное словечко! Дора. Эх, душечка, мужчинам каких только подлостей не приходится делать,
      чтоб поддержать свою репутацию. Но разве можно их в этом винить? Я
      как-то встретила Бобби, когда он шел с матерью, и, конечно, он меня не
      узнал. Не буду врать - мне это не понравилось, но что ему было делать,
      бедняжке? Маргарет. А теперь он хочет, чтобы и я поддерживала его репутацию и не
      узнавала вас. А я этого не сделаю, хотя бы тут были все мои родные. Но
      его-то я не буду узнавать, пока он не научится обращаться с вами
      прилично. (С угрожающим видом направляется к Бобби.) Я вас еще
      воспитаю, грубое вы животное! Бобби (взбешенный, идет к ней навстречу). Кого это вы называете грубым
      животным? Маргарет. Вас. Дора (умиротворяюще). Полно, миленькие. Бобби. Берегитесь, если не хотите получить затрещину! Маргарет. Берегитесь, не то зуб полисмена послужит только началом коллекции. Дора. Успокойтесь, детки!
      Бобби, забыв о том, что он взрослый и должен держать
      себя с достоинством, показывает Маргарет язык. Маргарет,
      взбешенная не меньше его, дает ему пощечину Он бросается
      на нее. Они борются.
      Бобби. Язва! Я тебя проучу! Маргарет. Свинья! Скотина! (Припирает его к столу.) Ну кто кого проучит? Дора (кричит). Джогинз, Джогинз! Они убьют друг друга! Джогинз (распахнув дверь, докладывает). Мосье Дювале.
      Дювале входит. Внезапное прекращение военных действий и
      мертвая тишина. Противники расходятся в противоположные
      концы комнаты. Джогинз уходит.
      Дювале. Кажется, я вам помешал? Маргарет. Нисколько. Бобби, вы действительно, свинья, мосье Дювале подумает,
      что я всегда дерусь. Дювале. Практикуетесь в джиу-джитсу или новой исландской борьбе?
      Великолепно, мисс Нокс! Атлетическая молодая англичанка служит примером
      для всей Европы. (Указывая на Бобби.) Должно быть, ваш тренер? Мосье...
      (Кланяется.) Бобби (неловко кланяясь). Здравствуйте. Маргарет (обращаясь к Бобби). Мне очень жаль, Бобби я забыла сказать вам,
      что просила мосье Дювале зайти за мной сюда. (Знакомит.) Мосье Дювале,
      мисс четыреста семь. Мистер Бобби Гилби.
      Дювале кланяется.
      Право, не знаю, как вам объяснить наши взаимоотношения. Мы с Бобби
      как брат и сестра Дювале. Превосходно. Я это заметил! Маргарет. Бобби и мисс... мисс... Дора. Дилейни, дорогая моя... (С обворожительной улыбкой обращаясь к
      Дювале.) А для близких друзей - Милочка Дора. Маргарет. Бобби и Дора, они... они... ну, словом, они не брат и сестра. Дювале (проявляя исключительную понятливость} Превосходно. Маргарет. Бобби провел последние две недели в тюрьме Вас это не смущает? Дювале. Нет, конечно. Я сам провел последние две недели в тюрьме.
      Разговор обрывается. Маргарет с трудом возобновляет его.
      Маргарет. Дора провела последние две недели в тюрьме. Дювале. Вот как! Поздравляю мадемуазель с освобождением. Дора. Trop inerci. [Благодарю! (франц., вульг.)] как говорят в Булони. Стало
      быть, мы можем друг с другом не церемониться, верно?
      Входит Джогинз.
      Джогинз. Прошу прощения, сэр! Мистер и миссис Гилби подходят к дому. Дора. Я улетучиваюсь! (Идет к двери.) Джогинз. Если вы хотите уйти незаметно, пройдите в буфетную и подождите там. Дора. Правильно! (Поет.) В шкаф меня запрячьте, пока пройдет фараон,
      Тихонько засвистите, когда подкрадется он. (Уходит на цыпочках.) Маргарет. Я здесь не останусь, если она должна прятаться. Я посижу с ней в
      буфетной. (Идет за Дорой.) Бобби. Пойдемте все вместе. Здесь с мамашей будет скучно. Послушайте,
      Джогинз, вы нам подадите чай в буфетной? Джогинз. Конечно, сэр. Бобби. Вот и отлично. Матери ни слова не говорите. Вы не возражаете, мосье
      Дювале? Дювале. Я буду в восторге. Бобби. Чудесно! Пошли! (В дверях.) И пожалуйста, Джогинз, принесите из моей
      комнаты концертино. Джогинз. Слушаю, сэр.
      Бобби уходит. Дювале следует за ним.
      А Вы понимаете, сэр, что мисс Нокс - леди вполне comme il faut?
      [Приличного общества (франц.)] Дювале. Несомненно. А та, другая? Джогинз. Ту, другую, сэр, вы называете на вашем языке точно и милосердно:
      дочь радости. Дювале. Я так и думал. Эти английские семейные дома очень интересны.
      (Уходит. За ним Джогинз.)
      Входят мистер и миссис Гилби, занимают свои обычные
      места: он на коврике перед камином, она в том конце
      стола, что дальше от камина.
      Миссис Гилби. Роб, ты почувствовал запах духов в холле? Гилби. Нет, не почувствовал. И не желаю чувствовать. Не выдумывай новых
      забот, Мэри. Миссис Гилби (втягивает носом пропитанный духами воздух). Она здесь была.
      Гилби звонит.
      Зачем ты звонишь? Хочешь спросить? Гилби. Нет. Не хочу. Сегодня утром Джогинз сказал, что хочет со мной
      поговорить. Если он сам мне скажет, пусть говорит, но спрашивать я не
      намерен. И ты не спрашивай.
      В дверях появляется Джогинз.
      Вы хотели мне что-то сказать. Джогинз. Когда вам будет удобно, сэр. Гилби. Ну, в чем дело? Миссис Гилби. Джогинз, мы ждем к чаю мистера и миссис Нокс. Гилби. Это он знает. (Садится. Обращается к Джогинзу.) Ну, говорите. Джогинз (подходя к столу). Вы не будете возражать, сэр, если я вас
      предупрежу за месяц об уходе? Гилби (застигнутый врасплох). Как! Что такое? Вы чем-нибудь недовольны? Джогинз. Вполне доволен, сэр. Уверяю вас, дело не в том, что я ищу лучшего
      места. Гилби. В таком случае зачем же вам уходить? Ищете худшего места? Джогинз. Нет, сэр. Дом у вас прекрасный, отношение ко мне самое хорошее, и я
      был бы очень огорчен, если бы вы или миссис Гилби подумали, что я
      чем-нибудь недоволен. Гилби (отеческим тоном). Послушайте, что я вам скажу, Джогинз. Ведь я старше
      вас. Знаете поговорку: не выплескивайте грязную воду, пока у вас нет
      чистой. Всяк сверчок знай свой шесток. Вы похожи на всех нынешних слуг:
      думаете, что стоит вам протянуть руку - и к вашим услугам полдюжины
      лучших мест. Но к вам не везде будут относиться так, как здесь. Спать
      вы ложитесь не позже одиннадцати часов, у нас почти никто не бывает,
      кроме как один раз в месяц - в приемный день миссис Гилби; мужской
      прислуги нет, и никто вам не мешает. Пожалуй, живем мы скучновато, но
      вы уже не в том возрасте, чтобы искать развлечений. Послушайте моего
      совета: хорошенько подумайте. Вы мне подходите, а если вы чем-нибудь
      недовольны, я готов удовлетворить ваши требования - в пределах
      благоразумия, конечно. Джогинз. Я понимаю все эти преимущества, сэр, но у меня есть особые
      причины... Гилби (сердито перебивает его и с негодованием занимает позицию на коврике
      перед камином). А, понимаю! Прекрасно, уходите. Чем скорее, тем лучше. Миссис Гилби. Нет, сначала мы подыщем кого-нибудь. Он должен остаться на
      месяц. Гилби (саркастически). Ты хочешь погубить его репутацию, Мэри? Думаешь, я не
      понимаю, в чем тут дело? Мы свели знакомство с тюрьмой. Мы побывали в
      полицейском суде. (Джогинзу.) Ну, вам лучше знать свою выгоду. Я
      принимаю ваше предупреждение: можете уйти через месяц или раньше, как
      угодно. Джогинз. Поверьте, сэр... Гилби. Довольно, в извинениях я не нуждаюсь. Я вас не упрекаю. Можете идти
      вниз, если у вас нет больше ко мне никаких вопросов. Джогинз, Право же, сэр, я не могу оставить это так. Уверяю вас, я ничего не
      имею против того, что молодой мистер Гилби сидел в тюрьме. Вы сами
      можете отсидеть хоть шесть месяцев, сэр, на здоровье, я и слова не
      скажу. Я ухожу только потому, что мой брат, который понес тяжелую
      утрату, просил меня провести первые несколько месяцев с ним, чтобы ему
      было не так тоскливо. Гилби. И все это время он будет вас содержать? Или вы, утешая его, будете
      тратить свои сбережения? Да образумьтесь же, любезный! Разве это вам по
      карману? Джогинз. Мой брат имеет возможность содержать меня, сэр. По правде сказать,
      ему вообще не нравится, что я служу лакеем. Гилби. Но можно ли ставить себя в зависимость от него? Не делайте этого,
      Джогинз! Трудитесь, как честный человек, и не сидите на шее у брата,
      пока вы в состоянии зарабатывать себе кусок хлеба. Джогинз. Это очень разумно, сэр. Но, к несчастью, в моей семье существует
      такая традиция, чтобы младшие братья жили в значительной мере за счет
      старших. Гилби. Если так - чем скорее вы откажетесь от этой традиции, тем лучше. Джогинз. Радикальная точка зрения, сэр. Но тем не менее превосходная. Гилби. Радикальная! Что вы хотите сказать? Не позволяйте себе вольностей,
      Джогинз, хотя вы и знаете, что нам не хочется вас отпускать. Ваш брат,
      знаете ли, не герцог. Джогинз. К несчастью, он именно герцог, сэр. Гилби } (в один голос). Джогинз! Миссис Гилби | Что такое? Джогинз. Простите, сэр, звонят. (Выходит.) Гилби (ошеломленный). Мэри, ты слышала? Он сказал, что его брат - герцог! Миссис Гилби. Подумать только, что он снизошел до нас! Может быть, если ты
      предложишь ему прибавку и пообещаешь обращаться, как с членом семьи, он
      согласится остаться? Гилби. Чтобы мой собственный слуга был выше меня! Э, нет! Куда мы катимся?
      Тут еще Бобби и... Джогинз (входит и докладывает). Мистер и миссис Нокс.
      Ноксы входят. Джогинз берет два стула, стоящих у стены,
      и ставит их к столу, между хозяином и хозяйкой, затем
      уходит.
      Миссис Гилби (обращаясь к миссис Нокс). Как поживаете, дорогая? Миссис Нокс. Прекрасно, благодарю вас. Здравствуйте, мистер Гилби.
      Обмениваются рукопожатиями. Она садится рядом с миссис
      Гилби, мистер Нокс занимает другой стул.
      Гилби (садится). Я только что говорил, Нокс: куда мы катимся? Нокс (обращаясь за подтверждением к жене). А что я говорил не дальше чем
      сегодня утром? Миссис Нокс. Странные настали времена. Я не из тех, кто толкует о
      светопреставлении, но посмотрите, что творится вокруг! Нокс. Землетрясения! Гилби. Сан-Франциско! Миссис Гилби. Ямайка! Нокс. Мартиника! Гилби. Мессина! Миссис Гилби. Чума в Китае! Миссис Нокс. Наводнение во Франции! Гилби. Мой Бобби в Уормвуд-Скрабз! Нокс. Маргарет в Холоуэе! Гилби. А мой лакей заявляет мне, что у него брат - герцог! Нокс | Что такое? Миссис Нокс } (вместе) Не может быть! Гилби. Да, объявил как раз перед вашим приходом. Герцог! Все было, как
      положено, со дня, так сказать, сотворения мира и по сей день, и вдруг
      все пошло вверх дном. Миссис Нокс. Как в апокалипсисе. Но вот что я вам скажу: если люди не
      находят счастья в самих себе, никакие землетрясения, наводнения, тюрьмы
      не сделают их по-настоящему счастливыми. Нокс. Сейчас не только диковинные вещи творятся, но вдобавок еще общество
      относится к ним очень странно. С тех пор как Маргарет побывала в
      тюрьме, она не успевает отвечать на приглашения, причем в такие дома,
      куда ее раньше никогда не звали. Гилби. Не думал я, что можно жить и потеряв респектабельность. Миссис Гилби. Ах, Роб, что за фантазия! Кто говорит, что мы не
      респектабельны? Гилби. Ну, я бы не сказал, что это респектабельно, если дети то и дело
      попадают в тюрьму. Нокс. Полноте, Гилби! Если с нами и случилось, так сказать, несчастье, это
      еще не значит, что мы бродяги. Гилби. Что толку притворяться, Нокс? Смотрите правде в глаза. Я вам говорил
      когда-нибудь, что у меня отец был пьяница? Нокс. Нет. Но я это знал. Мне сказал Симоне. Гилби. Да, он никогда не умел держать язык за зубами: мне он сказал, что
      ваша тетка страдала клептоманией. Миссис Нокс. Это неправда, мистер Гилби. У нее была привычка подбирать
      носовые платки, когда они попадались ей под руку, но серебро вы могли
      ей доверить. Гилби. Мой дядя Фил был трезвенник. А отец мне говорил: "Роб, смотри, чтобы
      у тебя не было никаких слабостей. Если подметишь у себя какую-нибудь
      слабость, сейчас же делай из нее добродетель. Твой дядя Фил не любит
      спиртных напитков,- из этого он сделал добродетель и избран
      председателем комитета Синей Ленты. А я люблю спиртные напитки и тоже
      делаю из этого добродетель,- и теперь я король Какаду в Обществе
      Веселых Какаду. Никогда, говорит, не признавай за собой вины. Бывало, я
      хвастался тем, какой наш Бобби хороший мальчик. Теперь похваляюсь тем,
      какой он негодник, а людям и то и другое нравится одинаково. Ну и
      жизнь! Нокс. Сначала у меня кровь стыла в жилах, когда я слышал, как Маргарет
      рассказывает знакомым о Холоуэе; но это пользуется большим успехом, чем
      ее пение. Миссис Нокс. Мне всегда казалось, что поет она неважно, хотя мы столько
      платили за уроки. Гилби. Да, Нокс, повезло нам, что мы с вами вместе попали в беду! Я вам
      прямо скажу: не будь Бобби опозорен, я бы вышел из фирмы. Нокс. Я вас не осуждаю: я сделал бы то же самое хотя бы ради Маргарет. Когда
      человек связан приличиями, словно в корсет затянут, кругозор его
      суживается. Кстати, как быть с этой рекламой гигиенических корсетов,
      которую Вайнс и Джексон хотят поместить в нашей витрине? Я сказал
      Вайнсу, что эта реклама неприлична и мы не можем выставлять ее у себя в
      магазине. Я его даже отчитал слегка. А что я теперь ему скажу, если он
      явится и станет издеваться над нами? Гилби. Да выставьте эту рекламу. Теперь мы можем немножко распуститься. Миссис Гилби. Ты уже и так порядком распустился, Роб. (Обращаясь к миссис
      Нокс.) Теперь он по утрам валяется в постели, а ведь всегда вставал
      ровно в семь. Миссис Нокс. Ты слышишь. Джо? (Обращаясь к миссис Гилби.} А он пристрастился
      к виски с содовой. Выпивает целую пинту за неделю! А пиво пьет
      по-прежнему! Нокс. Да хватит тебе проповедовать, старушка! Миссис Нокс (обращаясь к миссис Гилби). Это он теперь начал меня так
      называть. (Ноксу.) Слушай, Джо, тебе это совсем, не к лицу. Можешь
      называть мои слова проповедями, а все-таки это правда. Я говорю, что,
      если не находишь счастья в самом себе, незачем, искать его в другом
      месте, тратить деньги на выпивку, театры, дурную компанию и в конце
      концов оставаться несчастным. Ты можешь сидеть дома и быть счастливым;
      можешь работать и быть счастливым. Если в тебе это заложено, дух божий
      дарует тебе свободу делать то, что ты хочешь, и поведет по правому
      пути. Но если в тебе этого нет, то лучше уж будь респектабельным и
      придерживайся правил, которые тебе даны, потому что они только и
      помогают не сбиться с дороги. Нокс (с раздражением). Неужели человеку и повеселиться нельзя? Посмотри, что
      у тебя получилось с дочерью! Ей приходилось довольствоваться этим твоим
      счастьем, о котором ты вечно толкуешь. А куда завел ее дух божий? В
      тюрьму, за пьянство и нападение на полицию! А разве я нападал
      когда-нибудь на полицию? Миссис Нокс. У тебя на это храбрости не хватит. Я ее не осуждаю. Миссис Гилби } (вместе). О, Эмили! Что вы говорите? Гилби | Как это вы! Такая благочестивая! Миссис Нокс. Она пошла туда, куда ее повел дух. А о том, что было в этом
      дурного, она не знала. Гилби. Полноте, миссис Нокс! В конце концов, девушки совсем не так невинны. Миссис Нокс. Я не говорю, что она была невинна. Но, конечно, она не знала
      того, что знаем мы: я говорю об искушениях, возникающих на пути
      человека так внезапно, что против них бессильны и добродетель и
      выдержка. От этих искушений она была спасена - и получила жестокий
      урок; и я утверждаю, что защитой ей служила неземная сила. Но вы,
      мужчины, не воображайте, что она и вас защитит, если вы, ссылаясь на
      Маргарет, вздумаете вести себя так, как вам хотелось бы, не опасайся вы
      погубить свою репутацию. Вами дух руководить не будет, потому что его
      ни в одном из вас нет и никогда не было! Гилби (с ироническим смирением). Покорно вас благодарю за хорошее мнение обо
      мне, миссис Нокс. Миссис Нокс. О вас, мистер Гилби, я вот что скажу: вы лучше, чем мой муж. Он
      закоснелый язычник, вот кто такой мой Джо, да поможет мне бог!
      (Начинает потихоньку всхлипывать.) Нокс. Не принимай все это так близко к сердцу, Эмили. Ты ведь знаешь, я
      всегда говорил, что ты права в вопросах религии.. Но должен же был один
      из нас позаботиться и о других материях, иначе мы бы с голоду умерли
      и мы и ребенок Миссис Нокс. Откуда тебе известно, что ты умер бы с голоду? И все другое
      могло быть дано тебе. Гилби. Полноте, миссис Нокс, не называйте Нокса грешником. Мне лучше
      известно. Я уверен, что, случись с ним что-нибудь, вы первая пожалели
      бы. Нокс (с горечью, обращаясь к жене). У тебя всегда был зуб против меня. И в
      чем тут дело - никто, кроме тебя, понять не может. Миссис Нокс. Мне нужен был человек, который обрел в себе счастье. Ты давал
      мне понять, будто оно у тебя есть. А все сводилось только к тому, что
      ты был влюблен в меня. Миссис Гилби. И за это вы его осуждаете? Миссис Нокс. Я никого не осуждаю. Но пусть он не воображает, будто может
      держаться на собственных ногах. Я говорю, что стоит ему отказаться от
      респектабельности, и он скатится на самое дно. У него нет внутренней
      силы, которая держала бы его. Так пусть же он цепляется за внешние
      силы. Нокс (вскакивая, сердито). Да кто говорит о том, чтобы отказаться от
      респектабельности? И все это из-за пинты виски, которой хватает на
      неделю! Интересно, на сколько бы ее хватило Симонсу? Миссис Нокс (ласково). Довольно об этом, Джо. Я не буду тебя пилить.
      (Садится.) Ты никогда не понимал и никогда не поймешь. Почти никто не
      понимает,- даже Маргарет не понимала, пока не побывала в тюрьме. А
      теперь поняла, и после долгих лет одиночества у меня, наконец, будет
      близкий человек в доме. Нокс (плачет). Я делал все, чтобы ты была счастлива! Я ни разу не сказал
      тебе грубого слова! Гилби (с негодованием встает). Какое право вы имеете так третировать
      человека? Честного, безупречного мужа? Словно он не человек, а червяк
      какой-то. Нокс. Оставьте ее в покое, Гилби.
      Гилби, возмущенный, садится.
      Миссис Нокс. Да, ты мне дал все, что мог дать, Джо, и не твоя вина, что это
      было не то, чего я хотела. Но лучше бы ты остался таким, как раньше,
      пока не пристрастился к виски с содовой. Нокс. Не хочу я никакого виски с содовой. Если тебе угодно, могу дать обет
      трезвости! Миссис Нокс. Нет, пиво ты будешь пить, потому что ты его любишь. А виски
      это только для хвастовства. Мистер Гилби, если вы не хотите со мной
      поссориться, вы завтра встанете в семь часов утра. Гилби (вызывающе). Будь я проклят, если это сделаю! Миссис Нокс (с кротким состраданием). Откуда вам знать, мистер Гилби, что вы
      будете делать завтра утром? Гилби. А почему бы мне не знать? Дети мы, что ли? Почему мы не можем делать
      то, что нам хочется, когда наши собственные сыновья и дочери выкидывают
      такие коленца? (Обращаясь к Ноксу). Я никогда не вмешивался в отношения
      мужа и жены, Нокс, но если бы Мэри вздумала вот так командовать мной... Миссис Гилби. Не греши. Роб! Не следует восставать против религии. Гилби. Да кто восстает против религии? Миссис Нокс. Неважно, восстаете вы против нее или нет, мистер Гилби. Если
      она против вас восстанет, вам придется вступить на предназначенный
      путь. Не стоит спорить из-за этого со мной - такой же великой
      грешницей, как вы. Гилби. Ах, вот как! А кто вам сказал, что я грешник? Миссис Гилби. Роб, ведь ты знаешь, что все мы грешники. Иначе что же такое
      религия? Гилби. Я ничего не говорю против религии. Должно быть, мы все, как
      говорится, грешники, но я не люблю, когда мне об этом твердят, словно я
      бог знает что сделал. Миссис Гилби. Миссис Нокс говорит для твоего же блага, Роб. Гилби. Ну, а мне не нравится, когда так говорят для моего блага. Да и кому
      это понравится! Миссис Нокс. Стоит ли обижаться, когда никто не хотел вас обидеть, мистер
      Гилби? Поговорим о чем-нибудь другом. От этих разговоров мало толку,
      если их ведут такие люди, как мы. Нокс. Такие, как мы! Ты нам напоминаешь, что твои родные были оптовиками и,
      по их мнению, Нокс и Гилби недостаточно хороши для тебя? Миссис Нокс. Нет, Джо, ты же знаешь, что я этого не думала! Чем мои родные
      были лучше твоих, как бы они там ни чванились? Но вот что я всегда
      замечала: мы невежественны. Мы, в сущности, не знаем, что хорошо, а что
      плохо. Мы очень хорошие люди, пока все идет ровно и гладко, как шло
      всегда. Детей мы воспитываем так же, как нас самих воспитывали: ходим в
      церковь, как ходили наши родители, и говорим то же, что все говорят; и
      все идет прекрасно, пока не случится что-нибудь из ряда вон выходящее:
      ссора в семье, кто-нибудь из детей сбился с пути, отец запил, тетка
      сошла с ума или один из нас поймал себя на таком поступке, который
      всегда казался ему недопустимым; Ты сам знаешь, что тогда про исходит:
      жалобы, ссоры, придирки, обиды, ругань, уныние, и полное смятение,
      словно в нас бес вселяется. Вот тогда-то мы замечаем, что, несмотря на
      всю нашу респектабельность и благочестие, у нас нет подлинной веры и мы
      не умеем отличать добро от зла. У нас нет ничего, кроме наших привычек,
      а что нам делать, когда мы выбиты из колеи? Вспомните, как Петр в бурю
      пытался идти по водам и обнаружил, что не может. Миссис Гилби (благочестивым тоном).. Вот-вот. Он-то обнаружил. Гилби (почтительно). Я никогда не отрицал, что вы очень умная женщина,
      миссис Нокс... Миссис Нокс. Бросьте, Гилби! Уж если вы заговорили о моем уме... Дайте нам
      чаю, Мэри. Я свое сказала. И прошу прощения у всей компании - говорила
      я долго и скучно. Миссис Гилби. Позвони, Роб.
      Гилби звонит.
      Постой! Джогинз подумает, что это мы ему звоним. Гилби (в ужасе). Поздно! Я уже позвонил. Миссис Гилби. Роб, ступай вниз и извинись перед ним. Нокс. Это тот самый, о котором вы говорили, что у, него брат...
      Входит Джогинз с чайным подносом. Все встают. Он несет
      поднос миссис Гилби.
      Гилби. Я не хотел вас беспокоить, мистер Джогинз. Я не подумал и позвонил. Миссис Гилби (пытается взять у него поднос). Дайте мне, Джогинз. Джогинз. Прошу вас сядьте, мадам. Разрешите мне исполнять свои обязанности,
      как всегда, сэр. Уверяю вас, это вполне прилично.
      Все садятся, смущенные. Он ставит поднос на стол и
      уходит за пирожными.
      Нокс (понизив голос). Да верно ли это, Гилби? Ведь сыном герцога может быть
      кто угодно. Законный ли он сын? Гилби. Ах боже мой, я об этом и не подумал!
      Джогинз возвращается с пирожными. Его встречают
      подозрительными взглядами.
      Гилби (шепчет Ноксу). Спросите его. Нокс (Джогинзу). Послушайте, любезный, ваша мать была замужем за вашим
      отцом? Джогинз. Полагаю, что так, сэр. Я не присутствовал при бракосочетании. Это
      случилось до моего рождения. Гилби. Да, но видите ли... (Мнется.) Джогинз. Что прикажете, сэр? Нокс. Я знаю, как браться за дело, Гилби. Предоставьте это мне. (Джогинзу.)
      Ваша мать была герцогиней? Джогинз. Да, сэр. Уверяю вас, все было как полагается, сэр. (Обращаясь к
      миссис Гилби.) Это молоко, мадам. А вот вода.
      Она перепутала молочник и чайник. Все таращат на
      Джогинза глаза в полной растерянности.
      Миссис Нокс. А что я вам говорила? Случилось нечто из ряда вон выходящее с
      лакеем, и никто из нас не знает, как держать себя. Джогинз. Это очень просто, мадам. Я лакей, и ко мне нужно относиться как к
      лакею. (Спокойно исполняет свои обязанности; миссис Нокс разливает чай,
      он передает чашки.)
      Снизу доносятся взрывы смеха.
      Миссис Гилби. Что за шум? Разве мистер Бобби дома? Мне послышался его смех. Миссис Нокс. А я слышала смех Маргарет. Гилби. Ничуть не бывало. Это смеялась та женщина. Джогинз. Разрешите объяснить, сэр. Простите такую вольность, но я принимаю
      гостей у себя в буфетной и угощаю их чаем. Миссис Гилби. И вы принимаете у себя мистера Бобби? Джогинз. Да, мадам. Гилби. А кто еще с ним? Джогинз. Мисс Нокс, сэр. Гилби. Мисс Нокс? Вы уверены? И больше никого? Джогинз. Только морской офицер, француз, сэр, и... э... мисс Дилейни.
      (Ставит перед Гилби чашку чаю.) Леди, которая заходила по делу мистера
      Бобби, сэр. Нокс. Так вы говорите, что у них прием там, внизу, а у нас прием наверху, и
      мы ничего не подозреваем? Джогинз. Да, сэр. И у меня немало хлопот по приему гостей мистера Бобби,
      сэр. Гилби. Нечего сказать, веселенькое положение! Нокс. Но какой в этом смысл? Для чего они это делают? Джогинз. Должно быть, для того, чтобы повеселиться,сэр. Миссис Гилби. Повеселиться! Слыханное ли это дело? Гилби. Дочь Нокса принимают у меня в буфетной! Нокс. Маргарет водит знакомство с французами и с лакеем... (Вдруг сообразив,
      что этот самый лакей предлагает ему пирожное.) Ведь она не знает о... о
      его светлости. Миссис Гилби. Быть может, и не знает. Она знает, мистер Джогинз? Джогинз. Другая леди подозревает меня, мадам. Они меня называют Рудольфом
      или Пропавшим Наследником. Миссис Гилби. Это гораздо лучше, чем Джогинз. Пожалуй, я тоже буду вас так
      называть, если вы не возражаете. Джогинз. Нисколько, мадам.
      Взрывы смеха долетают снизу.
      Гилби. Ступайте и скажите им, чтобы они перестали хохотать. Какое право они
      имеют поднимать такой шум? Джогинз. Я просил их, сэр, не смеяться так громко, но джентльмен-француз все
      время их смешит. Нокс. Вы хотите сказать, что мою дочь смешат шутки француза? Гилби. Знаем мы эти французские шутки! Джогинз. Уверяю вас, не знаете, сэр. Они начали смеяться, когда француз
      сказал, что у кошки коклюш... Миссис Гилби (смеясь от души). Вот выдумал! Гилби. Не глупи, Мэри. Послушайте, Нокс, мы должны это прекратить. Такое
      поведение недопустимо! Нокс. То же самое и я говорю.
      К взрыву смеха присоединяются звуки концертино.
      Миссис Гилби (оживленно). Это сквиффер. Он купил ей в подарок! Гилби. Что за скандальная...
      Хохот еще громче.
      Нокс. Я это прекращу. (Выходит на площадку лестницы и кричит.) Маргарет!
      Сразу мертвая тишина.
      Маргарет! Голос Маргарет. Что, папа? Подняться нам всем к вам? С удовольствием. Нокс. Идите сюда! Как вам не стыдно: ведете себя, как дикие индейцы! Голос Доры (визг). Ой-ой-ой! Перестань, Бобби! Ох!
      Разбежавшись, Дора стремительно влетает в комнату,
      запыхавшаяся и слегка смущенная при виде гостей.
      Дора. Простите меня, миссис Гилби, что я так ворвалась, но, когда я
      поднимаюсь по лестнице, а Бобби идет за мной, он уверяет, будто кошка
      кусает меня за лодыжки, и я не могу не визжать.
      Бобби и Маргарет входят более робко, но, несомненно, в
      прекрасном настроении. Бобби становится рядом с отцом на
      коврике перед камином, потом садится в кресло.
      Маргарет. Здравствуйте, миссис Гилби! (Становится за стулом матери.)
      Входит Дювале, держит себя безупречно. Следом за ним
      Нокс.
      Маргарет. Позвольте вас познакомить. Мой друг лейтенант Дювале. Миссис
      Гилби. Мистер Гилби.
      Дювале кланяется и садится слева от мистера Нокса на
      стул, который пододвинул для него Джогинз.
      Дора. Ну, Бобби, будьте паинькой, представьте и меня. Бобби (слегка нервничая, но стараясь не падать духом). Мисс Дилейни. Мистер
      и миссис Нокс.
      Нокс встает, отвечает сдержанным поклоном и снова
      садится. Миссис Нокс степенно кланяется, зорко смотрит
      на Дору и беспристрастно оценивает ее.
      Дора. Очень приятно познакомиться.
      Джогинз ставит для нее детскую качалку справа от миссис
      Гилби, напротив миссис Нокс.
      Благодарю вас. (Садится и поворачивается к миссис Гилби.) А Бобби
      все-таки подарил мне сквиффер. (Обращаясь ко всей компании.) Знаете,
      что они там выделывали внизу? (Заливается неудержимым смехом.) Ни за
      что не угадаете! Учили меня, как держать себя за столом! Лейтенант и
      Рудольф говорят, что я настоящая свинья. А ведь я понятия не имела, что
      мне чего-то не хватает. Век живи, век учись! (Обращаясь к Гилби.)
      Верно, миленький? Джогинз. Миленький... это неприлично, мисс Дилейни. (Отходит к буфету у
      двери.) Дора. Ах, отстаньте! Должна же я как-нибудь называть человека! Он не
      сердится. Правда, Чарли? Миссис Гилби. Его зовут не Чарли. Дора. Простите. Я всех называю Чарли. Джогинз. Напрасно. Дора. Ну, на вас не угодишь. Хоть вовсе рта не раскрывай, а как бы вы об
      этом пожалели! Ах боже мой, что ж это я трещу, как сорока! Не сердитесь
      на меня, миссис Гилби. Нокс. Я хотел бы знать, чем это кончится. Не мое дело, Гилби, вмешиваться в
      ваши отношения с сыном. Несомненно, он знает, чего хочет, и, быть
      может, уже сообщил вам о своих намерениях. Но у меня есть дочь, о
      которой я должен заботиться. И мой родительский долг заставляет меня
      поговорить о ней начистоту. Нет смысла играть в прятки! Я спрашиваю
      лейтенанта... по-французски я не говорю и фамилию не могу выговорить... Маргарет. Мистер Дювале, папа. Нокс. Я спрашиваю мистера Дувале, какие у него намерения. Маргарет. Ах, папа, что ты говоришь? Дювале. Боюсь, что мое знание английского языка ограниченно. Намерения? Маргарет. Он хочет знать, намерены ли вы жениться на мне. Миссис Гилби | Как можно это говорить ?! Нокс } (вместе). Молчать, мисс! Дора | Вот это напрямик! Дювале. Но я уже женат. У меня две дочери. Нокс (встает в благородном негодовании). Вы волочились за моей дочерью, а
      теперь сидите здесь и преспокойно говорите мне, что вы женаты! Маргарет. Папа, так не принято говорить. Нокс мрачно садится. Дювале. Простите... Волочился? Что это значит? Маргарет. Это значит... Нокс (стремительно). Молчи, бесстыдница! Не смей объяснять, что это значит. Дювале (пожимая плечами). А что это значит, Рудольф? Миссис Нокс. Если ей не подобает говорить, то не должен говорить и мужчина.
      Мистер Дувалей, вы женаты, у вас есть дочери. Вы разрешили бы им
      разгуливать с посторонним человеком - а таковым вы являетесь для нас,
      не убедившись сначала в том, намерен ли он вести себя благородно? Дювале. Ах, мадам, мои дочери - француженки! Это совсем другое дело.
      Француженке неприлично идти куда-нибудь одной и разговаривать с
      мужчинами, как это делают англичанки и американки. Вот почему я так
      восхищаюсь англичанами. Вы так свободны, у вас нет предрассудков, ваши
      женщины так смелы и откровенны, склад ума у них такой... как бы это
      сказать? - здоровый. Я хочу, чтобы мои дочери получили воспитание в
      Англии. Только в Англии я мог встретить в театре "Варьете" прелестную
      молодую леди, вполне респектабельную, и танцевать с ней в публичном
      танцевальном зале, А где, кроме Англии, женщины умеют боксировать и
      выбивать зубы полисменам в знак протеста против несправедливости и
      насилия? (Встает и продолжает с большим подъемом.) Ваша дочь, мадам,
      великолепна! Ваша страна служит примером для всей Европы! Будь вы на
      месте француза, задушенного жеманством, лицемерием и семейной тиранией,
      вы поняли бы, как восхищается вами просвещенный француз, как завидует
      вашей свободе, широте взглядов и тому, что домашний очаг, можно
      сказать, не существует в Англии! Вы положили конец родительскому
      деспотизму! Семейный совет вам неведом! Здесь, на ваших островах, можно
      наслаждаться возвышающим душу зрелищем: мужчины ссорятся со своими
      братьями, бросают вызов своим отцам, отказываются разговаривать со
      своими матерями. Во Франции мы не мужчины: мы только сыновья, взрослые
      дети. Здесь мужчина - человек, он сам по себе ценен! О, миссис Нокс,
      если бы ваш военный гений был равен вашему моральному гению, если бы не
      Франция, а Англия завоевала Европу, открывая новую эру после революции,
      - о, каким просвещенным был бы теперь мир! Мы, к сожалению, умеем
      только сражаться. Франция непобедима. Мы навязываем всему миру наши
      узкие идеи, наши предрассудки, наши устаревшие учреждения, наш
      нестерпимый педантизм, - навязываем, пользуясь грубой силой - этим
      тупым военным героизмом, который показывает, как недалеко мы ушли от
      дикаря... нет - от зверя! Мы умеем нападать, как быки! Умеем
      наскакивать на наших врагов, как бойцовые петухи! Когда нас губит
      предательство, мы умеем драться до последнего вздоха, как крысы! И у
      нас хватает глупости гордиться этим! А чем, в сущности, гордиться?
      Разве быку доступен прогресс? Разве возможно цивилизовать бойцового
      петуха? Есть ли будущее у крысы? Даже сражаться разумно мы не умеем,
      битвы мы проигрываем потому, что у нас не хватает ума понять, когда мы
      разбиты. При Ватерлоо - знай мы, что нас разбили, - мы бы отступили,
      испробовали другой план и выиграли бы битву. Но нет! Мы были слишком
      упрямы и не хотели признать, что есть вещи, невозможные для француза.
      Мы были довольны, когда под нашими маршалами убивали по шесть коней и
      наши глупые старые служаки умирали сражаясь, вместо того чтобы сдаться,
      как подобает разумным существам. Вспомните вашего великого Веллингтона!
      Вспомните его вдохновенные слова, когда некая леди спросила его,
      случалось ли английским солдатам обращаться в бегство. "Все солдаты
      бегут, сударыня, - сказал он, - но это не беда, если есть резервы, на
      которые они могут опереться". Вспомните вашего прославленного Нелсона,
      всегда терпевшего поражения на суше, всегда побеждавшего на море, где
      его людям некуда было бежать. Вас не ослепляют и не сбивают с толку
      ложные идеалы патриотического восторга: ваши честные и разумные
      государственные деятели требуют для Англии соотношения морских сил два
      к одному, даже три к одному. Они откровенно признают, что разумнее
      сражаться трем против одного, тогда как мы, глупцы и хвастуны, кричим,
      что каждый француз - это армия и если один француз нападает на трех
      англичан, он совершает такую же подлость, как мужчина, который бьет
      женщину. Это безумие, вздор! На самом деле француз не сильнее немца,
      итальянца, даже англичанина. Сэр! Если бы все француженки были похожи
      на вашу дочь, если бы все французы обладали здравым смыслом,
      способностью видеть вещи, как они есть, спокойной рассудительностью,
      ясным умом, философской жилкой, предусмотрительностью и подлинной
      храбростью - качествами, столь свойственными вам, англичанам, что вы
      почти не замечаете их у себя, - французы были бы величайшей нацией в
      мире! Маргарет. Да здравствует старая Англия! (Горячо пожимает ему руку.) Бобби. Ура-а-а! Все мы с вами согласны!
      Дювале, пылко пожав руку Маргарет, целует Джогинза в обе
      щеки и падает на стул, вытирая вспотевший лоб.
      Гилби. Нет, такие разговоры выше моего понимания. Вы что-нибудь разобрали,
      Нокс? Нокс. Суть сводится, по-видимому, к тому, что он не может законным образом
      жениться на моей дочери, хотя следовало бы, после того как он побывал с
      ней в тюрьме. Дора. Я готова выйти замуж за Бобби, если это поможет делу. Гилби. Ну нет. На это я не согласен. Миссис Нокс. Ему следует жениться на ней, мистер Гилби. Гилби. Ну, если к тому сводится ваша религия, Эмили Нокс, то я не желаю
      больше о ней слышать. Вы пригласите их в свой дом, если он на ней
      женится? Миссис Нокс. Он должен на ней жениться, приглашу я их или нет. Бобби. Я чувствую, что должен, миссис Нокс. Гилби. Молчи! Не суйся не в свое дело. Бобби (вне себя). Если мне не позволят на ней жениться, я окончательно себя
      опозорю. Я пойду в солдаты. Джогинз (сурово). Это не позор, сэр. Бобби. Для вас - может быть. Но ведь вы только лакей. А я джентльмен. Миссис Гилби. Бобби, как ты смеешь так непочтительно разговаривать с
      мистером Рудольфом? Стыдись! Джогинз (подходя к столу). Считать службу своей родине позором - не
      джентльменская точка зрения. Жениться на леди, за которой вы
      ухаживаете, - джентльменский поступок. Гилби (в ужасе). Мой сын должен жениться на этой женщине и быть изгнанным из
      общества?! Джогинз. Ваш сын и мисс Дилейни, по неумолимому приговору респектабельного
      общества, проведут остаток своих дней как раз в той компании, которая
      им, по-видимому, больше всего нравится и где они чувствуют себя как
      рыба в воде. Нокс. А моя дочь? Кто женится на моей дочери? Джогинз. Ваша дочь, сэр, вероятно, выйдет замуж за того, кого выберет себе в
      мужья. У нее очень решительный характер. Нокс. Да, если он возьмет ее с ее характером и испорченной репутацией. Кто
      на это согласится? Вы - брат герцога. Ну, вот вы... Бобби | Что такое? Маргарет } (вместе) Джогинз - герцог? Дювале | Comment? [Что? {франц.)] Дора | А что я вам говорила? Нокс. Да, брат герцога. Вот он кто такой. (Джогинзу.) Ну вот вы, женились бы
      вы на ней? Джогинз. Я, мистер Нокс, только что хотел предложить вам такое разрешение
      проблемы. Миссис Гилби | Однако! Нокс } (вместе). Вы серьезно? Миссис Нокс | Жениться на Маргарет! Джогинз (продолжает). Как младший сын, живущий в праздности, неспособный
      себя содержать или хотя бы оставаться в гвардии, состязаясь с внуками
      американских миллионеров, я не мог бы просить руки мисс Нокс. Но как
      трезвый, честный, старательный слуга, которым, смею надеяться, доволен
      его хозяин (кланяется мистеру Гилби), я чувствую себя достойным. Решать
      должна мисс Нокс! Маргарет. Однажды мне устроили ужасный скандал за то, что я восхищалась
      вами, Рудольф. Джогинз. Мне самому устроили бы такой же скандал, мисс, если бы я не скрывал
      своего восхищения вами. Я с нетерпением ждал этих еженедельных обедов. Миссис Нокс. Но почему вы, джентльмен, унизились до положения лакея? Дора. Он унизил себя, чтобы победить. Маргарет. Молчите, Дора, я хочу знать! Джогинз. Я объясню, но поймет меня только миссис Нокс. Однажды я сгоряча
      оскорбил слугу. Он был человек верующий. Он упрекнул меня за то, что я
      заигрывал с девушкой из его круга. Я сказал ему, чтобы он помнил, кто
      он такой и с кем говорит. Он отвечал, что бог этого не забудет. Я
      немедленно его уволил. Гилби. Так и следовало. Нокс. Какое право он имел заговаривать с вами о таких вещах? Миссис Гилби. До чего дошли наши слуги! Миссис Нокс. И его слова сбылись? Джогинз. Они ранили меня, как отравленная стрела. Рана болела много месяцев.
      Потом я сдался. Поступил в учение к нашему бывшему дворецкому, который
      открыл отель. Он обучил меня моей теперешней профессии и нашел мне
      место лакея у мистера Гилби. Если я встречу когда-нибудь того человека,
      мне не стыдно будет смотреть ему в глаза. Миссис Нокс. Маргарет, дело не в том, что он герцог, это суета сует. Но
      послушался моего совета и выходи за него. Маргарет (берет его под руку), Я полюбила Джогинза, как только его увидела.
      Я инстинктивно почувствовала, что он служил в гвардии. Мистер Гилби,
      будете вы отпускать его со мной? Нокс. Не будь вульгарной, дочка. Подумай о своем новом положении.
      (Джогинзу.) Полагаю, ваши намерения серьезны, мистер... мистер Рудольф? Джогинз. С вашего разрешения, я намерен сегодня же начать ухаживать за моей
      невестой, если миссис Гилби может обойтись без меня. Гилби (в припадке зависти, обращаясь к Бобби). Долго придется ждать, пока ты
      женишься на сестре герцога! Эх ты, шалопай! Дора. Не кипятитесь, миленький! Рудольф обучит меня аристократическим
      манерам. Вот это я называю счастливым концом! Верно, лейтенант? Дювале. Во Франции это было, бы немыслимо. Но здесь... Ах! (Посылает
      воздушный поцелуй.) La belle Angleterre! [Прекрасная Англия! (франц.)]
      ЭПИЛОГ
      Перед занавесом. Четыре критика встают, усталые и со
      скучающим видом. Граф, ошеломленный и взволнованный,
      спешит к ним.
      Граф. Джентльмены, не говорите мне ни слова. Умоляю вас, не высказывайте
      своего мнения. У меня не хватит сил выслушать его! Я не верил своим
      глазам. Неужели это пьеса? Неужели это имеет какое-то отношение к
      искусству? Доставляет удовольствие? Может принести какую-то пользу?
      Щадит человеческие чувства? Неужели есть на свете такие люди? Простите
      меня, джентльмены: это вопль раненого сердца! Есть тайные причины,
      объясняющие мое волнение. Эта пьеса насыщена темными, несправедливыми,
      недобрыми упреками и угрозами по адресу всех нас - родителей. Тротер. Пустяки, вы это принимаете слишком близко к сердцу. В конце концов,
      в пьесе есть занимательные места. А все остальное отбросьте как
      дерзость. Граф. Мистер Тротер, вам легко сохранять спокойствие. Ежегодно вы видите
      сотни таких пьес. Но у меня, который никогда не видал ничего похожего
      на эту пьесу, она вызывает страшную тревогу. Сэр, будь это одна из тех
      пьес, которые принято называть безнравственными, я бы нимало не
      возражал.
      Воэн шокирован.
      Любовь освещает какой угодно вымысел и оправдывает любую смелость.
      Банел важно кивает головой.
      Но есть умолчания, которые обязательны для всех. Есть правила
      благопристойности слишком тонкие, чтобы можно было выразить их словами,
      но без них человеческое общество было бы невыносимым. Нельзя
      разговаривать друг с другом, как разговаривают эти люди! Ни один сын не
      станет разговаривать со своим отцом... ни одна девушка не станет
      разговаривать с юношей... никто не станет срывать покровы... (Обращаясь
      к Воэну, который стоит слева от него, вторым после Гона.) Ведь правда,
      сэр? Воэн. Ну, не знаю. Граф. Вы не знаете! Не чувствуете! (Обращаясь к Гону.) Сэр, я взываю к вам. Гон (с нарочитой вялостью). На меня эта пьеса произвела впечатление самой
      обыкновенной старомодной ибсеновской болтовни. Граф (поворачиваясь к Тротеру, который стоит справа, между ними и Банелом).
      Мистер Тротер, неужели и вы скажете, что не были поражены, потрясены,
      возмущены, оскорблены в лучших, благороднейших чувствах каждым словом
      этой пьесы, каждой интонацией, каждым намеком? И не дрожали всем телом
      в ожидании каждой следующей реплики? Тротер. Конечно нет! Любая неглупая современная девушка могла бы писать
      такие пьесы. Граф. В таком случае, сэр, завтра же я уезжаю в Венецию, уезжаю навсегда! Я
      не могу вам не верить. Я вижу: вы не удивлены, не встревожены, не
      озабочены. И мой ужас - да, джентльмены, ужас, подлинный ужас!
      кажется вам непонятным, смешным, нелепым; даже вам, мистер Тротер, а
      ведь вы почти мой ровесник! Сэр, если бы молодежь заговорила со мной
      так, как она говорит в этой пьесе, я умер бы от стыда, я бы не вынес! Я
      должен уехать! Жизнь прошла мимо меня, и я остался за бортом. Примите
      извинения старого, несомненно смешного поклонника искусства - искусства
      минувших дней, когда еще была какая-то красота в мире и какая-то тонкая
      прелесть в семейной жизни. Но я обещал своей дочери узнать ваше мнение
      и должен сдержать слово. Джентльмены! Вы избранные и передовые умы
      нашего времени! Вы живете в двадцатом веке, ничему не удивляясь, и
      созерцаете странные его порождения без всякого страха. Вынесите свой
      приговор! Мистер Банел, как вам известно, в военном суде младший офицер
      должен высказать свое суждение первым, чтобы не подпасть под влияние
      старших. Вы здесь самый молодой. Каково ваше мнение о пьесе? Банел. А кто автор? Граф. Пока это секрет. Банел. Как же я могу знать, что говорить о пьесе, если я не знаю, кто автор? Граф. Но почему вы не можете? Банел. Почему, почему? Допустим, вы должны написать рецензию на пьесу Пинеро
      и на пьесу Джонса. Неужели вы напишете о них одно и то же? Граф. Думаю, что нет. Банел. А как же писать, если не знаешь, какая из них Пинеро, а какая Джонса?
      И еще: какого рода эта пьеса? Вот что я хотел бы знать. Что это
      комедия или трагедия? Фарс или мелодрама? Какая-нибудь чепуха для
      репертуарного театра или настоящая ходкая пьеса? Гон. Разве вы не можете судить на основании того, что видели? Банел. Видеть-то я видел, но откуда мне знать, как нужно к ней отнестись?
      Это серьезная пьеса или мистификация? Если автор знает, что это за
      пьеса, пусть он нам скажет. А если не знает, пусть не жалуется, что я
      тоже не знаю. Я-то не автор. Граф. Но хорошая ли это пьеса, мистер Банел? Вопрос, кажется, простой. Банел. Очень простой, когда вам известен автор. Если автор хороший - стало
      быть и пьеса хорошая. Это само собой разумеется. Кто автор? Ответьте
      мне, и я вам дам детальнейшую оценку пьесы. Граф. К сожалению, я не имею права назвать имя автора. Он хочет, чтобы пьесу
      ценили только за ее достоинства. Банел. Но какие могут быть у нее достоинства, кроме достоинств самого
      автора? Как вы думаете, Гон, кто это написал? Гон. А вы как думаете? Мы видели дрянную старомодную семейную мелодраму,
      разыгранную обычными марионетками. Герой - лейтенант флота. Все
      мелодраматические герои - лейтенанты флота. Героиня, бросая вызов
      властям, попадает в беду (не попади она в беду, не было бы и драмы) и
      на протяжении всей пьесы из кожи вон лезет, чтобы добиться сочувствия
      публики. Ее добрая старая благочестивая мать нападает на жестокого
      отца, когда тот хочет выгнать ее из дому, и заявляет, что она; тоже
      уйдет. Затем комические роли: лавочник, жена лавочника, лакей,
      оказывающийся переодетым герцогом, и молодой повеса, который дает
      автору возможность вывести молодую особу легкого поведения. Все это
      старо и не первой свежести, как жареная рыба, выставленная на прилавке
      в зимнее утро. Граф. Но... Гон (перебивая его). Я знаю, что вы хотите сказать, граф. Вы хотите сказать,
      что вам пьеса кажется и новой, и необычной, и оригинальной. Лейтенант
      флота - француз, который превозносит англичан и ругает французов: это
      старый избитый прием Шоу. Действующие лица - не герцоги и миллионеры, а
      мелкие буржуа. Героиня вывалялась в грязи - в самой настоящей грязи.
      Никакой интриги нет. Соблюдены все старые сценические правила, выведены
      старые марионетки, но нет былой изобретательности и веселья. И все это
      с легким душком интеллектуальной претенциозности, с целью внушить вам,
      что автор слишком умен, чтобы снизойти до банального, и только потому
      не написал хорошей пьесы. А вы, трое искушенных людей, смотрели пьесу
      от начала до конца и не можете мне сказать, кто ее написал! Да ведь под
      каждой строчкой стоит подпись автора! Банел. Кто же он? Гон. Конечно Гренвилл-Баркер. Старик Гилби взят прямо из "Мадрасского дома". Банел. Бедный Баркер! Воэн. Какая чепуха! Неужели вы не видите разницы в стиле? Банел. Нет. Воэн (презрительно). А вам известно, что такое стиль? Банел. Вероятно, костюм Тротера вы назовете стильным. Но если уж вы хотите
      знать - это не мой стиль. Воэн. Для меня совершенно очевидно, кто написал эту пьесу. Начать с того,
      что она чрезвычайно неприятна. Стало быть, автор не Барри, несмотря на
      лакея, который списан с Великолепного Кричтона. Тот, если помните, был
      графом. Вы замечаете также оскорбительную манеру автора говорить
      глупейшие фразы, которые, если в них вдуматься, совершенно
      бессмысленны, - говорить только для того, чтобы дураки в театре
      хихикали. Далее, к чему это все сводится? К попытке разоблачить
      предполагаемое пуританское лицемерие английских мелких буржуа, таких
      же, в сущности, людей, как и сам автор. Ну, разумеется, выведена
      неизбежная фривольная особа: та же миссис Тэнкерей Айрис, и так далее.
      А если вы и теперь не угадали автора, то, значит, вы допустили ошибку
      при выборе своей профессии. Вот все, что я могу сказать. Банел. Почему вы так нападаете на Пинеро? А что вы скажете о приеме, который
      отметил Гон? Длинный монолог француза? Мне кажется, это Шоу. Гон. Вздор! Воэн. Чепуха! Можете выбросить эту мысль из головы, Банел. Как ни плоха
      пьеса, в ней есть нотка страсти. Чувствуется, что, несмотря на все свое
      напускное легкомыслие, эта жалкая бездомная женщина по-настоящему любит
      Бобби и будет ему хорошей женой. А я не раз доказывал, что Шоу
      физиологически не способен на страсть. Банел. Знаю. Интеллект - и никаких эмоций. Правильно! То же самое и я
      говорю. Если желаете знать мое мнение, у него гигантский мозг и нет
      сердца. Гон. Ах, перестаньте, Банел! Эта грубая средневековая психология сердца и
      мозга - Шекспир сказал бы: печень и ум - годится для школьников.
      Довольно с нас Шопенгауэра из вторых рук! Даже такой отсталый, вышедший
      из игры старик, как Ибсен, и тот постыдился бы ее. Сердце и мозг
      выдумают тоже! Воэн. У вас нет ни того, ни другого. Гон. Вы декадент. Гон. Декадент! Как я люблю это словечко эпохи раннего викторианства! Воэн. Во всяком случае, вы не можете отрицать, что действующие лица в этой
      пьесе отличаются друг от друга. Вот доказательство, что автор не Шоу.
      Все герои Шоу - это он сам; марионетки, высокопарно цитирующие Шоу.
      Только актеры делают их как будто непохожими одна на другую. Банел. Какие же тут могут быть сомнения? Это всем известно. Но Шоу пишет
      свои пьесы не так, как другие. У него одна цель - оскорбить всех и
      каждого и заставить нас говорить о нем. Тротер (устало). И сейчас мы, разумеется, говорим о нем. Ради бога, давайте
      переменим тему. Воэн. Однако мои статьи о Шоу... Гон. Ах, бросьте, Воэн! Довольно. Я вам всегда говорил, что Шоу... Банел. Ну вот, вы опять начинаете - Шоу, Шоу, Шоу! Перестаньте. Если вы
      хотите знать мое мнение о Шоу... Тротер | Нет, благодарю вас, не хотим! Воэн } (кричат). Замолчите, Банел! Гон | Да перестаньте же!
      Оглушенный граф, стоящий в центре группы, затыкает уши и
      прячется за спину Воэна.
      Банел (надувшись). Ну что же... превосходно. Простите, что заговорил. Тротер | Воэн } (дружно начинают). Шоу... Гон |
      Они умолкают, когда из-за занавеса выходит Фанни. Она
      чуть не плачет.
      Фанни (подходит к группе и становится между Тротером и Гоном). Я так
      огорчена, джентльмены! А пьеса пользовалась таким успехом, когда я
      читала ее в кембриджском Фабианском обществе! Тротер. Мисс О'Дауда, я как раз хотел сообщить этим джентльменам то, о чем
      догадался еще до поднятия занавеса: автор пьесы - вы...
      Общее изумление и смятение.
      Фанни. А вы все находите ее ужасной! Вас она возмущает. Вы думаете, что я
      тщеславная идиотка и никогда не напишу ничего хорошего. (Готова
      расплакаться.)
      Критиков захлестывает волна сочувствия.
      Воэн. Нет, нет! Я вот только сейчас говорил, что автор пьесы несомненно
      Пинеро. Говорил я это. Гон? Фанни (очень польщенная}. Неужели? Тротер. Я считал, что Пинеро слишком популярен для кембриджского Фабианского
      общества. Фанни. Да, конечно, но все-таки... О, неужели вы это сказали, мистер Воэн? Гон. Я должен извиниться перед вами, мисс О'Дауда: я сказал, что автор
      Баркер. Фанни (сияет). Гренвилл-Баркер! Нет, не может быть, чтобы все оценили ее так
      высоко! Банел. А я назвал Бернарда Шоу. Фанни. Ну конечно, там есть кое-что от Бернарда Шоу. Знаете - фабианский
      налет. Банел (поощрительным тоном). Очень милая пьеса, мисс О'Дауда. Заметьте: я не
      сравниваю ее с пьесами Шекспира - с "Гамлетом" или с "Леди из Лиона",
      но все-таки прекрасная вещица. (Пожимает ей руку.) Гон (следуя примеру Банела). Позвольте и мне поздравить вас, мисс О'Дауда.
      Прекрасно! Замечательно!
      Рукопожатия.
      Воэн (с сентиментальной торжественностью). Будьте только верны себе, мисс
      О'Дауда. Оставайтесь серьезной! Откажитесь от глупых острот! Сохраняйте
      нотку страсти! И вы создадите великие вещи. Фанни. Вы думаете, у меня есть будущее? Тротер. У вас есть прошлое, мисс О'Дауда. Фанни (пугливо взглянув на отца). Тссс... Граф. Прошлое? Что вы хотите сказать, мистер Тротер? Тротер (обращаясь к Фанни). Меня вы не обманете. Эта стычка с полицией
      списана с натуры. Вы суфражистка, мисс О'Дауда. Вы участвовали в той
      депутации. Граф. Фанни, это правда? Фанни. Правда. Я отсидела месяц с леди Констэнс Литон. И я этим горжусь так,
      как никогда ничем не гордилась и не буду гордиться. Тротер. И по этой-то причине вы пичкаете меня гадкими пьесами? Фанни. Да. Теперь вы будете знать, как себя чувствуешь, когда тебя кормят
      насильно. Граф. Она никогда не вернется в Венецию. Так же было у меня на душе, когда
      рухнула Кампанилья.
      Сэвоярд выходит из-за занавеса.
      Сэвоярд (графу). Не пойдете ли вы поздравить актеров? Они слегка растеряны,
      их ни разу не вызвали. Граф. Да, да, конечно! Боюсь, что я сделал промах. Джентльмены, пожалуйте на
      сцену.
      Занавес раздвигается. Декорация последнего акта. Актеры
      на сцене. Граф, Сэвоярд, критики и Фанни присоединяются
      к ним, пожимают руки и поздравляют.
      Граф. Что бы мы ни думали о пьесе, джентльмены, но относительно исполнения
      двух мнений быть не может. Не сомневаюсь, что вы со мной согласны. Критики. Правильно! Правильно! (Начинают аплодировать.)
      КОММЕНТАРИИ
      Послесловие к пьесе - А.С. Ромм
      Примечания к пьесе - А.Н. Николюкин
      ПЕРВАЯ ПЬЕСА ФАННИ
      Эта "легкая пьеса для маленького театра", как назвал ее автор в подзаголовке, была впервые поставлена 19 апреля 1911 г. на сцене "Литл-тиэтр" с участием Лилы Маккарти, исполнявшей роль Маргарет. С тех пор она неоднократно исполнялась различными английскими театрами. В Нью-Йорке впервые была исполнена актерами Театра комедии 16 сентября 1912 г.
      На сценических подмостках лондонских театров комедия появлялась как произведение анонимного автора. Шоу скрывал свое имя до 1914 г., когда пьеса была издана. В том же году он написал Б. В. Файндону, редактору журнала "Иллюстрированные пьесы", письмо, подписанное именем Банела, одного из персонажей комедии. Автор послания высказывал свое уважение к Шоу и напоминал, что он первый догадался о том, кто является автором пьесы. В 1916 г. драматург написал новый пролог в стихах в форме монолога Фанни, которая рассказывала творческую историю своей пьесы и говорила о том, что ей надоели пьесы о быте миллионеров и о женах, мужьях и любовниках, так как в них нет ни малейшего подобия жизненной правды. Именно поэтому, как объясняет Фанни, ей захотелось написать об обыкновенных людях.
      Согласно замыслу Шоу (оставшемуся нереализованным) монолог должен был произноситься актрисой, исполнявшей роль Маргарет.
      В пьесе Шоу сводит счеты со своими литературными противниками. Превратив комедию в плацдарм борьбы с враждебной ему консервативной критикой, драматург вместе с тем в духе "самоиронии" дает скептическую оценку и собственной деятельности. Такой замысел потребовал довольно сложной драматической конструкции, по типу "пьеса в пьесе". Подобный принцип драматического построения создал возможность для рассмотрения "пьесы Фанни" - произведения школы Бернарда Шоу - под разными углами зрения.
      Созданная по рецептам Шоу, пьеса Фанни использует их с преувеличенной старательностью.
      Идея этого произведения в ультрапарадоксальной форме сформулирована Шоу в предисловии к "Первой пьесе Фанни". Драматург пишет: "Я ненавижу зрелище ходячих мертвецов, ибо оно противоестественно. А наши уважаемые представители среднего класса мертвы, как баранина". Шоу декларировал в предисловии один из тезисов своей реформаторской и писательской программы: идею необходимости духовного "воскрешения" современных людей, чей интеллект находится в состоянии летаргического оцепенения. Как истая ученица Шоу, Фанни кладет эту идею в основу своей пьесы и заставляет персонажей переживать процесс открытия реальной жизни, что приводит их к некоторому психологическому оздоровлению. Юные герои пьесы Бобби Гилби и Маргарет Нокс, попав из респектабельных домов своих почтенных викторианских родителей в тюрьму, сталкиваются с суровой реальностью, и это познание жизненной правды содействует выработке их реалистического миропонимания. Практические результаты этого процесса сказываются незамедлительно, и прежде всего на Маргарет. Эта девица из "хорошей семьи" обнаруживает явные способности к превращению в "новую женщину", энергичную, волевую, свободомыслящую. Что касается Бобби, то, не обладая силой характера, присущей Маргарет, он также проявляет стремление к независимости. Вернувшись под родительский кров, молодые люди устанавливают новые матримониальные контакты, руководствуясь при этом не требованиями родителей, а собственными вкусами и склонностями. Вопреки ожиданиям, их выбор, совершенно несовместимый не только с традициями викторианской благопристойности, но и с требованиями здравого смысла (избранницей Бобби является девица более чем сомнительного поведения), не вызывает особого сопротивления у старшего поколения семейства Гилби. Они тоже кое - что поняли.
      Так в лаконичной форме Шоу как бы предлагает вниманию критиков экстракт своей жизненной философии, используя его для выявления их настроений. Как и следовало ожидать, пьеса Фанни вызывает у них резко отрицательную реакцию. Преисполненные негодования, они адресуют свои претензии не столько начинающей писательнице, колько ее идейному вдохновителю - Бернарду Шоу. Правда, они не сразу догадываются о его причастности к этому небольшому литературному скандалу. Как и сам Бернард Шоу, Фанни сохраняет инкогнито. И критика лишь спустя некоторое время узнает имя анонимного автора пьесы. Стремясь угадать его, критики не делают различий между современными драматургами самой полярной творческой индивидуальности и далеко не однородных идейных убеждений. Радикальный Гренвилл - Баркер ставится в один ряд с умеренно либеральным Пинеро. Это говорит не только о панической боязни любых нововведений, испытываемой блюстителями литературных "устоев", но и об их эстетической глухоте. В полной мере их тупой консерватизм проявляется в отношении к Шоу. Инвективы против Шоу - это общие места из недоброжелательных рецензий на его пьесы: "интеллект и никаких эмоций", "Шопенгауэр из четвертых рук", "его герои-марионетки" и т. д. Ирония этой драматической ситуации усугубляется тем, что и сам Шоу выступает здесь не только в роли "соавтора" пьесы, но и ее критика. Смеясь над своими противниками, он подсмеивается и над самим собой.
      В "пьесе Фанни" есть элемент самопародии и большая доза характерного для Шоу лукавства. Воинственно утверждая программу пробуждения личности в качестве метода общественного переустройства, драматург в то же время демонстрирует скромные результаты этого реформаторского акта, фабианское происхождение которого совершенно недвусмысленно указывается в пьесе: Фанни принадлежит к фабианскому обществу.
      "Пробуждение" не влечет за собою существенных изменений в характере жизненного уклада героев пьесы. "Пробудившись", они существуют в условиях того же комфортабельного викторианского жилища, за стенами которого устойчивые атрибуты общественной жизни Англии. Непреодолимость традиции в пьесе утверждается и чисто драматургически. В ней все время идет ироническая игра с мелодраматическими "штампами". Несовместимые, казалось бы, идейной направленностью пьесы, они пародируются в финале в сгущенном виде. История переодетого герцога, который стал лакеем в доме почтенного буржуа и, влюбившись в дочь хозяина, предложил ей свою руку, пародирует банальные сюжеты дешевых мелодрам, заполонивших английскую сцену. Требуя преодоления традиции, Шоу в то же время как бы демонстрирует ее цепкость и упорство. Попытка построить пьесу на новой и необычной сюжетной основе приводит только к тому, что, выбитая из привычкой колеи, она с новой силой устремляется в прежнее русло. Этот парадокс касается не только формальной стороны пьесы, но в какой - то мере и ее Содержания.
      Инерция "привычного" подчеркивается самим направлением драматического развития. Почтенные представители старшего поколения, в начале пьесы испытывающие беспокойство и недовольство, в конце концов успокаиваются. Они, по - видимому, догадываются, что взволновавшая их скандальная история отнюдь не приведет к потрясению основ викторианского благополучия. Недаром автором "пьесы Фанни" является молодая девушка. Ее произведение, как иронически намекает Шоу, это только "чтение для молодых девиц" и в качестве такового не должно вызывать ни малейшего беспокойства. И лишь граничащая с кретинизмом тупость консервативных критиков и их патологическая боязнь всяких нововведений мешают им увидеть полную безобидность подобных "бурь в стакане воды".
      Я участвовал в постановке "Наших мальчиков". - Речь идет о комедии модного английского драматурга Генри Джеймса Байрона (1834-1884), написанной в 1875 г.
      Чимароза, Доменико (1749-1801) - итальянский композитор, автор свыше восьмидесяти опер.
      Перголези, Джованни Баттиста (1710-1736) - итальянский композитор, создатель оперы - буфф.
      В священной стране Байрона, Шелли, Браунингов, Тернера и Раскина - то есть в Италии, где все они провели значительную часть своей жизни. Браунинги - английские поэты, муж и жена. Роберт (1812-1889) и Элизабет (1806-1861). Тернер, Джозеф Уильям (1775-1851) - английский пейзажист.
      Коломбина, Арлекин, Панталоне - персонажи итальянской комедии масок. Маскарилъ, Сганарелъ - постоянные комические персонажи старинной испанской и французской комедии, хитрые и ловкие слуги.
      Гримальди, Джозеф (1779-1837) - английский комедийный артист; прославился исполнением роли Арлекина в английской пантомиме, многое заимствовавшей из итальянской комедии масок.
      "Электра" (1908) - опера немецкого композитора Рихарда Штрауса (1864-1949).
      Бессмертный Стагирит - великий древнегреческий мыслитель Аристотель (384-322 до н. э.), родиной которого была греческая колония Стагира во Фракии.
      Арамис - один из трех мушкетеров в авантюрном романе французского писателя А. Дюма - отца (1803-1870) "Три мушкетера" (1844).
      Четырнадцать дней... - Четырнадцатидневный арест налагается обычно в Англии за уличный скандал.
      Суфражистка - участница буржуазного женского движения, требовавшего равноправия женщин и в первую очередь предоставления им избирательных прав.
      Уормвуд-Скрабз - тюрьма в западной части Лондона.
      Холоуэйская тюрьма - тюрьма в северной части Лондона для непродолжительного тюремного заключения.
      Entente cordiale - дружественный союз Англии, Франции и России, окончательно оформившийся в 1907 году.
      Дэнмарк-хилл - один из фешенебельных районов южной части Лондона.
      Кэмберуэлл - южный пригород Лондона, известный своими парками.
      Сан-Франциско, Ямайка, Мартиника, Мессина.- Речь идет о крупных землетрясениях в этих местах.
      Веллингтон (1769-1852) - герцог, английский полководец и государственный деятель; принадлежал к крайнему правому крылу консервативной партии.
      Нелсон, Горацио (1758-1805) - английский адмирал.
      Он унизил себя, чтобы победить. - Намек на комедию выдающегося английского писателя О. Голдсмита (1728-1774) "Она смиряется, чтобы победить, или Ошибки одной ночи" (1773).
      Пинеро, Артур (1855-1934) и Джонс, Генри Артур (18511929) - модные английские драматурги-бытописатели конца XIX века.
      Гренвилл-Баркер, Харли (1877-1946) - английский драматург, последователь Б. Шоу; его пьеса "Мадрасский дом" написана в 1910 г.
      Барри, Джеймс Мэтью (1860-1937) - английский романист, драматург и детский писатель, широко популярный в мелкобуржуазных кругах Англии. Пьеса "Великолепный Кричтон" написана в 1903 г. Миссис Тэнкерей, Айрис - героини пьес Пинеро.
      "Леди из Лиона" (или "Красавица из Лиона") (1838)пьеса Булвер-Литтона (1803-1873).
      Леди Констэнс Литтон (1869-1923) - английская суфражистка; за свою деятельность неоднократно подвергалась тюремному заключению.
      Кампанилья. - Имеется в виду колокольня собора св. Марка в Венеции, построенная в XII в. и рухнувшая 14 июля 1902 г.