Карьера одного борца

      С этими словами он заложил руки назад и стал перед Люцианом, который, вне себя от бешенства, но парализованный чувством страха, принуждал себя не терять присутствия духа. Кэшель с готовностью подставил ему свою щеку и произнес, зло усмехаясь:
      - Ну что же, господин директор, бейте. Вспомните только - двадцать фунтов.
      В это мгновение Люциан отдал бы что угодно за то только, чтобы иметь силу и ловкость своего противника. Он видел лишь один способ избежать насмешек со стороны Кэшеля, а также упреков в трусости от самого себя, так как его понятие о чести, приобретенное в английской школе, было совершенно такое же, как у кулачного бойца. Он с отчаянием сжал свой кулак и ударил Кэшеля; однако удар пришелся по пустому месту. Зашатавшись, Люциан очутился возле Кэшеля, который громко расхохотался и произнес, похлопывая его по спине:
      - Славно сделано. Я уже думал, что вы окажетесь трусом, но вы, оказывается, храбрый человек, и вас примут на арене с распростертыми объятиями. Я передам Лидии, что вы состязались со мной на заклад в двадцать фунтов стерлингов и с достоинством одержали победу. Разве вы не ощущаете гордости?
      - Сэр, - начал было Люциан, но больше не смог ничего произнести.
      - Посидите теперь с четверть часа и, смотрите, не пейте ничего спиртного; тогда вы совершенно успокоитесь. Когда вы очухаетесь, сами будете рады, что проявили мужество. Итак, до свидания. Я понимаю ваше ощущение, а потому ухожу. Смотрите же, не пытайтесь успокоить себя вином: будет только хуже. До свидания.
      Когда он удалился, Люциан плюхнулся в кресло, потрясенный наплывом тех страстей, той зависти, на которые он уже считал себя неспособным, как не годилась уже для него школьная куртка, в которой он впервые испытал это чувство. Люциан сотни раз представлял себе в уме сходную сцену, но не так, как она действительно произошла, хотя оставшаяся после нее горечь не давала ему покоя. Он напрасно пытался утешить себя, по крайней мере, тем мужеством, которое он проявил, не побоявшись ударить Кэшеля. Ему некуда было деться от сознания, что страх и ненависть вызвали в нем припадок гнева по отношению к человеку, которому следовало бы показать пример благородного самообладания. Появившийся в его мыслях сумбур, вызванный нервным потрясением, угнетающе подействовал на него. Он ощущал необходимость в чьей-либо симпатии и страстно желал, чтобы представился удобный случай реабилитировать себя. Не прошло и часа, как он был уже по дороге в Риджент Парк.
      Лидия сидела в будуаре и читала книгу, когда он вошел. Он не был тонким наблюдателем и не заметил никаких перемен. Она была спокойна, как всегда; глаза ее были полуоткрыты, а прикосновение ее руки внушило ему ту покорность, которую он всегда испытывал в подобных случаях. Хотя Люциан и не питал надежды обладать ею с тех пор, как она отказала ему в Редфордском сквере, но его внезапно охватило чувство потери, когда он в первый раз взглянул на нее, как на невесту другого человека, да еще вдобавок - какого человека!
      - Лидия, - произнес он, пытаясь говорить резко, но будучи не в состоянии освободиться от той вежливости, из которой он сделал себе вторую натуру. - Я услышал новость, опечалившую меня. Это правда?
      - Быстро же разлетелась эта новость, - ответила она. - Да, это правда.
      Она говорила спокойно и так приветливо, что, отвечая ей, он запнулся.
      - В таком случае, Лидия, вы играете главную роль в величайшей трагедии, какую я когда-либо видел.
      - Эта роль вам кажется очень странной, не правда ли? - ответила Лидия, улыбаясь его попытке говорить прочувствованным голосом.
      - Странная? Не странная, а поистине трагическая. Мне кажется, я имею право употребить это выражение. А вы сидите здесь и спокойно читаете, как будто ничего особенного не случилось.
      Она безмолвно протянула ему книгу.
      - Айвенго! - воскликнул он. - Роман!
      - Да. Помните, как-то раз вы говорили, что считаете романы Вальтера Скотта единственными книгами, которые может держать в руках леди!
      - Да, я говорил это. Но я не могу вести беседу о литературе теперь, когда...
      - Я вовсе не хочу отвлечь ваше внимание от предмета, о котором вы желаете говорить. Я хотела вам только сказать, что случайно отыскала этот роман полчаса тому назад, когда рылась в книгах, чтобы найти, должна откровенно признаться, какую-нибудь романтическую историю. Айвенго был борец на арене; вся первая половина романа занята описанием турнира. Мне пришла в голову мысль, не остановится ли какой-нибудь романист XXIV столетия на подвигах моего мужа и не расскажет ли о них миру, как о подвигах английского Сида XIX столетия, когда все достижения Байрона будут уже покрыты глянцем древности.
      Люциан сделал нетерпеливый жест.
      - Я никогда не мог понять, - произнес он, - как одаренная женщина может увлекаться такими извращенными и абсурдными идеями. О Лидия, неужели все ваши таланты и приобретенные знания привели вас к подобному решению? Простите, но этот брак кажется мне до такой степени неестественным, что я должен высказаться. Ваш отец умер, оставив вас одной из самых богатых женщин в Европе. Как вы думаете, одобрил бы он то, что вы собираетесь теперь сделать?
      - Мне кажется, он воспитал меня так, чтобы я пришла к подобному концу. За кого же вы посоветовали бы мне выйти замуж?
      - Без сомнения, очень мало найдется людей, достойных вас, Лидия. Но этот человек менее всех достоин. Разве вы не могли выйти замуж за джентльмена? Если бы он был артистом, поэтом, талантливым человеком, я понял бы, поскольку в вопросе о браке я не руководствуюсь предрассудками. Но выйти замуж за человека низкого происхождения, занимающегося делом, которое презирается даже людьми его класса, за человека необразованного, грубого, ожидающего постыдного приговора со стороны закона... Возможно ли, чтобы вы, хорошо обдумав все эти обстоятельства, все-таки решились стать его женой?
      - Не могу сказать, чтобы я много над этим думала, так как обстоятельства эти не такого рода, чтобы очень беспокоить меня. Что касается одного из перечисленных пунктов, могу успокоить вас. Я всегда считала Кэшеля джентльменом в том смысле, какое вы придаете этому слову. Оказывается, он принадлежит к провинциальному дворянскому роду. Что касается его судебного процесса, то я говорила с лордом Вортингтоном и с адвокатами, которые ведут это дело, и все они определенно утверждают, что у полиции нет явных улик и можно составить такую защитную речь, которая спасет его от тюрьмы.
      - Нельзя составить такой речи, - с раздражением произнес Люциан.
      - Может быть, и нельзя. По-моему, она еще больше увеличила бы тяжесть преступления. Но, если его даже и посадят в тюрьму, для меня это будет все равно. Он может утешать себя уверенностью, что я выйду за него замуж, как только он освободится.
      Лицо Люциана вытянулось. У него не осталось ни одного аргумента. Он произнес:
      - Я не допускаю мысли, чтобы вы позволили обмануть себя. Если он джентльмен, то, конечно, это меняет дело.
      - Люциан, - серьезно ответила Лидия, - действительно ли вы думаете, что это существенно меняет для меня дело? Я знаю, существует такая ступень духовного развития, на которой все его прежние поступки должны показаться нехорошими; но ведь ни вы, ни я не достигли этой ступени. Открытие его благородного происхождения не может уменьшить жестокости ни одного удара, которые он когда-то наносил, и, однако, вы допустили сейчас, что это совершенно меняет дело. Вас отталкивала не профессия боксера, нет, это был для вас только предлог. На самом деле вас отталкивал класс, к которому принадлежат боксеры. Итак, мой кузен, я заставлю умолкнуть все ваши возражения: я вовсе не намерена породнить вас с мясником, каменщиком или каким-либо еще мастеровым из той среды, из которой, как вы предупреждали меня, вербуются люди профессии Кэшеля. Подождите минутку. Я хочу быть по отношению к вам справедливой. Вы хотели сказать, что мой друг Люциан гораздо глубже опечален тем, что светоч современной культуры будет принадлежать человеку недостойному.
      - Да, я действительно хотел высказать именно это, но только не в столь скромных выражениях. Здесь идет речь о светоче не только современной культуры, но также и природных дарований, соединенных, по счастливой случайности, с высшей степенью цивилизации. И этот светоч выбирает себе спутником жизни человека, совершенно неспособного, благодаря своим вкусам и наклонностям, понять ее или войти в круг ее интересов.
      - Выслушайте меня, Люциан. Я попытаюсь объяснить эту загадку, предоставив остальным истолковывать мой поступок, как им будет угодно. Прежде всего, вы должны согласиться, что даже и светоч должен в конце концов выйти за кого-нибудь замуж, чтобы передать детям свои знания. Самым естественным было бы, конечно, выйти замуж за равного. Но так как она, бедняжка, не умеет достаточно ценить и своих собственных достоинств, то предпочитает остановить внимание на простом смертном. Но кто же будет этот смертный? Не ее двоюродный брат, потому что делающие себе карьеру молодые политики должны иметь таких жен, которые помогали бы им женской тактикой, умением делать визиты и вести разговоры. Также и не литератор, как вы только что предположили. Бедняжке и так уже пришлось поработать в качестве помощника литератора, и она вовсе не желает повторять этот опыт. Затем, она до безумия устала от скучного самоанализа и вечного болезненного самоуглубления поэтов, романистов и им подобных. Что касается артистов, то истинные артисты случайно оказались женатыми, тогда как остальные, начитавшись в рецензиях, что они самые одаренные из всех людей на свете, и поверив этому, сделались почти такими же несносными, как и их газетные льстецы. Нет, Люциан, светоч заплатил свой долг искусству и литературе тяжелой работой. В будущем светоч будет наслаждаться как тем, так и другим, но никогда уже больше не будет трудиться в рабочих кабинетах. Вы скажете, что она могла бы, по крайней мере, выйти замуж за человека с привычками джентльмена. Но все известные джентльмены являются или дилетантами в искусстве, обладающими всем эгоизмом профессиональных артистов, не имея в то же время их таланта, или же людьми наслаждения - то есть все они или танцоры, или игроки в теннис, или картежники. Я уже не буду говорить о целом ряде совершенно ничтожных личностей. В глазах светоча даже арена представляет собой лучшую школу для выработки характера, чем гостиная, и кулачный боец является героем по сравнению с тем жалким человеком, который выпускает на зайца свору борзых собак. Вообразите теперь, что этот бедный светоч встречается с человеком, который никогда в течение всей своей жизни не был повинен в самоанализе, который, подобно ребенку, жалуется, когда ему скучно, и радуется, когда ему весело, чего никогда не делает современный человек. И при этом он отличается честностью, храбростью, силой и красотой. Вы удивлены, Люциан, но это так. Вы не отдаете должного наружности Кэшеля. Ему двадцать пять лет, однако ни одной морщины нет еще на его лице. У него нет ни задумчивости, ни поэтического выражения, ни сомнения, ни усталости; годы и самоуглубление не наложили своих отпечатков, как на лица всех других людей. Это лицо языческого бога, убежденного в своей вечной юности. Раз мне нужно в конце концов выйти замуж, то я была бы безумной, если бы пропустила подобного человека.
      - Вы безумны, высказывая подобные мысли, - с испугом и в то же время запальчиво вскричал Люциан, вставая со своего места. - Это какое-то ослепление. Вы настолько же не видите его истинной натуры, которая ясна для меня, насколько...
      - Насколько вы, Люциан, не можете видеть меня в том виде, в каком я представляюсь людям, ненавидящим меня. Как вы можете быть уверенным, что то, что вы в нем видите, есть его истинная природа?
      - Я вижу его таким, каким видит его каждый, кроме вас. Это доказывает, что вы находитесь в ослеплении. Вы знаете - вы должны знать, - что нельзя доверять чувствам в подобном деле.
      - Я представила вам доводы, Люциан. Я готова выслушать возражения.
      - Возражения! Доводы! Думаете ли вы, что ваше безумие будет меньшим безумием только потому, что вы имеете основание? Безумие, покоящееся на логических выводах, есть самое худшее из всех безумий, потому что здесь не властен рассудок.
      Лидия широко раскрыла глаза.
      - Люциан, - радостно произнесла она, - вы только теперь начинаете обнаруживать себя. Мне кажется, что это самая остроумная вещь, которую я когда-либо слышала от вас. И это правда - поразительная правда.
      Он в отчаянии сел.
      - Вы не допустили бы этого с такой готовностью, - произнес он, - если бы мои слова произвели на вас хоть малейшее впечатление. Допустим даже, что все ваши доводы хороши, что же, в конце концов, они доказывают? Если вы действительно презираете занятия джентльменов, то достаточная ли это причина, чтобы относиться с уважением к боксерам? Лучше ли становится арена от того, что гостиная хуже ее? Между прочим, я не поверю, чтобы вы действительно придерживались такого чудовищного мнения. С каким бы презрением отнеслись вы к этому софизму, если бы его употребил я, желая убедить вас.
      - Мы отклоняемся, Люциан, в область совершенно отвлеченных рассуждений. Это, однако, моя вина. Я начала с объяснений и чисто по-женски перешла к восхвалению своего возлюбленного. Не думайте, что я стараюсь представить свой выбор как-нибудь иначе, чем выбор меньшего из двух зол. Я твердо убеждена, что культурное общество сделало бы из Кэшеля что-нибудь лучшее, но у него - бедняги, не было никакого выбора. Я как-то раз назвала его дикарем и не беру назад этого слова; но я думаю, что вы простите его дикие наклонности, как прощаются солдату совершаемые им убийства и как извиняются адвокату его лживые увертки. Когда вы будете осуждать всех этих людей - и я от всего сердца желала бы, чтобы это случилось как можно скорее, осуждайте тогда и его, но не раньше. А кроме того, мой дорогой Люциан, с его профессией уже все покончено: он не намеревается продолжать свое ремесло. Что касается того, подходим ли мы друг другу, то я должна сказать вам, что верю в учение о наследственности. Так как мое тело слабо, мозг же весьма деятелен, я считаю полезным влечение к человеку, сильному телом, которого не тревожат никакие мысли. Вы должны понять, так как это одно из простейших утверждений в учении о наследственности.
      - Я знаю только то, что вы хотите во что бы то ни стало привести в исполнение принятое решение, - безнадежно произнес Люциан.
      - И вы отнесетесь к нему сочувственно, не правда ли?
      - Сочувственно или нет - для вас это решительно все равно. Я могу только принять его, как свершившийся факт.
      - Вовсе нет. Вы можете отнестись к моему поступку несочувственно обращаясь с Кэшелем холодно, и сочувственно - относясь к нему по-дружески.
      - Я должен рассказать вам кое-что, - произнес он. - Ведь я виделся с ним после... после того, как...
      Лидия кивнула ему головой.
      - Я неправильно истолковал его намерение, когда он явился в мой кабинет. Он почти ворвался ко мне. Между нами произошла небольшая ссора. В конце концов, он стал насмехаться надо мной и предложил мне - очень характерно для него, не правда ли, - двадцать фунтов стерлингов, если я осмелюсь ударить его. И мне очень неприятно признаться, что я сделал это.
      - Вы сделали это! - воскликнула Лидия, вся побледнев. - Что же произошло потом?
      - Мне следовало бы сказать, что я только пытался ударить его, так как он уклонился от удара, а, может быть, и я промахнулся. Он отдал мне деньги и ушел, очевидно, составив обо мне сравнительно высокое мнение. Но должен сказать, что я остался очень невысокого мнения о самом себе.
      - Как! Он не стал мстить? - воскликнула Лидия, и краска снова появилась на ее лице. - О, он нанес вам поражение вашим же собственным оружием, Люциан. В глубине своей души вы такой же кулачный боец, как и он, и вы завидуете его превосходству в том искусстве, увлечение которым ставите ему в вину.
      - Я был неправ, Лидия, но завидовал ему только в том, что он будет обладать вами. Я знаю, что поступил необдуманно, и потому извинюсь перед ним. Я очень хотел бы, чтобы все произошло не так, как это случилось.
      - Иначе это и не могло произойти. Я думаю, что вы и сами осознаете благодатность исхода. Но довольно об этом. Лучше прочту вам письмо, которое получила от Алисы Гофф и которое по-новому высвечивает ее характер. Я не видела ее с июня, а она, кажется, так развилась за это время, словно протекли целых три года. Послушайте, например, вот это место...
      Таким образом разговор перешел на Алису.
      Когда Люциан возвратился к себе домой, он написал следующее письмо Кэшелю Байрону, прежде чем лег спать.
      "Милостивый Государь.
      Позволяю себе препроводить Вам кредитный билет, который Вы оставили у меня сегодня вечером. Я чувствую себя обязанным выразить Вам свое сожаление по поводу того, что произошло между нами, и смею уверить Вас, что причиной всего недоразумения послужило то, что я неправильно понял намерение, с которым Вы зашли ко мне. Извинением моему поступку может служить то нервное расстройство, которому я подвергся, вследствие сильного умственного напряжения и работы целые ночи напролет. Я надеюсь, что буду вскоре иметь удовольствие снова увидеть Вас и лично принести Вам свое поздравление по поводу предстоящей женитьбы.
      Уважающий Вас Люциан Уэббер".
      15
      Месяц спустя Кэшель Байрон, Уильям Парадиз и Роберт Меллиш предстали перед судом за участие в неразрешенном боксерском состязании. Их преступление красноречиво описывалось в пространном обвинительном акте.
      Защита доказывала, что происшествие, в котором приняли участие обвиняемые, было вовсе не публичным состязанием, устроенным без надлежащего разрешения, а простой дракой, вызванной естественной враждой Байрона и Парадиза, возгоревшейся между ними еще со времени состязания на Ислингтонской выставке, сопровождавшегося некорректными поступками противников.
      Суд, выслушав свидетелей, согласился с доводами защиты. Меллиш был оправдан, а Байрон и Парадиз признаны виновными только в публичной драке. Суд приговорил их к двухдневному тюремному заключению и залогу в 150 фунтов в обеспечении благонравного поведения в течение ближайшего года. Ввиду того, что срок заключения считался с начала судебного разбирательства, продолжавшегося два дня, преступники были выпущены на свободу сразу после внесения залога.
      Мисс Кэру, не желавшая следовать светским обычаям, постаралась как можно скорее сыграть свадьбу. Счастье не изменило Кэшелю и после женитьбы. Три месяца спустя после брачной церемонии (которая была совершена очень скромно и только по гражданскому обряду) умер Бингли Байрон. Кэшель вступил во владение доставшегося ему наследства, несмотря на неоднократные пожелания, чтобы надоедавшие адвокаты провалились вместе с наследством и дали ему спокойно насладиться медовым месяцем. Впрочем, формальности продолжались довольно долго. Унаследовав от матери непостоянство и нелюбовь к точному соблюдению необходимых форм и сроков, Кэшель так затянул дело, что был окончательно признан собственником доставшегося ему имения в Дорсетшире лишь ко времени рождения своего первого сына.
      Брак обещал быть вполне счастливым. Чтобы найти себе дело, Кэшель занялся сельским хозяйством в своем поместье, но скоро потерял на этом шесть тысяч фунтов, после чего посвятил себя садоводству. Затем он вступил на коммерческое поприще в качестве директора одной из торговых компаний в Сити. Наконец он был избран в Палату Общин представителем одного из Дорсетширских округов. Кэшеля выбрали огромным большинством голосов, но ввиду того, что он столь же часто голосовал вместе с крайними радикалами, как и с консерваторами, партия предложила ему отказаться от мандата. Он отклонил это предложение. На следующих выборах он вновь выставил свою кандидатуру в качестве беспартийного и был опять выбран, благодаря своему громкому голосу, демократичности манер, популярности взглядов и широкой образованности жены, которая во всем помогала ему. Он смело выступил с речью на первом же заседании Палаты. Кэшель действительно ничего не боялся, кроме грабителей, больших собак, врачей, дантистов и уличных перекрестков, где так легко могут задавить насмерть зазевавшегося человека. Всякий раз, когда газеты сообщали о несчастном случае, вызванном одной из этих причин, он с серьезным видом прочитывал это Лидии и повторял свою любимую мысль, что единственное безопасное место - это арена во время кулачного боя. Так как он отрицал почти все виды спорта, считая их либо небезопасными для здоровья, либо бесчеловечными, Лидия стала опасаться, как бы недостаток движения не отразился на его здоровье. Она убеждала его время от времени заниматься боксом. Но он решительно протестовал. Бокс был для него слишком серьезным делом, чтобы заниматься этим ради забавы. Кроме того, он считал, что женатому человеку не подобает биться на кулаках. Кэшель убедил себя, что бокс больше не существует для него с тех пор, как он обзавелся семьей.
      Его преклонение перед женой пережило пыл первой любви. Природная вдумчивость и чуткость Лидии помогли ей понять, что перемена, происшедшая в отношении мужа к ней, не означает уменьшения любви. Она почувствовала, что любовь его только вступила в новый возраст. Воспитание детей, в которых она мечтала увидеть соединение духовных черт матери с физической крепостью и красотою отца, показало ей, что наследственность - вещь гораздо более таинственная, чем она предполагала. Все дети были достаточно крепкого здоровья. Они играли с отцом, как с ровесником, не чувствуя перед ним никакого страха, а к матери выказывали нежную любовь, всегда прибегая к ней в своих маленьких горестях. Разумеется, они ничего не знали о том, что такое наказание. При всех вспышках своего необузданного гнева, Кэшель умел сдерживаться; отчасти потому, что боксерская деятельность научила его владеть собой, отчасти из-за того, что помнил горечь собственного детства. Лидия с заботой и вниманием следила за развитием своих детей. Но когда она по вечерам наедине заговаривала об этом с мужем, он только и мог сказать, что, по его мнению, дети, хотя и любят его, но недостаточно почтительны и, пожалуй, даже думают, что они старше своего отца. Лидия соглашалась с этим, однако не считала детей в этом отношении неправыми.
      Семейные заботы имели для нее и хорошую сторону. Они оставляли мало времени для раздумий о себе и своей жизни, когда прошли навеянные девичьей любовью иллюзии и грезы и когда она узнала своего мужа, каким он был на самом деле. Она стала видеть в нем одного из своих детей. Он был, может быть, самым глупым и неразвитым среди них, но в то же самое время самым нужным ей, больше всех ее любящим и больше всех ей принадлежащим.
      Когда дети выросли, и наследственные черты полнее выразились в них, Лидия с некоторым огорчением заметила, что мальчики стали настоящими Кэру, без малейшей отцовской черточки, а девочки все пошли в отца. Особенно одна из них, к большому изумлению Кэшеля, так сильно напоминала его мать, что, когда на шестнадцатом году она заявила о своем желании поступить на сцену, Кэшель преклонился перед этим желанием, как перед голосом Провидения.
      Алиса Гофф, лишь только узнала о предполагаемом замужестве Лидии, решила, что ей нужно вернуться в родительский дом и забыть о прелестях богатой и аристократической жизни. Она поблагодарила мисс Кэру за доброту и попросила как можно скорее отпустить ее домой. Лидия отпустила, но в то же время стала снова убеждать своего двоюродного брата, носившегося с мыслью о самоубийстве, взять себе в жены Алису. Он дал уговорить себя. Сначала Алиса в сердцах отказала ему, так как после возвращения в Уилстокен сердилась на весь свет за будто бы учиненные ей обиды. Отказ заставил Люциана настойчивее добиваться - ее руки. Немного спустя Алиса приняла его предложение, а Лидия быстро поженила их, принявшись за дело со свойственной ей энергией. Она устроила им дом и зажила в самых дружественных отношениях с семьей своего двоюродного брата.
      Скины вернулись в Австралию, где вновь стали жить своей спокойной жизнью. Кэшель продолжал величать миссис Скин "матерью", а миссис Байрон, которая все еще не покинула сцены, называл "мамой".
      Уильяму Парадизу не хватило ума или, может быть, счастья найти себе, как сделали Скин или Байрон, хорошую жену. Он скоро спился и дошел до самого жалкого состояния. Через несколько лет газеты принесли весть о его смерти, приписав ее "тем жестоким травмам, которые он получил во время своей знаменитой схватки с Кэшелем Байроном".
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Оригинальное название "Cashel Byron's Profession". Четвертый по времени создания роман Бернарда Шоу. Печатался с апреля 1885 по март 1886 г. в журнале "Today". Вслед за журнальной публикацией отдельными изданиями выходил в Англии в 1886 и 1889 гг., с изменениями - в 1901 г. Среди первых американских - издания 1886 и 1889 гг.
      В предисловии к роману Шоу отмечал, что при написании пытался заручиться априорной симпатией возможных издателей и потому построил произведение таким Образом, чтобы уложиться в привычные для жанра логические рамки. "При написании романов, - рассуждал Бернард Шоу, - есть две надежные уловки, позволяющие достаточно прочно завладеть читательским вниманием. Можно, например, целую главу проплакать над могилкой невинного младенца; другой способ - описать убийство или драку. Вот нехитрый секрет популярности многих романов".
      По мотивам "Карьеры одного борца" Шоу в 1901 году создал трехактную, написанную белым стихом пьесу "The Admirable Bashville, or Constancy Unrewarded", которая была поставлена в Англии и Северной Америке, - причем в США сцены боксерских поединков ставились под управлением известного боксера Джеймса Корбетта. Опубликован текст пьесы в 1909 г., что также способствовало популярности романа.
      Известны четыре издания на русском языке. В "Полном собрании сочинений" издательства Саблина роман под названием "Профессия Кэшеля Байрона" (пер. М.Розенфельд) опубликован в VIII томе. Одновременно был издан перевод В.Малахиевой-Мирович "Карьера одного борца", помещенный в VII томе "Полного собрания сочинений" издательства "Современные проблемы". В настоящем томе "Избранных произведений" текст романа печатается по этому изданию с сохранением основных стилистических особенностей перевода.
      Также на русском языке роман выходил в Москве ("Культура и знание", б.г.) под названием "Карьера боксера Кэшеля Байрона" и под аналогичным названием в Твери (сокращенный вариант оригинала, 1927). Отрывок из романа публиковался на страницах журнала "Физкультура и спорт" (N9, 1941).
      Лидия Кэру... Если в первых романах Шоу снабжал биографическими чертами, как правило, одного из мужских персонажей, то в "Карьере одного борца" писатель предпринял своего рода эксперимент, разделив свои "физическую" и "интеллектуальную" составляющие между двумя различными персонажами: Лидией и Кэшелем.
      Из Лессинга... Лессинг Готхольд Эфраим (1729-1781), немецкий драматург, основоположник немецкой классической литературы.
      Праксителевский Гермес. - Пракситель (ок. 390 до н.э. - ок. 330 до н.э.), древнегреческий скульптор, представитель поздней классики. Его скульптуры известны благодаря античным копиям и свидетельствам древних авторов. Упоминаемый Гермес ("Гермес с младенцем Дионисом") единственная, по мнению специалистов, работа Праксителя, сохранившаяся до наших дней в подлиннике.
      Напоминало ей басню о Лисе и Винограде... Сюжет, известный русскому читателю по И.А.Крылову, разработан в одноименных баснях Эзопа и Лафонтена.
      Кретоновые занавески... Кретон - плотная ткань с цветным узором, применялась для обивки мебели, драпировки.
      Adagio - здесь: часть музыкального произведения, исполняемого в медленном темпе.
      Гинея - английская золотая монета, равная 21 шиллингу. Впервые была отчеканена из золота, привезенного из Гвинеи, - отсюда и название.
      Св.Георгий... - Эпизод драконоборчества пользовался особой популярностью в Западной Европе: часто встречался в литературе, живописи. Со временем эта тема вытеснила все иные мотивы иконографии св.Георгия.