цивилизованных столиц? С усами, которые при помощи простой веревочки
      можно поднять или опустить? (Несколько раз поднимает и опускает свои
      усы.) Нет, не продаются! Еще раз говорю: не продаются! Между тем за
      усами Верховного Инки Перусалемского наблюдают так пристально, что его
      лицо служит политическим барометром всего континента. Усы поднимаются
      и культура расцветает. Не та культура, которую вы обозначаете этим
      словом, a die Kultur - вещь настолько более значительная, что даже я в
      состоянии постичь ее, лишь находясь в особенно хорошей форме. Когда же
      его усы опускаются, гибнут миллионы людей. Эрминтруда. Будь у меня такие усы, мне бы это, пожалуй, вскружило голову. Я
      бы всякий разум потеряла. Вы уверены, что Инка не безумен? Инка. Как он может быть безумен, сударыня? Что мы называем здравым умом? Ум
      Верховного Инки. А что мы называем безумием? Состояние всякого, кто не
      согласен с Верховным Инкой. Эрминтруда. В таком случае, я сумасшедшая, потому что мне не нравится эта
      нелепая брошь. Инка. Нет, сударыня, вы не сумасшедшая. Вы просто слабоумная. Эрминтруда. Благодарю вас. Инка. Заметьте следующее: нельзя рассчитывать, что вы способны увидеть мир
      глазами Инки. Это было бы слишком самонадеянно. Вам следует принять без
      колебаний и сомнений заверение вашего Allerhochst'a, что эта брошь
      шедевр. Эрминтруда. Моего Allerhochst'a! Ничего себе! Мне это нравится! Для меня он
      пока еще не Allerhochst! Инка. Он Allerhochst для всех, сударыня. Его империя скоро будет
      простираться до самых границ обитаемого мира. Таковы его священные
      права. И пусть остерегутся те, кто их оспаривает. Строго говоря,
      нынешние попытки пошатнуть его мировое господство - это не война, а
      мятеж. Эрминтруда. Но воевать-то начал он. Инка. Будьте справедливы, сударыня. Когда льва окружают охотники, лев
      бросается на них. Много лет Инка поддерживал мир на планете. По вине
      тех, кто на него напал, пролилась кровь - черная кровь, белая кровь,
      коричневая кровь, желтая кровь, голубая... Инка же не пролил ни капли
      крови. Эрминтруда. Он всего лишь говорил речи. Инка. Всего лишь говорил речи? Всего лишь говорил речи! Что может быть
      блистательнее речей? Кто в целом мире умеет говорить, как Инка?
      Сударыня! Подписав объявление войны, он сказал своим глупым генералам и
      адмиралам: "Господа, вы об этом пожалеете". И они жалеют. Теперь они
      понимают, что лучше было сражаться силами духа, то есть силами
      красноречия Верховного Инки, чем полагаться на свои вооруженные силы.
      Когда-нибудь народы признают заслуги Верховного Инки Перусалемского,
      который умел поддерживать мир во всем мире при помощи речей и усов.
      Пока он говорил - говорил, как я сейчас говорю с вами, просто,
      спокойно, разумно, но величественно,- на земле царил мир. Процветание.
      Перусалем шел от успеха к успеху. Но вот уже год как грохот взрывов и
      глупая пальба заглушают речи Инки, и мир лежит в руинах. О горе!
      (Рыдает.) Эрминтруда. Капитан Дюваль, я вам весьма сочувствую, но не перейти ли нам к
      делу? Инка. К делу? К какому делу? Эрминтруда. К моему делу. Вы хотите, чтобы я вышла замуж за одного из
      сыновей Верховного Инки... не помню, за кого именно. Инка. Если я не путаю его имени, речь идет о его императорском высочестве
      принце Эйтеле Уильяме Фредерике Джордже Франце Иосифе Александре
      Николае Викторе Иммануиле Альберте Теодоре Вильсоне... Эрминтруда (перебивает). О боже! Как же его называют домашние? Нет ли у вас
      там кого-нибудь с коротким именем? Инка. Дома его обычно называют "сынок". (Чрезвычайно галантно.) Разумеется,
      сударыня. Верховный Инка вовсе не стремится навязать вам именно этого
      сына. Есть еще Чипе, и Спотс, и Лулу, и Понго, и Корсар, и Болтун, и
      Джек Джонсон Второй; они все не женаты. А если и женаты, то не
      серьезно; во всяком случае, не окончательно. Все они в вашем
      распоряжении. Эрминтруда. И они так же умны и обаятельны, как их отец? Инка (сочувственно поднимает брови, пожимает плечами, затем говорит с
      отеческой снисходительностью). Они отличные ребята, сударыня. Честные,
      любящие сыновья. Я не имею к ним никаких претензий. Понго умеет
      подражать домашним животным: петухам и прочим. Выходит очень похоже.
      Лулу потрясающе исполняет на губной гармошке Der blaue Donau Штрауса.
      Чипе держит сов и кроликов. Спотс увлекается мотоциклами. Корсар любит
      командовать баржами и сам ими управляет. Болтун пишет пьесы и плохие
      картины. Джек Джонсон отделывает лентами дамские шляпки и дерется с
      профессиональными боксерами, которых специально нанимают для этого. Он
      неизменно побеждает. Да, у каждого из них свои особые таланты. И,
      конечно, все они похожи друг на друга: например, все курят, все
      ссорятся друг с другом и ни один из них не ценит своего отца, который,
      между прочим, довольно хорошо рисует - что бы там ни говорил о нем
      Болтун. Эрминтруда. Да, выбор большой. Инка. И в то же время выбирать особенно не из чего. Я бы не рекомендовал вам
      Понго, потому что он ужасно храпит; если бы для него не оборудовали
      спальню со звуконепроницаемыми стенами, семья его величества не
      сомкнула бы глаз. Но из всех прочих сыновей ни один, в сущности, не
      лучше других - берите любого, если уж вам очень хочется. Эрминтруда. Что? Мне хочется? Ничуть не хочется. По-моему, вам этого
      хочется. Инка. Мне хотелось, сударыня. Но (конфиденциальным тоном, стараясь ей
      польстить) вы оказались иной, чем я себе представлял. Боюсь, что ни
      один из этих остолопов не сумеет сделать вас счастливой. Надеюсь, вы не
      заподозрите меня в черствости, если я скажу, что энергичной,
      образованной, красивой женщине...
      Эрминтруда кланяется.
      ...они не могут не наскучить - и очень скоро. Мне кажется, вы предпочли
      бы самого Верховного Инку. Эрминтруда. Ах, капитан, как может смиренная особа вроде меня пробудить
      интерес в монархе, который окружен самыми талантливыми и образованными
      людьми во всей вселенной? Инка (в ярости). Что вы говорите, сударыня! Да назовите мне хоть одного
      человека из окружения Верховного Инки, кто не был бы врожденным
      идиотом? Эрминтруда. О! Как можно говорить такое? Возьмите адмирала фон Кокпитса,
      который... Инка (раздраженно встает и принимается ходить по комнате). Фон Кокпитс!
      Сударыня! Если фон Кокпитс когда-нибудь попадет в рай, через три недели
      архангелу Гавриилу придется воевать с населением Луны. Эрминтруда. А генерал фон Шинкенбург!.. Инка. Шинкенбург! Да, Шинкенбург - непревзойденный стратег военных действий
      в садах и огородах. Поставьте его охранять сады и огороды, и они будут
      неприступны. Но много ли от этого пользы? Мир не исчерпывается одними
      огородами. Пустите Шинкенбурга в поле, и он погиб. На учениях Инка
      неизменно побеждает своих генералов, и все же ему приходится посылать
      их на поля сражений, потому что стоит Верховному Инке взять
      командование на себя, и его станут винить за все несчастья, а главное
      объявят, что он принес страну в жертву своему тщеславию. Тщеславию!
      Почему эти глупцы называют его тщеславным? Только потому, что он чуть
      ли не единственный, кто не боится жить. А почему они считают себя
      храбрецами? Потому что они так глупы, что не боятся умереть! За прошлый
      год мир породил миллионы героев. Но породил ли он еще одного Инку?
      (Возвращается в свое кресло.) Эрминтруда. Не породил, капитан, - к счастью. Пожалуй, я предпочту Чипса. Инка (скривившись). Чипса! Ну нет. На вашем месте я не стал бы выходить за
      Чипса. Эрминтруда. Почему? Инка (таинственным шепотом). Чипс слишком много говорит о себе. Эрминтруда. Ну, а Снукс, например? Инка. Снукс? Это еще кто? Разве у меня есть сын по имени Снукс? Их так
      много... (устало) так много, что я вечно их путаю. (Небрежно.) Все
      равно, на вашем месте я бы не вышел за него. Эрминтруда. Неужели ни один из сыновей не унаследовал талантов своего отца?
      Если провидению было угодно доверить им судьбу Перусалема... и если все
      они потомки короля Утеса Великого... Инка (нетерпеливо перебивает ее). Сударыня! Если хотите знать мое мнение,
      величие этого Утеса сильно преувеличено. Эрминтруда (шокирована). Как можно, капитан! Остерегитесь! Это инкощунство. Инка. Повторяю, сильно преувеличено. Между нами говоря, я сомневаюсь, чтобы
      провидению действительно было угодно доверить судьбы шестидесяти
      миллионов человек коллективным способностям Чипса, Болтуна и Джека
      Джонсона. Я верю в талантливую индивидуальность. Вот в чем секрет
      успеха Инки. Иначе быть не может. Судите сами: если гениальность
      свойство семейное, дядя Верховного Инки тоже должен быть великим
      человеком! А на деле... чего там говорить! Известно, что собой
      представляет его дядя. Эрминтруда. По-моему, родственники гениев всегда невероятные кретины. Инка. Вот именно. Вы доказали гениальность Верховного Инки. Все его
      родственники - кретины. Эрминтруда. Но как же так, капитан? Ведь если все генералы Инки
      слабоумные, а все его родственники - кретины, Перусалем потерпит
      поражение и станет республикой, как Франция в 1871 году! И тогда Инку
      сошлют на остров Святой Елены. Инка (торжествующе). Как раз на это он и рассчитывает, сударыня! Иначе он не
      согласился бы вести войну. Эрминтруда. Что? Инка. Ха, ха! Глупцы кричат, что уничтожат Инку Перусалемского. Но они не
      знают, с кем имеют дело. Как вы думаете, почему Наполеон, попав на
      остров Святой Елены, был почти тотчас позабыт? Эрминтруда. Почему? Инка. Потому, сударыня, что при всех его прекрасных качествах, которых я не
      стану отрицать, Наполеону не хватало разносторонности. Воевать, в конце
      концов, может любой глупец. Кому-кому, а мне это известно - в
      Перусалеме воюют все глупцы без исключения. А вот Верховный Инка
      наделен самыми разными талантами. К архитектуре, например; на острове
      Святой Елены для архитектора имеется обширнейшее поле деятельности. И к
      живописи; надо ли говорить, что на острове Святой Елены все еще нет
      своей Национальной галереи? К сочинению музыки; а ведь Наполеон не
      подарил острову Святой Елены ни единой симфонии. Пошлите Инку на остров
      Святой Елены, сударыня, и весь мир бросится туда, чтобы наслаждаться
      его творениями, как сейчас мир стремится в Афины, чтобы наслаждаться
      Акрополем, в Мадрид, чтобы наслаждаться полотнами Веласкеса, в Барейт,
      чтобы наслаждаться музыкальными драмами самовлюбленного мятежника
      Рихарда Вагнера, которого следовало расстрелять, не дав ему дожить до
      сорока; впрочем, его и собирались расстрелять. Поверьте мне, сударыня;
      наследственные монархии отжили свой век. Настал век гениев. Чтобы
      сделать хорошую карьеру, теперь надо иметь способности. Не пройдет и
      десяти лет, как все цивилизованные страны от Карпат до Скалистых гор
      станут республиками. Эрминтруда. Тогда прощай, Верховный Инка. Инка. Напротив, сударыня, именно тогда Инке впервые представится возможность
      по-настоящему показать себя. Новые республики единодушно призовут его
      вернуться из изгнания и стать Верховным Президентом всех республик. Эрминтруда. Но ведь это будет для него падением! Подумайте: Верховный Инка
      и вдруг какой-то президент! Инка. Какое же это падение? Верховный Инка лишен всякой власти, связан по
      рукам и ногам. Конституционного монарха теперь открыто называют ходячим
      штемпелем. Император - это всего лишь кукла на веревочке. Верховный
      Инка не имеет права даже сам составить речь. Его вынуждают
      декламировать всякую белиберду, написанную придурковатыми министрами. А
      поглядите на американского президента! Вот кто теперь настоящий
      Allerhochst. Поверьте мне, сударыня, нет ничего лучше демократии
      американской демократии. Раздайте народу избирательные бюллетени
      пространные, объемистые бюллетени, на манер американских, - и пока
      народ читает их, правительство может делать все что угодно. Эрминтруда. Неужели вы тоже, как американцы, поклоняетесь статуе Свободы? Инка. Вовсе нет! Американцы не поклоняются своей статуе Свободы. Они
      воздвигли ее для того, чтобы отметить место, где свобода похоронена.
      (Опускает усы.) Эрминтруда (смеясь). А! Смотрите, как бы они вас не услышали, капитан! Инка. Пусть слышат! Они решат, что я шучу. (Встает.) А теперь приготовьтесь
      к самому неожиданному.
      Эрминтруда встает.
      К поразительной новости. Соберитесь с силами. Крепитесь. И не
      пугайтесь. Эрминтруда. Что это вы собираетесь сказать мне, капитан? Инка. Сударыня! Я не капитан. Я... Эрминтруда. Вы - Верховный Инка. Инка. О небо! Откуда вы узнали? Кто меня предал? Эрминтруда. Как можно не узнать вас, сэр? Ведь вы единственный и
      неповторимый. Ваше обаяние... Инка. Верно. Я забыл о своем обаянии. Но теперь вы знаете, что под
      императорским величием Верховного Инки скрывается Человек - простой,
      откровенный, скромный, искренний, земной; душевный друг, живое,
      отзывчивое существо, веселый товарищ, мужчина, которого природа щедро
      наделила умением сделать женщину счастливой. Я же, со своей стороны, не
      могу не признать, что вы - самая обаятельная женщина, какую мне
      доводилось видеть. Вы поразительно владеете искусством речи. Все это
      время я молча слушал ваш тонкий и проницательный анализ моего
      характера, моих побуждений, моих, если позволите, талантов. Никогда
      прежде меня не восхваляли столь мудро и умело. Ни в ком еще не находил
      я такой душевной близости. Сударыня! Согласны ли вы... я затрудняюсь
      подобрать слова... согласны ли вы стать моей? Эрминтруда. О сэр, ведь вы женаты. Инка. Если вы изъявите согласие, я готов принять магометанство, которое
      позволяет мужчине иметь четырех жен. Турки будут довольны. Но только я
      попросил бы вас не упоминать об этом в разговорах с Инкессой. Эрминтруда. Благодарю вас - вы очень милы. Однако настало время и мне
      сбросить маску. Теперь очередь вашего императорского величества
      приготовиться к неожиданной новости. Соберитесь с силами. Крепитесь. Я
      не принцесса. Я... Инка. Дочь моего старого друга архидиакона Нарцисса Ослинского, чьи
      проповеди мне читают каждый вечер после ужина. У меня прекрасная память
      на лица. Эрминтруда. Так вы знали! С самого начала! Инка (бросается в кресло говорит с обидой). Неужели вы думали, что я,
      обреченный проводить в обществе принцесс всю свою несчастную жизнь, до
      сих пор не понял, что женщина с вашим умом не может быть принцессой? Эрминтруда. Вы очень проницательны, сэр! Но вы не можете себе позволить
      жениться на мне. Инка (вскакивая). Почему? Эрминтруда. Вы слишком бедны, вы на военном пайке. Теперь монархи - самое
      нищее сословие. Английский король даже не пьет за обедом вина! Инка (в восторге). Ха! Ха, ха, ха! Хо, хо, хо! (От смеха не может усидеть на
      месте; чтобы излить свое веселье, вальсирует по комнате.) Эрминтруда. Можете смеяться сколько угодно, сэр, но такая жизнь не для меня.
      Мой покойный муж был миллионером, а ваша глупая война меня разорила. Инка. Миллионер! Чего стоят миллионеры, когда весь мир рассыпается в прах? ? Эрминтруда. Прошу прощения! Мой муж был американским миллионером
      европейского происхождения. Инка. То есть у него был миллион претензий! (Смеется.) Ха! Хо, хо, хо! Ай да
      каламбур! (Садится в ее кресло.) Эрминтруда (с отвращением). В жизни не слыхала ничего глупее. (Садится в его
      кресло.) Инка. Умные каламбуры уже давным-давно придуманы; нам остается только
      придумывать глупые. Итак, сударыня... (Торжественно встает; она тоже
      пытается подняться.) Нет, нет! Я люблю, когда меня слушают сидя.
      (Делает величественный жест, и Эрминтруда снова откидывается в кресле.)
      Итак! (Щелкает каблуками.) Сударыня! Я признаю, что, попросив вашей
      руки, я поступил самонадеянно. Вы правы: я не могу себе позволить
      жениться на вас. При всех своих победах, я - банкрот. Самое неприятное
      заключается в том, что я это понимаю. И в результате я буду побежден,
      поскольку мой непримиримый враг, который обанкротится только через
      несколько месяцев, не понимает решительно ничего и будет продолжать
      сражаться до тех пор, пока цивилизация не погибнет окончательно.
      Впрочем, не исключено, что из чистой жалости к цивилизованному миру я
      соглашусь капитулировать. Эрминтруда. И чем скорее, тем лучше, сэр. Пока вы раздумываете, тысячи
      прекрасных молодых людей расстаются с жизнью. Инка (морщась). Но почему? Почему они расстаются с жизнью? Эрминтруда. Потому что вы их заставляете. Инка. Вздор! Это же просто невозможно. Я один, а их тысячи и даже миллионы.
      Неужели вы думаете, что они действительно стали бы убивать друг друга
      ради моих прекрасных глаз? Им хочется убивать, сударыня. Не верьте
      газетной болтовне, она вас вводит в заблуждение. Я вынужден был
      отступить под натиском страстей - причем чужих страстей. Мои
      возможности ничтожны. Я не смею пройти по главной улице своей столицы в
      пальто, сшитом всего два года назад, - в то время как простой дворник,
      подметающий эту улицу, преспокойно носит пальто, которому уже десять
      лет. Вы говорите о смерти так, словно народ испытывает к ней
      отвращение. Вы ошибаетесь. Годами я дарил народу искусство, литературу,
      науки, процветание и изобилие. А меня ненавидели, меня презирали, меня
      высмеивали. Теперь, когда я дарю народу смерть в самых ужасных ее
      формах, народ обожает меня. Если вы мне не верите, спросите тех, кто
      долго и безуспешно уговаривал наших налогоплательщиков потратить
      несколько жалких тысяч на нужды жизни - ради здоровья и образования
      наших детей, ради красоты и роста наших городов, ради чести и
      спокойствия наших усталых тружеников. Они отказывались. И потому, что
      они отказывались, смерть теперь косит их ряды. Им жалко было
      пожертвовать несколько сотен в год ради своего спасения; теперь они
      ежедневно платят миллионы, а взамен получают сокрушительные удары и
      проклятья. И во всем этом они обвиняют меня. Но посмеют ли они
      повторить свои обвинения перед высшим судом, когда и мне, и им придется
      наконец ответить не только за все, что мы сделали, но и за все, чего мы
      не сделали? (Внезапно овладевает собой.) Честь имею кланяться,
      сударыня! (Щелкает каблуками и откланивается.) Эрминтруда. О сэр! (Делает реверанс.) Инка (оборачиваясь в дверях). Кстати, тут где-то, кажется, была принцесса? Эрминтруда. Да. Позвать ее? Инка (с сомнением). Наверное, она ужасна? Эрминтруда. Не ужаснее всех остальных принцесс. Инка (вздыхая). Что ж! На лучшее рассчитывать не приходится. Пожалуй, я не
      стану ее беспокоить. Вы ей расскажете про моих мальчиков? Эрминтруда. Боюсь, без вашего обаяния мой рассказ прозвучит недостаточно
      эффектно. Инка (возвращаясь и говоря без всякой торжественности). Вы надо мной
      смеетесь. Почему все надо мной смеются? Разве это справедливо? Эрминтруда (серьезно). Да. Это справедливо. Что еще можем мы, простые
      смертные, противопоставить сверканию ваших доспехов, грохоту вашего
      оружия, великолепию ваших парадов, беспощадности вашей власти над нами?
      Разве это справедливо - иметь столько аргументов? Инка. Не знаю, не знаю. (Смотрит на часы.) Между прочим, у меня есть еще
      время покататься по городу и выпить чаю в Зоологическом саду. Там
      вполне пристойный оркестр, который не играет патриотических маршей. Мне
      очень жаль, что вы отказываетесь от более серьезных отношений; но если
      это приглашение вам не претит... Эрминтруда (образованно). Вовсе нет! Я с удовольствием поеду. Инка (осторожно). Я приглашаю вас как джентльмен, конечно. Эрминтруда. Не бойтесь. Я вам не позволю делать мне неприличные предложения. Инка (в восторге). Ах, вы очаровательны! Как вы понимаете мужчин!
      Предлагает ей руку, и они вместе выходят.
      КОММЕНТАРИИ
      Послесловие к пьесе - А.С. Ромм
      Примечания к пьесе - С.Л. Сухарев
      ИНКА ПЕРУСАЛЕМСКИЙ
      Эта "почти историческая комедия", написанная, как указывает подзаголовок пьесы, "членом Королевского литературного общества", была создана в 1913 г., но на сцену попала в 1916 г Впервые поставленная на сцене Бирмингемского театра, в декабре 1917 г. была исполнена в театре "Крайтирион" группой Пайэнирс Плейерс.
      На профессиональную сцену Бедфордского театра пьеса попала в 1949 г. В мае 1951 г. ее постановку осуществил театр "Артс".
      Вторая антивоенная миниатюра Шоу подвергает сатирическому развенчанию одного из главных инициаторов первой мировой войны - немецкого кайзера Вильгельма II. Личность этого государственного деятеля, претендовавшего на роль европейского диктатора, в предвоенные и первые военные годы была предметом своеобразного культа, усиленно создаваемого агрессивными и милитаристскими кругами Германии. Легенда о могуществе кайзера, о его многочисленных талантах и военном гении была рассчитана на то, чтобы вызвать суеверный страх у врагов Германии и создать представление о ее непобедимости. Сатира Шоу была направлена на дискредитацию этого мифа.
      В предисловии к пьесе драматург, в порядке разъяснения своего замысла, доводит до сведения читателей, что его пьеса была создана в 1913 г., т. е. в то время, когда Вильгельм в глазах подавляющего большинства людей был еще "Цезарем", внушавшим ужас противникам. "Многие боялись его до такой степени, - пишет Шоу, что не могли простить мне, что я его не боялся: им казалось, что я легкомысленно играю со смертельной опасностью".
      "Каждый, кто испытывал сомнение относительно совершенств германской военной организации, макиавеллиевских тонкостей германской дипломатии, глубины философских и исторических познаний немцев, именовался германофобом", - утверждает драматург. Выступая против подобной "аберрации зрения". Шоу создает в своей пьесе карикатурный образ Вильгельма II, давая ему вымышленное имя Инки Перусалемского. Этот новый "Наполеон", упоенный собственным величием, на деле является фанфароном и хвастуном: его голова набита всяким вздором, которым ее начинили окружающие Инку дураки и льстецы. Со свойственным Шоу мастерством сатирического разоблачения драматург совлекает с Инки "маскарадный костюм" и демонстрирует духовную наготу своего героя. Все атрибуты его величия оказываются набором фикций: фиктивна его гениальность, его государственная мудрость, таланты его сыновей и его собственные, его богатство и т. д. Под маской "Цезаря" скрывается глубоко посредственный, заурядный, недалекий человек, который в меру своей человечности иногда даже оказывается способным высказать и некоторые здравые суждения (иначе говоря, суждения самого Шоу). Грозный и самовлюбленный монарх, сколь ни парадоксально, догадывается об обреченности монархии как формы государственного устройства. Втайне он мечтает (предвосхищая планы короля Магнуса из позднее созданной пьесы Шоу "Тележка с яблоками") стать Суперпрезидентом коалиции европейских республик.
      В отличие от многих дипломатов и политиков. Инка понимает даже то, что истинными виновниками войны являются его верноподданные, которые не ценили его, когда он делал попытки усовершенствовать их жизнь, и прониклись уважением к нему, когда он подарил им смерть в ее самых страшных формах. Делая Инку рупором собственных идей. Шоу показывает, что непобедимый "Цезарь" есть не что иное, как бутафорское сооружение, за которым скрывается преступное своекорыстие собственников и неразумие человечества, готового вкладывать миллионы в дело убийства и разрушения, вместо того чтобы потратить их на нужды культуры, на народное образование, на улучшение жизненных условий голодающих и бедствующих людей.
      ...членом Королевского литературного общества...- Королевское литературное общество, патроном которого являлся Георг IV (1820-1830), основано в 1823 г.
      ...цезарь, послуживший прототипом ее главного героя...Имеется в виду германский император Вильгельм II (1859-1941), свергнутый с престола революцией 9 ноября 1918 г.
      ...в макиавеллиевской мудрости немецкой дипломатии... - Термин "макиавеллизм" восходит к трудам итальянского политического мыслителя Никколо Макиавелли (1469-1527), допускавшего любые нарушения законов морали ради упрочения государства.
      Генрих Птицелов - германский император Генрих I (920-936).
      ...в Байрейт, чтобы наслаждаться музыкальными драмами самовлюбленного мятежника Рихарда Вагнера, которого следовало расстрелять, не дав ему дожить до сорока; впрочем, его и собирались расстрелять... - Великий немецкий композитор Рихард Вагнер (1813-1883) принимал участие в Дрезденском восстании 1849 г., после разгрома которого был объявлен государственным преступником и покинул Германию. В 1876 г. в Байрейте (Бавария) открылся оперный театр, предназначенный для исполнения произведений композитора. С 1882 г в Байрейте проводятся фестивали вагнеровской музыки.